Капкан для дьявола

0.

Я была уверена, что разгадала его душу. Но Хан хранил в своём сердце слишком много тайн. Теперь завеса упала, и я вижу его истинное лицо — лицо подлеца, без колебаний игравшего моими чувствами.

Та доверчивая девушка, что ловила каждое его слово, исчезла навсегда. Час расплаты настал. Я выйду на его след, сокрушу его мир и заставлю сполна заплатить за обман.

Моя месть будет сладка. Я открою перед ним врата настоящего ада. И когда последний акт этой драмы завершится, он навсегда уяснит: его власть надо мной закончилась.

Даже самый чистый, самый светлый ангел может погрузиться во тьму, когда другого выхода нет.

1. Ненужная помощь

Сознание было кристально ясным, но мир вокруг словно обернули в толстое, ватное одеяло. Я не спала. Я видела всё: спинки передних кресел, мерцание уличных фонарей за окном, профиль незнакомой женщины рядом с водителем. Но между мной и реальностью легла непроницаемая, беззвучная пелена.

Всё вокруг тянулось мучительно медленно, как кадры старой, заевшей пленки. Движения людей впереди были плавными и тягучими, их тихий, деловой разговор доносился до меня как приглушенный шум из соседней комнаты — слова теряли смысл, превращаясь в пустой гул. Я сидела одна на заднем сидении чужой машины, и кожа сиденья казалась ледяной, даже сквозь одежду. Я была островом отчужденности в этом движущемся металлическом ящике.

Они что-то говорили. О помощи, кажется. Слово «помощь» отскакивало от моего сознания, как горох от стены. Оно было пустым, лишенным всякого значения. Чего они хотят? Что мне нужно сделать? Куда меня везут? Эти вопросы возникали где-то на периферии, вялые и безответные, и тонули в апатичном оцепенении, не вызывая ни страха, ни любопытства.

Я просто смотрела в окно на проплывающие мимо огни. Они растекались в ночи длинными светящимися полосами, не неся никакой надежды, никакой цели. Только бесконечное, медлительное движение вперед, в неизвестность, к которой я не чувствовала ровно ничего. Полная, всепоглощающая эмоциональная опустошенность. Спасение оказалось самой одинокой поездкой в моей жизни.

Время текло с густой, тягучей непоследовательностью. Кажется, я моргнула. Или нет. Промелькнул потолок с матовыми плафонами, поворот за угол. Как я оказалась в этой комнате? Я не помню, как шла сюда. Мои ноги, должно быть, двигались сами, ведомые чужими указаниями, потому что воли не было никакой. Одна секунда — я в машине, смотрю на растекающиеся огни. Следующая — я уже здесь, в стерильной, пахнущей антисептиком коробке с бежевыми стенами и жестким смотровым столом, застеленным клеенкой, холодной даже сквозь простыню.

Передо мной — девушка. Молодая. В светлом, почти белоснежном халате, который резал глаза своей чистотой. Ее губы двигались, ровный, профессионально-спокойный голос что-то наговаривал, но слова разбивались о стеклянную стену моего безразличия. Они долетали обрывками: «…нужно осмотреть…», «…всего несколько минут…», «…не причиню вреда…».

Она — врач. И я — жертва. Так теперь обозначаются наши роли в этом новом, правильном мире.

Ее движения были выверенными, практичными. Она не смотрела мне в глаза, ее взгляд скользил по мне как сканер, выискивая повреждения, метки, улики. Она попросила меня снять одежду. Я повиновалась с апатичной покорностью манекена. Мое тело перестало быть моим; теперь оно было объектом осмотра, вещественным доказательством.

Ее руки в тонких перчатках прикасались ко мне — холодные, безличные. Она измеряла давление, светила фонариком в глаза, проверяя реакцию зрачков. Она замеряла каждую царапину, каждый синяк, каждый след на запястьях, аккуратно занося данные в историю болезни. Она фотографировала их на камеру — без вспышки, чтобы не пугать. Щелчок затвора звучал оглушительно громко в тишине комнаты. Каждый щелчок — это приговор, навсегда фиксирующий мой позор, мою уязвимость.

Она задавала вопросы. Все те же, правильные, нужные вопросы. —Здесь было больно? —Он это сделал? —Угрожал ли он вам оружием?

Я кивала или мотала головой, механически. Голос отказывался повиноваться. Как я могла объяснить ей, что самая глубокая рана не оставила на коже ни единого следа? Что она сидит где-то внутри, в самой глубине, и из нее медленно сочится та самая тьма, что заполняет меня сейчас.

Она была доброй. Профессионально-доброй. Она старалась не делать резких движений, ее прикосновения были легкими. Но каждое из них было ледяным уколом. Оно было не таким, как его прикосновения. Его руки жгли, даже когда причиняли боль. Ее же руки лишь констатировали факт нанесенного ущерба.

Осмотр закончился. Она помогла мне надеть больничную рубашку — грубую, безликую. Еще одна метка моего нового статуса. Она что-то сказала про отдых, про то, что я в безопасности.

Я снова кивнула, глядя куда-то мимо нее, на белую стену. Она ушла, оставив меня в комнате, которая казалась одновременно и клеткой, и слишком огромным, пустым пространством. Процесс спасения был запущен. Мое тело было осмотрено, обработано, задокументировано. Почему же единственное,что я чувствовала — это всепоглощающую, немую пустоту, будто меня вывернули наизнанку, промыли от всего, что было внутри, и оставили сушиться на этой холодной клеенке?

Меня перевели в палату. Дверь закрылась с тихим, но окончательным щелчком. Абсолютная пустота. Белые стены, серый пол, одна кровать у окна. И тишина, такая оглушительная после грохота последних часов. Одиночество обрушилось тяжелым, но знакомым грузом. Быть одной было… правильно. Как иначе? Как объяснить им, что я не хотела, чтобы кто-то видел меня такой — разобранной на части, с душой, вывернутой наизнанку, такой потерянной и чужой самой себе. Их взгляды, полные жалости или любопытства, причиняли бы физическую боль.

Я опустилась на кровать. Она была старой, железной, с тонким, продавленным матрасом, который почти не скрывал укусы жестких пружин. Каждый поворот тела отзывался скрипом и новым болезненным давлением в бок. Это была кровать для тех, кого лечат, а не для тех, кому утешают душу. Я укрылась холодным, пахнущим стерилизацией одеялом и закрыла глаза, пытаясь убежать в никуда.

Сознание отказывалось отключаться, рисуя вместо тьмы мучительные картины. Кажется, я задремала. Как иначе объяснить то, что я увидела? Его глаза. Не те — колкие, насмешливые, полные власти. А другие — виноватые, полные той же немой тоски, что разъедала и меня. Он смотрел на меня, и в его взгляде было понимание: «Я не хотел этого. И ты не хотела. Но почему же всё вышло именно так?» Это был сон, но боль была абсолютно реальной, острой и свежей, как будто его призрак действительно стоял здесь, в этой пустой комнате.

Я резко открыла глаза, и меня ослепило. Солнечный луч, густой и тяжелый, пробивался сквозь пыльное окно. Он витал по комнате, зажигая в своем танце миллионы пылинок, которые кружились в немом, бессмысленном вальсе. Я засмотрелась на этот тихий хаос, пытаясь уловить логику в их движении, найти утешение в этой простой физике.

2. Есимовы

Когда я открыла глаза снова и обернулась, комната была пуста. Тишина звенела в ушах, густая и тяжелая. Тело затекло, каждая мышца ныла от неподвижности и нервного истощения. Я осторожно, как старуха, поднялась с постели. Ноги были ватными, непослушными, едва держали.

Во рту пересохло так, что язык, шершавый и чужой, прилипал к небу. Жажда была единственным четким, физическим ощущением, пробивавшимся сквозь общую апатию. Я двинулась к двери, почти не видя ничего перед собой, ведомая этим простым животным инстинктом.

На мне были больничные тапочки — дешевые, тонкие, с неприятно шаркающей подошвой. Они были настолько бесполезны, что я чувствовала каждый стык холодной плитки на полу, каждый шов, каждую крошку под ногами. Это унизительное соприкосновение с реальностью заставляло съеживаться.

Белая больничная дверь распахнулась с тихим, жалобным скрипом, и я вышла в длинный, пустой коридор. Он уходил в обе стороны в безжизненную даль, погруженную в полумрак. Здесь было так тихо, что слышался гул в собственных ушах. Словно я осталась одна во всем этом мире.

Недалеко была приоткрыта плотная, матовая дверь без стекла. Я шагнула к ней, толкнула тяжелое полотно. Внутри оказался крошечный, казенный туалет с раковиной из нержавейки. Я наклонилась, запустила воду и стала пить прямо из-под крана, жадно, чувствуя, как ледяная влага обжигает воспаленное горло. Потом облила лицо, и вода ручьями потекла за воротник больничной рубашки, заставляя вздрогнуть от холода.

Зеркал здесь не было. И слава богу. Я не была готова встретиться с собственным отражением. Было достаточно видеть пряди грязных, слипшихся волос, падающих мне на лицо. Я знала, что выгляжу жалко. И чувствовала себя именно так — жалким, сломанным существом.

Но ледяная вода совершила маленькое чудо. Она ненадолго прогнала туман, заставила мысли перестать метаться и разбегаться, как испуганные тараканы. Я смогла, наконец, с ужасающей ясностью оценить всю глубину пропасти, в которую провалилась моя жизнь. Сколько я здесь? День? Два? Больше? Время потеряло всякий смысл. Но кажется, я понемногу начинаю приходить в себя. Не полностью, нет. Но какая-то самая примитивная, животная часть во мне цеплялась за жизнь. Хотела пить. Хотела чувствовать холод воды на коже. Хотела… просто продолжать дышать.

