Измена. Любовь умирает в 44

1. Дважды в одну воронку.

- Привет, – кричу с порога. – Я пришла.

Ставлю тяжелые сумки, устало опускаюсь на пуфик. Голова гудит после десятичасового рабочего дня. Закрываем месяц, отчетами завалили. На чуточку прикрываю глаза, настраиваюсь на то, что еще часа два у плиты стоять надо. А что делать? Холодильник-то пустой. В доме два мужика. Они есть хотят.

- Пришла? – вразвалочку выходит из комнаты сын. Тащит пять кружек грязных и пару тарелок. – Мам, я есть хочу.

- Сань, тебе сколько лет, – мягко укоряю. – Мог бы и пельменей сварить к ужину.

- Ма! – с возмущением смотрит. – Я к экзамену готовлюсь.

- Слышу, как готовишься, – толкаю дверь в его комнату, оттуда доносится звук стрелялок.

Закатывает глаза, злится и быстро сматывается.

Ладно, проехали. Возраст у сына гадский, так-то он парень неплохой.

Поднимаю мешки с едой, тащу в кухню. Господи, посуды навалом. Быстро переодеваюсь и берусь наводить порядок.

За суматохой не слышу, как приходит муж. Навстречу не спешу, руки в мыле и в сковороде поджарка подгорает. Думаю простит, мы двадцать лет в браке. Притерлись давно, острые чувства притупились, хотя муж у меня красивый мужик и сын в него. Мы безусловно любим друг друга, но на таких мелочах, как бежать к двери встречать, уже не акцентируем внимание.

Быстро вытираю руки, перевязываю хвост.

- Здравствуй, Ань.

Улыбаюсь приветливо. Тянусь за поцелуем. Пытливо рассматриваю.

Говорю же красавчик, редкие серебряные нити в волосах придают благородство, глаза яркие синищие, как небо в хорошую погоду. Одно плохо в последнее время очень изменился. Замечаю, что и сегодня Глеб снова не в настроении. Хмурится недовольно.

- Что-то произошло? – не хочу накалять.

Спрашиваю как бы между прочим.

Глеб стучит пальцами по столу, молчит.

- Грязновато у нас, Аня, – скользит взглядом по гарнитуру.

- Так готовлю же, ты чего? – удивляюсь. – Чай будешь?

- Можно.

Навожу кружку, сажусь рядом выключив конфорку. Не понимаю ничего. Глеб уже полгода рассуждает о смысле жизни. Говорит, что время уходит, а мы так путем ничего не видели. А где видеть, когда работаем без конца.

- Расскажешь? – трогаю за рукав рубашки.

- Что рассказать? – пожимает плечами. – Аня, я устал так жить.

- Как?!

- Мне сорок шесть. А я все еще езжу на машине, какую могу содержать, а не на той, что мечтаю. Квартира не та! Машина не та! Работа не та!

Распаляется все больше.

- Остановись, – тихо прошу. – В сравнении с другими у нас все хорошо. А машину, что ты хочешь стоит двадцать четыре миллиона! Глеб, опомнись, все не так плохо. Трешка большая, хороший китаец и вкупе наши зарплаты отличные. Да, впахиваем, но …

- Замолчи!

Обижаюсь до слез.

Господи, куда что делось. Ведь жили счастливы. Глеб всегда душа компании был, в семье был смех, веселье, радость. Все же хорошо, а теперь мужика как подменили. Хмурый, беспокойный и днями невыносимый. Как заест тоска, всем перегадит настроение.

Все мечтает, как станет миллионером. А с какого черта скажите? У него зарплата сто тридцать-сто шестьдесят и должность одна – бригадир. Сколько раз говорила, начинай своё и что? То одно мешало, то другое. Теперь все кругом виноваты. Там гады, там скоты, там бездельники и так далее. Лелеет одну ему известную мечту, готовится спеть лебединую песню.

Я живу, как на вулкане. Дергаюсь, нервничаю, когда Глеб так себя ведет. Но я тоже впахиваю! Разве меня жалеть не надо?

- Аня, извини, – мимо меня смотрит. – Присядь, нужно поговорить.

- Хорошо.

Прикрываю плотнее дверь, и, если честно в душе чуть-чуть радуюсь, кажется, Глеба прорвало. Может расскажет все как есть, и мы все решим.

- Слушаю.

- Аня, я встретил другую женщину.

Сначала до меня не доходит. Кого?

Хлопаю глазами, пытаясь принять слова мужа. А вместе с ними в голове звенит: нам скоро под полтинник, ему сорок шесть, мне сорок четыре.

У нас сын. Двадцать лет вместе. И как? Другая женщина.

Другая …

- Глеб, ты нормальный?

Мозг борется с информацией. Он малыми дозами пробивает бреши, все больше заполняя места. Нервно тереблю край дурацкого фартука с надписью «мама может все» и еще более по-дурацки улыбаюсь, в уголках глаз закипают предательские слезы.

- Я-то? – спокойно говорит муж. – Да. Как раз нормальный. Она меня понимает!

Аргумент убойный. А я не понимаю, да? Что за дикость, скажите. Уж лучше бы не слышала убийственно «доказательной базы». Это оправдание, что ли?!

- Серьезно? – обида взрывает меня. – А я нет?

- Нет.

Сердце начинает звучать, сбиваясь с ритма. То есть столько лет все было прекрасно, потом резко изменилось. С чего бы?

2. Стыд и совесть отсутствуют.

Кручу пальцами огненную ручку кружки. Горячая, надо бы перестать трогать, но не могу. Боль ожога единственное, что держит сейчас в более-менее ясном сознании.

Глеб молчит. Не произносит ни слова. А я … У меня тоже слов нет.

Пытаюсь уместить в мозгу полученную информацию, не получается. Валится рваными ранеными кусками на пол, шлепается куском мяса с запекшейся кровью. Не вытереть, не собрать на совок. Размазывается, оставляя жуткую тухлость.

Сердце молотит и молотит. Бьется дергано, измято даже. Чтобы хоть как-то синхронизироваться, прижимаю пальцы к вискам. Заставляю себя глубоко вздохнуть несколько раз.

По ногам ползет прохлада. Охватывает спину и плечи.

- Попей, – на столе появляется стакан воды остро пахнущий корвалолом.

Отодвигая стул, прижимаюсь спиной к холодной стене. Табуретка жалобно скрипит. На ней же ножки уже второй раз приварены, все никак руки не доходили новый стол и стулья купить. То деньги на разные нужды откладывали, то еще что.

- Не упади.

- Не волнуйся! – отвечаю резче, чем надо.

- Аня!

- Что тебе, Глеб? – вскакиваю с табурета. Отодвигаю ногой подальше, беру менее травмированный, там ножки покрепче. – Ну что смотришь? Дальше как?

- Не знаю, Аня.

- Скажи, тебе хотя бы стыдно?

При вопросе руки начинают дрожать. Забирает обида. Распускается дурным цветком. Все хочу понять, что ему не хватало, м? Ведь дом полная чаша. Я все делала, старалась. С работы ждала, обед из трех блюд, порядок, чистота. В постели не обделен был. Все как надо.

- Стыдно? – повторяет без эмоций. Спокойно поправляет салфетницу. – Нет, наверное. Я сам не могу понять.

От ответа сбивается дыхание и спирает в груди. То есть нет? Правильно понимаю.

Умудряюсь сделать пару выдохов и вдохов, потом все. Встаю.

Беру тряпку и начинаю убирать все подряд. В голове шум и грохот сменяется оглушительной тишиной, а потом заново канонада запускается.

- Аня, присядь, пожалуйста.

Голос мужа совсем рядом. Вздрагиваю от близости. Бросаю мыть посуду, вытираю руки, поворачиваюсь, как робот. Наши бедра почти касаются. Глеб стоит, заведя ногу за ногу, скрестив руки потирает лоб. Досадливо морщится.

Отодвигаюсь, как от прокаженного. Все теперь …

Напряженно молчим.

В комнате сына звучит его любимая композиция, он всегда прибавляет звук. Басы долбят громко и надсадно, под лютую какофонию меня снова взрывает.

Он знал. Рефреном всплывает признание мужа.

Санька все знал и молчал. Почему? Потому что любовница Глеба мать его девушки? Да?

Так?! Поэтому?!!

Не понимаю, что подрубает под колени сильнее. Прижимаю ладони к пылающему лицу, пытаюсь даже теперь выгородить сына. Может, просто не хотел лезть, досаждать, думал, что само рассосется. Я не знаю! Не знаю-ю …

- Ань, – трогает за локоть.

Выдираюсь, будто в открытую рану ткнул раскаленным прутом.

- Не надо, Глеб, – машинально тру место, куда коснулся.

Муж мрачно усмехается, наблюдая как стираю место его прикосновения. Наполняюсь лютой неприязнью, напополам смешанной с обидой. А ты как хотел!

- И давно у вас? – выворачиваю губы, больше всего боясь сорваться в истерику.

Держусь, как пленный на допросе. Гордо и «через губу». Но … Я же … женщина, могу же выдержать. Могу же …

Или выдержу? С кем не бывает. Ни я первая, ни я последняя. Могу … Могу …

- Пара месяцев.

Не могу-у-у-у!

В грудь будто сваю забивают. Включаю кран и набирая огромные пригоршни, яростно умываюсь, смывая потоки слез. Почти задыхаюсь, почти захлебываюсь.

А-а-ах, как же мне …

Как будто босая на битом стекле топчусь, и оно через пятки влезает в кожу, разносясь по телу заполняя сосуды и вены. К горлу приносит и забивает напрочь.

Задыхаюсь! Кровоточу и не отплеваться в первые секунды, не откашляться.

- Ты признался для какой цели?

- Мне кажется так честнее будет по отношению к тебе.

- Конечно, – ядовито улыбаюсь. – Где ты ее подцепил?

- Не надо так, – останавливает, делая шаг назад. Садится вновь за стол, кладет крепкие руки перед собой. Смотрит куда угодно, только не на меня. – Мы случайно встретились в торговом центре. Сели выпить кофе и получилось то, что получилось.

- А что получилось, Глеб?

Мне надо понимать. Надо знать, что не так. Если пить чашу, то прямо сейчас. Нечего тянуть. Для смелости, достаю из холодильника сухое вино. Наливаю в чайную кружку, делаю пару глотков. Муж удивленно качает головой. Да, есть чему изумляться. Если знать тот факт, что я в принципе не пью. Криво улыбаясь, салютую издевательски.

- Аня, прости. Но я скажу правду, – играет браслетом на руке дорогущих часов, что я подарила на Новый Год. Взяла пару халтурок и купила солидный брегет в подарок. – В кого ты превратилась? Нервная стала, претензии одни сыплются.

3. Двусторонний выстрел.

Сын легко влетает и замирает посреди, возбужденно сверкая глазами. Гормоны бушуют. Возраст у него такой. А у меня бушует сердце. Уязвленное и разорванное. Из него кровь черной рекой по всему телу фонтанирует.

Смаргиваю предательскую влагу, полирую невидящим взглядом пол.

- Дверь закрой, – стараясь контролировать голос, старательно выговариваю слова.

- Мам, я не понял, – разъяряется сын.

А я не могу сейчас объяснить ребенку, почему не могу заварить им чай. Тем более Арише.

Все оглушительно просто – к нам в дом пришла косвенная причина сегодняшнего ужаса. И если Сашку я готова выгораживать, то чужой ребенок – провокация. Этот ребенок – её.

- Нет.

Санька подходит ближе. Засовывает руки в карманы, нагловато перекатывается с пятки на носок и лениво перекатывая жвачку во рту, тянет.

- Я не понял.

Поза выбешивает. Огреть бы по горбу. Наглец!

- Собирайтесь и выметайтесь на улицу, – рявкаю громко.

И тут до сына доходит. Растерянно озираясь, мечется между мной и отцом. Скрещивает руки в защите на груди. А я не могу. Рычу «на выход» еще громче, зло ору, раздраженно, будто выместить пытаюсь голосом все происходящее.

- Мам!

- Аня!

Одновременно восклицают.

- Я сказала …

Дрожащими руками поправляю ворот.

Душно. Дышать становится нечем.

- Прекрати, дети причем? – цедит Глеб. – Саш, иди.

- Нет уж, – противостою. – Стой.

Эгоистично командую, стараясь перетянуть ракурс внимания на себя. Как чертова истеричка-манипуляторша действую и что вы мне, как говорится, сделаете?!

Воздух звенит и плавится. Я пылаю, Глеб грозой налит, а Саша растерян. Буря. Скоро грянет буря!

- Родители, какого хрена происходит?

- А ты не знаешь?

То ли вино несет, то ли злость. Лицо перекашивает от обиды и злости. Меня предали. Самые близкие люди предали.

