Измена. За что, любимый?

Пролог

— Крепись, девочка моя.

Мама накрывает мои ладони своими и ласково сжимает их. Будто хочет поделиться силой.

Мы сидим сейчас за столиком в фут-корте мега-молла. Вокруг снуют люди, гремит музыка, что-то кричат аниматоры, зазывая больших и маленьких зрителей. Всей этой пёстрой разноликой толпе до нас и дела нет. В этом мире только мы друг у друга — две женщины, потерявшие веру в мужчин. Она — в моего отца, я — в мужа, которого мне этот самый отец и навязал.

— Мам, — бормочу потерянно, всё ещё не желая верить в её слова, — может, это неправда? Может, ошибка?

— Дочур, милая моя, увы, нет. Ты же сама всё видишь, — говорит она с сочувствием, пересаживается поближе ко мне, обнимает за плечи. Я опускаю голову ей на плечо и тихо, жалобно плачу. Она, как в детстве, баюкает меня, гладит по голове, утешает. — Тихо-тихо, Саленька. Он не стоит твоих слёз, детка. Говорила я твоему отцу, что он змея на груди пригрел, но Лёвушка мне не верил. Ты только не злись, малыш, но мне порой казалось, что этот Генка отцу дороже тебя.

Грешно так об умершем. Я знаю, что папа старался для меня. Геннадий всех смог обвести вокруг пальца, в том числе, и моего сверхпроницательного папу. Недаром же, гений.

— Мам, — вою я, — почему, мам?.. Я бы ведь ему всё простила, даже измену. Но ребёнок!

— То-то, малыш. Это же надо быть таким подлым! А каким хорошим себя выставлял: мол, сначала тебе доучиться надо, чтобы не разрывалась между учёбой и малышом. Будто у тебя матери нет? Или денег, чтобы нанять няньку?

Мама совершенно права — ребёнок для нас с Геннадием был больным вопросом. Он всё время говорил, что нам нужно повременить, ещё успеется, что мне нужно закончить университет. Теперь понятно, почему он не хотел наших детей — они бы мешали ему одаривать своего. Между прочим, из кармана моего отца.

Я вновь бросаю взгляд на разбросанные по столу снимки. На них мой любимый Геночка, клявшийся мне, что я — единственная любовь всей его жизни, целует в щёку знойную брюнетку, а между ними, запрокинув голову, стоит счастливый малыш… Лет десяти. Значит, когда Геннадий женился на мне, ребёнок уже был. Как же он скрыл его от отца? У него же в фирме такая служба безопасности, что комар носа не подточит. Оказывается, подточит, и ещё как!

Кроме фотографий на столе — тест ДНК, в котором родство между Геннадием и мальчиком по имени Денис, хорошим таким, славным, действительно, похожим на него, более девяноста процентов. А ещё есть выписки со счетов и суммы переводов. Они немалые. Уверенна, Геннадий — хороший отец, заботливый, щедрый. Вон, на всех фото мальчик смеётся и очень счастлив.

А я? Я такая дура и так люблю Гену, что готова отпустить его к ним. Пусть хоть там у него всё получиться, если у нас не вышло.

— Мамуля, — хнычу, прижимаясь к своей роднульке, — что же теперь делать?

— Во-первых, — она чмокает меня в лоб, по-прежнему не выпуская из объятий, — помнить, что тебе есть, куда идти. И что мать ещё, слава богу, жива и полна сил. И дом всегда открыт для тебя. Во-вторых, вышибить клин клином. Помнишь, Рустама Каримова? Всё по тебе вздыхал? — мама утирает мне слёзы, заговорщицки подмигивает и улыбается. — Он ведь «О, боже, какой мужчина!» До сих пор, если пересекаемся, тобой интересуется.

Рустам, действительно, интересный мужчина. И даже нравился мне в своё время. Но вот только… Отец ведь затеял нашу с Геной свадьбу специально, чтобы отвадить от меня Рустама. Папа ему не доверял. Мысленно хмыкаю — зато Генке доверял целиком и полностью. Даже меня вверил. И так ошибся!

