Клуб "Твайлайт". Том 2 - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Нaталья Навроцкая (самиздат)

Глава 1

— Мертвечина, — резко произнес Кардашев, бросив карандаш на столик.

Марина вздрогнула. Художник потер веки под очками и, не поднимая на нее глаз, продолжил:

— Когда я вас впервые увидел, Марина Павловна, несколько месяцев назад, вы были утомлены и печальны. Но даже тогда в вас было больше жизни, чем сейчас. Я не знаю, с чем это связано, и, признаться, не хочу знать. Но я два года искал подходящую натурщицу и, когда нашел, выяснилось, что она не может выполнять взятые на себя в результате контракта обязательства… Марина Павловна, вы действительно думаете, что вы просто сидите, а я просто вожу кистью по холсту? В вас было то, что нужно мне – свет! Я пишу не людей, не природу – я пишу Душу! Я пишу душу женщины! Мне трудно писать того, в ком нет души! Должны же быть хоть какие-то эмоции, черт возьми! Даже сейчас! Вот я вам выговариваю, а вы?!... Нет, так не пойдет. Я терпел день, два, неделю, почти месяц. Боюсь, мы с вами не сработаемся.

Марина кивнула, встала, привычно собрала платье складками, двинулась в подсобку.

— И выкиньте это платье, наконец! — раздраженно крикнул ей вслед художник. — Где вы его откопали? Оно ужасно! Месяц работы – коту под хвост!

Марина вышла в большую гостиную из студии прямо в зеленом «реквизите», сползавшем с плеча, поднялась на второй этаж и села на подоконник у лестницы, подобрав шуршащую ткань. Шел дождь. С козырька сбивались в ворохи дождевые потоки, барабанили по плитке у эркера. Стекло запотело, и Марина провела по нему пальцем.

Первые недели сентября были горячими и пыльными. Зной высушил листву на деревьях, сад пожух, и полив не помог. И вдруг разверзлись небеса – осень подкралась, прячась во влажных ветрах и пожелтевшей траве, а потом задорно сказала свое «бу!».

«Белый Налив», который был виден со второго этажа, еще держался, но ливень смывал покореженные пеклом листочки, открывая вид на соседский сад.

Марина смотрела на него каждый день, сидя на подоконнике, поджидая Игната, который возвращался из университета к позднему обеду, и обнаруживала все больше деталей: деревянные фонарики над прудиком, уже пустым, готовым к зимовке, с обрезанными осокой и циперусом, флюгеры на гараже – целый рядок латунных фигурок (Алиса, Кролик, Шляпник, Чеширский кот, Гусеница), лавку-качели на ажурных цепях. Сегодня ничего нового не открылось. И дом был как всегда заперт и тих.

Марина переоделась в своей комнате, свернула зеленое платье. Жалко его выкидывать – красивое, она оставит его в комнате.

Внизу хлопнула дверь. Игнат. Пронесся топотом по лестнице, заскочил в свою комнату, выскочив, ворвался, как всегда, несмотря на постоянные замечания и недовольство Марины.

— А че? Открыто было.

Марина, вопреки обыкновению, промолчала. Она собирала с полок вещи, складывала их в сумку и рюкзак. Застыла у кровати, на которую плюхнулся внук художника, – рюкзака и сумки не хватало, вещей накопилось много.

— Куда собралась? — спросил Игнат и, не дожидаясь ответа, продемонстрировал Марине яркий диск. — Смотри, что я из бокса заказов забрал. Дипломные спектакли выпускников ГИТИСа.

— Игнатик, а почему ты не на режиссуру поступил, а на продюсерство? — спросила Марина, отворачиваясь и стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — Ты же кино любишь.

Парень тут же надул губы:

— Это в Москву надо ехать. Меня дед не отпустил. Он считает, я там от рук отобьюсь.

— Да уж,— вздохнула Марина, вспомнив кальян. — С другой стороны от продюсерства до режиссуры не так уж и далеко.

— Да ну, ФПР – скука! Нудятина! Год учусь, ничего нового не узнал.

Марина фыркнула.

— Давай устроим сегодня закрытый показ! Поржем! Чипсы и кока-кола, — Игнат смотрел на нее умоляюще, мило подняв бровки.

— Слушай, — она бросила несколько вещей в фирменный бумажный пакет из магазина. — Боюсь, не получится. Я ухожу. Твой дед меня уволил. Во мне нет души. Мне жаль. Ты так и не показал мне тот фильм… ну, который ты снимал, с твоей девушкой в главной роли…

Игнат приподнялся, опершись на локти, и поглядел на нее круглыми глазами:

— Подожди, не уходи никуда. Я разберусь.

Сорвался и исчез – только топот по лестнице. Марина вздохнула и села на кровать.

Куда теперь? В планах было позвонить музыканту Саше из «Васанты», но на ее «личной» карте почти нет денег. Саша предложил ей интересный вариант: учиться и работать в Индии. Ей это по зубам, она так и делала в Швеции, однако для поездки нужен первоначальный капитал.

