Измена: Твое Стоп-Слово

Пролог

Дождь со снегом хлестал по тонированным стеклам «Майбаха», превращая вечернюю Москву в размытое пятно огней. Но внутри салона было тихо и стерильно, как в капсуле космического корабля. Я сидела, идеально выпрямив спину — привычка, въевшаяся в позвоночник за семь лет брака.

Мои пальцы, обтянутые тонкой бежевой кожей перчаток, сжали край тренча. Под ним не было ничего. Ни шелка, ни кружева. Только чулки на поясе и то, что определяло мою суть.
Тяжелый, платиновый обруч на шее. Мой ошейник.

Я коснулась его через ткань воротника. Металл нагрелся от тепла моего тела, но я помнила, каким он был холодным, когда Давид застегнул его в день нашей свадьбы. «Теперь ты моя, Алиса. Твоя воля — в моих руках. Твоя безопасность — мой закон».
Тогда это звучало как молитва. Сегодня, в седьмую годовщину нашего Протокола, это звучало как обещание вечного рая.

— Приехали, Алиса Викторовна, — голос водителя вырвал меня из транса.
— Спасибо, Сергей. Не ждите меня.

Я вышла в промозглую ноябрьскую тьму. Ветер тут же попытался забраться под полы плаща, лизнуть голую кожу, но меня грело предвкушение.
Я нарушала правила. Впервые за семь лет.
Давид — или Хан, как я называла его за закрытыми дверями — ненавидел сюрпризы. «Нижняя должна быть предсказуемой. Хаос — враг контроля». Но сегодня я решила рискнуть. Я знала код от этой квартиры на Патриарших. Это было его убежище, место для жестких деловых переговоров, где он иногда оставался ночевать. Я хотела ждать его там. В темноте. На коленях. Чтобы, когда он вошел, усталый и жесткий, я стала его разрядкой.

Подъезд элитного дома встретил запахом дорогого клининга и консьержем, который молча кивнул мне. Я — жена Амирова. Мне открыты все двери, которые открывает он.
Лифт бесшумно вознес меня на пятый этаж.
Сердце начало отбивать рваный ритм. Не страх — адреналин. То самое «вкусное» волнение перед сессией, когда эндорфины уже начинают кипеть в крови, а тело готовится к полету.

Я достала магнитный ключ-карту. Пальцы предательски дрожали.
«Спокойно, девочка. Дыши. Ты — идеальная сабмиссив. Ты — его гордость».
Замок щелкнул, впуская меня внутрь.

В прихожей было темно. Только уличные фонари выхватывали из мрака очертания вешалки и зеркальной консоли. Я сделала шаг и замерла.
Запах.
Это был не запах моего мужа. Давид пах морозным воздухом, сандалом и дорогим табаком. А здесь воздух был густым, липким, пропитанным чем-то приторно-сладким. Вишня. Перезревшая, пьяная вишня и мускус. Духи, от которых першило в горле. Слишком вульгарные. Слишком громкие.

А потом я услышала звук.
Свист.
Резкий, рассекающий воздух звук. Так поет только хорошо сбалансированный кожаный флогер. Мой мозг, натренированный годами практики, мгновенно дорисовал картину: замах, инерция, удар.
— Ах-х!..

Женский стон донесся из приоткрытой двери спальни.
Мир качнулся.
Это был не стон боли. И не стон страдания. Это был звук животной, грязной похоти, смешанной с торжеством.
Я должна была уйти. Прямо сейчас. Развернуться, исчезнуть, сделать вид, что меня здесь не было. Инстинкт самосохранения орал: «Беги!». Но ноги приросли к паркету.

Я шагнула к полоске света. Как мотылек, летящий на пламя, которое сожжет ему крылья.
Дверь в спальню была приоткрыта на ладонь. В большом зеркале шкафа-купе отражалась кровать.

Давид стоял ко мне спиной.
Он был без рубашки. Широкая спина, перевитая жгутами мышц, лоснилась от пота. Он был в состоянии «Топа» — я знала этот наклон головы, это напряжение в плечах. Он был Богом Войны, карающим и милующим.

В его правой руке, словно продолжение кисти, лежал черный плетеный хвост флогера. Он замахнулся — легко, почти лениво, но я знала, какая сила скрыта за этим движением.
Свист. Удар.
Кожа шлепнула о кожу.

На кровати, прикованная к массивному дубовому изголовью, извивалась женщина. На ней не было ничего, кроме...
Воздух застрял в моих легких ледяным комом.
На её запястьях блестели наручники. Мои наручники. Те самые, с индивидуальной гравировкой «A.A.», которые Давид подарил мне на третью годовщину. Это была не просто вещь. Это был символ моей исключительности. Личный артефакт, к которому не имел права прикасаться никто, кроме нас двоих.

Женщина повернула голову. Я узнала её мгновенно. Рината Кандинская. Скандальная модель, частая гостья светских хроник, чье имя было синонимом вульгарности. Я видела её на приемах — она всегда смотрела на Давида хищным, голодным взглядом, облизывая губы, словно видела перед собой стейк с кровью. Я смеялась над ней. Я думала, что Давид, с его безупречным вкусом, с его манией чистоты, никогда не опустится до уличной кошки.
Я ошиблась.

— Громче, — прорычал Давид. Его голос вибрировал от темного удовольствия. — Ты можешь принять больше, сука.
— Да, Хозяин... Да! — выдохнула Рината. Её голос был хриплым, прокуренным. — Накажи меня!

Давид провел рукоятью плетки по её бедру, оставляя багровый след.
— Твоя задница создана для воспитания, — произнес он.
Эти слова ударили меня сильнее, чем физическая пощечина. Это была наша фраза. Он шептал её мне, когда мы только начинали. Он украл наши интимные слова, наш священный текст, и бросил его в грязь, к ногам этой девки.

Я не выдержала. Я сделала шаг назад, и каблук предательски скрипнул по паркету.
В комнате повисла тишина.
Давид замер. Его спина напряглась. Рефлексы хищника сработали мгновенно — он резко развернулся, готовый к атаке.
Его зрачки были расширены до черноты — признак глубокого погружения в «сабспейс» Верхнего. На секунду он не узнал меня. Он видел просто помеху.
Но затем пелена спала.

Его взгляд скользнул по моему распахнутому плащу. По чулкам. По ошейнику на моей шее.
Я ждала ужаса. Раскаяния. Того, что он бросит плетку и кинется ко мне.
Но Давид лишь нахмурился. В его глазах мелькнуло раздражение. Так смотрят на горничную, которая вошла без стука и прервала важный разговор.

Глава 1

Тишина в комнате звенела, натягиваясь, как струна, готовая лопнуть и хлестнуть по лицу. Запах вишневых духов Ринаты забивал мне ноздри, вызывая приступ тошноты.

Давид опустил руку с флогерм, но не отбросил его. Черные хвосты плетки мягко легли на его бедро. Он стоял передо мной — полуголый, потный, пахнущий сексом и чужой женщиной. И он был абсолютно спокоен. Пугающе спокоен.

— Ты не должна была здесь быть, Алиса, — его голос звучал холодно, ровно, как на совете директоров. — У нас есть правило: никаких сюрпризов без согласования. Ты нарушила границы.

Я моргнула. Мир вокруг меня начал терять очертания, но его слова врезались в сознание с пугающей четкостью. Он обвинял меня. Он, стоящий над любовницей, закованной в мои наручники, обвинял меня в нарушении границ.
Это был газлайтинг высшей пробы. Его любимый прием в бизнесе — перевернуть доску, когда проигрываешь.

— Хан, детка, мы не закончили... — капризно протянула Рината с кровати. Она демонстративно выгнулась, звеня цепью. — Пусть смотрит, если хочет. Может, она научится, как нужно стонать по-настоящему.

Давид даже не обернулся к ней. Он смотрел только на меня, давя своим тяжелым, авторитарным взглядом. Он пытался загнать меня в позицию «Нижней». Заставить почувствовать вину, опустить глаза, подчиниться.
— Выйди в гостиную, — приказал он. Тон не терпел возражений. — Мы поговорим. Сейчас же.

Мое тело, выдрессированное годами подчинения, дернулось, чтобы выполнить приказ. Инстинкты кричали: «Подчинись! Это Хозяин!». Колени дрогнули.
Но затем я увидела на прикроватной тумбочке свои любимые зажимы для сосков. Те самые, с маленькими колокольчиками. Они лежали в лужице пролитого вина.
Грязь.
Он принес грязь в наш храм.

Я выпрямилась. Внутри меня что-то щелкнуло, словно сломался стержень, на котором держалась моя покорность. Боль, которая должна была убить, внезапно превратилась в ледяную броню.
Я посмотрела ему прямо в глаза. В БДСМ-протоколе Нижняя не имеет права смотреть в глаза Верхнему в момент конфликта. Это вызов. Это бунт.

— Нет, — произнесла я. Мой голос был тихим, но в этой тишине он прозвучал как выстрел.

Глаза Давида сузились. Он сделал шаг ко мне, нависая скалой. От него исходила волна доминирования, от которой раньше у меня подкашивались ноги и сладко тянуло внизу живота. Сейчас от этой волны веяло только гнилью.
— Что ты сказала? — прорычал он. — Алиса, не смей устраивать истерику. Ты сейчас на эмоциях. Иди в гостиную. Это приказ.

Я смотрела на него и видела, как рушится его магия. Он больше не был моим Богом. Он был просто потным, изменившим мужиком.
— Красный, — сказала я.

Давид замер, словно налетел на невидимую стену.
«Красный».
Стоп-слово. Абсолютный стоп. Сигнал тревоги. В нашей жизни мы использовали его всего дважды. Один раз, когда я повредила связку во время связывания. Второй — когда у меня случилась паническая атака.
Это слово означало: «Игра окончена. Опасность. Стоп».
Произнести его в бытовой ситуации, стоя в дверях, одетыми (почти), было нонсенсом. Это было равносильно тому, чтобы дернуть стоп-кран в поезде, идущем на полной скорости.

— Что? — переспросил он, растеряв половину своей уверенности. — Алиса, мы не в Сессии. Ты не можешь...
— Красный, Давид, — повторила я тверже. — Игра окончена. Сессия окончена. Брак окончен.

Я развернулась, чувствуя, как по спине стекает холодный пот. Сделала шаг в темный коридор.
— Стой!

Я слышала, как он бросился за мной. Звон цепей Ринаты остался позади.
Я дошла до зеркальной консоли в прихожей. Мои руки дрожали так сильно, что я с трудом попадала пальцами по замку ошейника.
Этот платиновый обруч Cartier не имел застежки. Он закрывался на крохотный, сложный механизм. Ключ всегда висел на шее Давида. Но я знала секрет. Я знала, как открыть его аварийной шпилькой — он сам научил меня этому на случай пожара или ЧП.

— Алиса! — Давид схватил меня за плечо и резко развернул к себе.
В его глазах плескалось бешенство пополам с недоумением. Он все еще сжимал плетку в левой руке.
— Прекрати этот цирк. Ты никуда не пойдешь в таком виде.

Я вырвала плечо из его захвата. Шпилька соскользнула, царапая нежную кожу шеи. Больно. Но эта боль была отрезвляющей.
— Не трогай меня, — прошипела я. — Ты грязный.

Щелк.
Замок поддался. Тяжелый металл соскользнул с моей шеи. Я почувствовала странную, пугающую легкость. Моя шея была голой. Незащищенной.
Я разжала пальцы. Ошейник стоимостью в небольшую квартиру упал на стеклянную поверхность консоли с оглушительным звоном. Рядом я бросила связку ключей.

Давид смотрел на ошейник так, будто я бросила ему под ноги оторванную голову.
— Ты не можешь снять его, — прошептал он. — Ты давала клятву. Ты — моя.
— Я давала клятву Хозяину, — ответила я, глядя на его переносицу, чтобы не видеть эти любимые, предательские глаза. — А ты... Ты нарушил правило SSC. Безопасность, Разумность, Согласие. Ты предал меня, Давид. Ты трахаешь шлюху без справок, используя мои игрушки. Ты поставил под угрозу мое здоровье. Ты — не Верхний. Ты просто обычный, жалкий изменник.

Он дернулся, словно я ударила его хлыстом. Лицо его пошло красными пятнами.
— Я твой муж! — рявкнул он, снова хватая меня за запястье. Его пальцы сжались стальным капсулем. — Ты вернешься в спальню, и мы обсудим наказание за твое поведение.

