Истории

1. Самый счастливый день

За 50 лет в моей жизни произошло много всего хорошего и радостного: школа, олимпиады, поездки на море, спорт, институт, свадьба, работа, рождение детей... Поэтому, когда подруга спросила: «А какой у тебя самый счастливый день?», мне показалось, что на этот вопрос невозможно ответить. Как выбрать из череды замечательных событий самое-самое? Потом пришла мысль, что с радостью всегда соседствовала горечь, пускай и в отдалении. Разве это полное счастье? И вдруг вспомнилось! Вспомнилось светом, звуками, вкусом! Лучик солнца пробивается сквозь яблоневую листву, шоколад тает во рту. У меня был этот самый счастливый день! Еще без примеси горя, абсолютно ничем не омраченный.

Мне три годика. Я просыпаюсь в радостном предвкушении того, что мама сегодня дома. Она «выходная». Так сказала бабушка. Обычно я все дни провожу с ней, любимой, мудрой бабой Саней. Иногда с нами дед. Веселее и добрее дедушки Василя никого нет в целом мире. Там, где он появляется, сразу улыбки или даже смех. Если дедушка дома, я «трусь» поблизости и ловлю его шуточки-прибауточки, хотя не все понимаю. А мама с папой вечно пропадают на работе, и я по ним все время скучаю. А когда они не на работе – они заняты делами.

Я ничего особенного не жду от присутствия в моем сегодняшнем дне мамы. Мне просто хорошо и спокойно от того, что она сегодня неподалеку. Я захожу в дом, смотрю на нее, любуюсь. Она у меня самая красивая. Я как-то была у мамы на работе и видела много красивых женщин в белых халатах. Но моя мама… Она какая-то необыкновенная! Я подхожу и утыкаюсь ей в колени. Она гладит меня по голове. Убегаю во двор. Это так здорово – играть на улице и знать, что можно заскочить внутрь дома, прижаться к маминым коленкам, оторваться и вернуться к игре. И снова в дом, к маме…

Стоит ласковое теплое лето. Налились уже яблоки. Один сорт так и называется - Белый налив. Вовсю цветут вдоль садовой дорожки посаженные бабушкой чернобривцы. Всем садовым цветам она предпочитает именно эти - неприхотливые, веселые. Зудят трудолюбивые пчелы и шмели. Спит старый ленивый полосатый кот. Озабоченные куры чего-то там выискивают и долбят клювами. Забытая вчера игрушка – большая пластмассовая божья коровка на веревочке – терпеливо ждет меня под вишней-шпанкой. Обычный замечательный день. Только при этом еще и мама дома! Я спешу обратно в дом, с разбегу утыкаюсь ей в коленки, обнимаю. А она меня не отпускает, берет за руку и идет со мной. Из дверей. Мимо виноградника – дедовой гордости, мимо будки с вечно сердитой собакой. Дедушка возится в сарае, видит нас и кричит вдогонку что-то веселое. Мама смеется. Бабушка выходит с противнем полущенных абрикос, накрытых от мух марлей. Будет сушить на крыше сарая на солнце. Кивает нам. А мама ведет меня к скамейке под яблоней. Дедушка совсем недавно выстрогал. А я помогала ее мастерить: дед выдал мне крохотный молоточек и научил забивать гвозди. Скамейка уже покрашена и не пахнет больше деревом. Она в теньке, чтобы было где посидеть в летнюю жару. Но бабушка мне не разрешает, говорит: «Нельзя, сквозняк, застудишься». Мы с мамой устраиваемся на запретной скамейке. Я прижимаюсь к маме, она обнимает меня одной рукой. Задираем головы – столько листвы, что неба не видно, сквозь плотную зелень с трудом пробиваются солнечные лучики. И золотят то тут то там яблочные бока.

- Это тебе, - мама протягивает шоколадную конфету.

Обычно у нас к чаю - развесные карамельки «подушечки». Папа иногда делится со мной леденцами «Спорт», он пытается бросить курить и сосет их непрерывно. Один раз мама делала шоколадные конфеты. Сама. Она налепила из какао, масла и сахара их целую миску, поставила в холодную кладовку застывать, пришел с работы папа, спросил у меня «что нового», я ему сказала про конфеты. Он позвал проверить, застыли или нет. Я попробовала одну, он попробовал вторую. Потом я съела еще одну. И он тоже. Миска опустела. Мама и смеялась тогда, и сердилась. И пугала, что заболеем. И папа выглядел виноватым.

А тут необычная конфета, в обертке. Такие, несколько штук, висели на новогодней елке. Давно, зимой, но я помню, потому что елка - это праздник. Я только забыла, какие конфеты на вкус. Я разворачиваю обертку, внутри сверкает фольга, не простая, с одной стороны зеленая. Шуршит в руках, когда я откусываю крохотный кусочек конфеты. Я не чувствую даже сладости, так мал кусочек. Мама наклоняется ко мне и шепчет на ухо, раз шепчет, значит, это секрет:

- Положи всю в рот. Целиком!

Я кладу всю конфету и замираю от восторга. Даже закрываю глаза. Полон рот шоколада! Дальше приходит радость от того, что мне доверили взрослую тайну - знание, как правильно есть конфеты.

Мы еще немного сидим рядышком. Смотрим на сад, слушаем птиц. Весело напевает у сарая дед. Ушла на кухню и там гремит посудой бабушка, значит, скоро позовет обедать. А там, ближе к вечеру, вернется с работы в шахте отец. Хорошо!

Я еще ничего не знаю про этот мир, еще ничего не случилось плохого. А впереди - гибель дедушки. Смерть его преждевременная окрасит пышные мамины волосы в седой цвет и сотрет улыбку с лица бабушки. Баба Саня не протянет без деда долго. Но успеет рассказать мне обрывками очень важные вещи, про то, как они здесь оказались, как она прятала обгоревшую треснутую икону, как дед воевал, а она ждала. Потом я повзрослею, и у меня на руках будет умирать мой горячо любимый отец. Мама уже никогда не станет прежней после. Я тоже. И в краю, который они все горячо полюбили, и который я люблю всей душой, случится невероятное - опять начнется война.

А сейчас на земле тишина и спокойствие, и в сердцах покой. Напевает дед, гремит посудой бабушка. Мама смеется задорно, как девчонка, а она ведь очень взрослая, ей недавно исполнилось аж 23 года. Она легко подскакивает со скамейки, торопится идти «делать дела». А я отправляюсь искать свою пластмассовую божью коровку и стараюсь не расплескать такой важный секрет – как правильно есть шоколадные конфеты. Я еще не догадываюсь, что этот тихий ласковый день – самый счастливый день моей жизни. Моя основа, почва под моими ногами. 2015

2. Пес Барсик и Крымское приключение

Я уже давно, с тех самых пор как начала с бабушкой смотреть по телевизору фильм про Лесси, канючила у родителей собаку. Та, что была у нас при жизни деда, - не в счет. Мне нужна моя собственная собака! Положа руку на сердце признаюсь, мне и породу хотелось как в кино - колли. И приключения у нас с будущим другом были бы похожие. Впрочем, приключение все-таки случилось, да еще и до того, как я получила собаку. Вернее, оно и повлияло на решение родителей. А еще, оно повлияло на мое решение, какую собаку взять.

Отец у меня был удивительный человек. Где бы мы ни путешествовали, он всегда убирал и уносил за собой и даже за другими мусор. Из леса, с пляжа. На елочном базаре покупал самые облезлые деревья, потому что их никто больше не купит, а ему было жалко, что срубили и выкинут. Зато слепленная из них новогодняя елка отличалась повышенной пушистостью. Он не убивал мух и комаров. Он учил меня любить и ценить пауков и муравьев. Не разрешал мне рвать дикие цветы. Рассказывал о Красной Книге, куда занесены все исчезающие виды растений и животных. Приютов для бездомных собак в те времена не было. И когда папа согласился взять собаку, то выяснил, что бывают списанные на пенсию милицейские собаки, им пытаются найти новых владельцев. Папа обратился к другу, который работал в милиции, по поводу такой собаки. Однажды к нам во двор въехал небольшой грузовичок. В кузове сидело, наверное, штук пять псов: овчарки, вожделенная мною колли и странный крупный коренастый черный с рыжими подпалинами на морде пес. У меня перехватило дыхание от восторга, я поняла, что значит приезд грузовичка. Вот тут в кузове моя будущая собака!

- Выбирай! – сделал широкий жест отец, пряча улыбку.

Которая? Глаза у меня разбежались. Конечно же я хотела овчарку, но еще я очень хотела колли, как в кино. Овчарки на меня внимание не обратили, а красавица колли села, показывая себя во всей красе. Я засмотрелась. Совсем как в фильме: узкая длинная морда, лисья окраска. Я уже сделала стойку. Но тут черный страшный крупный пес улегся на дно кузова поближе к краю и посмотрел на меня неожиданно добрыми уставшими коровьими глазами и, мне показалось, улыбнулся. Сердце у меня дрогнуло.

