Из вещества того же, что наши сны

Пролог

Ворота кладбища Энчейнтед Сламбер никогда не закрывались, должно быть, проржавели много лет назад. И любому проходящему мимо ворот всегда была видна статуя коленопреклонённого ангела из чёрного камня. Руки были сложены в молитвенном жесте, крылья поникли, а половину лица скрывал капюшон, потому что облачён ангел был в монашескую рясу. Он стоял чуть в глубине, давая проходящим сквозь ворота, пройти по дорожкам, не огибая статуи. Сибил побаивалась этого странного ангела. Обычно она пыталась, не поднимая глаз, быстро пройти мимо, недовольно ёжась, когда оказывалась в тени фигуры. В её памяти этот ангел был всегда освещён алыми лучами заката, являя при этом образ не только скорби, но и опасности.

Сибил никогда не приходила на кладбище после наступления сумерек, как и в детстве веря в предостережение тётушек, что с наступлением темноты данная земля принадлежит исключительно мертвецам. Но сгустившиеся в этот стылый октябрьский день облака, всё равно оставляли ощущение постепенно обволакивающей тьмы.

Она некоторое время постояла над могильной плитой. Мысленно она не обращалась к матери. Одна и та же мысль преследовала её всякий раз при посещении кладбища: как странно, что я не боюсь могил, под которыми скрыты мертвецы. Но эта могильная плита, по которой никого нет, продолжает пугать меня до дрожи. Следующая мысль была так же постоянной: должно быть, думала она, меня всегда смущает, что это место используется не для того же, что и остальные могильные плиты на кладбище.

В детстве она продолжала верить, что её мать жива и когда-нибудь найдётся, и эта плита, которую поставили для того, чтобы было место почтить пропавшую, была чем-то жутким, неправильным.

Сибил положила на могильную плиту букет из гвоздик. Красные и белые, всё яркое, как любила её мать, повторяли тётушки. Сама она зябко повела плечами и спрятала руки в рукава своей не менее яркой фиолетовой куртки. На Хэллоуин подростки любили забираться на кладбище, откуда их гонял сторож, но сейчас, когда до праздника оставалось ещё несколько дней, здесь было пустынно. Ходить сюда перед праздником было ещё одной традицией. И, как и многие иные из тех, что исповедовали тётушки, Сибил она не нравилась.

Она пыталась не отрывать взгляда от тропинки, чтобы не взглянуть случайно снова на ангела. Потому она не сразу поняла, откуда доносится громкий звук. Он был ясный, будто кто-то разбил бокал, но длился, висел в воздухе, как долгая нота. Сибил вскинула голову и огляделась, отыскивая взглядом, кому взбрело в голову играть на скрипке.

Шагах в десяти от неё на небольшом постаменте возвышался склеп, дверь-решётка была приоткрыта, из склепа лился свет. Жёлтый с какими-то яркими отливами, словно вместе со старой лампой накаливания кто-то зажёг ещё и фонарь. Надпись над входом в склеп гласила «Элмер Александр». Помещение в склепе было небольшим, лишь каменный постамент, в котором, верно, распологался гроб. Но почему-то за этим постаментом была распахнута дверь. Нет, не дверь, тёмный проём, в котором были видны какие-то сполохи света. Оттуда и доносились звуки скрипки.

Кто стал бы делать постамент с гробом прямо на пути в основное помещение? – пришло в голову девушке. Но внезапно до неё дошло, что никакого второго помещения в таком нешироком склепе быть не может. Сибил уже поднялась по трём ступенькам, ведущим к склепу, и видела, как за каменным саркофагом открываются ступеньки куда-то вниз.

Внезапно раздался резких смех и с Сибил словно упал сонный морок. Она обнаружила, что уже стоит практически на пороге склепа, а откуда-то из глубины, куда ведут крепкие каменные, но неосвещённые ступени, звучит красивая скрипичная мелодия.

Ей не хотелось знать, куда ступени могли бы её привести. И кто играет на скрипке. Резко развернувшись, он поспешила к выходу. Но внезапно остановилась, глядя в глубину одного из проходов. За ней наблюдал кто-то. В этом сумеречном свете ей было трудно разглядеть подробности, она видела лишь, что человек одет во что-то, вроде красной куртки и чёрной шляпы. Но остановило её не это и даже не пристальный взгляд, а необычайная бледность лица наблюдателя. У Сибил была целая коллекция венецианских масок, и ей нравилось временами любоваться этими идеальными чертами, лишёнными индивидуальности. Сейчас ей показалось, что наблюдатель надел одну из таких масок. Даже в сгущавшихся тёмных сумерках она видела белоснежно лицо, словно треугольник в пространстве. Пара секунд, как их взгляды пересеклись, преследователь низко наклонил голову, и устремился куда-то по иному проходу.