— Отпусти, — сказала я тихо.
— Нет.
— Отпусти, или я вызову полицию.

Давид застыл.
В нашем мире, в мире «Ордена», полиция была табу. Мы решали все внутри. Угроза привлечь «ванильный» закон, заявить о насилии — это было предательство. Это был ядерный удар.
— Ты не посмеешь, — выдохнул он.
— Попробуй меня удержать, — я подняла телефон, экран уже светился. — Я заявлю, что меня удерживают силой. И расскажу прессе, что великий архитектор Амиров делает за закрытыми дверями.

Глава 2 (Давид)

POV: Давид «Хан» Амиров

Щелчок входной двери прозвучал как выстрел с глушителем. Сухой, короткий звук, отсекающий прошлое от настоящего.
Я стоял в полумраке прихожей, сжимая в кулаке платиновый ошейник. Металл, нагретый теплом ее кожи, теперь стремительно остывал, превращаясь в кусок мертвого, бесполезного ювелирного хлама.

Внизу, на стеклянной консоли, валялась связка ключей. Она бросила их так, словно они жгли ей пальцы.
Я смотрел на закрытую дверь и чувствовал не вину. Нет. Вина — это чувство для слабых, для тех, кто не умеет управлять своей реальностью. Я чувствовал холодное, пульсирующее бешенство.

Алиса посмела уйти.
Моя Алиса. Моя «Нижняя». Женщина, которую я лепил под себя семь лет, как Пигмалион лепил Галатею. Я выстраивал ее границы, учил ее получать удовольствие от подчинения, создал для нее мир, где ей не нужно было ни о чем беспокоиться. И что я получил в благодарность?
Бунт. Дешевый, театральный бунт из-за одной единственной ошибки в логистике.

— Хан? — голос из спальни полоснул по нервам, как скрип пенопласта по стеклу. — Ты где? Иди ко мне, малыш... Забудь про эту снежную королеву.

Меня передернуло.
Рината.
Пять минут назад, когда я хлестал ее по заднице, ее вульгарность казалась мне пикантной. Я искал этой грязи. Я хотел спуститься с небес, где царила стерильная, идеальная Алиса, в подвал, где пахнет потом и дешевым развратом.
Но теперь, когда Алиса ушла, оставив после себя аромат холодного ноябрьского ветра и разбитого сердца, голос Ринаты вызывал тошноту.

Я медленно разжал кулак. Бриллианты на ошейнике сверкнули в свете уличного фонаря, пробивающегося сквозь окно. Я сунул ошейник в карман брюк. Это мое имущество. И Алиса — мое имущество. Она вернется за ним. У нее просто нет выбора.

Я развернулся и шагнул обратно в спальню.
Картина, которая предстала перед глазами, больше не возбуждала. Она была жалкой.
Рината лежала на смятых простынях, раскинув ноги. Она улыбалась той самой улыбкой, которую репетировала перед зеркалом, считая ее сексуальной. Потекшая тушь, размазанная помада, красные полосы на бедрах.
Она думала, что победила. В ее примитивной картине мира уход жены означал автоматическое повышение любовницы до статуса «официальной фаворитки». Глупая, пустая кукла.

— Ну вот, мы одни, — промурлыкала она, звеня цепью наручников. — Я же лучше, Хан. Я делаю то, что она боится. Я настоящая.

Я подошел к кровати. Мое лицо, должно быть, было страшным, потому что улыбка Ринаты дрогнула и сползла, обнажая страх.
— Заткнись, — сказал я. Тихо. Ровно.

Она моргнула, не понимая смены полярности.
— Давид?
— Я сказал: закрой рот.

Я достал ключ от наручников. Это были наручники Алисы. Я совершил ошибку, использовав их. Не потому, что это аморально, а потому что это нарушение гигиены Протокола. Инструменты нельзя смешивать. Это как хирургу резать одним скальпелем разных пациентов без стерилизации. Непрофессионально. Я облажался, и это бесило меня больше всего.

Щелк. Щелк.
Браслеты раскрылись. Я не стал их забирать. Я брезгливо скинул их на пол, подальше от кровати. Теперь это мусор. Придется заказывать новые.

— Одевайся, — бросил я, отходя к окну и распахивая его настежь.
В комнату ворвался ледяной воздух, смешиваясь с душным запахом ее духов «Lost Cherry». Господи, как же она воняет. Словно кондитерская фабрика взорвалась в борделе.

— В смысле? — Рината села, прикрываясь простыней. В ее голосе зазвенели истеричные нотки. — Ты меня выгоняешь? После того, как она тебя бросила? Давид, ты совсем больной? Мы же только начали! Я видела, как ты на меня смотришь! Ты хотел меня!

Я повернулся к ней. Медленно.
— Я хотел разрядки, — отчеканил я каждое слово, чтобы до нее дошло. — Ты была тренажером. Сливом для грязи, которую я не хотел нести в свой дом, к своей жене.
— Я не слив! — взвизгнула она. — Я женщина! А она — фригидная сука, которая даже не знает, как тебя удовлетворить!

Я оказался рядом с ней в одно мгновение. Схватил ее за подбородок, сжимая пальцы так, что ее губы превратились в утиный клюв. В ее глазах плескался ужас.
— Не смей, — прошипел я ей в лицо. — Никогда не смей сравнивать себя с ней. Она — искусство. Она — элита. А ты — одноразовая посуда. Использовал — выбросил. Тебе ясно?

Я оттолкнул ее. Она упала обратно на подушки, всхлипывая.
— У тебя три минуты, — я посмотрел на часы Patek Philippe на запястье. — Если через три минуты ты будешь еще здесь, я вышвырну тебя голой на лестничную клетку. Охрана тебя не пустит обратно.

Я полез в карман брюк, достал зажим с наличными. Отсчитал несколько купюр — щедро, гораздо больше, чем стоил ее визит. И швырнул деньги на кровать. Не в руки. На простыни. Как плату шлюхе.
— За такси и моральный ущерб. Проваливай.

Она вылетела из комнаты фурией, подхватывая разбросанную одежду. Я слышал, как она рыдала в прихожей, как хлопала дверьми, бормоча проклятия.
— Козел! Импотент эмоциональный! Сдохни со своей королевой!

Когда входная дверь хлопнула во второй раз, в квартире наконец наступила тишина.
Я остался один.
Один на один с запахом дешевой вишни и ощущением катастрофического сбоя в системе.

Я пошел в душ. Включил воду, выкрутив термостат на максимум.
Кипяток обжег кожу, но этого было мало. Я взял жесткую мочалку и начал тереть плечи, грудь, шею. Я хотел содрать с себя этот вечер.
Почему все пошло не так?

Я закрыл глаза, подставляя лицо под струи.
Алиса стала скучной. Да, это правда. В последние полгода она превратилась в идеальную функцию. «Да, Хозяин», «Как скажешь, Давид». В ней погас огонь. Мне не хватало сопротивления, не хватало той искры, которая была в начале, когда она боялась, но хотела.
Я просто хотел встряски. Хотел грязи, жесткости, которой не мог позволить себе с ней, потому что берег ее психику. Я думал, что разделяю эти миры. Днем я муж и защитник, ночью, в этой квартире — животное.
Где, черт возьми, прокололся Сергей? Или Алиса следила за мной?
Нет, она слишком гордая для слежки. Значит, случайность. Черный лебедь.
Статистическая погрешность, разрушившая мою жизнь.

Глава 3

Ветер ударил в лицо мокрой ледяной крошкой, стоило мне сделать шаг от подъезда. Тяжелая дверь за спиной захлопнулась с глухим, окончательным звуком, похожим на стук молотка судьи.
Приговор приведен в исполнение.

Я осталась одна.
Посреди огромного, черного, равнодушного города.
Вдоль позвоночника пробежала дрожь — не от холода, а от осознания собственной наготы. Под тонким бежевым тренчем на мне не было ничего, кроме пояса, чулок и высоких каблуков. Ни белья, ни платья, ни защиты.
Но самое страшное ощущение было выше. На шее.
Там, где семь лет лежал тяжелый, теплый металл ошейника, теперь гулял сквозняк. Кожа горела, саднила от царапин, оставленных в спешке, но фантомная тяжесть никуда не делась. Я чувствовала себя так, словно с меня содрали кожу.

Мимо промчался тонированный джип, обдав меня брызгами из лужи. Я отшатнулась, прижимаясь к шершавой стене дома.
«Куда идти?»
В голове было пусто и гулко, как в колоколе. Привычка ждать команды, въевшаяся в подкорку, парализовала волю. Семь лет я не принимала решений сложнее выбора оттенка штор или меню для ужина.
— Алиса, надень синее, — говорил он. И я надевала.
— Алиса, сегодня ты не ужинаешь, — говорил он. И я не ела.
— Алиса, живи, — говорил он. И я жила.

А теперь он сказал: «Вали».
Я достала телефон. Пальцы не слушались, скользили по мокрому экрану. Заряд — 15%. Красная полоска батареи мигала, отсчитывая минуты моей связи с миром.
В списке вызовов — пустота. Он не позвонил.
Сердце сделало болезненный кульбит. Глупая, дрессированная часть меня все еще ждала, что сейчас экран вспыхнет именем «ХОЗЯИН». Что он прикажет вернуться, отругает, поставит в угол, выпорет до крика, но... вернет в тепло. В безопасность.

«Нет. Он не накажет. Он просто заменит тебя. Ты видела их. Ты видела ее в твоих наручниках».
Эта мысль обожгла почище кипятка. Я вспомнила лицо Ринаты. Ее пошлую, торжествующую улыбку.
Я нажала иконку такси. Бизнес-класс ждать десять минут. У меня не было этих десяти минут — холод пробирал до костей, зубы начинали выбивать дробь.
Я ткнула в «Эконом».
— Поиск машины...

Через три минуты у бордюра затормозила побитая жизнью желтая «Киа». Водитель, смуглый мужчина в кепке, смерил меня подозрительным взглядом, когда я садилась на заднее сиденье.
В салоне пахло дешевым табаком и тошнотворным ароматизатором «Елочка». Этот запах ударил в нос, вызывая рвотный позыв. Контраст с миром Давида — миром стерильности, кожи «Наппа» и селективного парфюма — был настолько резким, что у меня закружилась голова.

— Куда едем, красавица? — спросил водитель, глядя на меня в зеркало заднего вида. Его взгляд скользнул по моему декольте, где плащ слегка разошелся.
Я запахнула полы так сильно, что побелели костяшки пальцев.
— Отель... — я запнулась.
Куда? В «Ритц» нельзя — там нас знают, там персонал будет шептаться. Домой к родителям? Исключено. Мама начнет читать лекции о том, что «мужчина имеет право на слабости», а отец просто промолчит, боясь гнева зятя.
— Отель «Азимут», — выдохнула я первое, что пришло в голову. Огромная безликая гостиница, где всем плевать, кто ты и откуда.

Машина тронулась. Я смотрела в окно на размытые огни Москвы. Город готовился к Новому году. Гирлянды, витрины, счастливые парочки, идущие под руку.
Чужой праздник.
Я положила руку на колени, пытаясь унять дрожь. Тело начинало болеть. Это был первый вестник беды. Сабдроп.
Падение.
Люди, далекие от Тематики, думают, что БДСМ — это плетка и наручники. Они не знают про химию. Про эндорфиновую яму. Когда ты летишь в «сабспейсе» — состоянии измененного сознания от боли и подчинения — твой мозг вырабатывает коктейль из гормонов счастья. Но когда сессия прерывается резко, без «афтеркейра» (заботы после), без мягкого выхода... ты падаешь.
Это ломка. Настоящая наркотическая ломка.
И мое падение только начиналось.

Отель «Азимут».
Время: 00:15

Лобби отеля встретило меня гулом голосов и ярким, режущим глаза светом. Я чувствовала себя самозванкой, беглянкой, преступницей.
Девушка на ресепшене, уставшая блондинка с идеальным пучком, подняла на меня глаза. Ее взгляд задержался на моей шее. Я инстинктивно прикрыла ее рукой, чувствуя под пальцами горячие полосы царапин.
— Доброй ночи. Мне нужен номер. Стандарт. На одну ночь.
— Паспорт?

