Искушение мамонта

Глава 1.

— Мам, я пришла, — стряхиваю ботинки в коридоре, чувствуя, как каждая мышца в теле ноет от усталости.

Руки горят огнём после целого дня, проведённого со шлангом и губкой на автомойке.

Вода, грязь, бесконечные машины — и за это копейки.

Нет, точно надо менять работу. Иначе я просто сломаюсь, как старая тряпка.

— Денег принесла? — орёт мама из кухни, её голос режет слух, как ржавая пила.

Классика. Ни «как день», ни «ты живая?». Я сглатываю раздражение, но оно скрипит по зубам.

— А сама не пробовала зарабатывать? — огрызаюсь я, не в силах сдержаться. Слова вылетают сами, острые, как ножи.

Знаю, что смысла нет: она всё равно ничего не поймёт, а я, как дура, буду продолжать снабжать её деньгами. Мать всё-таки. Никого ближе-то и нет.

Тишина в коридоре густеет, как кисель, а из соседней квартиры щёлкает замок. Подслушивают. Всегда. Такова уж природа коммунальных квартир.

— Ты как с матерью разговариваешь? — выходит она в коридор, её шаги тяжёлые, шаркающие. Лицо красное, глаза мутные от постоянной ломки.

Она была когда-то красивой. Фото на серванте: тонкая талия, белая блузка, губы бантиком.

Сейчас — помятая юбка, растянутый свитер, пальцы жёлтые от дешёвых сигарет. Красота ушла, но память заставляет её злиться. Она видит меня как зеркальное отражение своего прошлого.

— Соплячка. Ты же знаешь, мне лекарства мои нужны.

Лекарства. Когда-нибудь они её и убьют — как она этого не понимает.

Прохожу на кухню, заглядываю в кастрюли. Мышь повесилась.

А я так мечтала поесть хоть немного. Придётся готовить, иначе живот прилипнет к позвоночнику.

— У меня новость для тебя хорошая, — говорит она, закуривая и выпуская дым почти в лицо.

В её голосе сквозит хитрая нотка, от которой у меня мурашки по спине.

— Ты едешь на лечение? — наливаю в сковородку масло, включаю газ. Достаю из холодильника пару яиц, разбиваю их; они шипят. Руки слегка дрожат — от усталости или от нервов?

— Да отстань ты со своим лечением.

— Тогда что?

— Мамонт мне простил часть долга. Половину, — бросает она небрежно, будто это мелочь.

Сковородка на секунду становится тяжелее. Воздух — гуще.

Слово «Мамонт» звенит в ушах. Половину? За какие такие заслуги?

Меня как обухом по голове. Медленно поворачиваюсь.

Всматриваюсь в её распухшее лицо, в эти горящие глаза — смесь триумфа и отчаяния. Сердце ухает в груди, страх холодной волной прокатывается по телу.

Что она наделала?

— За какие такие заслуги? Ты на любовницу не тянешь.

— За то ты тянешь, — отвечает она спокойно, и всё внутри сжимается.

— Не поняла, — бормочу я, хотя внутри уже всё ясно. Ужас сковывает горло, как ледяная рука.

— Всё ты поняла. Завтра приведёшь себя в порядок. Начнёшь исполнять свой долг, — говорит она, и её слова висят в воздухе, тяжёлые, как гири.

— И какой, можно поинтересоваться, мой долг? Ноги перед всяким сбродом раздвигать? — кричу я, голос срывается.

Эмоции накатывают волной: гнев, отвращение, страх. — Мне девятнадцать, чёрт возьми! Я мечтаю об учёбе, о нормальной жизни, а не об этом.

— Мне обещали, что тебе нормальных подберут, — отмахивается она, как будто речь о подработке в кафе. — Ты же у меня пианистка. Элитой будешь.

Элита, твою мать. На автомойке.

— Мам, ты слышишь себя?! Ты хочешь, чтобы я пошла в проститутки? По твоему пути?

Слёзы жгут глаза. Внутри всё кипит: как она может — после всего, что видела и пережила сама?

