Искупление

1

КНИГА ВТОРАЯ "ИСКУПЛЕНИЕ" 

продолжение книги "НИКТО ОБ ЭТОМ НЕ УЗНАЕТ"

ГЛАВА 1

На пышном торжестве настоял папа.

Алёну бы вполне устроил и семейный ужин с тортиком. Именно так они, например, недавно отметили день рождения Артёма. Сдержанно и уютно.

А тут на тебе – вечеринка на пароходе с живой музыкой, фейерверком, толпой гостей. Алёне было совершенно не по себе, но папу разве переубедишь? Нет.

И была бы хоть дата юбилейная, а то – девятнадцать. Ну ни к селу ни к городу всё это.

Да и Жанну Валерьевну лишний раз нервировать не хотелось. Она и без того с трудом терпела Алёну. В том, что случилось с Максимом, обвиняла её. Не прямым текстом, конечно, для этого она хорошо воспитана.

Они вообще между собой едва разговаривали, поддерживая холодный нейтралитет. Но мачеха злилась, и злилась сильно – прорывалось такое иногда. Особенно негодовала оттого, что Дмитрий Николаевич всё чаще отказывал ей в каких-то прихотях и желаниях, для дочери же не скупился.

Однако стоило Жанне Валерьевне попрекнуть его, он тут же зверел: «Я твоему сынку каждый месяц на карту скидываю столько, сколько у меня главный инженер получает. Так что помолчала бы уж. И вообще, у меня деньги в обороте. Каждый изъятый рубль – это недополученный доход».

Пролетев с губернаторским постом, отец горевал недолго: подтянул старые связи, вынул из закромов накопленные капиталы, явно немалые, потому что как-то неслыханно быстро раскрутился.

Вот и речное пароходство выкупил, правда захиревшее. Совсем на ладан дышало: причальные сооружения обветшали, судов на ходу – на перечёт, да и те ржавые и далеко не ходили. Со скрипом до ближайшего острова и обратно.

Отец же сумел всё это гиблое дело каким-то чудом реанимировать, наладил грузовые перевозки в придачу к пассажирским, разнообразил маршруты, обновил парк судов.

У Алёны тоже с позапрошлой осени жизнь кардинально изменилась. После отъезда Максима и злополучного скандала в гимназии отец перевёл её в языковой лицей.

Сначала учиться там было туго, но упорные занятия с Лилией Генриховной и вузовским репетитором по английскому помогли наверстать пробелы: разобраться в грамматике, поставить произношение, расширить вокабуляр, даже улавливать целые фразы на аудировании. Ну а к весне она и вовсе выбилась в отличницы. С математикой на экзаменах чуть просела, но с литературой и языками справилась на ура.

Недолго думая, отец запихнул её в местный университет на факультет иностранных языков, а чтобы поощрить успехи, укрепить достижения, ну и заодно развеять её затяжную тоску, отправил Алёну на лето в Англию. Не одну, конечно. Приставил какого-то молчаливого лба, чтобы охранял девочку от всевозможных неприятностей.

Ехать так далеко Алёна жутко трусила, но и хотела – это ж, считай, совсем другой мир. Интересно! А оказавшись там, с трудом верила в окружающую действительность. С ней ли всё это происходит? Или это затянувшийся сон? Могла ли она, чьё детство прошло в трухлявой, прокопчённой сивушными парами избе, подумать, что будет просыпаться в уютном номере резорт отеля в Гринвиче?  Да никогда!

А вообще, отец правильно рассчитал: перемена обстановки и восемь недель неги и сплошь положительных и ярких впечатлений повлияли на неё на удивление благотворно. Плюс – погружение в разговорный английский перед первым курсом пришлось очень кстати.

Домой тогда она вернулась отдохнувшая и, что самое главное, воспрянула духом. Ведь правда, минувший год дался очень нелегко. Даже после перевода в новую школу, где, на счастье, обстановка была вполне себе комфортная и дружелюбная, Алёна никак не могла избавиться от депрессии, что засасывала её, как в болото. Ни с кем на контакт не шла. В любых приветливых жестах или словах новых одноклассников искала подвох. Потому ни с кем и не сдружилась. Умом она сама себе такой не нравилась, подозрительной, неуверенной, замкнутой, но ничего поделать не могла.

Но и не только это её подтачивало. Максим… Первые месяцы о нём вспоминала почти постоянно, с ноющей болью в груди, с глухой, отупляющей тоской.

Всё время ждала – ругала себя, но всё равно ждала – от него хоть весточки, хоть звонка, хоть коротенького сообщения. Но нет. За целый год ни единого слова от него, ни знака, ни намёка. Он как будто не уехал, а исчез, растворился бесследно, порвав все нити, связывающие его с семьёй.

Впрочем, следы были, и нити были, и редкие, обрывочные упоминания.

Порой за обедом или ужином, случалось, Жанна Валерьевна проговаривалась о нём. Но смолкала сразу же под тяжёлым взглядом отца. Тема Максима стала в семье почти запретной. Только когда на семейные торжества приезжал дед, крупный, дородный старик с густой шевелюрой и раскатистым басом, о Максиме говорили, как о члене семьи. Только тогда она ловила жадно, хоть и не подавая виду, крупицы информации: где он, как он, что делает, куда планирует поступить.

Позже нашла его страничку в инстаграме – вконтактный свой аккаунт он удалил и вместо провокационной фотографии, где он всклокоченный, весёлый и с сигаретой в зубах, с экрана таращился раненый Спотти – маскот ВК. Расстроилась тогда, конечно, зато, обнаружив Максима в инстаграме время спустя, так радовалась, будто клад бесценный отыскала. Отслеживала, сохраняла удачные фото к себе, в скрытую папку, и сама при этом не понимала – зачем всё это?

Всякие умные статьи с советами прогрессивных психологов настоятельно рекомендуют «отпустить». Так и говорят: не сложилось – отпусти. Ещё бы сказали, как отпускать, когда это в тебя въелось намертво, проросло в каждую клетку, смешалось с кровью и циркулирует по всему телу.