Я замерла. Паспорт остался в сумочке. А сумочка... сумочка осталась в гардеробной пентхауса. В машине, когда ехала к нему, я взяла только телефон и картхолдер, сунув их в карман плаща.
— У меня... нет паспорта с собой, — голос прозвучал жалко, хрипло. — Есть скан в телефоне. И права.
Девушка поджала губы.
— Заселение только по оригиналу документа.
— Пожалуйста, — я не просила, я молила. Мои силы были на исходе. Ноги в туфлях на шпильке подкашивались. — Я заплачу за люкс. Я просто... мне некуда идти.

Она посмотрела на меня внимательнее. Видимо, что-то в моем лице — печать отчаяния или остатки былого лоска — сработало. Или просто бренд моего плаща говорил о том, что я не бомж.
— Давайте права. И оплата вперед.
Я достала карту. Черный пластик Infinity. Символ безлимитной власти моего мужа.
Я приложила карту к терминалу.
«Пик...»
Секунда тянулась как час. Если он уже заблокировал счета? Если я сейчас останусь здесь, посреди холла, без денег и документов?
«Одобрено».
Я выдохнула так громко, что девушка вздрогнула. Чек выполз из машинки.
— Пятый этаж. Номер 512. Лифт справа.

Номер был стерильным и бежевым. Кровать, стол, телевизор на стене. Запах пыли и кондиционера. Ничего общего с нашим домом, где каждая деталь была произведением искусства.
Я закрыла дверь на замок, потом на цепочку. Прислонилась к ней спиной и сползла на пол.
Тишина.
Впервые за семь лет я была в полной, абсолютной тишине, которую не контролировал Давид.

Глава 4

Башня «Федерация» пронзала низкое свинцовое небо, словно гигантский стеклянный шприц, вкачивающий в вены Москвы деньги и амбиции. Раньше, глядя на этот шпиль, я чувствовала гордость. «Я живу там, на вершине мира. Я — жена Хана».
Теперь, стоя у подножия небоскреба, я чувствовала себя муравьем, которого вот-вот раздавят блестящим каблуком.

Я расплатилась с таксистом последними наличными, вытряхнув все мелочь из кармана плаща. Желтая «Киа» укатила, оставив меня на ветру. Я поежилась. Мой дорогой бежевый тренч, под которым были только чулки и тонкое платье-комбинация (купленное семь лет назад и чудом сохранившееся в чемодане для путешествий), совершенно не грел.
Я выглядела жалко. Растрепанные волосы, красные глаза, отсутствие макияжа. В этом районе, где даже курьеры носили поддельные «AirPods» с видом миллионеров, я была пятном грязи на стерильном стекле.

Но у меня была цель.
Я должна попасть внутрь. В «Склеп». В наш пентхаус.
Там остались мои вещи. Мои документы. Моя жизнь, которую я должна украсть у собственного мужа.

Я толкнула тяжелую вертушку двери и вошла в холл.
Теплый воздух, пахнущий дорогим кофе и парфюмом, ударил в лицо. Мраморные полы, охрана в черных костюмах, бесконечный поток клерков и топ-менеджеров.
Я направилась к турникетам, стараясь держать спину прямо. Походка — это всё. Если ты идешь как королева, никто не заметит, что твоя корона из фольги.

Я приложила пропуск к считывателю.
«Пик...»
Красный огонек вспыхнул, как глаз рассерженного демона.
«Доступ запрещен».
Конечно. Давид не поленился. Он заблокировал карту, но не сменил статус «жены». Он просто закрыл мне вход, как нашкодившему котенку.

— Девушка, пропуск не срабатывает? — ко мне шагнул охранник. Новый, молодой парень с квадратной челюстью. Он смотрел на меня с профессиональным подозрением. Мой вид явно не соответствовал статусу жильца 90-го этажа.
— Разжаловалась, наверное, — я попыталась улыбнуться, но губы дрожали.
— Предъявите документы или позвоните приглашающей стороне.

У меня не было документов. А «приглашающая сторона» сейчас сидела в офисе на Тверской и, вероятно, наслаждалась своей властью.
Я огляделась. Мне нужно чудо.
И чудо появилось.
Из лифтовой зоны вышел Артур — начальник смены охраны. Крупный мужчина лет пятидесяти, которого я знала много лет. Мы часто перебрасывались парой фраз, когда я ждала Давида. Я знала, что у него две дочери и он любит рыбалку.

— Артур! — окликнула я его, вкладывая в голос всю уверенность, которую смогла наскрести по сусекам души.
Он обернулся. Его брови поползли вверх при виде моего наряда и состояния.
— Алиса Викторовна? Доброе утро... С вами все в порядке?
Он подошел ближе, оттесняя молодого охранника. Артур был старой закалки. Для него жена Амирова — это священная персона, даже если она выглядит как беженка.

— Доброе утро, Артур. — Я подошла к нему вплотную, понизив голос. — У меня... небольшая катастрофа. Размагнитился пропуск, а телефон я забыла в машине мужа. Давид уже уехал на совещание, и если я сейчас позвоню ему через секретаря из-за такой ерунды... Ты же знаешь, какой он бывает, когда его отвлекают.

Артур понимающе кивнул. Он знал крутой нрав Давида Тимуровича. Пару раз он видел, как мой муж распекает персонал за пятнышко на лобовом стекле.
— Понимаю, Алиса Викторовна. Не волнуйтесь.
— Пропусти меня, пожалуйста. Я просто поднимусь, возьму запасной телефон и документы.
— Конечно. Проходите через служебный.

Он приложил свою мастер-карту. Турникет приветливо мигнул зеленым.
— Спасибо, Артур. Ты мой спаситель.
— Берегите себя, Алиса Викторовна. Вы бледная сегодня.
— Это просто... трудная ночь, — бросила я, не оборачиваясь, и нырнула в спасительное чрево лифтового холла.

Первый барьер взят.

***

Скоростной лифт нес меня вверх, закладывая уши.
Я была одна в зеркальной кабине. Четыре стены отражали мое бесконечное падение. Я смотрела на себя и не узнавала. Где та ухоженная, сияющая женщина, которая спускалась здесь вчера утром?
Вместо нее — загнанный зверь. Глаза лихорадочно блестят, на шее красные пятна, руки сжаты в кулаки так, что ногти впиваются в ладони.
«Соберись. У тебя мало времени».

90-й этаж.
Двери разъехались бесшумно.
Я вышла в приватный холл пентхауса. Здесь было тихо, как в вакууме. Только гул вентиляции и стук моего сердца.
Перед мной была массивная дверь из черного дерева. Без замочной скважины. Только сенсорная панель.
Я занесла руку над цифрами.
Пальцы дрожали.
Если он сменил код... Если он сменил код, то всё. Я останусь здесь, под дверью, пока не приедет охрана и не вышвырнет меня на улицу.
Но что-то подсказывало мне, что код прежний.

Я набрала: 15-07-18.
Дата нашей свадьбы. Дата подписания Протокола. День, когда я продала свою душу в обмен на безопасность.
Панель мигнула.
Пик-пик-пик. Зеленый.
Щелчок замка прозвучал как выстрел. Дверь подалась.

Я замерла на пороге, не веря своему счастью.
Почему? Почему он не сменил код? Он же педант. Он параноик в вопросах безопасности.
И тут меня осенило. Холодная, липкая догадка проползла по спине.
Это не небрежность. Это ловушка.
Он оставил дверь открытой.
Давид уверен, что я вернусь. Не как воровка, а как побитая собака. Он ждет, что я войду, лягу на нашу кровать и буду ждать его возвращения, чтобы молить о прощении. Он оставил дверь открытой, как оставляют открытой клетку для ручного попугая, вылетевшего в форточку — полетает, замерзнет и вернется к кормушке.

— Тварь, — прошептала я. — Самоуверенная тварь.

Я вошла внутрь.
Запах дома накрыл меня с головой. Сандал, кожа, легкий аромат дорогого воска для паркета. Раньше этот запах означал для меня «дом». Уют. Защиту.
Теперь это был запах склепа.
Идеальная чистота. Ни пылинки. Огромные панорамные окна, за которыми висела серая мгла Москвы. Холодный хром, стекло, бетон.
Здесь не было жизни. Здесь была только декорация для жизни Великого Хана.

Глава 5 (Давид)

POV: Давид «Хан» Амиров

— Этот фасад выглядит как дешевая китайская подделка, — мой голос звучал ровно, но в тишине переговорной он резанул по ушам присутствующих, как скальпель. — Я просил камень. Натуральный, мать его, травертин. А вы мне принесли смету на керамогранит?

Главный инженер, мужчина лет пятидесяти с сединой в висках, втянул голову в плечи. Он боялся меня. Они все меня боялись. И мне это нравилось. Страх — отличный цемент для фундамента дисциплины.
— Давид Тимурович, бюджет... Инвесторы настаивают на оптимизации...

Я поднялся с кресла. Медленно. Оперся руками о полированную поверхность стола из черного дуба.
— Я не строю курятники для инвесторов, — отчеканил я. — Я строю лицо этого города. Либо мы делаем так, как я нарисовал, либо вы все пишете заявления. Свободны.

Тишина стала вакуумной.
И именно в этот момент мой телефон, лежащий экраном вниз на столе, коротко вибрировал.
Это был особый режим вибрации. Два коротких, один длинный. Уведомление от системы «Умный дом». Приоритет первого уровня.

Я перевернул смартфон.
На черном экране светилось белое окно уведомления:
«Входная дверь открыта. Способ авторизации: Код пользователя (Алиса)».

Мир вокруг меня замер. Шум вентиляции, шелест бумаг, испуганное дыхание инженера — всё исчезло.
Осталась только эта строчка.
Алиса.

Уголок моего рта дернулся в невольной, победной усмешке.
Сутки.
Она не продержалась и суток.
Я знал. Я просчитал всё до секунды. Холод, отсутствие денег, страх перед реальностью — всё это загнало её обратно в тепло. Моя маленькая, гордая птичка полетала по клетке, ударилась о прутья и вернулась на жердочку.

Волна горячего триумфа затопила грудь, смывая напряжение последних часов. Я чувствовал себя пророком. Богом, который дергает за ниточки.
Сейчас она там. Наверное, стоит посреди гостиной, продрогшая, голодная, и плачет. Ждет меня. Боится наказания, но еще больше боится, что я её не прощу.

— Совещание окончено, — бросил я, хватая пиджак со спинки кресла. — Все вопросы к моему заму. Меня нет до завтра.

Я уже шел к двери, на ходу застегивая пуговицу Brioni, когда телефон вибрировал снова.
На этот раз вибрация была частой, тревожной.
Я взглянул на экран. Улыбка сползла с моего лица, словно её стерли наждачной бумагой.

«Внимание! Потеря связи с камерами в гостиной».
«Внимание! Попытка механического взлома замка: Игровая комната».
«Внимание! Датчик движения: Гардеробная».

Что?
Взлом?
Алиса не вернулась, чтобы плакать на диване. Она вернулась, чтобы ломать.
Она ломает мой дом. Мой храм.

Я вылетел в приемную. Секретарша, Леночка, вскочила, пролив кофе на бумаги, но я даже не заметил её.
— Лифт! — рявкнул я в пустоту.
Я бежал по коридору, и в моей голове билась только одна мысль.
Не смей. Не смей трогать Игровую.

Башня «Федерация». Пентхаус.
Время: 11:15

«Майбах» влетел на подземную парковку, визжа шинами на повороте. Я бросил машину поперек разметки, наплевав на правила.
Лифт нес меня на девяностый этаж. Цифры на табло сменялись слишком медленно.
40... 50... 60...
Я сжимал кулаки так, что кожа на костяшках побелела. Ярость, холодная и расчетливая, сменилась горячим бешенством.
Ты решила играть по-плохому, Алиса? Ты думаешь, это игра?

Двери лифта разъехались.
Я шагнул в квартиру.
— Алиса!

Мой голос отразился от стеклянных стен и ушел в пустоту.
В гостиной было тихо. Слишком тихо.
Посреди комнаты стояла Зоя, наша домработница. Она прижимала к груди шланг от пылесоса, как солдат винтовку. Ее лицо было серым, губы тряслись.
Она увидела меня и вжалась в стену.

— Где она? — спросил я тихо. Этот тон пугал людей больше, чем крик.
— Давид Тимурович... Я... никого не было... — пролепетала она, отводя глаза.

