История Кузькиной матери

Глава 1

Голова гудела так, словно вчера я решила обмыть все звания скопом, включая те, что мне и не светили. Ощущения были, мягко говоря, не комильфо: никакого тебе родного запаха вчерашнего борща с чесноком и кошачьих сюрпризов в лотке в прихожей. Только какая-то приторная дрянь, отдающая ладаном и старой пылью.

И главное — ни одной знакомой складочки на матрасе. Я, Алла Кузьминична, пенсионерка, а по совместительству гроза всех уличных хулиганов и алкоголиков района, обычно сплю на своем родном диване, который по возрасту старше меня лет на тридцать, но при этом держит форму лучше любого спортсмена на химикатах или новомодного ортопедического матраса за бешеные деньги. А тут…

Я попыталась открыть глаза. Что за чертовщина? Свет какой-то тусклый, будто лампочку на сорок ватт ввернули. И стены… нет, не обои в цветочек, как у меня, а что-то вроде досок, выкрашенных в цвет тошнотворной каши. Потолок низкий, того и гляди, приложишься головой, если встанешь не с той ноги. Мебель — тоже сплошное недоразумение: стол, похожий на табуретку-переросток, пара стульев с облупившейся краской да какой-то шкаф, видавший, наверное, не только революцию, но и Бородинскую битву.

«И это что за каталажка?» – пронеслось в голове. Моя двушка хоть и не хоромы, но просторная, а тут словно в чулан запихнули. Я резко села, тут же оглушительно хрустнув позвоночником. На мне была не родная байковая пижама в клеточку, а какая-то ночная рубаха, больше похожая на мешок, да ещё и из тонкой шуршащей ткани. Вроде бы даже чистая.

Сюрприз на сюрпризе, ёлки-палки.

— Так, Алла Кузьминична, без паники! – приказала я себе. – Дышим глубоко. Сейчас разберёмся, кто тут накосячил… Да что за чертовщина?! – вырвалось сиплым шепотом. Голос тоже был чужой, слишком тонкий, слишком… женственный.

Я скинула ноги на пол, и тут же под пятками ощутилось что-то холодное и шершавое. Никакого тебе привычного линолеума, прости Господи, даже не палас. Деревянные доски. Ну, здрасьте, приехали!

Тут в небольшое окно, занавешенное шторками-задергушками, «заглянула» луна, и я увидела свои руки… И поняла, что это не мои. Эти были бледные, тонкие, с длинными ухоженными пальцами, без единого шрама или хоть намека на привычные уже мне мозоли.

Я поднесла ладонь к глазам – кожа гладкая, без единой морщинки.

Поднесла другую руку и быстро провела по щеке. Где морщины-то? Где шрам над бровью, что остался после драки с подростками лет пятнадцать назад? Задыхаясь от нарастающей тревоги, я отбросила тоненькое одеяло и встала. Тело было непривычно лёгким, почти невесомым, словно на диете сидела год. Видимо, на водной. Потому что такую тонюсенькую талию можно получить, если год сидеть в подвале. Без нажористых припасов типа варенья и картохи! Взгляд метнулся к большому зеркалу в темной деревянной раме над столом.

Подошла и глянула. На меня смотрела молодая женщина лет двадцати пяти максимум, с бледным лицом, большими глазами, обрамленными темными кругами, и копной спутанных темно-русых волос. Одета в тонкую ночную рубашку из какого-то очень маркого материала, сквозь которую просвечивали ключицы. Да, определенно не я. Куда делись крепкие плечи, суровое, хоть и немного располневшее и оттого кажущееся более добрым лицо?

«Операция "Зазеркалье", блин.», – пронеслось в голове

Я огляделась по сторонам, пытаясь найти хоть что-то знакомое. Ничего. Ни телефона, ни моих любимых «стограммовых» гантелей, ни даже Кузи, моего трёхлапого кота. Думала, может, похитили? Но кто ж меня такую будет похищать? Не каждый даже за деньги захочет вынести бабку под девяносто кило с третьего этажа. Да я сама кого хочешь похищу, если доведут. Так отхожу трековыми палками! Пару лет назад их купила, но сходила с ними раз пять, не больше. В парке. Там старух, как одного очень питательного субстрата за баней. И все довольные, радостные! Чего радоваться? Спина болит, «хвост отваливается» … в общем, посмотрела на них и домой пошла. Читать.

А дальше, как говорится: «В хозяйстве и пулемёт – скотина». Удобно ими, палками этими из-под дивана кота выгонять, носки потерянные доставать или мышу дохлую.

И тут в углу, где стоял маленький, видавший виды диванчик, я заметила его. Маленький комочек под тонким одеялом. Сначала подумала, что это Кузя мой спит. Ещё обрадовалась, что нас с моим котом не разлучили. Но потом комочек пошевелился и раскинулся. Показались завитки рыжих волос и щека, примятая подушкой.

Мальчик. Лет… ну, на вид лет шесть-семь тихонько посапывал.

— Это ещё что за пассажир? – пробурчала я себе под нос. Я ж не рожала, слава богу, на старости лет. И племянников не имела. Неужели из памяти чего всплыло? Ведь всю свою сознательную жизнь в детской комнате милиции! Или это… нет, только не это. По спине нехорошо и липко побежали лапки страха. Дочиталась макулатуры про попаданок. Вот оттуда и сон страхолюдный!

Мой мозг, привыкший к работе по регламенту, сразу же выдал: «Сбой системы! Неполадки в программе! Сон, Алла Кузьминична, обычный сон, вызванный, видимо, передозировкой корвалола на ночь.».

И я решила своего голоса разума послушаться. Никогда он меня не подводил. Снова зарылась под одеяло, которое, кстати, было неожиданно приятным на ощупь – никакого тебе синтетического скрипа, чистое хлопковое чудо. Зажмурилась покрепче, сделала десять глубоких вдохов-выдохов, как учила психолог из районного отдела (которая сама потом уволилась, не выдержав нашего контингента), и благополучно провалилась в новую порцию безмятежного забытья.

Глава 2

Пробуждение на этот раз было… тоже иным. Ни тебе звонка будильника, который всегда орал, словно пожарная сирена, ни привычного "мяу!" от Кузи, требующего жрать немедленно и обязательно курячьего фарша.

Вместо этого в ноздри ударил ни с чем не сравнимый, божественный, мать его, запах печёного хлеба. Вот этого аромата, который в моей жизни можно было разве что в пекарне у метро вдохнуть, да и то, если успеешь до закрытия. А тут он витал, густой и тёплый по всей этой каморке.

И на фоне этого аромата… раздалась песня. Негромкая, слегка фальшивая, но такая… душевная, что ли. Кто-то тихонько напевал себе под нос что-то про несчастную долю, про то, как «утка плавала в реке, а лебедь плавал на пруду, и бедная сиротушка не знает, куда ей и пойти.».

Ну, прям слезу вышибает! Я приоткрыла глаза, наблюдая сквозь ресницы. Оказалось, источник этого оперного шедевра находился прямо у небольшой побеленной печурки. Тот самый мальчишка, который вчера спал на диванчике. Он, пригнувшись, что-то колдовал с ухватом, пытаясь достать из топки, видимо, тот самый хлеб. Свет из маленького окошка падал на его растрепанную макушку и худенькие плечи. Тоненький голосок выводил очередную жалостливую руладу про осиротевшую птичку. И от этого зрелища сердце моё, видавшее виды и закалённое в боях с трудными подростками, почему-то ёкнуло.

И тут до меня дошло. Никакой это не сон. Никакой. Комната та же. Стол-табуретка на месте. Шкаф-ветеран тоже тут. И этот мелкий, который поет про уток. Ну, здравствуй, новая реальность, мать твою! Кузькина мать, которой теперь придётся разбираться не только с драками за гаражами, но и с… а с чем тут разбираться? С печками? С ухватами? С жалостливыми песенками?

«Ну Кузьминична, – вздохнула я про себя, – дожила. Теперь ты, видать, не только хулиганов, но и уток спасать будешь. Только вот сначала надо понять, где я и кто этот мелкий. А то так и до маразма недалеко.».

Я чуть приоткрыла глаза и резко, как всегда, спросила:

— Ну что, певун, много напел? Хлеб-то хоть не сжёг? — и замерла, ожидая его реакции. Это ведь мой голос, но звучит как-то странно… тоньше, что ли? Значит, точно не приснилась ночь!

Он замер. Замер так, словно его кто-то щёлкнул по носу, и он превратился в статую. И тут… БАХ! Ухват этот железный дьявол с грохотом рухнул на пол, подняв облачко пыли и заставив меня вздрогнуть. Ну вот тебе и на, сейчас этот мелкий начнёт орать, как недорезанный поросёнок, и придётся мне его укачивать, уговаривать.

Но мальчишка не заорал. Он медленно-медленно обернулся, словно боялся, что если сделает это быстро, то превратится в соляной столб. И когда его голова, наконец, повернулась в мою сторону, я увидела их. Эти глаза. Огромные, синие, как незабудки в чистом поле, и до того испуганные, что мне аж на мгновение показалось, будто я не Алла Кузьминична, мирная пенсионерка, а какой-то трехглавый дракон, сбежавший из сказки.

Рот у него приоткрылся, обнажая ряд молочных зубов. А по всему носу, по скулам и даже немного на лбу, как россыпь золотых монеток, сверкали веснушки. И не просто веснушки, а такие, знаете, цвета куркумы – яркие, солнечные, словно кто-то взял и посыпал его нос приправой.

— Ну, привет, абориген, — уже спокойнее поздоровалась я. — Не ждал?

Он стоял, смотрел на меня с таким выражением лица, будто увидел привидение, да не просто привидение, а самое страшное – привидение бабушки, которая забрала все конфеты. Мне даже стало немного смешно. Вот она, моя репутация: работает даже через века! Я ещё ничего не успела сказать, даже голос прочистить, а уже напугала ребёнка до икоты.

— Чего застыл, как столб подорожный? – стараясь не говорить громко, спросила я и вдруг стало стыдно. Может, совесть проснулась, а может, просто лень было начинать воспитательный процесс с таким юным экземпляром. Да и потом, какой воспитательный процесс, если я сама тут, как ёжик в тумане? В чужой кровати, в чужой норе и с чужим мальчишкой, который, кажется, сейчас расплачется.

Я медленно приподнялась, опираясь на локоть. Подушка, черт бы её побрал, какая же она мягкая! Не то что мой привычный кирпич. Мальчишка как будто всматривался в меня, пытаясь увидеть что-то знакомое.

Через пару секунд маленький душещипательный пекарь вдруг повёл плечами. Я бы даже сказала, дёрнул ими, словно отгоняя назойливую муху. А потом, не отрывая от меня своих синих глазищ, медленно, с достоинством поднял с пола злополучный ухват. Держал он его, как боевое знамя или, на худой конец, как средство обороны от нежданных гостей вроде меня.

И тут…

— Матушка, ты чего это сегодня за ересь несёшь? – выдал он, и голос его, хоть и мальчишеский, прозвучал неожиданно твёрдо. – Я чуть хлеб в сор у печи не уронил. Чего бы есть стали? Муки кое-как наскрёб.

Вот тут я и раскрыла рот. Шире, чем дверной проем в нашей старой хрущевке. Весь мой богатый словарный запас, весь мой опыт общения с самыми отъявленными субъектами, весь мой внутренний монолог, который я так старательно вела последние минуты – всё разом испарилось, как роса под июльским солнцем.

Матушка? Какая ещё, к чертям собачьим, матушка? В смысле: его матушка? Я? Алла Кузьминична, пенсионерка, боевая подруга всех дворников и ветеран всех очередей. И вдруг — матушка вот этого вот веснушчатого чуда?

Да я сроду детей не рожала, разве что соседского Гришку пару часов нянчила, и то с большой натяжкой! Мне бы кота Кузьму прокормить да за собой уследить, а тут целый человеческий детёныш, да ещё и "муку кое-как наскрёб"!

Я уставилась на него, как на чудо. А он, этот маленький дознаватель, стоял передо мной с ухватом наперевес, и в его глазах читалось не столько удивление, сколько какая-то странная смесь раздражения и практичности. Мол, мамаша, ты там своими тараканами в голове занялась, а у нас тут хлеб чуть не пропал!

И этот мальчуган считает меня… ме-ня!.. своей матушкой? Вот это поворот! У меня, конечно, бывали приключения: то бабки у подъезда не поделят грядки с укропом, то мужик из соседнего дома решит в три часа ночи шансон на всю катушку врубить. Но такое?!

Глава 3

Наша немая сцена грозила перерасти в вечность. Мы сверлили друг друга взглядами, и я почти физически ощущала, как между нами искрит воздух. Я таращилась на него, как на говорящую собаку, а он на меня, как на самовар, который вдруг запел оперную арию. В этой дуэли взглядов я явно проигрывала, потому что в моей голове был полный кавардак, а в его, похоже, уже созрел какой-то план.

Наконец этот веснушчатый стратег сдался. Ну, или не сдался, а просто решил, что хватит представлений, пора делом заниматься. Он с деловитым стуком поставил ухват на место у печи, отряхнул руки, будто совершил великий трудовой подвиг, и посмотрел на меня без тени страха. Теперь в его синих глазах читалась чисто практическая озабоченность.

— Раз проснулась, матушка, так и поднимайся, — заявил он тоном, не терпящим возражений. — Я за яйцами сбегаю, а ты давай одевайся.

И он ушел. Просто развернулся и вышел, аккуратно притворив за собой скрипучую дверь. Щелкнула щеколда. Я выдохнула. Кажется, я не дышала всё это время. Воздух, которого я так жадно глотнула, показался мне самым сладким нектаром в мире. Я села на кровати и обхватила голову руками. Алла, спокойно. У тебя есть несколько минут, чтобы составить хоть какой-то план действий в этом дурдоме.

Как ни странно, паники не было. Было лишь оглушительное недоумение. Я оглядела комнатку снова, словно ища какое-то несоответствие, намёк на обман, розыгрыш или сумасшествие. Естественно, моё.

Розыгрыш? Да кто бы на такое сподобился? Это ж какие бюджеты надо иметь, чтобы мне, Алле Кузьминичне, такой перформанс устроить? Я медленно подняла руки и рассмотрела их. Худые, с длинными незнакомыми пальцами. Ни одного намека на артрит, который последние годы превращал мои суставы в барометр.