— Поработаешь немного, закроем долги, как раз на учёбу накопишь, — отвечает она равнодушно, и это добивает меня.

— Мам, — убираю сковородку с плиты, руки трясутся. — Услышь себя! Ты не можешь меня продать, понимаешь? Я человек, а не животное!

Голос ломается; эмоции перехлёстывают: боль, предательство, ярость.

Она — моя мать, но сейчас кажется монстром.

— Могу! Ты мне жизнью обязана! Если бы не ты, я бы замуж вышла! Нормальную бы жизнь вела! — орёт она. — Кормила тебя, лечила тебя!

Внутри что-то рвётся: вина, которую она всегда на меня вешает, стягивает изнутри, как стяжка.

— Я тебя не просила себя рожать! Не просила. Знаешь, что, разбирайся со своим Мамонтом сама, а я пошла, — швыряю слова как гранату и шагаю к двери.

Сердце стучит в ушах, адреналин гонит вперёд. Но стоит повернуться к двери, как там оказываются два амбала, здоровые как шкафы.

Они смотрят на меня сверху вниз, и страх крутит внутренности в узел.

Я качаю головой, отступаю; взгляд мечется к маме с последней надеждой.

Но она просто берёт сковородку и начинает есть, как ни в чём не бывало.

Время сжимается. Рука сама хватает ближайшую кастрюлю. Металл свистит в воздухе, грохочет о плечо одного; брызжет вода. Второго бью ногой в коленку.

Пространство дёргается в сторону окна — угол рамки, подоконник, шторка бьёт по щеке.

Кидаюсь к окну, пальцы дрожат, открываю створки. Мать хватает за рукав, её ногти впиваются в кожу, но я отталкиваю её с силой — это же мама...

Я перелезаю по балкону на пожарную лестницу: железо холодит ладони. Сердце колотится, как барабан в дурном оркестре.

Ветер хлещет по лицу, липнет к слезам.

Ниже, ниже — и конец. Прыгаю, бьюсь копчиком об траву, боль простреливает тело, как молния.

Сглатываю ком в горле, пытаюсь встать, но рядом — два начищенных ботинка, один из которых наступил на мою футболку, прижимая к земле.

Поднимаю голову — и натыкаюсь на мужское наглое лицо.

Красивое, чёрт возьми: чёткие черты, тёмные глаза, но в них столько цинизма, что мурашки бегут по коже.

Есть ли у такого душа? А сердце?

— М-да. Золушка, ты в зеркало на себя, когда последний раз смотрела? — усмехается он, и его голос — низкий, с насмешкой — режет по нервам.

Глава 2.

— Да пошёл ты, — огрызаюсь я, встаю, чтобы рвануть, но он делает подножку.

Я снова падаю на траву, земля бьёт в лицо.

Из подъезда выбегают амбалы.

— Идиоты, я же просил не пугать.

— Мамонт, да мы не… — пытаются они, но мужчина уже хватает меня за пояс джинсов так, что нижний край впивается в кожу.

— Больно! Отпусти, придурок! — ору, а он несёт меня как котёнка за шкирку. Унижение жжёт щёки, страх сжимает горло. — Помогите, спасите!

Мужчина пытается затолкать меня в машину; я раздвигаю ноги шире, упираюсь в дверцу, мышцы горят от напряжения.

— Я не буду шлюхой! — кричу, голос хриплый от слёз, срывающийся, как натянутая струна, готовая лопнуть. Горло саднит, будто проглотила стекло, а в груди бьется отчаяние, смешанное с яростью.

— Да какая из тебя шлюха, страшилище.

Мамонт — так его зовут, и прозвище ему подходит: он огромный, широкий, с массивными плечами, которые, кажется, могут проломить стену.

Его лицо — красивое, если бы не этот холодный цинизм в глазах, как у хищника, выслеживающего добычу.

Темные волосы аккуратно зачесаны назад, а дорогой костюм сидит как влитой, но от этого он не становится менее пугающим.

