Избушка на неправильных курьих ножках

Пролог

День Оли Соколовой начинался, как обычно, с войны. Войны с упрямым спектрометром, который упорно отказывался калиброваться, и с горой немытой посуды, угрожающе нависавшей над краем стола в университетской лаборатории биохимии. Пробирки звенели, как нервные колокольчики, когда она яростно тыкала в кнопки прибора.

— Ну давай же, кусок железа эпохи динозавров! – прошипела Оля, смахивая со лба темную прядь волос и оставляя сабельный след из... была ли это сажа от вчерашнего подгоревшего реактива или просто космическая пыль отчаяния, не понятно. – Ты же должен показать мне спектр этого проклятого белка! Я уже месяц бьюсь!

Ответом был лишь мертвенно-зеленый светодиод и тихое, издевательское гудение. Оля сгребла в охапку стопку распечаток – графики, напоминавшие кардиограмму больного таракана, – и плюхнулась на единственный свободный стул. Взгляд упал на полку с "историческими экспонатами" кафедры – пыльные колбы, чучело лягушки с печальными глазами и... оно.

Артефакт. Так его называла профессор Морозова. Выглядел он как невзрачный обломок темного дерева, размером с ладонь, покрытый стершимися, но все еще загадочными символами, похожими на спутанные корни или змей. Находка с раскопок где-то под Новгородом.

— Возможно, ритуальный предмет, Оленька! Очень древний! Пахнет... тайной! – восторгалась профессор.

Оля же чуяла только пыль и легкий запах плесени. Но сейчас этот кусок древесины казался ей куда более разумным собеседником, чем спектрометр.

— Ну, что скажешь, Древность? – пробормотала она, беря артефакт в руки. Дерево было неожиданно теплым.

– Может, подскажешь, где у этого железяки кнопка "сделай как надо"? — Она машинально потёрла замысловатый символ, похожий на спираль. В этот момент нос нестерпимо защекотало. Оля отчаянно сморщилась, пытаясь сдержать...

"А-а-апчхи!!!"

Чихая так, что слетели очки, она нечаянно выронила артефакт. Он шлепнулся прямиком в её чашку с остатками крепчайшего, но уже холодного кофе.

Мир взорвался.

Нет, серьезно. Не метафора. Яркая, ослепительно-зеленая вспышка, как будто кто-то включил внутри лаборатории гигантскую лампочку из чистого изумруда. Воздух загудел, пробирки заплясали джигу на полках. Оля почувствовала, как пол уходит из-под ног, а её втягивает в раскачивающуюся воронку из света и странных, пульсирующих символов – тех самых, что были на деревяшке. Последнее, что она успела подумать, прежде чем сознание отключилось:

— Блин, и кто теперь допишет мой отчет по спектрометру?!

Пробуждение было резким и неприятным. Неприятным, как удар головой о низкий дверной косяк. Только вместо косяка – корни какого-то древнего и явно недружелюбного дерева. Оля ахнула, открыла глаза и тут же зажмурилась от боли.

Солнце. Слишком яркое, слишком зеленое, пробивающееся сквозь невероятно густой полог леса. Воздух пах... жизнью. Густо, сладко, с примесью влажной земли, грибов и чего-то совершенно незнакомого, электрического.

Оля попыталась вдохнуть глубже, но воздух оказался неожиданно густым, словно сироп. Он не просто наполнял легкие – он словно просачивался сквозь кожу, насыщая тело странной вибрацией. Звуки... они не просто были громче. Каждое щебетание птицы отдавалось эхом внутри черепа, шелест листьев напоминал шепот на непонятном языке прямо над ухом. Она прижала ладонь к мохнатому стволу – мох под пальцами был не просто влажным, он пульсировал едва уловимым теплом, как живая плоть. А трава под ногами... она казалась слишком яркой, неестественно изумрудной, и когда Оля попыталась встать, ее ноги подкосились не только от слабости. Земля под мхом была... упругой? Не твердой и не мягкой, а будто покрытой толстым слоем резины. И это солнце! Его свет не просто пробивался сквозь листву – он стекал вниз жидкими, изумрудно-золотыми струями, окрашивая все вокруг в непривычные, слишком насыщенные тона. Даже тени казались не просто отсутствием света, а чем-то плотным, синевато-фиолетовым, почти осязаемым. Это было не просто другое место. Это был другой физический закон, другая оптика, другая биология. Мозг Оли, отчаянно цеплявшийся за знакомые категории, заскрипел, как перегруженный процессор.

