Камера №6

Камера №6

КАМЕРА №6

Пыль висела в воздухе густым, удушающим саваном, смешиваясь с запахом сырого камня, пота и страха. Четверо сидели за массивным дубовым столом, освещенные лишь одной коптящей керосиновой лампой, бросившей их тени – искаженных, дрожащих великанов – на стены подвала. Стол был пуст, если не считать старого нагана образца 1895 года, лежащего точно по центру. Его синеватая вороненая сталь тускло поблескивала в полумраке, словно холодный глаз неведомого существа. Барабан, зловеще полуоткрытый, демонстрировал пять пустых камор и одну, скрывавшую смерть. Рядом с оружием лежала пачка денег в целлофановом пакете – толстая, жирная, пахнущая новой бумагой и происходящим здесь безумием. Сумма, способная перевернуть жизнь. Или оборвать ее.

Правила были чудовищно просты. Взять наган. Приставить к виску. Крутануть барабан. Спустить курок. Если щелчок – передать следующему и ждать своей очереди снова. Если грохот… Игра продолжалась до последнего живого. Один забирал все.

Первым был Константин. Крупный мужчина с обветренным лицом, на котором застыло выражение тупого, звериного упорства. Его пальцы, толстые и неуклюжие, дрожали, когда он потянулся к нагану. Холод металла обжег кожу. Он поднял оружие, ощутив его неожиданную тяжесть. Грубо приставил дуло к правому виску. Шероховатая сталь вжалась в кожу. Мир сузился до черного круга дула в периферии зрения, до гулкого стука собственного сердца.

Он крутанул барабан – сухой, зловещий треск разорвал тишину. И вдруг, подвал исчез. Перед ним пронеслось лето. Деревня. Запах сена и речной воды. Отец, сильный, как дуб, учит его рубить дрова.

- Крепче держи, Костик!

Мать несет ведро парного молока, улыбается солнечными морщинками у глаз. Потом – война. Отец уходит в серой шинели, машет с телеги. Больше его не видели. Голод. Мать тает на глазах, как свечка. Он, пятнадцатилетний, идет в город. Бьют. Унижают. Голодные глаза в темных подворотнях. Первая кража. Сладкий, пьянящий вкус во рту и страх, сжимающий кишки. Потом – первая работа. Защита «точки». Кулаки, сжатые в камень. Первый нож. Теплая кровь на руках, липкая и отвратительная. Страх сменяется ознобом власти. Крики. Боль. Деньги. Много денег. Дорогие женщины, водка, которая не берет. Пустота. Всегда пустота. И вот этот стол. Этот проклятый наган. Деньги, которых хватит, чтобы сбежать. Начать все сначала. Или просто напиться до смерти в тепле…

Щелчок. Сухой, резкий, как сломанная ветка. Константин вздрогнул всем телом, словно его ударили током. Пот ручьями стекал по его лицу. Он медленно опустил наган, его рука тряслась так, что оружие застучало о стол. Он оттолкнул его к следующему игроку, не глядя, тяжело дыша, уставившись в темноту за кругом света. Жив. Пока.

Следующим был Сергей. Поджарый, с острыми чертами лица и глазами, в которых светился холодный, расчетливый ум. Он взял наган с отточенным, почти эстетическим движением, как хирург берет скальпель. Приставил к виску аккуратно, почти небрежно. Барабан провернул одним быстрым щелчком пальцев. Тьма подвала снова расступилась. Белые стены кабинета. Вид на Москву-реку из окна небоскреба. Запах дорогих сигар и нового кожаного портфеля. Он – Сергей Петрович, «король тендеров». Улыбки льстецов. Шепот за спиной. «Безжалостный». Он гордился этим. Победа любой ценой. Жена в бриллиантах, купленных на деньги, отнятые у вдов. Дочь в элитной школе в Швейцарии. Он не обманывал – он просто играл лучше. Пока не сыграли лучше него. Поддельные документы. Сговор конкурентов. Банкротство. Мгновенное, как удар ножом. Шок на лицах бывших друзей. Презрение в глазах жены.

- Папа, что случилось? – голос дочери по телефону.

Он не нашел слов. Позор. Тень отца, героя труда, смотрела со старой фотографии с осуждением. Кредиторы, как стервятники. Угрозы. Не просто деньгами. Жизнью. Его жизнью. Жизнью дочери. Этот стол – последний шанс. Все или ничего. Азарт, знакомый с детства, когда он ставил на кон карманные деньги, зажигал в нем холодный огонь. Риск – его стихия. Или была…

Щелчок. Тихий, но оглушительный в тишине. Сергей не дрогнул. Только уголок его рта дернулся в подобии усмешки. Он аккуратно поставил наган перед следующим игроком.

- Твоя очередь, Игорь.

Голос был спокоен, почти бесстрастен. Игорь. Худой, почти прозрачный, с впалыми щеками и огромными, лихорадочно блестящими глазами. Он схватил наган, как утопающий хватает соломинку. Его пальцы, длинные и костлявые, художника, обвили рукоять с болезненной жадностью. Он прижал дуло к виску так сильно, что кожа побелела. Барабан крутанул с лихорадочной поспешностью. Видение нахлынуло яркое, болезненное. Запах масляных красок и скипидара. Студия под крышей, залитая северным светом. Кисти в банках. Незаконченный портрет Лены – ее смех, как звон колокольчиков, волосы цвета спелой пшеницы. Первая выставка. Восторг критиков. «Новое имя!» Потом – вторая. Треск провала. Шепот. «Выдохся». «Вторично». Бутылка. Дешевое вино, чтобы заглушить голоса в голове. Голоса, которые твердили: «Бездарь». Лена уходит. В ее глазах больше не любовь, а жалость. Самое страшное. Он пил. Пил, чтобы не чувствовать. Чтобы не помнить краски, линии, композицию, которые ушли, словно вода сквозь пальцы. Руки дрожали. Кисть больше не слушалась. Долги. Квартира – закладная. Последняя надежда – заказ, дешевый пошлый портрет нувориша. И он не смог. Не смог заставить руку вывести хоть одну достойную линию. Он сжег холст. И пришел сюда. Деньги? Да. Но больше – шанс. Один выстрел. Или конец мукам. Избавление. Пусть барабан решит. Боже, пусть решит…