Я согнула и разогнула их несколько раз — слушаются, черти! Легко и без скрипа. Потом я свесила с кровати ноги. Идеальные ноги, как из рекламы какого-нибудь средства от варикоза. Встала. Постояла. Присела. Встала снова. Колени! Мои колени не издали ни звука! Спина согнулась так, будто я всю жизнь занималась йогой, а не таскала по кабинетам уголовные дела в пухлых папках. Где-то в углу стояло ведро с водой, и я, шаркая босыми ногами по холодным половицам, подошла к нему. Наклонилась. Из темной глади на меня смотрела совершенно посторонняя молодая женщина. Как и из зеркала. Если новые технологии могут сделать чего-то с зеркалом, то с водой, надеюсь, ещё не научились.

Симпатичная, надо сказать. С широко расставленными глазами и копной непослушных ржаных волос. Не то чтобы красавица… Хотя нет! Красавица! Я. Это была я!

В голове всплыл сюжет последней книжки про попаданку, которую купила в электричке. Там героиня, очутившись в чужом теле, впала в такой шок, что даже её шок был в шоке. Я прислушалась к себе. Что чувствую я? Удивление — да, вагон и маленькая тележка. Рассеянность — определенно. Но вот этого леденящего душу страха, от которого перехватывает дыхание и хочется забиться в угол, не было и в помине. Наверное, характер виноват, или авторы слишком драматизируют, не понимая, что вторая жизнь куда приятнее, чем доживание в больном теле.

Я никогда не пасовала перед проблемами, какими бы они ни были. А тут… Как говорится, если ты ещё не в гробу, всё можно поправить. А я, слава богу, не в гробу, отнеси Господи! Я молодая женщина со здоровыми коленями, с гнущейся спиной и таким зрением, что вон тот половичок у двери вижу в мельчайших деталях! Это же не проблема, это повышение квалификации какое-то! Так, Кузьминична, соберись. Надо для начала одеться. А то вернётся этот синеглазый командир, а его "матушка" щеголяет в исподнем и любуется на свое отражение в ведре. Несолидно.

И тут я вспомнила про Кузю… моего трёхлапого любимца, живущего бок о бок со мной уже десяток лет. Как он там?

Прошлёпав к кровати, я села и уставилась в щель между половыми досками, а воспоминания, будто туман, заволокли мой очумевший от событий мозг.

***

Паника — дело для дилетантов. Я, Алла Кузьминична, в девичестве и до седых волос оперативник по делам несовершеннолетних, панике не поддавалась. Я ее организовывала.

Мысли, до этого скакавшие в голове, как блохи на бездомной собаке, вдруг выстроились в ровную шеренгу. Я вспомнила, как после распределения девчонкой из глухой деревни приехала в свой городишко. Он тогда показался мне целым мегаполисом с двухэтажными домами и настоящим асфальтом! И я, вчерашняя студентка, окунулась в эту жизнь с головой.

Ещё до того, как в нашей новой стране придумали социальную защиту, у меня уже была своя картотека. Я составляла "паспорта семей", отмечая неблагополучных, пьющих, откровенно нищих. Через пяток лет я знала своих подопечных не просто в лицо. Я знала историю их прабабушек, любимый сорт портвейна их отцов. У кого из малолетних оболтусов режутся зубы мудрости.

Коллеги из убойного часто заглядывали на чай. Не из-за моей красоты, конечно, а за информацией. Мои бандюки, которых я гоняла по подворотням, знали больше, чем любой штатный осведомитель. А у меня всегда было чем их умаслить или, наоборот, припугнуть так, что они выкладывали всё, как на исповеди.

Благодаря моей "агентурной сети" мы на корню извели заезжую банду, что пыталась в городе закрепиться. И выявили мамашу-кукушку, что уже пятого младенца подкидывала к дверям милиции. Зимой!

Через десять лет моей службы в городе практически не осталось детской преступности. А главное — не было детских смертей по вине родителей-алкашей. Я умела договариваться. А где не работал прямой уговор, там прекрасно срабатывало мое знаменитое: "Я вам покажу Кузькину мать!".

Этой фразы боялись даже бывалые рецидивисты. Так меня за глаза и прозвали “Кузькина мать”. Хотя молодежь, зная моё отчество, звала "Кузькиной дочерью", и в этом не было ничего обидного. Если у ребёнка случалась беда, он шёл не к родителям, а ко мне. Я не отправляла сразу в детдом, а до седьмого пота искала родственников, выбивала, выгрызала жилье, если оно было положено. Перед людьми и Богом совесть моя была чиста.

Глава 4

Опомнившись, я поняла, что мой новоявленный командир в коротких штанишках вот-вот вернётся. Промедление смерти подобно, как говаривал мой первый начальник, а в моем положении тем более. Я вскочила и, как заправский солдат, в два счёта заправила свою лежанку и вторую мальчишечью.

Дальше — ревизия гардероба. Шкаф скрипнул, как несмазанная телега, и явил мне… сокровище. На деревянной вешалке висело платье. Да не простое, а будто из костюмерной исторического фильма. Лиф такой тугой, что дышать в нём, поди, можно было только через раз. Ряд мелких, как горошины, пуговиц на груди. А юбка! В ней можно было спрятать контрабанду средних размеров.

Здесь же, на полке, обнаружился апофеоз инженерии неизвестного мне века — панталоны. Белые, на завязочках. Я подняла их на вытянутой руке, словно дохлую крысу за хвост.

— Тьфу ты, нечистая сила, — вырвалось у меня. — И как в этом… передвигаться? Это ж надо умудриться не запутаться. Значит, меня нынче принимают в парашютные войска?

И тут меня осенило окончательно и бесповоротно. Платье из музея. Панталоны из дурного анекдота. Я обвела взглядом комнату: ни одной розетки, ни одного выключателя, ни кусочка пластика. Все из дерева, металла и ткани. Атмосфера была не просто несовременной. Она была досовременной. Так, без паники.

Я нашла на комоде грубый деревянный гребень, кое-как расчесала непривычно вьющиеся густые волосы и заплела их в тугую косу, уложив на затылке. Стало как-то собраннее. На столе под чистым полотенцем лежал тот самый хлеб. Теплый, с хрустящей корочкой. Ноздри затрепетали, и желудок издал такой громкий и требовательный звук, что я сама от него вздрогнула.

Но есть в грязи я не привыкла. Да и хозяина ещё нет. Я хоть и мать, но не ехидна и должна проследить, чтобы наследник нашей норы поел.

Босая нога наткнулась на какой-то сор на полу, и я поморщилась. Нашла в углу ведро с водой, плеснула на доски, чтобы не поднимать пыль. Обнаружив за дверью веник, быстро смела мусор в кучку и, собрав, бросила на дотлевающие в печи угли.

Единственное окно в этой хибарке было заляпано так, будто его мыли последний раз при царе Горохе, но сейчас на него сил уже не было. Сначала разведка.

У двери я нашла пару мягких суконных тапочек, которые пришлись впору. Сунула в них ноги и, затаив дыхание, потянула тяжёлую деревянную дверь на себя. За дверью оказалось небольшое крыльцо с парой простых деревянных кресел. Воздух был свежим и сладким, пахло цветами. Я шагнула вперед и замерла.

Прямо перед домом раскинулся вишневый сад, весь в белом кружеве только-только начавших распускаться цветов. А за деревьями в лёгкой утренней дымке стоял он. Дом. Не дом — дворец! Три этажа с белыми колоннами, с огромными окнами, какие я видела только на картинках усадеб девятнадцатого века. Я ахнула, невольно прикрыв рот ладонью. Так вот, значит, в какой я оказалась… глуши.

— О! Ты и оделась уже. Чего стряслось-то, матушка? Куда ехать надо? — голос, раздавшийся из-за пышного куста сирени, заставил меня вздрогнуть. Я как раз пыталась оценить масштаб усадьбы и прикинуть, сколько соток занимает этот, без сомнения, барский сад.

Мысли о том, что я — живой экспонат в каком-то навороченном историческом парке развлечений, казались все более убедительными. Из-за куста вынырнул мальчишка. В одной руке за спиной у него явно был какой-то груз, а на лице — смесь удивления и настороженности. Мой вид, очевидно, не вписывался в его привычную картину мира.

— Ты совсем пришел или ещё куда собираешься? — пропустив мимо ушей его подколку, спросила я тоном, которым обычно начинала допрос. — Завтракать будем или разговоры разговаривать?

Мальчишка хмыкнул и с важным видом вытащил из-за спины мешок. — Всё здесь, айда. Сегодня Бог послал масла и яиц. Аж почти дюжину! — гордо объявил он и, шлепая босыми пятками, прошмыгнул в открытую дверь.

Я вошла следом и чуть не запнулась о вставшего колом прямо на пороге мальчика. Он стоял, прижав к груди свой драгоценный мешок, и смотрел на нашу каморку так, будто в ней поселился как минимум ангел небесный с отрядом клининговой службы.

— Это что, у нас вроде как порядок? — он даже не говорил. Он шептал, словно боялся спугнуть видение.

— Вроде как, — подтвердила я, подталкивая его внутрь. — Что смогла — сделала. Окна бы ещё помыть. Ты мне лучше скажи, рукодельник, вы здесь всегда жили? — я прошла к столу, давая ему время переварить шок.

А он переваривал. Стоял, хлопал своими огромными синими глазищами и шмыгал носом так, словно вот-вот собирался разрыдаться. Не то от счастья, не то от ужаса перемен.

Я вздохнула. Кажется, прошлая хозяйка этого тела была ещё той… неряхой. Что ж, тем проще будет установить новые порядки. Я молча ждала, когда у мальчишки закончится загрузка новой операционной системы.

— Давай, рассказывай, откуда снедь? — спросила я, решив, что лучшая тактика сейчас — это нападение. Или в данном случае дружелюбный допрос, чтобы разрядить обстановку, которая наэлектризовалась до состояния грозовой тучи.

Мальчишка сжал свой мешок так, будто в нем лежала не провизия на завтрак, а как минимум корона Российской империи. Он вскинул на меня свои огромные глаза, в которых плескалась такая смесь недоверия и страха, что мне стало не по себе.

— Кто это «вы»? — тихо спросил он. Я моргнула. Присела за стол, свела брови на переносице, прокручивая в голове наш короткий диалог. Он тоже опустился на табурет напротив, готовый, казалось, сорваться с места в любой момент.

— Ты про что вообще? — уточнила я, чувствуя, как почва уходит из-под ног.

— Ты спросила… всегда ли «вы» здесь жили? — почти по слогам произнес малец, и я поняла, какой ляпсус допустила. Для него, одинокого мальчишки с больной матерью, это «вы» прозвучало как появление кого-то третьего. Невидимого и, возможно, опасного.

— А… вот оно что, — я шумно выдохнула, пытаясь изобразить на лице озарение, а не панику. — Да знаешь… сегодня проснулась и что-то с головой у меня…

Глава 5

Яичница оказалась не просто вкусной, она была шедевром кулинарного искусства, да ещё и приправленная ароматным маслом. Каждый кусочек таял во рту, заставляя меня на несколько блаженных минут забыть, что я нахожусь чёрт знает где, а сама теперь непонятно кто.

Мозг, измученный метаниями между прошлым и настоящим, с благодарностью принял этот питательный десант. А в желудке разлилось такое приятное тепло, что казалось, будто все проблемы мира могут подождать. Пока я поглощала остатки этой амброзии, мальчик, кряхтя и пыхтя, поставил на огонь чугунный чайник. У него, видимо, был свой собственный отлаженный ритуал. Чай он заварил на диво крепкий и ароматный, разлил по чашкам. И вот тут-то я и залипла. Чашки! Если всё остальное в этом доме кричало о суровой нищете и упадке, то чашки были прямо-таки посланниками высшего света.

Тонкий фарфор, расписанный золотыми вензелями, явно из дорогого сервиза. Выглядели они тут настолько инородно, что я чуть было не уронила свою.

«Ну хоть что-то напоминает о цивилизации.», — подумала я, делая первый обжигающий глоток. В желудке разливалась приятная тяжесть, в голове как будто просветлело, и я решила, что самое время продолжить беседу.

Сейчас, пока мальчишка сыт и расслаблен, насколько это вообще возможно в его состоянии, можно вытянуть из него побольше информации.

— Ну что, Кузьма, — начала я, стараясь говорить максимально непринужденно, — вкусно, конечно, чуть язык не проглотила! Спасибо тебе! Так что там с этими Харитоновыми? Рассказывай по порядку, да без утайки. Память моя, поди, вернётся, но нам, как я поняла, ждать нельзя!

Не стала говорить больше ничего, но понимала и так, что ситуация аховая и не увидим, как вовсе на улице останемся. Было немного стыдно, что играю в его матушку, но мне теперь положено было знать, что у сына на душе да в кармане. И как оно туда попадает. И в душу, и в карман.

Кузьма мялся. По-настоящему так мялся, будто ему предстояло не просто рассказать историю, а выдать государственную тайну, за которую полагался как минимум арест с конфискацией. Он теребил край своего замызганного кафтана, избегая моего взгляда. А потом все-таки решился. Голос его был глухим и надтреснутым, как старая доска.

— Как папенька помер, ты занемогла… а потом и совсем… — начал он, и в его словах проскользнула такая искренняя горечь, что моё напускное спокойствие дало трещину. — А тут его дружок Харитонов, пёсья морда…

Я чуть не подавилась чаем. «Пёсья морда»! Ну, Кузьма, ну молодец! В другое время я бы, наверное, пристыдила его за такое нелитературное выражение, да ещё и при матушке. Но сейчас, честно говоря, было совсем не до такта и не до литературного языка. Я мягко погладила его по голове, стараясь придать своему лицу максимально сочувствующее выражение. А сама подумала: «Держись, Алла, не время показывать зубы. Сначала нужно все узнать, а потом уже хвост свой распушать и жизни учить».

Мальчик, ободрённый моим взглядом, продолжил:

— Ну так вот, этот Иван, чтоб его свиньи сожрали, сначала приходил, мол, помочь, может, чем? А потом понял, что ты совсем не соображаешь, - он осторожно глянул на меня, а я покачала головой, мол, так и есть, не злюсь, - ну… не соображаешь, что творится. И жену привёз, вроде как поживём у вас весну, приглядим за вами.

Он ещё не договорил, а я уже поняла. В этой сказке про лисичку со скалочкой, где лиса хитростью выгоняет зайца из избушки, мы с Кузьмой, выходит, были теми самыми зайцами. И нас, похоже, уже очень скоро выкинут отсюда пинком под зад. Картинка вырисовывалась живописная: я — старая милиционерша и этот малец на улице без гроша и крова. Отличная перспектива!

