Как выжить в Империи: записки барышни-фабрикантки

Пролог

Я проснулась в XIX веке — вдовой банкрота и подозреваемой.
Теперь меня зовут Вера Дмитриевна Щербакова. Я под следствием, но не собираюсь сдаваться.
Мужа больше нет. А я должна разобраться со всем, что он натворил...

***

— Вера Дмитриевна!

Противный громкий голос пробивался сквозь гул в ушах и головную боль. Одновременно с криками кто-то барабанил в дверь так отчаянно, словно от этого зависела чья-то жизнь.

— Вера Дмитриевна! Опять закрылись! Вы же там помрете! — продолжала надрываться незнакомая женщина. — Ну, разве можно так упиваться! Понятно, муж у вас помер, упокой Господь его душу, но вы-то! Молоденькая совсем, а уже спиваетесь.

За дверью раздался громкий всхлип. Её последние слова подействовали как ушат ледяной воды — вырвали меня из полубессознательного состояния.

С трудом оттолкнувшись ладонями от непривычно мягкого матраса, я села и потрясла головой. И тут же пожалела об этом: она болела так, будто я действительно напилась до беспамятства.

Я открыла глаза, и яркий дневной свет ослепил меня, заставив часто моргать. По щекам полились слёзы.

— Что здесь происходит... — пробормотала я, заметив, что вместо домашней пижамы на мне надето длинное белое нечто.

Стопы запутались в подоле, пока я пыталась выбраться из этой рубашки до пят и сбросить тяжёлое, душное одеяло. Голова раскалывалась.

— Вера Дмитриевна! Ответьте Христа ради, не то велю выломать дверь! — зарыдала женщина.

— Не надо выламывать, — отозвалась я, не успев подумать.

Голос был хриплым. Один в один как у пьяницы.

— Голубушка! Барыня! — обрадовалась женщина. — Живы!

— Никакая я не барыня... — тем же пропитым голосом пробормотала я.

Нехорошее предчувствие скользнуло ледяной змейкой под ворот рубашки. Больше всего она напоминала смирительную — как в дурдоме. Я всерьёз испугалась.

— Что это за чертовщина?..

— Барыня, открывайте! — потребовала женщина.

Действительно, стоило уже встать с постели и со всем разобраться. В глазах по-прежнему резало от света, и я видела комнату расплывчато. К двери подошла почти на ощупь, несколько раз толкнула её, прежде чем сообразила: надо повернуть ключ, торчащий в замке.

Тяжёлая дверь отворилась удивительно бесшумно, и я, наконец, смогла рассмотреть женщину, чей голос жужжанием дрели прорезал мне голову.

— Вы кто?.. — прохрипела я, лишившись дара речи. Я её не знала. Видела впервые в жизни.

— Допилась… — скорбно поджав губы, подвела она итог.

И зыркнула почему-то на меня.

Это я допилась?!

Я уже набрала воздуха, чтобы рявкнуть — пусть объяснит, что здесь творится, — но женщина опередила меня.

— Делать нечего, придётся хоть в таком виде, но к Его благородию выходить.

— К кому?..

— По вашу душеньку полицмейстер явился! — сварливо отозвалась она.

Слово показалось знакомым — по крайней мере, его первая часть, с корнем «полиц». И мне очень не понравилось, как оно звучит.

— Зачем?.. — тупо спросила я.

— Так про барина-покойничка вопросы задавать станет… — вздохнула она. — Да и про вас… вы же теперича эта, как его… подозреваемая!

Кто?!

Ноги не держали. Я вцепилась в косяк, чтобы не свалиться. Ни одного слова из ее бреда я не понимала. Возможно, в психушке лежала как раз она.

Я решительно оттолкнулась, хотела сделать шаг — надо было срочно наводить порядок и разбираться. Но ноги запутались в проклятой рубахе, и я, жалко взмахнув руками, рухнула тяжелым кулем прямо под ноги незнакомке.

До меня донесся её грустный вздох.

— Говорю же, допилась...

И мир, наконец, померк.

__________________________

Листаем дальше, еще одна глава!

Глава 1.

Вновь глаза я открывала со страхом и надеждой.

Страх победил, потому что ни длинная белая тряпка, ни женщина в странной одежде никуда не исчезли.

Я снова лежала в постели, лоб неприятно холодила мокрая ткань, а незнакомка с поджатыми губами пристроилась рядом с кроватью на низкой скамеечке.

— Барыня, али припадошная вы? Не пойму никак, — как только заметила, что я очнулась, тут же заговорила.

Застонав, я закрыла глаза и смахнула рукой неприятную тряпку с лица.

— Это вы напрасно, дохтур ведь велел голову охлаждать, — проворчала она, но класть тряпку обратно не решилась. — Полицеймейстер ждет, барыня... — снова завела свою песню, и я рассердилась.

— Помолчи... помолчите, пожалуйста! Я думаю!

То ли от удивления, то ли от испуга, но женщина послушалась и прикусила язык.

Я же невидящим, пустым взглядом уставилась в деревянный потолок.

Деревянный?..

Захотелось нахмуриться, но корчить гримасы было больно. Сразу же о себе напоминала голова. Я старалась не шевелиться и сосредоточиться.

Так. Что я знаю.

Меня зовут... Вера? Да. Так и есть. Мое настоящее имя.

Я — барыня?

Я — подозреваемая?

Что это за театр? Или, может, я в коме? Или — самый глупый вариант — попала в психушку и забыла об этом?

Я осторожно скосила взгляд на женщину у постели. Она поправляла подол передника, поглядывала на меня, но не решалась заговорить.

— Простите… а где я?

— Да дома вы, барыня… Как бы не в могиле, слава богу, — она перекрестилась. — Вчера-то уж думали, кранты. Прислужник в город до дохтура бегал. А полицеймейстер…

Она запнулась.

— Что полицеймейстер?

— Так он уже с час как тут. В гостиной ждет. Говорит, без объяснений никуда не уедет.

— Объяснений? — я села, держась за висок. — По поводу чего?..

— Так ведь… по делу покойного… вашего супруга.

Меня вновь замутило.

Покойного?

Мужа?!

Пожалуй, находиться без сознания мне нравилось значительно больше. Я закрыла глаза.

Дыши. Спокойно. Вдох. Выдох. Без истерик. Это ведь просто… сон. Или бред. Или кома. Ну, максимум — чья-то дурная шутка.

Хотя кто шутит так?..

Я попыталась вспомнить, что было «до». Обрывки мелькали, как кадры из чужого фильма. Свет... прощание с охранником... Мы сдавали срочный номер журнала, типографию я покинула одной из последних. Не стала вызывать такси, решила прогуляться, подышать ночным городом.

Три длинные тени на асфальте. Требовательные голоса, грубые руки, насмешки. Я... огрызнулась? Не хотела отдавать сумочку, вытащила баллончик, попробовала распылить... Темнота. Потом — тишина. Очень долгая тишина

Я умерла?

Нет. Нет, чёрт побери, не может быть. Я ведь все чувствую — боль, страх, злость. Я слишком жива, чтобы быть мертвой. Но и собой я не была. Мое тело не весило столько. И грудь была меньше. Да и голос… как будто кто-то с папиросой говорил вместо меня.

Я чуть привстала и откинулась назад, перехватив сочувствующий взгляд незнакомой женщины.

— Ломает вас, поди? — с плохо скрытым укором спросила она. — Это ж не шутка, барыня… Дохтур говорил: если не бросите стакан, и вовсе в ящик сыграете. А вы всё...

Она замолчала, явно удержавшись от слов «все пьете» или чего похуже.

Я зажмурилась, не желая слышать и вникать. Значит, хозяйка тела любила приложиться к бутылке. И, судя по всему, не первый день.

Прекрасно. Просто прекрасно.

Я снова открыла глаза и глубоко вздохнула. Пора было встать.

Проклятая рубашка до пят все еще путалась под ногами, но я упрямо откинула одеяло и медленно опустила стопы на скрипучий деревянный пол. Холодно. Я поднялась, держась за край кровати, и сделала шаг и еще один. На третьем окончательно убедилась, что тело не мое. Живот мягкий, грудь тяжелая, и все как будто чуть отекшее. Лицо стянуто, как после трехдневного запоя — впрочем, по словам незнакомки, так, видимо, и было.

Зеркало. Где здесь должно быть зеркало? Я огляделась. Комната была просторной и очень светлой, у меня до сих пор резало из-за него глаза. Наверное, вид у меня был встревоженный или придурковатый, потому что незнакомка забеспокоилась.

— Барыня, вы чего? — спросила, но я отмахнулась.

Решив, что внимательнее интерьер изучу попозже, я сосредоточилась на настольном овальном зеркале с позолоченной рамой. Подошла к нему и замерла, увидев ее.

Свое отражение.

Женщину лет тридцати. Бледную. С темными кругами под глазами. Рыжевато-русые волосы, синие глаза. Немного опухшее лицо. Слегка надменное выражение — или это просто отек?..

Я повела рукой, и отражение повторило движение. Увы, не голограмма.

На комоде заметила изящную фарфоровую шкатулку и сразу же потянулась ее открыть. Внутри нашла кольцо с темным камнем, три шпильки, обрывок письма и маленькую, потертую карточку. Фотографию сурового, усатого мужчины со взглядом человека, который вряд ли кого-то любил.

Глава 2

Господи, лучше бы я вновь потеряла сознание. Но я уже поняла, что мне не очень везло этим утром. Сперва я проснулась черт-знает-где, потом обнаружила вместо своего лица и тела какую-то молодую, но заплывшую, рыхлую женщину с характерными отеками и следами злоупотребления... А ведь я бегала полумарафон и следила за питанием и фигурой, занималась растяжкой, ограничивала себя во многом!

Но ладно. Внешность — дело наживное. Всё можно исправить: труд, дисциплина, усилия. Было бы желание.

Только вот женщина в старомодном платье и переднике явно не из XXI века говорит, что меня дожидается представитель полиции, что я являюсь подозреваемой, а какой-то там барин умер, и она называет его моим мужем!

Ах, да.

И еще у этой молодой веселой вдовы под следствием есть женишок.

Если уж я каким-то невероятным образом все же оказалась не в дурдоме, а моя душа попала в тело несчастной женщины, то почему хотя бы не в невесту дракона? Принцессу сказочного королевства?

Почему мне доставалась она?!

— Барыня, — голос незнакомки выдернул меня в реальность. — Подать вам одеться?..

— Как тебя зовут?

— Вы что же, барыня, уже и старую Глашу свою позабыли? — глаза ее наполнились слезами. — Я ведь вас вынянчила... — и она, словно в доказательство, протянула мозолистые, привычные к труду ладони. — Никак белая горячка вас одолела?..

Лучше бы она, — подумала я, но сказала совсем другое.

— Голова болит очень... Глаша.

— Еще бы не болела, столько пить! — отбрила Глафира, хмыкнув. Слезы у нее как рукой смахнуло.

Пропустив едкую реплику мимо ушей, я велела.

— Подавай одеваться. Нехорошо заставлять полицмейстера ждать.

— И так уже второй час сидит, — с укором поддакнула Глафира.

Она явно обрадовалась, что барыня перестала нести околесицу и больше не задавала странных вопросов. Пока она суетилась вокруг, бегая от шкафа к гардеробу и обратно, я энергично растирала лицо и виски. Этому отекшему телу срочно требовался лимфодренажный массаж!

— Барыня, вы чего удумали? — Глаша замерла посреди комнаты с некрасиво приоткрытым ртом. — Красноту нагоняете, Его благородие подумают, что вы пьяная!

— Ты помолчи и делай, что велено.

Ух! Навыки главного редактора пригодились мне и сейчас. Глафира сперва моргнула, потом заулыбалась и послушно закивала.

Ясно. Кажется, у ее хозяйки характер был скверный, на служанку она кричала постоянно, раз та обрадовалась, услышав знакомые интонации. Что же. Придется со всем разбираться, но постепенно. Сперва — полицмейстер. Потом — жених?..

Но для начала мне бы пройти с десяток шагов и не упасть, уже засчитаю как достижение. Одежда, конечно, была настолько неудобной, насколько возможно. Панталоны и нижнюю юбку я еще как-то пережила, но когда Глафира подступилась ко мне с корсетом, к горлу вновь прилила тошнота, и я отмахнулась от нее.

— Есть что-нибудь другое? — с надеждой спросила я.

Понятия не имела, какой на дворе год, да и что за город за окном, но едва дремучее средневековье, когда пыточное орудие — он же корсет — был единственным возможным вариантом.

— Ой, снова вы о своих басурманских одеждах вспомнили... — Глафира недовольно скривилась, но перечить не посмела и молча принесла какое-то подобие лифа! Внизу был корсаж, а наверху — кружевные, весьма красивые чашечки.

Мне вдруг стало до безумия жаль распустёху, в чьем теле я очнулась. Ведь любила наряжаться, любила красивые, изящные вещицы. Не от хорошей жизни начала прикладываться к стакану, как говорила Глаша.

Вместо с жалостью пришли злость и решимость, и желание во всем разобраться. Почему эта Вера Дмитриевна себя так запустила? Откуда у вдовы взялся жених? Вряд ли по любви все так быстро случилось! Почему ее вообще в чем-то обвиняют? И это вместо помощи!

Все это я успела передумать, пока Глафира помогла облачиться в платье, которое она назвала домашним. Я же, далекая от подобных вещей, посчитала его роскошным. Мягкое, из очень приятной ткани, с кружевом по воротничку и атласными вставками, и нежно-розовыми лентами, оно смотрелось чуждым и на женщине, что отражалась в зеркале, и в этой комнате со следами запустенья.

Это я тоже исправлю. Главное — начать.

Полная решимости, я отворила дверь и ступила в коридор, чтобы встретиться с полицмейстером и пролить свет на ореол тайны, что окружал Веру.

Визуалы

Ну что, мои дорогие, посмотрим на Веру Дмитриевну?

Или кого увидела в зеркале наша попаданка.

***

***

А вот какой красавицей была героиня, пока на нее не свалились все горести.

Будем стремиться к этому!

Сердечно благодарю всех за поддержку!

Глава 3

Полицмейстера я представляла иначе. В моих мыслях он был статным мужчиной, с военной выправкой и в ладно скроенном мундире. На деле же мне навстречу, недовольно кряхтя, с низкой софы с трудом поднялся грузный, обрюзгший мужчина лет сорока. Он носил усы, а на голове у него блестела лысина, обрамлённая жидкими, прилизанными волосами.

— Вы заставили себя ждать, Вера Дмитриевна, — попенял он мне. — Слишком бурно провели вчерашний вечер? — хмыкнул полицмейстер, выразительно на меня поглядывая.

В ответ я лишь дернула плечом. Если он надеялся смутить меня, то напрасно. Попросту не мог соперничать с сегодняшним пробуждением в этом теле и в этом мире.

— Вам следовало предупредить о своем визите, — я решила, что лучшая защита — это нападение. — Тогда бы я не припозднилась.

Полицмейстер опешил.

— Я присылал вам записку! — крякнув от негодования, выпалил он.

— Стало быть, она затерялась, — отрезала я строго, мысленно досадуя на себя, что не догадалась узнать у Глафиры его имя.

Вероятно, полицмейстер и Вера были знакомы, и являлся он к ней далеко не в первый раз.

Сощурив узко посаженные глаза, мужчина полез в потрепанный портфель и выучил из него лист. Протянув мне, сухо велел.

— Вот. Прочтите.

— Что это? — спросила я настороженно.