В последнее время Марина чересчур уж расшиковалась. Кардашев, конечно, человек честный, заплатит ей за этот месяц, но этого хватит, только чтобы снять недорогое жилье и перебиться до новой работы. Сезон почти закончился.

Можно устроиться на базу отдыха, с расчетом на бабье лето, но… Марину передернуло, когда она подумала о капризных отдыхающих, придирчивых администраторах и тяжком труде. На хорошее место ее вряд ли возьмут, а старые, дешевые, совдеповские варианты – это скверные душевые и туалеты, общие на этаж или для нескольких домиков, шумные клиенты, решившие сэкономить на отдыхе, но считающие обслуживающий персонал быдлом.

Опять потные мужские руки, «случайные» прикосновения, пьяное дыхание, украдкой стянутые с мылом обручальные кольца, ревнивые жены.

Если уж искать работу, то в клубах и барах. Там тоже несладко – в глазах посетителей Марина всегда останется потенциальной поставщицей определенного рода услуг, но она уже не маленькая испуганная девочка, и случай со Степаном это доказал.

Марина встала и подошла к окну. Что ж, Золушка заигралась и засиделась. Пора возвращаться к мышам и тыквам. У нее, как в сказке, имеется свой дедлайн – возвращение хозяина соседского дома.

Странно, ей почти все равно. Георгий Терентьевич может сколь угодно ее ругать, но внутри действительно нет эмоций. Наверное, потому, что вначале, когда она прочитала почту в электронном ящике (и то последнее письмо) и узнала, кто живет по соседству, их было слишком много. Однако невозможно постоянно засыпать и просыпаться с одной мыслью в голове – рано или поздно перегораешь.

Глава 2

Ренат не смог сохранить невозмутимость, когда увидел маму в больнице – все отразилось у него на лице, и мама поняла, грустно улыбнулась.

— Сдала́ я, да?

— Мам, кто твой лечащий врач? Я пойду… поговорю, может…

— Ренатик, тише… сядь, посиди… Я тебя не видела так давно, телефон – это не то. Меня здесь прекрасно лечат. Ты и так за все платишь.

— Мама…

— Сына, мне хочется подольше на тебя посмотреть, поговорить, не убегай! С братьями виделся? Невестки тебя накормили? Где ты остановился? У Алика?

— Я в отеле. Не хочу Карину затруднять.

— Вот ты упрямый, Ренат, сколько тебе говорить! Чтобы все свободное время с братьями провел! И с отцом!

— И с тобой!

— И со мной!

Мама совсем не изменилась характером, только внешне. Ренату больно было на нее смотреть. В ее речи проскакивала… отстраненность, словно, глядя на него, она смотрела еще куда-то вглубь, в те пределы, о которых знала только она одна. Это пугало Рената до дрожи в коленях.

Он остался с ней на весь день: покормил, помог в душевой, почитал ей новости, настроил любимый канал на телевизоре, долго рассказывал о клубе и театре. И перед уходом сделал по-своему: поговорил с врачами и заведующим отделением, оплатил дополнительную терапию. Врачи кивали, ничего не обещали, и от этого у Рената сводило живот.

Муратов вернулся в отель около полуночи – был долгий разговор с отцом. Рената несколько раз вывернуло над унитазом, водой и желчью, он почти ничего не ел целый день – Карине, жене старшего брата, сказал, что поел у отца, а отцу, что у Карины. Ему ничего не лезло в горло, словно страх его застрял именно там. Его знобило. Он лег на диван, трясясь под тонким пледом, посмотрел на часы. Было далеко за полночь. Голос Вадима в телефоне был холодным и недоумевающим:

— Ренат? Что-то срочное?

— Я знаю, уже поздно… Я насчет договоров для Яны. Я запер их в шкафу, забыл передать ключ, распечатай с компьютера в моем кабинете. Пароль…

— Я помню. Что-то еще?

— Нет, я…

— Спокойной ночи.

Мобильный тихонько щелкнул.

— Раньше ты бы помолчал и спросил, за этим ли я звонил на самом деле. Мне страшно, — сказал Ренат безжизненному экрану. — Если бы ты знал, как мне страшно. И мне очень хреново. Если сейчас мне предложат отдать все, что я имею, ради мамы, стану ли я хоть секунду сомневаться? Ты бы понял, о чем я, Атос. Ты бы меня понял.

***

— Хватить гацать! — рявкнула Марина, когда мельтешащий перед глазами Игнат вконец ей надоел.

Парень остановился, цокнул языком, водя телефоном из стороны в сторону:

— А дед еще говорит, у меня лексикон странный. Из какого… архива ты достаешь эти свои словечки?

— Бабушка моя так говорила. Не скачи! У меня голова от тебя кружится!

— Я виноват, что тут мобильный инет еле берет. Я рецепт ищу.

— Только не это! Опять?!