— Ну они сначала земли выкупили. Почти все! А я и не знал, — Кузьма поднял на меня полные горечи глаза. И такая в них плескалась смесь обвинения и отчаяния, что я почувствовала себя настоящей предательницей, хотя и не имела к этой сделке никакого отношения. — Когда с Тимофеем поехал до деревни за молоком да прочей снедью, а там уже и приказчик другой, и народ нам в глаза не смотрит.

Он смотрел на меня так, будто я продала не земли, а почки этим Харитоновым, завернув их в подарочную упаковку. Но в то же время мальчик, видимо, так отчаянно хотел выговориться, раз у «матери» случилось столь внезапное «просветление».

— А Тимофей чего? — спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более спокойно. При этом в голове крутилось: «Кто такой этот Тимофей? На кого хоть мне опираться можно?».

— А что Тимофей? Он говорит, управляющий здесь, в усадьбе нашей, уже и не он, хоть и бумаги все пока не подписаны, — мальчик махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху.

Вот оно что! Значит, не только я тут «не своя», но и управляющий тоже на птичьих правах. Это уже интересно. Значит, есть кто-то, кто тоже заинтересован в возвращении порядка.

— Значит так… — я сделала глубокий вдох, собираясь с мыслями. — Ты мне Тимофея привести сможешь? Он… он здесь вообще?

— А как же! Масло, думаешь, кто мне воровал? Апостол Михаил? — Кузя наконец-то выдал источник своего утреннего триумфа. — Меня в холодник не пустят, а на кухне пока наши есть. Вот Тимофей и носит провизию. Муку только вот закрыли. А с кухни больше не дают: купчиха жуть какая злая баба, сама теперь там отирается. Проверяет всё! — Кузя стиснул губы так, что аж побелели, и кулаком затряс, как заправский мужик, готовый в любой момент ринуться в бой с этой самой «злой бабой».

Ну, теперь понятно, почему он так трясся над мешком с яйцами. Наверное, это была целая спецоперация по изъятию продовольствия у врага.

— Ладно, веди Тимофея, — решительно сказала я. — Узнаем, что и как. И про этого Ивана Харитонова, и про его жадную жену. А документы я с кем подписывала? И где они вообще, бумаги наши? На дом, на землю? Что там ещё… Хоть что-то осталось?

Кузьма, услышав мое требование насчет Тимофея, удивился, но виду старался не подавать. Он лишь хмыкнул так, будто подобные просьбы были для него обычным делом, и с видом умудренного жизнью «тертого калача» полез под свою кровать.

Глава 6

Тимофей на которого я возлагала определенные надежды, явился минут через десять после того, как Кузька пулей умчался за ним. Ждать в душной избе не хотелось, и я вышла на улицу подышать воздухом, а заодно осмотреться.

За домом, в тени старой яблони-ранетки, я приметила крепкий широкий чурбак — идеальный кандидат на роль офисного кресла. Недолго думая, я прикатила его на более-менее ровное место. Вот и готова моя приёмная. Негоже ведь подчинённых на ногах встречать. По своему опыту знаю: как только начальство начинает из угла в угол мерить кабинет, у личного состава тут же паника начинается. А мне паника сейчас ни к чему. Мне нужна холодная голова и чёткий план.

Тимофей оказался мужчиной нестарым,

на вид лет сорок, а может, и того меньше, да только жизнь, видать, угощала его не сахаром, а солью с перцем. Лицо, иссечённое сеткой мелких морщин у глаз и глубокими складками у рта, говорило само за себя. А вот густая смоляная шевелюра поразила меня издалека — настоящая цыганская грива.

Потрепанный картуз сидел на этих роскошных волосах, как скромная игрушка на новогодней ёлке, да и вся его одежда была такой же старой и потёртой.

Сверкнув на меня угольно-черными глазами (ну точно: цыган!), он молча поклонился и пристально уставился из-под тяжёлых нахмуренных бровей. Взгляд был такой, что им можно было бы гвозди забивать.

— Тимофей, ты меня взглядом не убивай, — начала я без предисловий, решив сразу взять быка за рога. — Я нынче очухалась, и голова в порядок пришла. Мне по делу надо срочно с тобой говорить, пока усадьбу у нас окончательно не забрали. Чего я там раньше натворила — всё в прошлом. Давай, рассказывай как на духу: шансы у нас ещё есть?

Тяжелые брови дрогнули и чуть поползли вверх, открывая взгляд, в котором вместо первоначальной настороженности проступило откровенное удивление. А может, и искра застарелой, потерянной уже надежды.

Он выпрямился, будто сбросив с плеч невидимый груз, и его голос оказался низким, с хрипотцой:

— Шансы-то есть, Алла Кузьминична, — медленно проговорил он, взвешивая каждое слово. — Только вот... Харитоновы — это не те волки, что на зайцев охотятся. Эти на хозяев леса метят. И просто так добычу не отпустят.

— Может, они и волки, да только мы с вами не лоси, дорогие мои, а волкодавы. Видал таких? Их специально растят, чтобы на серых охотиться, — резко перебила я отчаявшегося мужчину, вливая в голос всю свою милицейскую сталь.

Взгляд Тимофея изменился. Удивление смешалось с чем-то похожим на уважение. Он уже открыл рот, чтобы ответить, но его опередили.

— А как же! Конечно, волки! — раздался за моей спиной звонкий и возмущенный голос Кузьмы. Я аж вздрогнула. — Я, знаешь, как выть могу? У-у-у-у! Свистеть могу, а могу и в щи им насрать, коли поможет, — праведный гнев в его голосе сначала напугал, а потом рассмешил.

Я, с трудом сдерживая улыбку, не поворачивалась. Идея насчет щей мне, по правде говоря, тоже пришлась по душе, но озвучивать это при ребёнке я не стала. В очередной раз мысленно пообещала себе, что воспитанием этого юного партизана мы займёмся сразу после того, как обеспечим себе надежную крышу над головой.

— Пройдем в дом, Тимофей, — позвала я, махнув рукой в сторону избы. — Нечего этим «лисичкам со скалочкой» знать о наших беседах.

Тимофей молча кивнул, и мы втроем скрылись за скрипнувшей дверью. Внутри пахло печью, утренней яичницей и чем-то ещё: едва уловимым запахом нищеты, затаившейся по углам.

— Садись, — указала я на табурет. Но тот будто застыл у печи рядом с Кузей. Я решила не торопить события: может, не положено при барыне сидеть? А он меня ею ещё считает… может так, а может и нет.

Наблюдая за управляющим и Кузей, который гостю даже чаю приготовил у печи, я думала: Харитонов, хоть и гад, но, видать, умный. Организовать такое… И как человек «из органов» прекрасно знала: таких стечений обстоятельств не бывает. Тут тебе и муж скоропостижно умирает, и у меня, ну… то есть у этой, у Аллы крыша едет в тот же день. Слишком гладко всё, не находишь?

Тимофей тяжело вздохнул и, словно прочитав мои мысли, начал:

— Слишком уж быстро всё случилось, — его цыганские глаза потемнели. — Харитонов в тот же день примчался, как наш Алексей Романыч, царствие ему небесное, преставился. Мол, друг помочь приехал. А ты уже, матушка, и не узнавала никого. Он тут же лекаря своего привёз, тот тебе микстуры какие-то давал… Говорил: для успокоения.

— Для успокоения… — хмыкнула я. — Чтобы я спокойненько всё подписала, что ему нужно. Что по бумагам, Тимофей? Что я успела ему отписать, пока «успокаивалась»?

Тимофей прошел или, точнее, почти прокрался к столу, наконец. Снял свой затёртый картуз и вместо того, чтобы аккуратно положить его на стол, скомкал в кулаке, словно пытаясь выдавить из него все свои переживания. Казалось, ему невыносимо стыдно за нас, за наше нынешнее положение. Или, что ещё вероятнее, он чувствовал себя виноватым.

Сгорбился он так, что казалось, будто сам стол давит ему на плечи, а не он на него опирается.

— Ну что там, Тимофей? Не тяни кота за хвост. Что я успела отписать этому Харитонову, пока меня «успокаивали»? — я прищурилась, не отрывая взгляда от его лица. Мне нужно было понять степень нашей катастрофы.

Тимофей поднял на меня свои глаза, тёмные, глубокие, как старые колодцы. В них читалось столько печали и безысходности, что я почти почувствовала, как моё сердце сжимается. Кузьма, стоявший рядом со мной, тихонько всхлипнул. Я положила руку ему на плечо.

— Алла Кузьминична… — начал Тимофей, его голос был низким и хриплым. — Сначала он уговорил тебя подписать доверенность на управление делами. Мол, чтобы ты поправилась спокойно, а он за всем присмотрит. Он твой старый друг, и ты ему верила… Тогда это вроде как правильно было…

Я усмехнулась. Логичным! Как же.

— А потом? Он же не остановился на этом, верно? Доверенность — это только затравка. Что дальше? Земли? Усадьба? Не томи! – стараясь не командовать, а именно просить, выпалила я.

Глава 7

Тимофей полностью подтвердил рассказ Кузьмы, но и добавил достаточно того, что мальчишка не знал: есть поверенный, у которого мы подписывали все документы, есть те самые документы у меня, есть Погибаевка – деревня, что осталась за нами.

Судя по названию, ничего хорошего от нее я не ждала. Хорошо хоть не Умираловка! Погибаевка как-то ещё путает мозг, потому что похожа на Огибаевку.

— А чего это Харитонов с усадьбы не начал? – задала я вопрос нашему цыгану.

— Есть какая-то заковыка там, барыня. Вы говорили, что скоро дело решится, тогда и усадьбу с рук долой.

— А ребенка я куда собиралась деть? Сама где жить хотела? – чуть ли не выпучив глаза, спросила я управляющего.

— Кузьму обещал купец пристроить, мол, выращу не хуже своих, а вы, барыня, так по мужу горевали, что и жить не хотели, - я заметила, как Тимофей снизил голос, тайком поглядывая на Кузьму, старательно запихивающего ящик с документами обратно под свое ложе. Даже он понимал, что поступок моей тезки – бред сивой кобылы.

— Хорошо, дружок. Это время прошло. Теперь мы с вами как одна семья, и зуб даю: что смогу, ворочу обратно. Ты не говори никому обо мне, о разговоре нашем, о том, что я вылечилась. Пусть думают, что я всё слабее и слабее. И ничему не удивляйся, хорошо? – я не знала, стоит ли ему доверять, но то, с какой жалостью он смотрел на Кузьму, не давало шансов страху свить внутри клубок и начать управлять мной.

Тимофей кивнул и, выдохнув, встал. Когда дошел до порога, обернулся и серьёзно, то ли по-отечески, то ли просто, как человек, дающий хороший совет, пробормотал:

— Мальчишка всё ради вас, барыня, делает, не мне лезть в ваши дела, да только… коли вы снова заумираете, не отдам я его Харитонову. Сам с ним уйду. Не в масле жить будет, но и горя не узнает больше.

— Не заумираю, Тимофей, обещаю, - уверенно ответила я. А потом вдруг в голове возник вопрос: — А они сами нам никакой еды не дают?

— А как же, матушка, - на табурет рядом со мной влез Кузьма, — вечерами сама Ульяна Харитонова нам супца несет. Только вот я опосля него сплю как убитый. Поэтому есть не стал. А тебя кормил, думал, сил наберешься, поскорее оздоровеешь, - вставил мой неожиданно появившийся в жизни сын.

— Правду говорит Кузьма: вечерами сама Ульяна приходила, кормила тебя, переодевала… - добавил Тимофей.

— Прямо переодевала? – я подумала, что это до какого состояния должна была дойти женщина, чтобы ее переодевать приходилось. И суп, значит, снотворный.

Ежели нам что-то навроде мышьяка подсыпали или что в это время пользуется популярностью у убийц, он вроде как долго может держать человека живым, но все будут видеть, что болен.

— Иди, Тимофей. Повторю: ни слова обо мне. Не приходил ты сюда! – наказала я управляющему и осмотрелась.

— Матушка, а? Матушка… - Кузя наклонился ко мне, припал огненной своей головёнкой к моему плечу и сказал такое, отчего у меня волосы на спине зашевелились: - Вижу, что ты не матушка, другой кто-то. Хоть бы ангел это был в ней. Да кто бы ни был, только не уходи больше, ладно? А то сил моих больше нет, - и заревел так громко, так по-настоящему для его возраста, так обычно и привычно моему взгляду, что я улыбнулась.

Ведь ему сейчас и правда в таком положении не пироги печь полагается, а белугой выть. Я встала с табурета и взяла мальчика на руки. Он обвил мою шею руками и продолжал реветь.

Осторожно сделала несколько шагов до своей кровати, присела и начала его качать, приговаривая:

— Я, я твоя мама, я всем сердцем это чувствую, люблю тебя, маленький, люблю, Кузенька. Да только не помню ничего, что было до сегодняшнего утра. Память начисто отшибло. Может, от болезни, а может… - я замолкла, решив не упоминать о ядах, потому что чувство справедливости и любви к родительнице может нанести куда больший вред этой разбойничьей семье, нежели экстравагантная добавка к щам.

Я качала его, мяукала какую-то песенку, застрявшую в голове с моего детства, и, чувствуя тепло этого маленького, уставшего и настрадавшегося тельца, испытывала покой. Покой! Дотоле незнакомое мне спокойствие и ещё какое-то ощущение гармонии, словно мы с ним две детальки пазла. И вот эта поза, в которой я его сейчас держу, вместе превращает нас из бумажных пробивок в твёрдый камешек.

Он заснул, а я ещё долго, до боли в спине и в слабых руках держала его на весу, рассматривала веснушки на щеках, губы бантиком и маленькие ушки. Потом аккуратно уложила, накрыла своим одеялом и, закрыв дверь на запор, решила начать уборку.

Всегда у меня уборка в доме провоцировала уборку в голове. Всплывали таким образом совершенно неожиданные идеи, или ситуация начинала видеться с иной стороны.

А придумала я за это время вот что: открываться, что голова пришла в норму, не стану, но и есть попрошу оставлять, мол, позднее съем, Ульяну разгляжу, может, чего повыспрашиваю. Хоть она тоже, верно, не дура, да ведь понимает, что жизнь моя на волоске держится.

Суп-то ведь не сам Харитонов варит! А ещё мои помощники сообщили, что сама теперь трётся на кухне. Вот, наверное, и отливает из общего котла, да по пути сюда добавляет мне секретного ингредиента.