Помогала не сойти с ума, как ни странно, учёба. Вдалбливая в себя английские времена, модальные глаголы и сослагательные наклонения, Алёна невольно отвлекалась от гнетущих мыслей. Потом подоспели экзамены, единые государственные и жутко выматывающие.

2

Уединившись, Алёна тут же дала волю слезам, хотя, как могла, сама себя успокаивала. Внушала, что этот избалованный мальчишка сочинил всё. Намеренно наговорил гадостей, потому что злится на неё. Потому что ненавидит и всегда ненавидел.

Правда вот за что? Она ведь ничего плохого ему не делала. Но может, ревнует отца? Или обижается. А может, потому что его день рождения отмечали скромно, в узком кругу, а тут такая роскошь, к слову, действительно – слишком уж показная.

На душе нехорошо царапнуло. Закралась скользкая, холодная мысль: а вдруг Артём сказал правду насчёт отца?

Да нет, не может быть такого! Папа столько всего хорошего для неё сделал, сколько ни один человек за всю жизнь. А чуть что – переживает-то как! Такое ведь не изобразишь намеренно… Да и зачем бы ему? Так что глупо будет с её стороны верить злым словам обиженного подростка.

Вроде бы Алёна и успокоилась, перестала всхлипывать, однако неприятное чувство, несмотря на доводы, не смолкало, неотвязно зудело и зудело, не давая покоя. Даже сон и усталость как рукой сняло. Но и возвращаться на верхнюю палубу, где до сих пор шло гуляние, не хотелось.

***

Пиликнул сотовый. Алёна встрепенулась, с волнением достала телефон.

Ровно год назад ей так же, вечером, прилетела смска от незнакомого абонента с одним-единственным словом: «Поздравляю!».

Понятия не имея, чей это номер, Алёна интуитивно догадалась – поздравление от Максима.

Потом проверила код региона и точно – Калининград. Туда сослал его отец.

Разволновалась она тогда не на шутку. Целый год ведь от него ни слуху ни духу, а тут вдруг поздравил!

Долго думала, как ответить, нервничала, гипнотизировала сообщение, а у самой сердце из груди выпархивало, будто это не коротенькое «Поздравляю», а пылкое признание в любви.

В конце концов отправила просто: «Спасибо!». И потом ещё несколько дней ждала в томлении ещё какого-нибудь привета из Калининграда, мечтала, что у них завяжется переписка, или даже может быть поговорят… Ведь есть же, например, скайп. Как же ей тогда хотелось услышать его голос, увидеть вживую, пусть хоть и с экрана!

Но ничего больше не случилось. Ровным счётом ничего. Ни строчки. Ни единого слова. А потом ещё и та фотография в обнимку с другой.

Надо жить дальше, в который раз повторила она себе.

И жила ведь! Были даже и счастливые дни, ну, во всяком случае, приятные. И почти всё забылось, успокоилось. Но вот сейчас снова прилетела смска – и сердце ёкнуло. Но, оказалось, зря.

Сообщение было от Дениса Яковлева.

«Что ему опять надо?», – раздражённо вздохнула она, открывая конвертик.

Поздравлял с днём рождения, желал, чтоб "было всё шикарно". Надо же, усмехнулась она, вызнал где-то и вспомнил. А вот кое-кто другой не вспомнил…

Последние месяца четыре или даже пять, в общем, практически сразу со второго семестра этот Яковлев буквально преследовал её.

Учился он в том же корпусе, в котором обитал их ин. яз., только на факультете управления и менеджмента, и уже на четвёртом курсе. Среди девчонок котировался довольно высоко.

Даже Алёна, а уж как она мало общалась с сокурсницами, и то слышала о нём всякие сплетни и волей-неволей была в курсе всяких личных подробностей о нём.

Многие девушки на него заглядывались, но у Алёны вот такие, развязные и самоуверенные, на подсознательном уровне вызывали отторжение.

 Яковлев действительно бросался в глаза – прямо истинный «мачо»: рослый, крепкий, ухоженный, само собой, спортивный и, главное, наглый. Впрочем, его наглость была без особого хамства, этакая обескураживающая непосредственность вкупе с эгоизмом и самолюбованием.

Почти всегда ходил он в окружении себе подобных метросексуалов, но те его не затмевали, поскольку были чуть поплоше, попроще, менее спортивные, менее нахальные.

Гонял Яковлев на скутере Yamaha Jog, жил в общежитии на Набережной и до прошлой осени встречался с огненно-рыжей Лизой. Потом парочка распалась, и подробности их бурного расставания целую неделю мусолили чуть ли не на каждом углу.

Вероятность того, что этот залюбленный мачо заметит Алёну, была ничтожно мала, поскольку их маршруты, интересы и окружение не пересекались нигде и никак, линии их жизни текли абсолютно параллельно. Они даже учились в разные смены: будущие управленцы – с утра, лингвисты – с обеда. И если бы не девчачий ажиотаж, она бы тоже на него вряд ли обратила внимание.

Единственный раз, когда их траектории сошлись на сетке координат в единой точке, пришёлся как раз на последнюю неделю декабря, зачётную неделю.

Георгий Ильич, преподаватель физкультуры, погнал первокурсниц их потока на лыжную базу университета – сдавать зачёт: три тысячи метров классическим ходом. Беговые лыжи, палки и ботинки выдали им там же, на складе базы, под залог студенческого билета.

Девчонки сбились в галдящую стайку. О чём-то спорили, смеялись, мучились с креплениями на лыжах.

На зачёт, как ни странно, поехали почти все. Хотя накануне, узнав про забег, многие заявили, что не поедут, мол, холодно, далеко, хлопотно, ненавидят лыжи, не умеют, не хотят. Кто-то стал мутить со справками и освобождениями, кто-то пытался выторговать иной способ закрыть зачёт, а в итоге явилось большинство.

Всё потому что вместе с физруком неожиданно поехал Денис Яковлев. Вроде как помощником.

К лыжам Алёна всегда относилась благосклонно. Правда, не бегала уже давно, но долго ли вспомнить былые навыки.

Свежая лыжня убегала вправо, опоясывала кольцом реденький лесочек и возвращалась к линии старта.