Последние дни Игнат истязал Марину кулинарными экспериментами, от которых обычно оставались испорченные продукты и беспорядок на несколько часов уборки.

— Угомонись!

— Мне скучно!

— А давай… — Марина задумалась. — Давай посмотрим то видео твое, твой фильм ужасов!

Игнат поднял глаза к потолку:

— Это драма, триллер психологический, а не ужастик. Э, да что ты понимаешь?!

— Вот и объяснишь разницу. Идем?

— Ну идем. Только ты потом скажешь: «Ах как мило!», а сама будешь зевать! Вот так! — парень изобразил сдавленный зевок перекошенным лицом.

— Если фильм скучный, обязательно тебе об этом скажу и стану зевать с открытым ртом!

Они плюхнулись на диван в комнате Игната, и парень с подчеркнуто недовольной миной поставил диск.

— Это что, ночью снималось? А говорил, не фильм ужасов.

— Хватит болтать. Смотри.

— Это твоя… та девушка?

— Да, Лена.

— Красивая. Она такая хорошая актриса или ей действительно страшно?

— И то, и другое. Мы на Корчень-горе снимали, несколько вечеров подряд. А кажется, что ночью, специальный режим такой. Там действительно жутковато, легенды еще разные… слухи.

— А кто этот мальчик?

— Это Никита, мой… друг. Мы… дружили… тогда.

— Тоже уехал? — Марина внимательно посмотрела на Игната.

— Да, — сухо сказал тот, подвигав скулой.

Сначала Марина старалась краем глаза смотреть на лицо Игната, который пытался отвести взгляд от экрана, но не мог, и выражение лица которого медленно становилось все более тоскливым, но потом увлеклась, поставила стоймя на колени диванную подушку и уперлась в нее подбородком.

По сюжету парень и девушка, по ошибке высаженные не на той автобусной остановке, шли через лес к поселку, где проходили летнюю практику. Лес, ночной, жутковатый, но обычный, постепенно приобретал мистические черты, и молодые люди, начавшие свой путь с шуток, страшных историй и подтрунивания друг над другом, все больше запутывались, теряли почву под ногами и покой в сердцах – и уже совсем не мистическим образом.

С каждым шагом их откровения становились все более безжалостными… фильм обрывался в тот момент, когда девушка выходила к поселку одна, а парень оставался в лесу, страшно воя под рассеченным молнией деревом – в одном из тех мест, о котором говорилось в кошмарных местных легендах. Понятно становилось, что воет он от обычной человеческой тоски и боли, и это было самым жутким.

Игнат смог оторваться от кадров, несущих болезненные воспоминания, и смотрел на Марину. Она сидела, обняв подушку и приоткрыв рот. На лице ее он видел отражение эмоций, именно тех, которые он вплетал в свое любимое творение, тех, что впечатывались им в каждую строчку сценария. Когда Марина не глядя потянулась за пультом, шаря по дивану, он отодвинулся, чтобы она не коснулась его колена, хотя в другое время в шутку заставил бы ее побороться за пульт.

— Думаю, что это… настоящее, — серьезно сказала она, наконец. — Все это. Ты настоящий режиссер.

Глава 3

Вадим вернулся только через две недели. Заказ оказался сложным, переговоры требовали его постоянного присутствия и мониторинга Рената. И еще неделю после приезда Вадим не мог вырваться в поселок.

А когда вырвался, Марины вдруг скупо рассказала ему о том, как Ренат почти нашел ее в Стокгольме. Ярник об этом не знал, но вывод сделал. Слова Муратова, сказанные им в доме Веры Алексеевны, по крайней мере, обрели какое-то обоснование. Ренат ревновал, дико и тупо, никому ничего не сказав.

Вадим забрал карты памяти с камер видеонаблюдения, надеясь, что охота за сенсациями окончена и он не увидит на записи давешнего сталкера.

В тот же день он поймал Колесову в коридоре клуба, заглянул в лицо, спросил:

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

Она посмотрела на него своими ясными серыми глазами:

— Нет, Ярничек. Если я скажу, что-то поменяется? Во-о-от.

Вадим не нашелся, что ответить. А Надя ушла к себе, напевая и всматриваясь в очередной эскиз. Словно он каждый день спрашивал ее… о чем? У Ярника не было сил анализировать еще и это.

Через несколько дней, с уже ставшей привычной сосредоточенностью изучив по дороге витрину газетного киоска, Вадим, холодея, заметил свежий журнал «Тайной жизни звезд» с фото Кардашева на обложке.

— Тут еще есть, если вам про художника и модель интересно, — радостно сообщила киоскерша. — Это ж надо, что творится! Ему семьдесят с гаком, а ей тридцати еще нет. Говорю вам, будет как с актером этим… ну известным еще… Оберёт его и бросит! Они шо, правда думают, что в них девки в самом соку влюбляются? Песок сыплется, а все туда же. В «Тайной жизни…» все прилично еще, а в «Желтушке» – как есть, без прикрас.