- Джульбарс! – увидев, что теперь я смотрю на черного, представил его водитель.

Имя все решило. «Джульбарс» у меня после крымского приключения был связан с псом исключительного ума.

Джульбарс оказался настолько добродушным и ласковым, что быстро стал Барсиком. Не только умным, но и удивительного терпеливым. Какой другой пес пережил бы выходки такого назойливого и любопытного существа как четырехлетняя я?

Меня удивляло, когда в жару Барсик вываливал свой ярко-розовый язык чуть ли не до полу. Потом, налакавшись воды, прятал его обратно в пасть, и язык становился обычного размера. Я засовывала руку ему в глотку и искала, где же такой длиннющий язык прячется, где начинается. Бедный Барсик стоял, открыв рот, из глаз текли слезы, но не кусал, не рычал. И к удивлению родителей, заворчал на них, когда они меня оттащили от него и отругали за такое поведение. Один раз я доставила много неприятных минут родителям, решив проинспектировать будку Барсика. Забралась туда к нему, пригрелась и уснула. Он лежал не шелохнувшись, пока я спала. Наверное, ему очень хотелось сообщить моим перепуганным родителям, что я здесь, у него в гостях, но он боялся меня разбудить. А они сбились с ног в поисках ребенка. Когда я, наконец, вылезла из будки, он выскочил за мной, радостно пробежался, разминая лапы и делая свои дела. И опять поворчал на ругающих меня родителей. Выглядело, как будто они воспитывали меня, а он воспитывал их. Но ему же можно, он был опытнее и мудрее, уже на пенсии. Да еще и пес!

Он, кстати, научил меня со смирением относиться к вещам противным но неизбежным. К таким относился прием лекарств. Я не любила пить таблетки, когда болела. Мама и в порошок их расталкивала, и в середину шоколадной конфеты прятала. Я выплевывала. И тут то ли Барсик заболел, то ли нужно было дать ему глистогонное, но ему полагалась большая желтая таблетка. Мама вставила ее вместо круглого куска сала в ломтик Любительской колбасы и положила Барсику в миску. Барсик охотно слопал лакомство. Но таблетка выпала обратно в миску. Барсик посмотрел на огорченную маму, отошел от миски, вернулся обратно и ...слизнул таблетку. И посмотрел опять. Мол, не огорчайся, молодая хозяйка, я все понимаю и сделаю как нужно. Таблетка, значит таблетка. Надо ли говорить, что с тех пор я давилась, но честно пыталась принимать лекарство, когда доктор прописывал. Даже горький димедрол.

Никто не знал, как называется его порода. У нас в городе в то время было очень мало породистых собак. И если их заводили, то согласно моде, а моду задавали фильмы. Я помню засилие овчарок, потом пуделей и доберманов после "Буратино". Но ни одного пса, похожего на Барсика. Много лет спустя, когда появился интернет, я все-таки определила, Джульбарс - ротвейлер. Почитала характеристики породы и очень удивилась, какой уникальный ротвейлер, не похожий на остальных, нам когда-то достался.

Но его тезка, благодаря которому, мы решились завести собаку, тоже был уникальным.

Мой отец очень любил Черное море. И каждый год он упорно возил нас с мамой в Крым. Хотя можно было за дешево или по путевке поехать на Азовское море или на Северский Донец. В Крыму в моем детстве мы останавливались в Ялте. Убивали всех зайцев сразу – отцу хотелось обнырять побережье, а именно из Ялты всюду ходили катера, маме хотелось цивилизованных, а не диких пляжей, заодно еще и выгулять специально пошитое к поездке платье, как раз Ялта подходила под ее требования, мне же хотелось хотя бы разок за отдых посетить Долину Сказок, из Ялты туда добираться было ближе всего. Но тут отцу пришла в голову идея – его девочки (я и мама) никогда не видели водопад Учан Су, надо обязательно показать. На самом деле мы вообще никогда никаких водопадов с мамой не видели. Только городской фонтан. Поэтому загорелись. Сказано – сделано. Доехали до Долины Сказок. И незадача – до водопада отменили все автобусы. Я была бы не против остаться в Долине и еще раз полюбоваться скульптурами героев сказок, но папа уперся.

3. Любка часть1

Мою маму, если она что-то задумала, мог переубедить только папа. Но не всегда. Он целых два раза переспросил ее вечером: «Ты уверена?» Мама твердо ответила: «Да» и «Так надо». Папа со вздохом дал добро, и мама объявила, что теперь забирать меня из садика и отводить в музыкальный салон на урок фортепиано будет Любка – «ой, то есть Любовь Павловна!». Мне объяснили, что мама не успевает приходить вовремя по причине большой загруженности на работе. А Любку, то есть Любовь Павловну, мама сможет отпускать пораньше, и я больше не буду опаздывать. С главврачом мама уже обо всем договорилась, а заведующую детсада предупредит завтра утром.

Мы с мамой и правда приходили на урок впритык, пару раз даже чуть-чуть опоздали. Мама расстраивалась. Она не любила опаздывать, всегда говорила мне, что лучше прийти пораньше, а опаздывать стыдно. Мама по дороге обычно нервничала, поглядывала на часики на запястье. Я тоже переживала. Но совсем по другой причине. Я очень хотела поскорее стать взрослой. Но вырасти – это значит в том числе помнить дорогу, разбираться в маршрутах автобусов и трамваев. Я боялась, что никогда-никогда не научусь, не сумею делать это. Вот, скажем, чтобы добраться до музыкального салона, мы шли на остановку у кинотеатра «Шахтер», долго ждали трамвай №3, он вез нас сначала прямо, потом поворачивал налево и еще раз налево. Но иногда у мамы кончалось терпение, и мы садились на какой-то другой трамвай и доезжали до 2-й больницы, вроде бы в том же направлении, но потом пересаживались на трамвай №А, который ехал обратно и поворачивал направо, но он почему-то тоже довозил нас до места.

А к урокам музыки я относилась довольно равнодушно, терпела, потому что «так надо». Мне нравилась моя предыдущая учительница, дочка кого-то из родительских приятелей, студентка иняза. Помимо совершенно неофициальных уроков музыки она рассказывала про композиторов. Как-то, к слову, выяснилось, что я люблю мультфильм про Маугли и читала книжку. Она улыбнулась и вынесла мне толстый зеленый томик с выдавленной золотом картинкой на обложке и мелким, взрослым шрифтом внутри: «Прочитай без сокращений!». О, как я наслаждалась историей, конечно, она была куда более захватывающая, чем в мультфильме, но и сложнее для понимания тоже. Настоящая, взрослая! Жаль, на семейном совете решили, что мне нужна более профессиональная учительница. А еще мне надо походить в детский сад и «адаптироваться к коллективу», а то шесть лет просидела с бабушкой, в школе будет непривычно. И меня отдали в детский сад и стали водить в музыкальный салон.

И вот появилась эта Любка. По-моему, совсем не раньше, чем приходила мама - как раз после полдника. Лицо милое, абсолютно не взрослое. С двумя коротенькими косичками она больше походила на девочку, чем на женщину. Линялое платье и потрепанный пиджачок не выглядели серьезно. Ноги в таких же ссадинах и синяках, как и у меня летом. А вот туфли новые, солидные. Но не по размеру. Из задников, чтобы не спадала обувь, торчали сложенные куски газеты. Я смотрела на туфли и размышляла, зареветь или не зареветь. Реветь я умела. Например, мне очень не хотелось, чтобы папа уходил. А ему надо было на работу в ночную смену. Я громко плакала и успокаивалась только у папы на руках. Жалко, любопытство меня всегда подводило, ни разу не удавалось оставить папу дома, так как мама или бабушка подсовывали книжку, начинали что-то рассказывать, я отвлекалась, умолкала, и бедный папа незаметно проскальзывал за дверь. Но если зареву сейчас, когда мамы с бабушкой нет рядом, то никто меня не остановит, и я отобью этой Любке всякую охоту забирать меня из детсада. Побежит в своих новых туфлях отсюда без оглядки! И вернется мама, станет сама опять отводить меня на музыку...

Любка заметила, что я уставилась на ее туфли.

- Красивые? - Она даже ногой повертела. - Сейчас живенько пешком дойдем, заодно проверим, насколько удобные!

Я моментально забыла, что собиралась реветь. Пешком вместо трамвая! По городу! Ура, приключение!

Но мы не пошли. Мы побежали. Вернее, Любка шла, а я еле поспевала за ней вприпрыжку, такими быстрыми и неутомимыми оказались ее ноги. Я даже запыхалась. А она умудрялась еще и болтать по дороге.