Наоборот, эта лощеная внешность делает его еще опаснее — как волк в овечьей шкуре. Он толкает меня в живот, и боль взрывается внутри, острая, как удар ножа.

Я сгибаюсь пополам, воздух вылетает из легких, и на миг кажется, что я задохнусь.

Оказываюсь внутри кожаного салона его машины, запах новой кожи душит, как будто я в ловушке из роскоши.

Мамонт садится рядом, и его присутствие давит, как тяжелый воздух перед грозой.

От него веет силой, контролем, но есть что-то еще — запах дорогого одеколона, смешанный с чем-то резким, почти животным.

Он заполняет собой все пространство, и я чувствую себя маленькой, уязвимой, как мышь в когтях кота.

Двери блокируются с сухим щелчком, и я бьюсь в них кулаками, пока ладони не начинают гореть. Бесполезно.

Паника накатывает волнами, сердце колотится так, что кажется, вот-вот вырвется из груди. Слезы текут по щекам, горячие, соленые, но я не могу остановиться.

Только не так. Только не так…

— Я не буду на тебя работать! — выкрикиваю, голос дрожит, но я цепляюсь за свою злость, как за спасательный круг. — И трахаться с тобой тоже не буду! Пусть мать сама отрабатывает!

— А ты поняла, кто я? — спрашивает он спокойно, и его голос — как ледяная вода, от которой кровь стынет в жилах. - Значит понимаешь, если мне будет надо, ты не только трахаться со мной будешь, ты жизнь за меня отдашь.

Он смотрит на меня, чуть наклонив голову, и в его темных глазах мелькает что-то, похожее на любопытство, но оно быстро тонет в холодной насмешке.

Его взгляд — как рентген, будто он видит меня насквозь, и от этого хочется сжаться в комок, спрятаться.

— Да уж сложно не понять. Жирный Мамонт, — выплевываю я, и тут же жалею.

Его рука, большая, с тяжелыми пальцами, унизанными кольцами, хватает меня за волосы, тянет назад с такой силой, что в глазах темнеет от боли.

Вскрикиваю, пытаясь вырваться, но он держит крепко, как тисками.

Его дыхание — горячее, близкое — обжигает шею, и я чувствую, как от него исходит угроза, как будто он может раздавить меня одним движением.

— Ты дерзи, да не зарывайся. Я никому не позволяю себя оскорблять, — шипит он, и его глаза темнеют, превращаясь в две черные пропасти, где нет ни капли жалости.

— А что, комплексы? Так ты бы выбрал себе более стройную кличку. Журавль там или аист, — огрызаюсь сквозь боль, пытаясь расцарапать его руки.

Он усмехается, отпускает, и я откидываюсь назад, тяжело дыша, проверяю, не порвал ли он мои брейды.

— Варь. Бабки всё равно придётся возвращать, иначе останетесь с матерью без жилья, — говорит он деловито, откидываясь на спинку сиденья и рассматривая меня с ног до головы.

По сравнению с ним я чувствую себя настоящей нищенкой.

— Не я у тебя занимала, — парирую, но голос слабеет.

— А ты почитай законы. Долги родителей к детям переходят, — ухмыляется он.

— Тогда пусть меня лишат дочерних прав, — бормочу, но внутри холод: а вдруг правда?

— Ты забавная. Точно целка? — спрашивает он вдруг, и я краснею от унижения.

Глава 3.

— Проверить хочешь? Попробуй, у меня вагина с особенностями. Проклятая.

— Очень интересно послушать, — хмыкает он, и его пристальное внимание пугает ещё больше.

— Там капкан для всяких уродов. Только попробуй сунуть — сразу импотентом станешь, — продолжаю, стараясь звучать уверенно, хотя внутри дрожь.

Он вдруг смеётся — громко, искренне, и на секунду я заслушиваюсь этим звуком, таким живым в этом аду.

Смешок кувыркается в груди, как монетка, брошенная в фонтан. На миг его лицо становится почти человеческим.

— Ну понятно, парни народ пугливый, боятся остаться без причиндалов, — говорит он со смехом.