Вадим прочитал обе статьи в машине. С «Желтушкой» все было понятно – папарацци постарался. Из ничего раздули разворот с краткой биографией художника и подробным алкогольным анамнезом, выдержками из статей критиков и намеками на роковую «позднюю страсть». Статья изобиловала фото.

Папарацци повезло: Кардашев был галантен. Вот он подает Марине шаль, вот наклоняется к девушке, внимательно вслушиваясь в ее слова (художник немного глуховат на одно ухо, он сам об этом упоминал), вот Марина, счастливо улыбаясь, встречает Георгия Терентьевича и Игната с покупками у калитки. «Какие отношения связывают любовницу стареющего живописца и его молодого внука? Можем только догадываться. Увы, в интервью в этом таящем столько тайн доме нам отказали».

Игнат носится за Мариной со шлангом. Брызги воды. Она закрывается руками, смеясь, мокрое платье облепило ноги. День, когда они ловили фотографа: оба свисают с подоконника, Марина, повернув голову, с улыбкой смотрит на подростка, тот серьезен, даже суров.

Статью в «Тайной жизни звезд» Вадим прочитал два раза, не веря своим глазам. Пытался позвонить Марине. «Телефон вызываемого...»… Набрал Танникова, но тот сбросил вызов, прислал виноватую рожицу с припиской: «я на деловой встрече».

Вадим вставил в ноутбук первую карту памяти с камер. Просмотрел. Вторую, третью. Камеры снимали с разных углов. Качества хватало, чтобы не только рассмотреть лицо, но и изучить в подробностях его выражение. Лицо и выражение на всех кадрах были примерно одинаковыми: тоска, боль, упоение увиденным.

… Ренат открыл дверь, поднял глаза, усмехнулся, пошатнулся. От него пахло вином. А вот плевать!

— Ну… заходи.

Вадим аккуратно прикрыл за собой дверь, бросил взгляд за спину Муратова, в широкое, изысканно высвеченное пространство дорогой квартиры:

— Один?

— А ты кого-то надеялся здесь найти?

— Встречи какие-нибудь намечены на ближайшие дни?

— Нет.

— Это хорошо.

— Бить будешь?

— Буду.

Вадим ударил и приготовился защищаться: Ренат в пьяном виде орудовал кулаками не хуже, чем в трезвом, с куражом и выдумкой. Но Муратов, охнув, отлетел к кухонной стойке. Вадим не пожалел, что пересилил злость и не стал вкладывать в хук всю силу – пощадил убогого.

— Легче стало? — ощерился Ренат, трогая рассеченную губу.

Вадим прислушался к своим ощущениям и честно признался:

— Не очень.

Муратов с ухмылкой поправил челюсть. Избиение пьяненьких идиотов в планы Вадима не входило. Но веселье тоже не хотелось упускать.

— В командировку меня отправил?! — он размахнулся. — В Москву?! Другого специалиста, значит, не нашлось?!

Банальной оплеухи Муратов не ожидал, начал тихо и удивленно протестовать.

— Значит, никаких встреч и прошлого?! — еще один тяжелый шлепок слева.

— Атос, брат, пощади…

— Брат?! Издеваешься еще?! После всего?! — взревел Вадим. — Весело тебе, мазохист чертов?!

Он пинками загнал Рената на диван и сгреб за грудки, нависнув. Вытащил телефон, потряс им перед лицом Муратова:

— Сто пятьдесят часов записи! И каждый вечер – твоя рожа под яблоней! Пойдешь, значит, жену себе выберешь?! Чтоб непохожа была?! Гнездо совьешь?! Встречи искать не будешь?! И уж точно на дерево не полезешь, чтобы подглядывать?! Нравится самоистязанием заниматься?! В кайф это тебе?! Видел ее?!

— Издалека, — простонал Ренат. — Хватит! Не тряси! Меня стошнит сейчас!

Вадим отпрыгнул на безопасное расстояние, прокричал в спину Муратову:

— Упился… собака?!

Рената, судя по звукам, выворачивало над унитазом.

— Два пузыря высосал? — удивленно поинтересовался Вадим у физиономии Мика Джаггера, хитро улыбающегося с дизайнерского постера на стене.

Ярник поднял с пола одну бутылку, а вторую снял почему-то с кормы модели парусника «Седов», рвущего в углу комнаты гипсовые волны подставки.

— Говорил с ней? — грозно спросил Вадим, отправляя бутылки в мусорное ведро.

Ренат покачал головой, вытирая мокрое лицо полотенцем. Губа кровоточила. На журнальном столике лежали «Желтушка» и «Тайная жизнь звезд».

— Нет, видел издалека. Семь раз. Она выходила на балкон – два раза. И три раза гуляла. И…

— Заткнись! Ты псих! Конченый шизофреник!... Читал это? – Вадим присел на диван.

