Ключ от чужой жизни

Глава первая

Авторское предупреждение

Эта история начинается с аварии и невозможного развития последующих событий. Да, эта книга о жизни после смерти, но не спешите ждать чудес. Все «‎волшебное» здесь ограничивается завязкой сюжета. Одна-единственная капля фантастики в большом, глубоком океане очень реальной жизни..

Здесь нет привычного волшебства, но есть то, что сильнее любой магии: близость, привязанность, надежда. Если вы ищете приключенческое фэнтези, эта не та книга. Но если вы когда-либо теряли себя и пытались найти заново — добро пожаловать.

Алина

Иногда люди шутят, что хотели бы оказаться на собственных похоронах. Просто чтобы посмотреть, кто придет, кто принесет цветы. Кто станет молчать, кусая губу, кто будет слишком эмоционально говорить, будто знал тебя лучше всех. Кто заплачет, кто уйдет первым, кто останется до самого конца и задержится у могилы.

Я всегда думала, что это странная фантазия, но теперь…
Мне или невероятно повезло, или страшно не повезло, но я действительно оказалась на своих похоронах. Официально, правда, другим человеком, но в гробу лежало мое вполне себе настоящее мертвое тело. Все, что было моей жизнью, исчезло в одну секунду на мокрой трассе где-то за городом, когда чья-то машина не справилась с управлением. Так в мире стало две Алины: мертвая я, на которую смотрела, и живая я, которая была не совсем Алиной…

Я запомнила смерть, но не как кадр из фильма. Не было никакого теплого света, я не шла по тоннелю, никакие голоса меня не звали. Это было совсем другое. Сначала все тело сковала ужасная боль, я даже не успела понять, что произошло. Потом боль отпустила, но вот мозг успел осознать нечто страшное. Появилось ощущение, будто провалилась внутрь себя, как в яму без стен и дна. Ни тела, ни мыслей, один только страх и пустота.
А потом возникло лицо: молодое женское, очень красивое, но пустое, словно совсем без эмоций. И что-то перещелкнуло, как если бы ты внезапно проснулась в чужой комнате и не поняла, где находишься. Только потом я поняла, что, видимо, это был какой-то небесный тумблер.

Но все это будет позже. А пока я просто расскажу свою историю, как есть, без прикрас, без пафоса, без какого-то глубинного смысла, если уж на то пошло. Потому что мне, кажется, все-таки повезло увидеть жизнь иначе и научиться жить по-другому.

Меня звали Алина Ковалева. Я умерла в двадцать пять лет. И, если честно, я не знаю, кем была.

Не студенткой, потому что ушла с третьего курса четыре года назад, ведь нужно было работать, чтобы платить за жилье, еду, интернет.
Не архитектором, хоть иногда все еще чертила на обрывках чеков, салфетках, в блокнотах и видела во снах уникальные сооружения.
Не бариста, хотя варила кофе в маленькой кофейне на углу у дома больше двух лет.
Я не дочь и не внучка, я сирота. И это слово никогда не звучало для меня трагично, это просто факт, как цвет глаз или рост.
Я не девушка, не невеста и уж тем более не жена: своего единственного я еще не встретила, да и в целом почти ни с кем не встречалась.
Я была человеком, который живет от утра до вечера, иногда забывая, зачем вообще проснулся. Общалась с небольшим количеством друзей и знакомых, иногда выбиралась на природу, мечтала о собаке, работала и всегда пыталась найти подработку.

А потом я умерла, и все изменилось.

***

Я открыла глаза и будто очутилась в номере дорогого отеля: просторном, залитом мягким светом, с большими окнами и тяжелыми портьерами. Белые стены, переливы бежевого и золотого, гладкий пол, полупрозрачные занавески, которые колыхались от легкого сквозняка, приглушенный аромат дезинфекции с легкой ноткой лаванды. Все вокруг казалось слишком правильным, слишком чужим.

Прошло несколько мгновений, прежде чем я поняла, что это больничная палата. В жизни подумать не могла, что она будет такой комфортной, почти роскошной.

Рядом на кресле дремал мужчина. Высокий, крепкий, с короткой стрижкой и легкой щетиной. Одет он был дорого, но просто — рубашка без галстука, пиджак и брюки. Его лицо казалось усталым, но спокойным, и даже во сне в нем была какая-то тяжесть, будто он носил на себе груз, о котором я ничего не знала. На вид ему сложно было дать больше тридцати пяти лет.