И в этот момент я услышала их. Знакомый, звонкий, разъяренный голос, который отражался от голых стен пустого коридора, нарушая мертвую тишину.

— Как это нельзя! Я примчалась сюда, как только узнала! Да мне плевать на ваши правила! Я думала, она мертва!

Аня. Это был голос Ани. Я неуверенно вышла из туалета, протирая мокрое лицо рукавом, не веря своим ушам. В последнее время я не особо доверяла тому, что подсказывала мне голова.

И вот она. Она неслась по коридору, как рыжий ураган. Ее лицо было красным, заплаканным и совершенно без привычного макияжа. Глаза опухшие, в синяках от недосыпа. Она была в мятом спортивном костюме. Рядом семенила тучная медсестра, пытаясь ее остановить.

— Мне запретили пускать к ней кого-либо, она нестабильна! — пыталась вразумить ее женщина в белом халате, но было ясно — этот ураган невозможно остановить словами.

И в этот момент наши взгляды встретились. Аня замерла на месте, словно вкопанная. На ее лице промелькнуло недоумение, будто она увидела призрак. А затем ее черты исказила гримаса — невыносимой боли и дикого, щемящего облегчения одновременно.

И она бросилась ко мне. Не побежала — полетела, не видя ничего вокруг.

Когда ее руки, сильные и настоящие, обхватили меня и прижали к себе в крепких, почти болезненных объятиях, я услышала глухой, сдавленный всхлип у самого своего уха.

— Ты жива, черт возьми. И… цела. Я не верила… я уже не верила, что мы найдем тебя.

Мои руки медленно, почти против их воли, поднялись и так же неуверенно сомкнулись вокруг нее. Прикосновение было странным — чужим и знакомым одновременно. Я чувствовала, как дрожит ее тело, и эта дрожь отзывалась эхом в моем собственном онемевшем теле. Я забыла, каково это — обнимать кого-то. Каково это — быть обнятой.

— Стойте, так нельзя! — приближалась к нам медсестра, ее голос звучал как назойливая муха, пытающаяся разрушить хрупкий миг.

Что-то во мне, какая-то глубоко запрятанная, почти атрофированная часть, вдруг шевельнулась.

—Все в порядке, — прошептала я. Мой голос был тихим, скрипучим, словно ржавая дверная петля. Он был настолько чужим, что я сама вздрогнула от этого звука. Я не узнавала его.

Женщина в медицинском халате замерла, слегка удивленно приподняв густые брови. Она посмотрела на меня — на мое мокрое, бледное лицо, на мои руки, все еще цепляющиеся за подругу, — медленно кивнула и, буркнув что-то под нос, удалилась, оставив нас одних в пустом, ярко освещенном коридоре.

Аня отодвинулась ровно настолько, чтобы обхватить мои щеки ладонями. Ее пальцы были теплыми, живыми. Она внимательно, с болью и яростью в глазах, изучала мое лицо, словно ища на нем следы разрушения.

— Что этот ублюдок с тобой сделал? — ее голос дрожал от бессильного гнева. — Его посадят, слышишь? Надолго. И никакие денежки ему не помогут. Козел. Мерзавец.

Я смотрела на нее, и ее слова долетали до меня с опозданием, как сквозь толщу воды. Они не складывались в смысл.

—О чем ты? — тихо переспросила я, чувствуя, как в висках начинает нарастать тупая пульсация. — Какие деньги?

Аня выдохнула, и в ее глазах мелькнуло недоумение, смешанное с жалостью. Она, кажется, наконец осознала, насколько я была отрезана от внешнего мира.

— Ты правда не в курсе? Весь интернет буквально взорвался новостями. Там куча публикаций о том, что задержали единственного наследника могущественной семьи Есимовых. Его взяли по подозрению в похищении и незаконном удержании девушки. — Она сделала паузу, ее взгляд стал еще более пронзительным, пытаясь оценить мою реакцию. — Твою личность пока держат в секрете, можешь не переживать. А вот по нему тщательно прошлись. Его семья в шоке, пока никак не комментирует ситуацию.

3. Показания

— А кстати, я тут тебе кое-что принесла. Небольшой подарок, — радостно, с наигранной бодростью произнесла подруга и полезла в чёрную сумку, одиноко висевшую на ее плече. Она достала небольшую прямоугольную коробку, небрежно обмотанную в розовое недоразумение. Блестящая, кричащая бумага с зайчиками выглядела настолько нелепо и чужеродно в этой больничной палате, словно она украла ее с детского утренника в саду. Мои губы неосознанно тронула слабая, уставшая улыбка.

— Что там? — с наигранным интересом спросила я и медленно потянулась к коробочке руками. Пальцы дрожали.

— Открой и узнаешь, — почти впихнув ее мне в ладони, ответила Аня. Ее взгляд скользнул по бинту на моей руке, по синякам, по сальным, спутанным волосам. — Мне кажется, тебе нужно помыться, вид, конечно, ужасный.

Я лишь закатила глаза, хотя в глубине души знала — она права. Возможно, для желания вернуться к обычной жизни мне достаточно было просто принять душ. Горькая, невеселая усмешка застряла где-то в горле. Если бы всё было так просто.

Быстро, почти кромсая, я порвала дурацкую обертку и ахнула. Новенький телефон, последней модели, популярной фирмы.

— Нет, я не могу его взять. Это слишком, ты не должна была, — попыталась вернуть коробку обратно, мои пальцы сжались. Я не хотела чувствовать себя обязанной, жалкой попрошайкой. Принимать такие дорогие подарки было неправильно. Не сейчас.

— Бери, иначе я обижусь на тебя, Ли́са, — надула губки Аня, но в ее глазах читалась неподдельная тревога. — Я хочу, чтобы ты всегда была на связи. Я больше не выдержу, если придется снова искать тебя.

Я еще раз посмотрела на коробку и открыла её. Холодный экран отражал мое изможденное лицо. Да, возможно, он мне был нужен. Так будет проще... проще делать вид, что я возвращаюсь к жизни. Тем более мне нужна новая работа. Если не в интернете,то где её искать? В газетах? Со старой меня точно уволили. А если и нет — возвращаться туда, где всё началось, у меня не было ни малейшего желания.

— Спасибо, — тихо, почти беззвучно выдохнула я, наконец принимая телефон. Он был тяжелым в руке. Слишком тяжелым.

— Вот, так бы сразу, — лицо Ани просияло облегчением. — Я купила тебе сим-карту, пока на свое имя. Позже перенесем на тебя. Свой номер уже забила, — она подмигнула.

Я просто смотрела на этот блестящий прямоугольник. Не на подарок. На якорь, который должен был удержать меня в реальности, в которой я больше не узнавала себя.

Неожиданно в дверь постучали. Три чётких, отрывистых стука, не оставляющих сомнений — стучатся не медики. Аня вздрогнула и инстинктивно прижалась ко мне.

Дверь распахнулась без лишних церемоний. На пороге застыли двое мужчин, чьи фигуры словно отбрасывали тень официального авторитета.

Первый — мужчина лет тридцати пяти, облачённый в строгий, дорого выглядящий костюм. Его лицо хранило отпечаток прожитых лет: усталые серые глаза, волевой подбородок и тонкие губы придавали облику суровость. Светлые волосы с едва заметной сединой у висков лишь подчёркивали его зрелость.

Второй казался моложе — не больше двадцати восьми. В отличие от своего спутника, он был одет в простую куртку, держа в руках планшет. Короткие чёрные волосы, мальчишеский взгляд с лёгким румянцем на щеках, россыпь веснушек на носу и бездонные тёмные глаза выдавали в нём новичка в этой игре.

В их осанке, взглядах и даже в воздухе вокруг читалась принадлежность к системе — той самой, официальной, безличной и неумолимой.

— Алисия Миронова? — спросил старший. Его голос был ровным, вежливым, но в нём не было ни капли тепла. Простая констатация факта.

Я молча кивнула. Ладони моментально стали влажными.

— Простите, — его взгляд холодно скользнул по Ане, — нам необходимо поговорить с потерпевшей наедине. Процедура.

Аня замерла, потом обречённо вздохнула, сжала мою руку и, бросив на меня полный беспокойства взгляд, вышла. Дверь закрылась, и я осталась одна. С ними.

Они вошли в палату, и пространство словно сжалось, наполнилось тяжёлым, формальным воздухом. Младший достал диктофон, молча показал его мне и включил, положив на тумбочку.

— Здравствуйте, Алисия, — начал старший, представившись и показав удостоверение. — Я следователь Киров, это мой коллега, лейтенант Сидоров. Мы из следственного комитета. Нам нужно задать вам несколько вопросов по факту вашего похищения и незаконного удержания.

Он сделал паузу, давая мне время собраться с мыслями.

— Понимаю, что вам сейчас нелегко, но нам важно зафиксировать все детали произошедшего. Ваши показания крайне важны для расследования.

Младший достал бланк протокола и ручку. Киров неспешно пододвинул единственный стул поближе к кровати и опустился на него.

— Давайте начнём с того момента, когда вы в последний раз были на работе. Расскажите, пожалуйста, как всё произошло. Что вы помните о том дне? Кто вас похитил? Как это случилось?

Его голос звучал профессионально, но отстранённо.

— Мы должны зафиксировать все детали: как вас удерживали, какие условия были созданы, применялись ли угрозы, были ли случаи физического или психологического насилия. Это крайне важно для правильной квалификации преступления, — его голос был ровным, как скальпель, вскрывающий плоть воспоминаний.

Я почувствовала, как пол уходит из-под ног. В голове поднялась метель из обрывков образов: его руки, холод стен, тишина коттеджа, смешанная с собственным дыханием.

— Я... я не уверена, — выдохнула я, и голос мой прозвучал слабо и потерянно. — Все как в тумане...