Когда проснулся Кузьма, я обдумала, как быть уже и с тем поверенным. Вероятно, это нотариус. Попрошу ”благодетельницу” позвать его ко мне, мол, хочу сыну письмо написать прощальное. Не должна она меня ни в чём заподозрить. Если поможет с этим, за одно и на стряпчего посмотрю. Хорошо бы человеком оказался достойным, а коли нет, придется помощи искать.

— Вот это я поспа-ал! – потянулся мальчонка, и будто не было того плачущего малыша: к нам снова вернулся деловитый внимательный мужичок. — А ты и уборку сделала сама?

— Конечно. Нам тут недолго осталось, но не в грязи же жить, правда?

— Правда. У нас дома так чисто было, что я здесь первое время, пока мыться не научился, грязный ходил.

— Ну, мытье у нас с тобой на вечер запланировано. Как Ульяна эта уйдет, мы воды нагреем, намоемся, постель чистую постелим! – защебетала я воодушевленно.

Глава 8

Помывку мы устроили не дождавшись Ульяны - уж больно хотелось смыть с себя пот болезни и эту вонь. И вышла она не менее грандиозной, чем уборка: вода лилась рекой, мыло пенилось не хуже.

Кузьма попросил отвернуться, пока он спрячется в исподних штанах под водой. Я закатила глаза, но настаивать не стала – мужик есть мужик. Коли тут принято это, даже и хорошо!

Его медную, словно начищенный до блеска таз, голову я мыла два раза, потом мягкой тряпицей натирала тощие плечики, впалый живот и спину в синяках.

— Итак, верхнюю часть Кузьмы я помыла, надеюсь, нижнюю ты не обидишь? – уточнила я, поправляя свою растрепавшуюся причёску.

— Нет, справлюсь, - ответил мальчик важно и указал мне на дверь.

— Чтоб скрипел! – наказала я и вышла во двор.

Солнце уже начинало катиться к закату, в небе не было ни облачка.

Я стояла так минут, наверное, пять. Просто любовалась горизонтом, вдыхала запах остывающей после неожиданно жаркого для весны дня, слушала тихое и приветливое щебетание птиц.

— Всё, Кузьма чистый, будто полотенце пасхальное, - послышался голосок из-за приоткрывшейся двери.

— Заворачивайся в чистое и ложись пока под одеяло, - я направилась в дом, чтобы убрать за ним воду, вынуть из печи очередную пару котлов и помыться самой.

— Ещё чего! Я сейчас соберусь и воду вынесу. Ещё не хватало тебе руки свои ломать ведрами! – заявил парнишка, и дверь захлопнулась прямо перед моим носом.

— Вот так, Алла Кузьминична, дожила до благой жизни – мужики начали ухаживать. Пусть маленький, а взрослых такой за пазуху заткнёт! – прошептала я себе под нос, всё больше и больше проникаясь к этому рыжему чуду теплом и нежностью.

Вёдра он выносил неполные. И перехватывать я их не стала. Одно плохо – чистые ноги опять были в пыли.

— А обувка твоя где, водонос? – спросила я, когда он в остатках воды помыл ступни и выплеснул воду из таза прямо с порога.

— Там, где и остальное всё. В доме…

— Это чего же? Почему не заберёшь? – я свела брови.

— А меня кто спрашивал? Они чего-то заплатили, чтобы, значит, уже дом занять, а ты чего взяла, то и ношу. Платье себе вообще брать не собиралась, - хмыкнув, заявил мальчик.

— А тебя к себе они когда забрать хотели? – поинтересовалась я, управляясь с чугунками из печи.

— Так… сказали, что пока доживаешь, я при тебе побуду. А потом, мол… только я это… не согласный.

— Так никто умирать больше и не станет. В какое время приходит эта… Ульяна?

— Да как солнце сядет. Говорит, мол, дел невпроворот. Да и дети у них совсем маленькие. Одно, что нянька есть, - недовольно бурчал Кузьма.

— Ладно, будет день, будет пища! Отворачивайся к стенке, пришло мое время мыться! – я проследила, чтобы мальчик лёг в свою постель, отвернулся к стене и принялся водить по трещинам на стене маленьким, но теперь хоть чистым пальцем.

Повесив свое одеяло на веревку, приспособленную, видимо, для сушки одежды, я перетащила за эту ширму корыто, приготовила воду в ведрах и, раздевшись, уселась в весьма неудобное корыто.

Тело как-то само справилось, и получилось это у меня слишком ловко. Мои прежние габариты, больные колени и спина не позволили бы мне повторить сей трюк в прошлой жизни. Да, я решила называть эту жизнь новой, а ту, настоящую, прожитую мною, назвала прошлой.

Ноги оказались ещё тоньше, чем я рассмотрела в первые минуты. Талия девичья, будто и не сама родила этого рыжего командира, а грудь, как пара крупных яблок будто и не выкормила ребенка.

«Может, Алла и не мать ему вовсе?» - закралась шальная мысль.

И только после нее пришла ещё одна! Логичная, нормальная и до смеха простая: родители, родственники, ну кто там ещё? Кто-то же должен быть у этой девки, кроме мужа? Должен, конечно! На крайний случай — хоть брат или сестра. Почему никого не беспокоит этот харитоновский произвол?

Я быстро помылась, причесалась и заплела слабую косу. Волосы были вьющимися, густыми, пшеничными. Прежняя я больше походила на известную всем Новодворскую: крупный нос, губы бантом, щёчки-яблочки, короткая стрижка. В общем, полная противоположность той, что смотрела на меня сейчас из зеркала.

Это как корове утром проснуться газелью. Правда, в моём случае эту самую газель хотят пустить на мясо.

«А хрен вам, дорогие помогатели! Выкусите!» - пронеслось в голове ровно за секунду перед тем как дверь вздрогнула. В неё затарабанили, будто пришла налоговая и пытается ворваться до того, как бухгалтера сожрут чёрную бухгалтерию.

Чуть не спросив «кто там?», я бросилась в постель и шепнула Кузьме, чтобы открыл. А потом добавила:

— Помнишь, о чём договорились?

— Конечно. Будешь притворяться больной насмерть! – прошептал он в ответ, потёр зачем-то глаза кулаками и, хлюпнув носом, побрёл открывать.

Я накрылась одеялом, сложила руки на груди и представила, что вот прямо сейчас мне придется пройти ФГС. Это, если кто не знает, пытошное изобретение врачей моего прежнего времени. На нем шланг засовывают прямо в желудок. Через рот.

Почувствовав, как лицо мое перекосило от воспоминаний, я открыла глаза.

— Когда же ты отмучаешься, страдалица наша-а? – нараспев произнесла стоящая надо мной женщина.

Ульяна была похожа на сноп: грудь, наверное, размера седьмого, пухлые руки. Но при этом тончайшая, как у песочных часов, талия резко переходила в широченные бёдра.

Тёмные, прилизанные к голове волосы, на затылке коса, свернутая в тугой калач. Упаковано тело это было в юбку, блузку с бантиками-финтифлюшками по груди, а на плечах лежал пуховый платок.

Она дышала, как доменная печь. На улице было тепло, печь в нашем домишке была натоплена чересчур, но нам нужна была горячая вода.

И эта баба все равно куталась в шаль.

Курносая, с родинкой под правым глазом, прищуренные тёмные глаза и рот гузкой.

— Улья-ааана, - прохрипела я, чуть приподняв руку, мол, дай мне прикоснуться к тебе, святая, добрейшая и заботливейшая из женщин.

Глава 9

На следующее утро Ульяна прислала к нам девушку с кухни. Она нас и разбудила, легонько постучав в дверь. Я вздрогнула и проснулась. Накинула на плечи одеяло и спросив кто там, открыла.

— Я это, хозяйка, Мария! – голосок принадлежал высокой, тонкой и подвижной, как веретено, девушке лет семнадцати-восемнадцати.

— Чего в такую рань? – я обернулась и посмотрела, не разбудили ли мы мальчика. Он, слава Богу, спал. Ну, хотелось мне сделать его жизнь полегче, поприятнее. А то всё детство всмятку.

— Вы… не умерли? – девка вылупила на меня глаза-озёра и громко сглотнула.

— Ну, не принимает меня пока земля-матушка, отвергает, как видишь. Проснулась сегодня снова. Ты чего пришла? – шептала я и одновременно выталкивала раннюю гостью на улицу.

— Ну-к, проверить и пришла. Малёнка чтоб не испужался, коли найдёт мать холодной.

На улице было зябко и сыро. Туман наползал со стороны леса и нёс в себе запахи молодых трав, прелой прошлогодней листвы.

— Слушай, Мария, а про Кузьму ты сама забеспокоилась или Ульяна велела? – спросила я, кутаясь в одеяло.

— Сама, да и Тимофей велел присматриваться к этой… Ульяне. Он вчера сказал, что вы здоровёхоньки. Но не велел открываться барыне. Мы от радости вчера даже песни пели. А эта вечером пришла от вас и говорит, мол, всё, оттопали ножки вашей барыни, душу отдаёт. Кое-как утра дождалась, чтобы самолично проверить, - она вынула из-за спины что-то тяжёлое, завернутое в полотенце. – Вот поешьте, а Кузьку воровать не пущайте нынче. Харитоновы своих поставили на скотном дворе.

— А одежду ты можешь из дома нам принести? Обувь и, может, чего ещё? – на всякий случай поинтересовалась я.

— Не-ет, в доме у них свои люди. Наши на кухне только, да я в прачках. Кухарка думает, что и её скоро выгонят, - грусти в словах Марии было так много, что она опустила глаза в пол.

— Спасибо за это, - я забрала котелок в грязном платке и направилась в дом.

— Мы за вас молимся, Алла Кузьминична. Все молимся, словно желая доказать, она размашисто перекрестилась и поклонилась в пояс.

— Помогать мне, значит, думаете? – уточнила я, улыбнувшись.

— Конечно, все будем помогать! – с придыханием ответила Мария.

Когда она ушла, я тихо пробралась обратно в нашу нору, оделась, обулась и принялась топить печь. Сморщенные варёные клубеньки прошлогодней картошки, кусок соленого сала и пара ломтей хлеба в котелке заставили желудок заурчать. К урчанию примешивалось ощущение тяжести. Наверное, результат после отравы, которой Аллу пичкали.

Я очистила и съела две картошины прямо холодными. Боль отступила.

Когда тонкие, нарубленные накануне Кузьмой дровишки превратились в угли, нарезала сало, разложила на сковороде, а поверх кругляшами нарезала картошку. Сунула в печь, с помощью ухвата подняла внутри и поставила прямо на жар.

Так делала подруга бабушки, к которой мы ездили летом в гости. И я, ребёнок, которого от жиринки в супе начинало тошнить, съедала это блюдо подчистую, да ещё и хлебом вымакивала. Оттого, наверное, и не стала тонкой и звонкой.

Кузьма проснулся ровно в тот момент, когда я вынула из печи сковороду: шкворчащую, разливающую по нашему домику такие ароматы, что и сытого можно ещё раз накормить.

— А меня чего не дождалась? – недовольная мордашка одевающегося Кузи внимательно следила за моими движениями. — И где научилась этому? Ты же кроме пялец да иглы в руки ничего не брала, - закончил он почти шёпотом.

Я поняла, кого он мне напоминает. Брюзжащего старичка, привыкшего делать всё ладно и годно. Такие, как правило, сами мастера на все руки и от других ждут того же.

— Позавтракаем, соберёмся и Тимофея надо найти, - я ела медленно, в отличие от Кузи. Тот метал горячие куски в рот, потом долго и упорно гонял их между щеками, издавая соответствующие звуки. Хотела напомнить, чтобы не торопился, но решила и сейчас немного придержать коней. Будет у нас ещё время на воспитание.

— Зачем Тимофея? – мальчик поднял на меня удивленные глаза.

— Поедем в… - я замерла, потому что даже не представляла, где мы находимся и куда ехать к нотариусу или кто там заведует нашими делами. – А как город называется?

— Город? – удивленно спросил Кузя и уставился на меня. Но потом, видимо, вспомнил, что у матери с головой беда, и продолжил: — Усадьба в селе Калиновое. А до города часов шесть пути, - он явно повторял чьи-то слова, потому что ребенок его возраста сам ещё не может так коротко сложить всю информацию в одно предложение.

— Вот в город мы и поедем. А город какой? – уточнила я.

— Николаевск — город, матушка, да только Ульяна ведь узнает, и Тимофею не поздоровится, и тебе. Раз она считает тебя умирающей, может, пусть так и будет? А я сам могу добраться до того господина нотариуса. Найду и привезу! – важно ответил Кузя и вернулся к картошке.

— Нет уж, братец. Ты ещё мал по городам шляться. Да и сколько тебе добираться туда и на чём? - я заметила, что он хотел возразить, но сказать ничего не дала.

Тимофей пришел сам, когда на улице замычали коровы, бренча колокольчиками.

Я рассказала ему о вчерашней гостье и попросила привезти нотариуса. Тот почесал голову и свёл свои кустистые брови.

— Не понравится это Харитонову, ой, не понравится, барыня, - сквозь зубы ответил он и присел на табурет. Ровно туда, где сидел вчера.

— Нравится — не нравится, а ехать надо, Тимофей. Лошади, поди, тоже ещё наши в усадьбе? – спросила я.

— Ваши пока. Документы готовятся. Вроде как через пару недель только все подписать хотели и деньги передать.

— Ну вот. Скажи, мол, я за ним послала. Хочу перед смертью все скорее оформить, - я поторопила Тимофея, чтобы сегодня-завтра хоть что-то решилось.

К обеду с видом кормильца и добытчика Кузьма принес в дом курёнка. Ощипанного уже, но явно сегодня забитого.

— А если бы тебя поймали? – спросила я, борясь с разгорающимся внутри педагогическим огнём.

— А и что? Раз кони наши пока, то куры подавно. Не голодать ведь. А ты все здоровее выглядеть стала. И щеки не белые. Суп надо варить. Мария перед обедом капусту кислую принесет. Вот нам и щи! Меня они не тронут, матушка. Да и Ульяна вчера сама суп свой поганый разлила, - он имел аргументы, казалось, на всё.

Глава 10

Стоя за сарайчиком, я наблюдала, как Тимофей аккуратно выводит кобылку, запрягает её в коляску. Усадьба отсюда была видна хорошо: высокое крыльцо со ступенями во все стороны от двери, три этажа, из которых первый представляет собой что-то вроде хозяйственного помещения. И выхода из него я не нашла.

Я обошла краем конюшни и ещё какой-то постройки, чтобы увидеть дом сзади. И оказалась права – именно здесь был выход с первого этажа. Тут сновали слуги, с телеги что-то выгружали и носили в дом, женщина ощипывала гуся, покрикивая на зазевавшегося грузчика.