Я осторожно подняла руку, словно боясь потревожить хрупкий сон, и легким движением коснулась его плеча. Он вздрогнул, медленно открыл глаза и посмотрел на меня, удивленно, как будто не верил, что я действительно проснулась.

Глаза его были добрыми, но полными усталости.

Я хотела что-то сказать, но слова никак не находили путь из горла.

Где я? Кто он? Почему я здесь?

Все вопросы роились в голове, но ни один не находил ответа.

— Ты проснулась, — сказал он тихо, улыбаясь так, будто эта улыбка была для него долгожданным спасением.

Я чуть улыбнулась в ответ, и в его взгляде прочитала: да, он действительно рад мне. Но радость не скрывала того, что мыслями он где-то далеко от этой палаты, что усталость и тревога сидят в каждом его движении.

Иллюстрации. Максим и Елена Сотниковы. Визуализация

Лена, в тело которой попала Алина.
Уставшая, потерявшая вдохновение, в самый кризисный этап жизни.

Максим.

Глава вторая

Алина

Меня выписали рано утром. Медсестра аккуратно помогла одеться, все происходило с таким деликатным сочувствием, словно я была стеклянной. Врач долго говорил, явно не желая меня отпускать без самых подробных наставлений. Просил быть осторожной, ограничить активность, не перегружать себя, особенно электроникой: никаких телефонов, планшетов, телевизора поменьше. Лекарства строго по расписанию, повязки менять дома, по его инструкции. И, главное, приезжать на осмотр дважды в неделю.
Я кивала, как отличница, хотя даже самые простые правила нашей жизни пока что казались непонятными.

Максим ждал в коридоре, и когда я вышла, он сразу поднялся с кресла. Смотрел так, будто не верил, что я действительно иду. Я шла медленно, сдерживая каждое движение, чувствуя себя глупо и неуверенно, как будто училась ходить заново. Он шагнул ко мне, желая подхватить, как сделал бы любой заботливый муж, но вовремя остановился. И я оценила это больше, чем любые слова. Не потому, что не нуждалась в поддержке — нуждалась, еще как. Просто потому, что он дал мне пространство, дал мне возможность привыкнуть к нему без какого-либо вынужденного контакта.

На улице было неожиданно тепло. Максим открыл передо мной пассажирскую дверь и помог сесть.
Машина была словно из другого мира. Кожаный салон, мягкий запах чего-то дорогого и почти неуловимого, огромный простор и сиденье, в которое я буквально провалилась, утопая в комфорте. Это была не просто дорогая машина, в ней все было про удобство.

Мы ехали молча. Я смотрела в окно, глядя, как мимо проносится город, и все казалось чужим. Я не возвращалась домой, а уезжала куда-то в новую жизнь, в которой мне еще только предстояло разобраться, кем я вообще являюсь.

Максим держал руль одной рукой. Время от времени я ловила на себе его внимательный взгляд. Он хотел что-то сказать, это чувствовалось, но не говорил. И я не говорила. Молчание между нами было плотным, но не враждебным. Просто осторожным.

— Ты… ты всегда водишь сам? — вырвалось у меня. Голос звучал тихо, чуть хрипло. В новом теле еще было слишком непривычно говорить.
Максим повернул голову, краем губ усмехнулся и ответил после небольшой паузы:
— Почти всегда. Нравится контролировать дорогу.
Я кивнула, хотя в его словах услышала куда больше, чем просто про вождение.

— Машина… удобная, — добавила я, чтобы не дать разговору затихнуть.
— Рад, что нравится, — сказал он чуть мягче. — У нее подвеска хорошая. Не трясет. Надеюсь, тебе комфортно.
Он тянулся ко мне своим вниманием и заботой, от этого было неуютно и тепло одновременно, как если бы чужой человек, совершенно незнакомый, вдруг оказался самым чутким и понимающим среди всех близких тебе людей.

Я отвернулась к окну, боясь, что он заметит, как странно мне оттого, что он рядом. Такой нежный, сдержанный и — как ни странно — родной в этой неловкой тишине.
Я не знала, как быть его женой, но я знала точно — сейчас я слишком устала, чтобы думать о будущем. И он, похоже, понимал это, поэтому не давил. Оставалось надеяться, что его терпения хватит надолго.