— А ты, значит, не боишься? Как потом тесты своим шлюхам проводить будешь? — огрызаюсь дальше.

— Да я даже пробовать не буду. Ты мне целочкой нужна. Нетронутой, невинной, — говорит он серьёзно, и я замираю.

— А, ты из этих извращенцев, которые начитались Набокова? — спрашиваю, страх смешивается с отвращением.

— Нет, я-то как раз опытных люблю, да не дёргайся ты, — сжимает он мою коленку через рваную джинсу, и его прикосновение обжигает как ток. Я дёргаюсь, но он держит крепко. — Мать твоя говорила, ты учиться хочешь?

Слово «учиться» режет тихо как бумага. Перед глазами — институт, библиотека, чистые тетради, ручка с синей пастой, девчонки с кофе, которые смеются на переменах. Мир, который ко мне не имеет отношения.

— Ой, ну вот только не надо мне сказки рассказывать. Я прекрасно знаю, как у вас там принято подсаживать девчонок и выжимать их, пока они не превратятся в кого-то вроде моей матери, — выплёвываю; воспоминания о маминой жизни жгут изнутри.

— Я так не работаю. А в долг твоя мать у моего отца ещё брала, — объясняет он, и в голосе — нотка усталости?

— А у него какая кличка была? Динозавр? — шучу, чтобы не сломаться.

— Смешно. Ты слушать будешь? Поговорим — и пойдёшь, — обещает он.

— Вот прям так и пойду? — не верю, но внутри искра надежды.

— Да. Я за свои слова отвечаю, — кивает он.

— Ну валяй, рассказывай, в какой блудняк ты меня втянуть хочешь, — говорю, скрестив руки, готовясь к худшему.

— Хочу замуж тебя позвать, — бросает он, и мир замирает.

Шутит? Или это новый уровень безумия? Внутри вихрь эмоций: шок, недоверие, странное любопытство. Что за игра?

— Ты не похож на того, кому нужна жена.

— Мне? — снова фыркает он. — Нет, мне точно не нужна. Но нужна одному приличному человеку.

— А он об этом знает?

— Пока нет, но ты его в этом убедишь.

— Если бы я хотела выйти замуж за старпера, я бы легко это сделала.

— Не смеши, страшилище. В таком виде на тебя даже не встанет.

Значит, отличный вид.

— Сделаю из тебя конфетку, научу, как себя вести в обществе. Получишь мужа, дом, возможность учиться, путешествовать и вообще стать человеком.

— А я и есть человек.

— Ну допустим, я соглашусь. А тебе это зачем?

— Мне просто нужен человек в его окружении, а он очень уж подозрительный, так что задание может затянуться.

— Ясно.

— Ну что?

— Что «ну что»?

— Ты согласна?

— Нет, конечно. Это не только проституция, но и шпионаж. Это вообще статья. А я лучше на автомойке, чем в тюрьме. Выпусти меня.

— Мы не договорили. Куда рванула?

— Ты предложение сделал — я не согласилась. Теперь выпусти меня из машины, я уже не могу твоим чёртовым одеколоном дышать! Или ты уже не отвечаешь за свои слова?

Он вдруг дергается ко мне, лезет, трогает. Я испуганно замираю чувствуя на себя его большие руки.

— Эй! Ты что делаешь!? — ору, отталкивая его, а потом вижу как он что — то держит в руках.

— Телефон.

— Зачем?

— Вдруг ты резко поумнеешь и передумаешь, — забивает он в мой допотопный телефон свой номер. Подписывает даже. — Телефон сможешь нормальный купить.

— У меня нормальный! — отбираю телефон и киваю на дверь.

— Ну давай , выпуская меня!

Он хмурится, стучит в окно. Что-то щёлкает, и один из амбалов открывает мне дверь. Я вываливаюсь наружу, но к матери не иду, а пускаюсь бегом в сторону остановки.

****

Добро пожаловать в новую горячую историю! Ну что, зацепила Мамонта девчонка? Посмотрим, может не только он будет ее учить, а она сама его чему - нибудь научит.