Иван да Любава, или Кто в доме хозяин?

Глава 1

Голова не просто болела, она трещала как после сильнейшего похмелья. Иван решил бы, что перебрал вчера в баре или до сих пор не отошел от вечеринки по случаю завершения операции по поимке местного авторитета, но дело явно обстояло иначе. Он хорошо помнил, как добрался до дома, как кто-то окликнул его, и больше ничего, темнота.

Иван протянул руку, провел по волосам, наткнулся на порядочную шишку. Неужели поскользнулся и упал? Вот угораздило! Самое неприятное, что никто не подойдет, не предложит помощь. На улице уже темно, редкие прохожие скорее примут его за пьяницу, чем увидят в нем стража правопорядка. Впрочем, он и сам таковым себя не считал, потому и бросил юридический, отказался от теплого места и незаслуженных погон. Отчим, конечно, был в ярости, мать назвала неблагодарным и запретила появляться на пороге дома, пока бестолковый сын не одумается.

Сын не одумался. Отслужил в армии, вернувшись, пошел работать участковым, снял комнату у старушки в частном секторе. Правда, он съехал полгода назад. Неудобно было приводить туда девушек. Сейчас, кажется, снова оказался перед домом Зинаиды Львовны. Судя по тому, что под левой рукой не асфальт, а какие-то растения, упал прямо в клумбу. Ох, и влетит ему за это от хозяйки! Она эти кустики холит и лелеет как родных детей, которых у нее никогда не было. Иван не переживал. Он умел найти подход к женщинам: принести что-то вкусное, помочь по хозяйству, послушать истории о жизни и дело сделано, прощение получено.

Парень перевернулся на бок. Осторожно, чтобы снова не упасть и не дай бог не сломать еще какие-то растения с мудреными названиями. Встал. Чуть повело. Перед глазами мерцали звезды. Не страшно. Главное, руки, ноги целы, чего, кажется, нельзя сказать о ребрах.

Иван потянул футболку вверх. Темнота мешала разглядеть хоть что-то, но бок, стоило прикоснуться, тут же отозвался ноющей болью.

– Да чтоб тебя! – выругался парень.

– И тебе не хворать, добрый молодец!

Густой мужской бас явно не мог принадлежать Зинаиде Львовне. Родных у нее тоже не было, потому риск встретить сына или племянницу равнялся нулю. Может, кто-то из соседей?

Решив, что лучшая защита – нападение, Иван принял боевую стойку, как учили в армии. Скривился от боли, пронзившей правый бок, снова мысленно выругался.

– Ты мне кулачищами не грози, – добавил незнакомец, – мои-то поболее будут. Признавайся, кто таков и что здесь делаешь?

– Иван-дурак, – отозвался парень. Злить противника, конечно, не следовало, но слово не воробей.

– Что же ты молчал? – удивился незнакомец, приняв шутку за чистую монету или издеваясь. – Я тебя, почитай, третьи сутки жду. Али заблудился?

– Точно меня? – растерялся Иван. – Ты не обознался?

– Обижаешь! Слова-то заветные ты сказал. Я тебя за язык не тянул и железом каленым не жег.

Не согласиться было сложно, но понятнее не стало. В одном Иван был уверен: среди его знакомых точно не было таких, как этот. Длинная рубашка подпоясана кожаным поясом, широкие штаны заправлены в кожаные сапоги. Это при двадцати градусах тепла. Странный мужик.

– Так, я к Зинаиде Львовне, – подвел итог Иван, – а ты…

– Ладно тебе, не переигрывай. Свои люди. Я тебя не для того ждал, чтобы сдать. Пойдем в острог, там и поговорим спокойно, без лишних ушей.

Слово острог Ивану категорически не понравилось. Что это такое, он плохо себе представлял, но уже не хотел туда отправляться. Тем более в компании этого мужика. Он совершенно не внушал доверия: то ли сумасшедший, то ли реконструктор, который не вышел из роли. Может, актер, а самого Ивана снимать скрытая камера? В темноте не разобрать.

Как назло, света не было по всей улице, будто кто-то нарочно отключил фонари. Наверно, проблемы с электричеством. В частном секторе такое не редкость, и все же странно. Тихо, только сверчки трещат и лягушки квакают. Какие лягушки в городе? Померещилось ему, что ли? Наверно, лежит до сих пор в той самой клумбе с какими-то цветами, а в голове мультики.

– Осторожничаешь? И то верно, – согласился незнакомец, – но не стоять же тут. Я и так три ночи комаров кормлю, а мог бы с Люб…

Он не закончил, оборвал себя на полуслове. То ли говорил о любимой женщине, то ли о любовнице. Ивану, положа руку на сердце, до чужой личной жизни не было дела. Были проблемы поважнее.

Мужик чем-то чиркнул раз, другой. Раздул огонек. Накрыл его стеклянным конусом. Эта лампа напомнила Ивану другую, старую, дедовскую. Матвей Кузьмич называли ее летучая мышь.

– Ну, веди меня, мил человек, – подыграл парень и тут же добавил:

– Хоть бы представился ради приличия.

Мужик резко остановился. Замер. Обернулся. Поднял лампу повыше, прищурился. Несколько долгих мгновений рассматривал своего спутника, будто решал его судьбу.

Не повезло, подумал Иван, но покорно следовать за незнакомцем не собирался. Ему бы сориентироваться на местности, а дальше как-нибудь доберется домой или у Зинаиды Львовны переночует. Старушка годилась ему в бабушки, всегда угощала блинами, радовалась каждому визиту как ребенок. Скромная и ненавязчивая, лишенная внимания близких, она вызывала желание позаботиться о ней, защитить. Странное чувство, но парень не сопротивлялся ему. В крошечном домике он чувствовал себя более нужным, чем в таунхаусе матери.