Когда мы свернули с асфальтированной дороги и медленно покатились по ухоженной гравийной дорожке, мое сердце начало биться быстрее. Впереди вырос дом — высокий, светлый, трехэтажный особняк с большими окнами, черепичной крышей и аккуратным крыльцом. Он не был вычурным или напоказ богатым, напротив, в его архитектуре чувствовалась какая-то сдержанная, уверенная простота.
Вокруг — ровный зеленый газон, пара кленов по краям, кусты лаванды вдоль дорожки и небольшая стеклянная пристройка сбоку, кажется, оранжерея. И даже открытый бассейн с той самой идеальной голубой водой, как на картинках! Уличная мебель — лежаки, зонт, кованый столик — казались не «показушными», а вполне настоящими, хоть и ранее мне недоступными.

Я остолбенела.

Это было похоже на кадр из «Отчаянных домохозяек» или какого-нибудь другого глянцевого сериала, который я любила смотреть по вечерам, закутавшись в плед и мечтая не столько о богатстве, сколько о стабильности. О жизни, в которой можно пить кофе поздним утром на какой-нибудь красивой веранде (пусть и не своей) и никуда не торопиться. Где есть сад и муж, который сам водит машину и заботится о тебе.
Тогда казалось, что такие люди живут где-то за тридевять земель, где-нибудь в Америке. Но вот я здесь, сижу в кожаном кресле машины, и этот роскошный дом вроде как мой.

Максим притормозил и выключил двигатель.
— Ну что, приехали, — сказал он, поворачиваясь ко мне.

Я не ответила, во рту пересохло. Я продолжала смотреть на дом, чувствуя что-то странное. Из ниоткуда возникло ощущение,что я уже была здесь.
Я знала, что за этим крыльцом расположилась прихожая с высоким потолком и лестницей, и слева кухня, большая и светлая, с окном над раковиной, как в пинтересте. Я знала, что на втором этаже спальни, а на третьем — детская с восхитительным мансардным окном.
Я все это знала, хотя видеть этого раньше не могла. Или все-таки могла? Кто сегодня вернулся в этот дом — Алина или Лена?

Но вообще я будто бы видела этот дом во сне.
Нет, не будто бы. Точно видела. Я попала в какую-то сложную, непонятную шутку, где все уже происходило, но не с тобой.

Максим открыл дверь и подал мне руку, помогая выбраться из салона.
Я встала медленно — ноги еще не до конца слушались, тело казалось не моим (хотя, оно на самом деле было не моим), но взгляд не отрывался от дома.
— Ты в порядке? — спросил он тихо.
Я кивнула:
— Просто дом красивый. И знакомый. Я его уже видела.
— Знакомый? — мужчина удивленно поднял брови.
— Наверное, потому, что я здесь жила, — поспешила я поправиться, едва не сболтнув что-то глупое. — Все это кажется привычным.

Глава третья

Алина

Максим посмотрел на часы, чуть сдвинул брови и тихо вздохнул.
— Мне все-таки нужно еще немного поработать, — сказал он, опуская чашку в раковину. — Но ты, пожалуйста, не стесняйся. Это твой дом. Если захочешь чего-то — просто спроси. Или возьми. Все, что тебе нужно, точно найдется где-то поблизости.
Я не придумала, что на это ответить. Он повернулся ко мне, вытер ладони о полотенце и добавил, уже мягче:
— Скоро мы что-нибудь придумаем. Чтобы тебе было легче. Чтобы это все… не казалось таким чужим.

Я кивнула. Все еще не знала, как правильно на это ответить, но его голос звучал по-настоящему искренне — не вежливо, не механически, а с каким-то живым теплом.
— Хорошо, — тихо сказала я и уселась на край дивана, наблюдая, как он убирает со стола, аккуратно складывая тарелки, вытирая рабочую поверхность. Он явно не ждал от меня благодарности, а просто привык доводить дела до конца.

Когда он наконец вышел из кухни, я проводила его взглядом и, немного поколебавшись, все же сказала:
— Удачи с работой. Пусть будет плодотворно.

Он остановился, повернулся не сразу, будто не понял, к кому обращаются или не поверил, что это я заговорила с ним. Его лицо выражало растерянность, но в нем не было напряжения, только легкое удивление.
— Спасибо, — отозвался он и, все еще немного оборачиваясь через плечо, ушел наверх.