- Пап? – вопросительно кивает.

Глеб отворачивается. Сын нервно грызет губы. Бросает тревожные взгляды то на меня, то на отца.

- Я не хочу, чтобы Ариша ходила сюда, – четко проговариваю.

- Мам, ты не можешь …

- Могу.

- Я сказал – нет, – стоит на своем сын.

- Она тебе дороже матери стала?

Знаю, что так нельзя. Но ничего поделать с собой не могу. Вступаю в борьбу за него. Колочусь, как припадочная в вечной незримой войне с любой прилипчивой девушкой сына. Рвусь на куски, потому что если ребенок влюблен, то потерпеть поражение ничего не стоит. А Санёк влюблен.

- Прекрати, – рычит Глеб.

- А ты вообще замолчи, кобель!

Саша пятится к стене и сползает по ней на пол.

- Хочешь при сыне выяснять отношения? – муж пятнами идет.

- Почему нет? Нам всем решать, как быть дальше.

- Тут решать нечего после сегодняшнего.

- Вот именно! Но не об этом теперь. Саш, посмотри на меня.

Сын поднимает взгляд.

Потерянный, больной делается мгновенно. Глаза, как у бездомного щенка. И мне так жаль, так хочется подойти и погладить по вихрастой макушке. Обнять, поцеловать в пахнущие свежестью кудри. Но мне больно. Мне плохо и ранено.

Глотая слезы, тихо спрашиваю.

- Ты давно знаешь?

- О чем?

- О том, что твой отец нашел другую женщину.

Отворачивается, болезненно кривя лицо. Тихо хрипит.

- Может вы сами разберетесь? Мне к Арине надо.

Это все.

Это … все.

Не знаю, как вести себя дальше. Меня навыворот и наизнанку. Будто кожу содрало.

- Саш! – подбегаю к нему. – Как ты мог?!

Сглатывает вязкость. Медленно качает головой.

- Мам, вы взрослые. Зачем к вам лезть? У каждого своя жизнь! – жестокая, растерянная, ушибленная усмешка скользит по губам.

Я будто пощечину получаю. За что? С двух сторон расстреляли. Всадили по полной обойме в грудь и спину одновременно. И как жить теперь. Оседаю почти рядом.

Дверь на кухню медленно открывается. Показывается Арина. Обозрев картину, восклицает.

- Ой, а что тут у вас?

А мне … А мне хочется подойти к ней и потрясти за плечи. Но в чем Ариша виновата, если ее мать … Её мать … Как же это все …

М-м-м …

Я горю на медленном огне.

**

Это Анечка. Очень упорная и целеустремленная женщина. Пашет на семью, старается чтобы все было вкусно и хорошо. Очень любит мужа и сына, но ...

4. Вес - это причина?

Онемение достигает высшей точки. С ненавистью тараню взглядом ни в чем неповинную девочку. Сашка чувствует неприязнь, встает и закрывает ее собой. Закрывает руками ото всех, будто спасая.

Ее. Не меня.

- Здравствуйте, – запоздало приветствует из-за спины сына.

Сын что-то шепчет Арине на ухо. Она краснеет стремительно, опускает глаза.

Ничего не отвечаю. Молча разворачиваюсь, дрожащими руками начинаю переставлять с места на место тарелки. От колотящегося стука в ушах ничего не слышу. Керамика выпадает из рук и с громким стуком падает.

Напряжение нарастает на максимум.

- Добрый вечер, Арина, – доброжелательно здоровается Глеб.

Меня полощет в стократ больше прежнего. Ишь ты …

- Пойдем, Ариш, – Саша вытягивает девушку за дверь.

Улавливаю ее смущенный, недоуменный шепоток.

Когда шаги затихают, слетает маска окончательно. Смахиваю в раковину тарелки, они с силой разбиваются.

- Все. С меня хватит.

Я устала. Не вывожу больше ничего. За один вечер высосана досуха.

- Что ж, ты права. Нам не стоит друг друга мучить, – сухо говорит муж.

Эмоции в ноль. Будто давно решенное дело озвучивает.

Вот как быть? Глаза помимо воли из орбит вываливаются, не понимаю ни черта. Таращусь на него, как дурак на копеечку. Неужели наплевать, а? Вот так в момент стала чужая?!

- Сволочуга ты, Глеб.

- Согласен. Но бороться с собой больше не могу. И ты не заслужила обмана, Аня.

- Двадцать лет псу под хвост! – не слушаю его, выражаю боль. – После всего, что прошли вместе. Какой же ты гад.

- Предпочла, чтобы я смолчал?

- Да что ты, – истерично насмешливо развожу руками, – благодарна до небес за признание.

Глеб щурится. Поджимает губы, ведет взглядом с макушки до ног. Качает головой. А потом озвучивает.

- Ань, я перестал чувствовать влечение к тебе, – бросает жестко. – Понимаешь ты или нет? Я и так … иной раз через силу ... в постели. Прости, конечно. На кого ты похожа стала? Так понимаешь?

Ах, ты …

- Ну, – дико подначиваю, – скажи на кого?

- Посмотри в зеркало. Волосы вечный пучок, поправилась килограммов на десять. Бока висят! Бедра раздались. Разве так можно себя запускать? Плюс вечно недовольное выражение лица!

Задыхаюсь от упреков. Разве не знает почему так? Ведь сам говорил, что здоровье дороже, что надо ложиться в больницу. Теперь по-другому выходит?

- Глеб, я пашу на двух работах. Из подработки вторая превратилась в полноценную занятость. Зарабатываю почти сколько и ты! Дом на мне, готовка, уборка, стирка. Я устаю элементарно.

- Понимаю. Но блядь же … – рубит по столу. – Другие как-то умудряются.

- Некогда мне по фитнесам бегать. Понял? И поправилась я после операции, как ты знаешь. Пила гормоны. Просто так их из тела не вывести.

- Не плети. Другие и с гормонами держат фигуру.

Как обидно. Две операции по-женски не прошли даром, знаю. Но никто не виноват, что возникли проблемы.

Два года подряд ложилась, их что не надо было делать, ждать пока онкология появится. Зато худая, как и прежде была бы.

Брошенный в лицо упрек разрывает очередную рану. Вот это больно. Последняя операция четыре часа, думала чокнусь, когда от наркоза отходила. И вот пожалуйста. Оказывается, вес одной из причин разрыва стал. Ну простите, что я ношу пятидесятый размер теперь!

Реву. Как дура.

Почти навзрыд. Так обидно.

- Глеб, знаешь что?

Вытираю лицо, ручьи все не унимаются.

Тело дергается в слабых конвульсиях, трясется.

- Ань, извини.

- Не принимается.

Глеб вскакивает и несется ко мне. Обхватывает руками, прижимает к широченной груди, на которой так любила засыпать.

Сердце молотит так сильно, что стук по моему телу разлетается, как шум лопастей вертолета в небе.

- Прости меня, Анька, ну прости, – обхватывает лицо, на эмоциях прижимается лбом. – Не могу ничего с собой поделать. Тянет и все.

- Уходи, – отталкиваю. – не смей больше касаться.

Глеб опускает голову, спина горбом выгибается.

- Дай мне еще день.

- Нет.

- Аня!

- Зачем?

- Я не знаю …

На столе вздрагивает телефон мужа. Новый. Только купили. Одновременно поворачиваемся. Там имя абонента высвечивается.

Замираю, будто арабскую вязь читаю. Не могу поверить. Она так открыто записана, что реально понимаю, зацепила конкретно.

Глеб, не моргая смотрит на экран. Напрягается, как перед прыжком. Больше всего на свете хочу, чтобы отключил, но шестым чувством ярко ощущаю – примет звонок.

5. Борщ-макароны.

Впуливаюсь в экран, как зомби. Вот на хера она так? Я еще никуда не ушел, чтобы вот так в открытую названивать.

Света звонит, не останавливаясь. Хотя мы договаривались, что после пяти вечера она меня не тревожит.

- Ответишь?

У жены предательски дрожит голос, ее кроет, как после введение препаратов. Лицо дергается, плечи опущены, но подбородок, как всегда не вздернут. Таранит взглядом, будто на поединок вызывает.

Не могу от войны зрительного побоища оторваться, тоже смотрю на нее. Взять трубку при ней? Ведь все равно уже все сказано. Терять нечего. Оборона прорвана напрочь. Остались одни пленные и раненые.

Тянет в груди, саднит. Чувство непонятное, смешанное. И я, блядь, теряюсь. Взрослый мужик, а торможу, как пацан.

- Глеб, ну что же ты, – вибрирует нотками убийственного сарказма.

Заторможено наблюдаю, как тянется к вину, плещет в кружку снова порцию и одним глотком осушает. По губам льются остатки. Они будто кровь.

Вытирает тыльной стороной ладони сочащуюся виноградную влагу.

- Хватит глушить, – скупо выдавливаю, придавливая в душе смятение. – Пить – не твое.

- А тебя это теперь не касается, – отмахивается.

Взгляд немного плывет. Засовываю руки в карманы, подхожу ближе. Нависаю над ней. Зачем? Ведь все прошло уже. Привычка рулит. Не искрит больше. Не пылает. Вроде как за старого доброго друга волнуюсь. Не совсем так, конечно, но что-то около того.

Отбиваю звонок. Все потом.

- Ань, давай по-хорошему решим.

- Не-а, не получится.

- Во имя всего, что между нами было!

Пафосно? Да и хер с ним. Пусть так.

Хлопает входная дверь, в квартире наступает абсолютная тишина. Сын увел девушку. Я понимаю. Сам бы так поступил. Мне жаль, что дети оказались свидетелями. Жаль, что Саша застал меня пару месяцев назад дома у Светы в неприглядном виде. Жаль!

Чтобы хоть как-то начать дышать, открываю окно. Курю жадно и глубоко. На жену не оборачиваюсь больше. И она не двигается, будто замерла.

Аккуратно тушу окурок. Позади тихий выдох. Мы будто боимся тронуть гребаную идеальную тишину, нарушаемую лишь поскрипывающей рамой.

- Не «во имя», – чужим голосом говорит жена. – В «будь ты проклято» говорить будем. Понял, Глеб?

Качаю головой. И терпелка заканчивается.

С моим характером я и так подзадержался с вежливостью. Последние слова Ани сорвали защитные слои выдержки. Мне тоже тяжело. Я тоже человек! И я не виноват, что хочу просто жить. Не виноват, что другая женщина оказалась ярче, красивее и трепетнее. Много «если» в нашем браке с Аней разрушило все нахрен! Сколько той жизни осталось? Есть время все исправить? Нет его.

Но тем не менее, сцепив зубы, хриплю в запале.

- Нам есть, что вспомнить.

- Да пошел ты, – швыряет в очередной раз что-то в раковину.

Звон срывает окончательно. Злоба застилает глаза. И да, мне бы себя винить, но вся ярость льется на жену. Вся без остатка.

- Я-то пойду! – встряхиваю за плечи. Голова Ани качается, она с закрытыми глазами, с лихорадочно пылающим рваным румянцем на щеках. Уставшая, раздавленная, но не сломленная. Захлестывает. Таранит навылет обостренное хер пойми какое чувство. Не разобрать его, не растащить. – А ты?!

Зачем спрашиваю?

И срываясь с места, снова сажусь за стол. Кипит внутри, кажется, что давление со шпарящей температурой почву выбиваюсь. Рву ворот, освобождаю глотку. Чтобы хоть как-то оправдать себя, ору.

- Да приведи ты себя в порядок! Смотреть тошно. Как бабка выглядишь!

- А ты не смотри! – кричит.

Меня несет.

- Говорил, блядь, иди в спортзал! Говорил? – собираю всю подноготную, чтобы притушить стыд и невозможность сопротивляться увлечению. – Несла дерьмо про гормоны! Говорил, чтобы снова стала женщиной? Какого черта соревновалась со мной, кто больше заработает? Никогда ты не будешь больше меня получать! Никогда!

- Сволочь! – задыхается в обвинениях.

Меня жарит по полной на сковороде собственного эгоизма. Я пру дальше, окончательно втаптывая в грязь нашу жизнь.

- Ты блядь помешалась! Встану ночью, лупишь свои бухгалтерские отчеты. Вся растрепанная, ночнушка эта … как у старухи. Ты когда волосы в последний раз красила?! Крема где? Стоит одна замшелая банка!

Аню трясет, а я не могу остановиться. Накопленное раздражение сливаю. И заткнуться бы мне, но бесполезно.

- Я. Хотела. Новую. Квартиру! – сжимает кулаки.

- А я хотел жену! Нормальную! Красивую!

- А три миллиона как бы набрали?! Чем разницу доплачивали бы? Вот и работала!