Врет.
Она врет мне в лицо.
Я подошел к ней вплотную. Я чувствовал запах ее страха — кислый, неприятный.
— Зоя, — я навис над ней, заставляя смотреть мне в глаза. — Система зафиксировала вход. Камеры отключены вручную. Если ты сейчас продолжишь мне врать, я не просто тебя уволю. Я вызову полицию и обвиню тебя в краже бриллиантов моей жены. А потом проверю камеры в коридоре. И если я увижу там Алису... Ты сядешь.

Ее глаза расширились, наполнились слезами.
— Не надо полицию! — взвизгнула она. — Она была здесь! Она... она была как сумасшедшая!
— Что она взяла?
— Чемодан! Огромный чемодан! И тубус какой-то... Она сказала, что если я вам позвоню, она расскажет про виски...

Виски. Какая мелочь.
Я оттолкнул Зою и прошел вглубь квартиры.
Она не вернулась. Она пришла за вещами. Она пришла грабить меня.
Это не капитуляция. Это набег варваров.

Я вошел в гардеробную.
Дверцы шкафов были распахнуты. На полу валялись пустые вешалки.
Я прошелся вдоль рядов.
Вечерние платья на месте. Шубы на месте. Латексные костюмы, которые я заказывал из Лондона — на месте.
Исчезли джинсы. Свитера. Теплые носки. Пуховики.
Она взяла не то, что дорого стоит. Она взяла то, в чем можно выжить зимой на улице.
Это ударило меня сильнее, чем если бы она вынесла полквартиры. Это была прагматичность беглеца. Она готовилась к долгой осаде.

Я подошел к комоду. Ящик выдвинут.
Сейф для мелких расходов открыт. Код «0000». Конечно, она знала его.
Пусто. Ни рубля, ни евро.
Шкатулка с драгоценностями перевернута. Бархатное нутро пустовало.
Я криво усмехнулся.
— Значит, все-таки деньги, — сказал я вслух.
Вот она, цена твоей гордости, Алиса. Ты не хочешь быть моей «нижней», но ты не против жить на мои деньги. Ты забрала побрякушки, чтобы сдать их в ломбард. Продать память за кусок хлеба.
Мама была права. «Они все любят не тебя, Давид. Они любят твой ресурс».
Мне стало горько. Горько до тошноты.

Глава 6

Город шумел. Не тем благородным гулом, который слышен на Патриарших или в Сити, где звук моторов дорогих иномарок смешивается с шелестом шин по чистому асфальту. Нет, здесь, у вокзальной площади, город орал, хрипел и кашлял.
Скрежет трамваев, мат таксистов-частников, запах шаурмы, дешевого табака и выхлопных газов «Лады».
Я стояла посреди этого хаоса с чемоданом Louis Vuitton, который стоил дороже, чем большинство машин на этой парковке. Я чувствовала себя инопланетянином, чей корабль потерпел крушение в гетто.

Люди проходили мимо, толкая меня плечами. Никто не извинялся. Мужчина в засаленной куртке сально ухмыльнулся, глядя на мои ноги в тонких чулках, которые виднелись из-под распахнутого пуховика.
Я запахнула куртку, вцепившись в ручку чемодана так, что побелели пальцы.
Нужно мимикрировать. Срочно. Я свечусь как новогодняя елка в темном лесу. Хищники уже чуют запах легкой добычи.

Первым делом — связь.
Я нырнула в подземный переход. Здесь пахло сыростью и жареными пирожками. В ряду ларьков с чехлами и палеными зарядками я нашла вывеску «Ремонт / Скупка / Сим-карты».
За прилавком сидел парень азиатской внешности, не отрываясь от игры в телефоне.
— Мне нужен телефон. Самый простой, но чтобы интернет тянул. И симка. Без паспорта.
Парень поднял глаза. Оценил мой вид. Усмехнулся.
— Без паспорта дороже, красавица.
— Мне плевать.
Я достала из кармана смятую пятитысячную купюру.
Через пять минут у меня в руках был потертый «Самсунг» трехлетней давности и «серая» сим-карта. Я вставила ее дрожащими пальцами. Сеть появилась. Я снова существовала, но теперь я была анонимом. Призраком.

Следующий шаг — одежда.
Я поднялась на поверхность и зашла в первый попавшийся торговый центр эконом-класса. Яркий, безвкусный свет бил по глазам.
В магазине масс-маркета я набрала вещей, не глядя на размер и фасон. Главный критерий — неприметность.
Серая вязаная шапка, чтобы скрыть спутанные волосы и, главное, уши, в которых больше не было бриллиантов.
Объемный шарф-хомут — замотать шею. Спрятать синяки. Спрятать отсутствие Ошейника.
Дешевые черные легинсы с начесом.
Я переоделась в тесной кабинке, пахнущей чужим потом. Свой брендовый пуховик я вывернула наизнанку (подкладка была темно-синей, без логотипов) и надела снова.
Глядя в зеркало, я увидела серую мышь. Усталую, побитую жизнью женщину без возраста и статуса.
Идеально.

Теперь самое трудное.
Я вышла из ТЦ и направилась в переулок, где видела мигающую вывеску «ЛОМБАРД 24».
Сердце ухало в груди, отдаваясь болью в ребрах.
Я никогда не была в ломбардах. В мире Давида старые вещи не продавали — их либо дарили прислуге, либо выбрасывали. Продавать подарки мужа считалось дурным тоном, признаком падения.
Что ж, я упала. На самое дно.

Дверь ломбарда была тяжелой, железной. Внутри — узкое помещение, разделенное бронированным стеклом. Окошко кассы.
За стеклом сидел мужчина лет сорока, с лицом, похожим на печеную картофелину. Глаза у него были водянистые, равнодушные. Глаза патологоанатома, который вскрывает не тела, а человеческие надежды.

Я поставила на лоток свою шкатулку. Вытряхнула содержимое.
Бриллианты, сапфиры, платина зазвенели о металлический поддон. Звук был жалким.
— Оценка? — буркнул мужчина, даже не поздоровавшись.
— Да. Я хочу сдать это. Все.
Он подтянул к себе кучу украшений. Взял лупу. Начал перебирать мои сокровища грязными пальцами с траурной каймой под ногтями.
— Документы есть? — спросил он, не поднимая головы. — Сертификаты GIA? Чеки? Коробочки?
— Нет.
— Плохо.
Он отбросил в сторону колье Van Cleef & Arpels, которое Давид подарил мне на пятилетие свадьбы.
— Без документов камни я не считаю. Я не геммолог, может, у вас тут фианиты или стекло. Принимаю только как лом драгметаллов. И за бренд накидывать не буду, сейчас подделок больше, чем грязи.

Меня обожгло унижением.
— Это не стекло! — мой голос сорвался. — Это чистейшие бриллианты! Это VVS1! Вы хоть понимаете, сколько это стоит? Это колье стоило три миллиона!
Мужчина поднял на меня тяжелый взгляд.
— Девушка, мне плевать, сколько это стоило в бутике, когда вас облизывали консультанты. Здесь — вторичный рынок. Без бумаг вы для меня — никто, а это — лом. Может, вы это украли.
— Я не воровка!
— Все так говорят. Короче.
Он быстро постучал по калькулятору. Цифры загорелись на табло.
— Двести восемьдесят тысяч за все. Это край.

Двести восемьдесят.
За коллекцию, которая стоила минимум пятнадцать миллионов.
Это была не просто кража. Это было изнасилование моей памяти. Он обесценил не просто металл, он обесценил каждый день, который я прожила ради этих подарков. Каждую сессию порки, после которой Давид надевал мне на запястье браслет. Каждую ночь, когда я терпела боль, чтобы утром найти под подушкой бархатную коробочку.
Мои страдания, моя преданность, моя любовь — все это стоило двести восемьдесят тысяч рублей в грязном подвале на Павелецкой.

Я хотела забрать все и уйти. Швырнуть ему в лицо эти «стекляшки».
Но потом я вспомнила смс Давида. «Удачи в реальном мире, кукла».
Если я уйду, мне нечего будет есть завтра.
Я сглотнула ком в горле. Вкус был горьким, как желчь.
— Я согласна, — прошептала я.

Мужчина хмыкнул, потеряв ко мне интерес. Он отсчитал деньги. Пачки пятитысячных и тысячных купюр. Бумага была старой, засаленной. Деньги пахли рыбой и чужими карманами.
Я сгребла их, сунула в карман пуховика, даже не пересчитывая.
— Паспорт давайте, оформлять будем.
— Паспорта нет.
Он замер. Ухмылка стала шире, неприятнее.
— Без паспорта — минус двадцать процентов. За риск.
Я посмотрела на него. Мне хотелось убить его. Или разрыдаться.
— Забирайте, — выплюнула я.

Я вышла из ломбарда, чувствуя себя так, словно меня вываляли в грязи. У меня были деньги. Около трехсот пятидесяти тысяч (вместе с теми, что я взяла дома). Для обычной жизни — немало. Для моего мира — пыль.
Но теперь это была моя цена.

Глава 7

Пробуждение было похожим на всплытие с большой глубины без декомпрессии.
Сначала вернулась боль.
Она просочилась в сознание тупой, ноющей пульсацией в висках, затем разлилась горячим свинцом по суставам, выкручивая колени и локти.
Затем вернулся холод.
Меня трясло. Зубы выбивали дробь, словно я лежала голой на льду, хотя я была одета в пуховик и свернулась клубком под колючим шерстяным пледом, который нашла в шкафу.

Я разлепила веки. Ресницы слиплись от чего-то сухого и сыпучего.
Первое, что я увидела, был серый свет, пробивающийся сквозь грязное окно без штор. Он падал на противоположную стену.
Я вздрогнула и отползла назад, ударившись спиной о ножку дивана.
На стене, там, где я сорвала обои, скалился хаос.
При свете дня моя ночная «фреска» выглядела не как акт освобождения, а как свидетельство тяжелого психического расстройства.
Черные, жирные линии угля сплетались в клубок змей. Гигантский ошейник с шипами сжимал горло схематично нарисованной женщины. А над всем этим нависал череп. У него не было нижней челюсти, но глазницы были прорисованы с пугающей детальностью. Это были глаза Давида. Холодные, пустые, смотрящие прямо в душу.

— Господи... — прохрипела я.
Голос был чужим. Скрипучим, как несмазанная петля.
Я попыталась встать. Мир качнулся, потолок с желтым пятном протечки поехал в сторону. Желудок скрутило спазмом, к горлу подкатила тошнота.
Я посмотрела на свои руки.
Они были черными. Сажа въелась в кожу, забилась под ногти, покрыла ладони сложной сеткой линий, похожей на карту сгоревшего города. Пуховик, джинсы, пол вокруг меня — все было в угольной пыли.
Я была похожа на шахтера, которого завалило в забое, и который выбрался наружу только для того, чтобы умереть на поверхности.

Меня снова затрясло. Озноб был таким сильным, что мышцы сводило судорогой.
Это не простуда. Я знала, что это.
Сабдроп.
Падение.
Люди, далекие от Тематики, думают, что самое страшное в БДСМ — это боль во время сессии. Глупцы. Боль — это подарок. Боль — это ключ, открывающий двери в подпространство, где мозг взрывается фейерверком эндорфинов, дофамина и адреналина. Семь лет я сидела на этой игле. Мое тело привыкло к регулярным выбросам химии, которые давал мне Давид. Он был моим дилером. Он грамотно дозировал наказания и поощрения, держа мой гормональный фон на пике.

А теперь дилер исчез.
Резкий обрыв. Никакого «афтеркейра» — заботы после, когда Верхний укутывает тебя в плед, поит какао и гладит по голове, возвращая в реальность.
Меня выбросили из самолета без парашюта.
Мой организм, лишенный привычной дозы, взбунтовался. Биохимия мозга рухнула в пропасть депрессии и физической ломки.

Я поползла в ванную. Встать на ноги я просто не рискнула — вестибулярный аппарат отказал.
Пол был ледяным и грязным. Я чувствовала каждую крошку, каждый стык линолеума через джинсы.
Ванная встретила меня запахом сырости и ржавчины.
Я подтянулась к раковине, глядя в зеркало.
Оттуда на меня смотрело чудовище. Лицо перемазано сажей, как боевой раскраской дикаря. Глаза лихорадочно блестят, зрачки расширены до черноты. Губы потрескались и кровоточат.
— Ты свободна, Алиса, — прошептала я своему отражению. — Наслаждайся.