В доме снова стало тихо. Я осталась одна, в мягком воздухе чужой кухни, среди запахов еды, чайного пара и светлых отражений на столешнице. Я немного посидела на месте, прислушиваясь к этой тишине. Она была не гнетущей, скорее полной, насыщенной, как будто дом выдохнул вместе со мной, избавившись от утреннего напряжения.
Наверное, мне действительно следовало освоиться. Хотя бы немного. Понять, где я теперь, что мне оставлено, чем я могу дышать.

Я вышла из кухни, прошла по холлу и поднялась наверх — мимо своей спальни, на третий этаж, хотя сама не совсем понимала, зачем. Просто хотелось уйти чуть дальше, туда, где точно никто не ждет. Где пространство, возможно, останется неподвижным при моем приближении, не возмутится и не попытается меня оттолкнуть.

Наверху было неожиданно светло — в крыше действительно располагались мансардные окна, такие, какими я их себе и представляла, и через них лился ровный дневной свет, чуть приглушенный от запылившихся стекол.

Комната, в которую я заглянула, была не просто красивой, она была почти сказочной. Большая кровать под тонким балдахином, свисающим с кольца под потолком, на стенах развешены пастельные рисунки, где-то облака, где-то звезды. Плюшевые игрушки выстроились по краям комнаты, отдельно виднелись деревянная полка с книжками, корзина с нарядными кукольными платьями, мягкий ковер с рисунком лунной дорожки. А в углу гордо стоял детский вигвам, украшенный гирляндой из маленьких фонариков, и под ним подушки, открытые книжки, мишка, кукла в белом платье.

Я не входила, только стояла на пороге, и мне хватало этого.
Что-то внутри дрогнуло — слишком глубоко, чтобы осознать сразу. Как будто не мое сердце, но все равно где-то внутри меня. Такое щемящее чувство, как в детстве, когда очень хотелось вернуться домой, но ты еще стоял на пороге чужого.

Я не пыталась ничего трогать. Не села на кровать, не поправила мягкое одеяло, не заглянула в ящик с карандашами. Все здесь казалось… нет, не чужим. Скорее, священным. Невозможно было нарушить эту тишину, это бережное дыхание пространства, наполненного детством.

Мне не принадлежали ни эти стены, ни вещи, ни игрушки, но тоска, которая подступила к горлу, была почти осязаемой. И дело было не в воспоминаниях. Я не могла вспомнить эту комнату в деталях или себя в ней. Не могла вспомнить девочку, которой она принадлежала.

Но все равно знала, что должна.

Материнское внутри меня отозвалось так остро, что я на секунду оперлась о дверной косяк, чтобы не сделать шаг внутрь. Не коснуться. Не выдать себя. Потому что если бы я вошла, могла бы не выдержать.

Я спустилась обратно, ступая мягко, словно боясь потревожить этот день. Все еще чувствовала себя гостьей, той, кто не знает, в какую сторону можно повернуть без разрешения. Но ждать больше не хотелось. Я понимала, что каждое мгновение промедления отдаляет меня от самой себя — от той, кем я была, от той, кем, возможно, должна стать. А может, просто от ответа на самый важный вопрос: кем мне теперь быть.

Я вернулась в спальню и выдвинула ящик прикроватной тумбочки. Ключ лежал точно там, где и сказал Максим.
Я взяла его в руку. Он оказался тяжелым, металлическим, теплым от как будто полированного веками покрытия. Удивительно красивым — старинным, будто снятым с двери библиотеки какого-нибудь викторианского поместья. Такой не отпирает банальные замки на велосипеде или почтовом ящике. Такой открывает что-то большее. Что-то личное.
Что-то настоящее.

Я зажала его в ладони, крепко, как будто от этого зависело мое равновесие, и вышла в коридор.

На первом этаже, чуть в стороне от холла, была та самая дверь. Я заметила ее еще утром — простая, деревянная, почти ничем не выделялась, разве что сама ее закрытость привлекала внимание в доме, где все остальное дышало воздухом и светом.

Я подошла ближе, остановилась.
Пальцы сжали ключ.
Он и впрямь казался слишком серьезным для чего-то обыденного. Как будто открывал не просто помещение, но и пространство, которое хранит память.