В забеге Алёна приехала первой, с большим отрывом, получила одобрение от физрука, перехватила заинтересованный взгляд Яковлева и отправилась на склад сдавать инвентарь.

3

Всё сложилось как нельзя лучше. Причём само, без каких-либо усилий с его стороны. Неожиданный подарок переменчивой Фортуны.

И в чём парадокс – Денис столько бился, чтобы хоть как-то сблизиться с этой первокурсницей, бегал за ней, как мальчишка, стыдно вспомнить. Позорился, наплевав на собственную репутацию.

Друзья его не узнавали.

– Да забей ты на неё, Дэн, – советовал Костян, с которым они с первого курса жили в одной комнате. – Девки визжат от тебя, выбирай любую. Чего ты на этой первачке зациклился?

– Она будет моей, вот увидишь, – заверил Яковлев.

Хотя, если уж честно, и сам уверен в этом не был, просто не хотелось выглядеть в глазах других влюблённым придурком. Пусть думают лучше, что им движет спортивный интерес.

А ещё Денису и самому бы хотелось знать, чем эта первокурсница зацепила его настолько, что не получалось просто переключиться на другую.

Ведь и не сказать про неё, что красотка. Хорошенькая – да, глаза выразительные, фигурка стройная, гибкая, но до канонов красоты всё равно не дотягивает. А вот поди ж ты, засела и всё тут.

Впервые он увидел её на лыжном забеге. Физрук обещал проставить парочку спецкурсов, если Денис поможет принять у девчонок зачёт.

Дело, вообще-то, плёвое – записывай циферки, когда кто стартанул, когда пришёл к финишу. И всё. Потом, правда, надо было все пометки аккуратно и детально переписать в протокол. Но это тоже мелочи. Ну и в нагрузку Георгий Ильич попросил поглядывать за девчонками, вдруг какой форс-мажор приключится. Всё-таки целый курс галдящих, глупых и неопытных "лыжниц".

Форс-мажор и приключился, только не с девчонками, а с ним. Хотя тогда он этого и не понял. Думал, просто понравилась девушка, как сотни раз бывало.

Выглядела она, конечно, в тот день чертовски привлекательно: в голубой курточке, в белой шапочке с помпоном, шарфик и варежки тоже белые. Этакая Снегурочка. Щёки от мороза горят румянцем. Синие глаза блестят. Из-под шапки чёрные кудри выбились. Загляденье!

Денис аж залюбовался. И шустрая какая – при нормативе двадцать две минуты уложилась в восемнадцать.

Как раз и заполнение протокола оказалось на руку – узнал, как зовут Снегурочку, в какой группе и на каком факультете учится. А дальше уж, решил он, дело техники.

Вот только техника, многократно проверенная, дала вдруг сбой.

Обычно девчонки сразу таяли от его нахального обаяния, а эта нос воротила. На козе кривой не подъедешь. Он и так, и этак. И в кафе приглашал, и в кино, и в клуб, и погулять. И нежным был, и напористым – толку ноль. Облом по всем фронтам.

И отступиться не мог. Хотелось быть с ней до зуда, хотелось переломить эту её неприступность. И чем больше она его отфутболивала, тем сильнее крепло это желание, превращаясь в идею фикс. Не привык ведь получать отказы. А тут ещё и от кого?! Первокурсница же зелёная! Да она счастлива должна быть, что он на неё обратил внимания. Вон к нему какие красотки льнут, а он из всех её выделил. Но той, похоже, фиолетово. Как так? Что за нонсенс?

Правда, потом кое-что о ней удалось выяснить, и это многое объяснило.

Друг Ярик, доморощенный хакер, прокачал её в сети и, надо сказать, огорошил добытыми сведениями. Снегурочка оказалась ни больше ни меньше дочерью бывшего губернатора. Так-то.

Теперь становилось понятно, почему она близко никого к себе не подпускала.

Ладно – никого. Главное, его, Дениса, не подпускала. Видимо, считала, не её он поля ягода.

«Да и пошла она», – решил. Даже закрутил с другой, с Викой со второго курса. Тоже домашней и тоже правильной, но без понтов. Хотя там и оснований для понтов особо не было.

Тем не менее Вика его худо-бедно отвлекала. А двадцатого июля вдруг торкнуло: у Рубцовой день рождения! Эту инфу, как и номер её сотового, тоже нарыл Ярик.

Пару раз Денис ей уже звонил, но тогда разговаривать она не захотела. Поэтому решил, что лучше отправить поздравление смской. И неожиданно от неё пришло «спасибо». Надо же – снизошла! Одарила вниманием, радуйся, плебей…

В общем-то, Рубцова ничего такого ему не говорила, сам додумался. И разозлился.

Конечно, кто она и кто он, сын обычной сельской учительницы, поступивший на бюджет по целевому направлению.

Алёне этой всё лучшее доставалось просто так, с рождения. Он же вынужден был работать и работать, пахать. как раб, чтобы как-то приодеться, сносно питаться и вообще.

На первом-втором курсе Денис хватался за всякую подработку. Не гнушался ни мытьём машин, ни ролью мальчика на побегушках. Пока не нашёл более приемлемый вариант – вкалывать грузчиком на вещевом рынке. Гнул спину практически за гроши, помогая китайцам на шанхайке грузить безразмерные баулы со шмотьём из Поднебесной. Порой так уставал, что не мог до университета доползти. Чудом не вылетел за постоянные прогулы.

Потом случай свёл его с Рахметом. И с этого момента жизнь его сделала крутой вираж.

Настоящее ли его имя Рахмет или прозвище – он не знал и не интересовался. В таких делах чем меньше знаешь, тем спокойнее живёшь.

Рахмет научил его быстро и прилично зарабатывать. Причём зарабатывать без выматывающего труда, без пота ручьями, без кровавых мозолей, но с огромным риском. Потому что то, чем они занимались, подпадало под вполне конкретную и серьёзную статью уголовного кодекса. А именно двести двадцать восьмую – незаконное приобретение, хранение и сбыт наркотиков.