— Постановление, — как-то злорадно ответил он.

И ничего больше не добавил, так что пришлось вчитываться. Удивительно, но я прекрасно понимала напечатанный текст, путь он выглядел неряшливо, буквы были смазаны, а некоторые из них отсутствовали в привычном мне алфавите.

— ... подозреваемый... лавку купца третьей гильдии Щербакова Игната Сергеевича держать закрытой до дальнейших распоряжений... отчуждение запретить... вдове купца третьей гильдии Щербакова Игната Сергеевича выдать предписание… — чтобы лучше уловить смысл, я принялась негромко проговаривать вслух, что читала.

Боковым зрением замечала, что полицмейстер недовольно кривился и вздыхал, но молчал.

Дочитав до конца, я вернулась к самому началу и пробежалась взглядом по строчкам еще раз. Подумала, может, что-то неверно поняла, может, ошиблась.

Но нет.

Второе прочтение оставило меня в таком же шоке.

Получалось, Вера была замужем за купцом третьей гильдии Игнатом Щербаковым, и вместе они держали парфюмерную лавку, где торговали мылом, отдушками, сушеными цветами, ароматными маслами и так далее. В постановлении, которое протянул мне полицмейстер, приводился длинный список изъятого товара.

И четыре месяца назад умерла при странных обстоятельствах одна из покупательниц, а за день до этого она приобрела в лавке Щербаковых мыло. Так купец с женой стали главными подозреваемыми по делу об убийстве. Торговать им, естественно, запретили, имущество арестовали, забрать товар не позволили.

Игнат Щербаков не выдержал позора. Сорок пять дней назад он совершил постыдный поступок, оставив жену в одиночку со всем разбираться.

Я поежилась и невольно растерла ладонью горло. За такую трусость захотелось воскресить недотепу-муженька и придушить голыми руками! Неудивительно, что Вера начала прикладываться к бутылке...

— Так что ваше прошение отклонено, — заметив, что я закончила читать, сказал полицмейстер. — Придется с кредиторами рассчитываться как-то иначе, лавку продать вы не сможете.

Еще и долги.

— И вы лично решили мне об этом сообщить? — сладко улыбнулась я. — Как благородно.

Лицо мужчины пошло бурыми, некрасивыми пятнами. Он явно не ожидал от меня ни сарказма, ни прямоты.

— Обязан был, — буркнул, раздраженно застегивая портфель. — По долгу службы. И чем зубоскалить, вы бы лучше о своем незавидном положении подумали. Торговать вам запрещено. Лавку продать — тоже. Долги, стало быть, взыскивать будут. Кто — через суд, кто иначе… — проговорил полицмейстер с сардоническим удовольствием.

— Не тревожьтесь, как-нибудь расплачусь.

Он многозначительно на меня покосился.

— Ну, да. Женщина вы молодая, резвая... как-нибудь уж устроитесь. Жаль, пьющая.

От негодования свело даже скулы, и губы словно окаменели.

— Подите прочь, сударь! — воскликнула я, выпрямившись.

Меня тут же повело в сторону, и головная боль напомнила о себе. Все же следовало быть осторожнее, тело бедной Веры страдала нынче похмельем.

— Да и еще и гордячка, — хмыкнул мужчина. — Да-а. С таким норовом угодите прямиком в долговую яму. Напрасно вы так, я ж к вам по-хорошему тогда после отпевания подошел...

Ясно! Этот хам, позорящий честь мундира, подбивал к Вере клинья прямо на похоронах мужа. Уму непостижимо!

— Всего доброго, — процедила я сквозь зубы и отвернулась, показав, что разговор окончен.

Да и смотреть на полицмейстера после всего услышанного было противно.

— И вам не хворать. Еще пожалеете, что прогнали Ивана Ефимыча.

Хоть одна польза от разговора нашлась. Я узнала его имя.

Глава 4

Когда за полицмейстером закрылась дверь, я впервые смогла повнимательнее рассмотреть комнату, ведь во время разговора все внимание было направлено на мужчину. А еще я постоянно одергивала себя, чтобы не использовать привычные слова, которые здесь будут чужды уху. Как я понимала, у Веры Щербаковой уже были большие проблемы с местной властью. Не стоило усугублять.

Хотя все оговорки и нелепицы можно будет свалить на ее алкоголизм. Как удобно!

Гостиная представляла собой печальное зрелище. Остатки былой роскоши, — так бы я ее окрестила. С первого взгляда становилось ясно, что здесь живут люди, у которых когда-то были деньги, и они пытались обставить комнату с претензией.

Но те времена давно прошли, и теперь на меня смотрели выгоревшие портьеры, некогда бордовые, выцветшие обои, местами отошедшие от стен, с проступившими в уголках желтыми пятнами сырости. Узор на ковре давно стерся, на нем даже виднелась протоптанная до низкой софы дорожка. На диване лежали продавленные подушки с блеклой бахромой, подлокотники были затерты до дыр и сальных пятен.

Подходить к ним не хотелось.

Боже, здесь ведь могут водиться клопы! Блохи, муравьи, тараканы, да кто угодно... Возникло острое желание залить все помещение дезинфицирующим раствором.

Подумав об этом, я хихикнула. С какой-то точки зрения именно этим и занималась Вера.

Дезинфицировалась.

Жаль, внутри, а не снаружи.

Прекратив нервно смеяться, я продолжила оглядываться. Рядом с софой стоял круглый столик, шатающийся, с поцарапанной поверхностью, покрытой вышитой салфеткой. Старый буфет, запертый на ключ, казался самым ухоженным предметом — возможно, потому, что внутри еще хранились чайный сервиз и позолоченные бокалы. Наверное, приданое бедняжки. Удивительно, что от них еще не успели избавиться.

Не желая никуда садиться и ничего касаться, я подошла к окну и прислонилась лбом к прохладному стеклу, едва не застонав от облегчения. Голова продолжала нестерпимо болеть. Снаружи под низкими облаками серел город. Узнать бы, какой. Я не видела ничего, что дало бы мне подсказку.

Какой город и какой год. Да. Можно начать с этого.

— Барыня? — толкнув дверь плечом, в гостиную вошла Глафира. — Ушел полицмейстер-то? — спросила она так, словно не слышала, с каким грохотом тот закрыл дверь.

Странно, что потолок не отвалился. Судя по состоянию гостиной, все здесь дышало на ладан.

— Ушел.

— Чего хотел-то?

Я неопределенно пожала плечами. Мне своих мыслей пока достаточно, не хочу вновь слушать ее причитания.

— Скажи не лучше, Глаша, газету уже приносили?

— Какую газету? — она захлопала глазами. — Мы ж давно не выписываем ничего. Еще барин-покойничек полгода назад запретил, — и она благочестиво перекрестилась. — Али забыли? Ох, барыня…

— Цыц, — прервала я ее, пока Глафира не затянула причитания, уже набившие мне оскомину.

Она обиженно насупилась и буркнула.

— Завтрак накрыла я. Идите, что ли.

Даже газеты перестали выписывать. Дела, наверное, совсем скверно шли у Щербаковых. Черт, и как мне узнать, какой сейчас год? Как мне вообще что-то выяснить?..

— Не хочу есть, — прервав невесёлые размышления, сказала я Глафире, которая выжидательно на меня смотрела.

— Не дело так, барыня. Откуда ж силы вам брать? Да и сготовила я уже, что добру пропадать?..

Определенный смысл в ее словах был. Ладно, попробую съесть пару ложек каши, например, или кусок черного хлеба. И посмотрю, не вернется ли тошнота.

По уже знакомому коридору мы прошли в соседнюю комнату, которая носила гордое название столовой, но из мебели там был, собственно, только огромный обеденный стол да два стула. И больше ничего.

В нос ударил запах чего-то жирного, жареного. На столе меня уже ждали плавающие в жире блины, миска гречневой каши с золотистой поджаркой, румяные котлеты, сало, пузатая маслёнка и белый мягкий хлеб. В довесок к этому шел заварочный чайник, окруженный кусковым сахаром, розетками с вареньем и медом.

Ну и ну.

На миг уже в который раз я лишилась дара речи. Так Вера еще не такая пухлая, как могла быть, когда такие разносолы на завтрак подаются! И как-то это пищевое разнообразие не вязалось с бедственным положением семьи. Лучше бы на хлебе экономили, чем на газетах.

Глафира мой ступор истолковала по-своему.

— Простите, барыня, Сонька-дура не поспела пирожки сготовить.

Ну, да. Их-то не хватало.

— Так, — произнесла я и замолчала, не зная, с чего начать. — С завтрашнего дня я буду завтракать овсяной кашей. Черным хлебом и сыром.

Странно, что мой жесткий голос вызвал лишь тишину. С нехорошим предчувствием я повернулась к Глафире: у той в глазах от ужаса стояли слезы, и она явно набирала в грудь побольше воздуха, чтобы начать возражать.

— Молчи, — сказала я строго. — Не желаю ничего слушать. Лучше ступай да раздобудь мне газету. Больше никаких разносолов, будем питаться скромно. Это какие деньжищи! — воскликнула я не сдержавшись.

— Так какие деньжищи, барыня? — отмерла Глафира. — Это благодетель ваш все привозит, мы ни рублика за них не уплотили. Да и Сонька сготовила сразу, чтобы Степана Михалыча попотчевать, когда к обеду явится.

Ага. Значит, жениха Веры зовут Степан Михайлович. И он с барского плеча подкармливает молодую вдову. Еще и водкой поит, по всей видимости.

Все лучше и лучше.

Прищурившись, я посмотрела на Глафиру. Даже мысли о еде отступили на второй план.

— Глаша, подскажи-ка, как бы мне нашему стряпчему записку передать?

_____________________

Мои дорогие, хочу поблагодарить вас всех за поддержку! Это для меня очень важно.

Глава 5

— Вы чего удумали, барыня? — женщина растерянно захлопала глазами.

Можно было прикрикнуть на нее, чтобы не лезла не в свое дело, но я прикусила язычок. Глафира пока являлась единственным источником информации, не стоит ее обижать. Да и к Вере она, кажется, хорошо относилась, душа за непутевую хозяйку у нее болела.

— Ничего, — пожала я легкомысленно плечами. — Хочу, чтобы он мне растолковал, что полицмейстеру от меня нужно, — соврала, не моргнув глазом.

— Что нужно, что нужно, — заворчала Глафира. — Известно, что такому-то кобелю нужно! Честную барыню опорочить да в койку затащить! Прохвост, все штаны протер, вас дожидаясь. Немудрено, что босяки вольготно по улицам средь бела дня расхаживают, при таком-то градоначальнике!

Высказавшись, Глафира в сердцах хлестнула по воздуху полотенцем, которое держала в руке. Затем посмотрела на меня.

— Простите, барыня, дуру. Распустила язык... а господину Мейеру можно было бы Ванятку с писулькой от вас отправить, только нам и заплатить сорванцу нечем.

— Как нечем? — удивилась я и кивнула на стол. — Хлеба ему дай, масло пусть берет.

— Да вы что, барыня, — снова принялась возражать Глаша. — Какому-то мальчишке господские харчи?

— Глафира! — строго прикрикнула я. — Делай, как велено. Ступай пока, договорись с ним, а я за записку сяду.

Честно говоря, я не хотела, чтобы женщина стояла над душой. Прочитать печатный текст я смогла, но не знала, получится ли с первого раза худо-бедно что-то написать.

Но только выпроводив Глафиру, я поняла свою оплошность. Я ведь понятия не имела, где хранилась бумага, чернила и перьевые ручки. Сперва я вернулась в гостиную, где принимала полицмейстера, но там ничего не нашла. Затем прошла в спальню Веры, которая выглядела как после слабого погрома. Здесь, как и в жизни женщины, нужно навести порядок. Наугад я выдвигала ящики и открывала створки, но ничего, похожего на искомое, не увидела.

Выйдя в коридор, я огляделась. Оставались еще три двери, и я начала с той, что лежала по левую руку, в самом конце, и попала в кабинет покойного Игната Щербакова. Слой пыли на столе говорил, что сюда давно никто не заходил. Чихнув несколько раз подряд, я подошла к окну и распахнула обвисшие гардины.

Слава богу, из них на меня не свалилась куча муравьев или летучих мышей, а вот дышать в комнате сразу стало легче. В верхнем ящике стола нашлась не очень презентабельная, но какая-никакая бумага. А вот дальше меня вновь ждало разочарование: чернила засохли, и я понятия не имела, что с ними делать. Пришлось обыскать остальные ящики на предмет пишущих принадлежностей. Нижний не открылся, и я увидела замок и мысленно сделала пометку разобраться с ним позже, а вот в среднем, к счастью, обнаружились незаточенные карандаши.

Ох! Кто бы мог подумать, что несколько простых строчек окажутся для меня такой непосильной задачей! Я даже вспотела, пока накарябала хоть что-то мало-мальски приличное и понятное. Истратила полтора листа бумаги, а ведь она не могла быть дешевой.

Придется тренировать чистописание, а фактически учиться заново. Может, раздобыть прописи для детей? Буду обводить буковки...

Застав меня в кабинете, вернувшаяся Глафира приросла к порогу и всплеснула руками.

— Мать честная! Барыня, миленькая, ни разочка с похорон сюда вы ведь не заходили...

Господи, ну Вера и дуреха!

Но я тут же себя одернула. Не суди человека, пока не походишь день в его обуви.

Так что слабо улыбнулась Глафире и пожала плечами.

— Все, Глаша. Пора мне просыпаться, жить дальше.

Женщина, кажется, была уже в предобморочном состоянии. Выглядела она так, словно вот-вот упадет на колени, так что пришлось мне спешно подняться и увести ее из кабинета.

Значит, Вера ни разу сюда не заходила, и все должно быть так, как в день смерти ее мужа. Очень, очень полезно. Обязательно вернусь и устрою хороший обыск!

— Вот, Глаша, передай мальчику записку, скажи, чтобы дождался ответа. Я все внутри подробно изложила для господина Мейера.

— Непременно-непременно, барыня, — закивала она.

Наверное, действительно очень обрадовалась, когда я сказала, что пора просыпаться и жить дальше. Даже воображать не хочу, что здесь было при Вере...

Стоило подумать об этом, как в голове что-то щелкнуло, словно переключатель, и я застыла посреди коридора с растерянным, изумленным лицом.

Если... если предположить, что я оказалась здесь, когда умерла в своем мире, то...

То выходило, что Вера умерла в этом?..

Сама?.. Или кто-то помог.

Внезапно впервые за все утро мне стало не просто страшно, а по-настоящему жутко. Показалось, что я не могу дышать, и потому я поднесла ладонь к горлу, потянула воротник платья, принялась растирать шею. Чтобы сохранить равновесие, оперлась рукой на стену и привалилась к ней плечом, потому что ноги не держали.

И как раз в тот самый момент радостная Глафира прокричала откуда-то из глубины коридора.

— Верочка Дмитриевна! Степан Михайлович приехали-с!

Вот и женишок. Легок на помине.

Глава 6

Я ожидала увидеть кого-то вроде полицмейстера. Человека за сорок, лысеющего, с брюшком, с каким-нибудь изъяном. И как же сильно я удивилась, выйдя в коридор и встретившись взглядами с высоким, плотно сбитым мужчиной лет тридцати, безукоризненно выбритым, со светлыми напомаженными волосами, уложенными в элегантную прическу.

— Веруша, — улыбнулся он, и мне показалось, посреди глубокого океана я заглянула в пасть акуле. — Не смог сдержаться, прибыл пораньше. Вы же простите меня?

