Кардио: от себя к себе

И лишь подняв свои глаза,

Он успокоит сердца стук,

Ведь звезды небо озарят,

Сменяя день и обновляя круг...

Остров Лиса

◇◇◇

Он бежал. Дождь хлестал его по лицу, оставляя следы на коже, но не в душе. Он был спокоен. Ничто не отвлекало его от чувства удовольствия, растекавшегося внутри по венам вместе с кровью. Ему нравилось чувство контроля над собственным сердцебиением — он точно знал, с какой скоростью и как долго он может бежать.

Обычно Энди выходил на пробежку рано утром каждый день. Он вставал задолго до начала рабочего дня, чтобы успеть провести полноценную тренировку. Затем после 12-часовой смены в банке отправлялся домой. И так изо дня в день. Но сегодня ночью нечто резким рывком выбросило его из сна, заставив сесть в кровати и долго унимать откуда-то взявшееся чувство неправильности происходящего. Что-то гложило его, но что именно — он понять не мог. Какая-то мысль ускользала от него, растворяясь вместе с сонливостью.

«Может быть, именно её я сейчас и пытаюсь догнать», — подумал он.

Так что же меня гложет? Что не даёт покоя? Что не отпускает даже во сне?

Он задавал себе эти вопросы, пока краем сознания не отметил, что его бег ускорился. Ноги вдруг стали тяжёлыми, словно он тащил неподъёмный груз. Глаза застилала тёмная пелена. Пульс — на высшей допустимой отметке.

Энди замедлился, чтобы выровнять ритм и дыхание. Если хочешь сделать хорошо — расслабься. Это правило он усвоил ещё тогда, когда только начинал учиться бегать.

С удовольствием отметил, что сердцебиение снова в пределах нормы. Лёгкие расправились, вмещая больше воздуха. Сознание прояснилось, и теперь его зрение расширилось с одной асфальтовой дорожки до бесконечного пространства над землёй.

В этой части города фонари были редкими. Достигнув одного, он оглядывался, рассматривая то немногое, на что падал свет, перед тем как снова погрузиться во тьму. Ему нравилось знать, что, какой бы тёмной ни была ночь, где-то там, впереди будет ещё один фонарь. А за ним следующий. Каждый из них был его целью.

Энди посмотрел вверх, дождь постепенно прекращался. Тучи ещё перекрывали небо, но впереди открылось небольшое окно, сквозь которое была видна одна звезда. «Удивительно красиво», — подумал он. Звёзды всегда напоминали ему о чувстве непоколебимого спокойствия и тепла, безусловного принятия и доверия, о чувстве дома.

«Я обещаю, мама…»

Резко возникшее воспоминание заставило его споткнуться так, что он чуть не упал. Но он продолжил бег, как ни в чём не бывало. Воспоминание из раннего детства. Его очертания были смутными, и он никак не мог ухватиться за главную мысль. Что же он обещал? Казалось, что вспомнить это стало жизненно необходимым, будто от этого зависела вся его дальнейшая судьба. Кажется, тогда ему было шесть или около того. Они с мамой разговаривали о чём-то важном для него.

◇◇◇

— Энди, то, что произошло сегодня… — тихий голос мамы окружал ореолом концентрированной заботы и нежности; от этого чувства хотелось зажмуриться. Малыш крепче прижался к женщине, что сидела перед ним на корточках. — …сильно тебя напугало?

Она неосознанно избегала смотреть сыну в глаза: может быть, потому что не хотела, чтобы он видел беспокойство в её взгляде, а может, потому что видела в них то, что обычно присуще детям — ясность отражённой в них сути зарождающейся личности.

Утром мама, как обычно, отвела его в школу по пути на работу. Ему нравилось проводить там время. Друзей у него особо не было, поэтому он приходил, чтобы смотреть. За одноклассниками — потому что они забавно двигались. За учительницей — потому что она двигалась совершенно иначе. Энди не понимал, что именно создавало такое впечатление, ему просто нравилось наблюдать за плавными, чёткими, выверенными движениями её тела. Ему казалось, что есть в них что-то правильное: он не смог бы предугадать её следующее слово, жест или действие, но в каждом моменте времени чувствовал, что именно это — лучшее, что она могла бы сделать или произнести. Она казалась ему феей, пришедшей из другого — чужого — мира, но одновременно с этим не являющейся чужой для этого.

Тем непривычнее было наблюдать, как в последнее время изменилось её поведение. Она стала тише, медленнее, будто каждое движение давалось ей с трудом. Лёгкая, парящая походка сменилась шаркающим, низким шагом. Однажды он увидел по телевизору человека, ходящего во сне — она напоминала Энди его. Но страшнее всего был взгляд. Он не был пустым, но в нём не было той любви, которую он видел раньше.

Тем утром она подготавливала класс к началу первого урока, перед тем как резко, словно заморозившись во времени, остановиться. Её падение он видел в замедленной съёмке. Казалось, в этот миг он мог ощутить всё: от вибрации пола, соприкасаясь с которым передвигались ученики школы, до вращения Земли вокруг своей оси. Энди бросился к ней ещё до того, как что-либо понял.

Он не знал, что несколько десятков лет назад она вышла замуж за достойного мужчину и надёжного человека, что единственной великой ценностью и мечтой её было подарить ему детей — их общее продолжение, плод их союза; что после многих лет попыток она узнала о страшном диагнозе, почти приговоре — бесплодии; что, не отчаявшись, они направили свою любовь друг на друга; что некоторое время назад она его похоронила — единственного близкого человека, единственного свидетеля её горя несбывшегося и радости обретшего; что его уход стал катализатором для развития врождённого порока её сердца.

Ребёнок не способен это понять. Он вцепился в её руку, обхватив её всем своим маленьким телом. Всё, что он знал, — это то, что нельзя её отпускать. Так правильно. Пока он держится за неё, пока изо всех сил будет сжимать её руку, пока делает хоть что-нибудь — она будет в порядке. Нужно только не переставать стараться.

«Правда ведь?…»

Он очнулся, когда всё уже было закончено. Энди не помнил, как прибежали другие учителя и директор, как его оттаскивали от тела, как мама уносила его на руках из школы.