- Бабушка на похороны себе деньги собирала-собирала, а тут, слава богу, меня на работу взяли. Она на всю заначку кладбищенскую и купила мне туфли. У соседки взяла - новые, ненадеванные. Я ей говорила: ну зачем, я в старых прохожу, зима на носу, сколько там те туфли носить. А она ни в какую, уперлась - мол, куплю и точка. «Вы там в халатах и шапках, платье можно любое лишь бы чистое под халат, но вот туфли - на виду. Встречают же по одежке, ты молодая, тебе надо добиться уважения. Вот все и зауважают за богатые туфли». А соседка, падла такая - ой прости, при тебе нельзя! - ни копейки не уступила. Знаешь, есть такие люди, они и при жизни уже гниют как покойники, все жалуются и жалуются, и то плохо, и это, а уж здоровья у них совсем нет, все болит, помирают, завтра точно в гроб. Да она нас всех переживет, вот увидишь! А, раз завтра в гроб – уступи! Тем более ей малы. Не-а! Еще и поддразнила бабушку, когда та торговалась: «Тебе что, родной внучке жалко?».

На этих словах у Любки слетела одна туфля, и я перевела дыхание, пока она ее ловила, обувала и подсовывала газетку под пятку.

- Ничего, это на вырост, - заявила она весело. - Ой, я тебя загоняла? - обратила она, наконец, внимание на то, как я тяжело дышу. - Ты останавливай, если устала, а то я как вертолет.

Мы шли от моего садика «Ласточка» по улице Комсомольской («улица выглядит как одна, но названий два, вниз от проспекта Ленина тянется Фестивальная, вверх – Комсомольская»), мимо кинотеатра «Ровесник» («ничего хорошего не показывают, одни мультики, то ли дело «Шахтер» или «Родина», там настоящее кино крутят»), площади Победы («ты только посмотри, какой красивый фонтан, нигде больше такого нет, обещают включать подсветку вечером да еще и разного цвета, вот бы побыстрее сделали, охота посмотреть»), цветочного магазина («вон те красивые белые цветы в витрине называются каллы, их всегда на свадьбу заказывают невестам, но какие-то они очень строгие, я, наверное, другой букет подберу, когда замуж пойду, не такой скучный») и, может, чего-то еще, чего я не успела разглядеть за быстрой ходьбой. Я узнала, что вертолетом Любку прозвала бабушка за быстрый шаг. «Как пропеллер ноги вертишь». А вертолеты они видели, когда ездили на Север навещать Любкину маму, которая подалась туда за длинным рублем, только денег совсем не присылает последнее время, потому что нашла себе хахаля и устраивает личную жизнь, но Любка с бабушкой ее одобряют. Молодая же еще. Пускай. А Любка сейчас проявит себя на работе («спасибо твоей маме, что взяла, я ее не подведу»), возьмут ее вместо испытательного срока на постоянную и будут платить хорошо, по полной ставке. Первым делом она отдаст бабушке за туфли, потому что бабушка ничего не говорит, но видно же, как переживает, что на похороны денег не осталось. Заживут они замечательно, главное, чтобы у бабушки здоровье было. Любка ее огорчать больше не будет. Здоровье, оно же от огорчений подрывается. Бабушка за свою жизнь так напереживалась, что все время на кладбище собирается. «Но я ей просто взять и умереть не дам, я теперь в больнице санитаркой! Вылечим!».

3. Любка часть 2

В следующий раз она пришла без газеток в туфлях.

- Мне твоя мама посоветовала вату в носки подкладывать и даже выдала упаковку, - продемонстрировала она мне новое ухищрение.

Видимо, оно сработало - мы пришли уже сильно заранее, и нас выгнали погулять. Мы послонялись по улице Пушкинской, обсуждая дуэли, дело чести, роковые случайности, живучесть мерзавцев, и зашли в «Кондитерскую». Прилипли носами к витрине. Обычный набор тортов - скучно и не аппетитно. Пирожные я когда-то пробовала - слишком сладко.

- А это у вас что? - ткнула Любка пальцем в стекло витрины, показывая на странную шоколадного цвета «колбасу», завернутую в целлофан. Я как раз на нее тоже смотрела.

- Шоколадная колбаса! - со значением ответила продавщица, открыла дверцу витрины со своей стороны и поправила ценник.

- Девяносто копеек! Ого! - воскликнула Любка.

- Могу отрезать половинку, но тогда кусочек будет стоить пятьдесят, наценка за переупаковку. Очень вкусная! С грецкими орехами! - подзадорила продавщица, открыла витрину еще раз и взялась за шуршащую прозрачную обертку. - Будете брать половинку? Резать?

Любка открыла кошелек, прикусила себе палец, размышляя. Я замерла с самым безразличным выражением лица, какое только мне удалось сделать. Мне, конечно, очень хотелось попробовать эту колбаску, но я знала - очень неприлично не просто что-то выпрашивать, а даже намекать. И если Любка купит сладость себе, нельзя ставить человека в неловкое положение и таращиться голодными глазами, чтобы поделились. Это еще стыднее, чем опаздывать. Я отошла к краю витрины и сделала вид, что рассматриваю «картошку».

- Целую! - воскликнула Любка, - И порежьте на две части, только переупаковывать не надо.

- Сэкономили десять копеек, - сообщила со смешком Любка, протягиваю мне половинку.

Я еще не разбиралась в деньгах, не представляла, много это или мало. Знала, что стакан газировки - это копейка, с сиропом - три копейки. Три стакана с сиропом и один обычной газировки выглядело хорошей экономией, тем более Любка довольно улыбалась. Колбаска на срез походила на настоящую колбасу, вместо кусочков жира в ней желтели кусочки ореха. Ничего более вкусного из сладостей я в своей жизни не ела ни до, ни после. Я даже не знаю, продавались ли эти колбаски где-нибудь еще или только в нашей «Кондитерской», чисто их кулинарное изобретение.

С тех пор мы иногда заходили в магазин, и Любка покупала то целую колбаску напополам, то только половинку. Один раз на замечание продавщицы, что у нее хватит на целую, вон сколько денег в кошельке, Любка возразила, что это не ее деньги, ими надо заплатить за мои уроки. Ей моя мама поручила.

Мы с ней и на трамвае пару раз проехали. И тройкой и с пересадкой на №А. Мимо маминой и Любкиной работы - станции переливания крови, мимо площади Победы, но, с другой стороны, не там, где мы ходили пешком. Я стала разбираться в устройстве города и узнавала знакомые места. И те, в которых бывала раньше, неожиданно вписались в общую картину. Вроде стоматологической больницы, куда меня водил год назад папа, мне там вырвали очень болючий зуб, и папа на обратной дороге купил желтый марлевый сачок для ловли бабочек в утешение. Такой чудесный, что радовал даже без бабочек. С сачком можно было просто гулять по двору и воображать себя путешественником из любимой телепередачи «Клуб кинопутешествий», которую моя бабушка называла смешно Клубкино, с ударением на первом слоге. Но на трамваях мы ездили редко. Любка страшно любила ходить пешком.

Однажды она поделилась со мной большим секретом, даже ее бабушка еще не знала - сосед на нее засматривается. «Точно тебе говорю! Ни с чем не спутаешь.» Мне стало за нее волнительно и радостно. И правда, вскоре он с ней заговорил. Он учился в горном техникуме, что на площади Победы. И позвал даже на взрослый фильм в кинотеатр «Шахтер». И сказал Любке, что она хорошая, а ее прошлое не суть важно. Но потом он выдал такое, на что Любка обиделась и отказалась с ним встречаться. Он посоветовал ей подстричься по-современному и не ходить с дурацкими косичками. И она обиделась, пусть он и добавил, что Любка красивая, с косичками или без.

- Я хочу отпустить косы! Как раньше! Пошел он, знаешь куда, со своими советами? В жопу! Ой, прости. Ничего не понимает, а туда же. Командовать. Я их породу знаю! Не будь наивной! Не доверяй парням! А то окажешься в беде, мне девочки так говорили, - предупредила она меня.

А потом мама сказала, что испытательный срок у Любки закончился, ее загрузят работой, а у мамы, наоборот, появилось время, и теперь меня будет забирать она.

- Мама, ну пожалуйста, - заканючила я. - Можно я с Любкой буду ходить? Мы с ней разговариваем всю дорогу.

- Разговариваете? - очень насторожилась мама.

- Ну, то есть она мне всякое рассказывает. Интересное. Всю дорогу.

- Рассказывает? И что же она тебе рассказывает? - мама выглядела испуганной.

- Ну… Про себя.

- Господи, - прошептала мама.

- Как ее бабушка вертолетом называет, а вертолеты она на Севере, где ее мама живет, видела, у них очень быстро пропеллер вертится, у Любки ноги как пропеллер, - я запнулась, маме врать я не хотела, однако непонятно, стоит ли рассказывать все, что Любка мне доверила.

- Надо же, а на работе всегда молчит, как воды в рот набрала, - улыбнулась мама и разрешила Любке, которая, оказывается, тоже просила ее не отстранять от наших походов, дозабирать меня до конца месяца.