И снова улыбнулся. А меня словно ледяной водой из проруби окатило.

— К-конечно, — совсем непритворно заикнулась, мучительно раздумывая, как мне к нему обращаться. — Проходите, Степан Михайлович, я вам всегда рада. Вы же знаете.

Он едва заметно дернул губами

Вот, значит, как. Он невесту называет Верушей, а она его по имени-отчеству. Судя по отсутствию возражений с его стороны.

Глафира засуетилась, обхаживая гостя, а я мысленно сделала очередную пометку: выяснить, кто еще из прислуги живет в квартире. Соня, которую костерила Глаша за отсутствие пирожков, была, вероятно, кухаркой. Есть ли кроме нее? И какие еще родственники остались у Веры. Да и у муженька.

Направляясь в сопровождении жениха в гостиную, я все пыталась понять, мог ли этот Степан иметь к смерти Веры какое-либо отношение? Казалось бы, глупо убивать невесту. Но я же не знала, что произошло накануне. Может, они поссорились? Вера взбрыкнула, наговорила гадостей, отказалась замуж выходить? Но в таком случае, зачем бы он явился нынче? Да еще и делал вид, словно ничего не случилось?..

Я уже не знала, болела ли голова от вопросов или от похмелья.

Но это хороший вопрос, зачем Степан Михайлович пришел. Квартира Веры мало подходила для нежных свиданий, на меня царившие вокруг упадок и уныние действовали удручающе.

Едва мы вошли в гостиную, властным жестом мужчина велел Глафире уйти. Я даже не успела ее окликнуть, я-то хотела ее оставить, чтобы не находиться с женихом наедине. Дверь еще не закрылась за Глашей, а Степан повернулся ко мне и вытащил из внутреннего кармана сюртука сложенный лист.

— Вот, Вера, прошение мое удовлетворили.

Я не спешила протягивать руку, задержалась взглядом на его одежде. Глафира сказала, что он был купцом, но выглядел как заправский денди и носил добротный, элегантный костюм: сюртук, жилет, белоснежную рубашку и шейный платок. Степан прибыл в перчатках, и только трости не хватало для завершения образа.

— Ну? — поторопил он меня, и в голосе прорезались недовольные, грубые нотки.

Я забрала лист у него из рук и принялась читать.

— Ты не рада? — еще более недовольно спросил Степан, и мне захотелось на него шикнуть, чтобы не мешал читать.

Я скользила взглядом по мудреным, запутанным строчкам. Прошение, о котором говорил жених, являлось прошением о браке с Верой Дмитриевной Щербаковой. И именно оно и было удовлетворено.

— Мы можем пожениться уже завтра, — сказал Степан.

Он упрекал Веру, но и сам не звучал одуревшим от счастья женихом.

— Так скоро?.. — тихо выдохнула я.

— Что значит «так скоро»?

Мужчина стремительно переместился ближе ко мне на несколько шагов. У него была такая неприятная, давящая аура, что захотелось попятиться и втянуть голову в плечи. Лишь огромным усилием воли я заставила себя остаться на месте.

— Сорок положенных дней траура истекли, к чему еще тянуть? Теперь даже духовники ни в чем нас не упрекнут, — голос Степана прозвучал прямо над моей головой.

Я вскинула взгляд: он смотрел, прищурившись, как на букашку. Снисходительно — ласково, но так, словно без раздумий прихлопнул бы тапкой надоевшее насекомое.

Наверное, молчание ему не понравилось, потому как лицо мужчины потемнело, и сильными пальцами он до боли сжал мой локоть, дернув на себя — так, что я едва не упала ему на грудь.

— Или ты забыла наши договоренности, дорогая? Решила покрутить хвостом? И не надейся, что получится! Выйдешь за меня как миленькая, и точка.

Он склонился, приблизил свое лицо к моему. Его глаза пылали каким-то дикой, безудержной злобой.

— Отпустите меня. Останутся синяки, — потребовала я, едва разжимая губы, чтобы он не услышал, как мои зубы стучали от страха.

— Какая разница? — хмыкнул он. — Твои руки буду видеть лишь я. А синяки послужат напоминанием. Чтобы знала свое место.

Много всего крутилось на языке. Пришлось прикусить его и повернуть лицо в сторону, чтобы не смотреть на Степана.

— Вот и славно, — сказал мужчина спустя несколько минут, все это время продолжая сжимать мой локоть словно в тисках. — Завтра венчаться мы, конечно, не станем. Но не потому, что ты себе что-то надумала. Я буду занят, должен ненадолго уехать из города. Вернусь в воскресенье, а в понедельник пойдешь под венец как миленькая. Все ясно?

— Ясно, — коротко выдохнула я, когда он усилил хватку.

— Вот и молодец, Веруша. Ну, не скучай. Скоро свидимся.

Жених склонился, поцеловал меня в лоб и, насвистывая веселый мотивчик, шагнул к двери. Я молча проводила его взглядом и хрустнула пальцами. Нужно придумать, как от него избавиться к понедельнику.

Глава 7

— Барыня! На вас лица нет! — всплеснула руками Глафира, когда, проводив мерзавца Степана, вошла в гостиную.

С трудом отлепив себя от стены, я посмотрела на нее.

— Побледнели так, словно призрака увидали!

— Ты записку стряпчему передала? — спросила я, проигнорировал ее возгласы.

— Нет...

— Так чего же ждешь? Ступай скорее! Прихвати хлеба и еще чего-нибудь, чтобы отплатить, — строго напомнила я.

Глафира как-то странно на меня глянула, щелкнула языком, но молча вышла в коридор. Я шагнула следом и свернула в кабинет покойного Игната Щербакова. Все другие дела, которые я считала срочными, померкли по сравнению с необходимостью избавиться от жениха Веры.

Больше всего меня беспокоила телесная реакция. При малейшем намеке на стресс или грубость Вера впадала в ступор. Воля в ней жила теперь моя, но память тела осталась от прежней хозяйки. Горло сжимали тиски, я не могла ни слова вымолвить, пока Степан нависал надо мной и шипел угрозы вперемежку с оскорблениями. Язык прилип к небу, ноги приросли к полу, у меня даже рукой не получалось шевельнуть!

С этим решительно нужно было что-то делать. Ненормально, когда не можешь дать отпор обидчику.

В кабинете Игната Щербакова я остановилась по центру и огляделась. Комната многое могла рассказать о своем хозяине, так случилось и на сей раз. Покойный муж Веры был человеком небрежным и рассеянным. Не содержал документы в порядке, не утруждал себя сортировкой, по палочкам ничего не раскладывал.

Я недовольно сморщила нос. Сама не отличалась особой педантичностью, но в XXI веке у меня был компьютер, смартфон и секретарь. А чтобы вести дела без техники, необходим строгий учет. Как мне разобраться в финансах семьи, в покупателях, в самой лавке, в конце концов?..

Зато изучение писем помогло определить год и город. Я оказалась в Москве. Шел сентябрь 1891.

Разместившись за массивным рабочим столом, я начала сортировать разбросанные по всей поверхности бумажки, записки и прочие документы. Пока руки проделывали механическую работу, я размышляла.

Значит, четыре месяца назад — примерно в мае — умерла клиентка, купившая накануне в лавке мыло, и в этом почему-то обвинили Щербаковых. Почему?.. Все же 1891 год, а не современность, экспертизы и исследования еще не придумали, доказать, что, например, в мыло что-то подмешали, изучив состав того самого мыла, было невозможно.

Как вообще мыло привело к смерти? Не могла же бедная женщина его съесть!

И откуда оно взялось? Щербаковы его сами производили или где-то закупали? Почему тогда обвинения предъявлены им, а не изготовителю?..

Сдвинув на край стола документы, я взяла карандаш и принялась неумело записывать все вопросы, на которые не находилось объяснение. Забавно. Совсем отвыкла писать от руки, почерк был недостаточно хорош. Того и гляди придется заниматься чистописанием подобно детям.

Зачем жениху Вера? Почему он так торопится со свадьбой? Словно я рыба, которая заглотила наживку, но может в любой момент сорваться с крючка. В чем его интерес? Деньги? Но откуда? Игнат Щербаков ушел из жизни банкротом... Лавка закрыта и опечатана, товар наверняка испортился, прошло четыре месяца, а химия еще не была развита на должном уровне, чтобы обеспечивать длинные сроки годности.

Да еще и Щербаковы по-прежнему под следствием. Потенциально Степану в жены может достаться будущая каторжанка...

Довольно интересный момент.

Может, он и не против совсем?..

Из прихожей донесся шум: вернулась Глафира.

— Барыня, все исполнила, велела Ваньке без ответа не возвращаться! — сообщила она, остановившись в дверях кабинета. Поглядывала она на меня с опаской и подозрением. — Чего это вы здесь?

— Решила дела Игната в порядок привести. Сорок дней уже прошло.

Я ждала очередных ахов-вздохов, что негоже женщине подобным заниматься, но Глафира меня удивила. Она одобрительно кивнула.

— И правильно, барыня, и правильно. А то слетятся скоро стервятники, обдерут вас как липку.

— Какие стервятники?

— Так кредиторы ж! Траур-то прошел, — Глаша скривилась и непременно сплюнула бы, находись ни в господских комнатах. Потому ограничилась лишь презрительной гримасой.

Кредиторы.

Множественное число. Весьма и весьма удручающе.

— Только вот, Глаша, список тех самых кредиторов я пока не отыскала. Не видела, может, куда Игнат Сергеевич его убирал?

— Как не видала, барыня? Знамо дело, видала, папка особая у барина была. Али забыли? — она пытливо прищурилась, а я же поспешила сказать, предвосхищая ее дальнейшие намеки на злоупотребление алкоголем.

— Помню, конечно. Ты что! Говорю же, найти ее не могу. Может, ты куда дела, когда убиралась? — я придала голосу строгости и даже слегка хлопнула ладонью по столу.

Глафира подпрыгнула, затряслась и мелко-мелко принялась креститься.

— Барыня, да вы что, да я бы никогда... да никто и не убирался в кабинетах барина, не положено до сорока дней, да и вы запретили... — у нее даже губы задрожали.

Она точно думала, что хозяйка тронулась умом и начала забывать вещи, которые сама говорила.

— Чудно, — я продолжила на нее давить.

Как ни жалко было попусту запугивать женщину, а открыть правду я ей не могла.

— Чудно, — повторила. — Говоришь, никто не убирался, не заходил, а папка пропала. Может, мне еще чего поискать, мало ли что пропало... — с нажимом и намеком произнесла я.

— Барыня! — Глафира кинулась на колени. — Вот вам крест, папку не трогали! Ну, два пятака себе взяли, так бес душу попутал, барыня! Да и как это никто не заходил? Заходили! Полицмейстер, стряпчий... все заходили! Обыск был...

Я еще раз окинула взглядом кабинет. Возможно, беспорядок, который я приписала неаккуратности Игната, стал следствием того, что посторонние люди хорошенько порылись в шкафах и полках.

Глава 8

— Немудрено, что не помните, вас же приволокли.

А быстро Глафира от ужаса оправилась, уже снова дерзить начала.

— Твоя правда, — скрепя сердце согласилась я. — Выпила я много... Все как в тумане.

— Оно и видно. Ещё и запах стоял, барыня...

— Какой запах? — я резко вскинула голову.

— Да резкий такой, будто орешки перетёртые. Горечь такая в нос ударяла... я сперва решила, духи у вас новые, модные. Вас всю ночь тошнило, и прямо миндалем пахло... Я подумала, неужто вы водку сластями закусывали?

Глаша хохотнула, а я застыла на месте. Мне стало нехорошо уже не от похмелья, а от догадки.

Миндаль. Горький миндаль. Характерный запах для отравления цианидами. Спасибо различным криминальным программам и шоу, о ядах я знала многое.

Значит, кто-то хотел убить Веру.

— Глаша, а кто меня приволок?

Спрашивать о таком не были ни стыдно, ни неловко, ведь теперь я точно знала, что Вера не напилась накануне. Возможно, немного пригубила, но плохо ей было потому, что ее отравили цианидом. А то мутное состояние, когда кружилась голова, и не держали ноги, и глаза резало от яркого света, которое я приняла за похмелье, являлось, скорее всего, каким-то побочным эффектом от яда.

— Да Федька приволок. Швицар тутошний.

Да-а. Мужчину будет неловко расспрашивать, но что делать.

— Глаша, это очень важно. Подумай хорошенько. Ты знаешь, с кем я встречалась вчера вечером?

Женщина замотала головой и вновь мелко принялась креститься.

— Не знаю, барыня, вот вам крест!

— Не богохульствуй, — поморщилась я.

Нужно поискать дневник или записную книжку Веры. Она могла вести записи, отмечать встречи, места и людей... А еще поискать визитные карточки. В век без мобильных телефонов и интернета люди именно так давали о себе знать.

Пройдя мимо Глафиры, странно на меня посматривающей, я вышла в коридор и направилась к небольшому, совсем простому столику, который стоял в прихожей у двери. На нем лежало лишь три скромных прямоугольника, причем один от женишка Степана. А вот два других показались мне интересными.

Я повертела скромную карточку без каких-либо вензелей и украшений и с непонятной, а оттого любопытной надписью: «Жду встречи. Твой Б.»

Твой Б.

Что мне точно нужно сделать — составит алфавитный перечень всех вовлеченных лиц. С именами и фамилиями, чтобы не путаться и не забывать.

Но вовсе не обязательно, что «Б.» — это сокращение от имени. Прозвище? Аббревиатура, понятная лишь Вере?.. А еще на прямоугольнике не стояла дата, он мог не относиться к вчерашнему вечеру.

С неимоверным раздражением я шумно выдохнула через нос. Одни загадки! И их все больше с каждой минутой. Нужно быть крайне осторожной. А еще набраться терпения, я была уверена, что неудавшийся убийца проявит себя в ближайшее время. Вероятно, он еще не знает, что его замысел не удался... А ведь даже если увижу, я ни за что его не вспомню! И это существенно усложняло мою жизнь...

— Глашка! — звонкий мальчишеский голос донесся из-за двери, и в нее забарабанил крепкий кулачок. — Открывай давай!

Потеснив меня, Глафира распахнула дверь, за которой стоял щуплый подросток в кепке, жилете, что был велик ему на несколько размеров, и в цветастой рубахе.

— Давай хлеб и масло, отнес я записку! — важно вздернув нос, заявил он.

— Какая я тебе Глашка? — возмутилась женщина. — Глафира Никитишна я!

Кажется, нахаленок собирался огрызнуться, но осекся, заметив меня.

— Барыня, — крякнув, он приподнял примятую кепку. — Оправились, стало быть?

— Что велел передать господин Мейерс? — нетерпеливо спросила я.

— Что изволит-с вас намедни принять! — он явно подражал чьей-то речи, и смотрелось это комично.

— Прекрасно! Спасибо тебе.

— Спасибо на хлеб не намажешь, — сверкнув щербатой улыбкой, заявил мальчишка.

— Ах ты нахал! Как с барыней говоришь! — напустилась на него Глафира, которая уже успела сходить на кухню и вернуться со свертком. Сунув его в руки подростка, она замахала на него. — Все, ступай подобру-поздорову, бестолочь!

Даже если мальчишка и нагрубил — плевать. Новости он принес великолепные! Я не ожидала, что стряпчий примет меня сегодня, думала, возникнут проволочки, и придется ждать.