— Где я... Спектрометр... Артефакт... – мысленно бубнила она, пытаясь встать. Ноги подкосились. Она оперлась о мохнатый ствол и огляделась.

Деревья – огромные, могучие, какие-то... осознанные. Тишина стояла гулкая, насыщенная шелестами, щебетанием и каким-то невнятным бормотанием, будто лес разговаривал сам с собой.

И тут её взгляд упал на это.

На опушке, в лучах странного солнца, стоял Дом. Нет, не дом. Избушка. Кривая, покосившаяся, с облупившейся краской и резными наличниками, которые смотрели на неё как слепые глаза. И стояла эта избушка... на куриных ногах. Огромных, костлявых, покрытых чешуйчатой кожей. Одна нога нервно подергивалась, другая поскребла длинным когтем по земле.

Избушка не просто стояла. Она дышала. Слабые клубы дыма, больше похожие на пар, выходили из печной трубы с неровным, хрипловатым присвистом. Стены, сложенные из темных, почерневших от времени бревен, покрывали не только облупившаяся краска, но и узоры из лишайников и мха, складывающиеся в странные, гипнотические узоры, которые чудилось, вот-вот сдвинутся с места. Резные наличники вокруг окон действительно напоминали слепые глаза – пустые, темные провалы, но Оле почудилось, что один из них на мгновение мелькнул тусклым желтым светом, как у совы. А ноги... Боже, эти ноги! Чешуйчатая кожа на них была не гладкой, а бугристой, с наростами, напоминающими древесные сучки. Когти на концах были длинными, изогнутыми и черными, как обсидиан, оставляя на влажной земле глубокие, зловещие царапины. Одна нога вдруг резко дернулась, словно от судороги, заставив все строение качнуться и скрипнуть всеми балками разом. Запах от нее шел не только старого дерева и дыма – это был терпкий, пыльный аромат веков, смешанный с чем-то звериным и... грибным.

— Ох, и сквозиит же сегодня в суставах-то... – донесся вдруг гнусавый, жалобный голос, явно исходивший... от избушки. – Везде щели, сквозняки... Аж до костей пробирает! Эх, старая стала, дряхлая...

Глава 1. Дом, который убежал бы и сам, да ноги болят...

Тишина после рассказа Кота висела плотной, неловкой завесой. Оля Соколова, бывшая студентка-биотехнолог, а ныне – по утверждению рифмующего кота – новоявленная Баба-Яга, стояла на скрипучих половицах своего «наследства».

Воздух внутри был густым коктейлем запахов: пыль веков, сладковатая гниль старых бревен, острый аромат неизвестных трав (одни напоминали мяту, другие – кошачью мочу, третьи – озоновый разряд после грозы) и всепроникающая, тошнотворно-химическая вонь, бившая из медного котла в очаге.

Объект исследования: Место обитания "Бабы-Яги". Состояние: критический хаос,– автоматически отметил ее ученый мозг, цепляясь за привычные рамки.

Избушка внутри была воплощением контролируемого безумия и поражала своей несоразмерностью. Снаружи – тесная лачуга; внутри – лабиринт приземистых комнатенок, кривых переходов и закутков, где пространство явно играло по своим правилам. Потолки низкие, грозившие стукнуть лбом; стены, обитые выцветшими, местами истлевшими тканями с узорами, напоминавшими спутанные корни или застывшие вопли. Каждый сантиметр был забит.

Оля огляделась.

В центре комнаты господствовала чугунная ступа, массивная, закопченная, будто в ней не только толкли, но и ковали адское оружие. Рядом валялось пестрое помело – веник из грубых прутьев, украшенный облезлыми лентами и засохшими шишками, явно ритуальный, а не утилитарный. От связки веяло пылью и безнадежностью.