- Замолчи, – выпаливаю последний залп. – Женщина всегда должна оставаться женщиной, а не машиной. Прости, но ты стала бабой. В прямом смысле этого слова – бабищей. Света выглядит с то крат лучше тебя. В тридцать с хвостом, как девочка. Веселая. Задорная! Ухоженная! А ты?! Не женщина, а сплошной борщ-макароны! – задыхаюсь в своем гневном состоянии. Несу напропалую. А потом резко останавливаюсь, потому что, как последний мудак понимаю, что перегибаю жестко. – У меня все.

6. Закрытая дверь.

- Выйди вон! – ору, как ненормальная.

Ору.

Потому что это край. Разговаривать при мне с этой - наглость, лупящая по хребту розгами с размаху. Глеб отрывает телефон от уха, смотрит почти брезгливо и безразлично, от явного выражения неприязни становится холодно.

Меня продолжает трясти.

- Что случилось? – спрашивает у новой пассии, глядя мне в глаза.

Вцепляюсь в кухонное полотенце, выкручиваю, пока слушаю дробный голос с придыханием на пониженных.

Я бы никогда не позвонила, но у меня … залило … Не знаю ... Делать … Прости, милый ….

Милый?!

Я знаю, что нельзя … Но ….

Глеб слушает, не меняясь в лице.

Ноги ватные, не знаю, как удается стоять. Зажимаю уши, ничего не желаю слушать, но вместе с тем, мазохистки оставляю возможность все же услышать что-то. Я идиотка. Официально.

Коробит очень, что голос увлекающий, призывный. Воображение рисует яркую обольстительницу. Да что говорить! Видела я Светлану. Всего пару раз в школе, на собраниях. Хоть дети в параллели учились, не заметить ее было невозможно. Фифа редкостная.

Но я не думала и не гадала, что когда-нибудь именно она уведет мужа из семьи.

Господи, что делать? Собрать вещи? Вышвырнуть Глеба или самой уйти?

Только куда? Мысли мечутся в голове, подобно раненой птице, что с перебитыми крыльями пытается перелететь широкую реку.

Самой уйти было бы неплохо. Остаться одной, понять, как быть дальше. Квартира мгновенно стала чужой, но по суровой прозе жизни она все, что у нас есть. Новая трешка.

Но оставаться на одной площади с мужем сегодня выше моих сил. О Сашке стараюсь не думать. Полчаса назад сердце уже треснуло.

- Заткни ей рот! – помимо воли прорывается.

Говорю громко и твердо. Голос в мембране затухает, а потом и вовсе замолкает. Муж молчит, смотрит в одну точку. Подхожу ближе, наклоняюсь к телефону. Растрепанные волосы падают вперед. Упираюсь в стол ладонями и потом …

Не могу себя удержать.

Набираю воздуха в грудь, успокаиваюсь как могу. Усмиряю дыхание. Я как старая мельница, что крутит дырявыми деревянными лопастями. Пытаюсь производить привычные действия и все вхолостую.

От мужа тот самый запах туалетной воды, что дарила. Гребаный шанель блю. Его любимый. Вдыхаю контрабандный теперь уже чужой запах. В голове фейерверки.

Квакающие звуки рвутся, но не даю вырваться позору наружу. Блокирую систему жизнеобеспечения подпитки женской разрушительной, сметающей все на своем пути истерики.

- Свет, я потом … – цедит Глеб, неотрывно глядя на меня.

Хлопаю раскрытой ладонью рядом. Боль отрезвляет, уж очень сильно хлестанула. Наклоняюсь ниже, вытягиваю губы и неведомо на каких оборотах, выдернутых из тела, вколачиваю звуки в телефон.

- Он сейчас придет. И все починит!

Тишина режет больше, чем какофония. С минуту молчим все трое. Стою в оцепенении, пока не улавливаю нервный смешок, а потом короткие гудки.

Смешно ей?

Совесть кажется неведомая опция для дамы, так? Это нормально делать? Звонить чужому человеку, зная, что он дома в кругу семьи. Хотя какому чужому. Это я уже для Глеба посторонняя.

Устало опускаюсь на стул.

- Иди. Беги, Глеб, почини ей все. А твои же плинтуса в квартире и недоделанный балкон подождут. Как, впрочем, всегда ждали. И еще, – бессильно выдыхаю. – Я тоже ухожу. Надеюсь, когда вернусь, тебя уже здесь не будет.

Решение приходит только-только в голову. Ну не могу я тут.

Вольнов вернется же. Что тогда? Понимать, что он «оттуда» и дальше? Да я с ума сойду.

- То есть? – поднимает бровь пока еще муж.

В целом совесть у меня есть, но сегодня она исчезает. Проваливается.

Молча перевязываю хвост, который так бесит Вольнова, приглаживаю волосы. Сажусь за стол, складываю руки как первоклашка, ровненько и старательно.

- Ты думал на два дома, как султан жить станешь? Нет. Забирай машину, часть денег и проваливай. Больше ничего не получишь. Ясно?

Глеб бросает взгляд исподлобья. Брови нахмурены, как грозовая туча. Скулы сейчас кожу прорежут на щеках.

- Аня, у нас совместно нажито достаточно, – с нажимом произносит. – Все непросто.

- Что? – чувствую, как кровь отливает от лица. – На квартиру намекаешь? Делить собрался? – от гнева дурею донельзя. Эмоциональные качели погубят окончательно, уже себя не контролирую. – Эту квартиру?!

7. Двое на одной территории.

- Свет, что случилось?

Спрашиваю, едва дверь отпирает. Легонько отшагивает назад, поправляя сползшую ткань шелкового кимоно с точеного плечика. Мой подарок. Случайно увидел в витрине дорогущего магазина и сразу купил. Оно словно для Светы создано было.

Беспомощно хлопает глазами. Я весь взбудораженный и слегка помятый, но наивная растерянность цепляет струны, внутри екает. Светик наматывает на тоненький пальчик блестящую прядь красивых волос, лепечет в смятении.

- Потоп. Прости меня, пожалуйста, – глаза наливаются слезами.

Она всегда такая. Даже в тридцать восемь Светка осталась девчушкой. Ничего без меня не может с некоторых пор.

- Сантехника не вызвать, – дрожит голосом. – Ночь почти. Соседи снизу … Они такие скандальные. Я же рассказывала тебе, милый. Ужасные пенсионеры! Я не знала, что делать! Как же я счастлива, – бросается на шею. – Пришел. Ты пришел!

Целую в ответ. На душе становится чуть меньше тяжести.

- Ладно, – ставлю ящик с инструментами на пол. – Показывай. Давай ремонтировать твой потоп.

Света краснеет, машет рукой вглубь квартиры. Вечно смущается, этот момент цепляет пиздецки. Мимолетом глажу по щеке, она ластится, как кошка.

- Спасибо, – трется, прикрыв глаза. – Я так рада … Ты здесь. Все понимаю, но уже не знаю, как без тебя обходиться. Простишь за звонок?

Согласно киваю.

Ссора с женой еще не отпустила. Немного потрясывает от пережитых эмоций. Чтобы купировать сердцебиение в груди, обнимаю женщину. Она так тесно прижимается, между нами даже прослойки воздуха не остается. Что-то шепчет в ухо одуряюще пряное и терпкое.

Не женщина, а дурман.

Упираюсь рукой в стенку, а другой Светку держу. И прямиков в ту самую стенку пялюсь. Хоть как стараюсь переключиться, абсолютно перезагрузиться не получается.

По ублюдски с Аней вышло. Ну просто адово плохо. За двадцать лет первый раз открыто к другой бабе ушел.

Не то, что ночевать тут планирую, просто надо было уйти из дома. Чтобы хотя бы проветриться и дать дыхнуть жене. Как дальше быть, пока не знаю. Как разрулить? Я замуж Свете не предлагал, если что. Но и с Аней дальше не могу тоже.

Квартира опять же. Накопленные средства. У меня в личном пользовании есть немного, удавалось откладывать на мечту с калымов. На полноценную квартиру не хватит, но на хорошую студию вполне.

Это если Аня пойдет в разнос и упрется. В голове трещит, проскакивают злые мыслишки о полноценном разделении собственности в случае окончательного разрыва. Тогда точно на студию придется потратить, а как же Прадо? Копил на машину, теперь черт пойми чего разворачивается.

Рухнув в раздумья, пропускаю момент как Света входит в раж. Ладони забираются под рубашку, смело гладят, спускаясь ниже. Говорю же, не женщина – зажигательная смесь.

- Глеб, может отложим? – рука прижимается к молнии на джинсах. – Черт с ним этим потопом, все потом. Я соскучилась.

- Ань! – перехватываю руку.

Замираю. Выскакивает машинально.

- Я не Аня! – обиженно смотрит.

Бля-ядь! Не хотел.

Пожимаю плечами, криво улыбаюсь.

- Прости. У нас сейчас был непростой разговор.

- Ты сказал ей? – смотрит из-под полуопущенных ресниц.

- Да, – киваю, не отводя взгляда.

- И как?

Пальчиком по груди ведет.

Усмехаюсь. Она от волнения аж губки закусывает. А я продлеваю молчание. Идеально выщипанные бровки летят вверх.

Чисто женское любопытство сквозит. Света отстраняется и прижимается к стенке напротив. Коридор узкий, все равно почти носами друг в друга втыкаемся.

- Тяжело.

- Ну да, – пожимает плечами. – Такое всегда тяжело воспринимать брошенным женщинам.

Вот сейчас кажется или в голосе впервые слышится что-то такое, чего раньше не было. Света отворачивается, но ровно через мгновение виновато улыбается. Может показалось? Я сам не свой теперь. Ищу подвох, там где его нет.

Внезапно мне хочется свалить. Зайти в бар и насадиться по брови. Даже сглатываю слюну. Не то, что имею привычку прям ужираться в хлам, но в моменте хочется. Для одного вечера слишком много событий.

С губ срывается густой выдох, словно устал. Удержать его невозможно.

- Глеб? – улавливает изменения.

- Все нормально. Показывай поломку, – решительно срываюсь, иначе не знаю куда вырулит.

Сам себя не понимаю.

Пока ремонтирую прорвавшийся кран, не разговариваю. Тупо не хочется что-то воспроизводить. Пытаюсь раскурочить ощущения и понять, что со мной не так?

Ну сказал, ну Аня все знает. Ведь все потухло в отношении нее, так чего взрывает-то?!

Светка рядом. Манкая, хрупкая, понимающая. Любой каприз! И все не по мне снова. Сучий характер, провались он.

Бросаю инструменты, мельком в зеркало пялюсь. Без прикрас, по факту оцениваю отражение. Еще ого-го, если по чесноку. Зал и здоровое питание дали отличные результаты. Из вредного – курю. И что? В постели норма, даже больше. Что еще? Да задолбали размышления. Иди вон, там молодая девка тебя заждалась. Раз решил жизнь поменять, так меняй.

8. По душам.

- Можно у тебя переночевать, Оль?

В трубке молчание. Я сама напрягаюсь, что-то подруга не торопится с ответом.

- Что произошло-то?

Спрашивает, как всегда осторожно. Но голос-то я ее знаю. Понимает, не просто так от скуки звоню.

- Приеду, расскажу.

- Вольнова, ты меня пугаешь!

- Я сама себя пугаюсь.

- Жду.

Вот так коротко и ясно. Сбрасываю фартук. Оставляю на кухне разгром. Убирать ничего не собираюсь. Кому надо, то пусть порядок наводит. С меня, пожалуй, достаточно. На некоторое время оставлю ярые попытки при любых обстоятельствах наводить чистоту и уют создавать. На голову сели уже. Один вечно гоняет, как кобель, а другой выходит тоже кобель, только постарше. Сейчас поговорим с Олей, мозги в кучу сгребу и подумаю, как жить дальше. Главное, перестать реветь. Слезами не поможешь уже.

Глеб ушел. После просидела в ступоре час. Образовалась своеобразная закупорка. Ни туда ни сюда.

И так мне стало … никак. В квартире больше оставаться сил нет. Не думаю о том, что будет с Сашей. Позвоню попозже. Он мальчик взрослый, надеюсь все будет в порядке.

Может как предатель поступаю, но говорить с ним не способна пока. Вскрывает без наркоза. Почему не сказал? Разве я такая плохая мать? Ведь нормальные у нас отношения, я думала доверительные. Оказалось, что ошибалась.

Иду в его комнату.

На комоде стоит фотка. Мы там вдвоем. Впервые повезла сына на море в Лоо. Глеб ехать отказался, сославшись на огромную занятость. Сыну лет пять, смеется, обнимает меня. И я такая счастливая. Денег было в обрез, но нам хватило. Господи, как вспомню батрачила на поездку, мама дорогая! Толком не спала пару месяцев.