Пока Глафира закрывала за мальчишкой дверь, я вошла в спальню Веры. Здесь также следовало хорошенько осмотреться, но не сейчас. Займусь этим, как вернусь от стряпчего. Придется пережить еще один неловкий момент, чтобы выяснить у Глафиры адрес.

Подойдя к зеркалу, я критичным взглядом осмотрела домашнее платье. Вероятно, на людях в таком показываться неприлично, поэтому я распахнула створки высокого, в мой рост, гардероба, и тут же потонула в беспорядке. На меня вывалилась пара коробок, одна шляпка, какая-то длинная юбка, нательная рубаха и даже панталоны!

Пока я все подбирала и укладывала на кровать, в спальне, привлеченная шумом, появилась Глафира.

— Барыня, вы куда? — спросила подозрительно. — Еще ж накануне помирали.

— К господину Мейерсу. Дело не терпит отлагательств, — ответила я.

— Дак как же вы к нему попадете-то? Денег нету, экипаж-то не наймете.

— Значит, отправлюсь пешком! — решительно отрезала я. — Ноги пока на месте.

— Дак как же пешком, барыня? — ужаснулась Глафира. — Вы же не шалашовка какая, не баба крестьянская, чтобы по городу разгуливать...

— Знаешь, что? — я строго остановила поток завываний. — Пока меня не будет, ты отправишься по соседям. Продашь оставшийся хлеб, масло, мясо, кур... что там еще Степан Михайлович передал?

Глафира обомлела. Смотрела на меня и даже дар речи потеряла, только глазами хлопала. Не заикалась ни о позоре, ни о чем.

Вот и славно!

Но одержав одну маленькую победу, я все равно расстроенно вздохнула, осознав, что ни черта не смыслю в женском костюме.

Пришлось вновь обращаться к Глаше, которая пока от шока не оправилась.

Глава 9

На крыльце меня окатило волной самых разных ароматов.

Резкий запах угля и дыма, слабый аромат свежего хлеба, кисловатый дух конюшен и отходов жизнедеятельности. Над невысокими домами стелился сизый смог, и далеко в небе перекликались вороны. Дворники подметали улицу короткими мётлами, на углу стоял продавец калачей.

Я застыла, не сразу сообразив, куда идти. Шляпка с вуалью, которую я нацепила, оказалась не слишком удобной: боковое зрение ограничено, а волосы всё время норовят выскользнуть из-под неё.

Но главное — всё было чужим. Город, улицы, звуки, люди. Я приросла ногами к крыльцу, не в силах ступить ни шага. Потребовалось несколько минут, чтобы дыхание пришло в норму, и сердце перестало так лихорадочно стучать.

Лишь после этого я осторожно спустилась на мостовую, уже чувствуя на лбу и висках неприятную испарину.

«С улицы Солянка, дом шестнадцать... направо... потом вниз к бульвару...» — механически повторила я про себя указания Глафиры и сделала ещё один шаг.

Я шла неспешно, стараясь не глядеть по сторонам, хотя на себе чувствовала взгляды. Несколько раз проходящие мимо мужчины поднимали брови, явно удивляясь. Что-то шепнули друг другу двое в серых сюртуках. Один даже присвистнул, но тут же натолкнулся взглядом на мою суровую мину и поспешил отвернуться.

Неспроста Глафира причитала. Приличные барышни одни на улицу не выходили. Гулять им тоже возбранялось. Конечно, моя одинокая фигура привлекала внимание, сейчас совершенно ненужное. Но денег нет, как и выбора, а к стряпчему я попасть хотела сильно. Но чужие, беззастенчивые взгляды, конечно, нервировали, заставляли потеть и покрываться румянцем щеки.

Ещё и Верочка к нагрузкам была непривычна. Я начала тяжело дышать спустя несколько минут, а через четверть часа ноги налились свинцом, каждый шаг давался с трудом, а ведь я и так передвигалась со скоростью беременной черепахи.

Я шла осторожно, стараясь не зацепиться каблуком за булыжник и не угодить в лужу у обочины. Тротуар был неровным, кое-где вовсе отсутствовал. Дворник, заметив мою нерешительную походку, проводил взглядом и громко хмыкнул.

Захотелось по-простецки показать ему средний палец, но, к сожалению, я была не в XXI веке.

В какой-то момент на моём пути закончились облупленные дома. Я явно вошла в более приличный район, но стала лишь сильнее выделяться на фоне местных барышень, которые не ступали от дверей в дома больше трёх шагов и сразу же ныряли в экипажи, пролётки, конки...

На этом контрасте я чувствовала себя ещё нелепее.

Вскоре я оказалась перед нужным зданием: дом с потемневшим фасадом, лепнина кое-где облупилась, но на двери висела аккуратная табличка.

«Контора стряпчего М. М. Мейерса».

Немного перевела дух, подправила шляпку и вуаль. Ладони слегка вспотели, пришлось снять перчатки и помахать руками в воздухе.

Соберись. Если уж ты оказалась в этом веке, то изволь вести себя, как будто знаешь, что делаешь.

Я подняла руку, постучала, и дверь нехотя приоткрылась.

Внутри пахло пылью, бумагой и старым деревом.

— Вам кого? — хрипловато спросил молодой человек в жилете, выглядывая из-за перегородки.

— Стряпчего Мейерса, — ответила я уверенно.

— По делу купца Щербакова?

Я едва заметно кивнула. Стряпчий меня явно ждал.

— Проходите, — юноша ткнул пальцем в сторону двери сбоку. — Там, в кабинете, господин Мейерс вас примет.

Я прошла мимо, стараясь не задевать полки, заставленные увесистыми томами. На двери висела табличка с выцветшими буквами. Я постучала — раз, два.

— Войдите.

Я оказалась в узком кабинете с массивным письменным столом, двумя креслами и видавшей виды этажеркой, уставленной папками. За столом сидел мужчина лет сорока пяти, в пенсне, с аккуратной бородкой и удивительно внимательным взглядом.

— Вера Дмитриевна, — произнёс он с лёгким поклоном, не вставая. — Садитесь. Я получил вашу записку. Признаться, был невероятно удивлён и заинтригован. Что привело вас ко мне?

— Благодарю вас, — сдержанно кивнула я, усаживаясь в скрипучее кресло.

Прищурившись, я наблюдала за его реакцией. Господин Мейерс смотрел на меня как на диковинку. И при этом в голосе его чувствовалось какое-то мерзкое снисхождение. Но он не выглядел как человек, которого моё появление удивило невероятно. Так что едва ли он стоял за убийством Веры.

— Нынче утром ко мне заходил полицмейстер. Передал вот это... — вытащив из ридикюля вчетверо сложенный листок, я протянула его стряпчему.

Тот взял и прошёлся беглым взглядом. Дочитав, хмыкнул и посмотрел на меня.

— Ничего удивительного, Вера Дмитриевна. Как я и говорил, ваше прошение будет отклонено. Только напрасно уплатили мне за его составление. А ведь я вас предупреждал... — растянув губы в улыбке, пожурил меня господин Мейерс.

Вот как.

Значит, это Вера настояла, чтобы было составлено и отправлено безнадёжное прошение. И даже заплатила, а ведь с финансами у неё всё обстояло печально.

Очень и очень любопытно.

— Вера Дмитриевна, — господин Мейерс вздохнул и поправил пенсне. — Позволите быть с вами откровенным? Я вам только добра желаю, как никак, ещё вашего батюшку покойного знал.

Механически кивнув, я сделала мысленно очередную зарубку. Отец мёртв.

— Предложение господина Аксакова — ваш единственный шанс не угодить в долговую яму. Степан Михайлович к вам со всей душой ведь.

Пришлось приложить усилие, чтобы брови не взлетели на лоб, а глаза не округлились. Как чудесно, что стряпчий сватает меня за жениха. Невольно я хрустнула суставами. Осуществить задуманное и не вызвать ни у кого подозрений стало теперь ещё сложнее.

— Конечно, господин Мейерс, — с самой любезной улыбкой согласилась я. — Степан Михайлович как раз заезжал утром, передал радостную весть, что прошение на заключение брака удовлетворили. Я как раз по этому поводу напросилась к вам.

Глава 10

Я так спешила изучить список кредиторов, что с трудом заставила себя отойти на несколько улиц от конторы Мейерса. Не хотела, чтобы, выглянув ненароком в окно, он или его помощник меня заметили.

Я ожидала этого, но всё равно расстроилась, увидев, что список был очень длинным. В нём значилось двадцать одно имя — настоящая катастрофа! Застыв посреди оживлённой улицы, я заскользила по строчкам торопливым взглядом. Прочитала раз, другой, третий... Вновь прошлась по всему списку и удовлетворённо хмыкнула, встретив имя жениха!

Я подозревала, что маниакальное упорство Степана жениться на Вере вызвано желанием обскакать остальных кредиторов и первым получить те жалкие крохи, что остались от имущества. Я не разбиралась, конечно, в местных законах, но подозревала, что банкротство не сильно отличалось. Должны были существовать очереди кредиторов, чтобы все получили положенное в свой черёд.

И теперь, когда моя догадка подтвердилась, мотивы, что лежали за действиями Степана, стали чуть более понятны.

Удовлетворив первый порыв любопытства, я аккуратно свернула список и заспешила домой. Надо бы выяснить, есть ли у Веры или её мужа банковская ячейка. Стоило уточнить у стряпчего, пока была возможность, но наше общение с ним как-то не задалось. Господина Мейерса я нашла весьма отталкивающим.

Интересно, возможно ли сменить стряпчего?..

Вернувшись домой, я отмахнулась от причитаний и вопросов Глафиры, зашла в кабинет Игната и заперлась изнутри. Итак, список я получила, но какой ценой? Ждать ли неурочного визита женишка? Как скоро стряпчий ему обо всём доложит?..

Вздохнув, я начала изучать лист кредиторов уже более пристально. Напротив пятнадцати фамилий значились не очень крупные суммы — по сравнению с остальными. Четверым Щербаковы задолжали гораздо больше, и среди них как раз Степан. Но ещё двое выбивались существенно. Первым значился ломбард купца первой гильдии Гецеля Шора, а вторым — граф Александр Николаевич Волынский.

Любопытно, что же такого связывало графа с лавкой Щербаковых? Никак не получалось представить дворянина, который решил вложиться в сомнительное дело по продаже мыла и парфюмерных масел. Зато я прекрасно могла вообразить сотню инвестиций, гораздо более подходящих для человека его среды.

Что же.

Выбирая между сомнительным графом и еврейским ростовщиком, я решила начать с первого. Глафиру я нашла в гостиной.

— Ты уже походила по соседям, поспрашивала, не хочет ли кто-нибудь купить у нас продукты?

Она захлопала глазами, смотря на меня как на привидение.

— Дак, когда бы мне успеть, барыня...

— Чего ты тогда ждёшь? — прищурившись, я посмотрела на неё. — Ступай прямо сейчас. Но перед тем скажи, где сложены вещи моего покойного мужа?

— В чулане, где ж ещё... — и она махнула рукой в сторону коридора. — А чего хотите-то, барыня?

— С этим я сама разберусь, — строго отозвалась я. — А ты займись тем, что я сказала.

Вид у Глаши был такой, словно я её отправила на эшафот. Ну, ничего. Судя по всему, она женщина смекалистая, скоро поймёт, что может и себе в карман часть денег класть, так, глядишь, рвения прибавится.

Я же отправилась на поиски чулана, который нашёлся в самом конце коридора, рядом с кухней. Вещей у Игната было не так много, они поместились в один угол. Не могу сказать, что планировала найти что-то конкретное, скорее просто хотела осмотреться, пощупать своими руками, обыскать карманы... В них могла заваляться какая-нибудь мелочь. И действительно, тайных посланий или записок я не нашла, но зато разжилась приличной горстью монет. Здесь копейка, там копейка, может, и на извозчика хватит.

В списке кредиторов был указан адрес каждого, и я не представляла, как доберусь до них, если не смогу нанять экипаж.

С добычей я вернулась в гостиную и села на скрипучую, потрёпанную софу. Одежда была невероятно неудобной, от усилий я вся взмокла, и ноги с непривычки гудели так, словно я прошла не меньше десяти километров.

Ситуация, конечно, была такой, что и врагу не пожелаешь. Долги, долги, бесконечные долги... Я хотела встретиться с двумя кредиторами и попросить об отсрочке. А ещё рассказать о поползновениях Степана. Быть может, кому-то из них захочется прижать ушлого пройдоху, намеренного влезть в делёж имущества без очереди.

В постановлении, что передал мне полицмейстер, был указан адрес, по которому располагалась лавка. Насколько я могла судить, находилось место рядом с Бульварным кольцом, в самом центре. Скорее всего, Щербаковым принадлежало не только здание, но и земля под ним, а земля всегда ценилась невероятно высоко.

Но чем больше я думала об этом, тем сильнее меня терзал червячок сомнения. Неужели Степан затеял свадьбу ради призрачного шанса претендовать на землю и остатки лавки? И готов был ради этого жениться на женщине с подмоченной репутацией, которая находилась под следствием?..

Как-то не укладывалось в голове, мотивация казалась слабоватой.

Я откинулась на спинку софы и прикрыла глаза, лениво думая, что дождусь возвращения Глафиры и отправлюсь на встречу с графом Волынским, самым крупным кредитором Щербаковых. Или хотя бы попытаюсь с ним встретиться...

Что я могла ему предложить, правда? Свои знания и умения в печатном деле? Я возглавляла редакцию очень популярного журнала о женщинах и для женщин, но это было актуально в двадцать первом веке, а не в 1891 году... Я понятия не имела, могу ли я устроиться на работу, но подозревала, что гувернанткой меня вряд ли возьмут — опять же, учитывая репутацию Веры, а в какой-нибудь работный дом мне не очень хотелось...

Быть может, податься в машинистки? Надо же как-то зарабатывать деньги...

Но для начала хорошо бы спастись от жениха...

Я сама не заметила, как уснула. Наверное, сказались и усталость, и общее утомление организма, и последствия неудачного отравления. Всё же тело Веры подвергалось огромному стрессу, а моя неуёмная утренняя деятельность всё только усугубила.

Глава 11

Наверное, за ночь моё сознание слегка прояснилось, потому что утром я поняла, что должна сделать в первую очередь, если хочу со всем разобраться.

Глафиру я нашла на кухне, в компании Сони, которая заправляла готовкой. Обе женщины недовольно бубнили — я слышала их голоса из коридора — а при моём появлении замолчали. Когда я вошла, они перебирали свёртки и коробки на длинном массивном столе.

— Степан Михалыч ничего не прислали-с, — сообщила Глафира, поджав губы. — А раньше каждый денёчек о нас, горемычных, справлялся.

— Очень хорошо, — отчеканила я, но затем вспомнила о своём плане и смягчила голос. — Глаша, помоги мне переодеться.

Если она удивилась просьбе, то никак не показала. С видом оскорблённой невинности прошла за мной в спальню. Там я крепко подпёрла дверь и повернулась к ней. Вздохнула, собираясь с силами, и произнесла.

— Глафира, я должна тебе кое в чём признаться.

Задохнувшись, она всплеснула руками и прижала к щекам ладони.

— Барыня, родненькая, помираете никак?

— Нет, что ты... — я даже не поморщилась, умудрившись привыкнуть к её завываниям за один день. — Дело в том, что я решила навсегда бросить пить...

— Счастье какое!

— ... потому что начала терять память, — договорила и посмотрела ей прямо в глаза.

Глафира, моргая, пялилась на меня в ответ.