В очаге, где тлели жалкие угольки, булькал тот самый медный котелок. Оля определила его, как источник химической атаки. Его содержимое переливалось всеми цветами радуги, включая ядовито-фуксиевый и трупно-лиловый, и издавало пар, который резал обоняние – тухлые яйца, приправленные марципаном и выхлопными газами. "Эликсир Прозрения", по версии кота. Результат: "Мозги выест или волосы на пятках вырастит. Требует утилизации или герметизации. Срочно".— решила девушка.

Грубо сколоченные полки ломились от склянок, баночек, мешочков и поющих коробочек. В одной колбе плавали светящиеся глазки, в другой – сушеные лапки лягушки, в мешочке шевелилось что-то живое, коробочка тихонько насвистывала грустный мотивчик. Этикетки представляли собой загадочные корявые черточки.

— Требуют систематизации и каталогизации. Крайне опасно.— решила про себя Оля.

В зоне отдыха валялись ветхие ковры-трансформеры, явно служившие постелью. Стол был завален птичьими костями, по крайней мере на это надеялась Оля, перьями невиданных расцветок, кусками странных минералов, обглоданными початками кукурузы и крошечными высушенными грибами, похожими на мумифицированные мозги. В углу громоздилась куча одежды. Это были выцветшие сарафаны, кожухи, потрепанные меховые шапки с ушами. Все пахло древностью и безнадегой.

Оля остановилась посреди комнаты, ошеломленно оглядываясь.

Тишину нарушил негромкий, протяжный скрип, шедший не от двери или половиц, а будто из самих стен, словно древесина стонала под тяжестью веков и накопленного хлама. Пыль, только что висевшая в воздухе неподвижно, вдруг закружилась мелким вихрем у ее ног, образуя причудливый, тут же распадающийся узор. Где-то в глубине завалов тихонько звякнула стеклянная колба, будто ее кто-то толкнул невидимой рукой. Оля инстинктивно отшатнулась. Это был не просто дом. Это было существо. Древнее, капризное, наблюдающее за ней своими невидимыми, запыленными «глазами». Каждый ее шаг, каждое движение вызывало едва уловимый отклик – полуприкрытая дверца шкафчика вздрогнула, связка сухих кореньев на балке качнулась, как маятник. Избушка ощупывала свою новую хозяйку, и ощупь эта была полна сомнения и... легкого любопытства, перемешанного с издёвкой.

Кот-Баюн вскочил на стол и начал вылизывать лапу.

- Ну что, Оленька-недотрога? Оценила хоромы? Богатство необъятное пред тобой предстало? – не поднимая головы от лапы, спросил Баюн сладким, как мед голосом, но в нем еще чувствовался и яд. Он широко зевнул, демонстрируя острые клыки, и лишь краем янтарного глаза скользнул по ней.

- Порядок тут... - Он сделал паузу, наслаждаясь моментом - ... ах да. Как в голове у Лешего, когда он после Солнцестояния утром просыпается. В луже. С бодуна.

Оля резко обернулась к нему. Ее глаза, еще широкие от шока, сузились. Она машинально смахнула пыль с ближайшей полки, потом посмотрела на запачканный палец с отвращением. Ее голос прозвучал очень сухо.

— Порядок? — она фыркнула и звук показался ей резким, словно лопнувший пузырь.

— Это не порядок. Это... — ее взгляд лихорадочно сканировал груды хлама, пальцы непроизвольно сжимались, будто представляя, как она наводит тут ревизию... - это энтропия, достигшая термодинамического совершенства. Абсолютный максимум беспорядка в замкнутой системе.

Она резко отвернулась, будто не в силах больше смотреть, ее взгляд упал на убогие угольки в очаге.

-Практическая задача номер один: источник тепла. Решение: разжечь огонь.

Оля потянулась к коробке на полке, покрытой липкой пленкой неизвестного происхождения.

— Волшебные спички? – ее голос звучал скептически, но в глазах мелькнул азарт исследователя, столкнувшегося с аномалией.

Кот, наконец оторвавшись от лапы, медленно повернул голову. Его янтарные щелочки-глаза светились холодным, всеведущим сарказмом. Усы подрагивали, будто ловя каждую ее мысль.

— М-м-м-м... Исключительно волшебные, светик моих озарений, – замурлыкал он, растягивая слова, как теплую ириску. — Но не спеши чиркать, как первокурсница на лабораторной по пиротехнике.