Музыка скрипки становилась всё громче, к ней ещё добавилось поскрипывание, словно дверь склепа стала поскрипывать на ветру. Снова уставившись на тропинку, Сибил поспешила подальше с кладбища. Прочь. Прочь.

Глава один

Каждые сорок секунд шестерёнка в механизме на столе совершала движение, чтобы достигнуть следующего деления. Длинная стрелка билась об ограничитель, раздавалось металлическое треньк. А сразу затем стрелка издавала мелодичный звук, словно кто-то звонил в колокольчик. Треньк. Дззынь. Тишина. И снова. Треньк. Дззынь.

Джайлсу не было скучно, но обстановка давила. В этой тишине, нарушаемой только звуками, исходившими от механизма, похожего на старинные часы, царило какое-то странное напряжение. Джайлс даже придумал ему название – тревожное ожидание.

Каждый платит за богатство по-своему. Большинство вообще отказывается от какой-то оплаты мирозданию, притворяясь, что богатство заслуженно и является самым логичным подарком судьбы. Кто-то тратится на благотворительность, надеясь, что Судьба учтёт этот тонкий поток отнятых от себя денег, когда будет распределять новые блага. Валентайн Торнтон платил Судьбе спиритическими сеансами. Когда он не мог сам на них присутствовать, его сын должен был следить, чтобы всё проходило гладко.

Барбара Фаулер была уже проверенным медиумом. Удач при её сеансах было мало, зато она и не пыталась делать вид, что что-то увидела или почувствовала, если контакт не устанавливался. Подобная честность – сама по себе является игрой. Её приглашали только в богатые дома, не для утешения, не для того, чтобы она наговорила эзотерической чепухи. Когда она что-то говорила, можно было быть уверенным, что сказана чистая правда.

В отличие от других медиумов, Барбара не пыталась взять остальных сидящих за столом за руки, не пыталась заполнить разговорами молчание. Единственное, что она себе позволила в исполнение традиций – это занавесить окна, пусть и не до конца. В комнате царила не темнота, а полумрак. В этой полутьме механизм, издававший звуки, как казалось Джайлсу, ввергал их всех в транс.

Звенящие предметы всегда были спутниками сеансов, которые вела Барбара, всякий раз разные: механический колокольчик, метроном, коробочка, издающая звук падающих капель, даже разок заедающая механическая шкатулка. Как-то она разоткровенничалась за одним из обедов, куда её позвали после одного из сеансов: «Самое тяжёлое – это заставлять людей сидеть в тишине. Они громко дышат, нервно хихикают, почёсываются, внезапно поворачиваются. Это напрочь сбивает настрой. Те из медиумов, кто поумнее или поглупее, это уж с какой стороны смотреть, начинают болтать в это время, что вроде – О, дух, ходящий по следам строителей пирамид, посети нас своим присутствием! Кто-то изображает, что к ним пришёл дух-проводник, который сам мало что делает, зато много болтает с медиумом. Нет, не хочу сказать, что каждый, у кого есть дух-помощник, просто притворяется. Просто некоторые начали с реального общения, потом стали изображать его приход, чтобы потянуть время, а после и вовсе сделали всё происходящее театром процентов на девяносто. Так что, может, моё счастье, что артистических навыков у меня полный ноль, нет соблазна притворяться. Всякие железяки пусть действуют за меня. Но какую-то игру я всё же веду, тут спорить не буду. Знаю многих, особенно девиц-соплюшек, кто на сеанс может прийти в джинсах, топике и полчаса с клиентами болтать о своём пирсинге. Ну, Бог им судья. Если они после этого могут вот так, брык и в транс впасть, то мои им уважение и зависть. Я женщина плотная. Если приду в чём ином, кроме длинного платья, так все будут думать, что я просто продавщица из местного супермаркета или успешный риэлтор. А мысли присутствующих – это половина дела для установления контакта с потусторонним миром».