Когда Тимофей уехал, я выдохнула. Ждать мне его в лучшем случае часов двенадцать, а нотариус может и не поехать вовсе. И что тогда прикажете?

— Не стой тут, - раздался позади шепот Кузьмы, — Иван Степаныч щас отчаёвничает и пойдёт обход делать.

— Обход? – у меня это ассоциировалось с врачами, которые утром осматривают пациентов. А он чего обходит? Эго свое неуёмное щекочет?

— Да орать будет, как оглашенный: тут не убрано, здесь не сделано! – Кузьма даже шёпотом смог исполнить небольшую сценку, в которой хотел колоритнее изобразить нынешнего барина и нашего злейшего врага.

Ноги прямо-таки тащили меня к дому. Хотелось выкинуть этих тварей на улицу и обустроить мальчика поуютнее. Но сейчас нужно было ой, какое терпение! Потому что быстро не только кошки родятся, но и проблемы.

Кузя тащил меня за руку в сторону нашего флигелька. Даже имея такую браваду, он понимал опасность моей вылазки.

Пообещал показать всё после обеда, когда новый хозяин только-то отъезжает по работе, а его супружница-отравительница укладывает детей и сама засыпает.

Нет, в дом пролезть я не собиралась, но знать территорию надо было заранее. Кто знает, что мне ещё предстоит здесь испытать?

Курица, естественно, сворованная в нашем же хозяйстве, оказалась наваристой, ароматной и такой вкусной, что мы в обед съели половину. В остальную часть бульона с мясом Кузьма велел добавить кислющей квашеной капусты и поставить в печь. Мол, как раз к ужину потомится до нужной консистенции.

Я сделала всё, как он велел, но капусту промыла сначала, что вызвало недовольство мальчишки. И да, по его поведению и пищевым пристрастиям я ни за что не сказала бы, что около года назад он был барским сыном, ходил в кружевном и топал ножкой, выбивая себе очередное развлечение. Кузьма будто и слеплен был совсем из другого теста. Ну или же просмотренные мной фильмы просто нагло врали.

На этот раз я дождалась послеобеденной поры и дом обошла основательно. Пара встреченных неожиданно слуг перекрестилась и поклонилась мне, а потом долго оборачивались, словно не верили, что я своими ногами иду. «Умирающая барыня» явно слишком хорошо выглядела для той, которую уже готовились отпевать.

Я, конечно, понимала, что худоба излишняя не красит. Тем более в это время. Но чувствовала себя так, словно я девчонка лет пятнадцати: подвижная, хоть вприпрыжку беги, лёгкая и быстрая.

За домом тянулось поле, засаженное чем-то ярко-зеленым. А дальше, словно огромная извивающаяся змея, опоясывающая основание горы, текла река.

— Кузя, а сейчас какой месяц? Май? – спросила я. Судя по посадкам, они были молоды, да и яблони в саду цвели ещё.

— Май, матушка. Кончается уже. Поздно нынче тепло пришло. Лило как из ведра. Благо, река рядом – вода быстро сходит и поля сохнут. Да только придётся нынче позже их засевать.

— А год какой теперь, Кузя? У меня в голове что-то вертится, вертится, а никак не остановится, - я изобразила пальцем над головой что-то похожее на воронку.

— Сороковой вроде наступил, - подумав, неуверенно ответил Кузя.

— А Царя нашего, батюшку, как звать? – я изобразила учительницу, проверяющую знания ученика.

— Николай ведь, матушка… Ты и это позабыла? – судя по его взгляду, такое забыть было нельзя. Имя своё можно забыть, сына. А вот имя богоизбранного монарха – ни-ни!

— Да ты что, конечно, нет! Тебя проверяла. А то год живешь, как Соловей-разбойник. Может, и читать уже позабыл как?

— Нет, не забыл. Мне Мария книги носила, я тренировался.

— А писать? – уточнила я.

— Чернила не украсть. Они в кабинете. Туда слугам хода нет. Тимофей обещался добыть, привезти из города. Но откуда у него деньги-то? – мальчик поднял и опустил плечи, тяжело вздохнув.

— Ну не отчаивайся, братец! Главное - уметь. Умение никуда не денется. Читать только не бросай. А что-то я дома книг-то не видела!

— Дак… они под сараем в жестяном сундуке. Там мы с папкой раньше ружья хранили, - он замолчал так резко, что я сначала не поняла. Но судя по тому, как глянул на меня, догадалась, что оружие дома хранить запрещала, видимо, я. Ну, естественно, не я, а та Алла. Но так уже проще: считать себя этой малахольной.

— Рассказывай, дружок. Я этого все равно не помню. И против оружия ничего против не имею. Если только в людей и себе в ногу стрелять не надумаешь! – строго уверила я Кузю.

— Не надумаю. Я этому научен не хуже, чем письму, матушка. Ты же страшной противницей всякого оружия была. Дичь не давала бить, по лесу даже с ножом ходить. Говорила, мол, всякая животина жизни достойна.

— И мяса не ела? – уточнила я.

— А как же, за обе щеки уплетала! – мальчишка хмыкнул, и в его глазах вспыхнул тот самый огонёк воспоминания. Я была уверена, что он сейчас видит семью дома, за столом, где на ужин подают блюдо с горячим куском мяса.

— А куда же вы добычу девали?

— Так ели. Только тебе говорили, что мясо со скотного двора, - Кузя улыбнулся.

— Ну и молодцы. Значит, там оружие хранилось, чтобы вы тайком могли на охоту ходить?

— Ага! Оно и сейчас там. А кроме нас с батюшкой никто о нём не знает. Я и чищу его тихохонько. Когда кормить нормальной едой перестали, а только вот этой похлёбкой, от которой я спал и спал, как ты, я решил пойти настрелять рябчиков. Принес пару, а ночью, пока ты спала, освежевал да ощипал. Благо, морозно было – ели мы их пару дней. Ты вроде даже стала поживее. Так я и понял, что в еде всё дело.

Глава 11

С хранением оружия я тоже решила пока погодить. Надо бы сначала расположения Кузьмы добиться. Педагог я, может, и так себе, но для этого времени и места Кузя куда более приспособлен, нежели барышня из будущего, у которой в квартире вода, газ и безопасность.

Днём я знакомилась с территорией усадьбы, привыкала, что она наша. Ну вот, необходимо мне было пропитаться этим буржуйским настроем, принять это знание, иначе голова кругом шла. Может, пока от отравы и недоедания, но туманило голову знатно.

Когда Кузьма заснул, я лежала в одежде поверх одеяла и прислушивалась к звукам. Тимофея всё не было и не было. Переживала знатно не только за нас, но и за него. Хоть какая-то опора.

Вот тогда и припёрлась снова Ульяна: в дверь настойчиво постучали и, не дожидаясь ответа, дверь приоткрылась.

Огонёк свечи, стоящей на столе, дрогнул и потух, пустив к потолку белый дым. Я распласталась по кровати, как камбала – умирать ведь должна.

— Алла? – тихонько прошептал голос, но Ульяне он не принадлежал. Я открыла глаз и наблюдала, как в квадрате двери, подсвеченном луной одна фигура раздвоилась. Потом кто-то шагнул в дом. Второй силуэт, как раз подходящий нынешней домовладелице, остался за дверью.

«Как бы Кузя не проснулся» - пронеслось у меня в голове.

— Аллушка? – голос я узнала, только когда девушка присела на краешек кровати. – Как ты, милая? – голос Марии не дрожал, но она шептала с такой осторожностью, что я и не знала, как реагировать, и замычала, подглядывая в щелку век за фигурой в двери.

— Живая, - даже можно сказать, с облегчением выдохнула Ульяна.

— Живая, - подтвердила Мария, положив мне на шею ладонь.

Мысли в голове пронеслись моментально: «неужели девка с Ульяной заодно и душить меня пришла?».

— Я и боялась идти сегодня. Покорми ее сама. Не буду и порога пересекать, - у порога что-то стукнуло, а потом дверь затворилась.

— Ушла она, барыня, ушла. Боится тётя, как смерти боится! – прошептала Мария. – Весь день сегодня подначивала меня сходить да глянуть на вас. А я говорила, что была. Мол, спит без сознания, дышит. Видела, как вы с Кузьмой краешком леса прогуливались.

— Тимофей не вернулся? – спросила я, присев.

— Нет ещё. Иван Степаныч его обыскался. Всю дворню на уши поставил. Голосил, мол, лучших лошадей увёл, грозился городового звать, чтобы поймать лиходея да на каторгу отправить. А он ведь не лиходей, Тимофей-то. Он ведь верой и правдой Лексею нашему Романычу служил. И вам служил опосля его погибели! – девка держалась, на сопли не переходила, и то ладно. А то, что жалостливо рассказывала, наверное, выражало ее просьбу ко мне, как к барыне бывшей, сделать чего, заступиться за Тимофея.

— Это я его отправила в город, Мария. За нотариусом он поехал. Если свезёт, всё решим сразу, а ежели и нотариус окажется гнилым, тяжеловато будет, - ответила я.

— И чего мне прикажете сейчас делать?

— А ты на дорогу иди, туда, по которой он поедет обратно. И если он один, предупреди его. Ко мне сразу отправь, - я решила, что лошадей обратно ставить в стойло нельзя. На них мы вернёмся в город и найдём кого-нибудь из полиции, или кто тут у них такими делами заведует?

— Щи вот вам, - Мария вспомнила и сходила за котелком, стоящим у двери.

— Поставь на столе. Не развязывай. Сама Ульяна готовила? – уточнила я.

— Не сама, с ужина налить попросила.

— При тебе? И сразу понесла к нам?

— Нет, сказала мне идти, а она догонит, - судя по голосу, Мария не понимала, к чему эти вопросы.

— Ну, всё. Иди встречай Тимофея. Ежели с нотариусом, пусть сразу сюда ведёт. Хоть ночь, хоть полночь, хоть рано утром, - твёрдо приказала я, и девушка закивала, соглашаясь.

Какая бы не была экспертиза, но я в фильмах видела, что яды какие-то они уже могли и найти, если предоставить образец. Может те фильмы и ерунда, но лучше иметь такой на всякий случай.

Очередной раз постучали, когда я задремала. Вздрогнув, проснулась. Сама отворила дверь, услышав голос управляющего, и выдохнула, когда он появился на пороге не один.

— Вот, нашёл нотариуса. Только, значит… другой это нотариус-то, - Тимофей, как всегда, мял шапку.

— Проходите, проходите, - я быстро зажгла свечу, указала на табуреты и посмотрела на мужчину, привезенного Тимофеем.

Тонкий, немолодой, но молодящийся, с шевелюрой соломенных волос, длинным носом и любопытными глазками. Он осмотрелся, присел, поставив на пол рядом с собой небольшой саквояж.

— Я Дмитрий Михайлович Оборонин. Городской нотариус. Ваш Тимофей весь день за мной хвостом ходил, в ноги падал, чтобы именно я приехал. А когда вечером ко мне домой заявился и супруге всю вашу историю рассказал, она мне велела ехать. А то, мол, на порог меня боле не пустит – он засмеялся и посмотрел на меня внимательно. — А вы и правда бледны и тощи. Болели?

— Болела, да только не по своей воле. Кормили меня кое-чем. Я вот и пример оставила, - я указала на котелок. — Яд не быстрый, наверное, хотели незаметно уморить. Может, сейчас и дозу увеличили, кто их знает. Проверять я не стала.

— Правильно. Бумаги у вас где? Раз приехал, надо брать быка за рога! – с важным видом нотариус вынул из внутреннего кармана пиджака очки и водрузил их на нос.

— Вот они, наши документы, - голос Кузи за моей спиной опять заставил вздрогнуть.

— Ой, разбудили мы тебя, - я хотела обнять мальчика и отвести в постель, пока взрослые решают серьёзные дела. Но он стоял с той самой коробкой в руках.

— Нет, все при мне смотрите, а я проверю, чтобы ни одна бумажка не пропала! – он поставил короб на стол и, втиснувшись между мной и Тимофеем, замер, когда нотариус запустил пальцы в его сокровищницу.

Рылся он долго, изучая каждую бумажонку. Я начала было уже паниковать. Но очередная папка содержала, по всей видимости, те самые нужные бумаги.

— Вот, - Дмитрий Михайлович вынул три листа и разложил их на столе. — Это документы на землю, на саму усадьбу и на деревню По-ги – баевка? – его удивление от названия я разделяла.

Глава 12

Если бы с нами не ехал Тимофей, спать бы я не стала точно: вера в людей, если и раньше не особо во мне горела, сейчас и вовсе чуть теплилась.

Ехали долго, в сыром предутреннем тумане, укрывшись с головами накидкой, найденной в моем гардеробе. Крыша тарантаса помогла бы при дожде, но сейчас не спасала. Когда мы остановились у ворот большого дома, меня мелко трясло во сне. Кузьма спал у меня на руках под плащом, посапывая и улыбаясь.

Ворота открыли так быстро, будто нас поджидали. И когда мы въехали во двор, я увидела свет на первом этаже большого двухэтажного дома.

На крыльцо вышла женщина средних лет с парой слуг. Те кинулись к нам, как только экипаж остановился перед крыльцом.

Я передала мальчика крепкому седовласому мужчине и торопливо сошла с подножки.

— О! Дорогая, вы же Алла, верно? – женщина протянула мне навстречу руки и, как только коснулась моей ладони, потянула внутрь. Мы почти пробежали коридор. Только когда она завела меня в небольшую, но уютную гостиную, я смогла расслабиться: там полыхал камин.

— С-спасибо вам. Да, я Алла, - ещё не зная, что говорить и делать, ответила и принялась рассматривать хозяйку.

Лет сорок, может, чуть больше. Несмотря на раннее утро, причёсана, не заспанна, на плечах толстый пуховый платок, под ним винного цвета платье без всяких финтифлюшек и воротничков.

— Идите сюда, садитесь, - она, так и не отпустив моей руки, притянула к креслу у камина, взяла с дивана шаль и накинула мне на грудь, укрыв с руками и ногами. – Замерзли? – женщина улыбалась так, словно я была её сестрой, которую она давно не видела.

— Сейчас уже лучше, - я не знала, как себя вести, но чувство благодарности, на мой взгляд, выражалось и раньше совершенно так же, как я привыкла в прошлой жизни. — Вы… Дмитрий Михайлович сказал, что именно вы настояли… вы же его супруга? – спохватившись, спросила я.