В последнюю нашу прогулку Любка купила мне целую шоколадную колбаску. Но я настояла, чтобы нам ее разделили.

- У меня никогда не было такой замечательной подруги, как ты, - сказала мне Любка на прощание.

У меня тоже, но я не умела еще выражать свои мысли, поэтому просто быстро закивала и смахнула неожиданную слезу.

5. Мой Донбасс

Про деда рассказывать непросто, настолько многогранной и яркой личностью он был. Пыталась несколько раз, но так и не вместила всех его черт ни в один из образов, для которых дед служил прототипом.

Я хорошо его помню, несмотря на то, что он рано погиб. Всегда веселый, в хорошем расположении духа. Даже когда серьезен, смеются его глаза, смеются морщинки вокруг глаз. Обычно он сыплет шутками. И заражает смехом всех вокруг. Самые сложные дела решает легко, с прибауточкой. При этом никого не обидит, не оскорбит, ко всем найдет подход. Мама говорит, что деда уважали и даже побаивались. А я не могу себе представить, чтобы его боялись. Он же добрый. Еще дед никогда не роптал, никого не обвинял в своих бедах. Жизнь все время била его и валила. А он как та игрушка ванька-встанька - упрямо поднимался, все налаживал, всем помогал. И искрился при этом улыбкой. Радостью жизни он ухитрялся делиться с окружающими.

Может, ключик к его образу и есть - "всем помогал"? Не задумываясь помогал, без обид.

Недавно я узнала еще одну историю. Считала эту историю своей и маминой. Оказывается, не совсем она наша. Она - дедова. Донбасская.

Папе дали квартиру от шахты "Комсомолец" в микрорайоне "Комсомолец" рядом с работой. А мама работала совсем в другой части города. Я училась в физико-математической школе далеко от "Комсомольца". Мама приложила все усилия и обменяла наше жилье на квартиру в 245-м квартале, ближе к центру города, в громадном девятиэтажном доме, куда селили в основном семьи работниц трикотажной и швейной фабрик. Вроде и от центра недалеко, и тем не менее окраина: поля, Короленковские ставки, посадки, канал "Северский Донец - Донбасс". Новостройки. Однако магазин скоро заработает и с транспортом хорошо. А какой простор для детских игр! Детей во дворе такого большого дома хватало. Чего мы только не придумывали, во что только не играли, куда только не забирались! Бегали целыми днями по кварталу, играя в "казаки-разбойники". Если оставались во дворе, то играли в "море волнуется", "кошки-мышки", "выбивного", "испорченный телефон", прятки, салочки, устраивали тайные штабы и на чердаке, и в подвале, весной опекали ничейных котят, летом ловили "шпионов"... всего не перечислишь. Но детство заканчивается. Когда мне исполнилось лет одиннадцать, с прежними друзьями стало неинтересно. Я перестала выходить во двор, больше читала, училась, занималась спортом. Не все приняли мое отчуждение спокойно, и произошел обычный в таких случаях конфликт: одна бывшая подружка стала ко мне приставать. Однажды, когда я проходила мимо дворовой компании, Таня, года на три меня постарше, крупная и сильная, сначала пыталась задеть словами, потом схватила за руку и стала выкручивать. Не так это было больно, как унизительно. Потому что на виду у всей детворы. Такой взрослой девочке я, не отличающаяся крепким телосложением, не могла дать сдачи. Молча терпела, закусив губу, а дома разрыдалась. С тех пор я останавливалась за углом дома и караулила момент, чтобы пройти, когда Таня отвлечется. Увы, редко удавалось. Таня продолжала приставать.

Мама заметила, что со мной что-то происходит, и выудила из меня подробности. Я ее умоляла не вмешиваться, но она разозлилась и пошла поговорить с мамой Тани. Вернулась и пообещала, что больше подобного не повторится, сейчас Танина мама все объяснит дочке, и Таня придет извиняться. Ох как мне стало скверно. Как я жалела, что пожаловалась маме! Если раньше хотя бы иногда можно было проскользнуть незамеченной, то теперь точно прохода не дадут. Таня сейчас, может, и извинится, но издевательски, потом будет только хуже. Она расскажет всем, что я предательница, меня будут специально караулить, и уже не одна Таня.

Звонок в дверь, дрожащей рукой открываю. Стоит разгоряченная, взъерошенная компания. Так люди выглядят после бурного непростого разговора. Танина мама, всегда милая и добродушная, сверкает глазами, на лице красные пятна. Она резко подталкивает в спину не просто заплаканную, а опухшую от слез Таню. У Тани до сих пор вздрагивают плечи. Испуганно прячется за спинами младшая Танина сестренка Ирка. Непонятно, зачем ее взяли с собой. Тихим голосом Таня... извиняется. Искренне! Похоже, ей стыдно. Просит меня извинить, все забыть, она больше так делать не будет. На следующий день и Таня, и Ира махали мне рукой приветственно, и больше Таня ко мне не приставала. Инцидент был исчерпан. Я стала пуще прежнего доверять маме. Все-таки умеют взрослые находить решения. Зря мы боимся с ними советоваться и пытаемся все решить сами, думала я тогда.

Однако история оказалась не так проста. Много лет спустя вспомнился мне этот случай. И что красавица Таня, повзрослев, долго перебирала женихов и вдруг выскочила замуж за довольно невзрачного одноклассника, который приехал домой в отпуск из армии. И уехала к нему в Германию, когда он остался там служить прапорщиком. Все же какие слова нашла моя мама для Таниной мамы? Вот если бы мне пожаловались на моего ребенка, как бы я поступила? Стала бы детально разбираться, кто прав, кто виноват в детском конфликте? Как смогла моя мама убедить ту маму пристыдить Таню? И почему Таня не оскорбилась, не раздула мое "предательство", а извинилась искренне? Ее-то как убедили?

- Ты помнишь сестричек Таню и Иру из нашего двора? - спросила я маму в очередном скайп-разговоре.

Хотя мама уже давным-давно переехала и из того дома, и даже из нашего города, она с готовностью закивала:

- Конечно. И их маму, и их бабушку.

- Бабушку?

- Ты разве не застала бабушку? Ах да, она умерла, когда ты была еще маленькой. Я с Таниной мамой играла в детстве. Как ты с Таней и Ирочкой. Мы же росли в одном поселке, который стал потом районом города.

- А тот случай, когда Таня меня обижала, помнишь? Танина мама заставила ее извиняться только потому, что вы в детстве играли? Все равно удивительно, что своевольная Таня так легко согласилась, так быстро раскаялась.

5_1 Как мы ловили шпиона и другие истории из детства в нашем районе

Папе дали квартиру рядом с шахтой «Комсомолец», но мама выменяла ее на двушку в Центрально-Городском районе. Центрально-Городской – это только название такое красивое. На самом деле свежепостроенная девятиэтажка смотрела своими окнами и лоджиями на Короленковские ставки, на стройки, на бескрайние поля, на канал «Северский Донец-Донбасс», с плоской крыши было видно швейную фабрику за ставками. А до центра города – площади Победы, нужно было добираться троллейбусом. Минут двадцать. Окраина города, одним словом. 245-й квартал.

Я вышла во двор и обнаружила веселую дружную компанию детей. Семь-тринадцать лет. А мне десять, как раз посерединке, брали в игры и те и те, словом, я не скучала.

Старшие организовали штаб. Мы облазили подвалы (мусор и котята) и чердак (строительный мусор). И именно на чердаке сделали штаб. Но гайдаровского Тимура среди нас не было, поэтому посидели посекретничали, понадували важно щеки, перепрятывая шкатулку, найденную в мусоре подвала. Мы в ней хранили наши «документы», на самом деле всего один листок из тетрадки, мол, организован штаб.

Потом мы обнаружили ключ от двери на крышу. Ох. Слава Богу, что наши родители не знали этого. И слава Богу, что никто из нас не свалился. Так как самым смелым поступком считалось пройти по краю. Если хочешь, чтобы тебя уважали – пройди по краю. Хорошие же вестибулярные аппараты были у детворы. В скалолазы бы нас! Мы почти все прошлись и не по одному разу по краю крыши девятиэтажного дома.

Крыша надоела, и мы облазили все стройки, все дворы микрорайона и перекочевали обратно в наш родной двор, играть в выбивного, казаков-разбойников, море волнуется, испорченный телефон. На чердак и на крышу вылазки стали редкими.