Следователь Киров внимательно наблюдал за мной, его взгляд, холодный и аналитический, казалось, фиксировал малейшую дрожь век, бледность кожи, нервное сжатие пальцев.

— Не торопитесь, — произнес он, и в его интонации появилась натренированная, профессиональная мягкость. — Говорите так, как вам удобно. Мы здесь, чтобы помочь вам восстановить картину произошедшего.

Младший следователь, не поднимая глаз, начал что-то быстро записывать в свой блокнот. Скрип ручки по бумаге звучал оглушительно громко, заставляя меня вздрагивать. Каждый его росчерк ощущался как порез.

4. Свобода

Сославшись на адскую, всепоглощающую усталость, я уговорила-таки Аню отправиться домой и не переживать за меня. Ее обеспокоенный взгляд еще долго стоял перед глазами, даже когда дверь за ней закрылась, оставив меня в гнетущей, безмолвной пустоте палаты.

Я взяла холодный, бездушный прямоугольник телефона и, словно лунатик, переместилась на широкий, холодный подоконник. Окно выходило на глухую стену соседнего корпуса и ряд мусорных баков. Унылый, серый пейзаж, идеально отражающий мое внутреннее состояние.

Пальцы сами, против моей воли, скользили по гладкому экрану. Я установила пару соцсетей — механически, на автопилоте. А потом, затаив дыхание, перешла в самую крупную новостную группу города.

Я понимала, что совершаю ошибку. Что рою себе могилу собственными руками. Что найду там только боль. Но остановиться уже не могла.

И он был везде.

Его лицо. На первой же странице. Строгое, отчужденное, в идеально сидящем дорогом костюме. Карие глаза, которые я помнила пылающими тёмной страстью, смотрели в камеру с ледяным, абсолютно безэмоциональным безразличием. На фото он походил на робота, на отполированную статую, а не на того живого, дышащего человека, который сводил меня с ума.

Я еще не успела прочитать статью, но заголовок кричал сам за себя, резал глаза. « Маньяк, прятавшийся под маской обычного человека». Я прошлась глазами по первым строчкам: «Председатель совета директоров Есимов Хан Алибекович, возглавлявший корпорацию "Ростехресурс", взят под стражу. Его обвиняют в похищении и незаконном удержании девушки. Личность жертвы не разглашается, для её же безопасности».

Десятки, сотни постов. Он был везде. Из моего личного кошмара он превратился в публичный скандал, в пищу для толпы.

И тогда я решила прыгнуть в самое пекло. Я открыла комментарии под последним постом, где он стоял в пол-оборота на каком-то светском рауте, все с тем же пустым, не своим лицом.

Мир рухнул окончательно.

«Похить меня, папочка!» — писала одна. «Ага,как же. "Бедная жертва". На 100% вранье, просто баба денег решила срубить», — вторил другой. «Да девку не показывают,потому что она какая-нибудь обиженная уродина, которая всё это выдумала из мести», — язвил третий.

Словно меня окатили ледяной водой, а потом ударили по лицу. Я сидела, вжавшись в холодное стекло, и не могла оторвать взгляд от этого потока ненависти, цинизма и насмешек. Они не знали меня. Не знали правды. Они судили и выносили приговор, развлекаясь. Моя жизнь, мои страхи, вся эта невыносимая сложность чувств — всё это превратилось в дешевый мем, в повод для грязных шуток.

Телефон выскользнул из ослабевших пальцев и со стуком упал на пол. Но я даже не вздрогнула. Я просто сидела и смотрела в серое, беспросветное небо за окном, чувствуя, как последние остатки чего-то живого и надеющегося внутри меня медленно, необратимо умирают.

Горячая, едкая волна гнева подкатила к горлу, сжимая его спазмом. Пальцы сами собой сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Мне дико, до боли, захотелось схватить телефон и начать яростно, с матом, отвечать этим никчемным троллям, прячущимся за аватарками. Выплеснуть на них всю свою боль, ярость, отчаяние. Крикнуть, что они ничего, абсолютно НИЧЕГО не понимают! Что они судят о том, о чем не имеют ни малейшего понятия!

Но я вовремя осознала всю глубину этой глупости. Рука, потянувшаяся к упавшему телефону, замерла в воздухе и беспомощно опустилась. Для чего? Что это изменит? Они не услышат. Им не нужно знать правду. Им нужен лишь повод для очередной грязной шутки, для самоутверждения за мой счет.

От этой мысли стало муторно и тошно. Сколько еще дерьма выльется на мою голову, прежде чем вся эта история забудется, перекрытая новым, более сочным скандалом? И главное — сколько я еще смогу оставаться в тени? Как долго моя личность будет оставаться тайной? День? Неделю? Месяц? Рано или поздно какая-нибудь падкая на сенсации журналистка или подкупленный кем-то сотрудник сольёт мое имя и фото в сеть. И тогда эти уроды будут уже не абстрактно шутить, а тыкать пальцем в мое лицо. Смеяться над моей внешностью, над моей жизнью, над моей болью.

Внезапно стены палаты, которые еще недавно казались хоть каким-то укрытием, начали неумолимо сходиться. Низкий потолок давил на темя, пустые стены сжимали грудь. Воздух стал спертым, густым, от него перехватывало дыхание. Мне жутко, физически невыносимо захотелось сбежать отсюда. Вырваться из этой больничной тюрьмы с ее стерильным запахом, давящей тишиной и ощущением ловушки.

Мне отчаянно нужно было пространство. Широкое, открытое небо над головой, а не унылый вид на мусорные баки. Нужен был свежий, холодный воздух, который обжег бы легкие и на секунду прогнал туман из головы. Нужно было движение, шаг, любой, лишь бы не сидеть на этом проклятом подоконнике в ожидании нового удара.

Я сползла на пол, прислонилась лбом к холодной стене и закрыла глаза, пытаясь заглушить нарастающую панику одним-единственным, навязчивым желанием: уйти. Просто встать и уйти. Куда угодно. Лишь бы не здесь.

Держать человека в четырех стенах после того, как его вырвали из плена, — верх абсурда. Эта мысль пронзила меня внезапно и ярко, как вспышка молнии в кромешной тьме. Мне показалось, что я и правда тронулась умом, что сознание медленно, но верно ускользает от меня, как песок сквозь пальцы. Эта палата, эта кровать, этот вид на мусорные баки — всё это не лечение.

Мне нужно было взять себя в руки. Сколько можно жалеть себя и прятаться здесь? Да, это легче. Да, это проще. Лежать и позволять событиям плыть мимо, как мутной реке. Но это не исцеление.

Я должна двигаться дальше. Хватит.

И первым шагом должен был стать уход отсюда. Прямо сейчас. И никто не имел права меня останавливать.

Энтузиазм, острый и почти болезненный, ударил в кровь. Я резко поднялась на ноги, чувствуя, как дрожь в коленях сменяется решимостью. Но взгляд упал на больничный халат — хоть и из плотной ткани, но все же унизительный, казенный. И эти дурацкие тапки... В таком виде меня и правда сочтут за сумасшедшую сбежавшую и проводят прямиком в психушку. Брр.

5. Информация

Я стояла напротив знакомой, облупленной двери соседки Зинаиды Ивановны, что жила этажом выше. Когда-то, в другой жизни, я оставила у нее дубликат ключей от своей квартиры. Раньше она поливала наши с Артемом цветы, когда мы уезжали за город.

Несколько ровных, почти неслышных стуков в дверь, и послышался ее скрипучий, узнаваемый голос: —Иду, иду! — И сопровождающие его шаркающие звуки стоптанных тапочек по старому паркету.

Дверь распахнулась. Зинаида Ивановна сначала широко, по-доброму улыбнулась, увидев меня, но почти мгновенно улыбка сползла с ее морщинистого лица, сменившись испугом и жалостью.

— Боже правый, деточка, что с тобой случилось? — в ужасе осматривая мой нелепый, мешковатый наряд, спросила она.

Я лишь пожала плечами, стараясь выглядеть беззаботной. —Лежала в больнице, Зинаида Ивановна. Долго. Никто не смог привести одежду, пришлось брать то, что дали, — натянутая улыбка не хотела слушаться губы. — Вы не отдадите мне мои запасные ключи? Свои я найти не могу.

— Ох, какой ужас-то! — не унималась соседка, не отводя от меня встревоженного взгляда. — А что произошло, почему лежала в больнице?

— Да ничего страшного, — голос звучал фальшиво даже для меня самой. — Отравилась чем-то. Несвежим сыром, наверное.

Она покачала головой, но потянулась к старой деревянной ключнице на стене, увешанной десятками ключей. Достала мою связку — с синим брелоком-сердечком, который Артем подарил на нашу первую годовщину отношений.

— Спасибо вам огромное, — я взяла ключи, сжав их в ладони так, что металл впился в кожу, и почти побежала к своей двери, чувствуя ее взгляд у себя на спине.

Ключ с трудом вошел в замочную скважину, будто тоже забыл дорогу домой. Я с силой толкнула дверь.

И меня отбросило назад волной затхлого, спертого воздуха, смешанного с кислым запахом чего-то испорченного. Тошнота подкатила к горлу мгновенно. В квартире все лежало так же, как и в тот день, когда я ушла на роковую смену. Диван стоял с помятой, неубранной постелью, на полу валялись мои вещи, журналы, пульт от телевизора. Пыль лежала толстым слоем на всех поверхностях, и в этом хаосе было невыносимо неуютно и пусто.

Пройдя на кухню, я обнаружила источник вони — кастрюлю с чем-то прокисшим, оставленную Бог знает когда. Там уже кипела своя, маленькая жизнь — плесень и мошки. Нет, меня сейчас правда стошнит.