Поначалу от предложения Рахмета Денис отказался наотрез, не думая ни секунды. Даже опешил от такой дикости. Что он, унтерменш какой? Он нарков и за людей-то не считает, а чтоб ещё их снабжать… фу…

Затем всё-таки подумал – просто гонорар Рахмет озвучил такой, что трудно было забыть эти манящие цифры – но опять отказался. И почти успокоился, хоть время от времени и представлял, как бы можно было потратить такие деньжищи.

4

Квартиру, хоть и небольшую (зачем ей одной большая?), но в довольно приличном состоянии удалось снять очень быстро. Буквально на следующий день.

Алёна искала то, что поближе к университету и подешевле, с расчётом, что впоследствии сама будет платить за жильё.

Первый взнос, как это ни претило, придётся оплачивать папиной картой. Однако за скромные деньги варианты были совсем плохонькие. Загаженные подъезды, убитые квартиры или вовсе комнаты в малосемейке с орущими соседями за стеной.

С поиском ей вызвался помочь Яковлев, она и не просила, но отказываться не стала. Мало ли на какой приём можно нарваться.

К тому же созванивались с его телефона – свой она со вчерашнего дня держала выключенным. Да и на скутере всё же не так утомительно мотаться по городу, как на маршрутках. Так что спасибо ему.

На пару они прошерстили объявления в Авито. Ничего не устроило.

Уже сошлись на мнении, что надо либо ценовую планку поднимать, либо расширять зону поиска, как на глазах, после очередного обновления страницы, появилось свеженькое: «Сдам приличной девушке без вредных привычек однокомнатную квартиру в хорошем состоянии. Оплата поквартально».

И цена приемлемая. Прилагались и фото – тоже вполне себе. Но главный плюс – буквально в двух шагах от университета.

Туда и рванули немедленно.

Квартира Алёне понравилась. Маленькая, чистая, ухоженная. Бюджетный вариант евроремонта. Всё необходимое имеется.

Хозяйка, средних лет дама, явно строгих правил, сообщила сразу:

– Квартиру содержать в порядке. Вещи и мебель беречь. Если что сломаете – ущерб возмещаете сами. Это всё прописано в договоре. Категорически нельзя шуметь, распивать спиртные напитки, курить в доме или в подъезде, громко слушать музыку, заводить животных. Соседи тут, в основном, пенсионеры, очень бдительны… – Затем, с неодобрением покосившись на Яковлева, добавила: – Не хотелось бы, конечно, чтобы вы водили мужчин, но я понимаю, дело молодое. Ну… разве только по-тихому… Но бедлам и разврат тут не устраивать! Имейте в виду, если на вас пожалуются соседи, выселю без разговоров.

Яковлев попытался вставить слово, но Алёна его предостерегающе дёрнула за рукав и он послушно смолк.

Заплатив сразу за квартал вперёд, Алёна пометила себе в уме, что обязательно вернёт и эти деньги отцу. Возможно, не скоро, но вернёт.

С ним самим ни встречаться, ни разговаривать не хотелось, но чувство долга так просто не унять. Поэтому, обустроившись на новом месте, она всё же позвонила отцу – понимала ведь, что он места себе наверняка не находит. Ищет, волнуется. А может, и не ищет, и не волнуется. Кто теперь разберёт?

Во всяком случае, если она сообщит ему, что с ней всё в порядке, то избавится от неуютного чувства, что сама поступает жестоко и некрасиво.

– Ты где? – сразу завопили в трубке. – Я тебе со вчерашнего дня звоню! Ты уехала, телефон отключила! Что я должен был думать? Я все морги, больницы, обзвонил. Нина с ребятами – все гостиницы и хостелы объехали. Ментов с утра на уши поставил. Я чуть не свихнулся!

– Со мной всё в порядке, – как можно более бесстрастно ответила Алёна, хотя взвинченное состояние отца тут же передалось и ей.

– Где ты сейчас? Я пришлю за тобой машину.

– Папа, не надо. Я не вернусь. Не проси. Я сняла квартиру. Буду жить… сама… одна.

– Что это ещё за глупости?! Ты ребёнок совсем. Ты – моя дочь, ты…

– Папа, перестань, – его голос разрывал ей сердце.

Хотелось кричать в ответ: «Я была твоей дочерью и десять лет назад, когда ты про меня, оказывается, знать не хотел! Где ты был, когда я почти умирала от голода и холода? Когда я, семилетняя, тащила пьяную мать с улицы домой? Где, в конце концов, был, когда мать превращалась из молодой, здоровой, красивой женщины в жалкое, уродливое существо, которое и человеком назвать трудно? Самое страшное, что ты знал про меня, с самого начала знал, но предпочёл забыть». 

Мысленно она уже десятки раз бросала ему в лицо хлёсткие фразы и обвинения, но вслух произнести не могла. Слова комом застревали в горле.

Жалко было и себя ту, маленькую, несчастную, никому не нужную, и, как ни странно, его. Ведь теперь он, слышно же, был искренен. И страдал по-настоящему. И она страдала. И, может, проще было бы всё забыть, простить его великодушно и попробовать, хотя бы попытаться жить, как будто ничего и не было. Но не могла.  Во всяком случае, пока. Не получалось переступить через себя. Не хватало, видимо, этого самого великодушия.

И потом, оказывается, чем дороже человек, тем сложнее простить его предательство, потому что ранит оно сильнее.

– Пожалуйста, возвращайся, – просил он уже почти спокойно.

– Я не могу… и не хочу.

Повисла пауза. Тягостная настолько, что Алёна не выдержала, нарушила молчание первая, спросив о другом:

– А как отец Жанны Валерьевны?

– Там… да плохо всё. Он в коме. Придёт ли в себя – неизвестно. Жанна просит перевезти его сюда, в платную клинику. Но врачи отговаривают. Нельзя, мол, в таком состоянии больного куда-то везти… Мы врачей отсюда пригласили, невролога, нейрохирурга… Жанна с Артёмом пока живут в его доме. Останутся там до тех пор, пока не разрешат сюда перевезти. Алёна, приезжай. Ну или хотя бы давай встретимся, лично поговорим?