Глава 4

Вечером, обедая с гостем из северной столицы в уютном ресторанчике на набережной, Ренат старательно поддерживал беседу. В конце концов, даже увлекся и немного отвлекся от мыслей, пузырящихся в голове. Но лишь немного. На подоконнике лежало несколько журналов, среди них последний выпуск «Кофе». Муратову хотелось плюнуть на собеседника, открыть страницу номер девятнадцать и читать… опять. Улучив момент, он запихнул журнал за кадку с цветком. Стало немного легче.

Они говорили о мюзиклах, в том числе, о недавнем провале пафосного проекта «Лето нашей зимы», к которому Савчук написал музыку. Муратов подозревал, что именно из-за этого провала композитор согласился сотрудничать с провинциальным театром. Хотя Савчук был не виноват – мюзикл провалился из-за амбиций молодой режиссерши, до этого ставившей скандальные фильмы о молодежных проблемах. Проект просто не собрал зал: секс, наркотики и истерия зрителю приелись. Музыка Савчука была хороша, в сети уже ходили треки из «Лета…», пользующиеся большей популярностью, чем сам спектакль. Предложение Рената застало композитора в разгар депрессии, но сейчас Савчук вовсе не казался подавленным.

— Ренат, — сказал вдруг Климентий. — У меня к вам просьба. Найдите мне квартиру примерно на месяц, здесь, в Мергелевске. Есть желание работать над проектом, так сказать, вживую. Все за мой счет. Хочу совместить работу с отдыхом. Я так давно не был у южного моря. Отдохну, проветрю мозги, может, что-нибудь напишу. И конечно, буду активно сотрудничать. А вдруг полюблю Мергелевск и никуда не захочу уезжать!

Муратов не стал скрывать, что рад: Савчук за один только вечер успел подкинуть несколько интересных идей. Ренат знал цену опыту, к тому же, с Климом было легко общаться. Был он на взгляд Муратова немного медлительным и мягкотелым, но свое дело знал.

***

Если бы мои внуки выяснили, чем занимается их бабушка, они бы… меня поняли. А если бы об этом узнал мой муж, он бы даже объяснений не потребовал – привык.

Я каталась на троллейбусах, по разным маршрутам. Садилась на конечной и ехала через весь город. Путь вокруг бухты прекрасен, но осенью я люблю маршрут номер двенадцать – он проходит через парк, вьется вдоль моря (недолго, но в самой красивой части набережной), потом, правда, углубляется в печальные джунгли новостроек.

Троллейбусы – это терапия. Они уверены в себе и искристы, они знают, куда им идти, жужжат, укачивают и успокаивают, они создают движение, иллюзию перемены мест, а мне всегда хорошо думается в поездках.

Я устала. От работы и переживаний. Не знаю даже, чего было больше. Работа над пьесой закончена: текстовые партитуры отданы на милость режиссера и композитора. Я могу спокойно вернуться к преподаванию в колледже, готовиться к курсу лекций, что предстоит читать в ноябре, но меня тошнит при одной только мысли о культурологии. Хочу дождаться пенсии и, как сейчас выражаются в пабликах, с хохотом умчаться в закат.

После Дня Города отношения с Муратовым стали натянутыми. Раньше я общалась с ним в духе доброй тетушки, имеющей моральное право изредка пожурить хулиганистого племянника. После ссоры Вадима и Рената я поняла, что «племяш» сам неплохо умеет журить. Конечно, все это показное, но исповедь Муратова была лишь дальним рокотом приближающейся грозы, которая разразилась следом.

Нужно вернуть дневник Марине. Мне не скрыть, что я его читала, но и притворяться больше не хотелось и не моглось. Как и предполагалось, из моей задумки получилась драма. Однако сюжет вышел за рамки воспоминаний рыжеволосой «Пьеретты». Оставив финал открытым, я дописала последнюю главу, в которой главный герой отрекается от своей долгой и мучительной любви, но никогда не предоставлю эту историю на суд читателя, пусть даже в ней больше вымысла, чем реальных событий.

Я стащила «Кофе» из забегаловки на остановке. Этот бесплатный журнальчик, распространяемый по всему побережью, вслед за модным изданием «Тайная жизнь звезд» напечатал интервью с художником Георгием Кардашевым. Никогда раньше не читала напичканный рекламой еженедельник, но знакомое имя, упомянутое в разговоре с Вадимом, привлекло внимание. А потом еще в новостном блоке на городском сайте «Культурная жизнь» вылез баннер на страницу с тем же интервью. В торговом центре рекламный бокс приглашал на выставку в мульти-галерею

Я вспомнила художника по фотографии в журнале. Мы однажды попали в одно ток-шоу, в котором шла речь о защите культурного наследия Мергелевска. Георгий Кардашев запомнился мне как уравновешенный и рассудительный человек. Я никогда бы не подумала, что он может стать героем рубрики «неравный брак».