Не раздумывая, я натянула перчатки, достала из-под раковины огромные мусорные мешки и с каким-то исступлением принялась за уборку. Выкидывала все подряд: старые продукты, завалявшиеся бумажки, ненужные безделушки. Остановилась только тогда, когда в руках оказалась рамка с нашим старым фото с Артемом — с его дня рождения. Мы смеялись, обнявшись, за столом, уставленным едой и бутылками. Тогда мы еще не знали о грядущих проблемах, о долгах, о предательствах... и кажется, здесь мы еще любили друг друга.

Рука не поднялась выбросить её. Возможно была и моя вина в том, что с нами случилось. Я закрывала глаза на его ночные отлучки, не допытывалась, не пыталась бороться, пока наше общее гнездо не разлетелось в щепки.

Закончив с уборкой и проветрив все комнаты до сквозняка, я наконец смогла вздохнуть полной грудью. Когда вокруг чистота, и мысли в голове становятся чуть яснее.

Положив новый телефон на кухонный стол, я направилась в ванную. Отмывалась долго и тщательно, смывая с себя не только больничную грязь, но и воспоминания, и этот затхлый запах безысходности. Больничную одежду свернула в тугой комок и без сожаления отправила в мусорный пакет.

Теплая вода смывала напряжение, а аромат шампуня перебивал все остальные запахи. Я вылезла из ванны уставшая и идеально чистая. Мне отчаянно нужны были хоть какие-то позитивные эмоции. Я подошла к зеркалу, затянутому паром, и провела по нему ладонью.

Отражение было... не таким ужасным, как я ожидала. Да, я была слишком худой, кожа бледной, почти прозрачной. Но синяки под глазами почти сошли, а длинные, чистые волосы уже не напоминали гнездо птицы. Черты лица проступили сквозь усталость. С хорошим питанием, да сном... все можно исправить. Впервые за долгое время во мне шевельнулось что-то, отдаленно напоминающее надежду.

Пока я убиралась и приводила себя в порядок, сама не заметила, как день незаметно перетек в вечер. За окнами начало темнеть. В тишине моей опустевшей, но теперь чистой квартиры гудела стиральная машинка — ровный, убаюкивающий гул, напоминающий о простых, бытовых ритмах жизни.

Не знаю, подействовала ли на меня знакомая, родная атмосфера дома или сам ритуал очищения — выметания пыли, хлама и старой боли, — но на душе стало чуточку легче. Словно воздух в комнатах перестал быть спертым и тяжелым, наполненным призраками прошлого. Я могла дышать свободнее, и каждый вдох больше не отдавался болью в груди.

Я сидела на кухне на своем старом, потертом стуле, попивая чай из белой кружки с трещинкой на ручке. Он был без сахара — не потому что я не любила сладкое, а потому что его попросту не оказалось в доме. Как, впрочем, и денег. Мысль о том, что нужно будет как-то жить, есть, платить за квартиру, накатывала тяжелым, тупым грузом. Проблемы. Они никуда не делись, они лишь терпеливо ждали своего часа, пока я отмывала полы и смывала с себя больничный запах. Взрослая жизнь такова: никто не будет тебя кормить и бесконечно помогать. Теперь ты сам по себе. Один.

Но в этот миг я отложила эти мысли в сторону. Сделала глоток горячего, почти обжигающего чая — горького, терпкого, но такого живого. И посмотрела в окно.

Солнце садилось за соседнее здание, уже почти скрывшись за его крышей. Его последние лучи окрашивали холодные бетонные грани в нежные, акварельные оттенки — персиковый, розовый, сиреневатый. Длинные тени ложились на асфальт, и в этом медленном, величественном угасании дня была своя, тихая и печальная красота. Мир за окном продолжал жить своей жизнью, огромной и равнодушной. И я продолжу, другого выхода у меня просто не было...

Нужно проверить счета. Мне должны были перечислить зарплату с заправки — небольшую, скромную, но такую необходимую. Хотя, кто знает, решили ли они вообще платить пропавшей без вести сотруднице? Узнать всё же стоило. Да и машину свою, старую, видавшую виды «Королу», нужно было забрать, если её ещё не увезли на штрафстоянку.

6. Ангел

С самого утра я была как на иголках. Нервы звенели внутри, как натянутая струна, а пальцы сами собой теребили край свитера — свободного, нежно-бежевого, с глубоким V-вырезом. Светлые джинсы-моми сели свободно, пришлось добавить ремень.

Вчера я ответила ему. Мы договорились встретиться в одном пафосном кафе в центре. Он ответил почти мгновенно, словно дежурил у телефона, ждал. Это настораживало. Но он что-то знал. Обещал, что мне будет интересно. И я сдалась — возможно, из-за того самого едкого, опасного любопытства, что грызло меня изнутри.

Аня в телефоне бушевала. Ругалась, что я сбежала из больницы, твердила о лечении и психологах. Но мне не нужны были врачи. Мне нужен был воздух. Свой дом. Свои четыре стены, где можно спрятаться.

Я уже почти подошла к месту. Времени было уйма — встреча в десять, а я намеренно пришла на двадцать минут раньше, чтобы освоиться. Холодный ветер с дождем хлестал по лицу, растрепав волосы. Лето, а на улице — промозглая, серая слякоть. Я куталась в свитер, но дрожь шла изнутри.

Распахнув тяжелую дверь кафе, я почти влетела внутрь и заняла столик у окна. Как он выглядит, этот Леонид? В его соцсетях — ноль информации, ни фото, ни возраста. В голове рисовался образ мужчины лет сорока. Слишком строгий, грубоватый, с голосом, привыкшим отдавать приказы.

Ко мне подошла улыбчивая официантка. Я отказалась от меню, заказала только латте. Из-за нервов всё сжалось в комок — есть я не смогу просто физически.

Не успели принести кофе, как дверь снова распахнулась.

В помещение вошел мужчина. Не мой выдуманный сорокалетний босс. Совсем другой.

В дорогом костюме цвета горького шоколада, с белой рубашкой, на которой была расстегнута верхняя пуговица. Он провел рукой по светло-русым, растрепанным ветром волосам. Светлые, очень внимательные глаза медленно обошли зал... и остановились на мне. Узнал. Серьезно? Это он?

На вид — около тридцати. Ухоженный, с утонченными, почти аристократическими чертами лица. Тонкие губы, узкое лицо, лисий разрез холодных глаз. Ни намёка на щетину. Он двинулся ко мне ровной, уверенной походкой.

Я почувствовала себя полной дурой. На него смотрели все девушки в зале, будто он сошел со страницы глянца. А я была — закутанная в старый свитер, с нервно подрагивающими руками.

— Здравствуйте, Алисия. Я рад, что вы пришли, — его голос был не грубым. Бархатным. Глубоким и на удивление приятным.

— Здравствуйте, — я просипела, судорожно убирая руки с колен. — Присаживайтесь. Я заказала кофе... вы что-нибудь будете? — я мямлила, чувствуя, как краснею под его изучающим взглядом.

— Чуть позже, — он отодвинул стул с изящной легкостью и сел с идеально прямой спиной. — Сейчас я больше заинтересован разговором с вами. Вы можете звать меня Лео.

Я кивнула. Лео... странное сокращение, но ему подходило. Утонченный, но с атлетическим телом, которое угадывалось даже под строгим костюмом. Высокий, жилистый.

— Хорошо. Очень приятно, Лео. О чем вы хотели поговорить? — голос дрогнул. — И как вы вообще обо мне узнали?

Он мягко улыбнулся, пытаясь снять напряжение.

—Я вижу, вы нервничаете. Я не кусаюсь, Алисия. Я здесь только чтобы помочь вам. — Пауза. Его взгляд стал серьезнее. — Слышал, что вы решили не подавать обвинения в сторону Есимова. Это так?

— Сначала расскажите, откуда вы обо мне узнали? — выпалила я, перебивая его. Нервы сжимали горло в тиски, заставляя голос звучать выше и напряженнее. Этот человек излучал опасную уверенность, и мне отчаянно хотелось понять, что ему от меня нужно.

Он не отвел взгляда. Его светлые, пронзительные глаза буквально впивались в меня, лишая возможности отвести взгляд или скрыться. Вблизи они казались еще более ледяными, бездонными, как озера в лютый мороз. Мне захотелось провалиться сквозь землю, спрятаться под стол — куда угодно, только бы уйти от этого испепеляющего внимания.

— У меня есть свои источники в правоохранительных органах, — ответил он на удивление спокойно, его бархатный голос не дрогнул. — Я не враг вам, Алисия. Изначально я не планировал вас вовлекать, но когда увидел ваше фото в деле… Не смог пройти мимо. — Он положил на стол тонкую черную кожаную папку, аккуратно расположив ее ровно посередине, как будто совершая некий ритуал. Этот жест гипнотизировал.

— Что не так с моим лицом? — выдохнула я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

Лео слегка провел большим пальцем по подбородку, размышляя. В этот момент подошла официантка с моим латте. Я с жадностью ухватилась за чашку, делая большой глоток обжигающей жидкости — мне дико хотелось пить, горло пересохло от волнения. Лео лишь попросил стакан холодной воды.

— Вы очень похожи на одну девушку из моего прошлого, — произнес он, когда официантка отошла. Его слова повисли в воздухе, тяжелые и зловещие.

Сердце упало куда-то в пятки.

—И… как это связано с Ханом? — прошептала я, совершенно не понимая, к чему он клонит. Голова пошла кругом.

— Дело в том, что она пропала много лет назад, — его голос стал тише, в нем появились несвойственные ему нотки — хрупкие, уязвимые. — И я подозреваю, что он к этому причастен. Доказательств у меня, к сожалению, нет. Прошло слишком много времени. Но я… не могу это отпустить.

В его голубых, таких холодных глазах, плескалась настоящая, глубокая грусть. Ему явно было больно об этом говорить.

— Вы думаете, он ее… — я не смогла договорить, застряв на страшном слове.