— Так и есть, милая. Я Елена Петровна, но прошу вас, называйте меня Еленой. Думаю, я буду вам хорошей подругой. А ежели вы станете называть меня по отчеству, то… чувствовать себя буду неуютно, - с мягкой улыбкой ответила женщина, присела в кресло рядом и, взяв со столика чайник, налила в чашку горячей жидкости. – Вот, угощайтесь, это чай с травами и сушеным кизилом.

— А… Кузя…

— О! Можете не беспокоиться. Он в вашей комнате, дорогая. Пейте, пока горячее. Мальчик спал в тепле, а вот вы… спина у вас просто ледяная.

— В нашей комнате? – я смотрела, как в ее голубых глазах пляшет отсвет огней из камина на выбившуюся из прически кудряшку цвета сырой соломы, и становилось все тревожнее и тревожнее: ну кто станет так уж истово спасать чужого?

— Да, я надеялась, что Митя послушает меня и увезет вас оттуда. Ваш Тимофей… – женщина улыбнулась, и на лице её появилось выражение то ли удивления, то ли гордости, — …ваш управляющий… он донимал моего супруга весь день на службе. А когда его оттуда выгнали, приехал к нашему дому и встал перед воротами на колени. Сказал, что и ночевать останется на дороге, коли стряпчий его не выслушает. Я услышала голоса на улице: его слуги пытались от ворот отогнать. И попросила рассказать мне.

— Вы… вы очень добры, Елена Пе… Елена. Вы просто спасли нас. Я несколько дней лежала без сознания, а когда пришла в себя… Понимаете, я мало что помню из последнего. Но теперь не сомневаюсь, что эти люди хотели нас убить, - выпалила я как на духу.

— Если бы мне когда-то тоже не помогли, я даже и не знаю, чем закончилась бы моя жизнь и жизнь моих детей, Аллочка. Мне было тридцать. После смерти мужа, оставившего нам, кроме долгов, свою умирающую мать, я встретила добрую женщину. Та поселила нас у себя, сообщив, что сын и не собирается жениться. А мои дети ей понравились. Теперь она моя свекровь, – завершила краткую историю своей жизни Елена.

— О! Значит, вы вышли замуж за того заядлого холостяка? – я улыбнулась, чувствуя, что начинаю проникаться к этой женщине совершенно новыми чувствами.

— Именно. Он получил место в Петербурге после учебы, но, приехав сюда десять лет назад, дабы навестить матушку, познакомился с нами и стал бывать дома чаще и чаще. Думаю, в этом есть заслуга моей спасительницы. Но вот мы вместе, и у нас подрастает общий сын. Теперь в этом доме четверо детей. Поэтому вам придётся пожить с сыном в одной комнате, – словно извиняясь, сообщила хозяйка.

В гостиную вошел мой спаситель, историю которого я теперь хорошо знала, и сообщил, что Тимофей устроен на конюшне, а нам всем стоит выспаться.

Я допила чай, и Елена проводила меня в комнату, которая оказалась смежной с кабинетом и, наверное, служила хозяину для отдыха, коли тот заработается.

— Я не стану мучить вас умыванием. Думаю, мы перенесём это на завтра, милая, – приобняв меня, Елена улыбнулась и оставила нас со спящим на кровати Кузей.

Я скинула платье, обувь и забралась под тёплое, мягкое, пахнущее мылом и травами одеяло. Обняла мальчика и провалилась в сон.

Разбудил меня Кузя. Сначала я и внимания не обратила, но когда полностью проснулась, заметила, что мальчик одет совсем не так, как ночью, когда мы, словно мыши с тонущего корабля, бежали из своего дома.

— Пора, мамочка, поднимайся. Елена Петровна велела тебя на завтрак привести. Хозяин уже уехал и сказал нам с Тимофеем после завтрака сразу ехать к нему.

— О! Откуда одежда? – уточнила я.

— Это одежда Бориса. Мы с ним все утро играли, потом меня его нянька мыть принялась, волосы чесать. Как с младенчиком прямо, – недовольно изрёк бывший барчонок, уж больно быстро перестроившийся на жизнь уличного огольяна.

— Ну ладно, поняла, – я поднялась, оделась и в поисках уборной встретила служанку. Она то и проводила меня в туалет, где настояла на помощи с прической.

Платье моё оказалось почищенным, высушенным, а обувь сверкала первозданной синью. Я и не думала, что эти мягкие туфли такого яркого цвета.

В столовой за огромным столом сидела Елена, подскочившая, как только я вошла, и указала на пожилую, сухую, как щепа, женщину лет семидесяти:

Глава 13

Город Николаевск – первый населенный пункт, который я увидела после попадания сюда. Чистые улицы. Или же просто ехали мы по самому центру. Каменные и деревянные дома, в которых по классике жанра на первых этажах были лавки: скобяная, кожевенная, с тканями и безделушками.

Сейчас все они были открыты. Кроме них было множество чайных или даже небольших «едален», как представил мне их Тимофей.

Здание, к которому мы свернули, стояло чуть поодаль от дороги. Когда подъехали к крыльцу, я ахнула: это было здание суда!

— О! А зачем нам в суд? – почему-то шёпотом спросила я у своего помощника.

— Дак… Дмитрий Михалыч тут служит. Он главный городской нотариус! – с некоторой даже гордостью ответил мой помощник.

— Значит, ты самого главного человека вытащил из дома и привёз ночью в наш глухой угол? – уже зная ответ, всё же спросила я.

— Денег предлагал, сколько запросит, Алла Кузьминишна. Обещал и лошадку, и коляску отдать, раз уж больше ничего на руках не было. И продал бы на рынке, ежели так бы не взял. Раз вы в себя пришли, надо было постараться. Кузьку я всегда успею себе забрать, но коли шанс был с мамкой ему пожить, надо до конца биться, - мне показалось или в уголках Тимофеевых глаз блеснули слезы?

Внутри на меня пахнуло запахом бумаги, газет и сургуча. По широкой и какой-то очень уж торжественной лестнице мы поднялись на второй этаж, где Тимофей, не озираясь, не вспоминая, уверенно подошёл к одной из массивных дверей и, постучав, приоткрыл.

— О! Прибыли? Проходите! – голос нашего спасителя я теперь узнала бы из тысячи.

Кроме хозяина кабинета, а он, судя по тому, что занимал место за большим столом, был именно хозяином кабинета, в углу за скромным столиком, заложенным горками бумаг, сидел ещё один: плюгавенький, небольшого росточка господин.

Я понимала, что это, скорее всего, секретарь. Прошла за Тимофеем и присела в указанное кресло напротив его стола.

— Виктор Лукьянович, пригласите к нам майора, что прибыл по моему запросу несколько минут назад. Он сейчас на балкончике курит с господином доктором. Пусть оба придут, - не приказал, а скорее попросил Дмитрий Михалыч своего помощника, и тот торопливо вышел.

— Дмитрий Михайлович, я и подумать не могла, что вы такой пост занимаете. У вас дел, наверное, невпроворот, а тут мы, - не зная, что ещё сказать, пробормотала я.

— Ну, дел, конечно, много, да вот мои женщины меня поедом съедят, ежели всё по порядку не устрою с вашим делом. Да и сам был в ужасе, когда узнал о происходящем. Этот ваш Иван Харитонов – тот ещё уж! Не одно дело провернул благодаря своей нахрапистости и терпению. В купцы первой гильдии метит, снабжает столицу маслом, да ещё и монополию просит на доставку его в кухню Его Величества! – Дмитрий Михайлович поднял палец.

— Значит, ему сейчас этот скандал совсем не на руку? – поняв, к чему ведет мой спаситель, спросила я.

— Да, но только мы таких прощать не должны, заминать ничего не имеем права. Таких надо подальше от столицы держать, а лучше всего в кандалах.

Когда я автоматически обернулась на открывшуюся дверь, чуть не уронила нижнюю челюсть себе на грудь. Да, грудь, конечно, по сравнению с моей прежней, так себе: детский сад. Но всё же!

Тот самый секретарь как раз пропускал в кабинет мужчину в форме, который, скорее всего, и был неким майором, и второго… Вот никогда у меня не было в жизни случая, как в кино: чтобы мурашки по телу, озноб под коленками и в горле сухость. Этот доктор выглядел так, словно сошел или с иконы, или с афиши, на которой изображен Ален Делон в молодости.

Взгляд с поволокой, точеный нос, как по лекалу выведенные губы, синие, словно сапфиры, глаза. Даже причёска его будто дополняла весь этот ансамбль идеальных черт. Всегда завораживали темноволосые мужчины со светлыми глазами.

— Господа, это Алла Кузьминична Алябьева, вдова известного в узких кругах помещика Алябьева. И ей нужна ваша помощь. Прошу долго ее не держать, поскольку здоровье её оставляет желать лучшего. Рассказ послушайте оба. Там для каждого из вас будет информация. А потом, Сергей Иваныч, - хозяин кабинета мотнул подбородком в сторону полицейского, - вы вернитесь ко мне. Я все подпишу. Сам забирал их из усадьбы. А вы, Иван Ильич, осмотрите Аллу Кузьминичну. Мы кабинет покинем для этого.

Все согласно кивнули, и мужчины присели на диван.

Я, стараясь не привирать, рассказала всё, что помнила и что рассказывал мне Кузьма. А потом добавила и рассказ Марьи о том, что горшок с супом купчиха всегда доставляла в дом сама. Не забыла упомянуть про Кузьку, который первым понял, что с обедами с барского стола не все так просто, и бросил есть, тоже рассказала.

Майор что-то в процессе записывал, а доктор просто кивал, иногда прикрывая глаза, словно искал у себя в памяти что-то необходимое ему. Когда я рассказ завершила, Дмитрий Михалыч вывел майора и своего секретаря из кабинета, предоставив его нам с доктором.

Я пялилась в его васильковые глаза и ждала указаний.

— Прилягте на диван, Алла Кузьминична. Мне нужно пальпировать ваш живот. Болей нет?

— Нет, доктор. Болей нет. Есть слабость, но сейчас уже не такая, как три дня назад. А в день, когда в себя пришла, словно и не чувствовала желудка вовсе. Знаете, как после… - как я остановилась и не произнесла это зловещее «альмагель», я не знаю. Но чувствовала тогда внутри и правда что-то похожее. Ощущение, что желудок вроде как заморожен.

— Как после проглоченного ненароком льда? – уточнил эскулап, благо, не заподозривший ничего этакого.

— Именно! – я благодарно выдохнула.

— Мне все понятно. А Дмитрий ещё рассказывал, что от вас тот самый супец привез. Я его проверю. Тогда уж точно эти двое поедут на рудники за Сибирь, - он с серьёзным видом давил на мой тощий, практически прилипший к спине живот и сводил брови.

— Со мной всё хорошо будет? – уточнила я.

— Будет, но ни вина, ни кофе вам пить долго не следует, сударыня. Может и пару годков. Танины сейчас вам ни к чему! А компоты, кисели, отвары из ягод шиповника – самое то. Вовремя вы начали отвергать пищу: не успел организм пропитаться этой дрянью. Вставайте и можете быть свободны. Пару дней нашему патологоанатому потребуется, чтобы с супом разобраться. А там можно будет и ехать за вашими обидчиками. А это уже организует Сергей Иваныч! – доктор помог мне подняться и со скучающим, как и до этого, видом пошёл к двери.

Глава 14

Хозяйка дома Екатерина Ивановна, мать нашего защитника, оказалась женщиной удивительной: мало того, что она была, на мой взгляд, достаточно современной даже для того времени, из которого я пришла, здесь она чувствовала себя как рыба в воде.

Да, я тоже не робкого десятка и, в своём зрелом возрасте понимала, что позволить себе могу многое. Но она удивляла меня всё больше и больше.

— Деточка, вот приедете вы, выгоните из дома этих захватчиков, и что дальше? – спросила она за ужином накануне нашего утреннего отъезда. Дмитрий с супругой пытались остановить матушку, мол, не стоит так давить на нас. Но выражение лица сказало за нее без слов.

— Я-аа… наверное, в первое время мне стоит посчитать убытки, понять, чем мы владеем и исходить из этого, - вполне искренне ответила я.

— Это правильно, милая, но ведь нужны средства на содержание усадьбы, слуг… да и деревенька… – она задумалась, словно переживала сейчас куда сильнее меня о нашем будущем.

— Да, верно. Надеюсь, что в доме остались ценные вещи и на первое время нам хватит, - снова озвучила я идеи, бродившие в моей голове которую ночь подряд, как квас на солнце. Странная штука — жизнь. Вчера я просто хотела вернуть усадьбу, а сегодня понимаю, что это всё – не решение проблемы.

— Так вот к чему я всё это спрашиваю, - женщина приложила салфетку к губам, а потом, отложив столовые приборы, облокотилась о стол и продолжила: – Нужно подобрать мужа, милая Алла. Вы ведь никогда не вели хозяйства, да и за мальцом нужен глаз да глаз, а няньки тут уже не справятся. Да и дело не в вас, милочка. Паренёк привык к мужскому воспитанию. Это я за пару дней хорошо в нём увидела. Не подумайте, что вам в укор заметила. Это и хорошо, что он с отцом был близок, – она глянула на мальчишек, строящих у окна что-то вроде крепости из деревянных кубиков.

— Я подумаю, уважаемая Екатерина Ивановна. Мне бы на место попасть, а там уже… я не сдамся без боя. Но замужество пока лучше отложить. Год всего со смерти мужа. И не хочется особо, и не очень красиво, - я старалась отвечать уверенно, тоном, к которому вряд ли захочется что-то добавить, но собеседница, оказалось, из тех, кто, если что-то начал, закончит обязательно.

— Как вам наш доктор?

— Иван Ильич? – я моментально вспомнила вчерашнего «Алена Делона».

— Он!

— Матушка, не стоит вот так. У Аллы сейчас совсем иные заботы, прошу… – начал, было нотариус, но та лишь подняла ладонь, и сын замолк, видимо, не желая получить новую дискуссию.

— Вижу, щёки ваши порозовели при упоминании о докторе. Значит понравился. Но это ничуть не удивительно – Иван милейший человек. И станет прекрасным отцом Кузьме. Да ещё и передаст ему врачебное дело! – она подняла указательный палец вверх, снова давая понять, что информация эта сверхважна.

— Я подумаю. Но сначала всё же разберусь с усадьбой, – я улыбнулась, убрала с коленей салфетку на стол, что означало окончание ужина с моей стороны. – Прошу меня извинить, но нам пора спать. Завтра, думаю, будет не самый простой день для нас, - я поднялась и, обведя всех взглядом, вышла из комнаты, прихватив недовольного Кузьму.