— Мам, — говорю честно, — не хочу пока что никаких отношений. Ни с Рустамом, ни с кем-то ещё. Мне сейчас будто душу вынули.

— Маленькая моя, — мама обнимает меня ещё крепче и прижимает к себе, и у меня, как в детстве, отступают все болячки, перестаю хлюпать носом, насыщаясь родным теплом и становясь сильнее.

Какой глупой я была, что не верила маме. Злилась, когда она наняла детективов, чтобы следить за Геной. Защищала этого предателя. Вот только мама оказалась права. И эта правда сейчас медленно убивала меня.

— Мам, я прямо сейчас поеду к нему и всё выскажу.

Поднимаюсь, беру сумочку, чувствую, что решимости мне сейчас не занимать.

Мама хватает меня за руку.

— Не вздумай! Ещё не хватало, чтобы ты перед ним унижалась. Теперь к нему только с адвокатом. И с документами на развод! Имей гордость, Саломея. Если ты ему дорога — сам поймёт, что натворил, и отпустит.

— Нет, мам. Мне нужно! Глядя ему в глаза!

Да, хочу знать, как можно клясться в любви, уверять, что я его единственная, и при этом — проводить время с другой женщиной и их ребёнком? Как?

Маме меня не понять — отец никогда ей не изменял.

Сгребаю фотографии, бумаги, прячу всё в сумку, поднимаюсь.

Мама пожимает мне руку и говорит:

— Будь умницей! Не давай слабину!

— Уж поверь — не дам! И не прощу!

Мама невесело улыбается:

— Узнаю свою дочь.

Я тоже отвечаю ей натянутой улыбкой, наклоняюсь, целую в щёку и спешу в офис к мужу. Разговор у нас будет короткий, потому что я намерена задать Геннадию всего один вопрос: «За что, любимый?» и буду ждать на него честный ответ…

Глава 1

Несколькими часами ранее

— Не могу определиться с галстуком, — говорит Гена и присаживается на край кровати. Я знаю, что галстук — это просто повод. Он обожает меня сонную, разнеженную, когда вот так потягиваюсь в постели. Наклоняется, целует в губы — тянуче-сладко. Вскидываю руки, скольжу по каменным плечам, выше, запускаю пальцы в шёлк русых волос, ерошу идеальную причёску своего идеального мужа. Любуюсь тем, как он опускает ресницы, наслаждаясь лаской… Ловит мою ладонь, прижимает к щеке — как обычно — гладко выбритой. — Так какой?

— Вот этот, — вытаскиваю голубо-зелёный, — как раз под твои глаза.

В награду получаю ещё один поцелуй.

Тянусь к мужу, помогаю завязать выбранный галстук.

— Вот, идеально.

Разглаживаю несуществующие складки на его сорочке.

Безупречный мой.

Любуюсь.

Гену нельзя назвать ослепительным красавцем. Особенно, если он, как обычно, включает надменного циника — то лицо и вовсе становится почти отталкивающим. Но для меня он — самый красивый. И то, что не слащавый, а холодный и строгий, только придаёт ему привлекательности и шарма. Ведь к этому добавляются ещё высокий рост, спортивная фигура, умение модно и элегантно одеваться, изысканный парфюм с терпкими нотками. Понятное дело, что другие женщины реагируют на моего мужчину.

Но он — только мой, а я — его. Вот уже три года.

— Что будешь делать, малыш? — спрашивает муж, завершая утренний туалет. Это только со мной он такой — нежный, с лучистым взглядом, заботливый и чуткий. Мой тайный. Мой сакральный. Просто мой…

— Нужно заехать в институт — подписать документы по практике. А потом мама звала в кафе посидеть.

При упоминании о моей матери лицо мужа мрачнеет.

— Будь с ней… менее откровенна, — говорит он.

— Ген, не начинай, а?! — мгновенно пылю я. — В конце концов, она — моя мать.

Он хмыкает, тут же застёгивая душу на все пуговицы, становясь отстранённым и холодным.

— Лев Сергеевич любил эту женщину, только поэтому я терплю её рядом с тобой, — резко чеканит и выходит из комнаты без обычного нашего нежного прощания.