– Так, давай сразу разберемся…

– Ишь, какой шустрый, разбираться он будет!

Мужик обошел его по кругу. Иван поворачивался следом, не желая подставлять спину. Не доверял незнакомцу, хотя ничем не мог объяснить это чувство.

– Вот же леший с кикиморой! – воскликнул вдруг мужик. – Я-то думаю, чего ты такой чудной, будто белены объелся. Лихо тебя приложило, ой, лихо! Ничего, подлечим, подлатаем. Но в острог тебе и правда нельзя. Куда бы мне тебя пока определить?

– Никуда, – разозлился Иван. Представление ему порядком надоело. – Покажи, как выйти на Ленина или Колхозную, дальше я сам разберусь.

– Чую, приложило тебя сильнее, чем мне показалось. Имя-то хоть свое помнишь?

Глава 2

Кто-то стучал в дверь, негромко, словно боялся разбудить или оказаться застигнутым врасплох. Порядочные люди в такое время в гости не ходят. Либо у кого беда приключилась, либо Сил пожаловал. Тишина и снова осторожный стук по стеклу. Должно быть, воевода. Больше никому в голову не пришло бы явиться среди ночи.

Пора было прекращать эти тайные встречи. Любава уже поняла, что жениться на ней воевода не собирался. Она и сама по первости не задумывалась об этом, но чем дальше, тем больше хотелось простого женского счастья. Не прятаться, опасаясь, что кто-то из соседей заметит, не вздрагивать от каждого шороха. Не ловить редкие мгновения удовольствия, чтобы потом торопливо поправлять подол платья и провожать любовника долгим взглядом. Засыпать и просыпаться хотелось вместе, а не прятаться по углам. Благо хоть в травах разбиралась. Сама могла любое снадобье приготовить, а не бегать к знахаркам. Слухов ей и без того хватало.

– Любава, Любушка! – послышался за окном знакомый голос. – Отвори.

Точно, воевода. Нашел время прийти. Впрочем, он всегда приходил затемно, чтобы никто не видел. Убеждал, что о ней печется. Она по первости верила, потом убеждала себя, что так лучше, а после смирилась.

Теперь же не знала, как проводить. Одной тяжело растить сына, а тут какая-никакая помощь: то сена корове привезет, то дров пришлет, то еще чего. Да и любить хотелось. Вдовья доля горше черной редьки. Свободна как ветер, шептались соседки, сама себе хозяйка. Не пробовали они этой свободы, а она напилась по горлышко. Лютому врагу не пожелала бы.

– Любава!

Сил уже не просил, требовал, будто имел на то право. Вот только мужем он ей не был, клятв не давал, а то, что обещал на сеновале или на лугу, там и оставалось.

– Мам, стучит кто-то?

Русый загорелый мальчик сел на постели, потер кулачками глаза. Заморгал, пытаясь проснуться.

– Это домовой за печкой шуршит. Спи, Егорка.

Любава поправила одеяло, поцеловала ребенка в щеку. Постояла какое-то время подле него, прислушиваясь к дыханию. Дождалась, пока он засопел по-настоящему, а не притворяясь, будто спит.

Ну, воевода, будет тебе любовь и ласка, решила она. Приласкать и ухватом можно, так приласкать, что вовек не забудешь.

Не дожидаясь, пока незваный гость постучит снова, накинула на плечи подаренную еще мужем шаль и вышла в сени. Отодвинула тяжелый засов.

– Что тебе?

Сил не стал отвечать, по-хозяйски толкнул дверь. Медведем ввалился внутрь. Если прежде Любаву восхищала его стать, сила, напор, с которым воевода добивался ее внимания, то сейчас чувствовала злость и раздражение. Мало того что сам явился, так еще и приятеля притащил.

– Куда его?

– Кого?

– Раненого, не видишь, что ли?

– Так и вел бы его к лекарю.

– Не дури, Любава, видишь, человеку помощь нужна. До тебя ближе, чем до Анисима.

Где же ты гулял, вертелся на языке вопрос, если до дома на отшибе села ближе, чем до острога? Чем занимался ночью? Может, еще какую вдовушку прижал в потемках? А хоть бы и так! Все проще было бы спровадить любовника.

– Ты мне парня подлечи, я в долгу не останусь, – продолжал убеждать воевода. – Отплачу добром за добро… и за молчание, – добавил, понизив голос.

– Вот чудеса! – всплеснула руками Любава, поймала два заинтересованных взгляда и торопливо запахнула шаль на груди. – Как я, по-твоему, это сделаю? Мужик не ключ, в карман не спрячешь.

– А ты постарайся. Надо, значит, надо.

Воевода говорил, но и о товарище своем не забывал. Усадил его на деревянный сундук, привалил спиной к стене. Шепнул “держись, Иван” и попятился к двери. Хоть и был силен, как медведь, но проявил завидное проворство. Любава и глазом не успела моргнуть, как ужом выскользнул вон.

– Силуян Петрович, Сил, – крикнула хозяйка, – поговорить же хотел! А ну, стой!

Бросилась вслед за ним. Не успела сделать и нескольких шагов, как угодила в крепкие мужские объятия. Воевода прижал ее к себе, впился в губы жадным поцелуем.

– Знаю, что соскучилась, – произнес негромко. – Мог бы, пришел. Сама знаешь. А может, того, раз уже встретились?

– Чего “того”? – переспросила Любава, шлепнул воеводу по руке, что бесцеремонно путешествовала сначала по спине, а потом спустилась ниже, – мое “того” в сенях лежит. Одарил милостью с барского плеча. Благодарствуй!

Она куницей выскользнула из объятий воеводы, в шутку поклонилась, коснувшись рукой земли. Русая коса упала с плеча, мазнула по траве, собирая росу.

– Ох и вредная ты баба! – беззлобно усмехнулся Сил. – И сладкая. Целовать тебя, что мед хмельной пить.

