Испытание розами

Алина громила квартиру.

Не свою. Своего парня. Очередного, правда, но на этот раз она совершенно не могла себе позволить его потерять. Он был для неё всем. Всем!

Впервые за всю жизнь она любила по-настоящему. Всю энергию и страстность натуры, весь огненный темперамент и завораживающую красоту с лёгким колоритом востока, весь талант дизайнера и безупречный вкус, весь впечатляющий «айкью» и идущую в гору карьеру и, наконец, душу с на редкость богатым по нынешним временам внутренним миром – все эти сокровища она – р-раз! – и швырнула к его ногам.

И он всё это преспокойно взял!..

Она перевернула низенький столик и жахнула об пол вазу с цветами, которую только перед этим привезла в его квартиру из «Ашана». Схватила несчастный букет и пошла молотить им по стенам, сметая их совместные фотографии, их счастливые улыбки, их распахнутые руки, которые теперь вызывали у неё только ярость.

Сволочь!..

Бешенство мешалось с болью.

Она тут, понимаешь, наводит уют, готовя квартиру к его возвращению из командировки, а он, оказывается, переводится по работе в столицу! И только сейчас сообщает ей об этом по «Вотсапу»! А когда она впадает в справедливый гнев, заявляет, что ему не нужны истерики, потому что у него сейчас совещание.

Алина вытащила из сумки бутылку хорошего «Киндзмараули», прикупленную к возвращению любимого. Тщательно примерилась, и бутылка, зелёной ракетой вспоров воздух, острыми стеклянными брызгами расплескалась об итальянские обои. Обширная красная клякса потекла на останки фотографий, пятная их и уродуя, но Алине казалось, это кровью истекает её собственное сердце.

«И вообще», - раздражённо выговаривал он ей, а на его высоких скулах, которые она так любила обхватывать ладонями, горели пятна румянца, - «что такого?..»

Он, дескать, мужчина, ему надо делать карьеру, он подал заявку на эту должность ещё до того, как познакомился с Алиной! И вот ему дали добро. Он полгода ждал! И до Москвы всего три часа лёту, они по-прежнему будут видеться по выходным… иногда, и когда будут отпуска и каникулы у неё. И потом, может быть, и Алина захочет в Москву перебраться.

И тут он всё-таки опустил глаза и сбежал с отмазкой про совещание.

В Москву…

Алина вдруг почувствовала, как сипло сдувается огромный красный шар её гнева. Наверное, зацепило осколком...

И на его место не приходит ничего.

Она устало прошаркала в кухню. Кухня пока ещё сияла уютом и порядком. На столе весело блестели новенькие сине-золотые пузатые кружечки из того же «Ашана», в котором Алина оставила практически всю зарплату, дабы начать приводить Сашкину холостяцкую берлогу в божеский вид.

Холодная минералка полилась в горло, Алина закашлялась, и вместе с кашлем пришли слёзы. Бушевать больше не хотелось. Хотелось только лежать, свернувшись кралькой краковской колбасы на полу, тихо и бессильно истекая слезами.

Она не хотела ни в какую Москву. Здесь были родители, друзья, здесь был бабушкин дом на окраине, в который она, раздуваясь от гордой независимости, перебралась уже на первом курсе. Родители посмеялись только – дом-то старенький, неказистый, но упрямая девчонка стиснула зубы и принялась за работу, да так, что пыль столбом. Подружки ахали, удивлялись, а потом тоже как-то втянулись помогать.

Один за другим два вполне приличных с виду ухажёра в разгаре ремонтной эпопеи перешли в категорию бывших и позорно отползли, политые презрением и насмешками про кривые руки, растущие вовсе не из того места, где природой задумано.

Надо сказать, Алина и сама уже не могла вспомнить, сколько у неё было парней. Она вспыхивала, как звезда, на пару месяцев отношений, а потом всё – словно струна какая лопалась, и очередной парень - дзиньк! - и отлетал в сторону. И всегда они все выглядели одинаково – жалко, униженно и поверженно, что лишь сильнее раздражало гордую красотку.

Если они не смирялись сразу, она умело подбирала им клички и троллила в соцсетях. Один парень, после долгих унижений, вообще перебрался в другой город, а напоследок сказал в сердцах, что у неё сердце злое, и её черёд тоже настанет. Что и её вот так же унизят и бросят. И уже она будет плакать и ползать.

Ох, и хохотала она тогда!.. Плакать и ползать! Это она-то!..

А вот теперь почему-то вспомнились ей отчаянные васькины глаза и дрожащий голос.

И такой холод ледяной в сердце образовался, что она сжалась сильнее в комочек и прижала к груди стиснутые руки.

Да ладно!

Не такой уж она плохой человек. Не настолько плохой!.. Она просто не любила слабаков. Вот и всё. Надо же чувство собственного достоинства иметь, в конце концов?..

Она вытерла глаза, в последний раз ткнула в номер на смартфоне. С тоской выслушала серию длинных гудков и нудёж автоответчика. Соскребла себя с пола, подхватила сумку и покинула квартиру.

…Алина больше не пыталась ему звонить. И вообще его заблокировала. Не дождётся! Она точно не станет плакать и ползать, вот хоть весь мир перевернись. Вот только боль почему-то не унималась, всюду мерещились сашкины глаза и улыбка. Иногда она прямо на улице вздрагивала и оборачивалась, потому что ей казалось, он её окликнул.

Александр, тем временем, вернулся из командировки. Хаос и погром в квартире, настоянный на кислом запахе вина, вызвал у него кривую ухмылку, но он, скрепя сердце, засучил рукава и взялся за работу.

Но пятно со стены почему-то рука не поднялась оттереть... Сидел в кресле, смотрел на него, как дурак, с полчаса, наверное. Наконец, вздохнул как древний старик и пошёл собирать вещи, а вечером поезд уже вёз его в Москву.

…Всё когда-нибудь проходит, поутихла и боль, и сердечная тоска.

Потом и весна пришла, да дружная, ранняя. Осталась только лёгкая дымка печали на самом дне души…

И одиночество.

Алина даже не пыталась заводить новые отношения.

Солнышко поджаривало приуральские степи, как румяный блин на сковородке, только вместо того, чтоб пригореть, они стремительно покрывались нежной зеленью. Дачники и садоводы умудрялись устраивать пробки на выезде и въезде в пятницу и воскресенье, хотя их город никак нельзя было назвать мегаполисом.