– Я пока не могу. Папа, мне надо время. Не дави на меня…

После разговора с отцом вновь накатило уныние.

Вдруг отчётливо подумалось, что в целом мире она одна, совершенно одна. Нет никого, кто бы её любил, кому бы она была нужна. А это ведь самое главное для человека – быть кому-то нужным.

5

Мать звонила всё воскресенье, но Максим забыл дома телефон, а ночевать уехал к Инге, подруге. Так что новость о том, что с дедом беда, узнал только в понедельник вечером, когда наконец вернулся к себе.

Мать так рыдала в трубку, что он едва понимал её речь. Уловил одно: был инсульт, дед в коме, прогнозы неблагоприятные. Ещё мать просила прилететь. Срочно.

Возвращаться в родной город не хотелось совершенно. Нет, сам город ни при чём, естественно. Он прекрасен.

В Калининграде Максиму нравилось – хорошие дороги, без колдобин и ям; архитектура своя – соборы всякие, старые замки; чистенько, нет осенне-весенней слякоти и грязи; на выходные можно запросто мотнуть в Польшу – всего-то два часа делов; ну а главное – море рядом.

Но этой зимой Максим вдруг остро заскучал по снегопаду хлопьями, по метровым сугробам. Вспоминал, как рассекали с Мансуровым на снегоходах, как дурачились с Кристиной в парке, играя в снежки.

А здесь снега было очень мало, к февралю и вовсе ничего не осталось, одно название, что зима. Была даже шальная мысль нагрянуть домой на Новый год, но одумался вовремя. Напомнил себе, что он там не очень-то желанный гость.

Ну, мать, понятно, будет наверняка рада, но этого мало. Остальным он как кость в горле. Да и самому с этими остальными встречаться не очень-то хотелось.

Пусть со временем боль и притупилась, но воспоминания до сих пор живы, до сих пор давят и портят настроение, стоит только подумать о прошлом.

Нет, к чёрту такой Новый год, решил. Ту жизнь он отрезал от себя и правильно сделал, и незачем снова туда соваться, ворошить то, что вспоминать больно.

Но вот мать теперь в слезах молит: «Приезжай поскорее! Возможно, папа не оправится».

Как тут не приедешь? Дед же. За него действительно тревожно. Вдруг не оправится? Он же потом себе этого не простит.

С дедом отношения у Максима были непростые. С одной стороны, старик любил его. Это неоспоримо, но любил как-то очень по-своему.

Всё его детство, лет до четырнадцати, мать – по требованию отца, конечно же, – на лето отправляла Максима к деду. «Там воздух, речка, овощи свои, отдохнёшь», – оправдывалась.

А дед был самодуром, между прочим, редкостным. Требовал от внука беспрекословного подчинения. Но зря требовал – Максим только пуще выпрягался и делал всё наперекор. Дед лупил его ремнём, хаотично, куда попадёт, потому что Максим не очень-то давался и выкручивался.

Но будучи вспыльчивым, дед и отходил быстро. А остыв, жалел внука, объясняя: «Это ж я так тебя воспитываю. Человека хочу из тебя вырастить, а не ничтожество. Потому что люблю крепко».

Артём же у деда бывал редко и не подолгу, только когда вместе с матерью приезжал на выходные, так что ему не удалось испытать на собственной шкуре буйный нрав старика.

И всё же Максиму жалко было деда. Он, в общем-то, и не такой уж старый был, а по виду и вовсе – молодец. Кипучий, деятельный, громогласный. И вдруг – в коме. И неизвестно при этом – выкарабкается ли?

В среду Максим вылетел из Храброво, но прибыл только в пятницу вечером. Пришлось почти двадцать часов проторчать в Домодедово – раз за разом откладывали рейс из-за ненастной погоды.

В аэропорту встречал его Артём, они даже обнялись тепло, наверное, впервые.

Потом ненадолго заехали домой. Вот он понервничал! Хотя напрасно – ни отца, ни Алёны там не оказалось. Только Вера, домработница. Она уговорила Максима поужинать. Впрочем, особенно уговаривать и не пришлось – в самолёте давали сухую курицу, на которую он даже не позарился. И вообще, втайне Максим очень не любил все эти перелёты, нервничал сильно, не до паники, конечно, но в небе аппетит пропадал начисто. А вот оказался на земле – и сразу взыграл голод.

Артём терпеливо ждал его, сидя напротив и глядя, с каким аппетитом он поглощает Верино рагу. Сам есть отказался.

– А где отец? – спросил Максим. На самом деле его волновало другое – где Алёна.

Её увидеть и не хотелось, и хотелось. Больше, конечно, хотелось. Но почему-то вдруг устыдился этого.

– На работе, наверное, – пожал плечами Артём.

Максим помолчал, потом всё же спросил, стараясь придать тону небрежность:

– А сестрица наша где?

– Алёна тут больше не живёт, – был ответ.

Максим аж жевать перестал, уставился в недоумении на брата.

– То есть?

– Ну… она теперь живёт отдельно.

Максиму показалось, что Тёма очень неохотно говорит на эту тему.

– Что-то произошло, чего я не знаю? – не отступался он.

– Да ничего такого. Просто захотела жить самостоятельно.

– Замуж, что ли, вышла? – спросил, а сам внутренне напрягся.

Хотя с чего бы? У самого ведь другая жизнь. Другая девушка. Другие интересы. Он даже приезжать сюда не хотел. И не приехал бы, если б не обстоятельства. А вот поди ж ты – задал вопрос, а внутри всё замерло в ожидании.

– Нет, – качнул головой Артём. – Просто съехала.

– Ну… неудивительно. Я бы от вас тоже съехал, – усмехнулся Максим, чувствуя сразу накатившее облегчение.

И сам же про себя подумал – глупость какая. Даже и хорошо, что они не увидятся. Зачем вскрывать старые раны?

Затем они поехали в посёлок. Там, в доме деда их уже поджидала мать. Вообще-то, виделись они в конце июня – и двух месяцев не прошло с тех пор. Но тут она кинулась к нему на грудь, как будто разлука длилась лет десять, не меньше. И опять в слёзы…

– Мам, мама, ну чего ты? – бормотал Максим растерянно. – Дед поправится ещё. Ты же его знаешь. Всё будет хорошо.