Запускаю вслед подушкой.

Бесит.

Их ненависть друг к другу бесит неимоверно. И то, что оба заставляют выбирать между ними. Они друг друга недолюбливают ещё с той поры, когда отец был жив, а Гена числился его помощником. Хотя, наверное, мама невзлюбила Геннадия ещё раньше — когда только отец — двадцать лет назад — взял под крыло одарённого сироту, юного гения и сделал его своим главным доверенным лицом. Мама ревновала, говорила, что Генка — коварный и продуманный. «Ты его не просчитаешь, — обычно увещевала она папу, — а он тебя на раз-два. Как ты его не боишься?» Когда отец настоял на нашей с Геной свадьбе — у мамы случилась истерика. У меня, впрочем, тоже. Мне тогда было всего восемнадцать, и я хотела замуж только за Рустама Каримова. Но… Много чего случилось — и мой муж сумел сделать меня безумно счастливой. Я полюбила его всей душой. Он стал моим первым и до конца дней, уверена, останется единственным. Потому что… Где я найду лучшего? Но мама… Она так не думала. В безупречной правильности Гены ей всегда чудился подвох. Недавно она даже наняла частного детектива, чтобы следить за моим мужем. У нас тогда случился грандиозный скандал. Я сильно на неё обиделась… Однако… у мамы прихватило сердце. И пока я сидела у дверей её палаты, простила ей всё: в конце концов, она — моя мать. Переживать, заботиться, перестраховываться — естественно для неё. Разве не потому что же отец, почуяв приближение смерти, отдал меня тому человеку, которому доверял больше всего? Гена воспринял всё случившееся неоднозначно, почему-то назвал игрой. Что сильно обидело меня. Сейчас, когда не стало папы, только он и мама оставались моей семьёй. Ближе и дороже просто никого нет. Поэтому неприятно, что дорогие мне люди враждуют.

Выбираюсь из постели, топаю в ванну, а потом на завтрак.

— Геннадий Иванович сегодня пулей вылетел, — сообщает мне наша домработница, накрывая на стол. — Злющий был, как чёрт.

— Да ну его, — машу рукой и, подцепив румяную гренку, тащу в рот, — они снова с мамой меня не поделили.

— Тёща и зять — вечная классика, — усмехается Марья Васильевна, милая, пухлая женщина. — К сожалению, во многих семьях так. Свой ребёнок матери всегда дороже, а муж-жена всегда ревнуют к материнской любви. С невестками то же самое, уж поверь. Моя, вон, постоянно сына против меня настраивает.

— И пусть. Достали, вот честно, — злюсь я. — Вроде бы взрослые люди, а всё не могут определиться, чья из них я. Давайте не будем о них. Лучше о вас, — встаю, приобнимаю её за плечи: — Устроим вам сегодня выходной? Я обедаю с мамой, у Гены — деловая встреча, а на ужин мы приглашены к Барышам. Так что, вы свободны на весь день.

— А уборка? — сетует женщина.

— Так блестит же всё! — чмокаю её в щёку. — Давайте вы лучше сходите с внуками в цирк, сейчас, у меня кое-что есть, — быстро отбегаю в комнату и возвращаюсь с яркими билетами на цирковое представление. — Вот, из самой Москвы к нам пожаловали. Думаю, ваши мелкие будут в восторге…

Добрая женщина расцеловывает меня, смахивая слёзы. Марья Васильевна для нашей семьи больше, чем наёмный работник. Она такая же родня. Её муж у моего отца всю свою жизнь водителем проработал, а она — у нас дома. С детства её помню. А с тех пор, как мы с Геной перебрались сюда, в пентхаус, она переехала к нам. С моей мамой тоже почему-то не уживалась, но в причины конфликта никогда не посвящала. А я в душу не лезла.

В общем, с домработницей мы расходимся довольные друг другом. Я спускаюсь на парковку, где меня уже ждёт машина с личным водителем — заморочка Гены, он немного повёрнут на моей безопасности с тех пор, как на меня, три года назад, покушались, а Марью Васильевну — успеваю заметить — подхватывает такси.