— Возможно. Но я не берусь утверждать, — он отпил воды, и его пальцы слегка сжали стакан. — Они были близки. Если быть точнее, он был в нее безумно влюблен.

Ледяной комок страха сдавил горло.

—Кем она вам приходилась? — спросила я, уже догадываясь об ответе, но отчаянно думала, что ошибаюсь.

— Сестрой. Ее звали Ангелина. — он произнес это имя с такой нежностью и болью, что стало физически не по себе. — Она пропала шестнадцать лет назад.

Он открыл папку и молча протянул мне фотографию. На снимке была молодая, улыбающаяся девушка в нежно-голубом платье. Светлые волосы волнами струились по плечам. Голубые, как у Лео, глаза сияли беззаботностью. Миловидный носик, пухлые губы… И черт возьми, она была моей копией. Точнее, я была ее копией. Если бы я взглянула на свои подростковые фото, то ужаснулась бы от сходства.

7. Осознание

— В первую очередь, я хочу, чтобы вы успокоились, — его голос прозвучал тише, потеряв часть своей бархатной уверенности. Холодные, почти ледяные пальцы осторожно легли на мою руку, все еще судорожно сжимавшую край стола.

Прикосновение было чужим, резким, как удар током. Я лишь громко хлюпнула носом, не в силах сдержать поток слез, что, наконец, прорвали плотину. Они текли по лицу горячими, солеными ручьями. Перед глазами проплывали картины того, какой могла бы быть наша жизнь с Артемом. Три года. Три года в этом аду долгов, ссор, ночных смен и немого отчаяния. И все это время тень Хана витала над нами, отравляя каждый день, каждую мечту.

— Алисия, он за все заплатит, — голос Лео прозвучал тверже. — И больше никогда не сможет навредить вам или кому-либо еще. Прошу, он не заслуживает ваших слез.

Я просто кивала, не в силах вымолвить ни слова. Голова была переполнена обрывками воспоминаний, болью и яростью, такой всепоглощающей, что хотелось кричать.

— Извините, — я с силой вытерла лицо тыльной стороной ладони, оставляя на коже красные полосы. — Я не хотела плакать перед незнакомым человеком.

Его лицо странно исказилось. В глазах мелькнуло что-то неуловимое — досада? Сожаление? Его пальцы все еще лежали на моей руке.

— Нет, — он покачал головой, и его взгляд стал пристальным, почти пронзительным. — Я не это имел в виду. Я просто... никогда не умел утешать. — в его голосе прозвучала искренняя, человеческая неуверенность. Он отвел руку, словно осознав, что перешел какую-то грань. — Алисия, я буду рядом с вами. В течение всего этого времени. Да, возможно, то, что мне нужно, нелегко достать, и вам придется снова... связаться с Есимовым. Но я обещаю, я сделаю все, чтобы защитить вас. Вы не будете одна.

Он говорил это с такой тихой, но абсолютной убежденностью, что в его словах невозможно было усомниться. И в тот миг, разбитая, напуганная и ослепленная ненавистью, я ему поверила. Потому что другой опоры у меня не было. А втягивать Аню в свои проблемы, совершенно не хотелось.

— Хорошо, я вам верю, — проговорила я, и голос мой, хоть и все еще слегка дрожал, звучал уже не так слабо. — Может быть, это глупо и наивно... но все доказательства, что вы предоставили мне... Вы кажетесь честным человеком.

В его глазах, мелькнуло что-то похожее на облегчение. Он молча достал из внутреннего кармана пиджака тонкий, почти невесомый кусочек плотного пергаментного картона и протянул его мне.

Я взяла визитку. Пальцы едва чувствовали ее текстуру. Элегантный, строгий шрифт выводил:

Исаев Леонид Викторович, Генеральный директор «Вектор-Холдинг».

Ниже — номер телефона, лаконичный и единственный. Ни адреса, ни e-mail. Только имя и статус, говорящие сами за себя.

— Вы можете звонить мне в любое время, — его голос смягчился, в нем появилась искренняя забота, которая сбивала с толку. — Даже если вам просто грустно и хочется выговориться. Хорошо?

В этом «хорошо» было столько участия, что ком снова подкатил к горлу. Возможно, это тепло было адресовано не мне, а призраку его сестры, в котором он видел мое отражение. Но в тот момент это не имело значения. Важно было то, что впервые за долгое время кто-то предложил поддержку без условий и упреков.

Я лишь кивнула, сжимая в пальцах гладкую карточку, словно это был амулет, талисман против всего мира.

— Спасибо, — прошептала я, и это единственное слово вмещало в себя всю громаду случившегося — шок, недоверие, робкую надежду и щемящую благодарность за то, что я не осталась одна в этой войне, о которой даже не подозревала.

Мы просидели еще несколько минут в тягостном, но уже не таком неловком молчании. Я допила свой остывший латте до дна, чувствуя, как горьковатый вкус смешивается с остатками дрожи на губах. Взгляд то и дело цеплялся за строгие, но теперь читаемые черты лица Леонида, пытаясь найти в них хоть тень обмана. Но видел лишь усталую решимость.

— Мне уже, наверное, пора, — наконец выдохнула я, отодвигая чашку.

Лео тут же поднялся вместе со мной, его движения были отточенными и плавными, выдавaя в нем человека, привыкшего контролировать каждую деталь.

— Позвольте хотя бы довезти вас, — предложил он, и в его бархатном голосе зазвучали нотки любезности. — На улице, согласитесь, не самая приятная погода.

Я замерла на месте, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Неловкость сковала движения. Как ему объяснить, что садиться в машину к практически незнакомому мужчине — пусть даже тому, кто только что вручил мне визитку с регалиями генерального директора — после всего пережитого было равносильно прыжку в ледяную воду с привязанным к ногам камнем?

— Нет-нет, — я замотала головой, слишком резко, почти панически, и тут же попыталась смягчить отказ натянутой улыбкой. — Спасибо, я... я пешком. Мне нужно подышать воздухом. Освежить голову.

Я не сказала правды. Не сказала, что мысль о замкнутом пространстве машины с ним — или с кем бы то ни было — заставляет сердце бешено колотиться где-то в горле. Что доверие — хрупкое, едва зародившееся — еще не простиралось так далеко.

Он не настаивал. Лишь слегка кивнул, и в его светлых глазах мелькнуло понимание — то ли истинное, то ли тактично сыгранное.

— Как скажете. Берегите себя, Алисия, — он произнес мое имя с какой-то особой, задумчивой интонацией, словно примеряя его на себя.

Я кивнула, уже отступая к выходу, сжимая в кармане его визитку так крепко, что края впивались в ладонь. Повернулась и почти побежала прочь — не от него, а от давящей атмосферы этого разговора, от тяжести новых знаний, от собственного страха.

Дверь кафе захлопнулась за мной, и я окунулась в прохладные, влажные объятия дождливого дня, оставив за спиной тепло.

Я шла, не разбирая дороги. Ноги несли сами, куда угодно, лишь бы подальше от этой ужасной правды

Возвращаться в пустую квартиру, в ту тишину, что теперь будет оглушать воспоминаниями, было невыносимо.

Резкий, оглушительный грохот сотряс воздух, заставив меня вздрогнуть и инстинктивно пригнуться. Ослепительная молния, словно трещина в самом небе, прорезала свинцовые тучи где-то совсем рядом. Я вся сжалась в комок, закутавшись в свитер. Он еще хранил остатки тепла, но это было жалкое, временное утешение.

8. Работа

Прошла неделя с той судьбоносной встречи с Лео. Семь дней, которые растянулись в странный, размытый временной промежуток между кошмаром и попыткой вернуться к нормальности. Жизнь, словно нехотя, потихоньку двигалась вперед, затягивая раны тонкой, хрупкой пленкой рутины.

Я забрала свою старенькую машину с парковки у заправки. Стояла там, вся в гряди и подсохших следах дождя. На заправке меня, конечно, уже не ждали. Мое место заняла юная, улыбчивая девочка с двумя хвостиками. Бывшая коллега, увидев меня, округлила глаза и засыпала вопросами: «Куда ты пропала? Что случилось? Все хорошо?» Я лишь мотала головой, отвечая что-то невнятное про болезнь родственников. Это было не их дело. Мое прошлое стало личной крепостью, в которую я не впускала никого.

Сейчас я сидела на кухне, осторожно поднося к губам горячую чашку с чаем. Пар обжигал губы, но это ощущение было почти приятным — оно напоминало, что я жива. На экране телефона снова и снова прокручивались группы со свежими вакансиями в нашем городе. Список был удручающе скудным и однообразным. «Официант, опыт от года», «Менеджер по продажам, активные продажи, стрессоустойчивость», «Администратор, приятная внешность, коммуникабельность».

Я уже сходила на пару собеседований. В одной кофейне менеджер, разглядывая мое сумрачное, отрешенное лицо, вежливо покачала головой: «Мы ищем более... энергичных кандидатов». В другом месте, в маленьком офисе, на меня смотрели с жалостью и тут же откладывали резюме в сторону. Мое лицо разучилось лгать и надевать маску. Оно выражало лишь одну, единственную эмоцию: «Отвалите от меня все». А везде нужны были улыбчивые, легкие, не обремененные грузом люди. Какой я сейчас совершенно не была.

А деньги таяли на глазах. Те жалкие копейки, что выплатила мне хозяйка заправки в качестве расчета, ушли на то, чтобы забить до отказа пустой холодильник, оплатить скопившиеся счета и заправить полный бак своей «малышки» — оказалось, какие-то нехорошие люди успели слить из нее почти все топливо.

Я отложила телефон и, взяв чашку, неспешно слоняла по квартире. Пустые комнаты, прибранные до стерильной чистоты, молчаливо наблюдали за моими бесцельными блужданиями. Мне было совершенно нечем заняться. Тишина давила на уши, и единственным звуком был скрип половиц под ногами.