6

Максим не без труда доволок упирающегося Артёма через двор в дом. Там скинул его, бесчувственного, на банкетку в холле. Вера тут же подскочила, заохала:

– Господи! Что с мальчиком?! Максим?

Артём дёрнулся и скатился с банкетки на пол, промычав что-то нечленораздельное.

Максим поднялся к себе, не отвечая. Не было ни сил, ни желания разговаривать, а уж тем более объяснять «что с мальчиком».

Признание Артёма его оглушило. Наверное, даже болезнь и смерть деда не потрясли его так сильно, как эти откровения. В голове до сих пор звучал голос брата, его бахвальство и пьяные смешки.

Чудовищные слова свербели в мозгу, причиняя физическую боль. Никак не верилось, что его младший брат, этот правильный и прилежный тихоня, который и воды не замутит, способен на такие гнусные вещи.

И тем не менее он не врал. Максим как-то сразу и совершенно отчётливо это понял. Даже, скорее, почувствовал – так оно и есть.

Оставаясь в тени, неприметный, Артём и впрямь разыграл такую интермедию, что Борджиа бы аплодировали стоя. И ведь впрямь все они, точно безвольные дзанни, сыграли с его подачи всё, как он и задумал.

Но главный дурак, конечно, он сам, Максим. Сразу и безоговорочно обвинил Алёну. Не задумался ни на миг, что это может быть и не она. Не спросил, не поговорил, не дал ей ни малейшего шанса объясниться. Просто осудил и… Максиму стало вдруг дурно так, что прошиб холодный пот и к горлу подкатила тошнота.

Ослепляющими вспышками перед мысленным взором возникали фрагменты один ужаснее другого: с какой злобой он бросал ей в лицо оскорбление при всех, как всем классом травили её с его посыла, как намеренно причинял ей боль. А главное, как все потешались над её доверчивостью, наблюдая за «гонкой» Мансурова и Шилова. И он наблюдал вместе со всеми, молча, безучастно, хоть и понимал, как всё это отвратно.

А ведь с самого начала было достаточно всего лишь одного его слова, чтобы её приняли нормально. Да даже потом, когда Шилов вывалил на него "новость", он ведь мог сдержаться. Дома бы ей всё высказал и, глядишь, разобрались бы. Но нет же! Он всем показал, как она ему противна. Он и никто другой запустил эту волну. Сознательно сделал её жизнь невыносимой, унизил, как только мог, и другим позволял её унижать. И неважно, знал или не знал, что она не виновата. Он повёл себя, как конченый идиот. Только от его дурости пострадала она. Так что Артём, конечно, сука ещё та, но и он не лучше.

Тягостные размышления прервала мать. Они с отцом вернулись из ресторана и, очевидно, немногим трезвее Артёма. Но мать Максим жалел, несчастная она.

Хотя именно сейчас ему было не до жалости. И он просто терпел, пока она хныкала, сидя у него в кресле. Иногда лишь вставлял дежурное:

– Мам, да не плачь ты. Всё наладится.

Она помотала головой, горько всхлипнув.

– Ничего уже не наладится. Ты не понимаешь… Ты далеко от нас, не знаешь многого. А у Димы другая женщина…

Она вновь тихонько завыла.

– Ну подумаешь другая! Тоже мне новость. В первый раз, что ли? Сколько этих женщин у него было! Это ж так, просто секс… это ничего не значит.

Мать снова качнула головой.

– Я, конечно, знала, что он изменяет иногда. Вокруг него столько женщин всегда вилось. Но раньше это, может, ничего и не значило. Он если с кем и встречался, то тайком от меня, от всех. Заботился о репутации семьи. Имидж держал. А теперь-то что? И эта, последняя… тут всё иначе. Он её везде таскает. Говорит, что едет по делу, а сам – с ней. Вот недавно на день рождения Алёны этой её приволок. Представляешь, какой цинизм? Привести любовницу туда, где дети, где законная жена! Каково, а? И не просто привёл, а весь вечер от неё не отлипал. Чуть ли прямо там не…

Она промокнула слёзы платком. Максим не знал, что и сказать, как утешить плачущую мать.

– А знаешь, как это унизительно, когда все на тебя смотрят с жалостью, потому что всё понимают? И ты при этом должна притворяться, что тебе нет дела. Это пытка! А какой он стал жадный! Денег не допросишься. Вот мы к тебе приезжали недавно. Знал бы ты, каких скандалов мне стоило вытрясти из него эту поездку! Согласился только из-за Артёма. Ну и потому что сам рванул на Бали с этой шлюхой своей.

И новая волна рыданий…

– А ещё я опасаюсь очень, – прорыдавшись, сообщила она почему-то вдруг полушёпотом. – Что он теперь меня просто выкинет…

– Что значит – выкинет? – не понял Максим. – Куда выкинет?

– Ну, из дома, из жизни… Он даже, понимаешь, не стесняется теперь ничего. Единственное, что его сдерживало – это папа. А теперь папы не стало… Он меня выставит, а её приведёт сюда…

Мать снова зашлась в рыданиях. Потом вдруг резко смолкла, подняла на него осоловевшие глаза:

– А Артём как? Где он? Вы же с ним ушли?

– У себя, наверное, – процедил Максим.

– Как думаешь, может, Артёма к отцу подослать? Ну, чтоб он сказал ему… как сын… что, мол, не поддерживает его? А если вдруг что – останется со мной и с ним не будет знаться? Артёма-то Дима всё равно любит… Да, так я и сделаю. Артём у нас умный, может, ещё что-нибудь придумает такое… веское. Хотя сейчас, правда, Дима страшно на него злится. Опять же из-за этой Алёны... Но ничего, это мелочь, остынет.

Мать грузно, несмотря на малый вес, поднялась с кресла.

– Да, так я и сделаю. Как думаешь, Максим?

– Артём сто пудов что-нибудь придумает, уж точно, – буркнул Максим.