На следующее лето все было то же самое. Хорошо девочкам – мы с Иркой придумали «школу», малявки охотно учились у Ирки танцевать, а у меня прыгать через скакалку. Еще, с моей подачи, ну не зря же мы обнаружили, где у нас в районе аптека, мы решили сделать таблетки роста. Конечно же мы хотели побыстрее вырасти, а росли ужасно медленно, все то же нескончаемое лето, тот же возраст, в то время как у взрослых важные и нужные дела в отличие от нас. А я как раз прочитала какую-то фантастику, где описывались такие таблетки, правда, без рецепта, как их сделать. В аптеке на карманные деньги кто-то предложил купить гематоген, потому что вкусно, как конфета, но мама говорит, что полезно. Мы сбросились. Но я изучила прилавок и обнаружила витамины. Какая-то смутная мысль вертелась в голове. Рядом с аптекой, там, где разворачивается трамвай №7, открылся хозяйственный магазин. Когда мы заходили поглазеть, видела капли-витамины для усиления роста комнатных растений. Гм. Витамины! Рост! Короче, мы купили и капли в хозяйственном, и витамины в аптеке. Вместо гематогена. Таблетки растолкли в порошок. У кого-то на кухне смешали все это со сливочным маслом, чтобы придать форму и аппетитный вид. И для начала скормили коту. И честно сидели ожидали, когда он вырастет в тигра. Терпение лопнуло, и мы сами съели изобретенные таблетки. Кота стошнило, мы отделались легким удивлением, что средство не сработало. Видимо, маловата доза. Но карманные деньги закончились.

И тут по ТВ в какой-то передаче прозвучало, что шпионы встречаются и в наше время. Один предатель на такое-то количество человек. Фраза запала в голову. Мы ее обсудили в беседке, назначив ее штабом вместо неудобного чердака. Нас извиняет то, что мы были малы и глупы в математике. Но мы приняли это за аксиому, а не статистику – на такое-то количество людей ОБЯЗАТЕЛЬНО будет один шпион. Я быстренько сосчитала сколько людей живет в нашем доме. Ба! Да один шпион у нас точно водится!

О, как упоительно мы проводили оставшиеся летние дни. Днем сидели в беседке, вечером ее оккупировали взрослые, и изучали входящих и выходящих. Разбились на смены даже. Гадали про каждого, есть ли приметы шпиона.

Но дальше случилось интересное. Мы уже отчаялись, такими добродушными и законопослушными казались все жильцы. И вдруг вычислили парня лет 20-ти, который подозрительно часто приходил в наш дом, хотя в нем не проживал.

А в первом подъезде очень часто застревал лифт. Просто бедствие какое-то!

И что оказалось?! Парень появляется. После его появления лифт останавливается! На несколько часов!

Один раз мы даже забрались в лифт и не нажали кнопку, как раз перед предполагаемым появлением парня. Лифт застрял и перестал двигаться даже если нажать кнопку. Короче, мы чуть не уписались, пока нас не освободили.

Мы устроили слежку за парнем. И выяснили, что он работает через дорогу в нашем ЖЭКе. Лифтером!

И с его появлением останавливается лифт. На полтора-два часа! А где сам шпион в это время? Да он заходит в квартиру на 9-м этаже. Все интереснее и интереснее!

Как хорошо, что нам не пришло в голову доложить эти факты в какие-нибудь инстанции. Скорее всего мы не сделали это, потому что элементарно не знали куда докладывать. Ну и еще мы не доиграли, нам мало показалось остановки лифта, мы ждали чего посерьезнее же. И мы не испортили карьеру парню и судьбу молодой семье. А то ведь были уверены, сыщики, что нашли шпиона.

Оказалось, что в той квартире живет красивая девушка. И этот хитрец придумал, как организовывать свидания и пить чай в рабочее время. Он сам, своими руками, останавливал лифт, его же и вызывали чинить. И он «чинил». К началу осени парень сделал предложение. И двор гулял свадьбу. О нашей слежке «шпион» не догадался. А мы провели незабываемое лето и подсмотрели такую славную историю.

Но на этом дело не закончилось. История имела литературное продолжение. И не одно, а два! Первое – я, естественно, включила ее в свое произведение «Николас», очень подошла для детства героев.

А второе… Я прочитала похожую историю! Есть современные книги, которые не напечатают шубины и не порекомендуют быкофовичи. Но они – жемчужины современной русскоязычной литературы. И они НЕ депрессивны! Они позитивны. Может, потому их и не порекомендуют. К сожалению, на такие книги сложно наткнуться. И никакое сарафанное радио не работает, оно работает только с короткими смешными рассказиками. В книге «Разделить на сто» Романа Лейбова дети услышали ту же самую передачу и решили вычислить шпиона. И, конечно же, он у них нашелся. Ну мало ли таинственных случаев, которые сложно объяснить. Чудесная книга о времени моего детства с уместным описанием милых предметов быта. И очаровательная «шпионская» история.

5_3 Горькие, горькие истории, видимо день такой, что имеет смысл рассказать

Узнала о смерти реального старого знакомого, который шутками напоминал моего отца.

Я помню первые потери ровесников. Рано-рано-рана-рана. Шок. Горечь. Ку как же так.

Обратили внимание на двух сестричек в новелле «Мой Донбасс»?

Я летом дружила с младшей. Почему летом? Мы учились в разных школах. Ира и Таня в школе по району, а я в физматшколе, времени не оставалось, вот совсем не знаю, чем дети во дворе занимались зимой. Зато вот летом! Нас было много. И во что мы только не играли. И где.

Анатолий Волков (1908-1985)
«На стройке»
1968 г.

Ира поражала. Она бредила балетом, а балетные студии к тому времени у нас в городе сдулись. Ира мечтала поступить в балетную школу. Не пропускала ни одной передачи, ни одного спектакля по телевизору. Старательно запоминала движения. Я уж не знаю, насколько правильно она все имитировала – на наш непрофессиональный взгляд – очень похоже. Она умела ходить на цыпочках (не знаю, как правильно это называется). И крутить пируэты. А какая растяжка!

Вот как, как можно было научиться всему этому по телевизору, когда не существовало еще видеомагнитофонов с записью и перемоткой? Но факт остается фактом. Ира сумела. Сама. Тренировалась и нам показывала. И мечтала. Вот такой железный характер. Захотелось – сделала, самостоятельно, да еще и великолепно.

У нас во дворе летом кроме нас «взрослых» 8-13-ти летних болталось много малышни. Вот как-то не сговариваясь мы с Ирой вдвоем взяли над ними шефство. Ничего удивительного для тех времен, но не летом, а во время занятий – пионеры ходили к октябрятам, учили их вырезать снежинки перед Новым Годом, рисовать открытки к 8-му Марта, читали книги.

Мы продолжили летом и придумали «школу» с каким-то смешным названием, я – директриса, она – учительница. Показывали им все трюки с обручами, скакалками, мячами, которые знали. Работающие мамы двора вздохнули спокойно – мелкие хоть под каким-то присмотром. Раньше летом в каникулы дети с утра выходили во двор и заскакивали домой разве что за бутербродом или водички попить. А малышне нравилось, что взрослые девочки делились секретиками. Вот, например, как запустить обруч, чтобы он к тебе вернулся? А еще можно соревноваться, кто успеет через возвращающийся обруч проскочить. А сколько интересного можно проделать со скакалкой! К нам и старшие присоединялись.

Ира поражала собранностью, если я проспала, она приходила будила «Нас ждут», отлынивать не было никакой возможности с такой «коллегой». Если я придумывала что-нибудь позаковыристей – связать все-все скакалки в супер скакалку и прыгать толпой, или выбивной от стенки со многими выбивающими и десятком мячей, делать и запускать воздушных змеев, то она составляла расписание поразнообразнее и следила, чтобы мы следовали ему. На минуточку – начали мы затею, когда ей было всего 8 лет, некоторые наши школяры были того же возраста.

Вот такая подруга детства и лета.

Потом я повзрослела, налегла на учебу, спорт и выходить во двор перестала даже летом, с Ирой только здоровались, как старые добрые друзья. Зато на скучном уроке биологии в выпускном классе вдруг вспомнила нашу «школу» и предложила одноклассникам. Все тут же обзавелись придуманными «детьми» и писали смешные заявления, просили включить для отпрысков забавные предметы, вроде езды на крокодилах. И так каждую биологию по классу летали записки и все ухохатывались, участвовали и парни, и девушки.

А потом старшая сестра Иры Таня вышла замуж за военного и уехала к нему в Германию. И стала присылать Ире оттуда посылки с вещами для продажи, чтобы помочь семье. А я уехала в институт в Москву.

Когда вернулась на каникулы, меня огорошили известием. Ира выпала из окна и разбилась насмерть.

Девочки рассказали, что Ира сначала связалась с фарцовщиками (тут сложно не связаться, если ты перепродаешь вещи, интернета не изобрели, клиентов искать непонятно как). А потом решила из этой компании выйти, вот вообще не иметь никаких дел и торговлю прекратить, попросила Таню ничего не присылать. Все-таки это незаконное по тем временам дело. Сказала и сделала (вот как все, чем она занималась). И через неделю погибла.

