Кайренн. Начало. Город без тени

Пролог — «Город без тени»

Кайренн не спал никогда. Он только притворялся.
Когда ночь спадала, улицы будто делали вид, что отдыхают, — затаив дыхание, слушая, как моросит мелкий дождь и кто-то тихо стонет в подвалах, бараках, тавернах, борделях и барах. Город дышал сыростью и грехом. Его сердце било не колоколами храмов, а скрежетом ржавых цепей и шагами тех, кто возвращался домой, неся на руках смерть. Здесь не было “чистых”.

Этой ночью храм Семи Света стал тише обычного. Даже крысы не решались скрестись под иконами.
Жрец, дежуривший у входа, первым почувствовал — запах железа, острый, как нож по коже. Он неожиданно сильно ударил в нос, стремительно разносясь по залам. Как будто его что-то сдерживало ранее, а теперь он пробился и заполонил собой все помещения, щели и трещины.
В глубине молельного зала лежало тело. Молодая женщина. Без глаз. Без крови. Руки в молитве. На теле незнакомые символы. На холодном камне под ней — следы ритуала, но ни молитв, ни свечей. Только треугольник с вписанным оком, выжженный прямо в полу, словно метка владельца.

Стража пришла быстро, но молчала. Священники молились, делая вид, что не знают, что означает этот знак.
На утро всё назовут несчастьем, «осквернением по неведению». Храм отмоют, кровь соберут в ведра и выльют в реку.
Так Кайренн стирает свои тайны — до следующей ночи.

Но один человек увидит то, чего не хотят видеть остальные.
Следователь Арден Месс. Человек, у которого совесть спит, но память не умеет забывать.
Он заметит линии, сложенные не случайно. Узоры, прячущие имя. Поймёт, что в этом городе даже свет подчинён тьме — потому что здесь, в Кайренне, у света нет тени.

***
Город гниёт не от крови на мостовой.
Он гниёт от тишины тех, кто делает вид, что не слышит, как капает.

Кайренн

Дождь в Кайренне шёл всегда — как будто сам город пытался смыть с себя грехи, въевшиеся в камни улиц, узких переулков и крытых облупившихся мансард. Смрад нечистот с едким табаком, казалось навсегда обвенчанные, в особенно дождливые дни разбавлялся запахом мокрого камня. Порой это позволяло вдохнуть полной грудью и на мгновенье забыться, но… Но кровь не смывалась даже ливнем. Она впитывалась — в мостовую, в подолы платьев и подошвы сапог, в память. С частой периодичностью в моей жизни ее было чрезмерно.

На рассвете нашли очередное тело. Девушка, лет двадцати, из тех, что продают улыбку за серебряную монету. Прекрасное, юное создание в набожном преклонении, невинно склонившаяся перед уличным столбом. Совершенно нагая, закатанными глазами взирающая на свет, как будто действительно увидела в этом тусклом свечении подобие бога. Единственный изъян на шее — аккуратный порез, почти художественный. На коже — выжженный знак: треугольник с глазом внутри. Третий за месяц. И каждый раз в другом месте.

Прошлые две девушки были немногим старше, но каждая имела за душой интересные подробности из событий, приведших их к злополучному столбу.

Следователь Арден Месс стоял под карнизом, наблюдая, как жрецы и городские стражи заносят тело в повозку. Он не верил в богов, но в символику — да. А значит, кто-то хотел, чтобы его поняли. Или чтобы никто не понял вовсе. Не все жаждут ясности, но каждый из хочет льстивого внимания. То, что внимание это сопровождается воплями истеричного страха – насрать, если судить с потолка выслуги лет.

Кайренн был городом контрастов: над рекой сияли шпили аристократии, где вино лилось свободнее воды, а ниже — в кварталах, что даже стража обходила стороной, торговали всем, что имело цену. Людьми, магией, информацией. Не гнушались вскрывать могилы, ради ценных отрывков чьих-то воспоминаний. Единственная связующая районов — красная нить, до безобразия затертая грязью въевшаяся в щели Мостовой.

Говорят, что в подвалах Южного квартала собираются те, кто поклоняется «Оку Смерти». Говорят, что они ищут истину через страдание, а добровольное покаяние в экстазе парасуицида — благодать. Будь то гвозди в голове, колья в глазах, штыри в глотке или множественные увечья, сопровождённые индивидуальными знаками отличия. Все, что вызывает животный ужас — высшая степень их так называемого обрядного поклонения. Арден наблюдал и не раз такого рода подобострастия — но то, что происходило сейчас, не было просто ритуалом. Это была игра. И кто-то, чёрт возьми, расставил фигуры очень грамотно.

Он бросил взгляд на амулет у ног девушки — стеклянный осколок с застывшей каплей чёрного пятна. Такая неаккуратно распластанная капля внутри смотрелась излишне инородно в столько выверенной композиции трупа.
— Найдите, откуда это, — бросил он дознавателю. — И живо. Девушку в камеру рядом с теми двумя. Пусть поморозятся, пока ждут повторной экспертизы.

Старый город просыпался медленно. В тумане, с криками торговцев, с запахом гари и дешёвого вина. Арден знал: где-то в этом утреннем шуме уже прячется тот, кто улыбался, когда вскрывал все эти глотки с скептицизмом творца.

Пожалуй, единственное, что заводило заржавевшие шестерни эмоций Ардена — любопытство. Голодное, раздирающее изнутри, заставляющее чувствовать дискомфортное возбуждение от очередной охоты на тех, кто действительно умеет прятаться. Возможно именно эта черта помогала ему с завидной скоростью закрывать даже самые запутанные дела.

С натягом выдохнув в особенно промозглый воздух этого дня, Арден свернул с главной улицы в переулок, где пахло столь знакомой плесенью, псиной и чем-то ещё — терпким.

У входа в таверну «Сломанный Клык» стояла женщина. На первый взгляд — просто очередная уличная девка, но Арден знал её лучше, чем хотел бы.

— Мира, — произнёс он, проходя мимо. — Всё ещё жива, значит.