— Как — терять память? — ошалело переспросила она. — Меня же вы помните?..

— А где могилки родителей — нет, — бросила я наугад.

— Ой, барыня, горе-то какое! — она начала раскачиваться, причитая.

Я стоически крепилась и пережидала, пока схлынет основной поток. Эта мысль пришла ко мне во сне, потому что проснулась я с чётким осознанием, что мне нужен человек, которому я могу задавать вопросы. Сама я не справлялась. Жить без памяти Веры — невыносимо. Ориентироваться в мире — невозможно. А мне ведь надо как-то избавиться от жениха, разобраться с обвинениями, придумать, как вообще дальше быть...

Вот и решила заполучить Глафиру в союзники. Правду я раскрыть не могла, а алкоголизм Веры пришёлся как нельзя кстати.

— Горемычная вы моя, барынька... — Глаша вздохнула. — И правда, ну её, горькую, эк вас крутило и давеча ночью, и нынче... Да и на лицо хуже стали, раньше-то какая красавица были, тоненькая как берёзка, кожа белая-белая, как снег... Мужики проклятые, все беды от них! — мрачно заключила она, потом забожилась, перекрестилась и посмотрела на меня. — Я вам помогу, барыня, всё-всё про вас знаю, вы спрашиваете, ежели чего!

Одержав крошечную победу, я подавила улыбку и вздохнула.

— Расскажи, где могилы родителей...

Выяснять семейный статус Веры мне представлялось делом первостепенной важности. Выяснилось, что она сирота. Отца лишилась давно, матери — три года назад. Подруги были, но куда-то потерялись, когда Игнат угодил в подозреваемые по делу об убийстве.

— Немудрено, что к бутылке стали прикладываться. О покойниках нельзя плохо, но муж ваш — сущее наказание. Промотал приданое подчистую, всё в авантюры эти влезал, икпирименты ставил...

— Эксперименты? — нахмурилась я. — Какие же?

— Да с мылом проклятущим! — в сердцах бросила Глафира. — Уж нашто оно ему сдалось! Того намешает, сего намешает, а на деле — болотная жижа. Неужто не помните? Уж как вы убивались, в ногах у него валялись, просили в долги не влезать, всем ведь должен был, всем!

— Помню, помню... — скорбно покивала я.

В какой-то момент, когда голова уже начала пухнуть от сведений, я остановила причитания Глафиры.

— Пора и впрямь умываться и собираться. Я нынче к графу Волынскому собираюсь.

— Ирод! — тут же вскинулась Глаша. — Ирод окаянный, проклятущий. Иуда! И карты его, и игрища такие — да будь они все прокляты! Бедный барин, слаб был человек...

Значит, Игнат, помимо всего прочего, ещё был заядлым игроком в карты.

Вот и прояснилось, что же могло связывать графа и купца, и как появился тот долг.

Карты.

Вздохнув, я поднялась с кровати и прошла в смежную комнатку. Водопровод в доходном доме отсутствовал несмотря на 1891 год, потому умываться и справлять остальные естественные потребности приходилось без него.

Позавтракала я овсянкой на воде и куском чёрного хлеба с маслом. Глафира, явно обрадованная моим обещанием не притрагиваться к бутылке, даже не ворчала насчёт скудной трапезы.

Она же и подсказала мне адрес, по которому можно найти графа Волынского, и отдала деньги. Накануне она сбыла кому-то излишки продуктов, и сегодня я могла нанять извозчика. Я не стала спрашивать, сколько точно она продала и по какой цене. Приворовывает — и, пожалуйста. Её помощь была неоценима, пара копеек моему финансовому положению не навредят.

Волнуясь, я вновь вышла на улицу, выбрав ту же одежду, что и накануне. Как оказалось — и я даже не удивилась — это были едва ли не единственные приличные вещи, которые можно было надеть «в свет».

Извозчика удалось поймать со второй попытки, я даже поторговалась с «ванькой» на двуколке. Он заломил цену и упирался, что везти далеко, а я же как тигрица билась за каждую копейку.

Если женишок Степан решил в качестве наказания или предупреждения перекрыть поток продуктов, то вскоре я лишусь и этого слабого источника доходов. Не следовало сорить деньгами.

Наконец, мы сошлись, я забралась внутрь, и двуколка тронулась. Кататься по неровной мостовой — то ещё удовольствием. Мы подпрыгивали на каждом бугре, и я то и дело стучала зубами. Извозчик поглядывал на меня встревоженно.

— Да вы как в первый раз, барыня... — пробормотал он, устав от моих коротких вздохов.

На него бы посмотрела!

А ехать оказалось не так долго, как он меня убеждал, хотя каждая минута тянулась как вечность. Но, наконец, эта пытка закончилась, и мы приехали.

Дом, к которому я направлялась, не был дворцом, но и «просто особняком» язык не поворачивался назвать. В два этажа, с чёткой, строго симметричной архитектурой. Узкие высокие окна с изящными наличниками, парадное крыльцо, ухоженный палисадник и аккуратно утоптанная дорожка от кованых ворот до входа.

Глава 12

Вновь пришлось потратиться на пролётку. Пешком до Хитровки идти я была не готова ни морально, ни физически. Даже если бы и знала, в каком направлении двигаться. А уж оказаться в тех краях в одиночку, без свидетелей, — идея, мягко говоря, так себе.

Пролётка подпрыгивала на ухабах, везя меня всё дальше от более или менее респектабельных улиц. Чем ближе к Хитровке, тем гуще становились запахи и подозрительнее — взгляды прохожих.

Про Хитровку я, разумеется, читала. Ещё в той, другой жизни. Воровские притоны, подпольные конторы, менялы и ростовщики, промышлявшие в обход закона. Оставалось только гадать, что за человеком был Игнат Щербаков, покойный муж Веры, да как он дошёл до такой жизни.

Пролётка остановилась на углу, где-то посередине между относительно приличным местом и улицей, на которую не следовало соваться. Здесь же я увидела будку городового. Он окинул подозрительным взглядом экипаж, а когда показалась я, его брови взлетели на лоб.

— Убирайтесь отсюдова поскорее, барыня, — пожелал извозчик.

Я хмыкнула. Была бы моя воля — ноги бы моей здесь не было.

Ориентируясь по вывескам и номерам домов, я перешла на сторону, где стояла будка городового, который по-прежнему провожал меня удивлённо-подозрительным взглядом. За спиной начинался уже совсем другой мир: я слышала и детские крики, и отборную брань, и горячие споры.

Из узкого проулка неспешно вышли двое — настоящие щёголи. Один в узком алом фраке, отороченном атласом, с тростью, которую он эффектно крутил в пальцах, будто шпагу. Рожа у него была самая настоящая бандитская, рзбойничая. Второй, помоложе, носил узкие брюки с лампасами, короткий бархатный пиджак и пёструю косынку, небрежно повязанную на шею. Он щёлкал зубочисткой, изредка стреляя глазами по сторонам, как охотник в засаде.

Они переглянулись, разглядывая меня с издёвкой и интересом. Один даже учтиво насмешливо кивнул, и оба растворились в тени, словно их сюда только ветром надуло.

Мотнув головой, я поспешно прошла вперёд, обогнула будку городового и застыла, подойдя к нужному дому. Двери и окна были заколочены досками, вывеска с именем ростовщика наполовину сбита, так, что с трудом угадывалась фамилия.

— Что, барышня, ищете кого? — раздалось у меня за спиной.

Ко мне подошёл грузный городовой с раскрасневшимся лицом. На поясе у него болталась дубинка.

— Здесь контора была. Ростовщика, — кивнула я на заколоченную дверь.

Мужчина хмыкнул, сплюнул в сторону и окинул здание скучающим взглядом.

— Нету его. Выселили.

— Как это — выселили?

— А вот так. Он же еврей. За черту оседлости отправили, — ответил он, как будто это всё объясняло. — Что за дело-то у вас к нему? Вроде вы барынька приличная, — городовой прошёлся взглядом по моему платью и вернулся к лицу.

— Старый долг, — сдержанно сказала я.

— А-а-а-а, — мужчина поправил фуражку и махнул рукой. — Ну, дело прошлое это. Считайте, и не было долга. Кто в карты у вас проигрался? Отец? Брат?

— Муж, — отозвалась я и шагнула в сторону, намереваясь уйти.

— Вот дурак, при такой-то бабе в карты играть! Ну, дай бог, чтоб вас не проиграл.

— Уже не проиграет, — сказала я с непонятным злорадством. — Он умер.

Развернулась и поспешно зашагала прочь, не став дожидаться ответа, но чувствуя, как взгляд городового сверлил мне спину. Спустя десяток шагов боковым зрением вновь заметила тех двух щёголей. Они стояли на узком тротуаре и по-прежнему зыркали по сторонам.

Машинально я притянула сумочку поближе, а потом махнула рукой. Красть у меня всё равно нечего. Ни украшений, ни денег. Так, копейки за извозчика.

Я уже собиралась свернуть в сторону от Хитровки, как вдруг позади раздался топот, крики и чей-то сдавленный визг.

— Держи его, щенка воровского! — заорал хриплый голос.

Мгновение спустя в меня с размаху влетел худющий мальчишка лет десяти, в рваном пиджаке на два размера больше. Он едва не сбил меня с ног, я пошатнулась и чудом не упала. От столкновения его отбросило на грязную мостовую. Валяясь у меня в ногах, мальчишка сжал край моей юбки и, задохнувшись, прохрипел:

— Помогите…

Пока я моргала, налетели двое краснолицых мужиков, с руганью и тяжёлыми сапогами. Один уже потянулся к мальцу.

— Вот ты где, падаль!

Не знаю, какой глубоко спящий во мне инстинкт сработал, но спустя мгновение я кинулась на мужика едва ли не с кулаками.

— Вы что удумали?! Мальчишке плохо стало, он лежал здесь, когда я подошла!

Тот озадаченно почесал затылок.

— Да на нём клейма ставить негде. Разыгрывает тут представление для таких малахольных, как вы! — ощерился мужик, пытаясь обойти меня.

Я не дала и шагнула вперёд.

— Оставьте мальчика в покое, он не тот, кого вы ищете!

— Не лезь не в своё дело!

— Что здесь творится?!

Наши громкие голоса привлекли толпу случайных зевак. Я заметила вдалеке и городового. Шумно, тучно дыша, он медленно поднимался в гору. Кто-то завыл, что обижают сироту, на мужиков стали косо поглядывать, завязался ожесточённый спор. А увидев полицейского, незадачливые преследователи предпочли тихо раствориться во всеобщем хаосе.

— Благодарствую, барыня! — мальчишка шмыгнул носом, прижался к моей юбке и был таков.

И лишь когда я сумела протолкнуться сквозь толпу и отошла подальше от Хитровки, чтобы поймать извозчика, я поняла, что кто-то — вероятно, малец — острым лезвием срезал дно моего ридикюля и выгреб из него всю мелочь.

Дура, что ещё сказать.

Полезла с представлениями и морали и нравственности из XXI века в век XIX и получила щелчок по носу. Было не столько жаль денег, сколько обидно и досадно. Там немного оставалось, может, на две поездки с извозчиком, но теперь придётся добираться до дома пешком...

Путь занял два с половиной часа. Вдобавок ко всему я немного заблудилась, сделала лишний крюк и натёрла ноги неудобной обувью, которая не была приспособлена для долгих прогулок.

Глава 13

Поскольку обсуждать Степана и мои дела в прихожей и с открытой дверью было не с руки, я пригласила незваных гостей в квартиру. Бедная Глафира посерела лицом, подумав, что у её барыня началась белая горячка. Она попыталась слабо возразить, мол, не в столовой их принимать, а хотя бы на кухне, но я, прекрасно помня ту облезлую столовую, от неё отмахнулась.

Мужик постарше с кустистыми тёмными бровями представился Барином, а нарядный щёголь — Артистом.

— А крестильные имена у вас есть? — поинтересовалась я, усаживаясь вместе с ними за стол. — Я к прозвищам не привыкла.

— Есть, да не про вашу честь, — огрызнулся тот, что помоложе.

— А ну, цыц! — прикрикнул на него Барин и посмотрел на меня. — Имена при крещении нам всяко давали, но вам они без надобности. Лучше так.

Закатив глаза, я вздохнула и кивнула.

Глафира с видом Марии-Антуанетты, идущей на казнь, постелили скатерть и принялась расставлять чайный сервиз. Оба мужчины с любопытством разглядывали скупую обстановку, кричавшую о бедности громче любых слов. Мальчишка так вертел головой, что отец — Барин — не выдержал и отправил его на кухню, велев сидеть смирно да помалкивать.

Глафира только схватилась за сердце, но даже говорить ничего не стала. Наверное, уже смирилась. Она принесла ещё хлеба, масла, варенья, сыра и колбасы, и мужчины принялись мастерить бутерброды. Чай они прихлёбывали шумно, с удовольствием. Макали в него кусковой сахар и явно наслаждались.

— Эх, водки бы, — мечтательно вздохнул Артист, но присмирил под тяжёлым взглядом Барина.

— Так кто вам досаждает, барыня? — деловито спросил он, подвинув к себе кружку.

— Степан Михайлович Аксаков. Купец. Вы его знаете? — с надеждой я посмотрела ему в глаза.

Тёмно-голубые, почти синие. Я бы назвала их красивыми — да вот только не удавалось забыть об остальном.

— Ага, конечно. Барин, поди, каждого купчишку знает, — фыркнул молодой щёголь.

— Закрой рот, — мрачно бросил ему мужчина постарше, и тот как-то съёжился и примолк. Затем посмотрел на меня. — Кто таков? Как сыскать?

Губы пересохли от волнения, и я их облизала.

— Адрес скажу, — он был указан в списке кредиторов. — Купец он.

— И чего же вам сделал этот купец? — с нехорошим подозрением в голосе Барин продолжал вести допрос.

— Замуж силком берёт, — смысла врать я не видела.

— Вот те раз! — оживился Артист, а его, так сказать, коллега, наоборот, посмурнел.

— На мокруху подписываться не стану. Мы воры, честные воры, а не убивцы, — мрачно отрезал Барин.

— Да вы что! — возмутилась я. — Мне бы его только припугнуть! Чтобы хоть на время забыл ко мне дорогу.

Барин вздохнул и провёл пятернёй по тёмным волосам, закинув их на затылок.

— Васька, шельмец, последний у меня остался. Мать его и трёх дитятей год назад схоронил. Тиф проклятый. Хочу, чтоб учиться пошёл, а он нагляделся да ворует... — и такое горькое отчаяние прорезалось в голосе сурового мужчины, что мне сделалось не по себе.

Но стала понятнее причина, толкнувшая его прийти сюда и согласиться на мою, в общем-то, немаленькую просьбу.

— Ладно, чёрт с ним, — откашлявшись, заговорил Барин прежним голосом. — С купцом потолкуем, давайте адрес, барыня.

Когда я поднялась из-за стола, почувствовала на себе его тяжёлый, немигающий взгляд. Быстро сходив в кабинет и вернувшись, я по памяти продиктовала ему название улицы и номер дома, где жил Степан.

— Купец, говорите? — едва услышав адрес, оскалился Артист, обнажив белые, но местами отсутствующие зубы.

— Что-то не так? — спросила я, переводя взгляд с него на Барина.

Тот уже поднялся из-за стола, готовясь уходить.

— Купцы в другом месте обитаются. А там все больше картёжники да наш брат, — сказал он, лицо его приняло задумчивое выражение. — Поглядим. Как сделаем — доложим. А нынче пора и честь знать.