Аккуратно вытягиваю из рамки, прячу в сумку. Действия заторможенные, будто через силу. И сознание как в снегу припорошено.

Натягиваю пальто, сапоги. Косынку повязываю уже на улице. Там же вызываю такси.

- Бульвар Олимпийский 32.

Вот и все. Прикрываю глаза. Рву нитку, что связывает с домом. Сама себе не верю, что вот так взяла и уехала после такого. Где-то в глубине души кажется, что переночую у Ольги, а потом вернусь домой и все окажется дурным сном. Но это не так. От суровой реальности сбегаю. От боли предательства прячусь.

Стою около Олиного подъезда. Таращусь по сторонам. Люди спешат, торопятся по своим делам. Одна я теперь бесхозная.

«Прекрасная понимающая» Светлана по щелчку пальцев увела не особо сопротивляющегося Глеба. Одним звонком. И не погнушался же уйти. Вот так запросто взял и свалил на моих глазах. Думала рассыплюсь от отчаяния и беспомощности.

А я? А я – поправившаяся тетка, плохо выглядящая, с вечным пучком на голове. Зато, мать вашу, зарабатывающая! Ой, девки, не работайте, как лошади – хочется прокричать каждой проходящей мимо девушке.

- Тетя, вы заходить будете? – спрашивает ровесница сына, ногой придерживающая дверь.

Вздрагиваю. «Тётя»! Ну а кто же? Я она и есть.

- Буду. Спасибо, – подхватываю ручку.

Девочка сразу взбегает по лестнице.

Вздохнув, жму на звонок, дверь сразу открывается. Оля оценивающе смотрит, кивает, мол, заходи что стоишь.

Она в принципе дама суровая и молчаливая. Мужа давно разогнала, дочь в столице учится, а сама владеет небольшой фирмой по бухгалтерским услугам. Коллега. Живет, не жалуется. Нет, я не завидую. Каждому свое, мы строим свою жизнь так, как хотим.

- На кухню проходи.

- Руки только вымою. Сейчас.

Она забирает сумку, скептически хмыкает. Знаю, не густо, но ей-богу лень тащить было. И так едва живая от пережитого. В ванной не только руки мою, еще и умываюсь. Слышу, как подруга хлопочет на кухне.

Не успеваю появиться, командует.

- Ешь.

Передо мною тарелка густых наваристый щей. Во рту скапливается слюна, дома так и не поела. Но после трех ложек, чувствую все, не могу. Откладываю приборы и застываю взглядом в одной точке.

Вздохнув, Ольга ставит бокал на тонкой ножке, льет немного вина. Выпиваю без слов. Сухой закон отменен, будто его и не было. Сижу еще минуты три.

- Рассказывай.

То ли еще дома выпитое вино пробуждается, то ли меня окончательно отпускает. Заряжая слету до икоты. До хрипа. До соплей в три ручья. Реву, квакаю, невнятно хриплю что-то. Оля сует мокрое полотенце, собирает рассыпавшиеся волосы, а сама молчит. И я замолкаю, реву, как идиотка.

Постепенно плач сходит на нет, запасы слез заканчиваются. Затихаю, обессиленно подпираю голову.

- Может сразу спать пойдешь?

- Нет.

- Тогда давай рассказывай. Вываливай до конца.

- Бросил меня Глеб, Оля. Нечего больше рассказывать.

- Та-ак …

- Мгм, – шмыгаю носом. – Я толстожопый неженственный бульдозер. По итогу.

- Чё?!

9. Стоило оно того?

Ненавижу ощущение, в котором как писюн малолетний плаваю. Ну какого черта они приперлись? Сашке некуда девочку свою отвести? Ведь даю бабла нормально. Помимо официальной зарплаты, что в дом приносил, еще доход с хобби имеется. Там еще сотку-полторы выкруживаю. Иначе не хватает на мелочи разные. Не то, что я прятал деньги от семьи, просто откладывал на машину. Не на ту, о которой Аня сказала. Попроще, конечно.

Стираю влагу с лица, бросаю полотенце на стиралку. В кармане вновь жужжит труба. Света! Да что же такое. Ведь объяснил нормально, не могу остаться. Саня там и вообще. Я гандонище, не спорю, но навалилось не разгрести. Откладываю телефон. Все на потом оставляю.

Анюта ушла. Трезвонить не бросаюсь. Нам надо остыть.

Подумав, засовываю мокрое полотенце в машинку, выбираю режим. Накрывает разрывным ощущением. Куда-то не туда все сворачивает. Не туда! Задеваю корзину для белья, вываливается разное. В основном мое и Сашкино. Надо бы тоже прокрутить, все равно сегодня не уснуть.

Тупо разгребаю посуду на кухне. Мою тарелки, собираю осколки. А потом все бросаю на полпути. Не хочу ничего вообще. Иду на балкон, наперекор здравым мыслям звоню жене. Зачем? В душе не ебу зачем. По привычке, что ли. Абонент не абонент. Предсказуемо.

Хреново расстались. Очень. И набираю Аньке зачем – все же знаю! Не маленький давно, чтобы скрывать даже от самого себя. Хочу, чтобы она была в курсе, я дома. Не у Светы.

Брожу по квартире, как неприкаянный. Со стороны Светика планомерная бомбардировка сообщениями. Зовет назад, говорит, что дети свалили, но я не хочу. Леплю отмазы, компенсирую сердечными смайлами и поцелуями.

Пакостно и липко. А еще немногим временем назад в душе радостно потряхивало от слов, перечитывал радужные строки снова и снова. Ощущал в полной мере, что я еще даже очень неплох. Понимал, что во мне нуждаются, ждут и трепещут. Гладило по самолюбию конкретно.

Сегодня все не то.

Впервые раздражение испытываю.

Ключ в замочной скважине проворачивается слишком громко и резко. Хлопает дверь. По шагам понимаю, что пришел Саша. Так и есть. Он прямо в куртке заходит, садится в кресло не раздеваясь. Сашка без волос. Когда успел-то? Удивляюсь, но не комментирую никак.

Сидим молча. Что сказать? Вроде всегда нормально общались, а теперь как чужие. В воздухе витает неловкость и растерянность.

Сын бледный, вздрюченный. Шею вытягивает неестественно, аж жилы напрягаются. Все буквально шипит неразорвавшимся порохом. Набычился, дышит тяжело с присвистом.

Он начинает первым.

- Бать, что дальше?

Интересный вопрос. По этому поводу у самого пока мысли полностью не сформировались. Все будет зависеть от встречи с Аней. Понимаю, не простит. Автоматически значит, что ухожу. Вопрос, когда и при каких условиях. Но сына пока не тревожу предстоящими разборками. Это наши с женой дела. Примет итог, никуда не денется. Отношения с ним рвать не собираюсь ни при каких условиях. Сашка мой сын. Точка.

- Ничего. Мама ушла.

- Она вернется, – мрачно заверяет сам себя.

Пожимаю плечами. Плохо сын знает свою мать. Она очень терпелива, но, если закусит удила, ни одно торнадо не остановит. Прорвется еще и вспять повернет направление.

- Вернется. М-да …

У нас с Сашком прекрасные отношения и когда он впервые застал меня со Светой, слова не сказал, лишь в лице изменился до неузнаваемости. Позже дома, хотел объяснить, но все сошло на нет. Сидел с отсутствующим взглядом и никак не реагировал. Саша непросто молчал, он сделал вид, что провалился в другое измерение. И я закрыл рот тоже.

- Саш, все же почему ты не сдал меня матери? – спрашиваю не потому, что любопытство сжирает, скорее для поддержки разговора актуальной темы. На другую сейчас беседовать глупо. – М?

Сын собирает на лбу складки. Похож на меня страсть, как две капли воды. На лице расцветает жесткий оскал, в глубине которого скрывается растерянность.

- Аришка попросила.

- Даже так?!

Удивлен сверх меры, ни за что бы не подумал, что она инициатор.

- Да. Ей показалось, что мать сильно ударит, короче. И я с ней согласен. Я бы и без ее просьбы не сказал.

- О как, – удивленно крякаю, вспоминая как ненавязчиво Света пыталась дать знать Ане, что у нас роман.

То фотку на мой телефон запилит, то сообщения в полночь пришлет. У дочери оказалось иное мнение. Странно.

- Почему?

- Жалко мне ее, – сквозь зубы цедит. – Не понятно?

Тон сына впервые за долгое время прорезают взрослые мужские ноты. Напрягся весь, как перед прыжком. Саша шумно дышит, с присвистом.

- Презираешь меня?

Закашливается сухо. Отводит взгляд, тяжело сглатывает.

- Нет … Ты же отец мой. И если так случилось … Короче … Мать не обижай только до конца. А то, я тогда не знаю, бать … как себя поведу …

Не удивляюсь. Все предсказуемо.

- Я постараюсь, Саш.

- Ты бы не ходил туда больше, бать, – скашивает глаза в сторону сын.

10. Дайте мне крылья. Я утопаю.

- Заехать за тобой вечером?

- Нет, Оль. Сама я.

- Ты это к чему мне? – строго спрашивает. – Ты мне не мешаешь. Живи сколько надо. Или не подруга я тебе?

- Ладно, ладно! – смущаюсь. – Извини. Но мне все же домой надо. Сама понимаешь.

Выбегаю из машины, прежде чем пойти на работу, нужно купить перекус, чтобы не отвлекаться в перерыве. Там у меня халтурка небольшая. Жизнь под откос, а зарабатывать на нее необходимо, хоть при смерти лежи. По-другому не справится с трудностями.

И будь я четырежды в соплях, ничто не изменит, что зарабатывать надо. Тем более, что приняла непростое решение. С Глебом наши пути расходятся. А с Сашей буду решать. Настроена я решительно.

Эта ночь без него сущий ад. Не спала, ревела. Все вспоминала, как Санек маленьким был, всю фотографию заслюнявила. От мыслей комок подпирает, трясет снова и снова. Делаю остановку, дышу как-то. Приду на работу, воды выпью, успокоюсь и сразу наберу Саше. Если голос не услышу – сдохну.

Заворачиваю за угол и натыкаюсь на машину мужа. От неожиданности останавливаюсь. Что он здесь делает? Первая реакция, спрятаться за соседнюю, что я и делаю. Как глупо! Сижу, как дура, прячусь неизвестно отчего. Стыд! Но встреча с ним еще хуже будет. Надо продышаться.

Мимо идет мужчина. Оборачивается удивленно, а меня краской обдает. Глупости какие, чего испугалась?

В тут же минуту поднимаюсь. Из-за кроссовера вижу, как появляется Глеб. Высокий, все еще красивый. Разворот плеч, прямая спина и так же ярко сверкают глаза. Он идет, глядя перед собой, вертит в руках телефон.

- Глеб! – женский голос окликает.

Кричит она, а вздрагиваю я.

Спиной ощущаю, что это Света. Горблюсь и заливаюсь непонятного значения окраской. Все силы направляю на то, чтобы ни в коем случае не посмотреть, что они будут делать. Ничего не выходит. Тело само реагирует.

- Я здесь! – кричит тоненькая дамочка.

Не то, чтобы я ее раньше не видела. Так … мельком. Дети наши в параллели учились. А теперь …

Хрупкая вся, словно из мрамора вырезана. Волосы разлетаются. Талия в два обхвата пальцами, как у молодой Гурченко. Макияж, красивая сумка.

Становится так горько.

Сравнение не мою пользу.

Я в двухлетнем коричневом добротном пуховике. Нет, он дорогой, но практичный. Сумке тоже года два уже. Не накрашена, потому что глаза-щелки после ночи и еще и жирная. Самооценка разбивается об асфальт с диким хлопком. Хочется от унижения плакать. Вместо этого машинально приглаживаю волосы, они снова в деловом пучке. Распущенные не для меня.

- Света.

Спокойный голос мужа выносит из самобичевания. Вновь, как мазохистка смотрю. Они увлечены друг другом, не замечают ничего вокруг.

- Ты так внезапно ушел вчера, – близко-близко подходит. – Я не знала, что думать.

- Свет, нам надо взять паузу.

Делает шаг назад, закуривает сигарету и выдыхает густой дым в сторону. А я стою и не понимаю, что дальше делать. Уйти? Не могу. Позади меня огромный сугроб. Есть возможность выбраться только если мимо них пройду. Благо машины высокие, иначе беды не миновать.

- Зачем? – растерянный голос летит к истеричным ноткам. – Нам же хорошо вместе.

- Все не так, как ты думаешь. Все непросто.

- Но ты же сам говорил …

- Остановись, Свет, не гони лошадей. Мне не двадцать и лаже не тридцать. И даже не сорок!

- Причем тут это?

- При том.