Он грациозно спрыгнул со стола и бесшумно подошел, его хвост метнулся, как черная молния.

— Видишь ли, огонь здесь... капризен. Он не просто горит. Он чувствует. И реагирует. — Кот ткнул носом в сторону коробки. — Чиркнешь без должного... энтузиазма – зашипит и плюнет сажей. Чиркнешь со злостью – опалит брови до черепа. А чиркнешь со страхом... – он сделал театральную паузу, прищурившись, – ...он вцепится в пальцы, как голодный мангуст. И придется отдирать. С мясом.

- Заклинание не забудь. Без него... - его голос становится шепотом, полным мрачного предвкушения... - только сажей покроешься. Как старуха в ее первый день. Прямо... - он приоткрыл один глаз, ловя ее реакцию... - до кончиков ресничек. И пахнуть будешь... специфически.

Глава 2. В гостях у паники, или свидание с Кикиморой

Туман на рассвете был не просто влажным – он был живым. Липкий, молочно-серый, он обволакивал избушку, как гниющая вата, пробираясь сквозь щели и оседая холодной росой на всем, чего касался. Воздух казался ватным, давящим на виски, мешая мыслить ясно после кошмаров. Оля проснулась не от света – его не было – а от звука. Глухое, неумолкаемое бульканье доносилось со стороны болот, перемежаясь с тревожным карканьем ворон, будто предвещавших беду. Воздух в комнате тяжело пах сыростью и... чем-то кислым, словно прокисшее молоко смешали с болотной тиной.

Кот-Баюн сидел на подоконнике, его силуэт едва проступал сквозь мутную пелену. Он не вылизывался. Он смотрел в сторону топи, неподвижный, как изваяние, лишь кончик его хвоста нервно подрагивал, а в тишине комнаты слышалось едва уловимое, глубокое урчание – не мурлыканье, а скорее ворчание тревоги.

- Проснулась, соня? – его голос прозвучал непривычно тихо, без обычной бархатной насмешливости. Он не поворачивался. – Болото бурлит. Кикимора паникует. Туман уже душит опушку, скоро до корней доберется.

Оля, все еще втискиваясь в сознание после кошмаров о спектрометрах, покрытых мхом, села на скрипучую кровать. Холодный туманный воздух заставил ее вздрогнуть.

- Паникует? Почему? И... что значит душит опушку? — спросила девушка.

Кот наконец повернул голову. Его янтарные глаза в полумгле светились, как фонарики заблудшей души. В них не было сарказма – была... усталая тревога.

— Значит, что корни деревьев на окраине леса задыхаются. Значит, что скоро тварь мелкая задохнется. Значит, что если Кикимору не утихомирить, вся эта зеленая благодать, – он мотнул головой в сторону невидимого леса, – превратится в гнилое месиво. А нам с тобой – дышать этим.

Оля встала, ощущая липкую влагу на коже даже под одеждой.

— Утихомирить? Как? Убедить ее, что я не пришла ее... эм... жрать? – она вспомнила вчерашнего Лесовичка.

Кот спрыгнул с подоконника, его лапы бесшумно ступили на пыльный пол.

— Ты теперь Яга. Это твоя работа. Договаривайся. Успокаивай. Находи причину ее истерики. Или... создавай новую, но менее разрушительную.

В его голосе вернулась знакомая нотка цинизма, но она звучала приглушенно.

— Собирайся. Возьми... – он покосился на угол, где валялось помело, – ...это. Может, пригодится для жестов устрашения. Или чтобы грязь с сапог отскрести.

Оля посмотрела на пестрое, нелепое помело. Оно выглядело как музейный экспонат, а не орудие. Но чувство долга – странное, новое, тягостное – заставило ее взять его. Помело было удивительно легким, древесина рукояти теплой и живой под пальцами. Когда ее рука сжала его крепче, в ладони мелькнуло слабое, почти воображаемое покалывание – будто спящий инструмент пробудился на мгновение.

— Пойдем, – сказала она, больше себе, чем Коту.