Да, может, и не стоило вот так заканчивать вечер в семье, которая буквально спасла нас, но та, прежняя Алла во мне вот-вот начала бы ставить на место «благодетельницу», решившую заняться параллельно сводничеством.

Из дома, приютившего нас на пару дней, мы выехали раным-рано. Кроме нашего экипажа, куда сел и Дмитрий, следом ехал ещё один с Сергеем Иванычем, тем самым неразговорчивым майором. С ним ехала пара полицейских, на случай, если кто-то вздумает помешать аресту.

Я же мечтала скорее прибыть на место и с радостью увидеть, как эти твари покинут наш дом. И не просто уйдут в туман, а в кандалах пешком побегут за экипажем с полицейскими. Кровожадной я не была, но сейчас крови хотелось больше, чем денег.

Судя по нашей скорости, Тимофей тоже мечтал о расплате. Поэтому дорога заняла часа три, не больше, как мне показалось.

Поле на подъезде к усадьбе использовалось для корма скота, как сообщил Тимофей. И коровки, гуляющие на только-только пробившейся травке, оборачивались вслед нашему кортежу, как и мальчишки, пасущие их.

— А поле чье? – автоматом спросила я и улыбнулась, вспомнив сказку и ответ на этот вопрос в духе: «маркиза, маркиза, маркиза Карабаса».

— Поле ваше, да только оно отдано соседям в аренду, - ответил управляющий.

— А деревня эта… Погибаевка. Она где?

— Пешком до часа идти. Но здесь тоже пасли скот из деревни. Луг хороший: Алексей Романыч год назад его хорошей травой засеял. Тут и мятлик, и клевер. Поле оставили специально, чтобы, когда у деревни траву всю выедят, можно было гнать стадо сюда.

— Значит ли это, Дмитрий Михайлович, что аренда больше не будет действительной? Ведь не я заключала договор, - спросила я у нотариуса, внимательно рассматривающего заливной луг.

— Верно, да только вряд ли что-то вернется хозяину этого скота. Заплатил он, вероятно, немало. И отношения с вами будут, мягко сказать, не самыми добрососедскими, - он покусал губу, видимо, прикидывая урон.

— Мне с ними детей не крестить, коли так. Ну да ладно, будет день, будет пища, - смирилась я и уставилась в горизонт, где за леском вот-вот должна была появиться усадьба, как обещал наш верный управляющий. Кузька дремал, сидя на козлах рядом с возничим, разморившийся на весеннем солнышке. А тот придерживал его за плечико.

Суета вокруг нашего дома говорила об начавшемся обеде: слуги суетились на заднем дворе, то выбегая, то забегая обратно в дом. Но когда увидели наш кортеж, все встали как вкопанные, всматривались, приложив ладони ко лбам. Вот тут-то мы и притормозили, пропустив вперед экипаж полиции.

Сергей Иваныч бодро спрыгнул и направился к дому. За ним последовали его помощники. Мы не выходили из экипажа, как велел нам Дмитрий Михайлович, тоже поспешивший со своим портфелем за ними.

Кузя проснулся и рвался в бой, но я забрала его у Тимофея и, усадив на колени, приказала просто тихо смотреть. В груди горела жажда мести. Надеялась я только на то, что процесс не будет быстрым. Слёзы Ульяны, понявшей, что она натворила, я ждала больше всего.

Глава 15

Когда экипаж полиции и наш выехали со двора, я на минуту словно увидела всё происходящее со стороны. И вспомнила слова матери нотариуса. И что дальше? Огляделась и замерла: на меня смотрели пятнадцать пар глаз. Все эти слуги из усадьбы словно спрашивали: «а что теперь?».

Кузьма вразвалочку, с видом победителя и несокрушимого героя уже поднимался на крыльцо.

— Алла Кузьминишна, дорогая, идёмте. Там и обед уже можно накрывать! – вывела меня из раздумий Мария. Хорошо, я хоть с ней уже знакома. Но ведь были здесь и люди купца. Как понять: кто свой, а кто чужой?

— Мария, вели всем, кто пришёл с купцом, уходить, - коротко ответила я и на ватных ногах проследовала за мальчиком. Приятно было видеть Кузю в чистой и аккуратной одежде, причесанным, умытым. Но всё равно он будто всегда до этого момента был нищим пострелёнком. Неужели год жизни так сильно его переменил?

А потом вспомнила, что лет-то ему всего ничего, и только последние пару лет он был достаточно взрослым, чтобы серьезно воспринимать действительность. А ещё и шок, пережитый за последний год. Мальчишка явно уже не планировал вернуться в свой дом и жить прежней жизнью.

Чисто натёртый паркет в прихожей и большом зале с лестницей заставил остановиться. Захотелось снять обувь. Пара диванов здесь стояли как-то совсем криво, кресло было перевёрнуто, вещи разбросаны, а большая портьера на окне сорвана с колец и висела сейчас на последних двух.

— Вишь, чего она сотворила! Держалась до последнего, - ответила Мария, наблюдая за моим взглядом. – Ну, это мы уберем. Это не беда. Идемте, вы же с дороги. Слава Богу, всё решилось, и вы вернулись, - девушка указывала на распахнутые двери слева.

За ними оказалась столовая. Длинный стол, бежевая скатерть, расставленные тарелки и корзинки с хлебом. Семья собиралась обедать. Вспомнилась нянька, выбежавшая с двумя карапузами на руках. Их тоже посадили в экипаж. Но во всей этой катавасии они не плакали, а только, вылупив глазёнки, смотрели на орущую мать.

— Поесть пора, - выдал Кузьма и, обойдя стол, присел на выбранный стул. Он заметил, что я замешкалась. – Вот, напротив меня… мы всегда так сидели, матушка. А папа здесь, - он указал на место в торце.

Хозяин дома раньше сидел лицом к двери, спиной к роскошному камину. Жена и сын по обе его руки. Но за столом можно было уместить человек двадцать, не меньше.

Я присела туда, куда указал мальчик, и осмотрелась: тарелки с подтарелочниками, накрахмаленные салфетки, столовое серебро, пышные булки, запах которых щекотал ноздри, в корзинке под тонким полотенцем.

— Алёна, подавай, - крикнула Мария в боковую дверь, и в тот же момент пухлая, как сдобное тесто, женщина в белоснежном переднике вышла с супницей к столу.

Мне казалось, она что-то хотела сказать, но сдерживалась.

— Алёна, ты не молчи. День сегодня, видишь, какой? Вижу ведь: ты что-то хочешь нам рассказать, - подбодрила я кухарку и словом, и взглядом, пока та разливала по тарелкам наваристое рагу. Для супа это блюдо было слишком густым.

— Ой, Алла Кузьминична, как же мы все рады, что вы вернулись. Когда пропали, я всю ночь не спала. Мужиков отправляли искать, но вас и след простыл. Эта змеюка Ульяна кричала, что вы сбежали и экипаж украли. Но мы-то знали, что Тимофей раньше уехал! Вот и боялись, что это они вас…

— Что? – поторопила я ее с продолжением.

— Ну, или утопили, или ещё чего, - закончила она и выдохнула.

— А чего же не отправили кого-нибудь за городовым или кто тут ближайший? Так и сидели бы, воды в рот набрав? А пока я болела? Неужели не поняли, что беда пришла в дом? Родственников найти не догадались? – видимо, понесло меня в этот момент, потому что не могла больше молчать.

— Ой, матушка, да нас ведь на ночь закрывал их обормот Стёпка. Прямо замок вешал на крыло, - Алёна стояла, вылупив на меня глаза.

— А окон в вашем крыле нет? – я понимала, что все они боялись. И как она сейчас улыбается мне, улыбалась и Ульяне. Надо бы понять, крепостные они или нет. Да и поняв, вряд ли сразу разберу что к чему.

Оставшись вдвоём с моим новым сыном, наслаждалась вкусной едой в незнакомом ещё, но уже тоже моём доме и заставляла себя расслабиться. Как говорится: «проблемы надо решать по мере их поступления». Надеялась я только на то, что с основной проблемой мы справились. Но мой чёртов характер, мой максимализм и привычка контролировать все процессы, влияющие на мою жизнь, заставляли мозг работать даже за чаем с булками, которые мы щедро намазывали маслом и вареньем.

— Ты только не переживай, матушка, а то снова заболеешь, - выдал Кузя, наверное, заметив мое настроение. - Вот Тимошка наш вернётся, мы и разберёмся во всём, а после еды я тебе комнату твою покажу. Марии я уже приказал убрать там всё. Чтобы духу этой Ульяны там не осталось. Она ведь твою комнату заняла! – важно закончил мальчишка.

— Да не переживаю, милый. Просто думаю о том, как нам с тобой хлеб добывать. И вот ещё… почему твой отец только по поводу Погибаевки так расстарался. Аж в наследстве прописал, что продать её нельзя. Усадьба, понятно. А чего в этой деревушке такого важного-то?

— Я того не знаю, мам. Слышал от него, что нянька, которая его вырастила, из той деревни. Может, из-за неё? – рассуждал Кузя по-взрослому, но логики я в его ответе все равно не нашла.

Оставалось дожидаться Тимофея и надеяться, что он точно всё знает. Ну, или хотя бы слышал чего о том месте.

Моя комната оказалась на втором этаже, через стенку от Кузиной. Сначала он показал мне свою, где девки как раз заканчивали уборку. Жили в его комнате, вероятно, дети наших «друзей и благодетелей». Пахло здесь детьми, молоком, пеленками. Кровать Кузьмы была немалой, но жёсткой. Это я поняла, присев на краешек, пока он проверял ящик стола, перебирал книги, бумагу.

— Это тоже твоё? – стараясь не удивляться особо, спросила я.

— Конечно. И книжки, что отец дарил, и листы с занятий. Только всё разбирать придётся. Видишь, какой разор, – он вынимал из ящика всё, что там было, и раскладывал на столе.

Глава 16

— Ой, барыня, матушка, чего стряслось-то? – громко шептала, толкая меня в плечо, Мария.

— Фух, приснились ужасы, - ответила я, сев. – Не надо под вечер спать, - глянув в окно, поняла, что солнце уже на закате. – Тимофей вернулся?

— Нет ишшо, - все так же шёпотом ответила прислуга.

— А ты чего прискакала? – мне не особо понравилось, что в комнату ко мне ворваться может любой.

— Дык… а как, барыня, вы ить белугой верешшали!

— И то правда, сама проснулась от своего крика. Чаем напоишь? – я встала, понимая, что выспалась и ночью придется смотреть в потолок. Телевизоров ещё не придумали, как и кроссвордов.

Показавшаяся сначала огромной, сейчас, в свете свечей столовая выглядела уютно: два подсвечника на дальнем конце стола справлялись с освещением не особо, но в ореол попадали три высоких стула с высокими спинками, камин и картина над ним.

«И почему я не придала ей никакого значения?» - пронеслось в голове, глядя на портрет молодой пары. Здесь хорошо бы смотрелось изображение в рост, как я часто видела в фильмах, но то ли у хозяина денег на такой не было, то ли по его задумке картина не должна была быть огромной. Сантиметров сорок, наверное, на шестьдесят. Мужчина с рыжеватыми волосами, веснушками, как у мальчишки, и голубыми глазами не улыбался, но его глаза всё равно светились смехом. А девушка наоборот: хоть уголки ее губ были приподняты, глаза оставались пустыми, словно она была погружена в раздумья, представляла, что не здесь.

— Убрать все-таки, барыня? - спросила вошедшая Мария.

— Кого? – я обернулась, не поняв, что она имеет в виду.

— Картинку. Вы перед тем как во флигелёк переехать, говорили, что надобно ее в сарай отнести, чтобы здесь не висела и сердце вам не рвала.

— Нет, не надо. Пусть висит, а то за ней, поди, пятно останется. Обои-то выгорают, - на автомате ответила я и присела на то место, где днём обедала.

К чаю прилагались булочки и два вида варенья.

— Хорошо хоть эти убивцы сюды к нам навезли всего, а то и подать бы нечего было, - мимоходом сообщила Мария.

Я держалась, чтобы не задать глупые и неуместные для прислуги вопросы. У меня прямо ладони чесались и сидеть не могла ровно от незнания, непонимания и любопытства. Но Мария была из тех, кто скорее панику поднимет, коли узнает, что барыня память потеряла. Нужен был Тимофей, и я планировала его дождаться.

— А Кузьма спит?

— А как же! Намаялся барин. Кое-как мыться заставили. А он, знай, кричал, что в том доме у нотариуса его аж два раза уже мыли — и теперь можно месяц воду не трогать. Но всё же отмыли. Вещи все его мы на место перенесли. Благо, Ульяна решила, что детки подрастут и им одёжа пойдет, а так бы и её продала. Ваши-то платья почти все на рынок свезли, да по бесценку отдали. На ейную фигуру в этом доме только полости медвежьи бы налезли. Раскормлена, как корова, - бормотала Мария, сообщая мне хоть что-то.

— А ты расскажи, что тут без нас творилось, - указав ей на стул напротив, попросила я и велела налить себе чаю.

Мария вылупила глаза и замерла, но я повторила приказ громче и тоном, который возражений не терпел. Мария присела на уголочек стула, а вот за кружкой для себя идти отказалась.

— Дык чего тут рассказывать. Я ведь приходила к вам, говорила…

— А я умирала тогда отравленная, ждала, что вы куда надо сообщите. А вы давай вражинам прислуживать, - чувство вины этой девке не помешает, а вот старания в решении вопроса добавит.

— Не гневись, барыня. Боялись мы страшенно. И чичас ещё боимся. Эти варнаки, люд, что с ими пришёл, ушли, как мы их погнали. Алёна вот догадалась: сразу замки поменяла на кладовых, да парнишек поставила у ледника, чтобы еду не отравили. А вдруг вернутся ночью?

Страхи этой девки были вполне оправданы. Но, если задуматься, Харитоновы остались совсем ни с чем, а их служки больше ничего и не получат, если вздумают нам вредить. Вот не верилось мне, что кто-то из них прямо адски мстить станет. Как не верилось и в то, что люди их любили.

— Пусть несколько дней бдят, - согласилась я. — Мужиков наших сколько в усадьбе?

— С Тимофеем трое сейчас. Они мужиков-то в первую очередь по деревням отправили, понимали, что верная хозяйке сила тут не нужна. А Тимофея оставили, потому что тот в дурака играл…

— Это как? – я свела брови, не понимая, о чём говорит Мария.