Ни секунды не сомневаясь, что Артист пойдёт следом, Барин вышел в коридор. Позвал сына и уже в самых дверях обернулся.

— А вы, стало быть, не замужем, раз жених надоедает?

— Овдовела недавно, — осторожно ответила я и заметила, как синие глаза мужчины вспыхнули интересом.

— Да-а-а, это дело такое... — философски вздохнул он. — А вы как, и вовсе замуж не хотите, али на этого Степана глядеть тошно?

Я так опешила, что чуть воздухом не подавилась. Оба — и Артист, и Васька — на своего главаря и отца смотрели вытаращенными глазами.

— Честно говоря, как будто бы больше замуж вообще не хочу.

— Ну, это вы напрасно, — пожурил меня Барин. — Баба вы молодая, справная. Я б вас засватал. Вы не глядите, что с Хитровки, у меня имущество имеется, гроши в наличии...

Всю степень моего изумления было не описать. С трудом я сглотнула все застрявшие в горле слова и кое-как пискнула.

— Б-благодарю, конечно, за комплимент... но я пока одна... как-нибудь.

— Негоже справной бабе одной куковать. Ну, ништо. Ещё одумаетесь, — подмигнув мне на прощание и оскалившись в сторону Глафиры, Барин схватил онемевшего от изумления сына за шею, и все втроём они покинули прихожую.

Я тотчас бросилась к окну. И как знала: снаружи их поджидала разухабистая, многочисленная толпа. Барин, Артист и Васька нырнули в неё, едва сойдя с крыльца дома, и люди подхватили их, понесли дальше вниз по улице. Я же застыла на месте, прислоняясь горячим лбом к прохладному стеклу.

— Барыня, что же вы натворили... кого в дом позвали... — завела Глафира свои любимые причитания, остановившись в дверях. — Вас саму никто не станет принимать...

Я дёрнула плечом и промолчала. Как я поняла, Веру и её мужа светскими визитами и приглашениями и так не баловали. Немногочисленные подруги отвернулись, когда по Москве поползли слухи о подозрениях в отношении Игната. Самыми близкими людьми являлись кредиторы да Степан, у которого, я так подозревала, было не только второе, но и третье дно.

Вскользь брошенная хитровцами реплика в очередной раз заставила меня насторожиться: приличные купцы в том районе не жили.

Глава 14

Я трижды перечитала письмо от начала и до конца, продираясь сквозь витиеватый слог и вирши графа Волынского. Суть сводилась к следующему: с покойным Игнатом они в расчёте! Никаких требований или претензий он к вдове не имеет.

Пришлось пройти в гостиную, присесть на обветшалую софу и перечитать в четвёртый раз, потому что написанное звучало как фантастика.

Как граф мог не иметь претензий, когда я сама видела список кредиторов? Долг к нему был непомерным! Я ещё слабо разбиралась в местных ценах, но примерно представляла, что на эту сумму средняя семья могла безбедно прожить год.

Лист, который выдал мне стряпчий, считался официальным документом, он был визирован, на нём стояла дата. Нехитрые расчёты подсказали, что список был составлен примерно за неделю до момента, как жизнь семейства Щербаковых полетела под откос. То есть за неделю до трагедии, произошедшей с клиенткой лавки.

Каким образом долг мог быть выплачен? Откуда Игнат нашёл бы деньги? В документы стряпчего закралась ошибка? Он забыл вычеркнуть сумму, которая в несколько раз превышала все прочие?.. Почему это вскрылось только сейчас, за все месяцы господин Мейер не потрудился сверить кредиторов покойного Щербакова?..

Да что здесь вообще творилось?..

— Барыня, голубушка, на вас лица нет... — донёсся до меня взволнованная шёпот Глафиры.

Она стояла в дверях и прижимала ко рту край фартука, смотря на меня с неподдельным испугом.

— Что приключилось-то?..

— Сама не понимаю, — искренне отозвалась я.

Весь завтрак, который состоял из овсянки, чёрного хлеба и несладкого чая, я пыталась решить, что делать с письмом графа Волынского. Искать повторной встречи и потребовать объяснений? Отправиться к господину Мейеру и также поинтересоваться, почему он недобросовестно выполняет обязанности стряпчего? Забыть главного кредитора Игната как страшный сон и сосредоточиться на делах насущных: придумать, как заработать денег, понять, наконец, что от меня нужно Степану? Окончательно отвадить жениха?..

Жаль, нельзя было разорваться!

— Глафира, — позвала я после завтрака, когда женщина пришла забрать со стола тарелки. — Ты только не пугайся, я снова запамятовала... А давно мы со Степаном Михайловичем знакомы?

Глаша вздохнула и бросила на меня взгляд, полный сочувствия. Его я стерпела молча, не став делать замечание.

— Дак полгодочка, не больше... — она наморщила лоб, припоминая. — Хотя нет, брешу! Пятый месяц пошёл! На Святую Пасху его вы в первый раз в дом позвали.

И вот ещё одно странное совпадение в копилочку всех остальных.

— Если я хочу с полицмейстером повидаться, куда мне нужно ехать?

Глафира сперва оторопело заморгала, потом принялась энергично махать руками.

— Барыня, да Господь с вами, зачем собрались на поклон к нему? Сам не трогает — и нехай!

Семью Щербаковых со всех сторон окружали неприятности и подозрительные личности. Прятать голову в песок, изображая страуса, — это путь в никуда.

— Я не на поклон. Хочу по делу с ним поговорить.

— Станет он вас слушать! — фыркнула Глаша. — Только и умеет, что облизываться на бабу, как кот на сметану.

В целом это ёмкое сравнение как нельзя лучше характеризовало полицмейстера. Я с трудом удержалась от смешка.

— Ну, и на такого управа найдётся, — принялась размышлять. — Не единственный же он полицмейстер во всей Москве. У него начальство есть.

— Ой, да то начальство... — крякнув, Глафира пренебрежительно махнула рукой.

— Выбирать не приходится, — сказала я строго. — Напомни лучше адрес.

К полицмейстеру я надела те же самые юбку и блузу, которые уже носила вчера и позавчера. Глафира ночью успела постирать нижнюю одежду, так что рубашка и подъюбник были свежими. Вопрос с нарядами Веры стоял остро, но лишних денег не было. Вообще никаких денег не было, поэтому придётся носить то, что есть.

— Эх вы, барыня, схуднули малёк, — заметила Глафира, помогая затянуть корсет. — Вон, крючок зацепить смогла, к которому давно не прикасалась.

— Правда? — удивилась я.

Если вначале я планировала внедрить какие-нибудь лёгкие упражнения по утрам, растяжку, например, или гимнастику, то уже к третьему дню подобные мысли из головы выветрились. Проблемы разрастались словно снежный ком, ужинать бы успевать, какие уж занятия. Но поскольку я постоянно бывала занята, то и о тяге к выпивке вспоминать было некогда. После самого первого вечера подобные приступы не повторялись, а горло и грудь не жгла неутолимая жажда.

На извозчика до здания городовой полиции я потратила копейки, которые накануне вернули Барин и Артист. Как могла, Глафира объяснила, куда мне нужно доехать и кого спросить, но всей структуры управления она, конечно же, не знала, так что придётся разбираться на месте.

Не в первый раз.

Пролётка остановилась напротив двухэтажного дома из красного кирпича. Над тяжёлыми массивными дверьми висела медная табличка, начищенная до зеркального блеска, и герб города. С двух сторон стояли мужчины в форменных сюртуках. Они посмотрели на меня, когда я подошла, оглядели с ног до головы, прошлись по одежде, шляпке, вуали и крошечному ридикюлю.

— Вы по делу, сударыня?

— К полицмейстеру Ивану Ефимовичу.

Они переглянулись, но пропустили меня, открыв дверь.

Вестибюль оказался полутёмным и прохладным помещением. Вдоль стен стояли дубовые скамьи, на которых сидели ожидающие: купцы, просители, один пьяный мужик и молодая женщина с носом и глазами на мокром месте. У стойки секретаря высилась кипа бумаг, я заметила чернильницы и штемпели. Дальше с правой стороны широкая лестница с коваными перилами вела на второй этаж, где располагались кабинеты чинов. Оттуда доносились голоса, звяканье ключей и шаги по паркету.

Я стояла у порога, не решаясь пройти дальше. Собрав всю уверенность, подошла к ближайшему секретарю и произнесла.

— Мне бы к полицмейстеру Ивану Ефимовичу. По делу Щербакова.

Мужчина оторвался от бумаг, смерил меня взглядом снизу вверх. Наконец, равнодушно хмыкнул и, ничего не спросив, махнул рукой в сторону лестницы:

Глава 15

— Мне бы с делом ознакомиться, Иван Ефимович.

Начать решила с малого.

Но даже это вызвало у полицмейстера раздражённое кряхтение.

— Зачем вам? — бросил он грубо.

Его вопрос ввёл меня в ступор. Я глупо заморгала, ничуть не притворяясь. Действительно, с чего бы мне интересоваться материалами дела, по которому мой муж обвиняется в убийстве, а я имею очень расплывчатый статус.

— Хочу понимать, — постаралась ответить коротко, чтобы не выдать голосом охватившего меня брезгливого недоумения.

— Стряпчий за вас всё уже прочитал, Вера Дмитриевна. Вам-то зачем голову забивать? — полицмейстер подёргал себя за усы, явно наслаждаясь тем, что я просила его о чём-то.

Кажется, на службу он пошёл не за тем, чтобы помогать простым людям в их бедах.

— У господина Мейера очень много забот и без меня.

Полицмейстер усмехнулся и подмигнул мне, словно мы с ним разделили какую-то тайну.

— Так и говорите, Вера Дмитриевна, денег нет ему платить за услуги. Поиздержались вы. А то напустили туману... — радуясь своей потрясающей смекалке и догадке, полицмейстер, наконец, соизволил подняться с места и подойти к стопке папок, что угрожающе возвышалась над полом.

Безошибочным чутьём определив в ней нужную, он весьма ловко вытащил её, не обрушив конструкции, и со шлепком положил на стол передо мной.

— Изучайте. Только поспешите, я весьма занят, — надув щёки, небрежно бросил он.

Хорошо, что я уже немного научилась и привыкла держать лицо, поэтому полицмейстер не увидел мою ехидную усмешку. Папка по делу Щербаковых оказалась до огорчения тонкой. В ней обнаружилось всего несколько листков, которые я успела изучить за пару минут. По сути, всё уже было мне известно из постановления, которое полицмейстер принёс в самое первое утро в этом мире.

Добавилось лишь пара деталей. Покупательница приобретала изделия лавки Щербаковых далеко не впервые, она являлась постоянным клиентом и раз в месяц оставляла кругленькую сумму в магазине. Её горничная утверждала, что барыня не терпела новых ароматов и вкусов, пользовалась одним и тем же мылом и маслом. Но в вечер перед своей смертью принесла кое-что новое, чем немало удивила прислугу. Горничная даже решилась спросить, и хозяйка рассказала, что купец Игнат Щербаков подарил ей новое, особенное мыло, над которым он трудился в последние недели.

А наутро барыню нашли мёртвой в собственной постели, по всей коже расползались уродливые пятна. Горничная тут же припомнила, что накануне хозяйка вернулась с новым мылом... А ещё божилась, что других странностей не замечала и сама потом доела то, что подавали барыне на ужин.

— А кухарку проверили? — спросила я вполголоса, рассуждая сама с собой.

Но полицмейстер услышал и вскинулся.

— Что вы там бормочете? — неприятным голосом спросил он.

— Любопытствую, проверяли ли вы кухарку? — повторила я громче, выдержав его недовольный взгляд.

— Считаете себя самой умной, Вера Дмитриевна? — ощерился он.

— Нет, — честно ответила я. — Но обвинение выдвинуто серьёзное. И я буду отстаивать свою невиновность и непричастность до самого конца.

— Вы-то тут при чём? — полицмейстер пренебрежительно махнул рукой. — Виноват ваш муж. Тут и доказывать нечего. С чего бы ему такой совершить, коли была у него душа чиста?

Иван Ефимович довольно крякнул и постучал себя пальцем по лбу: мол, тут понимать надо. У меня руки зачесались тоже постучать его чем-нибудь по лбу. Тяжёлым, как чугунная сковородка. Пришлось сжать и разжать кулаки и прижать ладони к подолу юбки на коленях.

Доказательства поражали своей глубиной.

— А ничего, что это произошло спустя почти три месяца? — ядовито поинтересовалась я. — И муж осознал бесполезность попыток обелить своё имя? Кроме того, он загнал нас в долговую яму. Я видела список кредиторов — он огромный. Именно это повлияло на решение Игната... а не ваши беспочвенные обвинения.

Под конец я уже не говорила, а шипела. Ладони сводило судорогой от желания хорошенько стукнуть полицмейстера. Один взгляд на его довольную, сытую рожу вызывал у меня дрожь отвращения.

— Что вы себе позволяете, сударыня! — вскинулся он. — Вы не в том положении, чтобы дерзить.

— Я лишь задала вопрос, — отчеканила я. — Как вину мужа может доказывать его поступок, совершённый от осознания, что он — банкрот, а мы — разорены? Вы опечатали лавку, забрали дело, которое кормило нашу семью.

— Мы опечатали место, где ваш супруг, сударыня, отнял жизнь благородной дамы! — не на шутку завёлся Иван Ефимович, повысив голос.

— Так вы кухарку проверили? — очень тихо спросила я, чтобы вопрос стал для него ушатом ледяной воды.

Так и случилось. Полицмейстер моргал, жалко хватая ртом воздух. Как есть, выброшенная на берег рыба.

— Чего?.. — задыхаясь, переспросил он.

— Зачем мужу травить постоянную покупательницу? Её покупка раз в месяц покрывала нашу недельную прибыль.

Я соврала, ведь такие подробности ниоткуда не следовали. Впрочем, полицмейстер, который не озаботился расследованием, этого не заметил.

— Кто ещё желал смерти графини Ожеговой? У неё были враги? Дети, страстно желавшие наследства? Муж? Любовник? Брат? Может, она обижала прислугу? Или что-то иное? — быстро принялась перечислять я.

Полицмейстер хлопал глазами. Какой-то шорох раздался за спиной, но я не обратила внимания, продолжая давить. Подумала, что адъютант пытался прокрасться к двери, чтобы сбежать. Тем более что услышала его задушенный всхлип спустя мгновение.

Иван Ефимович покраснел как варёный рак. Его круглое лицо стало как будто бы ещё одутловатее.

— Вы ничего не расследовали. Нашли на кого повесить вину, и всё. Опорочили честное имя купца третьей гильдии, — припечатала я. — Вот, всё же ответьте мне. Зачем Игнату травить покупательницу? Какая выгода? А чем её отравили, вы хотя бы знаете? Мало ли почему появляются пятна... Может, переела сладостей или апельсинов.

Глава 16

В захламлённый кабинет вошли двое мужчин. Я припомнила едва уловимый шум за спиной и аханье адъютанта. Наверное, они стояли здесь уже какое-то время и подслушали часть разговора.

Багровый полицмейстер с удивительной лёгкостью вскочил на ноги и вытянулся по стойке. Я осталась сидеть, бросая на незваных гостей быстрые взгляды из-под опущенных ресниц. Один — явно начальник толстяка. Он носил мундир такого же цвета, но сидел он на нём совершенно иначе. Поджарый, сухой, лет под шестьдесят, с короткой стрижкой и осанкой, которой могли бы позавидовать юнкера. Черты лица — резкие; нос с горбинкой, узкий подбородок. Начальник, вне сомнений. Лет сорок муштры прошли не зря.