Дорогу к болотам не нужно было искать – ее вел запах. Сначала просто сырость и гниющие листья, потом запах все сильнее, гуще, тяжелее – запах стоячей воды, сероводорода. Оля безошибочно определила его, вспомнив лабораторные инциденты, и чего-то сладковато-тошнотворного, как разлагающаяся органика. Горло сжал спазм, а на язык проступил противный металлический привкус. Туман здесь был еще плотнее, он цеплялся за одежду, лез в рот и нос, затрудняя дыхание. Земля под ногами превратилась в зыбкую топь: кочки покрытые ржавым мхом, проваливались под весом, черная жижа чавкала, пытаясь засосать сапоги Оли. Она шла осторожно, тыча помелом перед собой, как шестом. Кот шел рядом, его обычно безупречная шерсть быстро покрылась мелкими каплями влаги, делая его похожим на призрачного бархатного ежа.

Бульканье становилось оглушительным. Оно исходило отовсюду: из черных луж, из-под кочек, из самой трясины. Пузыри, крупные, как куриное яйцо, и мелкие, как горошина, всплывали на поверхность черной воды и лопались с тихими плюхами, выпуская струйки зловонного газа. Воздух дрожал от этого постоянного, тревожного звука.

— Где она? – прошептала Оля, вглядываясь в молочную пелену. Глаза слезились от едкого газа.

— Прямо перед тобой, цыпа, – пробурчал Кот. Он сидел на относительно сухой кочке и тщательно вылизывал лапу, пытаясь вернуть шерсти достоинство. – Под корягой. Спиралью. Жди.

Оля присмотрелась. Из-под огромной, полупогруженной в трясину коряги, покрытой скользкой черной плесенью, действительно доносилось какое-то движение. И звук. Сначала это был тихий, жалобный всхлип. Потом – громкое шлепанье, будто кто-то швырял мокрой тряпкой. Потом – приглушенный, но пронзительный вой.

— В-в-все пропало-о-о! – завыл голос, хлюпающий и захлебывающийся. – Погибла я! Погибло болото! Идет конец! А-а-а!

Из-под коряги выплеснулся фонтан черной жижи, и на мгновение показалась... фигурка. Маленькая, не выше Оли по колено, тщедушная. Покрытая слизью и тиной, сквозь которую проглядывала сероватая, будто вечно мокрая кожа. Длинные, цепкие пальцы с перепонками судорожно рвали мох на кочке. Большие, выпуклые, совершенно круглые глаза, полные абсолютного, животного ужаса, уставились прямо на Олю из-под нависающего капюшона из водорослей и тины. Это была Кикимора.

— Я-Я-Яга! – завизжала она и в ее визге помимо ужаса звенела давняя обида. — Та, что старого Лесовичка в корень превратила! Пришла! Пришла меня жрать! Я знала! Чуяла! Все пропало! А-а-а! Оля инстинктивно отпрянула, едва не угодив в трясину.

Она начала биться в истерике, шлепая ладонями по жиже, поднимая фонтанчики вонючей грязи.

— Уходи! Уходи! Я невкусная! Костистая! Глисты у меня! Целые клубки! Не ешь меня-я-я! — Она снова нырнула под корягу, оставив на поверхности лишь пузыри паники.

Оля стояла, ошеломленная. Она ожидала чего угодно – мрачного духа, злобной твари – но не этого комка истерики и абсолютного страха. Помело в ее руке казалось бесполезной игрушкой. Кот наблюдал с кочки, его выражение говорило:

— Ну? Твоя работа. Жду шедевра дипломатии.

Оля сделала глубокий вдох, немедленно пожалев об этом – воздух обжег легкие сероводородом. Она подошла поближе к коряге, стараясь говорить максимально спокойно, как с испуганным животным или... особо нервным лаборантом.

Глава 3. Иван, который не дурак, а просто странный (и очень наблюдательный)

Утро после болотного кошмара встретило Олю непривычной тишиной. Туман рассеялся, оставив после себя лишь серебристую росу на паутине и влажный, чистый запах хвои и прелой листвы, ворвавшийся в Избушку через приоткрытую дверь. Даже нытье курьих ног под полом звучало приглушеннее – не жалобой, а скорее утренней потягушкой. Оля сидела за грубо сколоченным столом, подперев щеку рукой, и смотрела на свое главное оружие против хаоса нового мира: самодельную тетрадь.