Девочки говорили, что видели, как в подъезд входил один тип из этой компании, как раз за полчаса до происшествия. Милиция разбираться не стала. «Наркотическое опьянение». Дело закрыли. Мнение двора – Иру так просто не отпустили из криминальной компании, она наверняка что-то знала и с ней разобрались. И это же двор, все на виду, были бы наркотики, во дворе бы заметили за ней такое. Ну и вообще, она и наркотики вместе не вяжутся никак. Не тот характер. Но слушать милиция не стала. Ире было лет 18. Умница, красавица, железный характер.

Через много лет я выплеснула эту ситуацию, как основу для повести «Лошадиная фамилия». И туда же легла вторая, тоже поразившая ранней смертью.

6. Родионов часть 1

Надо же. Я не помню его имени-отчества. А вот фамилию запомнила хорошо. Родионов. Почему-то всех выдающихся учителей мы называли между собой по фамилиям. Обычных – по именам. Противным прилепляли клички.

Родионова нельзя было не заметить. Не понимаю, почему я не встречала его в школе раньше. Наверное, потому, что он преподавал математику старшеклассникам. А они обитали на верхнем этаже школы, не в классных комнатах, а ходили по «кабинетам». Мы, мелкие, появлялись там разве что во время дежурства по школе. Было такое мероприятие, когда дежурный класс после уроков целую неделю убирал школу. Это, конечно, не самая приятная сторона дежурства. Но была и другая. Дежурные во время перемен в парадной форме с красными повязками на рукавах важно стояли на своих постах. Все это время они пользовались неограниченной властью приструнивать не в меру разгулявшихся. И, что там скрывать, активно злоупотребляли этой властью к удовольствию обеих сторон.

Самым почетным местом для дежурства считалась Центральная лестница. Ее доверяли исключительно активистам и отличникам. Еще бы – она предназначалась только для учителей и гостей школы. Простые смертные бегали по боковым лестницам. Иногда они баловались и прорывались на Центральную. Дежурные их вылавливали и изгоняли. Что и говорить, и достойное, и веселое занятие – стоять здесь на страже.

В тот день, когда я впервые увидела Родионова, мне хотелось дочитать «Сборник приключений и фантастики» в тихом спокойном месте. Как раз наш класс дежурил. И я напросилась на самый верхний этаж Центральной лестницы: старшеклассники ведут себя солидно и хлопот не доставляют.

Отрываю глаза от книжки – на площадке этажа, опершись о перила, стоит высокий грузный лысый старик. И – о Боже! Он курит! Внутри школы! Да еще в ее святая святых – на Центральной лестнице!

В накрахмаленном тщательно отутюженном белом фартуке поднималась ко мне по лестнице наша главная активистка Лена. Она методично обходила школу со своим разграфленным блокнотом наперевес. Проверяла наличие дежурных на местах и порядка в коридорах. Лена увидела старика с сигаретой и шепнула мне многозначительно: «Родионов!» Добавила с сожалением, что бывают исключения из правил: «Даже Щука не запрещает ему ЭТО безобразие».

Она поставила аккуратную галочку напротив моей фамилии в блокноте и отправилась дальше. А я во все глаза смотрела на старика. Так, значит, вот он, Родионов, тот самый столп, на котором зиждется математический статус нашей школы. Надо же: Щука, наша директриса, тощая двухметровая угроза мира, известная своей борьбой за дисциплину, позволяет ему такое.

Надо заметить, что больше всего Щука прославилась своими попытками искоренить курение на территории школы. Мало того, что она проверяла все задворки и закутки на школьном дворе, так она еще устраивала облавы в мужском туалете, вылавливая нарушителей и там. Причем, как учеников, так и педсостав. Даже в туалете, даже взрослым людям курить было строго запрещено. (В те времена курение было делом обычным, и неистовая борьба Щуки выглядела самоуправством, однако возражать ей никто не смел – просто прятались.)

У меня выпала книжка. Я ее подняла. С обложки светили мне звезды неизвестной Галактики, а под ними по воле художника шли динозавры. О! Вот он на кого похож, этот лучший учитель Вселенной. На динозаврище. Как я буду у него учиться через пару лет? Он же противный, свирепый ящер!

Родионов скользнул по мне равнодушным взглядом, швырнул окурок в урну возле кабинета завуча и, тяжело ступая, ушел.

А ведь именно такой динозавр подходит нашей школе! Он просто ее часть. В первом классе мне Школа казалась неким живым таинственным существом. Конечно, я уже выросла и понимала, что здание не может быть одушевленным, потому что все вокруг материально, после смерти – пустота, а электрон познаваем, как и атом. Но Школа существовала давно, так давно, что вообразить было невозможно, – лет сто, а может, даже двести. До революции она называлась женской гимназией. Почему-то никто никогда не рассказывал, что было в школе во время этой самой революции или, скажем, войны. Но, наверняка, что-нибудь необычное, под стать самому зданию, основательному, немного неуклюжему, с громадными окнами и тяжеловесными дверьми. Оно пряталось от мира за кронами вековых деревьев. Вздыхало о чем-то в пустоте коридоров во время уроков. Честное слово, вздыхало! Если прислушаться, то можно было уловить эти звуки. Но для этого надо было ухитриться попасть в коридор во время урока, что в нашей школе было делом непростым. Не разрешали выходить даже в туалет.

На переменах эхом раздавался в здании гул не только наших голосов, а чьих-то еще, вероятно, тех, кто учился здесь раньше. Понятное дело, что их классные дамы не отличались от теперешних. Те же высоченные каблуки-шпильки, те же взбитые прически, яркие губы. Но ученицы... Какими они были? О чем мечтали? Что обсуждали? Сколько же тайн хранит в себе это таинственное существо, о котором кроме меня никто больше и не догадывается.

Гм, если Школа хранит тайны, то я знаю ГДЕ!!! Я побежала за активисткой.

«Лена! Лена! Поставь меня дежурить к чердаку!» Она посмотрела на меня как на дурочку. Кто же в своем уме откажется от почетного места на Центральной лестнице и попросится в отстойник для хулиганов? К чердаку отправляли тех, кто слишком зарвался в установлении Порядка, самых драчунов. С глаз долой. Их там даже забывали проверять. Они этим пользовались и вообще сбегали с дежурства.

Меня от расспросов спасла книжка. Я не просто слыла известным книгочеем – я пересказывала прочитанное по дороге домой попутчикам, чем сильно скрашивала нашу долгую автобусную поездку от школы до дома. Лена как раз была из нашей компании. Она кивнула. Я помчалась обратно – скорее обдумать План. А Лена мне в спину все-таки прокричала, что читать на посту нельзя…

План был прост, нужно только набраться смелости его осуществить. В первые несколько дней следующего дежурства по школе я рисковать не стала. Оценивала обстановку. Главное, я ждала урока истории или географии в расписании. Желательно – после Большой перемены.

6. Родионов часть 2

«Ааа!» – с воплем вылетела я из чердака и помчалась по ступенькам на лестничную площадку.

«Бах!» – врезалась во что-то большое и мягкое.

Громадный живот. Чья-то ладонь опустилась мне на голову и легонько оттолкнула от живота. Я подняла глаза – Родионов! Я чуть не сшибла с ног Родионова!

Он пожевал губами, глядя куда-то мимо меня, и сказал рокочущим голосом: «Ничего. Бывает». И пошел дальше.

Не, он не похож на динозавра. Он – Голова в Тронном зале Гудвина из «Изумрудного города». Точь-в-точь как на иллюстрациях Владимирского из детской, зачитанной до дыр книжки. Лысая голова, вращающая глазами. Я рассмеялась.

Ошалевшая Светка хлопала ресницами. У нее в глазах застыл миллион вопросов. Про чердак, разумеется. Но спросила она только: «Почему учитель тебя не наказал?»

«Ззз! Зззззз!»

Оказывается, это звук с улицы. Мы подбежали к окну. На наших глазах, немного постанывая, обрушилось на землю массивное дерево. Зачем-то на заднем дворе школы пилили наши старые деревья.

В течение года их спилили все до единого. Деревья, стволы которых, играя, мы обхватывали только вдвоем, а то и втроем. Школа без них выглядела нелепо обнаженной. Клумбы перед ней засадили розами. Областной город получил в прошлом году звание города миллиона роз. Тут-то все шахтерские города и начали наводнять розами по примеру областного. Росли цветы довольно чахло. А на школьной клумбе между жалкими кустами торчали громадные пни. Их так и не смогли выкорчевать.

Скоро для вылазок по школе у меня появился приятель, даже больше – друг. Расскажу по порядку. Моя мама всегда на шаг опережала моду. Ладно бы сама, но она взялась за меня. И отвела в парикмахерскую. Я вполне свыклась со своими вечными бантами в косичках, а тут меня обкорнали почти налысо. В Европе так уже ходили, может, даже и в Москве. Но не в нашем городе и тем более школе. Главный насмешник класса Генка тут же окрестил меня Тифозной. Я страдала. В школе пыталась виду не подать, не вспылить и ни в коем случае не отозваться на обидное прозвище, чтоб не прилипло. А дома рыдала в подушку.