- Я не хочу, чтобы все заканчивалось, Глеб, – дрожащим голосом говорит. – Ты сам говорил …

- Что говорил? – давит Глеб. Я знаю эти нотки, приближается жесть. – Все непросто, Светик.

- Н-нет …

- Тогда можешь не гнать? Я с Аней, как скот поступил. Можешь понять, что это тебе не кошке хвост отрубить и пойти дальше?

- Не кричи, пожалуйста, – слезливые интонации взлетают. – Я же не просто так. Я же влюбилась, Глеб. Понимаешь?

- Света! – вздыхает он.

А меня пополам складывает от боли. Что он ей мог наговорить? Сколько длится роман на самом деле? Что к чертовой бабушке происходит? Какого размера мои безразмерные рога?

Я сейчас ее убью тут нахрен. И его тоже!

Опираюсь на чужую машину. Съезжаю по крылу. Внизу слякоть, пальто наверняка испачкается. Да что мне пальто, когда душа в грязи изгваздана вся.

Задыхаюсь от … от … От самого воздуха задыхаюсь.

В кармане взрывается телефон. Рингтон так и не сменила. Отстегиваю карман и пространство оглашает заливистая мелодия. Гори все огнем. Встаю, отряхиваюсь и тараня взглядом перед собой здание, прижимаю телефон к уху.

- Слушаю.

- Вольнова, ты где? Шеф обыскался, – шепчет коллега. – У тебя повышение. Бегом, Анька!

- Скоро буду.

Чеканю шаги мимо парочки. Забиваю нос, уши и зрение. Ничего не вижу, никого не слышу. Позади раздаются торопливые шаги и возмущенный женский писк. А потом слышу мужское рьяное рявканье.

11. Третий лишний.

Шаг сам собой прибавляется. Никогда в жизни так быстро не бегала. Уши бы еще заткнуть, но сумка мешает. В душе полный та-ра-рам. Сюрреализм в действии. Ну как можно быть настолько бессовестной. Глеба не защищаю, похлеще гад, но я просто в ужасе от навязчивости Светланы.

Ее тонкий голос по нервам бьет. И бежит же следом, как привязанная.

Заворачиваю за угол, приваливаюсь на секунду. Слава Богу нет никого, мой безумный вид вызвал бы много вопросов. Приглаживаю растрепавшиеся волосы, ветер бросает их назад. Ах, ты боже мой.

- Глеб, подожди же! Куда так мчаться?

- Света! – внушительно басит. – Иди домой, пожалуйста. Мы потом обсудим все. Не надо ставить всех в неловкую ситуацию.

Отталкиваюсь от панели, снова набираю шаг. До работы несколько спасительных метров. Не так я хотела … Не так! К чему унижения такие выпадают, а? Разве думала, что когда-то попаду в ситуацию, хуже выдумать постараться надо.

- Аня! – шаги позади нагоняют. – Остановись. Не веди себя, как ребенок.

Вот именно сейчас проклинаю набранные килограммы. Если бы не они, уже давно бы смоталась. Ох. Давно бы исчезла с горизонта. Надеюсь, со стороны, как больная идиотка не выгляжу.

- Аня!

Глеб догоняет и перегораживает путь. Едва успеваю затормозить, чтобы не врезаться в него. Опускаю глаза, стискиваю ремень сумки. Он моя единственная защита. Стараюсь не думать о том, как подойдет эта.

Мы тяжело дышим, я так просто воздух хватаю ртом, а грудь мужа тяжело вздымается. С хрипами перемешивается воздух. И я бы нарисовала себе, что вокруг воздух искрит и пылает, ни хрена! Давление шкалит и легкие просто разрываются от предстоящего близкого будущего.

- Домой придешь? – раздувая ноздри, спрашивает. – Сегодня?

Закусываю губы. «Домой» в нашем случае теперь звучит почти кощунственно. Был наш «дом» ровно до вчера, а потом сгорел, одни головешки остались, даже не дымят. Потухли!

- Тебе какое дело? – от души огрызаюсь. – Ты разве там еще обитаешь?

Раз ушел тогда, то и пусть дальше катится. Забуду двадцать лет, вычеркну из жизни. И пошел он к собакам драным! Впервые за встречу, поднимаю глаза. Глеб сразу же отводит взгляд в сторону. Смена эмоций, начиная от растерянности, заканчивая непроглядной тьмой одолевает обоих. Как враги, временно принявшие перемирие, стоим.

Напасть бы без объявления войны, да сил нет.

- Обитаю, – распрямляется, взглянув за мою спину. Ах, вот оно что. Стук каблуков приближается. Ох, и сволота! С ненавистью оборачиваюсь, не выдержав. Далеко еще. Не идет, а пишет. Ну как же, королевишны «всепонимающие» не бегают! – Нам надо поговорить, обсудить как дальше. Поэтому пока дома.

- А что дальше?! – язвлю. – Разведемся и разбежимся. У тебя новая будет, я себе найду кого-нибудь получше.

Раню специально. Мне хочется резануть побольнее, не могу же сейчас носом в грязь упасть. Наверное, веду себя не как умная, но «бабская» слабая месть выплевывается сама собой. Пусть знает! С вызовом смотрю на Глеба.

Челюсти мужа сводит, слышу привычный скрип зубов. Лоб натягивается, как маска. Он слепо ищет карман и вытягивает пачку. До боли знакомыми жестами прикуривает сигарету. И на миг вспыхивает в памяти … Нет … Н-нет … Все.

- Ну да, – кивает. – Мы теперь ничего друг другу не должны.

- Абсолютно! – яростно подтверждаю.

Саму колотит зверски. Лицо пылает, как факел. Руки ходуном, тело дрожью колотит. Но упрямо сжав челюсти, пытаюсь достойно выглядеть. А внутри … Там месиво. Осколочные по всему телу, мясом наружу валится. Все без наркоза, так проживаю свой ад. Нет, не ад. Адище!

- Ань, что с квартирой будем делать?

Непроизвольно плечом двигает, будто расслабляется. У меня наоборот, все в комок.

- Добрый день.

Содрогаюсь от певучего звенящего голоска. Не отвечаю на приветствие, потому как не обязана. На воспитание плевать теперь. Не в нашем случае сейчас раскланиваться. Смотрю на Вольнова, тот отсутствующим взглядом перед собой пространство полирует. Что ж ты не радуешься, а? Так и хочется крикнуть. Любовь же твоя новая пришла, где счастье на лице?

- Добрый день, Анна, – нарочито громко.

Светлана становится рядом с Глебом, аккуратно берет под руку, занимая позицию. Показывает, кому теперь принадлежит мужчина. Что ж …

Как пережить такое, м? Ведь вчера еще … Вчера все было нормально.

Облокотиться бы хоть обо что-то, только бы не рухнуть, переживая ураган боли, кромсания и многочисленных разрывов. Под руками ничего нет, приходится стоять и не шататься. Чувствую, как лицо заливает смертельная бледность.

Глеб вытаскивает руку Светы из-под своего локтя. Она неуловимо хмурится и пытается сохранить лицо, а мне наплевать. Чего теперь прятаться? Если они вместе! Это я – аппендикс!

С пониманием гротескной ситуации начинаю задыхаться. Не жизнь, а астма бронхиальная какая-то. Чтобы окончательно не посинеть, делаю шаг вперед. Делать здесь больше нечего, пусть идут, куда хотят. Меня в покое оставят.

- Надеюсь, Вы поймете нас, – запальчиво кричит громче, чем того требует обстоятельство.

12. А если это любовь?

- Аня, давай к шефу, – подгоняет сотрудница, едва влетаю на рабочее место. – Рвет и мечет сегодня.

Молча раздеваюсь, прячу пальто, переобуваюсь в туфли и сую сумку в шкафчик. Вся запыханая, разодранная в мыслях. Как тут успокоиться? Отвечать не стала Свете. Зачем? И вообще, что она лезет, куда не просят? Рассчитывает на солидный куш?

После Светиного восклицания сразу же ушла. Не о чем нам говорить. Будет еще лезть в имущественные споры. Кто такая, я спрашиваю? Тоже мне, Шаляпин с Копенкиной наоборот! И Глеб хорош. Для чего допускать третье лицо, не понимаю. Какое ее дело???

Закидываюсь успокоительным, благо таблетки хорошо действуют. Проверено уже. Нужно как-то прожить еще день, а потом вечер выдержать. Ведь придет же! Надо расставить все точки над «ё».

С таким раскладом ничего им не видеть. Пусть идет в одних трусах, если приспичило. Хватило ума завести новую даму сердца? Вот пусть обеспечивает. Квартиры новые покупает, курорты. На которые меня не хотел возить. Сволочь!

- Минуту, – бормочу, торопливо шлепая кистью по щекам. Маскирую легкое помешательство и красные глаза, потому что опять едва не рыдаю. – Так нормально?

Нина обреченно отмахивается.

- Иди уж. Ничем теперь не поможешь.

Выскальзываю за дверь, торопливо поднимаюсь в кабинет шефа. Прослушав длинную лекцию о своих заслугах, обретаю к концу новую должность с соответствующим окладом. Пахоты безусловно больше будет, но зато зарплата почти в два раза больше. Что ж, мне наяривать не привыкать.

Другой вопрос, как халтуру на дом брать стану, ведь это хороший приработок. Зарплату мне теперь дополнительно таскать не станет, а если Глеб всерьез возьмется судиться за квартиру, то, как ни крути: она правда на двоих приобретена в браке. Его половина по любому.

- Спасибо большое, - бормочу.

- Анна! Я рад, что Вы были в нашей команде. Самая исполнительная. Должность получена заслуженно, приказ подписан. С завтрашнего дня переезжаете в новый кабинет этажом выше и у вас новый руководитель.

- Благодарю. Очень приятно.

Пячусь на выход задом, как рак. Шеф провожает, а когда берусь за ручку, задерживает.

- Что с лицом?

- А? – хватаюсь за щеки.

- Как будто пчелы покусали.

Судорожно улыбаюсь.

- Аллергия.

- Примите антигистаминное.

- Обязательно.

Вываливаюсь наконец. Бегу в туалет. Щедро умываюсь. Боже ж мой, в зеркало смотрит хорошо побитая жизнью женщина. Глаза и правда, как будто за диким медом лезла в улей. На черта похожа. Ни к месту вспоминаю Светлану. Черт ее раздери! Против нее сегодня я чучело. В пазухе чисто женское соревнование бушует. А кто виноват, что я такая? Вот … сама. Уныло приглаживаю волосы, клянусь себе, что как только разгребусь с мужем, сразу в спортзал и на диету.

Коллеги поздравляют, но все равно ползет слушок. Ведь слышу, как обсуждают. Говорят все, что угодно, только не о назначении. Всех интересует почему я как атомная война выгляжу. Как мимо пройду, шепотки в след несутся.

- Аня, – сует пудреницу в руки Нина. – Ну-к, наведи марафет, а то куры не заткнутся.

- Спасибо, еще хуже будет.

Нина вздыхает. Так и держит в руке тон еще тушь достает.

- Живо!

Теперь вздыхаю я.

- Ай, – машет рукой. – Щас Михайлов уедет, – бежит к окну, – он попёрся уже. Давай, – роется в сумке. Достает маску тканевую с каким-то эффектом. – Сидеть не сопротивляться.

Маска ледяным комком плюхается на лицо. Посылаю все к черту, руки плетьми вдоль кресла повисают. Нинка ворчит, что-то колдует. Ругается на коллег, что любопытные, суют нос куда не надо, что за собой бы лучше смотрели. Я благодарна, что отвечать не обязательно. Лицу намного становится лучше. Я чувствую.

- Моргай, – командует. Медленно работаю ресницами. Потом легкая кисточка ведет по векам. – Вот так, – удовлетворенно вздыхает. – Намного лучше.

Смотрю в зеркало. Да, правда так лучше. На меня смотрит аккуратно накрашенная женщина. Стаскиваю резинку с волос, рассыпаю пряди по плечам. Ладно. Провемся.

- Анька, – поднимаю голову. – Даже если ты глубоко в жопе, лицо рисуй всегда. Поняла?

- Да, Нин, – благодарно киваю. – Спасибо тебе.

- А то ж! Ладно. За работу. Кстати. У тебя новый начальник будет. Говорят, мужик огонь!

- Нин!

- Все. Молчу.

Пашем до позднего вечера. Упахиваемся в хлам просто. Под конец аж шатает, но зато гору своротили. Мне немного трепетно и колюче. Ведь сейчас домой идти, а там сын и Глеб. Если по первому душа кровью обливается, видеть хочу до трясучки, то по второму головы поднимать не хочется. Клонится вниз.

Но я иду.