Но шокировал меня не Кардашев. Шокировала меня Марина. Пьеретта, Голубоглазик, Почемучка, Карамелька. Из всех ласковых и ироничных имен из дневника на ум не приходит ни одно, лишь лезет в голову пошлое la femme fatale* (*франц – роковая женщина). Вместо застенчивой девчушки смотрит с разворота огненная красавица: поцелованная солнцем кожа, круглое детское ушко из-под копны, тень от ресниц на резких скулах. Эта необычность – вызов современным стандартам див в соцсетях, умудряющихся вместить в один кадр всю пошлость этого мира. Я понимаю Рената и Вадима. Я даже Кардашева понимаю. Но мне в этих играх взрослых деточек места больше нет. Вот только верну дневник.

Троллейбусная терапия помогла. Я приготовилась сойти на остановке возле площади Ленина. Подозвала кондукторшу и вернула ей тщательно сбереженный до конца поездки билетик – знаю я, какие у работников транспорта зарплаты, когда-то пришлось подрабатывать в депо с мелкой Ленкой на руках. Я встала и взялась за поручень, поджидая остановку. Кондуктор, женщина лет пятидесяти, благодарно кивнула и вернулась на место – к узкому проходу в кабину водителя.

— Так где у нас березу нормальную найдешь? — со вздохом сказала она в кабину.

Это точно. В голове тут же представился хороший банный веник с мокрыми горько-пахнущими листочками. Как давно это было!

Глава 5

Марина была вынуждена признать, что Борис ей нравится. Все же он был первым мужчиной за многие годы, вызвавшим у нее хоть какие-то эмоции. Ей нравились его руки, глаза и загорелая шея в вырезе легкого пуловера. Ей нравилось, как он подтрунивал над Игнатом и легко принимал поражение, когда подросток «перетявкивал» его в споре. Ей не нравилось, как Борис смотрит, с задумчивой, понимающей усмешкой, словно жалея ее.

Она не понимала его взглядов. Он уже столько раз уверял, что не имеет на нее никаких видов, а потом опять начинал… смотреть. Иногда ей становилось так неловко в его присутствии, что она старалась держаться поближе к Игнату.

К счастью, утром, когда Игнат ушел в университет, Танников с Кардашевым уехали в город. Художник собирался навестить своего знакомого юриста, чтобы проконсультироваться с ним по поводу иска к «Желтушке». Борису не удалось его отговорить. Марина тоже считала, что нет никакого смысла судиться с изданием, зарабатывающим на скандальных новостях – не они первые, кого застигают врасплох нанятые таблоидом папарацци. Наверняка юристы «Желтушки» собаку съели на защите от возмущенных «клиентов».

В голову лез вчерашний поздний разговор с Надей. Сердце прыгало в груди, словно пытаясь сорваться с невидимых нитей. Марина без особого энтузиазма полистала приложение с рецептами, ничего не придумала на ужин и поднялась в малую гостиную. Закрыла глаза, наугад ткнула пальцем в ряд пластинок и вытянула винил с саундтреком к «Истории Любви». Ей всегда было тяжело смотреть этот фильм, и если он шел по какому-нибудь из каналов, она переключала. Но музыка не вызывала никаких плохих ассоциаций, это была просто… хорошая музыка.

В комнате было пыльно, Георгий Терентьевич не позволял домработнице тут прибираться, Марья Захаровна была немного неуклюжей, и жертвами уборки уже пали несколько глиняных статуэток в нишах.

Пританцовывая под звуки музыки, Марина прошлась по гостиной с метелкой. Потом открыла окно, чтобы проветрить комнату, выглянула и застыла. Игла сорвалась с последних канавок грампластинки. У ворот была припаркована черная машина. У калитки стоял высокий мужчина в легком плаще. Несмотря на расстояние и годы, Марина сразу его узнала. Мужчина осмотрел калитку, не найдя домофон, толкнул ее, и зашел во двор.

Марина отпрянула от окна. Первым ее порывом было спрятаться, пересидеть и не открывать. А утром уехать. Но это ничего бы не решило. Ужас номер два в списке наихудших страхов явился к ней сам. Значит, пришло время избавиться и от этой фобии. В дверь позвонили. Марина вздохнула, выключила проигрыватель и решительно направилась к выходу из комнаты.

Андрей Эльмирович погрузнел, постарел, но по-прежнему оставался красивым, представительным мужчиной с хорошими манерами. Искренним, по-своему честным – от того говорить с ним было еще тяжелее. Марина никогда бы не подумала, что он читает «Желтушку». Но газета была у него в руках.

— Ну что же ты? — спросил Муратов-старший с ласковым упреком. — Мы же договаривались.

— Я решила… пересмотреть некоторые пункты нашего договора, — сказала Марина, стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно, холодно: ей не восемнадцать лет, чтобы эксплуатировать ее повышенную обязательность. — В Мергелевске я почти не бываю. Вам не о чем волноваться.

Муратов дружелюбно кивнул:

— Вроде как да. Но у тебя сменился телефон. А мы договаривались раз в полгода созваниваться. Я же волнуюсь. Хорошо, что статья на глаза попалась! Узнал твой номер от мамы. Как ее здоровье?