Я крутанула кран. Трубы загудели, плюнули воздухом, и потекла тонкая струйка ржавой, ледяной воды.
Горячей не было. В этом гетто, видимо, горячая вода была роскошью.
Я набрала в ладони ледяную жижу и плеснула в лицо.
Кожу защипало. Я схватила кусок мыла и начала тереть щеки, пытаясь смыть уголь. Но сажа смешивалась с мылом, превращаясь в серую мазь, которая только глубже въедалась в поры.
Я терла и выла от бессилия.
— Смойся! Смойся с меня!

Внезапно кожу на спине обожгло.
Это была не вода. Это был фантомный удар.
Свист. Щелчок. Боль.
Я выгнулась дугой, вцепившись в край раковины.
Мое тело галлюцинировало. Кожа, привыкшая к плетке, требовала удара. Нервные окончания кричали, посылая в мозг ложные сигналы.
— На колени, — услышала я голос Давида. Он прозвучал прямо у меня за спиной, настолько четко, что я почувствовала запах его парфюма — сандал и табак.
Я рухнула на колени прямо на грязный кафель.
— Да, Хозяин... — прошептала я автоматически.

Я обернулась.
Пустота.
Только облезлая дверь ванной и ржавый полотенцесушитель.
Никого нет.
Это просто бред. Игры сломанного разума.
Я сидела на полу, обхватив себя руками, и раскачивалась из стороны в сторону. Меня тошнило от голода, от страха, от ненависти к собственному телу, которое предало меня. Оно хотело вернуться к нему. Оно хотело ползти обратно в пентхаус, скулить под дверью, лизать его ботинки, лишь бы он прекратил эту ломку. Лишь бы он снова взял управление на себя.

— Нет... — я впилась ногтями в свои плечи. — Я не вернусь. Я лучше сдохну здесь, в этой грязи, чем вернусь к человеку, который трахал другую моими игрушками.

Нужно встать. Нужно выпить воды. Нужно...
Я поползла обратно в комнату. Каждое движение давалось с трудом, словно я двигалась сквозь густой кисель.
Я добралась до дивана и нащупала телефон.
Экран с трещиной засветился.
12:45.
Связи почти не было — одна "палочка".
Я смотрела на контакты.
Палец завис над именем «Инга» (мать Давида). Нет. Она сдаст меня мгновенно.
«Мама». Моя мама. Она начнет причитать, потом позвонит отцу, тот позвонит Давиду... Круг замкнется. Они все на его стороне. Для них он — благодетель, Бог, который вытащил их дочь в высший свет. Они не поймут. Они скажут: «Терпи, дура. У всех мужья гуляют, зато ты в шоколаде».

Мне нужен кто-то извне. Кто-то, кто не боится Хана. Кто-то, кто знает анатомию боли, но не причиняет её.
Соня.
Соня Романова. Моя подруга со школы. Мы разошлись, когда я вышла замуж — Давид мягко, но настойчиво отсек мое «старое» окружение, заменив его «полезными» женами партнеров. Но Соня осталась где-то на периферии. Мы поздравляли друг друга с праздниками.
Она врач. Гинеколог-эндокринолог в частной клинике. Она циник, атеист и человек науки. Она ненавидит «всю эту вашу БДСМ-чертовщину», называя её «травмой привязанности».
Она — мой единственный шанс.

Глава 8 (Давид)

Москва. Башня «Федерация». Пентхаус.
Пятница. 06:30 (Спустя неделю после побега)
POV: Давид «Хан» Амиров

Я проснулся за минуту до будильника. Это была старая привычка — организм, настроенный как швейцарский хронометр, не терпел насилия искусственного звука.
В спальне царила идеальная, стерильная тишина. Слишком плотная. Слишком мертвая.
Я лежал на спине, глядя в высокий потолок, по которому скользил первый луч бледного ноябрьского солнца. Моя рука механически скользнула вправо, по простыне из египетского хлопка.
Холод.
Пустота.

Прошла неделя.
Семь дней, сто шестьдесят восемь часов.
За это время простыня на правой половине кровати даже не смялась. Она оставалась натянутой, как кожа на барабане, напоминая мне о том, что место рядом со мной вакантно.

Я сел, свесив ноги на пол.
Автоматически потянулся к прикроватной тумбочке.
Там было пусто.
Обычно там стоял стакан воды с лимоном. Алиса ставила его с вечера. Это был крошечный, почти незаметный ритуал Служения. Она знала, что по утрам у меня пересыхает горло. Она знала, какой температуры должна быть вода.
Стакана не было.
Эта мелочь — отсутствие воды — вдруг вызвала во мне вспышку иррациональной, горячей ярости.
— Твою мать, — выдохнул я в тишину.

Я встал и пошел в ванную. Отражение в зеркале мне не понравилось.
Под глазами залегли тени. Я плохо спал эту неделю.
Без Алисы мой сон стал рваным, поверхностным. Оказывается, я привык к ее дыханию рядом. К ее запаху — смеси ириса и дорогого крема для тела. К ощущению ее теплой кожи под моей рукой.
Она была моим живым антидепрессантом, моим заземлением.
Я использовал ее тело, чтобы сбрасывать напряжение после сделок на миллиарды. Я использовал ее покорность, чтобы чувствовать себя Богом, когда мир вокруг рушился.
А теперь у меня забрали мою игрушку. И мой организм бунтовал.

Я включил холодную воду и плеснул в лицо.
Она не позвонила.
Ни разу.
Я ждал день. Два. Три. Я был уверен, что голод и холод выгонят ее из норы. Я проверял телефон каждые пять минут, ожидая увидеть незнакомый номер или сообщение с мольбой о прощении.
Но эфир молчал.
Она не пыталась купить билет. Не пыталась воспользоваться картами (которые я заблокировал). Она просто исчезла, растворилась в сером бетоне Москвы, как призрак.

— Ты думаешь, ты победила? — спросил я свое отражение, вытирая лицо жестким полотенцем. — Ты думаешь, молчание — это щит? Нет, милая. Молчание — это просто пауза перед ударом.

Офис «Амиров Групп».
11:00

Атмосфера в офисе была наэлектризована до предела. Сотрудники жались к стенам, стараясь слиться с интерьером, когда я проходил мимо. Они чувствовали запах моей ярости, как животные чувствуют приближение грозы.
За эту неделю я уволил троих. Начальника отдела закупок — за косой взгляд. Маркетолога — за опечатку в презентации. Водителя Сергея — просто за то, что он напоминал мне о том вечере на Патриарших.

Я сидел в своем кабинете, просматривая отчеты. Цифры плыли перед глазами.
Дверь открылась, и вошла Леночка, моя новая секретарша. Молодая, старательная, дрожащая как осиновый лист.
— Ваш кофе, Давид Тимурович. Без сахара, двойной эспрессо.
Она поставила чашку на край стола. Фарфор звякнул о стекло.
Я поморщился от этого звука.
Взял чашку. Сделал глоток.
Жидкость была едва теплой. И с привкусом кислинки — дешевое зерно или плохая настройка машины.

Внутри меня что-то щелкнуло. Пружина, которую я сжимал семь дней, сорвалась.
Это был не просто плохой кофе. Это был символ хаоса, который проник в мою жизнь. Алиса следила за кофемашиной дома. Алиса знала, какой сорт я люблю. Алиса делала всё идеально.
А этот мир без неё был бракованным. Кривым. Остывшим.

Я с размаху швырнул чашку в стену.
Фарфор разлетелся вдребезги. Коричневая жижа растеклась по светло-серым обоям, похожая на венозную кровь.
Леночка взвизгнула и присела, закрыв голову руками.
— Вон! — рявкнул я, поднимаясь из-за стола. — Уволена! Чтобы через пять минут здесь не было ни тебя, ни этого помойного пойла!

Она выбежала, рыдая.
Я остался стоять посреди кабинета, тяжело дыша. Галстук душил. Я рванул узел, ослабляя его.
Я теряю контроль.
Великий Хан, человек, который строит небоскребы и ломает судьбы конкурентов, не может справиться с уходом одной-единственной женщины.
Это было унизительно.

Селектор на столе пискнул.
— Давид Тимурович, к вам Громов. Сказал, срочно.
Громов. Начальник службы безопасности. Мой цепной пес.
— Зови.

Дверь открылась без стука. Вошел мужчина лет пятидесяти, с лицом, словно высеченным из гранита. Бывший полковник ФСБ. Человек, который не задает вопросов и не знает слова «невозможно».
В руках он держал тонкую серую папку.
Мое сердце пропустило удар.
Нашли.

Громов молча подошел к столу и положил папку передо мной.
— Сложно было, — сказал он своим скрипучим басом. — Профессионально спряталась. Симка «левая», куплена в переходе. Телефон кнопочный, без GPS и интернета. Наличными платит аккуратно, в сетевых магазинах под камерами почти не светится.
— Где? — спросил я. Горло пересохло.

Громов кивнул на папку.
— Открывайте.

Я откинул картонную обложку.
Сверху лежал лист с отчетом, но я его проигнорировал. Мой взгляд прикипел к фотографиям. Их было три. Сделаны с длиннофокусного объектива, зернистые, но четкие.

На первом фото — подъезд панельной девятиэтажки. Облезлая дверь, граффити на стенах, урны, переполненные мусором. И из этого подъезда выходит женщина.
Я прищурился.
Это не могла быть Алиса.
На женщине была бесформенная, дешевая куртка-пуховик непонятного болотного цвета. На голове — серая вязаная шапка, натянутая до бровей. Лицо бледное, осунувшееся, под глазами черные круги. Ни грамма косметики.
Где моя королева? Где женщина, на которую оборачивались в «Ritz»?
Это была тень. Серая мышь.

Глава 9 (Давид/Алиса)

Москва. Район Печатники. Улица Гурьянова.
Пятница. 13:45
POV: Давид «Хан» Амиров

Дверь квартиры номер 58 открылась не сразу.
Я стоял в прокуренном подъезде, чувствуя, как запах кошачьей мочи и жареного лука въедается в кашемир моего пальто. Мои пальцы, обтянутые тонкой перчаточной кожей, сжимались в кулаки.
Я был готов ко всему. К слезам. К истерике. К тому, что Алиса бросится мне на шею. Или, наоборот, попытается ударить.
Я прокручивал в голове сценарий: я вхожу, подавляю её волю одним взглядом, даю подписать новый контракт и увожу из этой помойки.

Замок щелкнул. Дверь, обитая рваным дермантином, со скрипом отворилась внутрь.
— Ну здравствуй, беглянка, — начал я, делая шаг вперед, в темноту прихожей.

Но слова застряли у меня в горле.
Передо мной стояла не Алиса.
Передо мной, скрестив руки на груди, стояла блондинка в белом медицинском халате, наброшенном поверх шелковой блузки. Очки в тонкой оправе сверкнули в полумраке, отражая свет с лестничной клетки.
Соня Романова.
Подруга детства Алисы. Врач. И единственная женщина в окружении моей жены, которую я так и не смог заставить себя уважать. Слишком независимая. Слишком острая на язык.

— Амиров, — произнесла она. В её голосе не было страха. Только ледяное, хирургическое презрение. — Какая неприятная встреча. Ты ошибся дверью. VIP-палата для психопатов в другой клинике.

Я замер. Мой взгляд метнулся за её спину, сканируя пространство убогой «однушки».
Обдранные обои. Линолеум с дырами. Диван с торчащей пружиной.
И пустота.
Алисы не было. Я чувствовал это кожей. В квартире не было её энергетики, того дрожащего напряжения, которое всегда возникало, когда мы оказывались в одной комнате.

— Где она? — спросил я тихо, понижая голос до того регистра, от которого мои подчиненные обычно бледнели.
Соня даже не моргнула. Она сделала шаг вперед, перекрывая мне проход.
— Ушла. И если ты сделаешь еще хоть шаг, я вызову полицию. У меня здесь пациент в тяжелом состоянии после токсического отравления, а ты вламываешься в стерильную зону.