А вот второй…

Я задержала на нём взгляд чуть дольше, чем следовало. Не специально. Просто такое лицо трудно было пропустить. Лет тридцати с небольшим, высокий, широкоплечий, сдержанно элегантный. Волосы — тёмные, аккуратно приглаженные, без излишнего блеска, лицо бледное, чисто выбритое, с резкими скулами и прямым, уверенным подбородком.

Но главное — глаза. Серые, холодные, пронизывающие насквозь, как у тех, кто привык оценивать, приказывать и не сомневаться. Одет мужчина был безупречно: тёмный сюртук идеальной посадки, дорогая сорочка, жилет с серебряной цепочкой часов, аккуратный галстук-аскот*. Не было ни одной детали, которая выдавала бы тщеславие, но каждая вещь говорила о высоком положении.

— Что здесь происходит? — вновь спросил поджарый мужчина постарше. — Крики были слышны в коридоре.

— У сударыни истерика, Ваше превосходительство, — растянул губы в натужную улыбку полицмейстер и развёл руками, заговорщицки подмигнув начальству: мол, что с бабы-дуры возьмёшь. — Вдова она. Муж её сперва покупательницу убил, а потом сам... того... — и он совершенно вульгарно изобразил ладонью характерный жест, проведя по шее.

Видит бог, я не хотела устраивать сцену. Потому и не стала влезать вперёд полицмейстера, всё же начальник обращался к нему. До последнего не собиралась жаловаться, силы были неравны: слово Ивана Ефимовича, сотрудника полиции, и моё слово — разорённой вдовы под следствием.

Но глумление полицмейстера перевесило все прочие доводы рассудка. Я медленно поднялась и развернулась всем корпусам к мужчинам, застывшим в дверях. Дальше они просто не могли протиснуться, проход между горами неразобранных папок, коробок и завалов был очень узким, предназначался для одного человека.

— Не было никакой истерики, Ваше превосходительство, — я понятия не имела, как зовут начальника, поэтому воспользовалась обращением полицмейстера. — Позвольте представиться: Вера Дмитриевна Щербакова, вдова купца Игната Щербакова.

Поджарый старик нахмурил побелённые сединой, кустистые брови, усердно припоминая. Но совершенно очевидно он понятия не имел, кто я такая.

— Я пришла к Ивану Ефимовичу, чтобы ознакомиться с делом против покойного мужа, его обвиняют в убийстве, — торопливо продолжила я, понимая, что времени до взрыва полицмейстера всё меньше и меньше, — и обнаружила, что дело совершенно не расследовалось, а обвинения против невиновного человека довели его до смерти!

За спиной раздалось сипение: это толстяк судорожно хватал ртом воздух, чтобы разразиться бранью.

— Сударыня, — поджарый старик смерил меня уничижительным взглядом, — вы понимаете, о чём говорите? В чём упрекаете человека на государевой службе.

— Судите сами, — я фыркнула, ловко схватила со стола папку и сунула начальнику под горбатый нос. — Четыре месяца расследования, а тут и десятка листов не наберётся. Вы, верно, слышали нашу беседу? Я задавала обыденные вопросы, на которые у Ивана Ефимовича нет ответов. Поэтому да, я прекрасно понимаю, что говорю.

По лицу начальника поползли багровые пятна. Схватив папку, он смял её и метнул в полицмейстера убийственный взгляд.

— Это что такое?! — загремел, сотрясая воздух кулаком и несчастной папкой. — Вы за что жалование получаете? Лишу всех надбавок до конца года!

Ругаясь, мужчина почему-то изредка косился на своего спутника, а вот на полицмейстера смотреть избегал. Впрочем, в бумаги по делу он тоже не вчитывался, сразу после моей жалобы перешёл на крик.

— Да я... да я, Карл Филипович... — кое-как вытолкнул из себя толстяк. Краснота на его лице сменилась нездоровой бледностью. — Лжёт она, напраслину на меня возводит!

Его взгляд также бегал с начальника на незнакомца, который как раз глянул на полицмейстера так, что тот поёжился и подался назад, захлопнув рот.

— Карл Филиппович, подожду вас в коридоре, — произнёс мужчина, ухмыльнулся напоследок, окинул взглядом беспорядок и вышел за дверь.

С его уходом атмосфера лишь накалилась. Начальник стремительно подошёл к Ивану Ефимовичу и схватил за грудки, начал трясти с такой силой, что ткань мундира натянулась и жалобно затрещала.

— Ты, пропитая рожа, будешь ещё меня подставлять?! — бушевал начальник, пока полицмейстер лишь хрипел, а адъютант пытался слиться со стеной.

Я же не знала, куда себя деть.

— Этот шельмец вхож в дом Великого князя! А если он всем станет про московскую полицию рассказывать?! — Карл Филипович продолжал орать, брызжа слюной.

— Ей-богу, я ж не знал, Ваше превосходительство, вот вам крест, — жалко оправдывался полицмейстер.

Вскоре буря затихла. Начальник растерял свой пыл. Он брезгливо разжал руки и вытер ладони о мундир, попутно его пригладил. Насупил кустистые брови так, что они налезли на глаза, и строго зыркнул на Ивана Ефимовича.

— Вот что! Дело чтоб закрыл за неделю! Никаких проволочек, ничего слышать не желаю. Не закроешь — в будку городового отправишься.

Даже не взглянув на меня, начальник резко развернулся, щёлкнув каблуками, и, чеканя шаг, покинул кабинет. Взбешённый полицмейстер посмотрел на меня, едва дождавшись, пока старик скроется в коридоре.

— Ну, благодарю, сударыня, удружили, — прошипел он. — Будьте покойны, к четвергу закрою дело, и от клейма жены убийцы вам уже не отмыться. Это же надо, разорались, когда в отделение явился этот проходимец.

Глава 17

Стыдно ли мне было бежать за экипажем, подхватив юбки и запинаясь из-за неудобных каблуков?

Ничуть!

Воровать и обманывать — вот это стыдно.

Но мне сделалось горько, когда, недобро зыркнув в мою сторону, кучер поддал лошади, чтобы она быстрее трогалась, и колёса гладко покатились по неровной мостовой.

Какие хорошие, должно быть, у пролётки рессоры, — отстранённо подумала я, застыв посреди улицы и глядя на удалявшийся экипаж.

Перед глазами появилась странная пелена, я смотрела на мир словно через стену дождя. Моргнула, и с удивлением поняла, что выступили слёзы. Из-за них я не сразу увидела, что пролётка всё же остановилась. Из приоткрывшейся двери показался темноволосый мужчина. Он огляделся по сторонам и нахмурился, увидев меня.

— Это вы кричали?.. — спросил незнакомец.

Сглотнув слёзы, я кивнула и поспешила к экипажу, пока он вновь не уехал. Мне показалось, мужчина вздохнул, прежде чем легко сойти на мостовую.

— Вы адвокат? — спросила я, на ходу пытаясь поправить растрепавшуюся причёску и пригладить блузку.

— Иван Кириллович, барин, миленький, опоздаем! — воскликнул извозчик, не позволив ему ответить.

— Не кричи, Спиридон, — поморщился мужчина и цепким взглядом окинул меня с ног до головы. — Я присяжный поверенный, сударыня?..

Уловив вопросительную интонацию, я поспешила представиться.

— Вера Дмитриевна Щербакова, вдова купца третьей гильдии Игната Щербакова.

— Я помню вас, — без малейшей улыбки отозвался Иван Кириллович. — Видел в кабинете полицмейстера. У вас ко мне какое-то дело?

— Да. Дело есть, а вот денег, чтобы заплатить, — нет, — честно выдохнула я.

Мужчина изогнул бровь, и из-за близости я смогла рассмотреть, что она была перебита шрамом. Словно от пули или лезвия...

— Тогда отчего же вы меня окликнули?

— Из-за отчаяния.

Он бросил быстрый взгляд на экипаж, и я поняла: сейчас откланяется и уедет. Пережавшая горло судорога мешала говорить, я сама себе удивлялась.

— Полицмейстер вас боится. Да и его начальник, кажется, тоже, — торопливо произнесла я.

Но мои слова не произвели на мужчину ни малейшего впечатления. Он лишь пожал плечами, будто для него вызывать у сотрудников полиции страх — в порядке вещей.

— Моего мужа обвиняют в убийстве. Дело совсем не расследуют. Нашу лавку забрали, а за четыре месяца полицмейстер не сделал ничего. Но сейчас погрозил, что уже через неделю завершит расследования, и я буду жить с клеймом вдовы убийцы.

— И что вы хотите от меня? — его ровный, подчёркнуто вежливый тон заставил меня резко замолчать.

Впрочем, вероятно благодаря своему роду деятельности Иван Кириллович слышал немало печальных историй. Намного хуже моей.

— У меня нет средств нанять адвоката, — вновь повторила я, сжав зубы. — Я подумала... не могли бы вы кого-нибудь посоветовать? Должны же быть какие-то бесплатные помощники... для таких, как я.

— У вас должен быть стряпчий, раз покойный супруг держал лавку.

— Стряпчий есть, — цинично ухмыльнулась я. — Только радеет он о благе совсем другого человека.

— Свекрови? — предположил вдруг Иван Кириллович. — Сына от первого брака?

Наверное, на ум ему пришли самые логичные догадки. Я горько, невесело рассмеялась и покачала головой.

— Если бы свекрови... нет. Он спелся с человеком, который усиленно набивается ко мне в женихи. Несмотря на банкротство и то, что первого мужа подозревают в убийстве.

Впервые за всё время беседы в глазах адвоката вспыхнул неподдельный интерес.

— Барин! Князюшка! Опаздываем! — вновь вторгся голос нервничающего извозчика.

Когда Иван Кириллович обернулся к нему, в сердце что-то оборвалось. Оказывается, в нём уже успела вспыхнуть робкая надежда, которой не суждено было оправдаться.

— Вы свободны сейчас?

Вопрос мужчины огорошил меня.

— Д-да, — запнувшись, ответила, не смея поверить своему счастью.

— Отобедаете со мной?

— У меня нет денег, — напомнила на всякий случай.

Адвокат поморщился.

— Я запомнил с первого раза, Вера Дмитриевна. Не припомню, чтобы дамы начинали платить за себя в ресторациях.

Ситуация к улыбке не располагала, и я с трудом смогла её подавить, подумав, что мужчина просто не бывал в двадцать первом веке.

— Позвольте, — словно отсекая все дальнейшие обсуждения и возражения, он подал руку и помог подняться в экипаж и закрыл за мной дверцу, прежде чем повернуться к извозчику.

Их разговор я не слышала, но когда адвокат вернулся и уселся на сиденье напротив, вид у него был весьма недовольный.

— Я не успел представиться, Вера Дмитриевна. Князь Иван Кириллович Урусов.

— Благодарю, что согласились выслушать, — искренне произнесла я.

— Ваша история меня заинтересовала, — он ответил немного резко, я даже почувствовала смущение, словно моя благодарность не пришлась ко двору.

Но отказываться от слов я не собиралась. Резкий или нет, холодный или нет, но князь Урусов действительно оказывал мне сейчас неоценимую услугу.

Весь путь до ресторации мы провели в молчании, которым я нисколько не тяготилась. Наоборот, потратила время с пользой, соединяя в голове пазлы своей истории, чтобы преподнести её князю в наиболее выгодном свете.

Наконец, экипаж мягко затормозил у подъезда внушительного трёхэтажного здания с большими окнами и ярко освещёнными витринами. Над входом золотыми буквами красовалась вывеска: «Ресторация Грандъ». Сквозь стекло виднелись теплящиеся огни ламп и силуэты гостей.

К экипажу уже спешил швейцар — высокий, в бордовой ливрее с золочёными пуговицами и в белых перчатках. Он раскрыл перед князем дверь, поклонился и, узнав гостя, заметно оживился.

— Ваше сиятельство, честь для нас, — проговорил он.

Урусов кивнул ему и подал мне руку, а швейцар уже спешил распахнуть тяжёлые дубовые двери.

Внутри нас встретил метрдотель, который едва ли не на ходу начал рассыпаться в любезностях. Он буквально облепил князя вопросами и почтением, интересуясь его дорогой, здоровьем, делами.

Глава 18

Тон князя показался мне надменным. В другой жизни я могла бы взбрыкнуть и закончить этот странный обед, но...

Но тем, кто намерен просить об одолжении, не с руки проявлять характер. И потому, отзеркалив жест Урусова и расправив на коленях белоснежную салфетку, я коротко поведала обо всех своих проблемах. Особое внимание уделила странностями со списком кредиторов, отсутствию толкового расследования, неведомо как возникшей дружбе между стряпчим и женихом Веры, который в дом Щербаковым стал вхож лишь несколько месяцев назад. Не забыла упомянуть и страсть Игната к азартным играм.

— Всё это кажется мне очень странным, Иван Кириллович. Кредиторы покойного супруга испаряются один за другим, зато моей руки настойчиво добивается мужчина, уже сговорившейся о чём-то за моей спиной со стряпчим семьи... да и к тому же... — я замялась, не зная, как презентовать князю слова Барина, — Степан Михайлович квартирует в местечке, которое никак не подходит для купца.

Я замолчала и потянулась к морсу, который уже успели принести за время моего длинного монолога. Горло пересохло, и я сделала несколько жадных глотков. Князь Урусов молчал, и время тянулось бесконечно.

Я старалась не давить и не торопить, не хотелось к себе жалости, но ожидание давалось тяжело.

— Так как же вы допустили в свой дом столь неблагонадёжного человека, Вера Дмитриевна?

Задал Урусов вопрос, который являлся контрольным выстрелом в голову.

Если бы я знала!..

— Я была... сама не своя. После того, что сотворил муж… у меня в голове всё перемешалось. До сих пор случаются провалы в памяти, невротические припадки...

Князь поморщился.

— Желаете услышать, как увидел ситуацию я?

Вопрос являлся риторическим, мой ответ явно не требовался, потому как Урусов продолжил через мгновение.

— Вы по каким-то причинам передумали выходить за мужчину, которому обещались, и всеми силами пытаетесь его опорочить. Придумали сговор со стряпчим, желаете в чём-то уличить... Живёт он не там, ведёт себя не так, — князь замолчал.

Всё время, пока говорил, Урусов не отводил от меня въедливого, цепкого взгляда. Рассуждая, он барабанил пальцами по столу, чем невероятно раздражал и отвлекал.

— Вы не правы, — выдавила я кое-как. — И жаль, что вы увидели все в таком свете. Отчего же не подумали, что Степан Михайлович воспользовался слабостью женщины, вдовы, которую оставил муж в самый трудный момент? Разорённую, под следствием, без средств к существованию. Одну. Я сирота, мне не у кого просить помощи. Муж был моей опорой, а когда его не стало... я была не в себе. А теперь плачу за свою слабость жестокую цену.

Вскинув голову, я решила, что не отведу взгляд первой. Урусов уже надумал много всего гадкого. Хуже вряд ли будет.

Морс, который я давно выпила, стал в горле тяжёлым комом.

Я поняла, что не найду здесь ничего. Я не искала ни сочувствия, ни жалости, хотела лишь встретить понимание. И — возможно — получить совет, если повезёт — рекомендацию, к кому обратиться. Не может же такого быть, что бедным людям никто не помогает в судах. Должны быть какие-то адвокаты, жалование которых оплачивает казна.