— Все отлично, — выдавила Марина.

— Вот и замечательно! Передай ей, чтобы не уставала, в нашем возрасте это опасно. Особенно после её заболевания.

Самым неприятным было то, что Андрей Эльмирович говорил это от чистого сердца. Маму Марины он вообще полностью расположил к себе в их единственную встречу десять лет назад. Ольга Сергеевна каждый раз обстоятельно рассказывала ему по телефону о своем самочувствии (а в последние годы еще и о муже и пасынке) и благодарила за подаренную возможность жить дальше.

— Да, хорошо, что… газета, — сказала Марина. — Я все равно хотела с вами поговорить. Я хочу вам деньги отдать. За операцию, лечение…

Андрей Эльмирович причмокнул, покачал головой:

— Опять двадцать пять! Сколько раз уже на эту тему говорили! Обидеть хочешь?

— Нет, не хочу. Но обязанной быть тоже не могу. Это никоим образом не отменяет наш договор. Можете не волноваться.

— Не волноваться? — гость с сокрушенным видом пожал плечами. — Я разве поверю в эту историю? — он кивнул на газету с фотографиями Марины и Кардашева на первой странице.

— Понимаете… — Марина почувствовала, что стушевалась, и разозлилась на себя саму. — Это никак не связано с… вашим племянником. Я…

— Девочка, — мягко сказал Муратов, наклоняясь к ней через журнальный столик. — Ты тогда понять этого не могла в силу возраста и неопытности. А сейчас я вижу перед собой человека, увидевшего, какая она, настоящая жизнь… Скажу напрямик. Тебе нельзя быть с Ренатом. И дело не в нем. Хотя мне больше всего дорог мой племянник, я и о тебе беспокоюсь. Тебе вот кажется, я подлец?

— Нет! — возмущенно воскликнула Марина. — Я никогда так не говорила!

— Зато думала. Я ведь мог бы и маме твоей помочь, и вам не мешать. Так ты думала. И Ренат думал, оскорблял меня, простить долго не мог… Вы юные, вглубь не смотрите. Много огня – плохо. Пока молодые, пока постель, шуры-муры – все хорошо. Но неправильно. Вы с Ренатом одного поля ягоды, слишком красивые, слишком талантливые. Не уступили бы, сожгли бы друг друга в прах. Он тяжелый человек, а ты вспыльчивая. Это вы тогда думали, что страдаете. Нет, вы бы потом только узнали, что такое страдать. Мудрые говорят: пока молод, не думаешь о старости, но надо думать. Страсть быстро проходит, тело хрупко, ветхо. Мужчина в сорок-пятьдесят лет всегда обращается к корням, вере, смотрит вокруг: кто его жена, кто дети? И тогда хочется, чтоб по-людски, по благословению Всевышнего. А поздно. Я много лет ждал, когда Ренат поймет. Супруга ему нужна, чтобы не шла против, не тянула на себя одеяло. Он через нее проявиться должен, жена в тени – муж в славе. А у тебя свой путь, это же сразу видно было. И Ренат начал потихоньку понимать, принимать судьбу… вот, жениться хочет. Если ты помешать этому хочешь, вернуть его…

Глава 6

Команда из «Тайной жизни звезд» прилетела через три дня. Марина еле успела загодя записаться в любимый салон.

— Интервью? — всплеснул руками Ираклий. — Кошечка моя, немедленно договаривайся на личного гримера. Да, да, им буду я. Иначе ведь угробят твою сияющую красоту, из вредности! И свет! Свет! Нужен специальный свет! Сочтемся. Бартер. Пусть «вторые древнейшие» укажут мое имя в конце статьи.

В целом, визажист здорово попортил нервы фотографу и осветителю. Впрочем, те, привыкшие к капризам селебритиз, молча и кисло терпели.

Довольно милая журналистка с усталыми глазами сразу огласила суть предстоящей работы:

— Вот примерный список вопросов. И я, конечно, пришлю исходник на факт-чекинг. Но мы с вами прекрасно понимаем, чего хотят читатели. Будут вопросы личного характера. Если что-то не устраивает, говорите сразу. Мы не «Желтушка», над интервьюируемыми не изгаляемся. Пока беседуем, ребята тут походят, посмотрят, поснимают интерьер? Женя поищет хорошие фоны для фото.

Фотограф Женя доглотал сваренный Мариной кофе и вышел в сад. Потом вернулся, осмотрел «малую гостиную», сказал Кардашеву:

— Вот здесь, можно стекло с полок убрать? Бликовать будет. И очки ваши… обязательны?

— Кошечка, — сказал Ираклий, когда Марина, накрашенная и уложенная, в купленном накануне очередном платье от Катрин Лусье, сидела в ожидании съемки, — я вот прям одобряю твой выбор! Прям очень! Красавчиков много, а нормальных мужиков раз и обчелся. Скажи, ведь ты заарканила этого милого дедулю благодаря моему непревзойденному таланту создавать анкроябле ботэ[1]?