– Видно, тем и приглянулась, – не осталась в долгу Любава. Неосознанно принялась переплетать растрепавшуюся косу. – Может, приворожила тебя, а? Не боишься?

– Может, и так, но другой мне не надобно. Я тебя выбрал. Никому не отдам. Моя!

Воевода ладонью обхватил затылок молодой женщины, привлек к себе и снова поцеловал. Любава не оттолкнула. Обвила руками, прижалась всем телом. Век бы не отпускала.

– Чтобы не забывала, – добавил Силуян. – Приворожила она! Как же! Ишь, чего удумала!

Мягко оттолкнул любовницу, ушел не прощаясь. Любава смотрела вслед, пока тихая майская ночь не сомкнулась у него за спиной, пряча от чужих глаз.

Хватит с нее, решила знахарка. Сколько можно терпеть? Ему-то что? Когда захотел, пришел, когда захотел, ушел. Ни долга, ни обязательств. Может, и чувств никаких нет?

Смахнула горькую слезинку, закуталась в шаль и повернула к дому. Печь, поди, еще не остыла. В чугунке вода есть. Можно заварить ромашку с мятой, добавить меда. Глядишь, и успокоится, а утром решит, что делать. Сколько ни откладывай, разговора не избежать. Трудно будет, больно, но и так жить больше нельзя.

Любава закрыла дверь, задвинула засов и только теперь вспомнила о госте.

Парень не дождался помощи и задремал. Ничего, решила Любава, сон – лучшее лекарство. Если спит, значит, ни раны, ни боли его не мучают. Пусть отдохнет, а утром можно будет его проводить. Нечего ему здесь делать.

Глава 3

Иван проснулся оттого, что замерз. Потянулся за одеялом и тихо выругался. Ощущения, будто не в кровати спал, а на земле, на пути у стада слонов. По нему словно каток проехался: все тело ныло, а правый бок и вовсе болел.

Рука нащупала что-то твердое и относительно теплое. Дерево. Что за ерунда? Не хватало еще очнуться в каком-то новом месте. Не то, чтобы он скучал по незнакомому мужику, который привел его не пойми куда, скорее устал. Удивительно, что вообще уснул здесь. В прошлом такая неосторожность могла стоить ему жизни.

Иван похлопал себя по карманам, но не нашел ни телефон, ни зажигалку. На ощупь, придерживаясь одной стены, пошел по кругу, пока не почувствовал зазор. Кажется, дверь. Если он пленник, то выбраться не получиться, но попытаться стоило. Нет ничего хуже, чем находиться в неведении.

В полной темноте, ориентируясь только на собственные ощущения, он, наконец, нашел какую-то перекладину или засов, потянул вправо, открыл дверь и не поверил собственным глазам: он оказался в деревне. Зеленая трава сверкала утренней росой, блестела самоцветами. Березы и липы о чем-то шептались с ветром. Звенели птичьи трели. Сорока стрекотала, делясь сплетнями со всем миром. Иван вдохнул полной грудью свежий, прохладный воздух, против воли улыбнулся.

– Хорошо!

Сладко потянулся и тут же застонал. Правый бок вновь напомнил о себе. Значит, надо выбираться отсюда. Чем раньше, тем лучше. В этом Богом забытом месте скорую придется ждать неделю. Осталось только найти того, кто ему поможет. Если не довезет, так покажет дорогу.

Обращаться к хозяйке дома Иван не хотел. Кто знает, какие темные дела они проворачивают здесь? Дом на отшибе, людей поблизости не видно. Одни заросли деревьев и кустарников, меж которых петляет тропинка. Куда-нибудь, да выведет.

Парень успел открыть калитку, что держалась на честном слове, сделать пару шагов, как услышал звонкий детский голос.

– Дядя, ты лечиться пришел?

Дядя, усмехнулся про себя Иван. Так его еще ни разу за двадцать шесть лет не называли.

– Разве тут есть врач?

– Кто?

– Ну, доктор, лекарь, костоправ, повитуха.

– Нет, мама ведунья. Она травами лечит и словами.

Только бабки-шептухи мне не хватало, решил парень. Магов и колдунов он считал шарлатанами наравне с экстрасенсами, гадалками и ясновидящими. Все они наживались на чужом горе. Если в чем и помогали, так только облегчить карманы.

– Спасибо, я сам справлюсь, – ответил Иван, обернулся. Не спиной же стоять к человеку, даже если он еще мал. – Ты мне вот что лучше скажи: как называется ваша деревня? Далеко ли от города? Может, автобус у вас какой-нибудь ходит?

Мальчик лет шести одернул длинную рубашку, перехваченную кожаным, явно отцовским ремнем. Наклонил голову на бок. Дунул на отросший чуб, что упал ему на глаза.

– Село недалече, за мостом, а про город не знаю. Мамка так далеко не разрешает ходить.

– Строгая?

Иван сам подошел к мальчику, присел на корточки перед ним. Чем-то его заинтересовал этот ребенок, хотя обычно к детям он относился равнодушно. Не любил с ними возиться.

– Да нет, – в понятной только русскому человеку манере ответил мальчик, – зазря не ругает. Я ж без отца росту, вот она и боится, что я дел натворю.

– Она тебе так сказала?

– Тетка Матрена. Говорит, гляди за ним, Любава, – мальчик попытался изобразить неприятный старушечий голос, – а то вырастет непуть, наломает дров. Тебе же расхлебывать придется.

– А ты?

– А что я? Я сказал, что дрова пилить и рубить надо, а не ломать. Так только богатыри могут, да им без надобности глупостями заниматься. Они подвиги совершают.

Иван, не сдержавшись, громко рассмеялся. Потрепал мальчишку по вихрастой, давно нестриженой макушке.

– Тебя как звать-то, будущий богатырь?