От щемящей жалости к матери не осталось ни следа. Наоборот, накатило внезапное раздражение.

Но на пороге она оглянулась и произнесла почти трезвым голосом:

7

На самом деле, всё не так и плохо складывалось в жизни Максима.

В пансионе оказались сплошь родственные души – дети, которые в собственной семье чувствовали себя ненужными. По большей части – отщепенцы, от которых открестились-откупились деловые и сверхзанятые родители. Лишь у единиц – непреодолимые обстоятельства. Большинство же… Конечно, в такую среду влился он запросто. Сразу стал своим. И уж ему, строго говоря, жаловаться было грех: любили его и одноклассники, и учителя, и воспитатели, и девочки. И он любил девочек, но не сердцем. Ну а сердце… оно будто превратилось в механизм с определённой функцией: качать кровь и ничего более.

Затем вуз. Поступил в Балтийский университет имени Иммануила Канта. Учился даже не то что хорошо, а блестяще, и брал, конечно, далеко не прилежанием, как, впрочем, и раньше. И прежде учителя, и преподаватели сейчас очень изумлялись: как можно – при такой разболтанности так учиться? Просто от природы ему достался не только тонкий слух, но и уникальная слуховая память. Поэтому он, услышав мелодию однажды, мог влёгкую её воспроизвести, чем с детства приводил мать в бурный экстаз. Ну а запоминать массивы научной информации, даже слушая вполуха, оказалось ничуть не сложнее. Как итог – зачётка с одними «отлично».

Её Максим прихватил с собой, показать матери хотел. Но не довелось, не до того было.

К полуночи возня, шумы стихли. Из другого крыла раздавался отцовский храп. Максим спустился на кухню.

На поминках он едва поел, потом вливал в себя виски практически в пустой желудок.

Он распахнул дверцы холодильника, придирчиво оглядел аккуратно расставленные контейнеры, бутылочки и свёртки. Хорошо всё-таки, что Вера – надо или не надо – всегда готовит много на всякий случай. Выбрал себе плашку с оливье и котлетку. Съел стоя, не подогревая, просто, чтоб в животе не тянуло.

Затем вернулся к себе. В коридоре вдруг замешкался и неожиданно для себя вошёл в комнату напротив. В её комнату.

Там всё выглядело точно так же, как в последний день. Только видно, что некоторое время здесь никто не появлялся. Ничего конкретного – просто ощущение, неуловимые какие-то признаки, которые умом не понять, а сердцем чуешь.

Максим прошёл к шкафу, раздвинул дверцы. На штанге полно пустых плечиков, но многое ещё висело. Платья, блузки… Видимо, она просто не стала всё брать. А может, ушла не навсегда?

Затем повернулся к креслу. Здесь она сидела тогда, когда он пытался её запугать. Когда это было? Позапрошлогодней осенью… В сентябре…

Читала она, кажется, новеллы Стефана Цвейга. Да, точно. За окном было уже темно, и он до сих пор помнил, как отражались в стёклах их силуэты и жёлтые пятна светильников. Теперь кресло пустовало, и от этого веяло невыносимой грустью, а сердце щемило.

Вот стол её… Идеальный порядок, даже не скажешь, что за ним сидел и что-то делал живой человек. С виду – словно экспонат мебельного салона. Только без ценника.

А вот окно… Даже пустое, оно для него дышало жизнью. Здесь он её прижимал к себе, здесь целовал, здесь она трепетала в его руках и отвечала на поцелуи…

Внутри всё заныло, и Максим отвернулся.

А вот её кровать. Почти такая же, как в его комнате, только покрывало другое, бежевое, под цвет обоев. Он присел, затем откинулся на спину, заложив руки за голову.

«Вот так она лежала. Может, даже всего месяц назад».

Он сомкнул веки, пытаясь вдруг представить, что было бы, случись всё иначе. Если б не был он таким идиотом… если б выслушал её, если б поверил…

Вспомнил поцелуй их. Не тот, что случился у окна в последний день. Потому что то было похоже на срыв, на безрассудство, на всплеск отчаяния, во всяком случае, с его стороны.

Нет, другой поцелуй. Там, в коридоре. У её двери. Когда они будто оказались на всём свете совсем одни, по-настоящему одни. И это не пугало. Наоборот. Это дарило пьянящее чувство свободы и близости и не давало противиться вспыхнувшему притяжению.

Сколько раз он целовал чьи-то губы – не счесть. А вот тот момент въелся в память, причём не просто фактом: было. А всеми ощущениями. До сих пор, спустя почти два года, он помнил чувственный изгиб её губ, их податливую мягкость… И она отвечала, между прочим. Отвечала на его поцелуй и тогда, в коридоре, и потом, у окна. А ещё выкрикнула в запале, что для неё имеет значение, с кем он…

Глупо, конечно, прикидывать, что было бы, если б не Артёмовы козни и не его глупость, ибо история не знает сослагательного наклонения. Но воображение-то знает! И использует вовсю. И снова эта мягкость губ, дурманящая голову, захватила все мысли, а потом… потом уж он представлял себе то, чего не было в помине, но могло бы быть. И было бы, наверняка...

Как уснул, Максим сам не заметил, но спалось сладко. Хорошо, подумал утром, что никто не просёк, где он сегодня ночь коротал.

***

За завтраком мать с отцом едва ли парой фраз перекинулись. Артём к столу вообще не спустился. Передал, что крепко занемог.

Отец фыркнул, обвиняюще взглянул на мать:

– Уж понятно, с чего он занемог. С сыном же твоим ушёл… как ещё жив остался.

Мать расстроенно потупилась.

Максим же хмыкнул в ответ:

– Ну, конечно. Всё я, везде я, как обычно. И натрепать Алёне про тебя тоже я его надоумил, да?

У отца тотчас вытянулось лицо. Он бросил на Максима быстрый, колючий взгляд, но ни слова больше не произнёс.

Уже потом, после завтрака, мать посетовала:

– Зря ты его дразнишь. Для него эта Алёна как красная тряпка. Лучше наоборот молчать…

– Угу, ты вон всю жизнь молчишь, – раздражённо оборвал её Максим. – А потом плачешь, что он тебя может из дома выставить.