— Пациент? — я усмехнулся. — Ты имеешь в виду мою жену, которую ты прячешь? Отойди, Романова. Я не буду повторять.
— А то что? — она вскинула подбородок. — Ударишь меня? Давай, Хан. Покажи свою натуру. Здесь нет твоей охраны, нет камер. Только я и ты. Рискнешь добавить статью за нанесение телесных?

Я смотрел на неё и понимал: она не блефует. Эта стерва действительно вызовет ментов. Мне не нужен скандал. Мне не нужны заголовки «Миллиардер Амиров избил врача в трущобах».
Но я должен был убедиться.
Я шагнул в сторону, игнорируя её заслон, и заглянул в комнату поверх её плеча.

Мой взгляд уперся в стену.
Там, где были оборваны грязные обои, на голом сером бетоне чернело нечто.
Рисунок.
Это было не просто маранье. Это был крик.
Черные линии угля сплетались в жуткий, гипнотический узор. Гигантский ошейник с шипами, превращающийся в удавку. Клетка, прутья которой напоминали ребра скелета.
И череп.
Череп, который смотрел на меня моими глазами.

Меня передернуло.
Это нарисовала Алиса? Моя нежная, рафинированная Алиса, которая писала акварелью пасторальные пейзажи?
В этом рисунке было столько боли и безумия, что мне стало физически не по себе.
Она сходит с ума. Без меня, без моего контроля, её психика распадается на куски.

— Видишь? — тихо сказала Соня, проследив за моим взглядом. — Это то, что ты с ней сделал. Ты превратил её жизнь в ад, Давид. И она выплюнула этот ад на стену.
— Я дал ей всё, — процедил я сквозь зубы.
— Ты дал ей золотую клетку и миску с кормом. А душу ты у неё вырезал. Убирайся, Амиров. Её здесь нет. Она ушла утром. И я не скажу тебе, куда.

Я медленно перевел взгляд на Соню.
— Ты скажешь. Не сейчас, так потом. У каждого есть цена, Соня. Или болевая точка.
— Угрожаешь? — она усмехнулась. — Попробуй. Но помни: я врач. Я знаю, куда ударить так, чтобы не осталось синяков, но ты ссал кровью неделю.

Я хмыкнул. Достойный противник. Жаль, что враг.
Я достал из кармана визитку. Бросил её на тумбочку, заваленную лекарствами.
— Передай ей, что я был здесь. Передай, что я видел... это творчество. И скажи ей, что я вернусь. Я всегда возвращаюсь за своим.

Я развернулся и вышел в подъезд, чувствуя спиной её ненавидящий взгляд.
Она здесь не одна. У неё есть группа поддержки. Это усложняет задачу, но делает охоту интереснее.
Ты не спрячешься за юбкой подруги, Алиса.
Рано или поздно ты останешься одна.

Тот же день. Утро (до визита Давида).
POV: Алиса

Пробуждение было странным. Не было привычного ужаса, сжимающего горло, не было и вчерашней лихорадки. Соня и её капельницы сотворили чудо.
Я открыла глаза и увидела серый потолок с желтым пятном. Но теперь это пятно не казалось мне картой ада. Это было просто пятно. Бытовая неприятность, которую можно закрасить.

Я села на диване. Тело все еще ныло, мышцы были ватными, как после марафона, но голова была ясной. Холодной и звонкой, как зимнее утро.
Соня спала в кресле, укрывшись своим дорогим пальто. Она осталась дежурить, пожертвовав комфортом ради меня.
Я посмотрела на часы в телефоне. 08:30.
Мир за окном уже гудел. Люди шли на работу.
Работа.
Это слово вспыхнуло в моем мозгу неоновой вывеской.

Я пересчитала деньги. Триста тысяч с копейками.
Много? Для выживания в Печатниках — да, на полгода хватит. Но если я хочу выбраться... Если я хочу нанять адвокатов, развестись, вернуть себе имя — это пыль.
К тому же, деньги — это ресурс, который тает. Мне нужен поток. Мне нужно дело.
Но главное — мне нужно перестать думать. Если я останусь в этих четырех стенах, глядя на свой угольный кошмар на стене, я сойду с ума. Или позвоню Давиду.

Глава 10 (Давид)

Москва. Район Печатники. Улица Гурьянова.
Пятница. 19:15
POV: Давид «Хан» Амиров

За окном бронированного «Майбаха» сгущались сумерки, делая этот богом забытый район похожим на декорации к фильму-катастрофе. Грязный снег, серые панельные коробки, редкие фонари, мигающие, словно передающие сигнал бедствия.
Я сидел на заднем сиденье, чувствуя, как кожа салона, пахнущая дорогой выделкой, создает кокон безопасности. Но даже эта капсула не могла полностью изолировать меня от реальности, которая находилась в пяти метрах, за тонированным стеклом.

Там, у подъезда дома номер сорок, ошивалась стайка местных аборигенов. Парни в спортивных штанах с лампасами, с дешевым пивом в руках, что-то громко обсуждали, сплевывая на асфальт.
Меня передернуло. Физически.
От одной мысли, что моя жена, моя Алиса, женщина, чья кожа не знала ничего грубее шелка Mulberry, дышит с ними одним воздухом, ходит по одному асфальту, слышит этот мат... От этой мысли у меня внутри закипала холодная, тяжелая ярость.

Я перевел взгляд на окна пятого этажа.
Там горел свет. Желтый, тусклый, убогий свет лампочки накаливания без абажура.
Мои люди доложили: блондинка (Соня Романова) уехала полчаса назад. Алиса осталась одна.
Идеально.
Мне не нужны свидетели. Мне не нужна истеричная подруга-врач, которая будет махать передо мной уголовным кодексом.
Мне нужен диалог тет-а-тет.
Точнее, монолог. Потому что говорить сегодня буду я.

Я сунул руку во внутренний карман пиджака. Пальцы коснулись плотной, качественной бумаги.
Новый Контракт.
Я составил его лично, потратив на это три часа драгоценного времени.
Никаких больше «партнерских отношений». Никаких стоп-слов в бытовых ситуациях. Полный финансовый контроль. Медицинское наблюдение в моей клинике (психиатр уже предупрежден). Запрет на выезд. Электронный браслет на лодыжку — изящный, замаскированный под украшение, но с GPS-трекером.
Она подпишет.
После недели в этой помойке, после унижения в ломбарде и голода, она подпишет даже смертный приговор, лишь бы вернуться в тепло.

— Давид Тимурович, — голос Громова с переднего сиденья прервал мои мысли. — Я и ребята поднимемся с вами? Район неспокойный.
— Нет, — отрезал я. — Сидеть здесь. Если через сорок минут не выйду — поднимайтесь. Но тихо. Без штурма. Я не хочу пугать её еще больше.
— Принято.

Я открыл дверь.
В салон ворвался запах улицы. Смесь выхлопных газов, сырости и чего-то сладковато-гнилостного. Помойка? Очистные сооружения?
Я вышел из машины.
Мои ботинки из крокодиловой кожи, сделанные на заказ в Милане, коснулись грязного асфальта, покрытого ледяной коркой и окурками. Это было кощунство. Осквернение.
Компания у подъезда мгновенно замолчала. Шесть пар глаз уставились на меня.
Я поправил лацканы пальто из шерсти викуньи. Стоимость этого пальто превышала годовой бюджет всех жителей этого подъезда вместе взятых.
Я не стал смотреть на них. Льву нет дела до мнения шакалов. Я просто прошел мимо, разрезая их пространство своей уверенностью. Они расступились. Инстинктивно. Деньги имеют свою гравитацию, и здесь, на дне, она ощущалась особенно остро.

Я вошел в подъезд.
Темнота. Лампочка на первом этаже была выбита.
Вонь ударила в нос с такой силой, что я задержал дыхание. Застарелая моча, дешевый табак, плесень и жареная капуста.
Господи, Алиса... Как ты могла?
Как твоя гордость позволила тебе опуститься сюда? Неужели твоя ненависть ко мне сильнее брезгливости?

Лифт стоял с распахнутыми дверями. Внутри было темно, стены опалены зажигалками. На полу — лужа неизвестного происхождения.
Я, разумеется, не вошел.
Я пошел пешком.
Пять этажей ада.
Ступеньки были выщерблены. Перила липкие. На стенах — наскальная живопись дегенератов: «Спартак чемпион», «Лена шлюха», номера телефонов дилеров.
С каждым шагом, с каждым пролетом моя уверенность в собственной правоте крепла.
Я не тиран. Я спаситель.
Я пришел вытащить неразумное дитя из горящего дома, в который оно само себя загнало. Да, она будет брыкаться. Да, она будет кричать. Но потом, когда я отмою её, накормлю и уложу в чистую постель, она поймет. Она будет целовать мне руки за то, что я не дал ей сгнить здесь.

Пятый этаж.
Квартира 58.
Дверь была обита дермантином, из которого клочьями торчал грязный ватин. Звонок представлял собой оплавленное черное пятно.
Я остановился, переводя дыхание. Не от усталости — я был в отличной форме. От брезгливости.
Я снял перчатку. Коснуться этой двери голой рукой было выше моих сил. Я постучал костяшками пальцев.
Три удара.
Властных. Четких.
Звук разнесся по гулкому подъезду.

За дверью послышалась тишина. Потом шорох.
— Кто? — голос Алисы. Тихий, напряженный.
— Открывай, — сказал я спокойно. Не громко, но так, чтобы вибрация моего голоса прошла сквозь эту фанерную преграду. — Это я.

Пауза.
Я слышал, как она дышит за дверью. Я чувствовал её страх.
— Уходи, — прошептала она. — Соня вызовет полицию.
— Сони нет, Алиса. Я видел, как она уехала. Ты одна. И я не уйду, пока мы не поговорим. Открывай, или я вызову МЧС и скажу, что в квартире утечка газа. Они вскроют дверь за две минуты. Ты этого хочешь? Спектакля для соседей?

Щелчок замка.
Медленно, неохотно дверь поползла внутрь.
На пороге стояла она.
Я был готов увидеть многое. Слезы, истерику, мольбу.
Но то, что я увидел, заставило меня на секунду замереть.

Алиса изменилась.
Это была не моя рафинированная, элегантная жена. И не та серая мышь в пуховике, которую заснял детектив.
На ней была дешевая черная водолазка, скрывающая шею до подбородка. Широкие, бесформенные джинсы, висящие на исхудавших бедрах.
Но лицо...
Она накрасилась. Грубо, агрессивно. Жирная черная подводка вокруг глаз делала её взгляд жестким, колючим. Бледная кожа, стянутые в линию губы.
Это был какой-то подростковый бунт. Гранж. Стиль «я ненавижу весь мир».
Мне это не понравилось. Это выглядело как грязь на шедевре Ренессанса.

Глава 11

Москва. Район Печатники. Улица Гурьянова.
Пятница. 19:35

Время, которое раньше текло плавно и предсказуемо, как река в гранитном русле, вдруг замерло. Сгустилось в одну-единственную точку — точку, где его пальцы почти коснулись моей кожи.

Я видела его руку. Идеальную, ухоженную мужскую руку с длинными пальцами, на запястье которой тускло блестел платиновый «Patek Philippe». Руку, которую я знала лучше, чем свою собственную. Эта рука могла дарить нежность, от которой хотелось плакать, и боль, от которой хотелось молиться.
Семь лет эта рука была моим законом. Моим поводырем. Моим богом.
Когда он протягивал её, я вкладывала в неё свою ладонь. Рефлекторно. Бездумно. Как собака, подающая лапу по команде.

Но сегодня, в этой грязной, провонявшей дешевым табаком и безнадежностью кухне, что-то сломалось. Механизм, смазанный годами дрессировки, заскрипел и встал.
Я почувствовала исходящий от него жар. Знакомый запах сандала, кожи и дорогого табака ударил в ноздри, смешиваясь с запахом моего страха. Раньше этот аромат действовал на меня как анестезия — я пьянела, я расслаблялась, я текла.
Сейчас меня затошнило.
Физически, до спазма в желудке.

В тот момент, когда подушечки его пальцев коснулись моего запястья, намереваясь сомкнуться в стальной браслет захвата, мое тело среагировало быстрее разума.
Это был не осознанный жест. Это был инстинкт самосохранения. Так отдергивают руку от раскаленной плиты. Так шарахаются от ядовитой змеи.