Прежде чем тот успел ответить, послышался другой по-девичьи звонкий голос.

– Егор, иди домой завтракать.

– Значит, Егор. А меня Иваном.

– Егор!

– Мамка зовет, – вздохнул мальчик. – С ней лучше не спорить.

– Говорил, не строгая.

– Это она так, на людях.

Девушка чуть старше двадцати лет появилась на пороге дома. Откинула на спину толстую русую косу. Вытерла руки о передник, повязанный поверх простого голубого платья. Нахмурилась. Она скорее годилась в сестры, чем в матери Егору. Ее лицо и голос казались смутно знакомыми, но Иван, как ни старался, не мог вспомнить ее. Такую строгую голубоглазую красавицу вряд ли смог бы забыть.

– Молоко парное, хлеб еще теплый, – продолжила она. – Или, поешь, а я пока с гостем потолкую.

– Не сердись, мам, ему помощь нужна, – произнес Егор, став слишком серьезным для шестилетнего мальчика. – У него душа болит.

Душа – странное слово. Разве может болеть то, чего нельзя увидеть, почувствовать? Что мог знать об этом ребенок?

Если кто и нужен был Ивану, то хороший травматолог, а не мозгоправ. Сейчас еще и девчонка эта поднимет его на смех, а после даст от ворот поворот. Любава. Кажется, так вчера звал ее тот самый Сил, который привел его сюда. Именно она встречала их и ругалась.

Ночью рассмотреть ее не удалось, зато теперь Любава явилась ему во всей красе. Невысокая, не выше Иванова плеча. Пестрый передник подчеркивал узкую девичью талию. Ради такой девушки можно задержаться.

Босая, а смотрит так, будто принцесса. Впрочем, гордый взгляд Иван ей простил, засмотревшись на стройные ножки. Только непроизвольно сглотнул: так соблазнительно они выглядели.

Благо появление Егора отвлекло от неуместных мыслей. Мальчик протиснулся между Любавой и дверным проемом с зажатой в руках краюхой хлеба. Они и правда были похожи: те же голубые глаза, русые волосы, только у ребенка светлее. Видимо, выгорели на солнце. На губы девушки Иван старался не глядеть.

– Мам, мы с Ворчуном поели. Я к Гришке пойду играть.

– Иди, – ответила она. Неужели и правда мать? – Но на реку чтоб ни ногой. Понял?

Глава 4

Любава слышала разговор сына с приятелем Сила. Не весь, но достаточно, чтобы решить помочь парню. Последний хоть и улыбался, но казался каким-то потерянным, будто враз лишился чего-то важного, будто заблудился и не знал, куда идти. Негоже бросать человека в беде. Перед предками стыдно, да и боги покарать могут, а лишаться своего, пусть и не самого сильного дара, молодая ведунья не хотела.

Любава проводила гостя в светлицу, задернула занавески, чтобы любопытные в окна не смотрели. Вроде бы и не первый раз принимала у себя больного, но отчего-то волновалась. Все Сил виноват: явился посреди ночи, будто тать какой, привел незнакомца в иноземной одежде, еще и молчать попросил. Не подумал о том, каково ей, вдове, прятать у себя чужака. Она, конечно, в обиду себя не давала, но и надеяться могла только на себя.

Подумав, решила: хватит с нее. Что толку от Сила? Любил ее, конечно, жарко, а после уходил, крадучись, дворами. Говорил, что о ней печется, о ее чести, а сам оставлял, будто вещь ненужную. Что с ним, что без него – все одно, всем ветрам открыта. Ни защиты, ни помощи, ни поддержки.

– Так и будем стоять? – спросил Иван.

Усмехнулся, окинул ее внимательным взглядом. Если и хотел смутить, то не на ту напал. Любава сама не лыком шита, за словом в карман не лезла. Стольким охотникам распускать руки от ворот поворот дала, что и не сосчитать.

– Отчего же? – спросила ведунья. Повела плечами. – Снимай рубаху, садись на лавку.

– Какая ты скорая! – усмехнулся парень. – Что, и без прелюдии обойдемся?

– Уж не знаю, о чем ты толкуешь, но, думаю, обойдемся. Давай пошевеливайся. У меня еще дел много.

Дважды просить не нужно было. Иван медленно, будто красуясь, снял чудную одежду – с круглой горловиной и короткими рукавами. Когда-то она белой, а теперь в такой грязной, местами порванной во двор к скотине и то было стыдно идти. Бросил на лавку. Сложил руки на груди. Мол, на, смотри, любуйся! Будто его облик – его заслуга, а не дарованное богами. Бесстыжий! Смотрел в глаза, но будто в душу. И что-то в этой душе отозвалось, будто звонкий колокольчик или пастушья флейта заиграла.

Любава тряхнула головой, отгоняя наваждение. Обошла парня по кругу. Не любовалась, осматривала, но не могла не признать, что хорош. Плечи широкие, бедра узкие – ладно сложен. Короткие русые волосы даже ремешком перехватывать нет нужды. Глаза что гречишный мед, только взгляд настороженный, недоверчивый.

– Али боишься меня?

– Тебя? Ты девчонка совсем. Что ты мне сделаешь? Не с такими жизнь сталкивала, и ничего, выжил.

– Что же побить себя позволил?

Любава не ждала ответа, нарочно пытала, дабы узнать, что за человек перед ней, как поведет себя. Смутится, станет оправдываться? Иван молчал. Скрытый. Слово у него, видно, на вес золота, но таким он нравился ей больше. Не любила пустобрехов.

Рукой коснулась лилового парня бока. Осторожно, не желая причинять лишнюю боль, прощупывала место ушиба. Мышцы не порваны, ребра тоже, кажется, целы. Надавила чуть сильнее. Иван тяжело выдохнул, но снова промолчал. Лишь крепче сжал зубы. Силен, ничего не скажешь.