Марина неопределенно улыбнулась. Визажист понял эту улыбку по-своему и еще больше уверился в своей гениальности. Сыпля французскими словечками, он носился вокруг Марины с кисточкой. Игнат наблюдал за ним с жадным любопытством энтомолога. Вечером, когда Марина спустилась на кухню в спортивных брюках (растянутых на коленях, но удобных), и вгрызлась в заказанную Кардашевым пиццу, капая соусом на подбородок, Игнат, развалившийся на диване с пультом от телевизора, жеманно протянул, искривив рот:

— Кошечка, что за вид? Как ты ешь? Это же полный дигуляз[2]!

Марина, пыхтя, встала и направилась к подростку с угрожающим видом, прихватив круглый нож для пиццы. Игнат, отвоевавший у дедушки выходной из-за «инвалидности», вывел ее за день не меньше фотографа и гримера.

— Все! Все! — заорал мальчишка, выставляя перед собой руки. — Был не прав! Твой лук с кетчупом – это просто лимаж[3] охрени́к! Честно! Честно! Очень тренди!

Марине ела, отвернувшись, чтобы Игнат не заметил, что ему все-таки удалось ее рассмешить.

***

Старшие Колесовы твердо вознамерились наварить повидла из груш, что росли на участке дочери, и Надя на какое-то время переселилась в их городскую квартиру. Стало легче справляться с объемом работ к мюзиклу. Однако с каждым днем Надежде становилось все хуже. Вечером в пятницу поднялась температура и появилась сильная боль в горле. Она успела выскочить в аптеку на углу, накупила бесполезные, знакомые по телевизионной рекламе лекарства. Помогло только обезболивающее, глотать было все еще тяжело, но хотя бы не резало горло и стихла боль в животе, руках и ногах.

Ночью Надя много пила, часто вставала в туалет, укрылась всеми одеялами, но все равно не смогла согреться и заснула только под старой маминой норковой шубой, которую пришлось достать из чехла. Потом не осталось никаких неприятных ощущений. Плавать в хрустально-прозрачной воде, погружаться в ее прохладную глубину было даже приятно. Словно у Нади уже не было тела, а остались одни чувства, абстрактные, в которых она уже не находила себя. Разные образы всплывали во сне, и Колесова разговаривала с ними, объясняя:

— Это не простуда… это очищение, понимаете? Переход на другой уровень сознания всегда неприятен и несет страдания не только душе, но и телу.

Она чувствовала себя очень умной. Марина ее понимала. Они с ней сидели в открытом кафе, почему-то зимой, на заснеженной террасе, и пили холодное вино. От вина кружилась голова. Где-то рядом, под снегом, жужжал телефон, и Надя волновалась, потому что ему, бедненькому, было холодно, а он был самый любимый, этот телефончик. Потом Надю стошнило. Видимо, вина было много.

— Я никогда не умела пить, — пожаловалась она Вадиму. — Ты прав. Почему ты всегда прав, сволочь?

Вадим во сне вел себя также эгоистично, как и наяву. Он принялся вытаскивать ее из глубины, и оказалось наверху еще холоднее, чем во льдах, в которых Наде было очень хорошо. Она начала осознавать происходящее, потому что Вадим громко разговаривал.

— Не ори, — хрипло сказала Надя, еле шевеля опухшим языком. — Изыди.

— Алло! — взволнованно кричал Ярник. — Женщина! Тридцать два года, сильная температура, кашель, рвота, бредит, кажется… Друг, коллега по работе!

— Сволочь ты, а не друг, — горько констатировала Надя. — Убирайся! Я спать хочу!

Вадим тряс ее и не давал заснуть:

— Колесова, не спи! Не засыпай! Я родителям твоим позвонил! Скорая сейчас приедет!

Потом какие-то люди стащили с нее шубу, и она оказалась в нижнем белье. Она попыталась объяснить, что ей очень неудобно находиться полуголой перед любимым человеком, да еще в грязной маечке, но горло опять разболелось, и женщина, которая водила по ее груди чем-то холодным, только покачала головой.

…Она очнулась и долго пыталась вспомнить, как оказалась в больнице. Воспоминания путались со снами. По палате пробежалась медсестра, раздала градусники. Надя тупо смотрела на диковинный ртутный термометр, последний раз она видела такие лет десять назад. Горло еще болело, врач сообщила диагноз: острый тонзиллит.

Первая ночь прошла очень тяжело, ей казалось, что она вот-вот задохнется, немного легче стало после капельницы, но все еще сильно хотелось пить. Приехали встревоженные родители, которых вызвал Ярник, привезли одежду, телефон и смешные розовые тапочки. Увидеться им не дали, из-за карантина. Надю перевели в отдельную палату с телевизором и вай-фаем, но она целый день спала, между приемами лекарств и обходами врачей. Голова была легкой, мысли скользили где-то… на периферии. На пятый день она с изумлением обнаружила, что выспалась. Давно забытое ощущение радовало.