Машем друг другу, разъезжаясь в разные стороны. По дороге в институт погружаюсь в изучение соцсетей. Звонок заставляет меня отвлечься от сообщения, которое я строчу в чат однокурсников — обсуждаем поездку на природу, чтобы отметить завершение практики…

Глава 2

Недаром говорят: надежда умирает последней. Я сижу сейчас в машине, смотрю в окно через пелену слёз и… всё ещё думаю, что увиденное мной — какая-то ошибка. Но фотографии в плотном жёлтом пакете, который вытаскиваю из сумки, едва оказываюсь в салоне, жгут руки. Вновь и вновь пересматриваю их. Подглядываю за чужим счастьем.

Чем она лучше меня? Старше же, толще, проще, что ли. Мне мама спуску никогда не давала — диеты, фитнес, салоны. Говорила, что женщина, особенно, замужняя, не может позволить себе быть лентяйкой. Я видела, как женщины пялились на Гену, если мы где-то появлялись вместе. Просто слюнями капали. Мой муж в своём плотном графике всегда находил место для тренировок — тренажёрный зал, пробежки, единоборства. Из-за этого фигура у него просто идеальная — стройная, в меру накачанная, без лишней жириночки. Волосы у Геннадия за лето становились почти золотыми, так и искрились. Сине-зелёные глаза утопали в длиннющих ресницах. Наверное, она… — достаю фото соперницы, разглядываю её вновь, — любит его без памяти. Но ведь я тоже.

Гена так добивался меня. Когда мы только поженились — я его ненавидела. Злилась на отца, что он решил за меня. А Генку — к себе не подпускала, измывалась над ним в меру фантазии и насколько позволяло воспитание. Он терпел. Все мои выходки. Понимал мою истерику. Всё изменилось после покушения.

Я тогда принципиально не хотела ездить на машинах, которые присылали либо папа, либо муж. Ходила на остановку. Срезала между гаражами. Там-то на меня и напали. Лапали, сдирали одежду, лезли с мерзкими слюнявыми поцелуями. Их было пятеро. И я бы точно умерла, если бы они…

Не знаю, откуда появился Генка. Словно с неба свалился. Сцепился с ними. Драка вышла знатная, он их славно отделал, когда прибыли ребята из отцовской службы безопасности — им осталось только собирать урожай: затаскивать горе-насильников в машину и увозить. Гене и самому сильно досталось. Всё-таки их было пятеро. Окровавленный, в порванной одежде, он обнимал меня, заглядывал в лицо и всё спрашивал: как я? На руках отнёс в машину, устроил на заднем сидении и лишь потом — вырубился сам… И тогда я впервые испугалась за него. И потом, сидя у его постели в больнице, вдруг поняла, что он единственный и самый лучший. Что он, не думая ни о чём, кинулся спасать меня. Это тронуло до глубины души. И, рыдая над ним, я отдала своё сердце…

А позже — когда его выписали — мы говорили… говорили… говорили… Признавались друг другу и целовались взахлёб. Никто и никогда не целовал меня так раньше. Будто во мне есть потребность. Будто если не поцелует — рухнет целый мир.

А потом Гена взял меня на руки и отнёс в спальню. Наша первая ночь — я до сих пор вспоминаю её, краснея и улыбаясь. Она была идеальной. Как и каждая последующая. Гена уверял меня каждый раз, что я единственная и неповторимая. Что он любит меня, как никогда и никого раньше…

И теперь, получается, врал. Каждый раз, когда ложился со мной в постель! Целых три года подряд!

А этой женщине, Карине, он тоже говорил, что она единственная? Интересно, как он ей вообще рассказал про меня? Сказал, что будет лучше, если женится на глупой юной дочке босса? И пусть у той право подписи — она ничего не смыслит, а значит, можно будет содержать вторую семью, обеспечивать сына, так, да?