– Дыши, – приказала ему, – медленно, глубоко.

Сама ухом прижалась к его спине. Отец учил, что по дыханию человека многое можно понять, даже узнать, лжет ли он или говорит правду.

Прислушалась. Легкие чистые, целые. Ежели ли что не так, Иван хрипел бы или, того хуже, задыхался. Но нет, здоров. Лишь сердце вызывало беспокойство: стучало слишком быстро. Парень то ли волновался, то ли хворь какая его точила изнутри, то ли на близость ведуньи так реагировал.

Любава должна была понять, что тому было причиной – смущение или болезнь какая. Протянула руку, но так и не коснулась гостя, не посмела. Улыбнулась своим мыслям. О чем только думала? Дуреха, да и только!

– Каков вердикт? – спросил Иван. – Жить буду?

– Били тебя на совесть, но до свадьбы заживет.

– А если я никогда не женюсь?

– Все равно заживет, – ответила ведунья. Не женится он, как же! Хотя, может, и не женится. Будет, как Сил, жить в свое удовольствие. – Во дворе бочка с водой, полотенце на веревке. Пойди умойся да приходи. Лечить тебя буду.

Отступила, несколько раз подняла и опустила руки, стряхивая чужие хвори. Вышла в сени, а оттуда в кладовку. Муж хранил здесь колья с металлическими наконечниками, ножи для разделки туш, веревки. После его смерти Любава все раздала, чтобы ничто не напоминало об охоте. Приспособила комнату под свои нужды.

С полки сняла небольшой глиняный горшок с заготовленной мазью. Хранилась она недолго, не больше седмицы, зато хорошо помогала от ушибов и ссадин. На первое время хватит. Любава ею не только Егора лечила, но и его товарищей по играм. Сын ни минуты не сидел на месте, будто шило какое ему мешало. Весь в отца.

Отставив горшок, занялась травами. В ладонях перетерла сушеные ромашку, календулу, арнику. Высыпала в чугунок, влила ковш холодной воды и поспешила обратно.

В избе первым делом раздула угли в печи, бросила сухой бересты и несколько поленьев. Огонь охотно принял подношение, разгорелся. Светлицу наполнил запах сосновой смолы.

Любава поставила чугунок на плиту и только сейчас вспомнила об Иване. Гость сидел там же, где она его оставила, на скамье у стола. Если бы не влажные волосы, не капли воды, что стекали на плечи, решила бы, что он и не выходил на улицу. Даже чудную свою рубаху, что липла к телу, не надел. Ни краюху хлеба, ни крынку с молоком не тронул. Зато за каждым движением хозяйки следил, будто хищный зверь. Та чувствовала его взгляд, а порой ловила, если быстро оборачивалась и смотрела через плечо.

Ей бы испугаться чужака в доме, но Любе ни с того, ни с сего стало совестно. Знала, что пожалеет о своей доброте, но и просто так бросить человека не могла. Откинула расписанную лазоревыми цветами крышку сундука. Все вещи мужа сохранила здесь, хоть и понимала, что мертвому человеку они больше не нужны. Доставала дважды в год, проветривала, а после душистыми травами перекладывала. Взяла рубашку с расшитым васильками воротом, протянула гостю.

Глава 5

У Ивана голова шла кругом. Как ни старался, не мог понять, где он, что с ним. Самым правдоподобным объяснением казалось пребывание в обмороке или, хуже того, в коме. Скорее последнее, потому что он слишком долго не приходил в себя, да и мозг создавал какие-то странные образы, слишком яркие и живые, как в кино.

Иван будто в старую сказку попал. Деревянный дом на окраине села, сложенный из огромных бревен, уместнее смотрелся бы в музее под открытым небом. Никто в таких не жил лет сто. Впрочем, длинные, до пят, льняные платья тоже никто в привычном ему мире не носил, кос не заплетал. Все его знакомые девушки оставляли волосы распущенными, без косметики не появлялись на улице и точно не ходили босиком. Ни у одной из них не было таких небесно-голубых глаз, как у Любавы.

Вот дурак! Попал не пойми куда, вместо того, чтобы думать, как выбираться, на чужую женщину засматривался. В том, что Любава не обделена мужским вниманием, не приходилось сомневаться. Сил этот ей не брат и не сосед. Слишком вольно вел себя и в доме, и по отношению к его хозяйке, слишком многое она ему позволяла. Словами не объяснить, но чувствовалось, что они близки.

Иван тряхнул головой. Чересчур резко, так что зазвенели колокольчики, а перед глазами закружились звезды. И правда, не слабо его приложили. Скорее всего, это были подручные того авторитета, которого он с парнями упрятал за решетку. Отомстили. Наверное, убили бы, если бы им кто-то не помешал.

Самое страшное, что после нападения он ничего не помнил: сам ли добрался сюда или его привезли и бросили. Еще и Зинаида Львовна привиделась. Глупость какая! Что делать пожилой женщине на другом конце города в это время суток?

Стоило только подумать о ней, как в голове зашумело. Сознание заволокло туманом. Иван зажмурился, потер устало глаза.

– Болит? – спросила Любава. Голос спокойный, а глаза огромные, испуганные. – Сейчас, обожди немного.

Она вмиг собралась. Подвинула чугунок на край печи, обмакнула кусок ткани. Обжигая пальцы, отжала. Подула на руки.

Ивану вдруг стало стыдно за то, что ворвался в чужой дом. Пусть и не желал того, но все же создал лишние проблемы девушке. Она еще и переживала за него, пыталась помочь, хоть и старалась не подавать вида. От ее заботы потеплело на душе, а в горле образовался странный ком.

– Люба, оставь, потерплю, – попросил Иван. – Немаленький. На мне все как на собаке заживает.

