Инфернариум

I

Поздним вечером огромный чёрный внедорожник подъехал к мусорным бакам. Дверь с тонированным стеклом открылась, и оттуда вышли двое в костюмах классического кроя.

– Этот? – Спросил один тип у другого, кивая на захлёбывающийся от плача свёрток, который отчего до сих пор не разорвали на части бродячие собаки, лазающие поблизости и лающие друг на друга.

– Он, – подтвердил второй, кивая головой, – Сирота, искать не будут: роды нигде не зафиксированы.

– Уверен?

– Абсолютно. Мать выкинула на помойку и выбросилась из окна. Отец не установлен и вряд ли когда-либо объявится.

– Тогда это то, что нам нужно, – сказал первый, сгребая в охапку свёрток и небрежно бросая в только что открытый багажник.

В это время к мусорке уже подходил третий, чтобы опорожнить своё ведро. Приметив двоих незнакомцев, а также чёрный джип с выключенными фарами и подозрительные звуки оттуда, житель микрорайона смекнул, что деется нечто неладное.

– Вы из службы по отлову собак? – Попытался осведомиться местный. – Так ведь запретили же! Мало того, что отстрел воспрещён – отлов теперь тоже! Я вот позвоню сейчас кое-куда, и проверим, на каких основаниях вы здесь...

Первый тип занервничал. Второй безмолвно, бессловесно, беспощадно и безжалостно выстрелил в реднека из огнестрельного оружия с глушителем. Получив пулю в лоб, тот сразу же упал.

– Куда теперь? – Спросил первый, заводя автомобиль, пока второй упаковывал труп в багажник – рядом с орущим свёртком.

– Где-то здесь неподалёку очистные или что-то вроде. Сброс, смыв в реку. – Невозмутимо ответил второй. – Унесёт течением далеко и надолго.

Похоже, первого это не убедило.

– Перчатки, – отчеканил второй, – Плюс осадки: ливень смоет все следы...

На другом конце этого канадского городка припарковывал свой байк некто в чёрных очках. Этот парень был высок и плечист, а также наблюдателен: он сразу же заметил троих, вышедших из сумерек под свет фонарного столба.

– Ты либо слепой, либо тупой, – начал один, – Раз носишь ночью солнечные очки.

– Гони бабосы и ма-а-абилу, – добавил второй, – Это наша улочка.

– Байк тоже, – закончил третий.

Человек в чёрных очках повернулся, уставился на них в упор, а после начал смеяться. И смех этот очень не понравился бандитской троице, потому что был адским и громоподобным – колоссальный контраст при тихой, безжизненной улице (если не считать тех хулиганов).

– Ты чё ржёшь? – Забеспокоился один. Как-то нехорошо ему стало, не по душе – словно неладное учуял. Он остался на месте.

Второй и третий направились в сторону неизвестного. Каким-то образом у одного из них в руках оказался нож, а у другого – тяжёлая бита.

Тогда новичок вытянул руку вперёд и стал медленно сжимать ладонь в кулак. В это самое время один из шпаны – тот самый, в чью сторону была направлена рука – стал быстро краснеть, кряхтеть и задыхаться. Нож давно выпал из его рук, которые схватились за горло (словно рука противника непосредственно душила его, а не творила жест в пространство). Обидчик упал на колени и продолжал сгибаться дальше, пока совсем не рухнул на вымощенную красивой плиткой чистую ночную площадь, лишённую зевак, котов и машин – это была та часть города, где не имело места лишнее движение.

Второй из гопников не растерялся и, используя отборнейшую брань, перемежающуюся с самой свежей версией молодёжного сленга, попытался накинуться, наброситься на незнакомца, однако потерпел фиаско: продолжая хохотать, пришелец неожиданно снял очки, и на ночного сталкера обрушился, устремился весь гнев, ибо радужная оболочка глаз соперника была преисполнена огней языкастого пламени преисподней, и сей костёр разгорался всё сильней. Взгляд архидемона оказался столь тяжёл, что противник отвёл свой взор, но было уже поздно: маленькие огоньки плясали теперь в глазах самого горе-нападающего; горела душа и горело тело. Он вспыхнул, как свеча, и горел заживо. Дикие вопли его крика, его предсмертные муки и страдания не услышал никто. Никто, никто не пришёл на помощь – последний из трёх негодяев, оставшийся сначала на месте, давно утёк, оказавшись трусом и предателем.