Какой же ты подлец, Геннадий Букреев, оказывается. Ладно, передо мной не стыдно? Перед Кариной? Но Дениска? Он-то чем заслужил? Славный же мальчишка! На тебя, между прочим, похож! Как ты ему — сыну своему — в глаза смотрел? Что плёл по поводу того, почему папа не живёт с ними? Моё разочарование в прежде любимом до чёртиков муже было сейчас колоссальным. Я ведь считала, что лучше него никого нет. Летала рядом с ним…

А теперь? Размазываю слёзы, вытираю их со злостью. Нет. Не буду плакать! Не заслужил!

Подлый лжец! Я заставлю его пожалеть!

На коленях извиняться будет! И передо мной и перед Кариной! Странно, но я не чувствую злости к сопернице. Мне её искренне жаль. Ведь она — такая же жертва, как и я. Только ещё более уязвимая, так как у неё ребёнок. Почему Генка не женился на ней, когда узнал о беременности? Не хотел обременять себя ребёнком? А может, мама права — и он уже тогда строил далеко идущие планы на мой счёт? Продумал всё, просчитал? Соблазнить восемнадцатилетнюю девочку — много ума не надо. Сыграл в героя, спас от насильников — и вот она твоя! Теперь я начинаю думать, что то нападение было специально подстроено. Уж больно вовремя Геночка оказался в нужном месте. Как потом и служба безопасности.

Именно сегодня, спустя годы, у меня будто пелена падает с глаз и приходит чёткое понимание, что меня развели. Маленькую глупую эмоциональную девочку. Влюбили, привязали, приручили и… сломали. Безжалостно. Лёгким движением руки.

Какой я дурой была, что злилась на маму. Если бы не она, так бы и жила в неведении. В иллюзиях.

Останавливаемся возле офиса.

Выхожу из машины, задираю голову, глядя на эту махину из стекла и бетона. Настоящая империя. Отец в буквальном смысле создавал её по кирпичику. Чтобы потом зять тратил эти деньги на свою вторую семью.

Мерзко.

Захожу в холл, подхожу к рецепшн, киваю дежурному.

— Геннадий Иванович у себя?

Парень в форме даёт утвердительный ответ, но тут же предупреждает:

— Но, Саломея Львовна, вы же знаете, как он не любит, когда приходят без предупреждения. Не создавайте мне проблем…

— Не волнуйтесь… — кидаю взгляд на бейджик и едва не давлюсь истеричным смехом: — Денис Геннадьевич, у меня сюрприз. Ему понравится так, что о вас он и не вспомнит.

И подмигиваю, перебиваю в воздухе пальцами с красным маникюром.

Молодой человек трогательно краснеет, бормочет:

— Хорошо, — и поднимает передо мной шлагбаум.

Вхожу в лифт, нажимаю седьмой этаж. Еду и жалею, что эта Карина не работает у нас в фирме. Так было бы проще. Я могла бы их застукать. Но это же Гена — он не может быть так глуп и банален. Его схемы почти всегда тонки и изысканы.

Глава 3

Кручусь перед зеркалом, волнуюсь, меняю уже третий наряд. Мне ничего не нравится. Рустам запомнил меня юной непосредственной девочкой восемнадцати лет от роду. А теперь… Мне двадцать один, но я чувствую себя очень старой. Не могу вернуть былую беспечность и прежний лучистый взгляд…

Та Саломея безвозвратно умерла. А эта? Примет ли он эту? Повзрослевшую, познавшую другого мужчину?

В итоге выбираю довольно простую одежду — тёмные кожаные шорты, трикотажную обтягивающую кофточку с вырезом и коротким рукавом и лёгкие летние ботиночки из перфорированной кожи. Макияж тоже выбираю нейтральный. Волосы распускаю и перекидываю на одно плечо. Вот, хорошо. Выгляжу юной и беспечной, почти как раньше.

Спускаюсь вниз, застаю маму разговаривающей с кем-то по телефону. Раньше она чаще расставалась со своим гаджетом, а теперь — из рук не выпускает. Хмурится, спорит, повышает голос, ругается. И это — моя мама? Обычно такая нежная, женственная, культурная? Что происходит? Вижу, как она проходит на кухню — у нас свободная планировка, и гостиная соединена с кухней — и достаёт из-за вытяжки пачку сигарет. Серьёзно?