— Да улыбался им, как дурной, радовался вслух, что наконец-то годные хозяева в усадьбе, обещал с посевной помогать, рассказать, где лучше рожь сеять весной, а где гречиху.

— Точно играл? – зачем-то спросила я. Глупый был вопрос. После того как он на коленях в городе у дома нотариуса стоял, прося нас защитить.

— Точнёхонько. И нас улыбаться заставлял. Давно хотел в город ехать, просить за вас, да только потом сник: вы ведь совсем от всего отказывались. Ну, он тогда на Кузьму перекинулся своей заботой. Следил за ним, как коршун. Себя винил, что за вами не усмотрел, предал, значит, память барина.

— Любил Тимофей хозяина? – тихо спросила я, глянув на портрет. Мужчина на нём однозначно с трудом сдерживал улыбку. Наверное, принято было мужикам на таких картинках быть строгими, а этот строгости вообще не имел.

— Любил. Шибко любил. Считай, Лексей Романыч его за брата почти считал. Когда батюшка Лексея Романыча цыганенка из болотины вытащил, да в усадьбу привез, тот без сил был совсем. Отмыли, лечили да на конный двор пристроили. А Лексей Романыч, хоть и младше его был сильно, опекал его, как брата.

— А своих братьев… – аккуратно и тихо спросила я.

— Дак вы ведь знаете, что свои-то братья старшие померли зимой на заимке. Замерзли. Лешаки какие-то заезжие погубили старших, – Мария тяжело вздохнула.

Марии было лет двадцать, но историю хозяев она хорошо знала, что неудивительно: поди, и ее родители тут жили, и бабки с дедками. Крестьяне ведь крепостными были несколько поколений.

— А моей родне почему не сообщили? – снова аккуратно спросила я.

Глава 17

Тимофей вернулся поздно ночью. Мария, хоть я её и просила, будить меня не стала. Да, любовь и забота к своим опекунам здесь куда сильнее послушания.

Ругать девушку я не стала, но посмотрела на неё грозно. Да и сообщила о возвращении управляющего она только за завтраком, когда я спросила.

— Ну, теперь заживём как баре! – выдохнул Кузьма, обмакивая блин в варенье, а потом в сметану.

— А раньше не жили? Вроде, мы и есть «баре», - хмыкнув, ответила я, торопясь поскорее закончить с едой. Аппетита не было. Хотелось быстрее покончить с вопросами, накопившимися в голове.

Я помнила из книг, да и со слов бабушки моей, что в деревне один весенний день кормит зимний месяц. Хозяйственником крепким я никогда не была, но теперь у меня были обязанности. Делать что-то для себя лично никогда не умела, а если появлялись подопечные, вдруг откуда-то появлялись силы и возможности, не говоря о напористости.

Тимофей, несмотря на тяжелый день накануне и бессонную ночь, уже руководил во дворе: отчитывал мужика за плохо вычищенную конюшню.

Там я его и застала. Не торопилась себя обозначить, медленно брела по загону, в котором по разным стойлам обитали лошади. Я насчитала шесть. Подумала, что если здесь есть лошади Харитоновых, то надо постараться оставить их себе. За моральный ущерб, как минимум.

— О! Барыня, вы сегодня даже посвежели, порозовели, - управляющий расплылся в улыбке, заметив меня. Снял шапку и, как всегда, схватив ее обеими руками, мял. Я решила, что это некое выражение уважения ко мне.

— Да. И всё благодаря тебе, Тимофей, – совершенно искренне ответила я. — Любого в этом доме возьми – никто не побежал за помощью,- я отметила, что мужик, на которого орал Тимофей, под шумок скрылся с глаз, и мы остались одни.

— А вы тут чего? Не ходите, плохо убрано, свежую солому не рассыпали. Все в дом принесёте, – засуетился он, указывая на выход.

— А я специально сама пришла, давай присядем, разговор есть.

Осмотревшись, нашла в разных углах грубо сколоченные табуреты. Тимофей отследил мой взгляд и быстро принёс пару.

— Хорошо, конечно, что усадьба вернулась, да только это ведь не всё, правильно? Ты один знаешь, что память у меня теперь дырявая. Что-то вспомнила, а что-то как в тумане ещё. Весна уже. Чего полагается сейчас? Пахать? Сеять? – не зная, как разъяснить мужику мои заботы, я перебирала из головы подходящие действия, старалась не воткнуть неуместное: «косить».

— Погибаевка ужо начали! – засомневавшись, но после моего жеста он присел. — Я вчера заехал попутно. Хоть и поздно уже, но старшего нашёл. Они как раз там собирались в усадьбу идти, узнавать, почему никто приказа не даёт. А как узнали, что Харитоновых забрали, так всю деревню подняли, чтобы хорошие новости сообщить! Пахать сегодня вышли, думаю. Дня три-четыре уйдёт на это.

— А у нас, получается, земля только в Погибаевке? – уточнила я

— Теперь так. Но нам хватит. Продавать, конечно, нечего будет, да и соломы маловато. Покупать придётся…

— Тимофей, ты мне вот что объясни… – я не знала, как донести до него свои мысли, но решила говорить прямо: - Почему супруг именно Погибаевку прописал в наследстве, как непродаваемую деревню? Вот всё остальные, мол, продавайте сколько хотите, а эту деревню не трожьте!

— Хм, - он наконец отпустил одной рукой свою спасительную шапку и почесал густую черную шевелюру. — Земли там хорошие, угодья, сытные для скота, да и люди уже сколько поколений, считай, с Алябьевыми… Не знаю, барыня. Может, любилась ему деревня та? Я никакой тайны в том не вижу.

— Ладно, если чего вспомнишь… может, он там планировал что? – я надеялась этот вопрос решить сегодня, чтобы карты были на руках. Но, по всей видимости, выходило, что это бзик такой был у моего супруга. Чуда не произошло. Никаких там изумрудов Алябьев не нашёл. Или просто не говорил ничего управляющему? Тогда кому? Умер ведь не в один день, не скончался скоропостижно. Кто-то должен знать. Или, правда, просто по душе ему была та деревня…

Мария с Алёной оказались самыми шустрыми в поместье. Если Тимофей управлял мужиками, не влезая в женские домашние дела, то эти две девки споро управлялись с бабьём. В этом я уверилась за пару дней. Достаточно было просто понаблюдать. Еле себя держала, чтобы по привычке не построить всех и новые указания не дать. Только потом остановилась и приказала себе же: «они тут без тебя годы и годы существовали. Без телефонов, прогноза погоды и врачей. А значит, знают поболе тебя. Понаблюдай пока, советов не давай.».

Кузьма как-то в дом пришел с девчушкой из обслуги. Я, сидя после обеда в гостиной в кресле и решая, что делать сегодня, услышала шепотки. Сделала вид, что задремала. Парочка прошмыгнула за спиной в сторону столовой. Там минут пять пробыли, и на обратном их пути я уже стояла в дверях. Алёна в это время пошла рыбу принимать у пацанят, что за неё отвечали и удили ежедневно. Рыба шла с икрой, сытая, крупная.

— Ой, матушка, а мы тихохонько, чтобы не будить. Неужто нашумели так? – пялил на меня глаза Кузьма.

К слову, паренек и дня не продержался, чтобы не переодеться в поношенное. Нашёл где-то свой старый картуз, подаренный, видимо, взрослым, поскольку на затылке был грубо стянут суровой ниткой, чтобы не съезжал на глаза.

— А это кто? – я с любопытством рассматривала «подругу»: выше на пару голов, тощая, как щепка, но щекастая при этом всём, испуганная, как мышь, сидящая в бочке, открытой хозяйкой.

— Это Прасковея, нашей прачки дочка. Она шить знаешь, как умеет? Залюбуисси! Стежок к стежку… – Кузьма пел соловьем, причём использовал крестьянскую речь, будто специально. А при всём этом за спину прятал узелок немалый.

Девка, покрытая платком, пучила на меня глаза и… икала.

— Оставь скарб-то, принеси подружке своей воды, жених! – серьезно сказала я.

— Ой, да она не шибко-то балована, на улице попьёт, – Кузя явно торопился выйти из дома и сейчас свободной рукой подталкивал Прасковью ко мне, надеясь, видимо, что в момент, когда я отойду, они проскочат и все решится.

Глава 18

Расспрашивать детей о положении дел в деревне с упадническим названием было глупо и жестоко. А ещё глупее было взращивать в себе революционное настроение раньше революционеров – победить всех у меня не получится. Значит, надо решать проблему этой самой деревни, а не всего мирового уклада.

— Тимофей, а ты почему не рассказал, что в деревне голод? – гаркнула я, да так, что мужик чуть с ног не свалился.

— А как чичас иначе, барыня? Весна! Да у них ещё и запасы все выгребли. Раньше они хоть из семян могли разжиться, а теперь…

— А теперь? Запас этот в усадьбе? Где? – я не собиралась стоять тут и предаваться любованию природой, хоть и было за что глазу зацепиться: яблони, скорее всего, не сортовые, а что-то типа ранеток, только-только расправляли листья. И пахло этой клейковиной, пробивающейся травкой, навозом, в общем, пахло зарождением нового.

— Тута, – Тимофей опять начал мять в руках шапку и переступать с ноги на ногу. – В амбаре, как всегда. Чичас, правда, с горкой, ведь раньше это в деревне все лежало, а как сеять начнем, повезём, – он моргал, не понимая, в чём проблема.

— А коровы? Там в деревне коровы есть?

— А как же? Молоко и сметана, сыворотка, масло – все из деревни!

— Поехали в Погибаевку вашу, – приказала я.

— Нашу? – не понимая, переспросил управляющий.

— Нашу, нашу, мил человек. Мы сейчас все в одной лодке, друг мой Тимофей. Коли народ с голоду пухнуть начнёт, и мы тут не долго, знаешь ли… проваландаемся.

По дороге подсадили Кузьму и Парашку, как по-простому называли девчушку. Котомку, что собрал в кухне Кузя, она прижимала к сердцу, а в глаза мне смотреть боялась.

Я думала о том, что из деревни отправляют молоко, когда у самих дети от голода пухнут.

— Прасковья, а ты деревню хорошо знаешь? – я решила просто отвлечь девочку. – Сколько домов в деревне?

— Три дюжины, да только в некоторых одни старики остались, - скоро, не думая, ответила девочка.

«Так, дюжина это получается двенадцать? Значит, тридцать шесть выходит?» - быстро я искала ответы у себя в голове.

— А сколько мужиков в деревне? – не отстала я.

— Ой, барыня, я так и не скажу сразу. Зимой кто-то, может, помер.

— Тимофей, ты ответишь? – обратилась я к опустившему плечи Тимофею. Он явно не понимал, что такого случилось, что я, как пчелами покусанная, решила ехать в деревню. Не бабское дело, и уж тем более не барыне про это думать. Сидеть с книжкой или с вышивкой — её дело.

— Три десятка могутных ишшо, остальные или старики, или мальчишки. Но десяток можно считать за работяг хороших.

— Значит, сорок примерно, так? А коров сколько?

— Коров голов двадцать…

— И все доятся? – несколько опупела я.

— Да, это дойные. Тёлок больше, а первотёлок пока не считаем, их молоко почти все телятам идет, – отвечал он спокойно. И это тоже меня успокоило: хозяйство мужик знает.

— Значит, телят молоком кормят, а дети с голода мрут? – не выдержала я и озвучила свое переживание.

— В деревне есть бабка одна, так вот она больше меня знает. Старостой ее дед значится. Но там всем она заправляет. Дед только разговоры говорит. Правда, хорошо чует, когда пахать, когда сеять, какой год будет, какие луга под пар оставить. Но Сыриха головастая баба. К ним и поедем сначала, - почему-то перевёл тему разговора Тимофей. Мне показалось, он имел в виду, что именно они там многое решают.

Деревня открылась взору часа через полтора нашей неспешной дороги. И я открыла рот: речка, словно опоясывающая гору, а между ними одной улицей, как игрушечные домики в ряд. Все окна на реку, а за домами огороды.

Поля, как я поняла, находились за рекой, и там было пониже. Если речка разливалась весной, то дома не топила, а топила именно эти поля. По берегу на той и другой стороне — берёзы, перемежающиеся кустами. Наверное, рябина, калина и черемуха: такие я видела в деревнях возле рек. Особенно красиво было осенью, когда желтые, красные, палевые листья, словно костры, горели в закатном солнце.

— Огибаевка, – пробормотала я. – Слышь, Тимофей, деревня ведь гору огибает, и правда. Огибаевка ей название, а не Погибаевка, – уверенно заявила я.

— Может, и так, да только все ее Погибаевкой зовут.

— Ты бы лошадь назвал Умираловкой?

— Не-ет, барыня, ты чего же? Как можно? – Тимофей даже обернулся.

— Вот так и с деревней. Назовешь плохо, так она и жить будет плохо, понимаешь?

— Велите название поменять? – он относился ко мне как к взбалмошной бабе. Да, бабе-барыне, но всё равно бабе. И мне плевать было, что он думает в эти минуты.

— Велю. С этого дня называть ее только Огибаевка, понятно? Прошка, ты тоже там своим скажи, мол, барыня велела: больше никакой Погибаевки. Никто не погибнет больше. Ясно?

Тимофей что-то бурчал вроде: ваша деревня – вам и называть. А Параша часто-часто кивала головой, мол, обязательно донесу!

Бабкой Сырихой оказалась женщина лет сорока. Мне даже спросить пришлось у старухи, сидящей у её постели, сколько лет умирающей.

Да, я дала бы лет шестьдесят. Но все равно, баба со здоровенными руками, лежащими на лоскутном одеяле, щекастая, как младенец, со вздымающейся, словно кузнечные меха, грудью, никак не походила на бабку.

— Значит, умираете, уважаемая? – спросила я громко.

Умирающая распахнула глаза и, увидев меня, снова их закрыла. Даже зажмурилась, вроде как нет её, тюти, понимаете?

— Умирает горлица, - прошамкала старуха, сидящая рядом.

— Сколько годков-то ей? – уточнила я, присев на табурет, поднесённый мужиком, тоже непонятного возраста, но сильным, высоким, с богатой седой шевелюрой.

— Сорок…. Шесь, может, али семь, – долго подумав, ответила бабка.

— А смерть ждёте от чего? От голоду? У нас тут поветрие такое, что ли?

— Сердце, говорит, лопает от горя. Рвётся на куски, – старуха тоже оказалась весьма удивительной, говорливой и всезнающей.

— Так кто здесь Сыриха? – зычно крикнула я, встав. Да не рассчитала, и табурет отлетел назад, к печи.