Карма

Юля шла домой с работы. Вечер был тёплым, но в душе — глухо и сыро. Она мечтала о простом: быстро поужинать, зарыться в плед и читать давно начатый роман под фоновое бормотание телевизора.

Подходя к подъезду, она замедлила шаг. У входа стояли двое — плотные, широкоплечие, с короткими стрижками и пустыми взглядами. Настоящие братки. Сердце забилось чаще.

«Лишь бы не тронули…» — прошептала мысленно.

Она попыталась проскользнуть мимо, опустив глаза. Но один из них резко схватил её за рукав.

— Слышь, базар есть. Говорят, ты одна в двухкомнатной хате живёшь?

Он ухмыльнулся, зубы у него были золотыми.

— Давай махнёмся — на однушку с доплатой? Удобно будет всем.

— Отпустите меня… — Юля попыталась вырваться. — Мне надо идти.

— Да чё ты дрожишь, землячка, не нужна?

Оба рассмеялись, низко, как псы. Она дёрнулась, и, собрав последние силы, вырвалась.

— Отстаньте от меня! — крикнула и побежала к двери.

Но не успела. Второй бугай, молчавший до этого, резко схватил её сзади и, почти профессиональным движением, вонзил иглу в бедро. Боль была краткой, но резкой. Юля осела на холодный пол.

Мир поплыл.

Сознание мерцало. Кто-то кричал — будто издалека, как в дурном сне.

— Вот здесь подпиши! И тут!

Голова гудела. Сухость во рту мучила, тело было вялым, словно чужим. Боль в ягодице — единственное, что связывало с реальностью.

Проснулась от звонка будильника. Всё тело ломило, но вставать было нужно. Если опоздает — уволят. Мест сейчас почти не было. После того как развалился Союз, фабрики и заводы закрывались один за другим, а на те, что выживали, набирали «своих».

Она умылась, наскоро выпила воды и побежала на трамвай.

На работе её мутило. Голова ещё болела, но уже меньше. Хотелось одного — чтобы день закончился.

В обед Юля заставила себя съесть бутерброд, запивая холодным чаем. Но всё казалось бесцветным.

Под вечер её вызвали к начальнику цеха. Сначала растерялась — вроде не опаздывала, ошибок не делала.

Она постучала.

— Заходи.

— Вызывали?

— Ага, — мужчина посмотрел в бумаги. — Ты у нас кто?

— Кладовщик. И ещё выдаю инструмент.

— Ах да, Юлия... Александровна, — проговорил он с лицом печальной добродетели. — Понимаешь, твою ставку сокращают. Я бился за тебя, но — сверху приказ. Сам ничего не решаю. Подпиши, а?

Он протянул заявление.

Снова подписи. Как в том кошмаре. Подпиши здесь. И тут.

Юля машинально подписала. В голове стучала одна мысль: «Что дальше?»

— Но ты не переживай! — ободряюще сказал начальник. — Попозже придёшь — что-нибудь придумаем, ага?

Юля кивнула и направилась к двери.

— А, и пропуск сдай! — крикнул он ей вслед. — С проходной уже звонили.

Она вышла. Медленно, не оборачиваясь. Будто всё уже не имело значения. Ни пропуск, ни обещания. Ни чья-то жалкая игра в заботу.
Дом показался угрюмым, как будто знал то, чего она ещё не знала. Юля поднималась по лестнице медленно — ноги словно налились свинцом.

У её двери толпились люди. Один буро-серый комок в горле сжался. Что происходит?

— Эй! — голос дрожал. — Что вы здесь делаете?!

Последние слова она уже выкрикнула, пробираясь сквозь скопление.

У замка возился тот самый амбал со вчерашнего вечера. В руке — дрель, на лице — всё та же ухмылка.

— А, хозяйка! — Он заржал. — Поздравляю, я теперь тут живу.

— Что?! Это моя квартира!

— Была твоя — стала моя.

Юля чувствовала, как воздух становится гуще. Дыхание сбилось, сердце бешено стучало.

— Спросите у людей! — Он махнул в сторону двух человек в форме. — Приставы, всё по закону, девочка.

Женщина подошла, показала удостоверение.

— Вы подписали договор купли-продажи. Передача прав собственности завершена.

— Что за бред?! Я ничего не продавала!

— А подпись ваша? — Женщина протянула лист.

Подпись... её. Без сомнений. Чёткая, уверенная. Как?

Она не могла вспомнить момента, когда ставила её. Перед глазами пронеслось — «Подпиши тут… и тут…»

Тот кошмар… он был реальностью.

— Ах, вы ещё и ругаетесь, — фыркнула пристав.

— Она по ходу вчера бухала! — снова заржал амбал.

Мир зашатался. Юля закричала, срывая голос:

— Это моя квартира! Убирайтесь, слышите?! МОЯ!

Весельчак встретил её коротким ударом в солнечное сплетение. Воздух моментально вышибло. Она согнулась, упала на колени. Слёзы текли сами по себе.

— Верните хоть паспорт… и кошелёк… — прошептала сквозь боль.

— Паспорт, говорят, в Париже! — хохотнул он. — А вот кошелёк — на, держи!

Он бросил что-то ей под ноги. Мелкий удар по плитке. Маленький кошелёк.

— И трусы свои забери, хозяйка! — в ноги шлёпнулся серый пакет с каким-то тряпьём.

Юля опустилась рядом. В пакете было ничего: старая кофточка, порванные колготки, пара носков и маленькая, чуть замятая фотография мамы. Та, что умерла три года назад.

Из кошелька высыпалась железная мелочь.

Всё.

Сил не осталось. Ни кричать, ни плакать, ни звать на помощь. Люди вокруг просто смотрели, кто-то отворачивался, кто-то пожимал плечами.

Она медленно пошла прочь. Куда — не знала. Ноги сами повели. Вокзал был недалеко.

Он жил своей жизнью: люди спешили, бегали, смеялись, ругались. У кого-то был билет, кто-то встречал, кто-то прощался.

«Счастливые…» — подумала она, завидуя им. У них был путь. И — дом, в который можно было вернуться.

Она села у входа, рядом с ободранным мусорным баком. Спина прижалась к бетонной колонне. Было холодно.

В её глазах не было слёз. Только пустота.

С вокзальной площади доносился аромат еды — что-то жарили, может, пирожки или чебуреки. Только теперь Юля осознала, насколько голодна. Желудок болезненно сжался. Но идти туда с пакетом, в котором неизвестно что, — риск. Не хватало, чтобы охрана прицепилась.

Рядом на скамейке сидела бабушка, совсем крошечная, с платочком и сеткой у ног. Юля подошла.