– Как же! – отозвалась девушка. Сверкнула глазами. – Заживает. Бок-то что туча перед грозой, так кровью и налился. Раз пришел, значит… Вставай!

Парень подчинился. Позволил приложить к месту ушиба ткань, что оказалась неожиданно прохладной. Поворачивался, когда Любава накладывала повязку. Она, как настоящая медсестра, действовала быстро, но аккуратно. Едва касалась его тонкими пальчиками. Порхала вокруг, будто бабочка. Светлые волосы выбились из небрежно заплетенной косы. Одна прядка то и дело падала на лоб, а девушка сдувала ее, как Егор.

Иван дотронулся до локона, заправил за ухо, но не спешил убирать руку. Ладонью провел по нежной щеке, что тут же вспыхнула румянцем, как заря поутру. Голубые глаза-незабудки смотрели на него со смесью страха и надежды. Сердце не стучало, гремело в груди. Парень наклонился, желая коснуться губ, и тут же ощутил толчок. Любава ладонями уперлась в его грудь.

– Ты что такое удумал? – спросила, а глаза так сверкают звездами, далекими, холодными. – Али я тебе повод дала? Только порог переступил, как руки распустил.

– Что ты такая колючая? Не хотел я, – начал оправдываться Иван, но даже сам себе не верил.

Чего не хотел? Поцеловать ее? Еще как хотел, и вряд ли ограничился бы одним поцелуем. Ему показалось, что и она не возражала, а потом как подменили. Разозлилась, недовольной кошкой смотрит, будто против шерсти ее погладили.

– Ешь и уходи, – добавила Любава. – Дорогу к своему дружку найдешь, а не найдешь, добрые люди подскажут.

В другой ситуации он так и поступил бы, но уходить совершенно не хотелось. Дело было даже не в том, что Иван не представлял, куда идти. Ноги есть, дорога найдется, куда-нибудь выведет. Отсюда уходить не хотелось. В этой скромной деревянной избе, пахнущей травами, с простыми занавесками в мелкий цветочек, с домотканными половика-дорожками он впервые за много лет почувствовал себя нужным. Словно долго шел, искал себя, но так и не обрел счастье, а теперь вернулся домой, туда, где его ждали.

– Будто околдовала, – усмехнулся Иван негромко, но девушка услышала.

– Все вы заколдованные, соловьями заливаетесь, пока не уступишь. А потом что? Встал, отряхнулся и снова жених.

Любава отвернулась. Тяжело вздохнула. Дернулись хрупкие плечи. Так хотелось обнять ее, прижать к себе, спрятать ото всех. Не сказать, доказать, что сам не обидит и никому не позволит. Протянул руку, но девушка будто почувствовала, обернулась. Как огнем, опалила презрительным взглядом.

– Не нужно, – попросила она.

– Не очень-то и хотелось! – вспылил Иван. – Жалко тебя стало.

– А ты не жалей. Без тебя найдется, кому…

– Найдется, – перебил он. Стоило только представить ее в объятиях Сила, как ладони сжались в кулаки. – Воевода и пожалеет, и приласкает. Ему все можно, да?

– Не твоего ума дело!

– Отчего же не моего? Или я лицом не вышел? Недостаточно хорош на его фоне? – продолжал нагнетать Иван.

Самому было тошно, а остановиться не мог. Так задели его слова девушки. Больше всего то, что она даже шанса объясниться ему не дала, хотя он и сам не знал чего хотел. Привык отвечать только за себя. Отношения без обязательств полностью его устраивали.

Любава метнулась за перегородку, отделявшую печь от комнаты. Дернула, едва не оторвав ручку, холщовую сумку. Бросила туда небольшой глиняный горшок, половину круглого хлеба, несколько сморщенных яблок со стола. Сунула Ивану в руки со словами:

– Уходи, и чтобы больше ноги твоей в моем доме не было. Вернешься, прокляну. Ни одна девка или баба в твою сторону не взглянет. Ежели кто и пожалеет, так с той сам не совладаешь. Уходи!

Глава 6

Проводила, слава всем богам! Прислонилась спиной к двери, медленно сползла на пол, да так и осталась сидеть на пороге. Уткнулась лицом в колени и заплакала. Сама не знала, от чего, но не пыталась сдержать слезы. Он не первый, не последний, что бросался злыми словами. Хорошо хоть руки не распускал. Хватало и тех, кто считал: раз не девка, вдова, ни отца, ни брата нет, значит, все можно.

Радоваться должна, сказал ей мельник, что хоть немного любви перепало. Попытался залезть под подол, за что и получил по хребту подвернувшейся под руку кочергой. С тех пор обходил ее стороной, но и ведунья осталась без муки. Приходилось ходить к соседу, брать лошадь, ездить за тридевять верст, чтобы смолоть зерно. В последний раз Сил помог, а то и без хлеба осталась бы.

Любава вздохнула, смахнула слезы. Спрятала обратно в сундук никому не нужную мужнину рубаху. Вышла во двор. Умылась теплой водой из бочки. Когда вода успокоилась, посмотрела на свое отражение и снова вздохнула. За что ей такая судьба? Родителей степняки убили, мужа потеряла. Одна-одинешенька осталась в чужом селе. Единственная радость Егорка. Если бы не сын, ушла бы куда глаза глядят. Начала жизнь сначала. Может быть, пригодилась бы где-то.

День, полный домашних хлопот, пролетел незаметно. Любава успела насыпать курам зерна, собрать свежие яйца и спрятать их в погреб в деревянный короб. Подмела в доме, вытряхнула все половики, вымыла полы. Набрала молодой крапивы, щавеля, зеленого лука и укропа для щей. Заново растопила печь. Огонь без пригляда и подпитки затух, зато отвар настоялся.

– Кому он теперь нужен? – вздохнула ведунья, но выливать не стала. Пару дней в сенях простоит, не испортится.