Аня звонила час назад, звала на какую-то шумную вечеринку. «Развеешься, Ли́с, надо же как-то возвращаться в жизнь!» Но мысль о толпе, громкой музыке, фальшивых улыбках и обязательных вопросах вызывала тошнотворный спазм где-то под ложечкой.

Иногда мне казалось, что Аня не до конца понимала, через что я сейчас прохожу. Ее забота была как яркий, но слишком прямой луч света — он слепил, но не мог осветить все углы той глубокой тени, в которую я погрузилась. Хотя, возможно, в этом была и моя вина. Я тщательно выстраивала стену, отгораживаясь от нее односложными ответами и натянутыми улыбками. Я избегала встреч, сама не ведая, почему. Словно моя жизнь теперь существовала в двух разных измерениях: «до» и «после». И мост между ними был сожжен.

Я думала о Хане. Он приходил ко мне почти каждую ночь, являясь в снах — незваный, навязчивый, неумолимый. Я ненавидела свой собственный мозг за это предательство. Даже во сне, в единственном месте, где должна была быть возможность отдохнуть, меня преследовали его образы.

Последний сон был особенно странным. Я стояла напротив него, сжимая в руке кожаный ремень, обвитый вокруг его шеи. Он стоял на коленях, склонив голову, словно признавая мое превосходство, мою власть. В воздухе висело не насилие, а что-то иное — густое, обжигающее, полное невысказанной страсти. Это было горячо. Слишком горячо. Я просыпалась с учащенным сердцебиением и жгучим, влажным желанием, пульсирующим между ног. Мысль о том, чтобы удовлетворить это желание, казалась грязной, унизительной. Я не хотела прикасаться к себе, представляя его лицо. Но тело помнило. Оно помнило каждое прикосновение, каждый взгляд, полный дикого, неконтролируемого желания.

Забыть это было почти нереально. Его пальцы, его губы, его низкий голос, шепчущий в темноте, впились в саму мою плоть. И самый главный, самый страшный вопрос звучал в голове снова и снова: а как я смогу устоять перед ним вживую? Если он снова окажется рядом?

Каждый день я листала ленту новостей, вбивая в поиск его имя с маниакальным упорством. Но в ответ — лишь те же самые, заезженные статьи. Информационный вакуум. Мне было интересно... думает ли он обо мне? Вспоминает ли? Или я была всего лишь очередной главой в его коллекции, которую можно закрыть и отложить на полку?

Возможно, когда его отпустят — а его отпустят, я в этом не сомневалась, — он наконец остынет ко мне. Поймет всю чудовищность происшедшего и оставит в покое. Но тогда... как я выполню то, о чем просил Лео? Как я доберусь до тех доказательств, что должны разрушить жизнь Хана? Эта мысль вызывала странное, двойственное чувство.

Я решительно запретила себе думать о нем. Хватит. Достаточно. Эти мысли были роскошью, которую я не могла себе позволить, глядя на почти пустой счет на банковской карте. Нужно было сосредоточиться на выживании.

И тут, словно вспышка, в голове возникла идея. Мой взгляд снова и снова упрямо возвращался к полочке у телевизора, где лежала та самая, идеально белая визитка. Она будто магнитом притягивала меня.

Эта сделка, этот опасный план... он был нужен больше Лео, чем мне. Теперь, когда первая ярость улеглась, я понимала это вполне отчетливо. А раз так... почему бы не извлечь из ситуации немного выгоды для себя? В тот день в кафе он смотрел на меня с какой-то странной, почти болезненной добротой. Его взгляд скользил по моим чертам, и он будто ловя себя на этом, резко отводил глаза. Как бы цинично это ни звучало, я могла использовать это. Использовать свое сходство с его пропавшей сестрой.

Я металась между остатками совести и животным страхом перед голодной смертью, когда последние продукты в холодильнике подойдут к концу.

В итоге я сдалась. Подошла и взяла визитку. Холодный, плотный картон обжег пальцы. Если он откажет... я хотя бы попытаюсь. Ничего страшного не случится. Мне просто нужна работа. Любая. Приносить кофе? Отлично! Мыть полы? Не супер, но сойдет.

9. Новое место

Дорога заняла у меня не меньше часа. Ехать до соседнего крупного города, пробираясь сквозь потоки машин и длинные, скучные отрезки трассы, оказалось не самой простой задачей. Мысль о том, что, возможно, придется проделывать этот путь каждый день, вызывала тихий ужас. Я просто сойду с ума от усталости и разорюсь на бензине.

Наконец я припарковала свою потрепанную малолитражку на огромной, вымощенной блестящим асфальтом парковке перед невероятным зданием. Адрес, который Лео прислал сообщением, привел меня сюда. Я поспешила внутрь, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.

Так вот как выглядят такие места вблизи. Я казалась себе жалкой букашкой на фоне этого стеклянного гиганта, уходящего в небо на двадцать, а то и больше, этажей. Панорамные окна сверкали на солнце, отражая бегущие облака, и за ними кипела невидимая, мощная жизнь. И здесь мне предстоит работать? Не верилось. Внезапно мой скромный, студенческий прикид показался жалким и убогим зрелищем.

Я двинулась по идеально ровной дорожке, окруженной зелёным газоном и высокими, стильными фонарями. Аккуратные лавочки, выкрашенные в темный цвет, яркие клумбы с цветами — этот район был поразительно живописным и дышал деньгами. Высокие деревья, посаженные с математической точностью, добавляли красок и тени.

Автоматические двери бесшумно разъехались передо мной, и я шагнула в прохладное, залитое светом фойе. Воздух пах дорогими духами и свежемолотым кофе. В центре стоял аккуратный круглый диванчик из белой кожи, а в глубине возвышалась массивная стойка ресепшена из темного дерева и полированного металла.

Неловко переставляя ноги на скользком полу, я двинулась вперед. За стойкой сидела блондинка с идеальной укладкой и улыбкой во все свои белоснежные тридцать два зуба.

— Добро пожаловать в «Вектор-Холдинг», — ее голос прозвучал как заученная пластинка — доброжелательно, но бездушно. — Подскажите, чем я могу вам помочь?

Ее улыбка была настолько фальшивой, что по коже пробежали мурашки. Взгляд, которым она меня окинула, был быстрым, оценивающим и безразличным. Брр. На ней была безвкусная ярко-красная помада, карие глаза были подведены так, что казались неестественно большими, а строгий костюмный пиджак был нарочито расстегнут, открывая глубокую ложбинку между грудей.

— Здравствуйте, я... насчет работы, — я сделала усилие, чтобы мой голос звучал ровно и уверенно. — К Леониду Викторовичу.

— Вам назначено? — она небрежно поводила длинными наращенными ногтями по клавиатуре ноутбука на столе. Выражение ее лица кричало: «К Леониду она, а чего сразу не к президенту?»

— Да, мы созванивались с ним около двух часов назад, он меня ждет, — ответила я, чувствуя, как закипает раздражение.

Мне казалось, она специально тянет время, что-то лениво тыкая на клавиатуре своими длинными ногтями.

— Поднимитесь на семнадцатый этаж, — наконец буркнула она, явно желая поскорее от меня избавиться. — Пройдите прямо по коридору, ожидайте, вас пригласят.

Я кивнула и обернулась в поисках лифтов. В глубине холла мерцали светящиеся кнопки. Только не это. Я ненавидела лифты. Мысль о том, что, возможно, придется кататься на них каждый день, вызывала легкую панику. Я просто сойду с ума в этих металлических коробках.

Нервно теребя край своей белой рубашки, я подошла к лифтам и нажала кнопку вызова, чувствуя, как подступает знакомая, тошнотворная тревога.

Когда я вошла в лифт, волна страха сразу подкатила к горлу. За мной следом, бодро переговариваясь, втиснулись несколько молодых парней в безупречно сидящих строгих костюмах. Я инстинктивно отпрянула к холодной металлической стене, стараясь слиться с ней, стать как можно меньше и незаметнее.

Один из них, с доброжелательным взглядом, мягко спросил: —Вам на какой этаж?

— Семнадцатый, — выдохнула я, сжимая сумку так, что костяшки пальцев побелели. Я изо всех сил пыталась взять себя в руки, дышать глубже.

Его лицо слегка вытянулось от удивления, но он лишь молча кивнул и нажал кнопку. Тишина в кабине стала давящей.

Я не отрывала взгляда от цифр на табло, завороженно следя, как они сменяют друг друга. Но лифт, словно назло, останавливался на каждом втором этаже. Двери то и дело разъезжались, впуская и выпуская людей, и с каждой остановкой тревога сжимала горло все туже.

И вот, наконец, загорелась заветная цифра. Створки с мягким шипением разъехались, и я почти выпрыгнула из кабины, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. Нервно поправила юбку, стараясь вернуть себе хоть каплю достоинства.

Здесь, на семнадцатом этаже, царила совсем иная атмосфера. Светлая, уютная, выдержанная в нежных бежевых и кремовых тонах. Они не резали глаза, как ослепительная белизна холла, а обволакивали спокойствием.

Пройдя по мягко освещенному коридору, я увидела, что меня уже ждут. За небольшим элегантным столом сидела девушка с пышными каштановыми волосами, уложенными в аккуратную прическу, и в строгом, но изящном черном платье.

— Добрый день, — ее голос прозвучал тепло и приветливо. — Присаживайтесь, пожалуйста. Пока вы ожидаете приглашения, не хотите ли чего-нибудь выпить? Воду, кофе, чай?

Эта девушка была неземным созданием по сравнению со стервятницей на ресепшене. В ее ореховых глазах светилась искренняя доброта, а улыбка была настоящей, не отточенной до безжизненности.