Торопливо спускаюсь вниз, влетаю следом. Она курит, сбивая пепел в хрустальную креманку.

— Да заебали уже! Когда угомоняться! — кричит она в трубку и затягивается.

— Мам? — окликаю её неуверенно, потому что… кто эта женщина? И куда она дела мою нежную маму?

Она оборачивается, красивые губы кривит нервная ухмылка:

— Саленька… — торопливо и как-то воровато отбивает звонок.

— Мам, ты куришь? — подхожу ближе, отбираю сигарету, выбрасываю в урну. — И давно?

— Саль, детка, я начала, когда умер Лёва. У меня не хватило сил пережить такую потерю. Ты же знаешь, как я любила его, — её глаза влажнеют, хрупкие плечи сутулятся, она начинает плакать.

Подхожу ближе, обнимаю:

— Прости, мамуль, пожалуйста.

В конце концов, у меня был Генка, а у неё? Одна с таким горем! Ещё и меня поддерживала.

— Я не сужу тебя, — глажу по спине, — всё хорошо. Только ты не много кури, не хочу ещё и тебя потерять. Не смогу просто…

Мы обнимаемся и несколько минут просто молчим. Потом мама вскидывает голову, утирает слёзы и осматривает меня.

— На свидание? — уточняет.

— Угу, — киваю я.

— Постой, у меня для тебя есть подарок. Так сказать — в новую жизнь…

Отлипает от меня, идёт в гостиную, шарит в одной из своих сумочек, для которых у неё — отдельный шкаф.

Возвращается и протягивает мне флакончик:

— Вот.

— Что это? — рассматриваю с удивлением красивую винтажную баночку.

— Духи, особенные, называются «Ведьмовское зелье», понюхай.

Отверчиваю, принюхиваюсь… да, мой аромат — нежный, тонкий, но при этом — манящий, чарующий.

— Ммм… — тяну я. — Спасибо.

— Воспользуйся… Ну же…

Пышикаюсь — немного за уши, на запястья и в декольте. Сама же балдею от запаха.

— Ну, давай, милая, с богом! — улыбается мама и чуть подтакливает меня к выходу.

Выпархиваю из дома, сажусь в машину. Привычно забираюсь на заднее сидение, но перегородку не понимаю сегодня. Погружаюсь в соцсети, кручу ленту, проглядываю новости. Снова жалуются на мошенников, которые вынудили старушку перевести свои «гробовые» на левый счёт. И радуюсь, что Рустам легализовал свой бизнес — теперь у него под началом парочка казино с ночными клубами. Всё официально, даже налоги платит. Всё-таки отец был прав: скам — неприятная штука. Лучше уж так, через казино. Впрочем, я никогда не была азартной и мне не понять. Но если у людей есть такая потребность, то почему бы не дать им возможность её удовлетворить…

Мои размышления прерывает хриплый голос водителя — обычно обслуга с нами не разговаривает. А мы с ней. Моя домработница — больше чем просто персонал. Поэтому — там другое. А тут — водила, имени которого я не знаю, тормозит на полпути, прижимается к тротуару и говорит:

— Саломея Львовна, выйдите, пожалуйста, из машины…

— Что происходит? — ловлю его взгляд в зеркале заднего вида — глаза шалые, зрачки расширены.

— Ваши духи… Быстрее… Иначе я за себя не ручаюсь…

Духи, значит… Ведьминское зелье? И тут доходит, в них — афродизиак! Мама, наверняка, хотела, как лучше. Так сказать, простимулировать нас с Рустамом, подстегнуть… А я, походу, перебощила с дозой.

Оглядываюсь по сторонам — на углу гипермаркет. В таких есть туалеты. Нужно срочно умыться, а Рустамом мы как-нибудь сами разберёмся.

Добегаю до огромного магазина, ныряю внутрь, быстро нахожу нужные значки. Захожу, кидаюсь к раковине и интенсивно себя драю, пытаясь вымыть этот сладкий соблазняющий запах…

Не обращаю внимая на то, что хлопает дверь — я в это время драю лицо, потому что тушь, хоть и водостойкая, но от геля для мытья размазалась… И тут меня грубо хватают за плечо.