Мыслями вновь вернулась к утренней ссоре. Сейчас, по прошествии времени, и сама не понимала, почему вспылила. Не столько на слова Ивана обиделась, сколько себя испугалась, глупых мыслей, что без спроса лезли в голову, неуместных желаний. Ладно бы, одиночеством маялась, без любви чахла, но нет. Сил регулярно к ней захаживал да говорили они мало. Положа руку на сердце, против воли призналась, что дело было совсем в другом. Тянуло ее к чужаку странной силой, которой она не могла дать имени.

Любава пыталась не думать о нем: ни о его руках, ни о глазах цвета меда, ни о поцелуе, что так и не случился. Старалась убедить себя в том, что все сделала верно, когда проводила его, что не станет жалеть, а сама нет-нет, да и прислушивалась: не идет ли.

Иван не появился ни в полдень, ни на закате. Уже и Егор вернулся домой. Похвастался новым синяком и тем, как они с Вадимом от гусей бегали.

– У него вот такие крылья! – Сын развел руки в стороны. – А клюв, а зубы!

– Какие у гусей зубы? – спросила Любава. Пока Егор рассказывал, успела обработать раны на коленках. – Скажи еще, что покусал тебя?

– Вот еще! – насупился Егор. – Так, пощипал малость.

– Как травку?

– Ага, будто съесть меня хотел.

– Гуси людей не едят, только растения, зерно и ягоды.

– А гуси-лебеди из сказки? Они ух какие вредные!

– То сказка. Давай мой руки и будем ужинать.

Любава покрошила пару яиц в глубокие глиняные чашки, налила щи. Нарезала хлеб и поставила на стол. Блюдечко молока поставила за печью для домового.

Егор сел на лавку, на ходу вытер руки о чистую рубашку, улыбнулся. Взял в левую руку деревянную ложку. Сколько ни билась ведунья, не могла переучить его: все делал с левой руки. Села напротив. Глядя на скромный ужин, подумала о том, что к нему не хватало мяса. Она-то обойдется, а ребенку нужно.

– Мама, дядю Ваню забыли позвать, – встрепенулся Егор. – Он же голодный!

– Доброе ты мое сердечко, – улыбнулась Любава, потянулась через стол, поцеловала сына в щеку. – Ушел он. Подлечился и ушел.

– Совсем? Навсегда?

– Навсегда, – ответила ведунья. – Ты ешь, пока еда не остыла.

Она и сама отламывала хлеб, даже иногда бралась за ложку, но кусок не лез в горло. Совесть, что те гуси, щипала за душу. Мысли об Иване не давали покоя. Где он? Куда подался? Места у них тихие, лихих людей нет, да и степняки далеко. Сил с дружиной исправно служил, охранял землю от врагов. А на сердце все равно неспокойно. Побитый, никому не нужный, но гордый парень ушел, даже не обернулся. Может, обиделся, что отвергла? Должно быть, так. Мужчины такого не прощают. Тот же Акакий хоть и не отказал ей прямо, но всякий раз оказывался занят, чтобы смолоть зерно в муку, да она и сама больше не просила.

Оставив сына убирать со стола и мыть посуду, Любава вышла на улицу. Рябинка, чернобокая комолая корова, лениво пощипывала траву перед домом. Заметив хозяйку, сама пошла навстречу. Даже звать не пришлось. Повод и вовсе не требовался.

– Ловко ты с ней! – похвалил Степан, осадил вороного коня. – Али слово какое знаешь, что скотина тебя слушается?

– Всякое живое существо добро чувствует, – ответила Любава. – Спасибо, что пригнал.

– Не за что! Не забудь: через три дня тебе пасти стадо. Справишься?

– Бывало по-другому?

– Смотри, а то помощника могу тебе найти.

Ведунья покачала головой. Махнула на прощанье рукой и подтолкнула Рябинку. Вслед за ней вошла во двор. Набрала воды из колодца, вылила в корыто. Смешала теплую с холодной, чтобы, не дай боги, ее кормилица не простудилась. Пока та пила, насыпала в кормушку немного зерна, принесла ведро. Загнала корову в стойло. Тщательно растерла в руках кусочек сливочного масла, села на низкую деревянную скамейку, принялась доить.

– Как снег бел, так и молоко твое бело, – приговаривала ведунья, – как земля после дождя, так и сметана жирна, как луговой мед сладок, так и масло твое.

Закончив, чистой тряпицей вытерла вымя, почесала корове лоб и голову там, куда животное не могло дотянуться. Подхватила тяжелое ведро, заперла дверь со словами:

– Дедушка домовой, день и ночь Рябинку охраняй, сглазить ее не давай.

Домашний дух, конечно, не отозвался, зато появился Ворчун. Большой черный кот принялся ходить кругами подле хозяйки, терся об ноги, выпрашивая еду.

Глава 7

Солнце пригревало по-летнему. Иван не отказался бы от глотка воды или домашнего кваса. Одна беда: негде взять ни того, ни другого. Видимо, он оказался в совсем глухой деревне, где даже магазина нет. Таких сейчас сотни в России, нечему удивляться. Может быть, люди нарочно поселились вдали от благ цивилизации. Есть же общины живущих обособленно староверов.

Проселочная дорога темной лентой вилась меж лугов. Сладкий аромат цветущей сурепки перебивал другие запахи. Пьянил и напоминал о детстве, о деде по отцу, к которому сбежал Иван, когда мать снова вышла замуж, о времени, когда все казалось возможным. После, повзрослев, парень перестал мечтать, с чем-то смирился, от чего-то отгородился, но не оставил попыток изменить мир к лучшему. Потому и вернулся после армии на юридический факультет, но выбрал не экономическое право, а уголовное. Защитил диплом и устроился работать в полицию. С чего еще начинать, как не с наведения порядка в родном городе.