— Спасибо, большое, но ничего не нужно, — вежливо отказалась я, опускаясь на край мягкого кожаного дивана.

— Хорошо, — она кивнула с пониманием. — Но если вам что-нибудь понадобится, можете смело просить. Меня зовут Анастасия.

С этими словами она вернулась за свой стол и погрузилась в работу, перебирая бумаги с мягким шуршанием. Ее присутствие было на удивление умиротворяющим. Я откинулась на спинку дивана, впервые за сегодняшний день позволив себе немного расслабиться. Ожидание уже не казалось таким мучительным.

И когда Анастасия мягко оповестила меня о том, что Леонид Викторович ожидает меня, я быстро поднялась с дивана, снова ощущая прилив нервной энергии.

10. Оправдан

На новом месте мне было на удивление комфортно. Мой кабинет, затерянный на семнадцатом этаже, был небольшим, но уютным. Здесь было всё необходимое: лаконичный стол цвета венге, эргономичное кресло, приглушенное освещение и даже собственный рабочий ноутбук с матовым экраном для просмотра бесконечного потока корреспонденции.

Работа оказалась до смешного простой. Я стала своего рода фильтром, живым фасадом, который отделял важное от несущественного и безжалостно отправлял в корзину цифровой мусор. Особые письма — те, что пахли деньгами, властью или срочностью, — я переправляла Лео. В общем, я больше боялась самой себя, своей новой роли, чем реальных задач.

Завал писем был огромным, но я, охваченная рабочим азартом, справлялась с ним на удивление легко. Мои движения были точными, мысли — ясными.

— Алиса, ты пойдёшь на обед? — ворвавшись без стука, спросила Настя, которая никак не могла запомнить моё имя. Мой глаз едва заметно дёрнулся от раздражения.

— Алисия, — мягко поправила я, стараясь сохранять спокойствие. — Нет, спасибо, мне не хочется.

Говорить о том, что моих сбережений едва ли хватит на полноценный обед в ближайших кафе, я не собиралась.

— Как знаешь. Кстати, слышала какие слухи о тебе ходят в отделе маркетинга? — пропела она с притворной заботой, которую я уже начала ненавидеть. Её внешность оказалась очень обманчивой, мне кажется она была даже хуже той блондинки на ресепшене.

— Если честно, мне неинтересно, — ответила я, уткнувшись в экран ноутбука, надеясь, что она наконец оставит меня в покое.

— Мне кажется нечестным скрывать такое от тебя. Все говорят, что ты любовница Исаева-младшего. Поэтому он тебя и взял, — произнесла она с такой слащавой улыбкой, что мне захотелось швырнуть в неё чем-нибудь тяжёлым. Обычно я не была склонна к насилию, но её слова вывели меня из себя. — Но я-то знаю, что это не так. Он на тебя даже не смотрит. Ему нравятся более эффектные женщины.

— Я не заинтересована в обсуждении его личной жизни, — ответила я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно, хотя внутри всё кипело от гнева.

Она демонстративно надула свои ярко накрашенные губки и, наконец, покинула моё личное пространство. Едкий аромат её приторных духов ещё долго витал в воздухе, словно ядовитый туман, не желая рассеиваться вслед за своей хозяйкой. С раздражением я распахнула окно, впустив в кабинет прохладный вечерний воздух.

Свежий ветер принёс с собой шум большого города — приглушённые звуки машин, отдалённый гул толпы и едва уловимый аромат дождя. Я глубоко вдохнула этот живительный коктейль, пытаясь избавиться от навязчивого запаха чужих духов.

Время за работой летело незаметно. Ещё один рабочий день подходил к концу. За окном небо постепенно окрашивалось в нежные оттенки заката, превращая городские огни в россыпь бриллиантов. Мои пальцы всё ещё скользили по клавиатуре, завершая последние дела перед уходом.

В кабинете стало прохладнее, но я не спешила закрывать окно. Рабочий ноутбук тихо пикал, уведомляя о новых письмах, но я уже знала — с ними я разберусь завтра.

Медленно собирая вещи, я окинула взглядом своё временное убежище. Всё здесь казалось таким чужим. Ещё один день в новой жизни, ещё один шаг вперёд, несмотря на все препятствия и тяжёлые воспоминания.

Моя новая квартира располагалась всего в десяти минутах неспешной ходьбы от небоскреба «Вектор-Холдинга». Это было невероятно удобно. И место, если честно, мне нравилось — тихий, престижный район, где по вечерам было не страшно гулять, а лишь приятно слушать шелест листвы в аккуратно подстриженных скверах.

Но когда я впервые, десять дней назад, переступила порог, меня накрыла волна противоречивых чувств. Квартира была прекрасной. До невозможности роскошной.

Воздух пах свежестью. В гостиной меня встретил удобный диван, со множеством мягчайших подушек разных размеров. У меня даже был свой тропический душ, в просторной ванной комнате.Квартира была большой, двухкомнатной, с панорамным остеклением балкона, выходящего на ухоженный, модный сквер, где даже ночью горели изящные фонари.

Моя спальня была светлой, с просто огромной кроватью, утопающей в мягкости. Все в ней— от бархатистой шерсти ковра до матовых блестящих ручек на мебели — кричало о деньгах, о чужом, непривычном вкусе. Мне было даже страшно прикасаться к чему-либо, словно я могла случайно оставить след своего несовершенства на этой идеальной поверхности.

Но, как известно, к хорошему привыкаешь быстро. Слишком быстро.

С Аней мы созванивались на днях, и я, наконец, сдалась под ее напором, согласившись на встречу. Мы договорились сходить в кафе на ближайших выходных. Ее голос в трубке звучал таким родным и обеспокоенным, что я на мгновение почувствовала острое сожаление о той стене, которую выстроила между нами.

Я с головой погрузилась в этот новый, блестящий мир, позволив себе утонуть в его комфорте и рутине. Я почти забыла. Почти. Забыла о главной задаче, о той истинной причине, что привела меня сюда, позволив ей затеряться среди бархатной мягкости ковров, ароматного кофе по утрам и гипнотизирующего вида из окна.

Новый день был похож на прошлый - ранний подъем, утренний душ и бесконечный штурм новостных сводок. Забравшись с ногами на неудобный стул, я сидела за собственной барной стойкой из черного мрамора, холодного и идеально гладкого под локтями. Медленно ела свою сытную овсяную кашу с ягодами и лениво водила пальцем по экрану телефона. Утро было таким спокойным, почти идиллическим.

Пока мой палец не замер.

Свежая новость. Кричащий заголовок, от которого кровь застыла в жилах:

«Есть ли справедливость? Суд оправдал Есимова Хана Алибековича из-за недостатка доказательств по делу о похищении и насильственном удержании человека.»

Чашка с кофе выскользнула из ослабевшей руки и с грохотом разбилась о мраморный пол. Горячая жидкость брызнула на белый ковер, оставляя уродливые коричневые пятна. Но я не видела этого. Я не слышала ничего, кроме оглушительного гула в ушах.

11. На ты

— Хорошо, пожалуй вы правы.— Лео медленно провел рукой по подбородку, его взгляд стал острым, сфокусированным. — В загородном доме, в его личном кабинете, есть картина — пейзаж с озером, довольно безвкусная, на мой взгляд. Но дело не в ней. За ней находится встроенный сейф. Старая модель, с механическим замком.

Он сделал паузу, давая информации осесть.

— Хан не доверяет облачным серверам и шифрам, когда дело касается самого главного. Там лежат флеш-накопители и несколько жестких дисков. На них — записи всех его теневых переговоров за последние годы. Не только финансовые махинации. Речь о... договоренностях с определенными людьми из силовых структур, записи телефонных разговоров с чиновниками, которые получали откаты за «крышу». Фактически, это досье на половину элиты города. Его главный козырь и его главная уязвимость.

Лео осторожно отпил горячий кофе, его взгляд стал тяжёлым и непроницаемым. Он словно взвешивал каждое слово, прежде чем его произнести.

— Но есть кое-что конкретное, — продолжил он, и его голос приобрёл металлический оттенок. — Найдите синюю флешку в прозрачном пластиковом корпусе, без каких-либо опознавательных знаков. На ней помечено только число — девятое декабря. Это дата смерти его отца.

Он отставил чашку, и фарфор звонко щёлкнул о блюдце.

— Я почти уверен, что на ней — оригиналы аудиозаписей, которые доказывают, что та «авария» была подстроена. И что Хан если не отдал приказ, то точно знал о нём и покрывал исполнителей. Это не просто компромат. Это доказательство убийства. Да, срок исковой давности по самому факту уже прошёл. Но это — недостающее звено в общей картине. Если присовокупить эти материалы к нынешним делам — к похищению, к финансовым махинациям, к давлению на свидетелей, — они сложатся в историю систематической, циничной преступности. Они покажут суду и общественности его истинное лицо. Не оступившегося бизнесмена, а холодного, расчётливого преступника, для которого не существует ни закона, ни морали. С таким досье он не откупится и не выкрутится. Его репутация будет уничтожена. А тюремный срок за новые преступления станет в разы больше. Это будет крах. Полный и окончательный.

Я смотрела на него в ужасе, чувствуя, как по спине бегут ледяные мурашки. Это были не догадки, не предположения. Он говорил с пугающей уверенностью.

— Но откуда вы столько знаете? — выдохнула я, и голос мой дрогнул. — Вы... вы конкретно знаете, что искать и где.

Лео улыбнулся. Это была не та улыбка, что была раньше — лёгкая, с намёком на иронию. Это была холодная, зловещая гримаса хищника.

— Скажем так, у меня есть уши и глаза везде. И даже сам Есимов об этом не догадывается. — Он произнёс это почти шёпотом, но каждое слово било наотмашь. — Информация — это валюта, Алисия. И я давно научился ею распоряжаться.