Страницы были сшиты из грубоватой, желтоватой бумаги, похожей на бересту, но более податливой. Чернила она сварила сама из сажи печи, сока бузины (для фиксации) и капли чего-то синеватого из склянки с этикеткой "Слезы Русалки? Исп. осторожно!". Получилась густая, черно-синяя субстанция, которая ложилась на бумагу бархатистыми, чуть расплывающимися строчками. На обложке кривым, но решительным почерком было выведено: "Лабораторный Журнал Бабы-Яги. Том I. Наблюдения, гипотезы, катастрофы."

Оля обмакнула заостренную гусиную перочинку в самодельную чернильницу из половины скорлупы грецкого ореха и вывела:

Дата: Неизвестно. День 3(?) после транслокации. Утро. Туман рассеялся.

Эксперимент №1: Установление контакта с основным местом обитания (Изба на курьих ногах).

Цель: Определить эффективные методы позитивного подкрепления для снижения вокальной активности объекта (нытье) и повышения лояльности.

Метод:

1. Пищевое подкрепление: Предложено 200 г вареной гречневой каши (единственный относительно съедобный ресурс), помещенной у основания левой ноги объекта.

2. Тактильное/сервисное подкрепление: Проведен ремонт наиболее скрипящей ступени крыльца методом подкладки мха и клина из твердой древесины (дуб?).

Наблюдения:

Каша исчезла в течение 15 минут. Источник исчезновения не установлен (возможно, втянуто в грунт? Передано ногам?).

Нытье о "ревматизме" в левой ноге прекратилось на ~2 часа. После – возобновилось, но с меньшей интенсивностью. Условно положительный результат.

Ремонт ступени вызвал активную вокальную реакцию: "Ой, давит! Не так! Клин кривой! Неудобно!" в течение 30 минут. Затем – адаптация. Скрип уменьшился на ~40%. Результат: Приемлемо, но требует доработки метода.

Вывод: Объект реагирует на пищу. Ремонтные работы воспринимает критически, но адаптируется. Необходимы дальнейшие эксперименты с разными видами подкрепления (сладкие ягоды? Поглаживание? Угроза демонтажа?).

Оля отложила перо, удовлетворенная. Хаос можно систематизировать! Даже если "объект" – это дом на ножках. Она потянулась, костяшки спины хрустнули в тишине. Тишина... Она была почти звенящей после вчерашних воплей Кикиморы и рева Лешего. Только бульканье самовара (еще один "подарок" Избушки, который Оля рискнула почистить и растопить) нарушало покой. И...

— Это не поганка, это Дремушник. От него сны цветные бывают.

Голос прозвучал так тихо и неожиданно, что Оля вздрогнула так сильно, что опрокинула чернильницу. Черно-синяя лужа моментально расползлась по столу, грозя поглотить драгоценный журнал. Она вскрикнула, хватая тряпку, сделанную из куска старого сарафана.

— Черт возьми! Кто?! – вырвалось у нее, пока она отчаянно спасала записи.

Она подняла голову. В открытой двери, залитый утренним солнцем, которое пробивалось сквозь кроны гигантских елей, стоял парень. Он выглядел... обыденно-необычным. Лет двадцати, невысокий, крепкого сложения, в простой холщовой рубахе и потертых портках, заправленных в крепкие, но грубые сапоги. Тёмные, чуть вьющиеся волосы были растрепаны ветром или просто не знали гребня. Но больше всего Олю поразили его глаза. Светло-серые, почти прозрачные, как дождевая вода. Они смотрели на нее с безмятежным, глубоким спокойствием и... немигающей внимательностью. В них не было ни страха, ни агрессии, ни даже особого удивления. Только тихое, всепоглощающее наблюдение. Он держал в руках простую плетеную корзину, наполовину заполненную грибами.

— Я... помешал? – спросил он тем же тихим, ровным голосом. Не извиняясь, просто констатируя факт.

Изба под Олей тихо скрипнула, но не жалобно, а скорее удивленно-вопросительно, как будто узнала гостя. Курьи ножки под полом слегка переступили с ноги на ногу.

Кот-Баюн, дремавший на печи, приоткрыл один глаз.

— Дурак пришел, – промурлыкал он беззлобно, скорее констатируя погоду. – Не видит проказ? Тут чернила рекой, а он про грибы.