– Дурак! – вслух окрестил себя Иван, думая не только о службе, но и о событиях этого утра. – Как был в прошлом, так и остался и сейчас повел себя не лучше.

В том, что Любава “не такая”, как любили говорить о себе девушки, флиртуя с ним, он убедился очень быстро. Надо бы извиниться перед ней, объяснить… Впрочем, она сразу дала понять, что не хочет видеть его рядом. Все к лучшему. Уйдет – быстрее забудет. С глаз долой – из сердца вон, как говорили в народе. Его сердце свободно. Любовь – чушь, которую придумали глупые романтики. Никому она не нужна.

Иван так глубоко погрузился в собственные мысли, что не сразу разглядел сгорбленную старуху, что то и дело наклонялась к земле, будто искала там что-то. Кажется, удача, наконец, повернулась к нему лицом. Кто, как не бабушка-пенсионерка, знает все на свете?

– Здравствуйте! Помогите, пожалуйста…

– Ой! – воскликнула старуха, замахала руками. – Чур меня, чур!

Стянула с себя вязаную жилетку, вывернула наизнанку и снова надела. Уперла руки в бока, вздернула подбородок. Маленькая, сухонькая, она показалась Ивану такой забавной, что он не сдержал улыбку.

– Тебе меня не достать! – произнесла старуха и показала ему кукиш. – Во!

Веселье накатило волной. Иван рассмеялся и долго хохотал, пока не закололо в боку. Бабка поджала губы, подхватила с земли небольшую корзину с травами и, пятясь, не спуская глаз с парня, попыталась обойти его. Странная какая-то, зашуганная.

– Так, поиграли и хватит, – вслух произнес Иван. Старуха замерла. – Скажите, где автобусная остановка или кто может подкинуть до города, и я от вас отстану.

– Отстанет он, тьфу! Стара я уже, чтобы ко мне приставать. Ничего не скажу тебе, леший!

– Кто?

– Леший. У нас в Медовке таких бесстыжих, как ты, отродясь не бывало. Сгинь!

Иван окинул себя взглядом. Джинсы на месте, кроссовки тоже. Повязка, наложенная Любавой, закрывала половину туловища. Подумаешь, без рубашки вышел. Тепло же, а он не девчонка, может себе позволить.

– И неподпоясанный, – продолжала гнуть свою линию бабка.

Иван оттопырил пальцами ремень, чем только сильнее разозлил бабку.

– Тьфу, пропасть! Чтоб тебя волки в лесу съели.

– И вам того же, – не сдержался Иван.

Может, у них тут повышенный радиационный фон, химический завод рядом сточные воды в реку сливает или какая-то аномалия девствует? Чем еще объяснить поведение бабки, парень не знал. Отчаявшись получить хоть какую-то помощь от местных жителей, вернулся к первоначальному плану. Пошел по наезженной грунтовой дороге. Рассудил: если ей пользовались, значит, где-то неподалеку должны быть люди. Должен же ему попасться кто-то более адекватный, чем сумасшедшая старуха.

Надо было, конечно, у Любавы спросить, но эмоции в тот момент захлестнули его с головой. Не возвращаться же теперь. А что, если?.. Прийти, извиниться, спросить хотя бы, как выбраться из этого заколдованного места. Люба девушка добрая, не отказала бы ему в такой малости.

Люба. Мечтательная улыбка жидким медом растеклась на губах парня. Любава – такое простое и в то же время такое подходящее для нее имя, какое-то теплое, уютное, нежное.

– Вот дурак! – в очередной раз воскликнул Иван.

Сам все испортил, а теперь не знал, как исправить, как подойти к гордой девушке. Не угроз ее боялся. Больше его пугала перспектива быть отвергнутым ее. Может быть, она и правда любила Сила, хранила ему верность, даже не будучи женой. Жаль, не видела, что тот совсем не ценит ее. Если бы воевода хоть немного дорожил ею, разве оставил бы наедине с незнакомым мужчиной. Ладно бы, настолько доверял ей Любаве или был уверен в себе. Даже не задумался о том, что мог сделать Иван с ней. Нет, не по-мужски это перекладывать свои проблемы на женские плечи, втягивать в неприятности.

В том, что не все так просто с самопровозглашенным воеводой (он бы еще царем себя назвал), парень даже не сомневался. Нутром чуял, что тот задумал что-то. Понять бы, что именно и как защитить от него Любаву. Вряд ли она прислушается к малознакомому человеку, особенно если тот станет обвинять ее любовника. Как убедить ее, если у него никаких доказательств не было. Может, и не было ничего, кроме ревности и желания как-то насолить воеводе? Может быть, но Иван привык доверять своему чутью.

Впереди показался мост. Иван смутно помнил его, когда шел с Силом. О нем же, должно быть, говорил и Егор. Значит, село недалеко.

Деревянные перекладины жалобно скрипели под ногами. Перила совсем обветшали. Ему бы поскорее пройти, пока шаткая конструкция еще держалась, но Иван замер точно посередине. Слева, на другой стороне, темнел лес. Ветер приносил запах хвои, смолы и грибов. Позади справа тянулись бескрайние луга, расцвеченные васильками и ромашками. Гудели пчелы и шмели, порхали беззаботные бабочки. Широкая безымянная река неспешно несла свои воды, в коих отражалось небо, такое же ясное, голубое, как глаза Любавы.

– Дурак, – послышалось откуда-то снизу.

Иван мысленно согласился и тут же задумался о том, кто это мог быть. Тихо, почти не дыша, наклонился и тут же отпрянул: под мостом кто-то был. Парень успел разглядеть только странный головной убор вроде войлочной островерхой шапки и смуглую руку. Прислушался. Не все удалось разобрать: некто говорил с сильным акцентом об остроге, награде за помощь и каких-то пленниках.