Упрямо переставляю ноги по пути домой. По привычке заворачиваю в маркет, но у самого входа разворачиваюсь. Готовить не буду. Ни к чему. Сашка поест сам, яичницу сможет пожарить, а Глеба кормить не собираюсь. И сама не хочу ничего. Не ем толком в последнее время.

13. Еще!

- А у вас любовь? – язвительно уточняю. – С моим прошу заметить мужем?

Света делает шаг назад и выразительно осматривает с головы до ног. Если утренняя встреча повергла в пучину сомнений, то теперь принимаю достойно. Спокойно парирую таким же взглядом. Никто трясучего холодца внутри не отменял, потому что по-прежнему не понимаю, насколько можно быть такой бессовестной. Ничего не смущает, ни влезание в дележ имущества, что ее не касается, ни навязчивый поиск встреч. Наглая какая.

- У нас – да.

Змеиная улыбочка ползет по лицу. Или мне хочется, чтобы она была именно змеиной. Может я специально все самое отталкивающее в Светлане ищу? Наверняка. И кто меня может в чем-то обвинить? Можно хоть тут позлорадствовать хоть над чем-то?

- Дальше что? – поддаю камешек.

Как назло, он плюхается в Светину сторону, падает в подкисшую лужу и на бежевое пальто летят капли. Возмущенно ахая, отпрыгивает, а я чувствую себя нашкодившей школьницей. Не хотела, вот честно.

- Не стыдно? – агрессивно восклицает. Причитая, отряхивает ткань. – Это же кашемир! Хотя, – задумчиво мстительно добавляет. – Откуда вам знать, что такое хорошие дорогие вещи.

Мгновенно взвиваюсь, как бешеная. Туда же, так? Значит, они меня обсуждали или моя больная уязвленная фантазия бушует? Сдерживать себя не представляется возможным. Сорваться в ругательства и оскорбления, вот не то! Как-то по-другому нужно …

Судорожно соображаю, как отстоять честь. Пока думаю, спина сама собой выпрямляется. Тянусь макушкой к небу, будто расту. Нацепив на лицо пластмассовую улыбку, нарочито легко выдаю.

- Мне? Поверьте, я знаю. Кстати, рекомендую проверить ваше на элитность. Запомните, бренды никогда не выставляют свои лейблы на всеобщее обозрение. Они как правило написаны на этикетке или скрыты вовсе.

Я понятия не имею, куда бренды суют свои наклейки, где-то читала, что шифруются. Покрывшись потом, уверенно шпарю Свете, надеясь, что она ни черта не знает. Такая у меня безумная амплитуда действий, махать во всех направлениях куда попаду.

- Даже если ваше изделие и фирменное, то на него страшно смотреть! То ли мужское, то ли женское! – выпаливает.

Господи, она идиотка, да?

Отчего-то мне это приносит облегчение.

- Встретили меня, чтобы гардероб обсудить?

Она тяжело вздыхает, сбрасывая с себя маску придурочной истерички. На короткий миг передо мной мелькает разумное лицо, но Света снова надевает маску. Вот тут сложнее уже. Не такая она дура, как хочет казаться?

Я настораживаюсь. Светлана делает микро-шаг навстречу, наклоняется вперед и нормальным голосом говорит.

- К черту маски. Давайте начистоту.

Закусываю губу. Вновь возвращается прежняя неуверенность. Ведь легче всего поверить в то, что твоя соперница дура, но по всем статьям выходит, что нет. Света достает тонкую сигаретку с золотым ободком.

- Закурю? – не дождавшись реакции, отмахивается. – Да что я тебя спрашиваю. Конечно, закурю.

Плюхается прямо на грязную лавку, более не заботясь о драгоценном пальто. Стаскивает шляпу, небрежно бросает на колени. Я сажусь поодаль.

- Дальше?

Затягивается, а потом выдувает в мою сторону дым. В вечернем полумраке напополам с влажной дымкой, облако летит неплохое. Задерживаю дыхание, пока пронесет смог.

- А дальше ничего, – пожимает плечами, смотрит прямо перед собой. – Ты проиграла, Ань.

Молчу, пробуя горькие слова на вкус. В горле снова тягучий, приправленный стеклом комок. И сердце такое тяжелое, бухает через раз с трудом.

- Да?

- Да, – ловко отщелкивает окурок, тот шипя, гаснет в луже. – Глеб к тебе не вернется, я постараюсь. Мне, знаешь ли, он тоже понравился. Огонь мужик, да? Чего молчишь?

Встаю, чтобы не слышать больше ничего. Мне не по себе, по телу дурная кровь с отравой побежала, боюсь не выдержу.

- Плохо тебе? Будет еще хуже, – спокойно продолжает. – Я не хотела, так само по себе вышло. Мне нужен муж, Ань. И твой Глеб самый подходящий на эту роль. Я ему нравлюсь. Не ты. Подумай, сама же его в руки отдала. Ну посмотри ты на себя! – повышает голос. – Тебе сорок четыре, а на полтинник железный выглядишь. Какой мужик потерпит рядом с собой робота с хвостом? – безжалостно вспарывает. – Ты хоть понимала, что за мужик рядом с тобой? Нет! Глянь со стороны, давай без истерик только.

Унимаю дрожащие руки. От слов размалывает в сильнейшей мукомолке. Самое страшное творится в душе. Тычет раскаленным прутом в глубоко припрятанную правду. Рушится что-то мое – женское, личное. И не потому, что Светка сказала, все элементарно – время пришло. Роль разлучницы элементарна, она вбивает расплавленные гвозди в крышку. А я размазана, как назло.

Много чувств сейчас пыльным фонтаном взлетают. Я готова парировать многим в ответ на потерю той самой женственности, но не хочу метать бисер. У нее свои аргументы, у меня свои. Вытягиваюсь струной, набираю личного яда и выплевываю.

- Заткнись!

- Задело? – сверкает глазами. – Нет, ты выслушай. Ведь вряд ли уже разговаривать так будем. Шанса иного нет! А если нажалуешься, от своих же слов открещусь. Он мне поверит, не тебе. Глеб красавец. Спортивный, подтянутый, руки на месте. Много может, умеет. Мне всю квартиру починил, все своими руками. Щедрый. Да на него бабы смотрят, глаз не сводят! А ты? Как бабка старая. Одежда никакая. Вечно с мешками продуктов. Все бегом! Я следила за тобой, я знаю, не отрицай. И пашешь-пашешь, как проклятая! У вас секс последний раз когда был? Чтоб со стонами, криками!

14. Муторно.

Муторно, пиздец. Отпиваю глоток коньяку. Не лезет сегодня ни хрена, ни сигареты, ни выпивка. А по трезвому не выходит настроиться.

Голова гудит и плавится. Что будет дальше?

Приоритеты не разложить. Не то, что выгадать пытаюсь. Жена и новая женщина несоизмеримы. Одна это одно, а другая – другое. Как между льдин заковало!

Со Светкой звезды ловлю, расцветаю и пахну, как долбанный кактус. Все реализую, что с Аней не хватало: эксперименты, капризы, хапаю ведрами новые волнующие ощущения. Все на подносе, в рот заглядывает. Подкупает все это, ох как по самолюбию гладит.

Но Аня … Ведь было же у нас круче когда-то, сто процентов. Гонка за нормальной жизнью заела, сожрала всю романтику. Из пылких любовников превратились в двух соседей, разница в том, что спим в одной кровати.

Жена в последние пару лет будто с цепи сорвалась. То надо, это надо. Чтобы все, как у людей. Я понимал до определенного момента. Квартиру побольше, денег собрать на то, на это, чтобы еще и запас был. Нормально все. Правильно, прагматично. Пахали, все делали по долбанному внутреннему списку желаний.

И романтика сдохла!

Не стало игривости, легкости, яркости. Если раньше были неприятные моменты, то мы их переживали и шли дальше, а теперь нет.

Сегодня впервые царапнуло отношение Светы. Торопится. Но неужели тяжело понять, что не надо лезть? Сжимаю стекло до треска. От напряга коньяк выплескивается из рюмки. Досадно матерюсь, грубо ставлю на стол. Рюмка жалобно звенит.

Куда она полезла?

Ведь клялась. Божилась, что будет ждать, пока сам не разрулю. Все равно ругать серьезно не могу, так, одергиваю. Дурочка моя неземная. Торопыжка.

Сашку вон как привечает, вьется около него как мать. Угождает по-всякому. Аришу ругает, чтобы не капризничала, достоинства подчеркивает, восхищается. На это тоже купился. Не каждая так к твоему ребенку будет относиться.

Усмехаюсь. Нет, я не тупой. Понимаю, что все штучки аванс для нашего общего будущего. Хочешь завоевать расположение кого-то, восхищайся его ребенком. Блядь! Как баба рассуждаю. Совсем края потерял. Мямлю что-то невнятное даже наедине сам с собой.

Что не так? К чему сомнения?! На сторону пошел? Да. Чужую трахал? Да! Жену предал? Да! Так тони в дерьме до победного!

Да что ж так все непросто, рвет напополам.

Наливаю стопку побольше, отшвыривая рюмку в сторону. Замахиваю в пару секунд. Прикрывая глаза, прислушиваюсь к ощущениям. Вместо привычного знакомого тепла в ушах грохот открываемой двери.

Поднимаюсь, иду смотреть. Кто пришел? Аня же. Сашка еще гуляет. Написал, что будет в полночь. Признался, что опасается встречи с матерью, потому что ему страшно стыдно за все, что происходит. Вот так, натворил я, а стыдно ему.

- Вещи собрал? – Аня яростно стряхивает ботинки.

Вид невменяемый. Вся растрепана, рукав порван. Одежда в грязи. Первый порыв, спросить, что случилось, внутренняя стойка срабатывает, если кто-то обидел, разорвать мудака. Но вопрос о вещах остужает. Она такая не из-за нападения, иначе тогда по-другому себя вела бы. Куда влипла? Понимаю, что ответа не будет, можно не спрашивать.

- Нет.

- Почему? – накидывает болонь на вешалку, оно скользит вниз к ногам. Аня перешагивает и не обращая внимания, направляется к Саше в комнату.

- Его нет, – спокойно говорю, иначе рванет до небес, а нам еще разговаривать.

- Почему? – как пластинка заевшая.

- Гуляет.

- Где твой чемодан? – как робот заведенный ходит, не останавливаясь.

- Аня.

С силой поднимает кровать, одной рукой вытягивая пластиковый короб. Я даже помочь не успеваю. Матрас со свистом неровно опускается. Из шкафа летят вещи.

Облокачиваюсь о косяк, складываю руки на груди, жду, когда пройдет первый приступ агрессии. Мне жаль. Ее от утренней встречи со Светкой вынесло напрочь. Я и сам был не рад. Мне меньше всего их столкновение зашло. Гадостно весь день было, да и сейчас также.

- Я сам соберу, Аня, – останавливаю ее.

- Нет уж, – пыхтит, хлопая всем, чем можно. Комом сгребает и швыряет. – Веры тебе больше нет.

- Анечка!

- Не сметь! – во всю силу легких орет. – Не смей так называть. Никакая я тебе больше не Анечка!

- Успокойся, – ору в ответ. – Нельзя по нормальному? Ведешь себя, как клиническая идиотка.

- А меня, мать твою, гормоны шалят! Представляешь? Или ты думал операция без последствий бывает? Твари вы, мужики.

- А вы? – коньяк бьет в голову. – Святые?

- А что «вы»? Я на сторону не ходила. Я работала, быт красивый строила, чтобы вам собакам хорошо жилось.

- За собой бы смотрела лучше.

- За собой, – отмахиваюсь от брошенного журнала. – Как ты там говорил? – щелкает пальцами. Вот у Сереги жена директор сотового салона сколько зарабатывает. У Игоря директор салона автомобильного, тачки меняют как часы. У другого Сереги жена риелтор. А вот было бы неплохо, если я тоже столько денег зарабатывала. Так я, блядь, и стала зарабатывать! Когда было за собой смотреть, когда вы что попало не жрете! Один Том Ям литрами заглатывает, другому то форель, то солонину сделать. Этот суп нет, тот надоел! Я возле плиты стояла! И носки ваши стирала.

15. Стекло в ранах.

- Глеб, уходи, – успокоившись, прошу.

Весь запал приступом спалила. Теперь обессилено сижу, даже язык еле ворочается. Суровая реальность падает тяжелым покрывалом. Сколько все будет длиться? Пусть уже уходит, иначе я не могу больше. Держаться больше нету сил. Они заканчиваются, а подпитки нет.

Подпираю руками голову, мучительно тихо стону. Мне так … одиноко. М-м-м … Зубодробительно. Будто вскрыли зуб, добрались до нерва и вышвырнули из кабинета.