Но...

Но князь Урусов смотрел на меня равнодушно, даже чуть устало. Словно я навязалась ему и успела уже надоесть.

— Благодарю за уделённое время, Иван Кириллович, — тихо произнесла я и аккуратно убрала салфетку с колен, положив на стол. — Думаю, мне пора. Вижу, вы мне не верите. Что бы я ни сказала — воспримите с предубеждением.

И стоило мне замолчать, как желудок, в котором после завтрака не было ни крошки, громко заурчал. Я чуть со стыда не сгорела на месте.

— Останьтесь на обед, — помолчав, предложил князь.

Горечь во рту стала нестерпимой. Сглотнув вязкую слюну, я качнула головой.

— Нет, благодарю. Не смею портить вам аппетит обществом мошенницы, брачной аферистки и лгуньи.

Я поднялась столь решительно, что крутящийся поблизости официант не успел отодвинуть кресло. Я прекрасно справилась сама, спасибо двадцать первому веку. Князь Урусов — вот уж я удивилась — также встал и даже молча сопроводил меня до выхода в общий зал, где за многочисленными столиками обедали солидные господа и дамы.

Мужчина молчал. Я до последнего надеялась, что он окликнет меня. Скажет, что глупо пошутил. Вернёт за стол... Шла, и каждый шаг отдавался в ушах тяжёлым гулом. Щёки раскраснелись от стыда и злости. Я подошла к двери, чувствуя затылком сверлящий взгляд Урусова, и вылетела на улицу, едва швейцар распахнул тяжёлую створку.

Прохладный осенний воздух немного остудил пылающее лицо. Я растерянно обернулась, скользнула невидящим взглядом по вывеске ресторации. Мимо меня проходили люди: богатые, знатные — судя по одежде. Раздавался смех, радостные голоса.

Никогда прежде я так явно не ощущала своего одиночества. Своей непринадлежности к этому миру.

Домой пришлось добираться пешком. Растратить на извозчика последние копейки не позволило голое упрямство. Напрасно я доверилась князю, напрасно согласилась на этот идиотский обед. Не получила ничего, кроме новой порции унижений.

Вернулась я уже в сумерках и испытала острейшее чувство дежавю. Глафира, увидев моё лицо, молча отправилась греть воду, пока я стаскивала испачканную по подолу юбку и избавлялась от мокрых чулок. Всё же женская обувь не была приспособлена для долгих прогулок по грязи и лужам. Затем я отмокала в чугунной лохани, жалея, что нельзя смыть с души этот день так, как я смывала пыль с рук.

Было лишь одно отличие: вечером в квартиру никто не позвонил, хотя я, признаюсь, по-прежнему ждала. Глупо, нелогично, даже унизительно. Но ждала.

И ничего не случилось.

Расстроенная и обессилевшая, я легла спать очень рано, но и проснулась ещё затемно, пришлось зажигать свечи. В голове за ночь немного прояснилось. Я поняла, что никто мне не поможет, нужно справляться само́й. И первым же делом после завтрака отправилась в кабинет Игната, намереваясь сбить замок с третьего ящика письменного стола.

Глава 19

Контора князя Урусова располагалась в солидном каменном особняке в центре Москвы, в двух кварталах от Петровки. Учтивый швейцар распахнул перед нами тяжёлую дубовую, князь не менее учтиво пропустил меня перед собой, и я оказалась в светлом вестибюле с отполированным до блеска полом и высоким потолком. На стенах висели настоящие электрические светильники. Я так им обрадовалась, что глупо заулыбалась и смогла взять себя в руки лишь спустя несколько мгновений.

Мы прошли в просторную приёмную с большим окном, выходящим на улицу. Тяжёлые зелёные портьеры спускались почти до ковра, ворс которого глушил шаги. На письменном столе — аккуратные стопки дел, чернильница с золотым пером и визитница. На стене напротив висел коронационный портрет императора. Рядом с ним я словно окаменела, он поразил меня гораздо сильнее электричества.

Коронация Александра III, — гласила подпись.

1890 год — стояла дата.

Я оторопело заморгала и потёрла глаза, подумав, что меня подвело зрение. Но нет. Ни портрет, ни год никуда не делись.

Уж дата смерти предыдущего императора, Александра II, царя-освободителя, как его прозвали в народе, надёжно отпечаталась на подкорке мозга ещё со школьных времён. А все следующие экскурсии по Санкт-Петербургу её утрамбовали. Это случилось в 1881 году после покушения террориста.

Теперь же я смотрела на портрет и не понимала, почему коронация следующего императора состоялась лишь спустя девять лет? Не могли же они так долго ждать?..

— Вера Дмитриевна? — нетерпеливо позвал меня князь Урусов, и я вздрогнула, вспомнив, что нахожусь в приёмной не одна.

Я не стала ничего у него спрашивать, неизвестно ещё, кем он меня считает на самом деле. Лучше воздержусь от любых спорных реплик.

Тем более рядом с ним уже топтался молодой мужчина. Я бы не дала ему больше двадцати пяти лет, и до безумия он был похож на примерного студента-отличника. Под мышкой держал портфель, в руках блокнот. Он носил круглые очки и прилизывал волосы на французский манер.

— Позвольте представить, Вера Дмитриевна, — сказал Урусов, чуть кивнув в его сторону, — мой младший коллега, Николай Андреевич Субботин. А теперь пройдёмте в кабинет.

Похоже, приказы начальства здесь выполнялись неукоснительно, потому что Николай не задал ни единого вопроса и последовал за нами.

Кабинет князя оказался не похож на то, что я успела вообразить в голове. Здесь всё дышало практичностью.

Большие окна, не загромождённые тяжёлыми портьерами, пропускали максимум дневного света. Письменный стол — совсем не вычурный и не массивный — был завален бумагами, чернильницами, печатями и аккуратными стопками книг, перевязанных тесёмками. Вместо тяжёлых кресел, в которых увязаешь, как в песке, стояли удобные, чуть изогнутые стулья с мягкими сиденьями.

В углу стоял высокий книжный шкаф со стеклянными дверцами, а под ним — маленький вращающийся глобус.

— Проходите, — Урусов указал рукой на стул, и я послушно села.

Забавный Николай Субботин устроился на самом краешке сиденья, готовый вскочить в любой момент и нестись исполнять поручения. На князя он смотрел с такой преданностью, что мне невольно сделалось неловко. Я словно подсматривала за чем-то очень личным.

— Николай, вы уже знакомы с ситуацией Веры Дмитриевны, — деловым тоном заговорил Урусов, как только мы расселись.

Наверное, именно он наводил справки, которые упоминал князь.

— В понедельник необходимо отправить официальный запрос на имя полицмейстера Морозова. Также поезжайте к нему, попросите всё делопроизводство по Игнату Щербакову, — скучным голосом приказывал князь, пока Николай усиленно строчил карандашом в блокноте, держа его на весу.

— Затем вместе с Верой Дмитриевной навестите лавку. Сверите всё по описи, посмотрите, не сорваны ли печати… — Урусов побарабанил пальцами по поверхности стола. Он задумчиво огладил подбородок, затем потянулся и резко крутанул глобус.

Тот вертелся с жутким скрежетом, от которого сводило зубы, но я молчала.

— Далее. Вы... хотя нет, это я возьму на себя, пожалуй... необходимо увидеться с родственниками покойной графини Ожеговой. Возможно, в салоне... нужно будет спросить у Лили.

Имя он произнёс с сильным французским акцентом, и оно почему-то неприятно резануло слух, хотя я ведь знала, что у князя Урусова есть невеста.

— На этом, пожалуй, достаточно. Хлопот хватит на целую неделю.

— Да-да, Иван Кириллович, как скажете, — бормотал молодой человек, испещряя блокнот неровными строчками.

Воспользовавшись паузой, я прочистила горло и спросила.

— Вы намерены заниматься лишь уголовным делом против моего покойного супруга?

На секунду по лицу князя скользнуло неподдельное удивление. Кажется, он забыл, что я тоже сидела в кабинете.

— Да, — обронил он небрежно и повёл плечами. — Вся ваша прочая жизнь за дверями контры меня никоим образом не касается. Это, надеюсь, ясно?

Я сочла, что отвечать — ниже моего достоинства, и фыркнула.

— Что касается оплаты... — заговорил Урусов и вдруг умолк.

Его выразительный взгляд коснулся моей одежды, затем шляпки, перчаток и обуви. Особо задержался на подоле юбки, и я с трудом я удержалась, чтобы не подхватить его и не затолкать поглубже под стул.

— ... то её я с вас не возьму.

— Нет, — звонко произнесла я, едва прозвучали его слова. — Создайте на моё имя счёт, куда станете заносить все расходы. Как только дело будет улажено, мне вернут лавку, и я смогу возобновить торговлю, я начну выплачивать долг.

Лицо горело, пока я говорила.

Николай Субботин сконфуженно ёрзал на своём стуле, грозясь протереть в штанах дырку.

Урусов недовольно на меня посмотрел.

— Ваша гордость неуместна, — заметил он.

— Возможно, — ответила я холодно, — но она единственное, что у меня осталось.

Князь чуть приподнял бровь, будто оценивая, стоит ли тратить силы на дальнейшие убеждения. Затем на его губах мелькнула тень улыбки, больше похожей на усмешку, и он откинулся в кресле, явно решив, что спор на сегодня окончен.

Глава 20

Князь Урусов

Странная женщина.

Иван Кириллович долгим взглядом проводил вдову Игната Щербакова и отвернулся, лишь когда она скрылась за дверью.

Странности он не любил. Особенно сильно не любил последние три года. Странность — это опасность. Странность — это отличие. Отличия приводят к неприятностям.

Он дёрнул щекой, досадуя на себя и уже почти жалея, что согласился ей помочь. Желание поквитаться с жирным полицмейстером было, конечно, велико, но...

Но можно было потрясти картотеку его дел и найти гораздо более подходящий и — главное — спокойный вариант.

Нутром, которое никогда не подводило, он чуял: от взбалмошной барышни... тьфу, сударыни, стоит ждать беды.

Случайная оговорка вызвала недовольный зубовный скрежет. Она не барышня, она вдова. Но совершенно отказывалась вести себя так, как положено вдове, пусть даже в их либеральное время!

— Иван Кириллович? — негромкий голос помощника Николая прервал размышления Урусова. — Позволите вопрос?

— Задавайте, конечно, — выдохнул князь и откинулся на спинке кресла.

Небрежным движением выдвинул верхний ящик стола, скучающим взглядом изучил сигары... и закрыл с противным скрежетом.

Дурная привычка, надобно бросать.

— Хотел спросить... не нужны ли нам превентивные меры? Ведь когда полицмейстер Морозов узнает, что за дело сударыни Щербаковой взялись вы... что угодно может произойти.

Николай не говорил прямо. Боялся его, Урусова. Прекрасно знал, что даже спустя три года после трагедии о младшем непутёвом брате князь без кома в горле не может говорить.

— Мерами будет ваша быстрая и чёткая работа, Николай, — сурово произнёс мужчина. — Ничего иного мы предпринять не сможем, Морозова от службы не отстранят. Необходимо как можно быстрее развалить это плохо состряпанное дельце, — князь брезгливо поджал губы.

Воспоминания о младшем брате привычно ударили под дых, заставили стиснуть челюсть и переждать, пока схлынет застарелая боль. Сперва он подозревал, что вдову Щербакову ему подослали, но, изучив всё о ней самой и её муже, понял, что подобные совпадения невозможны.

Но о том, что взялся ей помогать, Урусов уже пожалел. И часа не прошло, а он трижды вспомнил брата.

С другой стороны, он никогда и не забывал.

— Ваша светлость, — вновь позвал Николай, — дозволите, я из дому нынче поработаю? Матушка болеет, ей требуется уход.

— Конечно, езжайте, — кивнул Урусов. — У вас выходной, простите, что вызвал. Но сам я дело сударыни Щербаковой взять не могу.

— Конечно — конечно, Ваша светлость, — закивал помощник. — Я всё понимаю и очень вам благодарен. Тяжёлая ей выпала доля, покойный муж Игнат совсем как ваш...

— Не смейте, — вскинулся князь.

От гнева широко раздулись ноздри на его прямом носу.

— Простите! — повинился Николай, вскочил и суетливыми движениями принялся собирать бумаги, буквально пихая их в портфель.

К той минуте Урусов уже отдышался и взял себя в руки и с досадой вспоминал не достойную дворянина вспышку гнева. Нет, решительно не стоило браться ему за это дело. Ну, когда в последний раз, скажите на милость, он позволял себе рычать на помощника?

— Это вы меня простите, Николай, — сказал князь стылым, безжизненным голосом. Он упёрся в столешницу локтями и соединил треугольником пальцы. — Но мы больше не станем вспоминать моего младшего брата.

— Конечно, Иван Кириллович, — серьёзно кивнул молодой человек и затолкал портфель под мышку.

Из кабинета он пятился и выходил бочком, из чего следовало, что вспышка гнева князя лишила его душевного равновесия.

Оставшись один, Урусов поморщился, вздохнул и мельком посмотрел на часы. Вечером нужно быть у Лили. Пусть и жалея, но князь намеревался сдержать слово и помочь странной женщине. Да и если забыть про жизненные обстоятельства сударыни Щербаковой, так схожие с его — не думать, не думать, не думать — то смерть графини Ожеговой представлялась весьма занятной для расследований.

Подумав об этом, князь сделал себе строгий мысленный выговор.

Ну, нельзя называть чью-то трагическую смерть — занятным случаем для расследования. Не напрасно Лили морщит хорошенький носик, когда он... выдаёт нечто эдакое. Так, кажется, его невеста именует ошибочно подобранные слова.

Но как бы то ни было, с точки зрения морали, смерть графини Ожеговой представляется весьма скандальной. И уж точно повод позлословить сплетницам и кумушкам. Но Урусов, хорошенько покопавшись в памяти, обнаружил, что никаких слухов не припоминает. Трагический случай прошёл мимо Московских гостиных — а это немыслимо!

И подозрительно.

Даже пресса не судачила...

Князь открыл блокнот и записал: «поручить Н. проверить корешки газет на предмет новостей о смерти графини О.»

Затем вновь откинулся на спинку кресла и потянулся до хруста костей. Он встал, немного прошёлся, чтобы размяться, и раздражение вспыхнуло в нём с новой силой.

Странная женщина забыла самую женскую на свете вещь: свой ридикюль.

— Безалаберная... — пробормотал князь и уже не стал делать себе мысленный выговор.

Ридикюльчик, впрочем, выглядел так, что оставить его где-либо не грех. Лучше всего — на помойке. Судя по виду, принадлежал он ещё бабке покойного Игната Щербакова.

Как любой уважающий себя человек, открывать слабенькую застёжку князь не стал. Покачал сумку в ладони, припомнив, что его же видел у странной женщины вчера. Да и костюм её нынче показался ему знакомым.

С финансами у сударыни было негусто, это он сразу же понял. Потому и взбесился, когда она принялась настаивать, чтобы ей открыли счёт. Неуместная мещанская гордыня...

— Ай, к дьяволу, — выругался Урусов, понимая, что ридикюль придётся возвращать ему.

Ещё и Николая, как назло, отпустил... Отбросив сумку на стул, князь сел за стол и притянул к себе бумаги. Он выделил три часа на их изучение, но теперь вынужден спешить: чтобы успеть привезти ридикюль, а затем вернуться домой и переодеться для ужина, нужно закончить гораздо раньше.