Однако вышло, что из ситуации можно было извлечь выгоду: я обнаружила, что незнакомые взрослые принимают меня за мальчика. И ноги сами понесли меня в секцию дзюдо, куда в те времена девочек не брали. Понятно, что если меня не вычислят сразу, то все накроется, когда тренер потребует справку о состоянии здоровья и характеристику из школы. Без документов больше недели-двух позаниматься не удастся. Но хоть одним глазком взгляну, что из себя представляют эти самые единоборства.

Зашла в зал и испугалась: – что же я делаю? Поздно! Появился тренер и спросил, как меня зовут, из какой я школы. Сказал, что робеть не надо, парень. Я промямлила, что зовут меня ...Андреем, и растерялась окончательно. Тренер допытывался про школу. «Привет! – хлопнул меня по плечу веснушчатый мальчишка и повернулся к тренеру. – Этот из моей школы». Узнал. Прокололась? «Пошли со мной в пару, тезка», – засмеялся он.

Конечно, я попросила Андрюху никому не говорить. Но кто ж удержится? Завтра вся школа будет ухохатываться над моей выходкой. Меня задразнят. Жизни мне в этой школе больше не будет! Однако Андрюха молчал, как партизан.

На дзюдо я продержалась от силы недели две. И не потому, что не было справки. Андрюха, кстати, предлагал мне «достать» бланк и ее «нарисовать». Ему я сказала полуправду: мол, уже надо приносить кимоно, а мне негде тайно переодеваться. Полная правда состояла в том, что мне было тяжело. Но не признаваться же в этом? Я нашла секцию каратэ, куда неожиданно решили взять и девочек. Позже перетянула за собой Андрюху.

По неписаным школьным законам он был мне самым неподходящим другом: мальчишка, да еще на два класса моложе меня. Однако, мало того, что этот парень всегда держал язык за зубами, он понимал меня с полуслова. Стоило заикнуться: «А что может быть за дверью возле мастерских», как Андрюха «заимствовал» ключ. Он был завсегдатаем картежных посиделок у технички, с его нагловатым и веселым характером для него проблемы замков не существовало.

Только ничего интересного в школе не находилось. Мы, заготовив себе хорошее алиби, с фонариком облазили все таинственные кладовки и подсобки. Андрюха даже повторил мой подвиг – в одиночку обследовал еще раз чердак. Пусто. Хотя я, честно говоря, не знаю, какие такие особенные сокровища мы рассчитывали обнаружить.

То ли мы утолили жажду приключений, то ли уже полагалось вести себя посолидней, особенно мне – как-никак перешла в восьмой класс, но мы с Андрюхой переключились на другие исследования. Раскручивали до последнего винтика все механизмы, что попадались под руку. У меня дома пострадали телефон, радио и калькулятор. Телефон пришлось выкинуть и поменять проводку к нему; мама ругалась целый месяц, пока не купила с большими трудностями новый аппарат. Дефицит же. По поводу радио никто не грустил. А калькулятор было жалко. Очень редкая вещь по тем временам.

На математике в школе я скучала. Родионов восьмые классы не взял. Хорошо, что двоюродная сестра подарила мне подшивку журнала «Квант». Из книжки «Математическая смекалка» я, вроде, выросла. Ничего, уж в девятом, в математическом, у меня будет хороший учитель.

Зато мне вдруг понравилась ненавистная до того физика. Вместо вечно убегающей на совещания Щуки физику стала вести Аэлита. Гроза всей школы, беспощадная, безжалостная физичка оказалось очень толковой учительницей. Она разжевывала материал и натаскивала на стандартные решения. Но понять и запомнить можно было только, если не бояться ее злобных окриков и язвительных замечаний. Весь класс цепенел в страхе от одного ее нахмуренного вида. И никто ничего не соображал. Получилось так, что все ее объяснения доходили только до нас с Генкой.

Сидим мы с Андрюхой, курочим тот самый калькулятор. Как раз вынули жидкокристаллический дисплей и начали подавать на него разное напряжение. И я не без гордости похвасталась, что хожу в лучших учениках у самой Аэлиты. «Да ну, – изумился Андрюха, – у нее нет любимчиков. Но смотри, не продавай ей меня в случае чего». Я не поняла. Он рассмеялся и пояснил. Ничего себе! А я и не догадывалась, что он ее сын. Он же, как все, называл ее за глаза Аэлитой, не Аллой Михайловной. Забавно. Его маму многие терпеть не могли за несговорчивый характер, а он ухитрялся быть в хороших отношениях чуть ли не со всей школой.

6. Родионов часть 3

Терпение Щуки лопнуло. Во время очередной облавы все нарушители порядка отделались замечаниями в дневники. А меня прямо с урока Щука отправила к завучу. Класс испуганно охнул. Завуч был одним из тех немногих людей в школе, от которых трепетала сама Щука. Но она охотно отдавала ему на расправу тех, с кем не справлялась сама. Прозвище у него было Животное. За то, что он отчитывал провинившихся: «Ну что ты, животное какое, что так себя ведешь?» Вроде, ничего особенного он не делал, а почему-то после его выговоров презрительным тоном даже самые отъявленные хулиганы ходили притихшими и старались ему на глаза не попадаться.

Я его помнила, он вел в начальных классах рисование. Высокий, с львиной гривой волос пожилой мужчина, довольно насмешливо на всех поглядывающий.

Я зашла к нему в кабинет, а он что-то искал в сейфе и не обернулся. Я выпалила, что меня послала Щу.., то есть Марина Ивановна, по поводу формы. «Ну что ты, животное какое, чтобы так ходить? Удлини форму!» – он даже не оторвался от своего сейфа. Зря я хихикнула. А то можно было бы доложить Щуке, что Николай Андреевич велел удлинить форму еще. И при этом не соврать. Вот хохма была бы. Но завуч обернулся, оглядел меня и усмехнулся. «Видишь на столе расписание? Садись и пиши, раз ты тут». На Т-образном столе лежали склеенные ватманы.

Ну если он думает, что это наказание... Но на всякий случай посопротивлялась: «У меня почерк, как у курицы лапой!» Завуч посмотрел на меня и пожал плечами: «Значит, пиши печатными буквами». И я, вздохнув, принялась заполнять для десяти классов, у которых было две-три параллели, на шесть дней недели по шесть-семь уроков плюс факультативы громадную бумажную простыню-таблицу.

Пока я, закусив язык, разборчиво выводила названия уроков, завуч тоже не бездельничал. Подписав какие-то документы, он и перед собой положил лист ватмана. Надо же, я обычно мучилась, рисуя и раскрашивая крупные буквы заголовков стенгазет, а он их просто писал специальными, забавного вида, широкими перьями. «Что? – насмешливо поинтересовался завуч. – Плакатных перьев никогда не видела?» Я кивнула и поинтересовалась, где их можно купить. Он удивленно поднял брови. Я рассказала про стенгазеты. «Так ты рисуешь?» – он улыбнулся. «Немножко».

«А как ты думаешь, что это за техника?» – вдруг показал он на картинку в рамке на стене кабинета. «Репродукция, этой, как ее... графики». Я посмотрела на перья и предположила еще и рисунок пером. «Нет. Знаешь, что такое литография, офорт?» Он прочитал мне интереснейшую лекцию об этих самых офортах. «А вот это, – заключил он, тыкая в сторону картинки, – не репродукция, это настоящий офорт». «Что, до сих пор делают формы и оттиски с них?» – не поверила я. «Делают. Но конкретно этот офорт – свежий оттиск со старинной формы... XIX века». По-моему, он наслаждался моим изумлением. Рассказал, что известный украинский поэт Тарас Шевченко делал великолепные офорты. Но сам завуч больше ценил шевченковские акварели. Как, я не знаю, что Шевченко – мастер акварели? Тут же была снята с верхней полки шкафа толстая книга с репродукциями, и я уже любовалась «Цыганкой-гадалкой». Завуч поулыбался моему замечанию, что обычно листву рисуют пятнами, а тут прорисован каждый листик. Да еще так, что сквозь зелень просвечивает солнце. Он захлопнул книгу.

«Ну вот, – заметила я, – а у нас в городе нет никакого искусства, вообще ничего нет». «Да ну, – засмеялся завуч и опять показал на картинку, – форма для этого офорта находится в частной коллекции в нашем городе. Гм, да ты была в городском музее?» «Была! Отец водил меня на выставку рисунков Нади Рушевой». «А ты знаешь, что там есть картины Рериха?» Вообще-то я не знала, кто собственно такой этот Рерих.