Как дальше жить? Как Глеб допустил, чтобы его любовница подкарауливала меня, лила грязь, грозила отнять сына. Неужели настолько все равно? Ведь должно же между нами хоть что-то остаться после двадцати лет адекватного.

Вскидываю почти неживой взгляд на Глеба. Они сидит, уставившись в одну точку. Как всегда хмурый и мрачный. После моей просьбы, поворачивается. В его глазах плавится свинец вместо прежней сини.

- Может ты хочешь услышать оправдания? – тихо говорит. – Их не будет. Да и ни к чему. Наворочал уже. – пауза. – Я не буду говорить, что не знаю, как так вышло. Это случилось. Мне казалось, что я проживаю что-то заново. О тебе не думал. Прости. Я честно скажу. Как есть, – тяжело сглатывает, вся превращаюсь в слух. – Ты замечательная, Ань. Просто я мудак. Не ценил. А то, что так говорил, – смаргивает, трет глаза. – Мне казалось, что в тебе большой потенциал. Вот и все. Отдых на море? – пауза. – Возможно, мне стоило наплевать и самому купить путевку, но мы собирали на очередную «хотелку», ты же знаешь. Потом ты утонула в гонке по нашим зарплатам. И я потерялся. Не как мужик, конечно, просто стал чувствовать себя лишним.

- Зачем только теперь говоришь?

Глеб усмехается. Доливает остатки коньяка в стакан. Отпивает, а потом продолжает.

- Раньше не слушала.

- Иди, – отворачиваюсь, прикладывая руку к груди. Слушаю очумелый сердечный ритм, колотится ужас как. – Тебя ждут.

- Угу.

Странная усмешка скользит по губам. Зажмуриваюсь сильно-сильно. Не знаю, куда деться. Я словно кино со стороны смотрю. Будто это не мы, фантомы. И они через минуту пропадут, а мы будем удивленно осматриваться, не понимая, что получилось. Ха! Скоро полвека, все по-дурацки фантазирую. Реальность есть, Аня! У тебя ветвистые рога.

А-а-а-а! Навылет.

- Иди же!

Глеб тяжело ступает в комнату. Я заторможенно жду, пока он соберет вещи. С тоской понимаю, что о квартире и обо всем остальном ни слова не прозвучало. Прыгнули в другой разговор и все пропало.

Теперь еще раз придется встречаться. Хотя встречаться придется в любом случае. Дом, где живет счастливая соперница совсем рядом. И его не обойти и не объехать при любом раскладе ходить мимо. Вот такой перфоманс судьбы.

- Аня, дверь закрой.

Ну вот и все!

Сказал бы кто, как мужа буду провожать в новую жизнь. В душе рвется последняя нитка. Петля распускается, все тщательно запертое валится тяжелым комом вниз. Падает, разбивается и перемешивается.

Боль физический процесс, ее можно терпеть. Главное понимать, как будет больно, сильно или не очень. Тут просчитать невозможно, потому что на первый план выходит не физическая, а душевная сломленность. Тысячи костей в осколки, конечности в дробилку, а душу навыворот.

Вся кровь вытекает, омывая ноги и руки. Я вся в ней! Истекаю.

Чтобы запустить процессы заново в организме, кусаю со всей силы тыльную сторону ладони. Почти прогрызаю. Но по-прежнему мало ощущаю, хотя удается реанимироваться немного. Пошатываясь, встаю.

Сжимая зубы до хруста, шагаю как солдат, тащу чемодан к выходу.

Окончательно понимаю, что все. Назад дороги нет. В сознании всплывает, как маленькой в деревне у бабушки мчалась на велосипеде. Разогналась так сильно, с дури еще крутнула педаль и слетела цепь. Тормозить нечем, а впереди старая будка с рассыпанными стеклами. Сбоку овраг. Так и влетела в ту будку. Все ноги, руки в осколках. Как же было страшно, боже мой.

Сейчас тоже цепь слетела. И те же стекла, те же прогнившие деревяшки. Но нет бабушкиных ласковых рук, что реанимировали мои раны. Вместо всего – безжалостный, равнодушный муж, наблюдающий за тем, как корчусь от торчащего стекла.

Глеб пристально смотрит. Мне хочется подколоть его, спросить, что же не радуется. Ведь идет к «всепонимающей», что не так? Отчего бледный и расстроенный?

Но я молчу.

Не смотрю на него, жду пока выйдет.

- Аня, – хлопает дверь назад.

Ой, не надо-о-о …

Толкаю ее обратно и жду, замерев в пустоте.

Один. Два. Три … Вдох. Выдох.

Муж молча выходит, аккуратно прикрывая дверь.

Меня во все стороны мотает, хватаюсь за стену, тихо стону и сползаю. В ушах грохот. Чьи-то руки подхватывают, гладят по волосам. С трудом возвращаю сознание, перед глазами взволнованный сын.

- Мам! Мама! – отрубаюсь. Не могу вывезти. Напоследок в ушах застревает встревоженный крик. – Мамочка!

16. И все равно больно.

Открываю глаза и первое, что вижу трясущийся подбородок ребенка. Навожу фокус. Меня поднимают, попутно тревожно вглядываюсь. Мне кажется или у Сашка блестят глаза? Мы сидим на полу. Я у стенки, лежу головой на плече головой у сына, изредка встречаюсь с ним взглядом. Все плывет.

Саша освобождает руку, обхватывает голову, сжимает до белых пальцев.

Невыносимо слушать тяжелые хрипы. Отодвигаюсь немного, растерянно наблюдаю. Переживает. Как же хочется пожалеть. Как маленького обхватить и гладить, гладить по голове пока не успокоится. Забываю о себе, вся на сыне сосредотачиваюсь.

Мягко отнимаю ладони от упрямо зажатого рта. Отворачивается. Как маленький упрямится.

- Сань …

- М-м.

- Ты чего?

Переползаю, сажусь напротив. Материнское сердце вдребезги. По щеках моего мужественного мальчика текут слезы. Он стыдится их. Сердито стирает, зло шмыгает носом. Забываю обо всем. Не помню об обиде, что таила. Не помню ничего! Я все прощаю. Все!

- Сань, – ласково глажу по стриженной макушке. Ой, она почти лысая. Мини кроп на голове. Растерянно веду ладошкой, кожу колет короткий ежик. – А почему ты такой?

Саша виновато смотрит. Он такой раненый сейчас, такой вскрытый. Мне больно за него.

- Вот такой я, мам, – выдыхает шепотом. – Урод и предатель.

- Ты что несешь? – не сдержавшись, отвешиваю легкий подзатыльник.

- Так и есть, мам. Я еще и трус.

- Почему?

– Видишь, как в стороне прохлаждался? Ждал пока вы сами разберетесь.

- Это наши дела, Сань. Ты бы ничего не смог изменить.

- Я бы смог бы тебе сказать, – надрывно шепчет. – Тогда еще! Но молчал.

Горько вздыхаю.

- Да-а … Молчал. Но знаешь, я не обвиняю. Сначала обидно было, а потом поняла кое-что для себя.

- Что?

- На твоем месте не дай бог оказаться. Отец же …

- В том и дело. Мам. Я вас люблю одинаково. Отец он такой, взрывной, характер непростой, но он мне дорог. Я мозги тогда сломал. Метался, как будто маслом горячим поливали.

- Понимаю.

- Аришка помогла.

- Как это?

- Мам, – сглатывает. – Она не такая, как эта … теть Света.

Ох, как бы хотела я верить. Опускаю глаза. Во мне борется такое, что словами не описать. Ну не могу я принять девочку. Как назло, пережитые эмоции на нее ложатся. Это ужас. Я взрослая тетка не могу справиться с собой. Молчу. Просто киваю. Стыдно ли? Да нет, наверное. Не хотела бы я, чтобы Ариша родней стала мне и Сане женой. От осинки как говорится …

- Она тоже знаешь, как переживала, – делится сын. – Если ты думаешь, что приветствует позицию матери, то поверь, ошибаешься. И как я понял, отца нашего не очень долюбливает.

- Да? Почему?

Не ожидала от нее. А вон как все теперь открывается.

- Считает, что ты очень хорошая женщина для того, чтобы с тобой плохо поступать.

- Саш, кажется, ты преувеличиваешь, – острожничаю.

- Нет. У них с матерью на этот счет жесткие разногласия. Просто поверь.

Не знаю … Не знаю …

- Давай подниматься. Простыть недолго. Из-под двери несет.

Я не думаю, что разговор принесет облегчение. Честно? Меньше всего позиция Ариши интересует, просто не могу смириться пока что со всем, что происходит. Ну если Саше нравится, что ж.

- Есть хочешь?

- Немного. Мам, хочешь приготовлю? Что ты будешь?

- Если честно, только чай. Пойду руки вымою.

Ухожу в ванную. И пока привожу себя в порядок, думаю. Сашка со мной. Это главное. Я черту готова душу за сына продать. А Глеб? Подумаю об этом завтра. Вымотана и иссушена. Не могу я. Устала, как собака, даже эмоционировать нет никаких сил. Как пересохший колодец. Вот так.

Переодеваюсь. Стаскиваю грязную одежду, швыряю в бак для стирки. Куртка порвана, вся испачкана. Ужас. Ну ничего. Будет повод купить новую. А Свете вместо испорченного пальто тоже что-нибудь достанется кое от кого.

- Готово, – зовет Саша.

Для меня заварена кружка ароматного чая, рядом бутерброд с сыром и копченым мясом. Ого. Но съем, конечно. У сына на тарелке яичница. Молча садимся и пару минут едим, не говоря друг другу ни слова.

- Ушел?

Об отце спрашивает. Опускаю голову ниже, киваю.

- Я собрала чемодан.

Бросает вилку. Снова в сторону смотрит, у самого скулы ходуном ходят.

- Так бывает, сын.

- Ага. Понял. Мам, я хочу бросить учебу.

- Зачем?

- Я подумал тут. Пойду в армию, а потом по контракту останусь. Деньги нужны будут. Мне стыдно у тебя деньги брать уже.

- Нет! – хлопаю по столу. – Колледж. Потом вуз. Ты забыл про свой диагноз? Кто тебя возьмет?

17. Нина, что ты делаешь?!

Вроде бы не так холодно на улице. Надеваю пальто полегче. К нему подойдут ботильоны. Я сто лет каблуки не обувала. Отдуваюсь, пока натягиваю. Ох, как же утомительно. Костюм, каблуки, прическа, макияж. А что же теперь шапку не надевать? Прическа же.

Рассеянно верчу в руках кожаную изумрудную косынку. Может это? Наверное. Ничего другое не подойдет. Звонит Нинка. Ой-ой, еще до аптеки надо успеть добежать, она там заберет меня на своей машине.

- Сашка, вставай, – кричу.

- Мне к третьей паре, – зарывается в одеяло.

Ой, забыла. По средам у него так.

- Тогда дверь закрой.

Со стоном разлепляет веки. Нетерпеливо машу рукой. Типа, давай, что как замороженный. Глаза сына округляются. Он удивленно присвистывает.

- Ты точно на работу?

- В смысле?

- Ты сегодня просто секси, мам.

- Саш! – краснею.

- Серьезно! – показывает большой палец. – Ну ниче себе. Глянь … на каблуках. Ваще!

- У меня смена должности. И зарплаты.

- Ого! Ну, давай. Купить что домой после учебы?

- Пельмени. Что-то на бутеры и овощи. Кефир. Деньги знаешь где. Все, я ушла.

Выбегаю во двор. Ветрено ужас. Поднимаю воротник бежевого пальто. Ловлю отражение в витрине магазина, что внизу и немножечко обалдеваю. Это я, что ли?

Ой, ну ничего. Даже очень. Настроение немного поднимается. Даже легкость появляется в теле. Прибавляю шаг, сворачиваю за угол.

Вот надо было! От досады цокаю языком.

И почему я не пошла другим путем? Мало дорог мне. Поперлась же здесь.

В метрах пятидесяти Глеб помогает сесть в машину Свете. Подает руку, дверь открывает. Все как надо. Отличие в том, что это именно ей надо. Мне необязательно было, сама садилась. Усмехаюсь. Достало сравнение не в свою пользу. Отвыкну со временем.

Ну что? Давай. Выше нос, Анька.

Камень в животе, конечно, остается, но я иду с идеально прямой спиной. И, как назло, идти прям совсем мимо них, дорога-то одна. Не попрешься же по проезжей части. Иду …

-Оу, – издевательски тянет Света. Окно приоткрыто в машине. – Надо же.

- Свет! – мягкий голос Глеба раздается.

- Ты посмотри, Глеб. А с тобой она так …

Бу-бу-бу.

Сука! Перепрыгиваю лужу и слепо перехожу дорогу. Ярким пятном горит Нинкин ниссан. Вваливаюсь на первое сиденье. Хватаю воздух.