Передо мной — трое громил: двое — бритые под ноль, третий — огромный, перекачанный, бородатый. Глаза чёрнющие, прожигают насквозь.

— Что ж ты, девочка, серьёзных дядей игноришь? — басит он обманчиво-ласково. — Нехорошо, малышка…

— Я не понимаю, о чём вы…

— Всё-то ты понимаешь — я звонил тебе вчера. Ты сказала — номером ошибся. Только я, милая, никогда не ошибаюсь…

— Но я не знаю вас, — машу головой. — Впервые вижу.

— Да, а вот ёбарь твой хорошо знает. И что денег мне должен много — тоже. — Оборачивается к своим бритоголовым подельникам и командует: — Ставьте камеру, братья. Будем кино снимать.

И снова уставляется на меня, ехидно и плотоядно улыбаясь…

Меня не оставляет ощущение, что я — на съёмках фильма или в эпицентре дурного розыгрыша.

— Стойте! — вскидываю руки в жалкой попытке остановить этого борова. — Всё это — дикое недоразумение. Я — замужняя женщина, мой муж — уважаемый бизнесмен Геннадий Букреев. Он не имеет дел с такими, как вы…

Бандюги переглядываются, что-то тихо говорят друг другу, кивают.

— Так речь и не о муже. Конечно, мы знаем этого святошу Геночку. Мы хотим простимулировать любовничка твоего…

Глава 4

— Беременность сыграет нам только на руку в этом деле. Это как раз выгодно, — говорит адвокат Меланья Брониславовна, мамина подруга. Она каждую свою реплику помечает в блокноте, потом подчёркивает и обводит.

Меня это немного бесит.

Впрочем, меня теперь всё бесит — стою, смотрю в одно и едва удерживаюсь от того, чтобы не начать грызть ногти.

За последние пару дней слова «выгода» набило мне оскомину. Все только и говорят о ней, и никто — о чувствах, о том, что я переживаю, через что прохожу.

А у меня — стоит закрыть глаза — та некрасивая сцена на кухне. Осколки посуды, растрёпанный букет, мамины слёзы… Рустам тогда пулей пролетел мимо меня, что-то бормоча на своём… А мама… Она так толком ничего и не объяснила: «Тебе лучше держаться от него подальше. Он очень разочаровал меня» Я хотела ей возразить: мол, сама же к нему и толкала, но мама лишь вскинула руку, оборвав мои возмущения: «Не хочу о нём говорить. Нам сейчас главное сосредоточится на деле…»

Да, мама теперь так и называет мой грядущий развод — наше дело. Но гораздо больше её, конечно же, волнует раздел.

Мы с матерью никогда не были особенно близки. Я всегда росла папиной дочкой. А мама — она словно прилагалась к папе. Вернее, он любил её, поэтому приходилось любить и мне. Я стыдилась того, что отношусь подобным образом к родной матери, но… Она тоже особенно не искала сближения со мной. По-настоящему родными мы стали после смерти отца. Когда он ушёл — стали жаться к друг дружке, как испуганные котята. И вот теперь эта ситуация с Рустамом… Она снова проложила пропасть между нами. Заполнила пространство холодом.

Даже весть о моей беременности мама восприняла холодно, только и заметила:

— Гене пока не говорили.

Будто я собиралась.

А буквально на следующий день в нашем доме появилась Меланья Брониславовна — невысокая, ушлая, с короткой стрижкой и паршивым маникюром. Она не нравилась мне. И эта её дурацкая привычка качать туфлю на ноге. В ней было что-то от пронырливой базарной торговки, которая внезапно забралась высоко и теперь строила из себя важную персону. Не выношу таких выскочек.

И вот теперь она вновь сидит на диване, качает туфлю, обводит свои же реплики в блокноте.

Мама суетится, готовит чай.

А я тихо бешусь. Наконец, отвожу взгляд от окна, за которым льёт дождь, заштриховывая мою реальность серым, и говорю:

— Вы уверены, что выгорит?