Я рванулась назад.
Резко. Дико.
Бедро с глухим стуком врезалось в шаткий кухонный стол. Бутылка дешевого вина пошатнулась, но устояла.
— Не трогай! — крик вырвался из моего горла, царапая связки. Это был не голос Алисы Амировой. Это был рык загнанного зверя.

Давид замер.
Его рука так и осталась висеть в воздухе — пустая, хватающая лишь спертый воздух «хрущевки».
На его лице, обычно непроницаемом, как маска античного бога, отразился спектр эмоций, который я никогда раньше не видела. Удивление. Непонимание. И, наконец, холодная, злая вспышка узнавания: кукла сломалась. У куклы прорезались зубы.

— Ты забываешься, Алиса, — его голос стал тихим, вибрирующим, опасным. Он опустил руку, но не отступил. Наоборот, он заполнил собой все пространство кухни, выдавливая из нее воздух. — Я твой муж. Я твой Хозяин. Ты поедешь со мной, даже если мне придется тащить тебя за волосы по этой лестнице.

Я выпрямилась, вжавшись поясницей в столешницу кухонного гарнитура. Сердце колотилось о ребра так сильно, что мне казалось, этот звук слышен даже на улице. Но, странное дело — вместе с пульсом пришла ясность. Ледяная, кристальная ясность человека, которому больше нечего терять.

— Нет, — сказала я.
Слово упало между нами, как камень в воду.
Давид моргнул. Он привык слышать «нет» только как часть игры, когда я умоляла прекратить порку, зная, что он не остановится, пока не сочтет нужным. Но это «нет» было другим. Оно было бытовым. Окончательным.

— Что ты сказала? — он сделал шаг вперед. Его тень накрыла меня.
— Я сказала: нет. Ты мне не Хозяин, Давид. Больше нет.
— Контракт... — начал он, кивая на бумаги, лежащие на столе среди куриных костей и рассыпанных денег.
— Плевать я хотела на твои бумажки! — перебила я его. Во мне поднималась волна ярости, которую я копила неделю. Нет, семь лет. — Хозяин — это защита. Хозяин — это скала. Это безопасность. А ты? Ты — предатель.

Его глаза сузились.
— Я оступился. Один раз. И я пришел это исправить, а ты устраиваешь истерику...
— Оступился? — я рассмеялась, и этот смех прозвучал страшно в тишине квартиры. — Ты нарушил базовый принцип SSC, Давид. Безопасность, Разумность, Согласие. Ты привел грязную бабу в наш дом. Ты использовал на ней мои инструменты. Ты не просто изменил мне как мужчине. Ты предал свою суть как Верхнего. Ты больше не Доминант. Ты просто... мужик с комплексами и деньгами.

Я видела, как мои слова бьют его. Каждое предложение было ударом хлыста. Я била его по самому больному — по его эго, по его уверенности в собственной исключительности. Он мог пережить обвинение в измене, но обвинение в некомпетентности разрушало его фундамент.
— Замолчи, — прошипел он. Его лицо пошло красными пятнами. — Ты не смеешь судить меня. Ты — никто. Ноль без палочки. Посмотри на себя! Ты живешь в помойке, ешь отбросы и рисуешь на стенах, как шизофреничка!

Его взгляд метнулся к столу. Туда, где среди крошек и пятен лежал белый конверт и визитка с серебряным тиснением.
Визитка галереи «Imprint».
Ревность, которую он сдерживал, прорвала плотину.
— Это Блинов надоумил тебя? — он схбил визитку со стола, сжав её в кулаке. — Этот интеллигентный слизняк? Ты думаешь, он спасет тебя?
— Он не слизняк, — сказала я тихо, глядя ему прямо в глаза. — Он человек.
— Он купил тебя! — заорал Давид. — Пятьдесят тысяч? Это твоя цена, Алиса? Ты продала свою верность моему врагу за пятьдесят штук?! Ты спала с ним? Отвечай! Ты пустила его в себя?!

Он снова двинулся на меня. Теперь в его глазах не было расчета, только звериное бешенство собственника, у которого украли любимую игрушку.
— Я не спала с ним! — крикнула я. — Это аванс за работу! За мои мозги, Давид, которых ты никогда не ценил!
— Какие мозги?! — он был уже вплотную. Я чувствовала жар его тела. — Твои мозги принадлежат мне! Твое тело принадлежит мне! Блинов просто использует тебя, чтобы унизить меня. А когда я раздавлю его бизнес — а я сделаю это завтра же! — он вышвырнет тебя на улицу. И ты приползешь. Ты приползешь ко мне, Алиса, но дверь будет закрыта!

— Он не такой, как ты, — выдохнула я ему в лицо. — Знаешь, в чем разница? Сегодня я пролила кофе на его стол. Дорогой, антикварный стол. Я испугалась. Я сжалась, ожидая удара, ожидая, что ты... что кто-то заставит меня вылизывать это. А он...
Голос мой дрогнул, но я продолжила:
— Он взял салфетку и вытер сам. И спросил, не обожглась ли я. Он беспокоился обо мне, Давид. Не о столе. Не о своей власти. Обо мне. Вот поэтому он — мужчина. А ты — функция. Ты просто функция с большим кошельком.

Глава 12 (Давид)

POV: Давид «Хан» Амиров

Москва. Садовое кольцо.
Пятница. 20:15

«Майбах» летел по Садовому, разрезая поток машин, как черная акула разрезает косяк испуганных рыб. Водитель — новый, молчаливый парень, имени которого я даже не запомнил — гнал на грани фола, чувствуя мое состояние спиной.
Я сидел сзади, вжимаясь в мягкую кожу кресла, и пытался унять дрожь в руках.
Это был не страх. Ханы не боятся.
Это был адреналиновый передоз.

Перед глазами все еще стояла картина, отпечатавшаяся на сетчатке, как ожог от сварки: Алиса с дешевым кухонным ножом у горла.
Тонкая струйка крови, бегущая по белой шее. Ее глаза — расширенные, безумные, полные такой решимости, что мне стало холодно.
Я видел много женщин. Покорных, капризных, жадных, испуганных. Но я никогда не видел женщину, готовую вскрыть себе сонную артерию, лишь бы не ехать со мной домой.

Она отказала мне.
Она, моя маленькая, сломленная кукла, которая семь лет жила по моему расписанию, вдруг отрастила клыки.
Логика говорила, что я должен быть в ярости. Я должен был выломать эту дверь, скрутить ее, вызвать психиатрическую бригаду и увезти в клинику.
Но логика молчала. Вместо нее в крови бушевал темный, тяжелый коктейль из тестостерона и чего-то еще... Восхищения?
Черт возьми, да.
Она возбудила меня.
Этот ее жест отчаяния, этот бунт на краю пропасти — это было самое сексуальное, что я видел за последние годы. Моя собственность ожила. Мой трофей перестал быть статуэткой на полке и стал диким зверем.

Я посмотрел на свои руки. Они все еще помнили фантомное ощущение ее кожи. Мне хотелось сжать ее горло. Мне хотелось вдавить ее в ту грязную стену и трахнуть так, чтобы она забыла свое имя, забыла Блинова, забыла все слова, кроме «Да, Хозяин».
В паху стало тесно.
Напряжение было невыносимым. Мне нужна была разрядка. Немедленно. Иначе я взорвусь и разнесу этот город по кирпичику.
Алиса недоступна. Пока. Но мне нужно тело. Мне нужен инструмент, чтобы выпустить пар.

Я достал телефон. Экран вспыхнул в полумраке салона.
Список контактов.
Я пролистал вниз, минуя деловых партнеров и министров.
Рината.
Палец завис над именем.
Грязь. Дешевка. Фальшивка. Я помнил то чувство брезгливости, которое испытал после нашей последней встречи.
Но сейчас мне не нужна была чистота. Мне нужно было мясо. Послушное, доступное мясо, которое не задает вопросов и стонет по команде. Мне нужно было выбить из головы образ Алисы с ножом, заменив его чем-то примитивным.
Клин клином вышибают.

Я нажал вызов.
— Алло? — ее голос был удивленным, с ноткой обиды (еще бы, я вышвырнул ее неделю назад). — Давид?
— Патриаршие. Через сорок минут.
— Но я... я в клубе, я не одета для...
— Мне плевать, — перебил я, глядя на огни ночной Москвы за окном. — Будь там. Готовая. И, Рината...
— Да?
— Никаких разговоров. Если ты скажешь хоть слово не по делу, я выставлю тебя за дверь.
Я сбросил вызов, не дожидаясь ответа.

Квартира на Патриарших.
21:00

Я вошел в квартиру, где неделю назад рухнул мой брак.
Здесь было холодно. Клининг вычистил все следы присутствия Алисы. Ни запаха ириса, ни забытой заколки. Стерильность операционной.
Я не стал включать основной свет. Только нижнюю подсветку — густой, кроваво-красный неон, который превращал гостиную в преисподнюю.

Я скинул пальто, оставшись в рубашке и брюках. Закатал рукава.
Подошел к бару. «Macallan» 18-летней выдержки.
Я плеснул виски в стакан, не разбавляя. Выпил залпом.
Жидкость обожгла горло, но не принесла облегчения. Внутри меня все еще горел тот огонь, который зажгла Алиса своим «Нет».
«Ты — функция, Давид. Ты просто функция с большим кошельком».
Ее слова звучали в ушах набатом.
— Я покажу тебе функцию, — прошептал я, ставя стакан на стол с такой силой, что по стеклу пошла трещина. — Я покажу тебе, что такое настоящий контроль.

Я прошел в спальню.
Открыл шкаф с инвентарем.
Достал веревки. Красный джут, пропитанный маслом жожоба. Алиса любила их запах.
Бросил их на кровать.
Достал флогер. Тяжелый, с множеством хвостов из сыромятной кожи. «Черная вдова». Инструмент для серьезной порки, оставляющий следы, которые сходят неделями.
Я взвесил рукоять в ладони. Тяжелая. Приятная.
Сегодня я не буду играть. Сегодня я буду наказывать. Не Ринату. Я буду наказывать призрак Алисы, используя тело Ринаты как холст.

Звонок в дверь.
Я посмотрел на часы. Ровно 21:00.
Она боится опоздать. Хорошо. Страх — это правильная приправа.

Я открыл дверь.
Рината стояла на пороге, кутаясь в короткую норковую шубку. Под шубой — я это знал — было минимум одежды.
Она выглядела... ярко. Слишком ярко.
Красная помада, густо подведенные глаза, волосы, уложенные в сложные локоны. От нее пахло теми же духами — «Lost Cherry». Приторная, удушливая сладость вишневого варенья с косточкой.
Этот запах ударил мне в нос, вызывая мгновенный рефлекс отвращения.
Алиса пахла дождем и фиалками. Алиса была акварелью. Рината была плакатом, нарисованным масляной краской.

— Хан... — она попыталась улыбнуться, заискивающе заглядывая мне в глаза. — Я приехала. Я так скучала, правда. Я думала, ты больше никогда...
— Молчать, — я пропустил ее внутрь и захлопнул дверь.
Она вздрогнула.
— Раздевайся.
Она скинула шубу. Под ней оказалось черное кружевное белье, чулки на поясе и туфли на шпильке с красной подошвой. Вульгарно. Дорого, но вульгарно. Она выглядела как элитная эскортница, а не как сабмиссив.
— В спальню, — скомандовал я. — На колени. Лицом к стене.

Она подчинилась. Ее движения были плавными, отработанными, как у стриптизерши. Она опустилась на колени на пушистый ковер, выгнула спину, отклячив задницу. Поза «выставочной сучки».
Я подошел сзади.
В моих руках был моток красного джута.
Связывание для меня всегда было медитацией. С Алисой это был танец. Я читал ее тело, знал, где перетянуть, чтобы вызвать сладкое онемение, а где ослабить. Я создавал узоры на ее коже.
С Ринатой я не танцевал. Я упаковывал мясо.
Я вязал узлы жестко, быстро, без оглядки на эстетику. Грубая фиксация рук за спиной. Веревка врезалась в ее запястья, но я не слышал ее дыхания — я слышал только звон ее браслетов.
— Туго, Хан... — пискнула она.
— Терпи, — бросил я.