8

Три часа до назначенного времени, точнее, два с половиной, тянулись невыносимо долго.

Максим уж не знал, куда себя деть. В душ сходил, уткнулся в книгу – отбросил, вышел в сеть – его тут же поймала Инга, подруга.

Посыпалось: «Как ты?», «Когда вылетаешь в Калининград?», «Скучаешь по мне?» и всё в таком духе.

Думал, может, с Артёмом пока прояснить вопрос, но тот и носа не высовывал. А вламываться к нему –настрой не тот. Обед ему Вера принесла в комнату. Потом вернулась, сообщила, что от еды мальчик отказался, сам бледный, почти зелёный, лежит пластом, еле дышит.

Мать разохалась. Отец снова скривился, но уже без комментариев.

Максим бы с удовольствием «навестил» приболевшего брата, но не до того. Ни на чём, кроме грядущей встречи, не мог сосредоточиться. Еле дождался, когда уже можно будет ехать и сорвался раньше времени. В сквере был уже в половине третьего. Пришлось выписывать круги по аллейкам – не стоять же у фонтана торчком в ожидании.

Алёну он почувствовал раньше, чем увидел. Ощутил спиной её взгляд, и сердце зачастило.

Обернулся и… дыхание перехватило. Такой она ему показалась красивой, что не наглядеться.

Вчера на похоронах на ней были глухая чёрная водолазка и серые брюки. Волосы собраны в тугой валик. Сама вся строгая и неприступная.

Ну а сейчас она надела белые босоножки и белый сарафан с коричневыми цветами, отчего золотистый загар казался ещё насыщеннее. Ветер соблазнительно трепал подол, оголяя стройные ноги выше колена. Максим аж сглотнул, не в силах оторвать взгляд. Только когда она подошла совсем близко, поднял глаза выше, с жадностью посмотрел в лицо. И всё внутри сжалось.

Каждая чёрточка до боли знакома, и в то же время какая-то она стала другая. Тёмные волосы свободно лежали волнами по плечам. Глаза блестели синевой и завораживали. А губы… на них лучше вообще не смотреть.

– Присядем или пройдёмся? – спросил он, пытаясь скрыть за небрежным тоном нахлынувшее вдруг волнение.

Голос всё равно дрогнул, да и прозвучал как-то натужно. И в руках чувствовалась лёгкая дрожь, потому  Максим заложил их в карманы джинсов.

Она пожала плечами. Бросила искоса быстрый взгляд, тут же отвела и… на скулах проступил румянец.

Максиму даже чуть легче стало. Она тоже волнуется! И смущена к тому же! Значит, не всё прошло. Что-то да осталось. Он, уже увереннее, кивнул на освободившуюся скамейку. Хотел взять её под руку, но почему-то не осмелился прикоснуться.

– Лучше присядем тогда, так удобнее будет говорить.

Конечно, удобнее, если ноги у него стали вдруг как ватные.

Она присела от него на довольно почтительном расстоянии, смешно даже. Он что, накинулся бы на неё? Он ведь и раньше её особо не трогал. Или, может, она не ему, а себе не доверяет? Эта мысль нравилась ему больше.

Максим повернулся к Алёне и пристально взглянул. Она сидела прямая, как кол, и старательно смотрела перед собой. А щёки, меж тем, у неё так и полыхали. Странным образом её такое явное смущение помогло Максиму преодолеть собственное. И не просто помогло преодолеть, а вызвало острое желание коснуться кожи, вдохнуть запах, поймать взгляд… С большим трудом сумел сдержаться.

Потом вспомнил, зачем вообще назначил эту встречу, и весь запал сию секунду иссяк.

Максим отвернулся, тяжело вздохнул, собираясь с мыслями, затем произнёс:

– Я извиниться хочу перед тобой.

– За что? – не поворачиваясь, спросила она. Тонкие пальцы теребили подол сарафана.

– За всё, – просто ответил он. – Правда, за всё. За то, что принял тебя в штыки, когда ты только приехала. За то, что класс против тебя настроил. И за… за тот спор дурацкий прости.

Она вдруг повернулась к нему, посмотрела, чуть нахмурившись.

– Знаешь, я давно не держу на тебя зла за то, что ты пытался меня выжить. Я поняла, почему ты это делал. Всё из-за отца. Папа был к тебе чудовищно несправедлив.

– Да ладно, – хмыкнул Максим.

– Нет, это так, – не обращая внимания на усмешку, продолжала она со всей серьёзностью. – Поэтому я тебя  не виню. Я это пережила и забыла… почти. И вспоминать об этом не хочу. Но почему ты просишь прощения за тот спор? Ты же в нём не участвовал и пытался меня предупредить…

– Ну, не участвовал, да. Но и не предотвратил.

– А как бы ты это мог предотвратить, если ты даже далеко не сразу узнал про него?

– Почему не сразу? – Максим скосил на неё глаза.

Она смотрела недоумённо, точно в самом деле ничего не понимала, отчего ему стало совсем стыдно.

Мелькнула малодушная мыслишка: может, подыграть? Неизвестно с чего она взяла, что он ничего не знал про спор, но это стало бы неплохой отговоркой. Но тут же себя и отдёрнул: он пришёл сказать ей правду, не выкручиваться, не увиливать, а сказать всё, как есть, как было, и объяснить, что винит себя безмерно.

– Нет, – качнул он головой, отвернувшись. Трудно говорить такое, глядя в глаза. – Я знал про спор с самого начала. Пацаны при мне забились…

– Но как же так? Ведь когда всё раскрылось, когда папа бучу поднял, Мансуров приходил к нам, просил прощения и... В общем, папа его допытывал, мол, не ты ли это всё организовал. Он почему-то был уверен, что ты. Но Мансуров заверил, что ты даже не сразу и про спор-то узнал, а как только узнал – попытался помешать… Я подтвердила его слова… Я же помню, ты мне говорил, чтобы я с ними не встречалась…

– Почему так сказал Мансуров, я понятия не имею, но это не так. Всё я знал с самого начала.