Он замолчал, давая мне осознать масштаб его сети, его влияния. Мне стало не по себе.
Лео заметил мое сомнение и слегка усмехнулся.

— Но как мне открыть сейф? — спросила я, чувствуя, как задача из невыполнимой становится просто сверхсложной.

Он медленно провел рукой по подбородку, его взгляд стал острым, сфокусированным. Лео изучал моё лицо, словно проверяя, готова ли я услышать то, что он скажет.

— Механический замок — это одновременно и плюс, и минус, — начал он, его голос приобрёл низкий, наставляющий тон. — Его не взломать дистанционно, не обойти сканером отпечатков. Только физика и металл. Но и у них есть слабости.

Он облокотился на стол, его голос стал тише, но от этого еще более весомым.

— Я не буду предлагать вам взламывать его отмычками или подбирать код на слух. Это требует много лет тренировок. Но есть другой способ. У каждого такого сейфа есть заводская комбинация сброса. И есть люди, которые знают, как ее активировать.

Он сделал паузу, выбирая слова.

— Отец Хана, Алибек, был дотошным. Он вел инвентарные книги на всё, включая этот сейф. В его архиве, который находится на чердаке, должна быть папка с технической документацией на всё оборудование в доме. Вам нужно найти её. В ней — серийный номер сейфа и, возможно, даже инструкция по экстренному сбросу кода. Это не гарантия, но это шанс.

Лео посмотрел на меня прямо.

— Если документов нет, есть второй вариант. В том же кабинете, среди его вещей, должен быть ключ. Не от сейфа, а маленький, похожий на часовой. Он открывает панель управления. Там есть механическая кнопка сброса. Но чтобы её нажать, нужен тот самый ключ. Искать его нужно там, где он хранит мелочи — в верхнем ящике письменного стола, в шкатулке для часов... Это риск, но другого пути нет. Вы не будете взламывать сейф. Вы воспользуетесь его же системой против него. Это единственный способ, который не оставит следов и не вызовет тревогу. Найдите документы или найдите ключ. Это ваша настоящая цель в том доме.

Я сделала губы в форме буквы «О», чувствуя, как реальность уплывает из-под ног, словно в каком-то голливудском блокбастере.

— Это всё равно звучит нереально, — выдохнула я, всё еще пытаясь обдумать его план, разложить его по полочкам.

Лео не моргнул глазом.

—А вы думали, посадить такого человека, как Есимов, будет легко? Это не уличный грабитель. Это система. И чтобы сломать систему, нужны... нестандартные методы.

— То есть подождите, — я подняла руку, словно пытаясь остановить лавину. — Вы серьёзно считаете, что Хан замешан в смерти собственного отца? Это даже для такого психопата слишком.

Моя голова буквально кипела от переизбытка информации, от ужасающих предположений, которые обретали форму фактов в его устах.

— Ради власти и денег люди шли на большее, — его голос стал низким и безжалостным, как удар гильотины. — Вы его совершенно не знаете, Алисия. Есимов — страшный человек. Не монстр из сказки, а расчетливый, холодный эгоист, для которого не существует моральных преград. Поэтому мне нужны вы. Его нельзя оставлять безнаказанным.

У меня не осталось слов. С каждым днем я узнавала о Хане всё больше, и та картина, что складывалась, была отвратительной и ужасающей. Но о чем вообще можно было рассуждать, если он похитил меня и удерживал силой? А я, глупая, еще и поддалась на его обаяние.

12. Кукла

В залитом мягким светом магазина, с высоким зеркалом почти во всю стену, я крутилась перед своим отражением. Нежно-молочное платье, оно было скорее милым и невинным, чем эффектным. Мне нравилась его скромная элегантность, но лицо Лео, отражавшееся в зеркале за моей спиной, было задумчивым и недовольным.

Он сидел на бархатном диване, откинувшись назад, и изучал меня пристальным взглядом. Мне стало неуютно под этим взвешивающим взором.

— Оно не подходит, — произнес он наконец, и его голос прозвучал мягко, но непререкаемо. — Слишком сильно закрывает всё то, что должно быть открыто. Алисия, ты должна покорить всех в этот вечер, а не быть скрытой под всеми этими слоями ткани. Может, попробуешь что-нибудь... другое?

Он не стал добавлять «поярче», «покороче», «посексуальнее», но эти слова висели в воздухе. Мне претило ощущать себя куклой, которую наряжают по чужой указке. Но я лишь слабо кивнула, сглотнув комок протеста, и отправилась обратно в примерочную.

Девушка-консультант, внимательная и тактичная, заметив моё смятение, молча протянула мне другое платье. Оно было алым. Алым, как свежая кровь, как предупреждающий сигнал. Ткань — тяжелый, дорогой атлас — переливалась при свете, обещая роскошь и власть.

— Попробуйте это, — ободряюще улыбнулась она. — Мне кажется, оно идеально подойдет. И ваш спутник... останется доволен.

Я осторожно сняла его с плечиков, почти боясь дышать. Оно весило прилично и, я была уверена, стоило целое состояние.

Натянуть его было непросто. Ткань шипела, скользила, сопротивлялась, но когда оно наконец село по фигуре, я замерла. Это была не одежда. Это была вторая кожа, откровенная и беспощадная. Глубокий вырез прилично открывал вид на аккуратную ложбинку груди, но настоящим сюрпризом была спина — полностью открытая, от лопаток до самой поясницы, подчеркивая каждую линию. Длина была на грани дозволенного, но делала ноги зрительно бесконечно длинными.

Я смотрела на свое отражение. На незнакомую женщину с вызывающим силуэтом и тревожными глазами. Это явно не был мой стиль. Но разве не в этом был смысл? Притвориться кем-то другим. Сделать себя оружием в его игре. Я сделала глубокий вдох и вышла, чтобы показаться Лео.

Когда я вышла, в глазах Лео сначала пробежало молчаливое удивление. Его взгляд скользнул по моему лицу, но не задержался на нем — он изучал платье. Или, точнее, то, как оно облегало каждую линию моего тела, подчеркивая то, что обычно оставалось скрытым. Неважно. В этот раз в его взгляде читалось не критичное оценивание, а тихое, безмолвное одобрение. Он был действительно доволен.

— Идеально, — произнес он наконец, и его голос прозвучал тише, почти задумчиво. — Ты очень красивая, Алисия. Тебе говорили об этом? Ты очень умело скрываешь... это.

Он всё ещё не смотрел мне прямо в глаза, его внимание было приковано к силуэту, к игре света на алом атласе. Мои щеки вспыхнули от смущения и досады. Мне сразу захотелось сжаться, скрестить руки на груди, спрятаться от этого разоблачающего взора. Но я заставила себя выпрямить плечи, поднять подбородок и стоять ровно, принимая его комплимент как данность.

— Отлично, — заключил он, наконец отводя взгляд и обращаясь к консультанту. — Запакуйте его. И ещё нужны туфли. Желательно на высоком каблуке. — Он повернулся ко мне, и в его глазах мелькнула тень чего-то, что было не комплиментом, а скорее... деловым замечанием. — Извини, но твой рост не позволяет выбрать что-то другое.

Да, я не была высокой. Его слова прозвучали не как упрёк, а как констатация факта, холодная и безличная. Но они всё равно отозвались легким уколом где-то глубоко внутри. Я молча кивнула, чувствуя, как алый атлас внезапно становится тяжелее — тяжелее ожиданий, тяжелее роли, которую мне предстояло сыграть.

— Всё-таки блондинки в красном имеют обезоруживающий эффект, — произнес он задумчиво, больше себе, чем мне, и я поспешила уйти переодеваться, чувствуя, как горят уши.

В тесной примерочной я быстро стянула с себя алое платье, словно сбрасывая вместе с ним новую, чужеродную кожу. Спрятавшись в мягком свитере и свободных брюках, я с облегчением выдохнула. Отдавая наряд консультантке, я поймала её понимающий взгляд — она, должно быть, видела таких, как я, сотни: смущенных, растерянных, разрывающихся между восторгом и стыдом.

Мне принесли несколько пар туфель. Я выбрала не глядя — все они были одинаково высоки, одинаково неудобны и идеально подходили по цвету к платью. Алые, как предупреждение.

Выйдя, я заметила Лео у кассы. Он уже оплачивал покупки, его профиль был сосредоточен и спокоен. Потоптавшись на месте, я нерешительно двинулась к нему. Этот мужчина, при всей своей внешней привлекательности, отталкивал чем-то изнутри — холодной расчетливостью, безразличием, скрывающимся под маской галантности. Сомнения грызли меня, как голодные мыши.

— Так, сейчас нам нужно ещё в одно место, — сказал он сухо, не глядя на меня. — Не уверен, что у тебя есть подходящие украшения.

Его слова прозвучали как безобидное замечание, но врезались в самое сердце. Словно я была нищенкой с улицы, и откуда у меня могли быть украшения? В чём-то он был прав, конечно. Но тяжесть от этого осознания давила на плечи, заставляя съёжиться. Я не была готова к этой роли, к этому миру, где всё измерялось ценниками.

— Хорошо, спасибо за платье, — попыталась я быть благодарной, хотя внутри не чувствовала ничего, кроме смутной горечи. Теперь я была ему должна.

— Пустяк, — отмахнулся он, и мы направились к выходу из бутика.

Мы были в огромном торговом центре, где воздух был пропитан ароматом дорогими духами и чем-то ещё. Всё вокруг сверкало и переливалось — витрины с дизайнерской одеждой, бутики техники, даже детские отделы выглядели как дворцы. В своей прошлой жизни я бы обходила такое место стороной, предпочитая покупать всё через интернет, подальше от осуждающих или оценивающих взглядов.

— Тебя что-то расстроило? — вдруг спросил Лео, заметив моё подавленное настроение.