Оля оторвала тряпку от стола, оставив синеватое пятно, и встала, стараясь придать себе вид достоинства, подобающего Бабе-Яге, а не студентке, чуть не утопившей свои исследования.

— Кто вы? И что вы сказали про гриб? – спросила она, стараясь звучать властно, но голос выдавал любопытство.

Парень шагнул через порог без приглашения, как будто входил в свою собственную избу. Его сапоги, покрытые лесной пылью и хвоей, бесшумно ступили на скрипучие половицы. Он подошел к столу и указал пальцем с коротко остриженным, но чистым ногтем на один из грибов, лежащих рядом с журналом. Гриб был невзрачный: серовато-коричневая шляпка, тонкая ножка. Оля собрала их утром у опушки, пытаясь начать "Каталог флоры Тридевятого Царства".

— Этот, – сказал он. – Дремушник. Вы его с ножкой сорвали, зря. Сила – в шляпке. Высушить, растолочь, щепотку в чай и сны будут цветные, яркие. Как картинки. Полезно, если мысли путаются. — Он посмотрел прямо в глаза Оле. — У вас мысли путаются. Видно.

Оля почувствовала, как щеки слегка загораются. Она откашлялась.

— Я... я просто систематизирую. Для науки. А вы... кто? — Она снова спросила, рассматривая его. Ни меча, ни лука – только корзина с грибами и нож в простых ножнах на поясе. Ни тени угрозы.

— Иван, – ответил он просто, как будто это объясняло все. Он поставил корзину на пол и присел на корточки рядом, разбирая свой "улов". – А вы – новая Баба-Яга. Слышал.

— И вы не боитесь? – не удержалась Оля. После Лесовичка, Кикиморы и Лешего отсутствие страха казалось аномалией.

Глава 4. Лесной бюрократ и первый клиент

Тишинка, аккуратно разложенная на подоконнике для сушки, казалось, излучала волны невидимого спокойствия. Воздух в Избушке потерял привычное напряжение первых дней, став чуть теплее, чуть светлее. Даже скрип половиц под ногами Оли звучал не так пронзительно, а нытье ног под полом сменилось на сонное ворчание. Оля, воодушевленная успехом с Иваном (пусть и не до конца понятым с научной точки зрения), решила атаковать хаос внутри. Она начала с угла, который окрестила "Зоной потенциальной лаборатории" – стола и ближайших полок.

Она вытирала пыль с загадочных склянок тряпкой, смоченной в настое из хвои и чего-то, что Кот назвал "Слезами Доброй Феи (исп. с осторожностью, вызывает сентиментальность)". Пыль была особенной – серебристой, цепкой, будто сотканной из лунного света и паутины. Она сгущалась в углах живыми клубками, которые приходилось буквально отдирать.

— А-а-апчхи! – чих разнесся по комнате, когда Оля встряхнула особенно пыльный фолиант с обложкой из потрескавшейся кожи, испещренной теми же корявыми значками, что и на склянках. Кот-Баюн, наблюдавший с печи, фыркнул.

— Береги ноздри, светик. Там споры древнего знания. Или просто плесень. Разницы мало – и то, и то мозги ест. — Он лениво потянулся. — Лучше бы об отчете подумала. Час Лешего близок.

— Отчет? – Оля нахмурилась, отставляя книгу. — Какой еще отчет? Я тут едва не утонула в пыли веков и болотной жиже!

— Должность обязывает, – промурлыкал Кот, переворачиваясь на спину и демонстрируя пушистое брюхо. – Раз в сезон, а то и чаще, коли беспорядки, Хозяин Леса является за данью. Или за объяснениями. Сегодня – явно за вторым. После недавнего бульканья и твоего... эээ... визита.

— Объяснениями? Отлично! – Оля оживилась. Она схватила свою тетрадь. — У меня как раз есть предварительные выводы по гидрологии болот и химическому анализу источника загрязнения! И графики! – она ткнула пальцем в страницу, где кривыми линиями пыталась изобразить динамику пузырей.

Кот прикрыл глаза.

— О, лесные боги... Он придет за чувством, за ритуалом, за поклоном земным. А ты ему – графики. Это будет эпично. Как падение ступы в омут.