Если это и вправду было так, то сейчас он явно своими мыслями мешал контакту, потому что исподтишка разглядывал присутствующих. Кажется, Шевон Лэниган в самом деле была в трансе, глаза её не двигались, она смотрела в одну точку. Либо она перепила вчера на вечеринке и теперь спала с открытыми глазами. Хотя никаких отношений, кроме холодных приятельских, у Джайлса и Шевон не было, никто не сомневался, что она его невеста. Её отец-католик мечтал, чтобы она вышла замуж, а отец и дядя давили на Джайлса, что брак с Шевон закрепит сделку между «Симфони Индастриз» (директор – Дермот Лэниган, по совместительству отец Шевон) и «Торнтон Рекординг студио» (директов – Валентайн Торнтон, разумеется, при этом и отец Джайлса). Молодые люди относились к данной перспективе со смиренной обречённостью человека, которому предстоит пройти болезненный и тяжкий, но необходимый курс лечения. Сборища, рауты, даже спиритические сеансы у Торнтонов – были поводами для взаимных визитов.

Двое других присутствующих были приятелями старших Торнтонов. Рэндал Грин – адвокат семьи, большой приятель дяди Сэма, настолько зависящий от денег Торнтонов, что даже переехал несколько лет назад в захолустный Гленбери-Хилл, поближе к клиентам. И приятель Валентайна – журналист из Коуп-Найтвуда Джеффри Мортон. Единственный, кого не тяготило долгое ожидание. Он был увлечён оккультизмом и не пропускал ни одного сеанса. На Барбару он смотрел с благоговением мальчишки-газетчика, которого выдернули из начала двадцатого века и запустили в современный 3D-кинотеатр. Если остальным не хватало энтузиазма, то Джеффри восполнял его через край.

- Кто здесь? – внезапно спросила Барбара.

Её голос звучал напевно, как часть оперной арии, это сразу давало понять, что обращается она не к кому-то из сидящих за столом, а на Ту Сторону. Её пальцы конвульсивно дёрнулись, ладонь сжала скатерть в горсть. Челюсть приоткрылась, из горла раздался странный свист. Треньк-Дззынь, внезапно сказал механизм. Джайлс вздрогнул, но Барбару это не сбило.

В свисте, исходящем из её горла, вдруг стали угадываться слова, словно кто-то шептал.

- Джозеф. Меня зовут Джозеф...

Джайлс не был скептиком, но в то же время его мозг всегда был настроен на то, чтобы постоянно искать реалистичные объяснения всему, что он когда-либо становился свидетелем. И сейчас он понимал, что подобный эффект возможно подделать – какое-нибудь заболевание лёгких, чтобы раздавался этот свист, чревовещание... Но на самом деле от этих звуков его охватывало неприятное чувство холода, которое даже не было страхом, более было похоже на оцепенение, когда мозг отказывается что-то решать.

Глава два

Когда средь молний, в дождь и гром мы вновь увидимся втроем?

Когда сёстры Доннелли встречались втроём, как и всех честных ведьм, дым над котелками стоял коромыслом. А также над кастрюлями, сковородами и выпечкой, что несколько портило атмосферу готического ужаса, но зато прибавляло в доме аппетитных запахов. Это любовь к готовке, должно быть, было единственным, что объединяло сестёр, чьи характеры более ни в чём не совпадали. Впрочем, возможно, это отличало всех женщин в роду, потому что и пропавшая сестра Патриция, чьё место теперь заняла кузина Меган, тоже когда-то любила включаться в эту предпраздничную суету.

Вошедшие в дом Джайлс и Сибил оказались окружены парами жаренного мяса, сладкими запахами выпечки, какими-то экзотическими индийскими нотками из тех блюд, что обычно готовила Меган, и даже ноткой табака, потому что во время Большой готовки было также временем, когда она делала себе поблажку и раз в полчаса выходила покурить в прихожую.

- У нас гости!

Пока Сибил кричала в сторону кухни, она одновременно снимала шарф и делала знаки Джайлсу, чтобы он раздевался. В ответ из кухни раздался голос тётушки Элис.

- Это Джайлс? Пусть моет руки и спешит на помощь.

Наверное, Джайлс был единственным Торнтоном, которого тётушки терпели у себя дома. Положа руку на сердце, Джайлс и не мог припомнить, чтобы кто-нибудь из его семьи, кроме него, заходил в этот маленький ведьминский домик, оказывался под светом старых жёлтых ламп накаливания, мог пройти по скрипящим половицам на небольшую кухню, где ему непременно налили бы чаю. Когда он вышел из ванной (с достаточно вымытыми руками) и зашёл на кухню, Сибил уже стояла в фартуке у стола и нарезала морковь.