Прозвенел звонок. С сожалением я сказала, что мне пора на физику. Аэлита не любит пропусков. «Приходи завтра. На любом уроке. Закончишь расписание». Завуч улыбался. Крикнул мне вдогонку: «Я ей скажу, чтоб отстала». «Кому?» – я уже забыла, почему здесь оказалась. «Щуке», – усмехнулся он. Я понадеялась, что он не догадывается, какое у него самого прозвище.

Дома я расспросила отца про Рериха. Он тоже удивился, что у нас в городе есть такая диковинка. Я сходила в музей. И правда, ранний Рерих. Он расписывал церкви в наших краях. В эскизах уже проглядывали яркие краски, знакомые всем, а на картинах была серовато-желтая, слегка печальная Русь. Это было не похоже ни на кого другого, в том числе на него позднего.

Я зачастила в кабинет к завучу. Андрюха недоумевал. Ему, видимо, так часто доставалось от завуча, что он и представить не мог, как по доброй воле можно торчать часами в такой компании. А меня хлебом не корми, так интересно было послушать про мир искусства. Хотя мне приходилось при этом что-нибудь писать, заполнять – одним расписанием дело не ограничилось.

Ничего особо интересного в тот год больше не произошло. Разве что я поняла, куда я все-таки хочу поступать. Совершенно случайно увидела объявление о физико-математической олимпиаде от какого-то МФТИ. Потащила туда за компанию еще несколько своих одноклассников, чтоб не было страшно в одиночку. Страшно не было. Олимпиаду я написала даже на больший балл, чем Вошик – лучший физик и математик класса. «Вошика» приклеил ему Генка за то, что тот любил вздохнуть над тетрадкой с несделанным домашним заданием по литературе: «Все в жизни вшивота». Рассказ о вузе после олимпиады поразил. Место выглядело просто заповедником. Захотелось учиться именно там.

Мама, конечно, была в шоке. Она видела меня студенткой мединститута. После продолжительных уговоров на семейном совете я согласилась готовиться и в мединститут, и в МФТИ. И пообещала, что, после того как не поступлю в МФТИ, буду сдавать экзамены в мединститут. Я перешла в 10-й класс, и мне наняли репетитора по физике ради мединститута и, так уж и быть, по математике. Родионова!

6. Родионов часть 4

Физик оказался потрясающе интересным человеком. Он знал все на свете, и не просто знал, он живо интересовался всем на свете, а это немножко другое. Его в свое время учили сосланные в наши края опальные московские профессора. Не только физике. И он тоже делился со своими учениками своим взглядом на жизнь, своим подходом к науке. Он говорил: «Главное – уметь задать вопрос. Не надо принимать ничего на веру, даже самое очевидное. Всегда спрашивай, почему это так. Люди, которые задались вопросами над вещами, вроде, очевидными для всех, и сделали самые выдающиеся открытия».

Русик подпитывал каждое мое любопытство стопкой книг из своей библиотеки. Стоило заинтересоваться, скажем, многомерностью, так он тут же подсовывал почитать Мартина Гарднера – американского математика и популяризатора науки. Показывал слайды картин Сальвадора Дали. Я очень гордилась, что мне, в отличие от других, Русик разрешает брать свои драгоценные книги домой.

Русик не был похож ни на одного из известных мне взрослых. А я на ура воспринимала даже самые сумасшедшие его идеи. И с готовностью помогала их воплощать. Для начала мы остались после уроков (он преподавал в моей же школе в девятых классах) и склеили из плексигласа пирамиду, чтобы проверить все те небылицы, что писали о «золотом сечении». Свежей мумии фараона или чашки Петри с бактериями у нас не было, но старое ржавое лезвие нашлось. Не заострилось оно в «золотом сечении»!

Если честно, то я надеялась, что лезвие заострится. Ну должно же существовать в мире что-то необыкновенное и еще не изученное. Очень хотелось увидеть своими глазами что-нибудь чудесное и потом измерить это.

В тот день, когда мы окончательно решили, что опыт не удался, вернее, дал отрицательный результат, домой я вернулась расстроенная. А там меня ждала еще одна неприятная новость. Звонил Родионов с сообщением, что его кладут в больницу. Я перезвонила. Родионов густым своим голосом спокойно сказал, что ложится в хирургию, наверное, надолго, на месяц. Посоветовал мне не прекращать заниматься, решать и решать задачи из сборника Сканави и варианты вступительных билетов. А когда он вернется, мы наверстаем теорию. Трубку взяла его жена и прерывающимся голосом сказала, что мне лучше поискать себе нового репетитора. Мне показалось, что она сейчас заплачет.

А потом стало известно, что случилось с Родионовым. Гангрена. Срочно нужна ампутация ноги. Новость была такой ужасной, что о ней говорили не вслух, а вполголоса. «Заядлый курильщик». «Диабет».

В школе меня отозвал к окну Виталик. «Что б-будешь делать?» Я пожала плечами: «Ждать». «Ты что, не п-понимаешь, что его п-продержат очень долго, даже п-при благополучном исходе?» Мама Виталика работала врачом, правда, не в том отделении, куда положили Родионова.

«Я п-перейду заниматься к Т-татьяне», – сказал Виталик.

Я молчала.

«Сходим после уроков, навестим его?» – неожиданно предложил Виталик.

Мы шли вдоль каштановой аллеи. Мягкое солнце бабьего лета светило сквозь позолоченные кроны. Под ногами валялись треснувшие «ежики» с орехами внутри. Я еле удержалась, чтоб не начать их собирать. Так просто, без цели набрать их в карманы пальто и портфель. На крыльце «бурсы» (шахтерское ПТУ №9) стояли «бурсаки», курили, кричали что-то грубое и веселое одновременно. Виталик тоже принялся рассказывать что-то веселое, похохатывая. Даже не верилось, что в такой солнечной жизни бывают серьезные несчастья.

В отделении хирургии мы спросили у медсестры, в какой палате Родионов, и затоптались в нерешительности. Сильно пахло больницей. Стены, грубо выкрашенные бледно-голубой масляной краской, навевали уныние. К холодильнику у поста подходили пациенты в одинаковых застиранных синих халатах и полосатых штанах. Какой-то дядечка вынул из пасти холодильника банку с чем-то вроде супа, спросил, к кому мы, и взялся проводить, расспрашивая по дороге о погоде. Он толкнул дверь, в палате все замолчали и уставились на нас. Я поискала глазами Родионова.

Укрытый белой простыней до подбородка, он большой глыбой лежал на кровати и бессмысленно рассматривал потолок. Еще больше, чем когда-либо, напомнил мне Голову в Тронном зале Изумрудного Города.

«Учитель, к вам пришли ученики!» Слова дядечки из-за тишины прозвучали слишком уж торжественно. Родионов перевел на нас глаза, лицо постепенно оживилось, губы зашевелились. Но он ничего не сказал. Виталик нашелся первым, бойко заговорил о школе.

«Больше решайте», – наконец услышали мы Родионова и дружно закивали. Засобирались уходить. «Я не знаю, когда меня выпишут. Обратитесь к другому репетитору», – прозвучало нам вслед.

У меня комок застрял в горле, а потом прорвало: «Я подожду! Буду решать Сканави и ждать вас!» Виталик дернул меня за руку.

У дверей я обернулась. «Голова» с тоской рассматривала потолок. Дома я сказала маме, что навещала Родионова и хочу дождаться, пока его выпишут. «А что, его уже прооперировали?» – участливо спросила она. Я не знала. Я побоялась рассматривать простыню, не отводила глаз от его лица.

Жизнь шла своим чередом: в школе началась «Зарница». Русик накопал статей про биокруг и загорелся его смастерить. Я тоже. Штука простая, якобы подтверждающая наличие биополя. Биополя! Родионова все еще держали в больнице. Звонить его жене я стеснялась.

Как-то ко мне подошел Виталик и опять позвал заниматься к Татьяне. Мол, компания там собралась интересная, сама Татьяна не против, если я присоединюсь. И ребята зовут. Я отказалась.

Потом сама Татьяна встретила меня в коридоре и предложила перейти к ней. Я молча потрясла головой. Татьяна посмотрела на меня своими проницательными голубыми глазами, внятно сказала: «Родионов в больнице. Никто не знает, когда он поправится. Давай, я тебя подготовлю». Подождала. Пожала плечами и отстала от меня.

Школа играла в «Зарницу». Ежегодное мероприятие. Целый месяц каждый класс назывался отрядом, назначались командиры и комиссары. Все ходили в зеленых рубашках и галстуках, что для девочек было разнообразием после надоевшей школьной формы. Только вот отдавать приказы, рапортовать, маршировать нам в 10-м классе казалось несолидно. К апофеозу «Зарницы», ее кульминации – смотру строя и песни – надо было выбрать песню и пройти с нею в спортзале перед комиссией, состоящей из Щуки, комсорга школы и военрука. Подавляющее большинство классов не заморачивалось и пело «Белая армия, черный барон».