- Ты чего?

- Там мой бывший. С этой.

- А-а. Подождем.

- Нина, – прошу. Я знаю эту сумасшедшую. Сейчас отмочит. – Поехали.

- Молчать! – взгляд-рентген на меня, хулигански присвистывает. – Ты прям сегодня огонь-баба. Молодец.

- Да иди ты! – смущаюсь.

- Наш выход, – бормочет. – А что эт там? Куда она шкандыбает-то?

Оборачиваюсь. Света несется что купить в киоске. Берет бутылку воды и кладет в сумку. Моя идиотка подруга, резко разворачивает машину и вдавив газ через две сплошные несется к тротуару, около которого стоит Света. А там лужа!

- Нина! Нина-Нина! Что ты делаешь?

Р-р-раз! И Света обтекает. Ошарашенно растопыривает руки, смотрит нам в лобовое. У меня глаза по арбузу, а Нина издевательски улыбается, открывает окно и кричит.

- Простите дуру грешную! С кем не бывает. Надеюсь, не испортила вам день.

Закрывает окно, чтобы не долетали площадные матюки новой пассии моего мужа. И куда ее светскость подевалась? Пока Света поливает нас грязью, позади нее появляется Глеб. Судя по лицу ему досадно. А вот что досадно не знаю. Облили, оскорбили. Не нравится? Ну не все ж меня в грязи вываливать.

- О, какого красивого дяденьку нанесло, – несет мою придурочную в кураже. – Ща я поздороваюсь.

- Поехали, зараза! – тяну назад в машину. – Меня шеф ждет.

А на душе так хорошо, что стыдно очень становится. Где-то очень сильно задирает нос женское эго.

- Точно, – вспоминает. – Я уже Ольке растрепала, что он знаешь какой. Да ты охренеешь! Том Харди вылитый. Даже лучше! Почти что этот … ды как его! Батлер! Вот! И, – понижает голос – холостой!

Закатываю глаза. Мы поедем сегодня или нет? Заладила. Харди. Батлер. Ну их всех к собакам! Геши они Козлодоевы, а не хардибатлеры.

**

Имеется в виду богинистический актер Том Харди и супер-мужик Д. Батлер.

Геша – наш))) Тот, что из «Бриллиантовой руки». Кстати, Миронов тоже ого-го! Аня фыркает исключительно в сторону киношного героя.

18. Первый блин не комом.

- Анна, – из-за овального стола поднимается очень красивый мужчина. Он и правда похож на голливудского актера. Киваю в ответ, пока он встречает меня. Протягивает руку, до носа долетает неземной запах парфюма. Это что-то из богатого и недоступного. Опускаю взгляд на выглядывающие из-под рукавов белоснежные манжеты. Спохватившись, протягиваю в ответ. – Очень приятно. Богдан.

И все?! Не пойдет.

- Отчество?

- Давайте без него. Мы современные люди, не так ли. Отчество пережиток прошлого. Чай? Кофе? Что вы любите? – отодвигает для меня стул.

- Чай. Если можно.

- У нас день знакомства. Сегодня можно все.

Вызывает секретаря. В кабинет заходит умопомрачительной красоты девушка. С придыханием слушает, что велит подать шеф. Кажется, если он ей прикажет, то станет на четвереньки и станет гавкать. Настолько ее завораживает Богдан. Черт, без отчества как-то …

Исподволь наблюдаю, утонув в мягком кресле.

Обстановка здесь ого-го, конечно. Роскошь. Никогда не думала, что тут так, в моем прошлом отделе все гораздо проще. Как же меня угораздило. Теперь сожрут. Кости перемоют и всякое разное наплетут. Сюда мечтает попасть каждая, но очутилась я. Вот так.

- Сахар тростниковый, Эля, – внимательно смотрит на секретаря.

- Д-да, – спотыкается на словах. – К-конечно.

Мне становится неприятно. Будто подглядываю за тайной сценой. Богдан едва заметно морщится, но никак не комментирует растерянность девушки. Наконец, она уходит. Он заметно расслабляется.

- Освоились немного? – спокойно смотрит.

- Да, все хорошо.

- Прекрасно. Анна, я бы не хотел разочаровываться. Сразу предупреждаю, человека ищу максимально работоспособного. Дел будет много, но все хорошо оплачивается. Более чем, в сравнении с иными организациями. Наша сфера охватывает …

Тону в потоке информации. Из сказанного вычленяю, что придется учиться новому и формат работы уж точно поменяется. Тут рядовым бухгалтером не выйдет. Кругозор придется расширять и расширять. Но я рада. Времени не будет думать о потерянной жизни. Все будет хорошо у меня. Уверена.

День знакомства не получается. Перетекаем в рабочую плоскость. С места в карьер. Меня устраивает.

Поддерживаю беседу вкраплениями своих наблюдений. Богдан одобрительно кивает. Ему нравятся мои мысли. Вот одно смущает. Какой он Богдан? Не могу панибратствовать, хоть убей. Хоть и на «вы». Это дистанция и серьезность, если по-честному, для меня очень важна. Набираюсь смелости.

- Можно просьбу?

- Давайте, – без промедления соглашается.

- Все же … Как Ваше отчество?

Он откидывает спину на мягкую спинку кресла, закидывает ногу на ногу и внимательно изучает мое лицо. Не моргая, отвечаю на взгляд. Ничего такого. Просто прощупываем друг друга. Богдан медленно моргает.

- Уверены?

- Да.

Я тверда, как никогда.

- Юрьевич.

- Отлично. Спасибо.

- А вас как? Чтобы были в равном положении.

- Мы не будем с вами в равном положении, – улыбаюсь. – Вы мой босс, я подчиненная. Так что все же можно просто Анна. Для сотрудников Романовна.

- Хм, – задумчиво трет губу. – Сработаемся.

- Думаю, что да.

- Берите чай и приступим к делу. Прохлаждаться не ваше, я так понял.

- Правильно поняли.

- Ну тогда …

Бежать на долгие дистанции приходилось часто. Я готова. Использую весь значимый арсенал. Время пролетает незаметно. Эля еще пару раз заносит нам чай, кофе и еще что-то. Пью автоматически. Не устает преследовать очень странное ощущение, почему я расслабленно себя с ним чувствую. То есть … Мне не страшно, мне комфортно. О, боже, запуталась окончательно.

Богдан Юрьевич давно снял пиджак и закатал рукава, а я не рискую, хотя мне очень жарко. И, на мою беду, начальник очень внимателен. Между делом бросает.

- Да снимите уже пиджак. Без него удобнее.

Смущаюсь, но бросаю с облегчением на спинку кресла. Забывшись, оттягиваю блузку, запуская воздух. И черт побери ловлю на себе взгляд. На груди.

О-о-й … Ой-ё-йой. Приглаживаю ткань назад.

- Кхм, – кашляет, прилипает взглядом к монитору. Прячет улыбку. – Вот еще момент. Пододвигайте стул. Анна, идите сюда. Я вас не покусаю.

И снова работаем. Его близость странным образом действует. Нет, не волнует. Не будоражит. Нет, конечно, о чем я, у меня развод на носу. Но однозначно чувствую себя странно.

Через пару часов снимаю очки, тру глаза. Богдан тоже разминает руки, вдруг говорит.

- Хотите со мной пообедать?

Перевожу взгляд на часы. Время пять?! Наш рабочий день закончен. Он пролетел как фанера над Парижем. Надо же, не заметила.

- Вечер почти, – неуверенно говорю. И подлючий желудок урчит, не соглашаясь со мной. Со стыда провались. – Ай … извините.

19. Студия и она.

Кручу в руках зажигалку. Привалившись к косяку, невидящим взглядом утопаю в пространстве. Здесь пахнет как-то … не знаю. Мне неприятно. Не воняет, конечно, но слишком холодно и безжизненно. Пустые панорамные окна и много-много света. Немного выбивает из привычного тепла ощущений.

- Как вам? – спрашивает риелтор.

- Десять минут, – сухо отвечаю. – Не могли бы вы подождать на улице?

Тупой, что ли. Можно было понять за время общения, не люблю угодливую навязчивость. Ходит собакой привязанной и все пытается в глаза заглянуть. Бесит. На самом деле я очень жду одного человека. А назойливый мужик будет мешать. Вот и все.

Недовольно кошусь на него. Кивает и исчезает.

Обхожу студию еще раз. Неплохо. Очень даже неплохо. Несмотря на пустоту все равно сойдет.

Закурить бы, так погано на душе. Тягаю сигарету туда-сюда, но так и не подкуриваю.

Вместо этого выискиваю «недостатки», о которых и так знаю. В ремонт прилично вложиться нужно. Трубы от застройщика полное дерьмо, содрать дешевый ламинат, заменить сантехнику и окна. Нужен полный апгрейд квартиры, неплохо бы до ума довести. Правда есть некоторые обстоятельства, что очень могут помешать. Смотреть по ситуации буду.

Гулкие шаги по ламинату отзываются эхом. Медленные, четкие, уверенные. Останавливаюсь около окна. Вид чудесный.

Не чудесная лишь новая жизнь. Точнее не так, с женщиной моей все идеально. Света радует, какая она страстная, ненасытная и прям девочка-девочка. Сердце оттаивает, когда она рядом. Вот если бы перестала провоцировать Аню и попадать в нелепые ситуации, вообще мёд. Но, как назло, обстоятельства их постоянно схлестывают, оглушительно пересекая между собой.

Старая и новая жизнь воюет как в стихотворении Некрасова о зиме и весне. Как-то так.

В удивлении качаю головой. Аня в короткий срок так изменилась. Та встреча … Сердце на миг сбилось с ритма, потом заработало, куда ему деваться. Так, дернуло и сразу же отпустило. Умеет же выглядеть. Вопрос в том, что мешало в нашем браке быть прекрасной?

Достаю зачем-то из кармана пару билетов в театр на вечер. Идем со Светой на «Филумену» Ей давно хотелось побывать. Разве можно Свете отказать? Нет, конечно. Мой подарок для нее. А через неделю отведу ее в филармонию, послушаем виолончель.

Но это потом. Сейчас нужно закончить начатое.

Падает сообщение на телефон. Зажмуриваюсь. Отвечаю и жду. Ровно через пятнадцать минут дверь открывается.

- Привет, – сухо здороваюсь.

- Привет, – не менее сухой кивок. – Могу пройти посмотреть?

- Конечно, иди.

Невысокая, плотная. На носу не очень красивые очки. Волосы забраны в хвост на затылке. Молоденькая еще, а выглядит как бабуля. Почему? Плотно поджатые губы. Рассматривает, будто одолжение делает. Резко открывает немногие двери и с шумом захлопывает назад.

- Соседи приличные? – поправляет очки.

- Да.

- Мгм. Поняла.

Пока она ходит по квартире, не выдержав толкаю дверь на балкон. Он маленький, но такое счастье что есть. Курю.

Надеюсь, ей понравится. Точнее, мне очень нужно чтобы понравилось. Только после такого можно чувствовать себя не полным шлаком. Какого черта жизнь так складывается. Одни скандалы интриги расследования. Я хотел просто жить, но ни хера не вышло.

Дверь открывается. Становится рядом со мной, закуривает тоненькую сигаретку. Недовольно морщусь. Но не запретишь же. Мои права закончились, так и не начавшись.

- Ну?

- Сойдет, – жестковато усмехается.

- Ты не довольна?

- Отчего же? – язвительно улыбается. – Спасибо! – дурацкий клоунский поклон коробит.

- Слушай, мы можем посмотреть в другом районе.

Ведь можем. Я еще не дал добро на сделку. Но черт возьми! Внутри взрываюсь. Бери уже и давай закроем вопрос. А вообще могла бы и спасибо сказать.

- Не утруждайся.

- Это не самые маленькие деньги, – уязвленно напоминаю. – Могла бы не гримасничать.

- Не гримасничаю, – закуривает новую.

- Не слишком много?

- Тебя это, – показывает на кончик сигареты, – не должно волновать.

- Хватит! – обрубаю. – Никто не виноват, что так случилось.

- Канеш! Я не против. Пусть будет так.

Бесит ее наглость. Я не виноват ни в чем. Спокойно мог бы заигнорить, но не делаю этого. Неужели трудно проанализировать ситуацию и понять наконец.

Оставляю одну на балконе докуривать. Нервно жду в комнате. Благо не задерживается. Появляется почти следом.

- Сразу скажи, что будет дальше, – протирает линзы. – С мебелью и ремонтом поможешь? Или самой справляться?

Дать бы ей подзатыльник. Гашу неуместный порыв. Сглатываю нахальство.

- Помогу. Но не сразу.

- М-м-м. Спасибо. Тогда оформляй.