Не успел Кот закончить, как воздух сгустился. Не туманом, а плотной, древесной тяжестью. Запах мха, влажной земли и старой смолы стал осязаемым, заполнив Избушку. Пол под ногами Оли слегка закачался, как палуба корабля на слабой волне. Сквозняк, обычно гулявший по щелям, замер. Даже Кот перестал умываться и сел, навострив уши.

Затем раздался стук. Не в дверь. Казалось, стучали сами стены, корни под полом, ветви крыши. Глухой, ритмичный, не терпящий возражений.

Тук. Тук. Тук.

Оля почувствовала, как стук отдается не только в ушах, но и в грудине, в зубах, в кончиках пальцев. Каждый "тук" был как удар молота по наковальне мира, в котором она теперь жила. Воздух стал густым, как кисель, и холодным, несмотря на печь. Даже свет из окна померк, будто лес затаил дыхание.

— Впусти, хозяйка, – пробурчал Кот, спрыгивая с печи. – Босс пожаловал. И он не в духе.

Оля, стиснув тетрадь как щит, подошла к двери. Она взялась за скобу – железо было ледяным. Вдохнула. Научный подход. Логика. Факты. Она открыла дверь.

На пороге стоял Леший. Но не тот разъяренный дух с болота. Это было воплощение древней, неумолимой власти. Он казался выше, массивнее. Его "тело" было сложено из переплетенных корней столетних дубов, покрытых бархатом мха и живыми побегами плюща. Лицо – словно вырублено топором из темного, мореного дуба: глубокие борозды-морщины, нос-сук, тяжелый подбородок. Глаза – два уголька, тлеющих в глубоких глазницах, светились холодным, оценивающим гневом. От него веяло сыростью глубокого леса, терпким запахом преющих листьев и невероятной тяжестью веков. Он не просто стоял – он врастал в порог, его корни-ноги сплетались с фундаментом Избушки, которая слегка заскрипела под тяжестью, но выдержала.

— Новая, – пророктал Леший. Голос его был низким гулом, идущим из самой земли, от которого дрожали стекла в окнах, те, что еще держались. – Явилась.

Оля почувствовала, как колени слегка подкашиваются, но выпрямилась.

— Да. Я... Оля. Хозяйка Избушки.

Логика. Факты.

Угольки-глаза скользнули по ней, от пятен сажи на рубахе до тетради в ее руках. Взгляд этот был уничтожающим.

— Знаю. И знаю твои дела. Болото бурлило. Топь плакала. Зверье пугалось. Дисбаланс.

Каждое его слово падало, как обтесанный камень.

— Тропы шалят – ведут не туда, путают, теряют путников. Звери нервничают – белки шишками не запасаются, зайцы лис гоняют. Лес недоволен.— Он сделал шаг вперед, не отрывая корней от порога. Избушка крякнула. — Ты не справляешься, Яга новая. Где отчет? Где дань? Где объяснение?

Оля, чувствуя, как тетрадь в ее руках становится единственной опорой в этом натиске древней силы, открыла ее на нужной странице.

— Я провела предварительное расследование причин аномальной активности в болотном биоме, – начала она, стараясь говорить четко, как на защите диплома. – Анализ проб воды и почвы указал на наличие источника органического загрязнения – разлагающегося животного жира в деревянной емкости. — Она показала пальцем на схему бочонка. — Этот антропогенный фактор спровоцировал интенсивное выделение сероводорода (H₂S) и метана (CH₄), что вызвало бурление, токсичный туман и гибель гидробионтов. Что касается троп... – она перелистнула страницу, где пыталась нарисовать карту окрестностей с пометками, – ...мои наблюдения и опрос... эм, взаимодействие с местной фауной, позволяют предположить сейсмическую активность малой интенсивности. Вот график предполагаемых подземных толчков за последние три дня, коррелирующих с сообщениями о "шалящих" тропах. — Она поднесла тетрадь к Лешему, показывая кривые, напоминавшие кардиограмму больного крота.

Бумага в ее руках вдруг стала влажной и скользкой от пота. Чернила, ее гордость, под взглядом Лешего казались жалкой пачкотней, детскими каракулями на полях великой Книги Леса, которую она не умела читать. Запах ее самодельных чернил – дымный и терпкий – вдруг перебился тяжелым духом гниющего дуба, исходящим от Хозяина Леса.