Джайлс вежливо поздоровался со всеми присутствующими, уже заранее ожидая, что ответное приветствие не будет слишком тёплым. Старшая Мойра, высокая женщина с иссиня-чёрными волосами, которые бы даже на тусовке готов показались бы чересчур радикальными, стояла у плиты, и лишь слегка полуобернулась и холодно кивнула в ответ. Меган, которая поправляла на подоконнике какое-то высокое блюдо из риса, и вовсе не отреагировала. Лишь тётя Элис послала в его сторону улыбку и кивнула в сторону Сибил:

- Бери ножик и присоединяйся.

Ножи застучали по разделочной доске. Джайлс знал, что эта еда пока пойдёт не на праздничный стол, а предназначена общественной столовой для бедных в Коуп-Найтвуде. Велика вероятность, что внутри плиты, около которой стоит тётушка Мойра, выпекаются какие-то экзотические сладости, которые на Хэллоуин будут раздавать в центральном магазине из принадлежащей ей сети «Совы Луны». И даже не глядя на выпечку, даже не зная, что там – маффины или конфеты, Джайлс точно знал, какого они цвета – чёрные с маленькой красной капелькой в центре. Мойра не только была ведьмой, правящей твёрдой рукой принадлежащей ей сетью, она и исполняла роль ведьмы – с царственным достоинством и пугающей серьёзностью. Меган, которая забрала наверх свои рыжие кудри, явно готовила обед на сегодняшний день – что-то очень полезное, открывающее чакры и, что, пять против одного, попробует только она сама. Волосы тёти Элис были тёмно-каштанового цвета (и тот, кто поспорил бы, что у Мойры они без дополнительного парикмахерского вмешательства, они такого же оттенка, выиграл бы пари), и она готовила всё остальное, ещё когда-то в детстве взвалив на себя все заботы по дому. Она была не такой высокой, как сёстры, намного более улыбчивой, и напоминала не столько ведьму, сколько типичную незамужнюю тётушку из английской книжки. Но Джайлс был уверен на все сто, что ни Мойра с её инфернальным очарованием, ни Меган с её самоуверенностью и болтовнёй о каких-то экзотических магических практиках австралийских туземцев, никогда не решатся на действительно серьёзное заклинание без хлопотуньи Элис. Сёстры были ведьмами. Они играли роли ведьм. Но за этим фасадом реальность была такова, что какая-то магия у них и впрямь была. И не факт, что сами сёстры знали, на сколько велика их реальная магическая сила.

Джайлсу нравилось бывать в домике сестёр особенно перед праздниками. Подобного никогда не было в особняке. Кухня в Фокс-холле была просторной, прекрасно оборудованной, повариха приезжала к девяти утра, готовила еду на день, и уезжала уже к полудню. Затем слуги подогревали всю еду перед подачей. Что ж, это не викторианское время, никто из слуг не жил в особняке, к девяти дом покидал стюард, и если Джайлсу хотелось чаю после этого времени, он сам спускался в полутёмную кухню, включал автоматический чайник, и ждал, прислушиваясь к музыке в наушниках, которая должна была прогнать вечную тишину Фокс-холла. Перед праздниками нанимали специальные компании кейтеринга, тогда кухня заполнялась быстро снующими людьми, которые не болтали друг с другом и старались быстро обойти стоящего на пути Джайлса, боясь лишний раз толкнуть или хотя бы заговорить.

Сёстры Доннелли съезжались перед праздниками и Сибил уже давно знала, что проще самой приглашать в эти дни Джайлса домой, чем ждать, пока он неловко будет намекать, напрашиваясь в гости. Перед праздниками маленький домик, где обычно жила Сибил с тётей Элис, превращался в открытку, в съёмочную площадку доброй семейной комедии. Все куда-то шли, болтали, стук кастрюль, упавшие из рук подарки, ругательства, странноватые монологи, отблески от висящих под потолком амулетов, совместное распевание рождественских гимнов. Только стоило подождать, чтобы преодолеть тягостное молчание, которое возникало всякий раз, как Джайлс приходил к ним. И из этого неприятия никто не делал тайны, Джайлс знал, что сколько бы он ни бывал у них, насколько знакомым и родным не стало бы его лицо для тётушек, существовал всегда этот порог, эта ненависть, которую сложно было преодолеть. Потому что Торнтоны убили Патрицию Доннелли. И домик сестёр на другой стороне поля от Фокс-холла должен был постоянно напоминать обитателям поместья, что сёстры ничего не забыли и никогда не простят.