«И это хорошо, – изрёк урождённый Пандемониума, направляясь в сторону промзоны, – Настанет день, когда останки человечества будут навеки погребены под пеплом Инфернариума...».

II

Молодой человек сидел и смотрел на свою левую руку: иногда она беспричинно болела, неприятно ныла и немела – как-то всё одновременно. Он не знал, что ему вшит чип; не знал, что в чипе этом вся информация о нём – где и когда родился, кто его родители и прочее. Не знал он также и о том, что чип этот вынуть нельзя, ибо он каким-то образом связан с нейро- и кровеносной системой.

За двадцать один год пребывания в сверхсекретном интернате из H216-M сделали HQ-человека с высоким коэффициентом интеллекта; идеального бойца, в совершенстве владеющего техниками каратэ, дзюдо, айкидо, кунфу, ушу и прочими боевыми искусствами; универсального солдата, одинаково опытного в обращении как с холодным, так и с огнестрельным оружием; надёжную особь мужского пола, неуязвимого к ядам и устойчивого ко многим препаратам. H216-M мог запросто проломить железобетонную стену одним ударом своего кулака, но основными тремя его профилями были «наёмный киллер», «тайный агент / супершпион» и «контрабандист». Все задания, миссии и поручения он выполнял безукоризненно и беспрекословно, все цели и мишени достигались своевременно, но чем старше становился H216-M, тем больше у него возникало вопросов к себе и к лаборатории.

«Кто я? Робот ли я? Механизм ли я? Родился ли я в этом инкубаторе? Или я был частью ячейки общества под названием «семья» (как виденные мною некоторые иные люди)? Откуда я, и для чего на самом деле предназначен?».

В том же регионе проживал некто В. д'Эвиль, или мсье де Вилль1 – очень богатый человек; олигарх, меценат, бизнесмен. Он проживал в огромном загородном доме, в котором было очень много комнат – и лучшая из них, естественно, принадлежала мсье.

Ходили слухи, что де Вилль появился в городе внезапно – и неизвестно, так же ли внезапно он разбогател, или же был таковым.

Мало кто знал (а ещё меньше догадывался), что мсье де Вилль ведёт двойную жизнь: днём он старался быть образцом чистоты и порядка, моралфагом и посетителем Церкви – а вот уже ночью он преображался, творя такие дела, что...

Поводом стало постоянное ношение мсье чёрных очков в любое время суток при орлином зрении; также, ряд его привычек, повадок и особенностей стали со временем бросаться в глаза всё большему числу окружающих. Их было не так уж и много, но...

Независимый репортёр, посмевший заснять на плёнку один из ночных кутежей мсье, был обнаружен мёртвым – его нашли аккуратно свисающим между двумя столбами ЛЭП. Его убил сильнейший разряд электрического тока – при этом провода остались целы с визуальной точки зрения. Зачем член-корреспондент туда полез – тот ещё вопрос; это и по сей день остаётся загадкой.

Ещё одной странностью был некий (возможно, генетический) сбой в отношении кожи – ткани эпидермиса постоянно отмирали, словно не приживались к телу. Даже при хорошей ванне уже спустя день верхний слой кожи снова шелушился – а то и свисал грязными лохмотьями, серыми лоскутами. Кожу пяток мсье и вовсе обдирал до крови ногтями либо лезвием больших ножниц, испытывая при этом нечто вроде облегчения и даже оргазма (особо любопытным в шутку объясняя это действо тем, что ему хочется, чтобы кожа на пятках была нежная и розовая – точь-в-точь, как у младенца). Доктор, обследовавший мсье длительное время, однажды просто не приехал – а ведь на повестке дня было лечение многих недугов (как врождённых – так и приобретённых, как острых – так и хронических). У некоторых, однако, сложилось стойкое впечатление, что мсье только сказывается больным – за двадцать один год пребывания в городе он совсем не постарел!

1 Игра слов: «Дьявол» (англ. Devil), «Зло» (англ. Evil); так возникло D'Evil.