Глава 13

Москва. Улица Большая Никитская.
Суббота. 09:15

Синие всполохи мигалок отражались в мокром асфальте, разрезая серое субботнее утро на тревожные, пульсирующие фрагменты. Я стояла на противоположной стороне улицы, сжимая в руке бумажный стаканчик с дешевым кофе, который успел остыть и теперь обжигал пальцы холодом.
Галерея «Imprint» была оцеплена.
Не полностью — здесь не было лент с надписью «Место преступления», но у входа стояли два тонированных микроавтобуса. Рядом курили люди в штатском — крепкие, в одинаковых черных куртках, с тем равнодушным выражением лиц, которое бывает только у тех, кто привык ломать чужие жизни по инструкции.

Я знала этот почерк.
Это была не плановая проверка. Не ошибка системы. Это был «привет» от Хана.
Давид не бросал слов на ветер. Он пообещал уничтожить галерею Блинова, если я не вернусь. И он сдержал слово с пугающей, хирургической точностью. Прошло меньше суток с момента его визита в мою конуру в Печатниках, а маховик репрессий уже раскрутился на полную мощность.

К горлу подкатил ком вины, горький, как желчь.
Я принесла эту чуму сюда. Артем Блинов, этот интеллигентный, мягкий человек, который просто подал мне салфетку и предложил работу, теперь расплачивался за мою войну.
«Беги, — шепнул внутренний голос, все еще звучащий интонациями испуганной девочки. — Разворачивайся и беги. Ты токсична. Ты разрушаешь все, к чему прикасаешься».

Я сделала шаг назад.
Но потом вспомнила вчерашний вечер. Вспомнила нож у своего горла. Вспомнила глаза Давида, в которых читалось не раскаяние, а холодный расчет собственника.
Если я сбегу сейчас, он победит. Он докажет, что я — ничтожество, способное только прятаться. Что я кукла, у которой отрезали ниточки, и она упала мешком.

Я смяла стаканчик и бросила его в урну.
— Нет, — сказала я тихо, выдыхая пар. — Не дождешься.

Я поправила воротник дешевого пуховика, надвинула шапку поглубже, скрывая лицо от возможных камер журналистов, и нырнула под шлагбаум.
— Девушка, проход закрыт! — гаркнул один из оперативников, преграждая мне путь широкой спиной.
— Я сотрудник, — солгала я, глядя ему прямо в переносицу. — У меня ключи от серверной. Вам нужны ключи или вы будете ломать дверь и писать объяснительные за порчу имущества?

Он на секунду замялся. Этой секунды мне хватило, чтобы проскользнуть мимо него к стеклянным дверям.

***

Внутри галереи пахло бедой.
Обычно здесь царил аромат дорогого парфюма, свежей полиграфии и кофе. Сейчас воздух был спертым, пропитанным потом, напряжением и чужаками.
Повсюду валялись бумаги. Папки с документами были вывалены на пол, ящики столов выдвинуты. Системные блоки компьютеров исчезли — остались только сиротливо торчащие провода, похожие на обрезанные вены.

Я прошла в кабинет Артема.
Блинов сидел за своим антикварным столом. Тем самым, на который я вчера пролила кофе. Сейчас на столе не было ничего, кроме его очков, которые он протирал краем свитера.
Он выглядел постаревшим лет на десять. Плечи опущены, лицо серое.
— Артем Николаевич?

Он вздрогнул и надел очки.
— Алиса? — в его голосе было искреннее удивление. — Зачем вы пришли? Здесь... здесь небезопасно. ОБЭП только что уехал, но налоговая еще описывает склад.
— Я знаю, — я подошла ближе. — Это из-за меня. Давид...
— Я догадался, — он перебил меня мягко, но твердо. — Не берите на себя слишком много, Алиса. Давид давно искал повод меня сожрать. Вы стали просто катализатором.

— Что они сделали?
— Заблокировали счета. Изъяли серверы с базой клиентов. Вынесли всю "черную" бухгалтерию, которой у меня, кстати, не было, но они найдут, к чему придраться. — Он устало потер виски. — Самое страшное — они арестовали активы. Мы не можем оплатить кейтеринг, свет, охрану. Сегодня вечером открытие выставки Яна. Приглашены двести человек. Пресса, критики.
— И?
— И мне придется все отменить, — он развел руками. — У нас нет денег даже на то, чтобы купить вино. У нас нет света — они опечатали щитовую под предлогом нарушения пожарной безопасности. Это конец, Алиса. Галерея банкрот.

Я смотрела на него и видела, как он сдается. Он был хорошим человеком, Артем. Честным. Но он не умел держать удар так, как умел Давид. Или как научилась я, живя с Давидом.
Во мне проснулась злость. Не на Артема, нет. На ситуацию. На Хана, который думал, что может просто щелкнуть пальцами и выключить свет в чужой жизни.

— Отменять нельзя, — сказала я.
Артем посмотрел на меня как на умалишенную.
— Алиса, вы не слышите? Света нет. Денег нет.
— У нас есть стены? — спросила я, сбрасывая пуховик. — Есть картины?
— Ну... картины они не тронули, это собственность художника.
— Отлично. Значит, выставка будет.
— Но как? В темноте? Без шампанского? Гости привыкли к люксу!

Я подошла к окну и резко дернула жалюзи, впуская в разгромленный кабинет серый утренний свет.
— Артем, вы забыли главное правило пиара. Если ты не можешь скрыть дефект, сделай его эффектом. Давид отключил нам свет? Прекрасно. Мы назовем это концепцией. «Искусство во тьме». Мы купим сотню строительных фонарей и свечей. Это будет андеграунд. Это будет модно.
— А кейтеринг?
— К черту фуа-гра. Я куплю ящики дешевого вина и пластиковые стаканчики. Мы скажем, что это перфоманс. «Очищение от пафоса». Ян — молодой, дерзкий художник. Ему это пойдет больше, чем скучные официанты с канапе.

Артем смотрел на меня, и в его глазах начало просыпаться что-то похожее на надежду.
— Вы думаете, сработает?
— Я знаю эту публику, Артем. Я семь лет была частью этой стаи. Им скучно. Им надоели идеальные приемы. Дайте им драму, дайте им ощущение, что они присутствуют при чем-то запретном, при каком-то скандале — и они съедят это с руками.
Я закатала рукава водолазки.
— Где художник? Мне нужно с ним поговорить.

Глава 14 (Давид)

Москва. Офис архитектурного холдинга «Амиров Групп».
Воскресенье. 14:00
POV: Давид «Хан» Амиров

Воскресенье.
Для меня этот день никогда не был выходным. Это был день тишины. День, когда телефон молчит, подчиненные не маячат в приемной со своими проблемами, а город внизу замирает в ленивой полудреме.
Я любил пустоту. В пустоте мой мозг работал с максимальной эффективностью, не отвлекаясь на чужой шум. Я сидел один в своем кабинете на 95-м этаже, в сердце «Амиров Тауэр», и правил миром, состоящим из чертежей, цифр и амбиций.

Я был спокоен.
Впервые за неделю я чувствовал, что ситуация возвращается под мой контроль.
Атака на галерею Блинова, организованная Громовым, прошла идеально. Как хирургическая операция. Быстро, жестко, без крови, но с летальным исходом для бизнеса.
Счета арестованы. Серверы изъяты. Щитовая опечатана.
Я представлял себе картину: пятница, вечер. Артем Блинов стоит посреди своего темного, обесточенного «храма искусства» и звонит Алисе, сообщая, что игра окончена. Он не сможет платить ей. Он не сможет дать ей убежище.
Алиса, лишившись своего рыцаря, останется одна.
И тогда, в тишине своей вонючей конуры, она поймет. Она поймет, что в этом городе есть только одна сила, способная ее защитить и уничтожить. И эта сила — я.
Я ждал.
Я был уверен, что к утру понедельника она позвонит. Или напишет. Или приедет и будет сидеть в приемной, ожидая аудиенции.

Я откинулся в кресле, глядя на макет своего нового детища.
«Башня Власти».
Небоскреб, который должен был стать самым высоким зданием в Европе. Игла из стекла и стали, пронзающая небо. Мой личный фаллический символ, который увидит весь город.
Я любил этот макет. Он был идеален. В нем не было изъянов.
Как и в моем плане.

Селектор на столе пискнул.
— Давид Тимурович, — голос Громова был напряженным.
— Слушаю.
— К вам можно? Есть... информация.
— Заходи.

Дверь кабинета открылась. Громов вошел, и я сразу понял: что-то пошло не так. Мой начальник службы безопасности, человек с лицом игрока в покер, выглядел... смущенным. Он мял в руках папку, как школьник, не выучивший урок.
— Что случилось? — спросил я, отрываясь от макета. — Блинов повесился? Алиса вскрыла вены?
— Нет, — Громов кашлянул. — Хуже. Они... они открылись.

Я нахмурился.
— В смысле — открылись?
— Выставка состоялась. Вчера вечером.
— Но как? Без света? Без денег?
— Они... — Громов замялся, подбирая слова. — Они превратили это в шоу. Назвали «Искусство во тьме». Притащили строительные фонари, свечи. Вместо шампанского — дешевое вино в пластиковых стаканчиках.
— Что?! — я не поверил своим ушам.
— Пресса в восторге. Пишут, что это «гениальный маркетинговый ход», «пощечина гламуру», «новое слово в искусстве». Говорят, Блинов продал три картины за вечер. Аншлаг.

Я смотрел на него, и мир начал медленно плыть перед глазами.
Мой выстрел из базуки не просто не убил врага. Он сделал его сильнее.
Это был не почерк Блинова. Этот интеллигентный слабак никогда бы не додумался до такого. Он бы сидел в разгромленном офисе и плакал, подсчитывая убытки.
Это была она.
Алиса.
Это ее креатив. Ее дерзость.

— Дай сюда, — я выхватил у него из рук планшет.
Пальцы пробежались по экрану.
Телеграм. «Антиглянец». «Светская жизнь». «Божена».
Лента пестрела заголовками, от которых у меня темнело в глазах.

«Скандал в "Imprint": Амиров пытается уничтожить конкурента, но Блинов выходит победителем?»
«Андеграунд в центре Москвы: как одна отключенная розетка создала главный арт-ивент сезона».
И самый страшный заголовок, напечатанный жирным шрифтом:
«Пока муж строит башни, жена строит андеграунд. Алиса Амирова — новый серый кардинал арт-тусовки?»

Под заголовком шла статья. О том, как загадочная и прекрасная Алиса Амирова, пропавшая со всех радаров, вдруг появилась в галерее конкурента и спасла провальную выставку. О том, что, возможно, это начало ее собственной игры.
Они писали о ней. Не обо мне.
Я был лишь фоном. Декорацией. Мужем-тираном, от которого сбежала талантливая жена.
Я почувствовал, как к горлу подступает горячая волна ярости.

Я начал листать фотографии.
Темный зал. Лучи света. Странные, уродливые картины на стенах. Толпа модной публики с пластиковыми стаканчиками.
Я искал ее.
И я нашел.

Сначала это было размытое фото, сделанное издалека. Она стояла у стены, разговаривая с каким-то патлатым ублюдком в рваной майке. Я узнал его. Ян Туманов. Художник.
Но потом я нашел то, что искал.
Фотография, сделанная профессиональным фотографом. Четкая. Беспощадная.
Алиса сидела за столиком. Рядом с ней — Артем Блинов.
Он наклонился к ней, что-то шепча на ухо. Его рука лежала на спинке ее стула — слишком близко, почти касаясь ее плеча.
Алиса смеялась.
Не той дежурной, вежливой улыбкой, которую она демонстрировала на наших приемах.
Нет.
Она смеялась, запрокинув голову, как смеялась только со мной, в постели, после особенно удачной сессии. Ее глаза сияли.
Она была одета в какую-то убогую черную водолазку, волосы растрепаны, макияж поплыл. Она выглядела уставшей. Но она выглядела...
Счастливой.
Она была счастлива. Без меня. С другим мужчиной.

В моем мозгу что-то лопнуло.
Словно тонкая стеклянная перегородка, отделявшая цивилизованного Давида Амирова от зверя по имени Хан, разлетелась на миллионы осколков.
Я смотрел на эту фотографию — на его руку у ее плеча, на ее улыбку, адресованную ему — и видел не просто светскую хронику.
Я видел порнографию.
Эмоциональную измену.
Предательство высшей пробы.

— Вон, — прорычал я, не отрывая взгляда от экрана.
Громов понял. Он молча вышел и плотно закрыл за собой дверь.
Я остался один.