Просто я знаю юристов, которые работают в нашей фирме — то есть, сейчас, фактически, на Гену. Это — настоящие акулы. Они перекусывали и не таких, как эта Меланья. Я уважаю наш юротдел, и совсем не уважаю женщину, которая собирается представлять мои интересы.

— Конечно! Ведь ты там главная. Тем более, ты беременна, а он — предал тебя, да и общее дело — тоже. Деньги на своего отпрыска он откуда брал? Из общей казны, так?

Я не знаю. Видела лишь суммы в выписках, а вот с каких счетов — не разобрала. Но сейчас — сомневаюсь, притом — сильно. Геннадий щепетилен в финансовых вопросах. Вряд ли бы он допустил такой простой и очевидный ляп.

Качаю головой.

Мама ставит чай на журнальный столик:

— Саленька, детка, не волнуйся. Совет директоров был, в большинстве, против назначения твоего Букреева генеральным.

Она произносит твоего с таким пренебрежением, словно я — соучастница и сообщница его деяний.

Хмыкаю и отвожу взгляд.

— Это было три года назад.

— И что? — фыркает мама, нервно закидывая прядку за ухо. — Ты думаешь, что-то изменилось?

— Всё изменилось, мамуль, — устало и сухо констатирую я. — Они увидели Гену в работе. А он — профи высшей марки, глупо отрицать. В совете директоров не дураки. И семейным дрязгам, в которые мы собираемся их всех вмешать, они предпочтут холодный и взвешенный деловой подход Гены.

— Ты, вообще, на чьей стороне? — возмущается мама. — Я же для тебя стараюсь?

— Для меня? Ой ли!

— Так-так, девочки, не соримся, не соримся! — стучит ручкой по столу Меланья Брониславовна. — Я считаю, что Саломея права. Возможно, мне стоит лучше изучить материалы дела… Спешить не стоит.

Она встаёт с дивана, собирает свои вещи, спешно прощается и семенит к двери. Косолапит. Вот почему одна туфля у неё сильнее растоптана и болтается на ноге.

Когда дверь за ней закрывается, оборачиваюсь к маме:

— Где ты её вообще откопала?

— Да в одном салоне познакомились. Она туда приносила буклеты корейской косметики. Мы разговорились. Так и выяснилось, что она — адвокат. Мне никогда не приходилось видеть её в профессиональной сфере. Вот и обратилась к ней. У нас с тобой сейчас… не очень хорошо с деньгами. Мы не можем позволить себе дорогого адвоката.

Последнее я пропускаю мимо ушей, хватаюсь за предыдущее:

— Мам, я помню папино завещание. И помню, сколько он оставил тебе. Куда ты дела столько денег? — смотрю на неё в упор.

Мама тушуется, опускает голову и начинает мять края одежды…

— Идём, — всё-таки отмирает и тянет меня к дивану. — Нам лучше присесть.

Подчиняюсь, сажусь рядом.

— Ну и? — вскидываю бровь в Генкиной манере. Ага, переопылилась за три года. Как оказалось — основательно. Кладу ладонь на свой живот, инстинктивно закрывая живот. Оберегая его.

— Я делала это для тебя, — наконец выпаливает мама. — Да, только чтобы помочь тебе!

— Каким это образом? — я посмотрела на неё с недоумением.

— Я ведь знала, как вы с Рустамом любите друг друга. У меня даже истерика случилась, когда отец сказал, что отдаёт тебя Гене. Как можно? Разорвать влюблённых, такую связь! Рустаму тогда нечего было противопоставить — Лёва считал его мошенником. Ну, ты знаешь…

Хлопаю глазами:

— Причём тут Рустам? О чём ты вообще?

— Я рассказываю тебе, как всё было, с самого начала… — почему-то злится и пылит она. — Рустаму нужны были деньги, чтобы подняться, чтобы начать нормальный бизнес… И он хотел взять их у твоего отца. Но… не успел. Поэтому, когда Лёва умер, царство ему небесное, — она складывает руки в молитвенном жесте, — а я получила возможность распоряжаться своим наследством, то я отдала деньги Рустаму. Хотела, чтобы он стал респектабельным.