Глава четвертая

Алина

Я долго не решалась вернуться в мастерскую. Несколько дней проходила мимо той самой двери, за которой прятался чужой — но отныне мой — огонь, пульсирующий мазками алой краски на черном холсте. Казалось, если войду вновь, что-то сломается. Или, наоборот, восстановится, но не в ту сторону. Не туда, куда хотелось бы.

Но этим утром было особенно тихо. Максим уехал по делам, оставив записку и привычно сдержанное в ней «не стесняйся, твой дом». Я бродила по коридорам с кружкой чая в руках, как по пустому театру после последнего акта. Все здесь казалось приостановленным, замершим, как будто дом ждал разрешения ожить.

Я остановилась у двери мастерской. Рука сама потянулась к ручке. Дальше оставалось лишь сделать несколько шагов. Сразу почувствовался узнаваемый аромат — масла, пыли, чего-то древесного, теплого, живого — и накрыл с головой. На стене все еще висело полотно с огнем, но теперь я смотрела на него иначе. Как будто не боялась. Как будто могла с ним говорить.

Кисти лежали в банке с высохшей водой, краски в металлических тюбиках дремали на полке. Я выбрала одну — охру, будто наугад, выдавила немного на палитру. Все делала осторожно, боясь спугнуть магию момента, если вдруг она еще не исчезла сама.

Когда я взяла кисть в руку, меня пронзило странное чувство. Движение оказалось привычное, я ведь рисовала раньше. Но только не так. Не этой рукой. Не этим телом.

Первые мазки легли на холст неуверенно. Линия уводила не туда, куда я хотела. Пальцы дрожали, хотя я старалась держать кисть крепко. Внутри что-то разделялось: моя память и чужая привычка, мое ощущение цвета и другая, не моя, моторика. Словно инструмент, который я знала наизусть, вдруг стал звучать иначе. Тело помнило одно, мозг — совсем другое.

Я замерла, позволив себе просто смотреть за своими же действиями. В груди нарастала какая-то горькая тоска по себе той, прежней. По той, которая могла часами растворяться в творчестве, забывая и о времени, и о страхе неопределенного будущего.

Сейчас страх был всюду.

Чтобы перевести дух, я села на край диванчика у окна, оставив кисть в заново наполненной банке, не отмыв ее до конца. Рядом стояли наброски — чьи-то черновые портреты, букеты в мягком свете, детские игрушки, набросанные карандашом. Все это когда-то было чужим, и все это теперь было моим.

Я хотела рисовать. По-настоящему. Не потому, что она это любила, а потому что я это чувствовала. Где-то глубоко мое желание было искренним: под слоем сомнений, вины, страха быть не той. Я не знала, чем все это закончится. Но знала одно: я должна попробовать.

Кисть в руке все еще казалась чужой. Словно я держала не инструмент, а тонкую ветку, которую сорвала наугад в магическом лесу и теперь не знала, ударит ли меня молнией от соприкосновения с ней. Но когда очередной мазок лег на холст, рука больше не дрожала.

Я не думала и не планировала. Это пугало. Всю жизнь я рисовала четко: линии, формы, перспективу. Все было выверено. Архитектура, дизайн, детали — логика всегда стояла на первом месте. Даже в самых свободных зарисовках я оставалась верной себе: если не знаю, зачем кладу штрих, — лучше его не класть.

Теперь же штрихи рождались сами собой. Цвета вспыхивали, сталкивались, наслаивались. Я выдавила индиго и охру, густо смешала их прямо на холсте, добавила каплю алого — для акцента. От кисти будто шел жар, и я позволяла ему идти, не сдерживала.

Я рисовала не пейзаж, не предмет, не идею — я рисовала чувство. Без названия, без логики. Оно стучало изнутри, требовало выхода. Сгусток растерянности и боли, одиночества, оторванности от себя — но в нем не было отчаяния. Было движение. Как вода, поднимающаяся в роднике — мутная, холодная, но настоящая.

На холсте возникала спираль, вылетающая из центра — не по правилу, не по золотому сечению, а как будто разрывая ткань пространства. Где-то в середине — пятно света, будто из глубины чего-то — надежды? Памяти? Осколок чего-то прежнего, за что хотелось уцепиться.

Я остановилась, отступила на шаг. Сердце стучало. В груди было тесно, но не страшно. Эта работа не была красивой. Ни одной выверенной линии. Никакой симметрии. Но в ней была жизнь.

И, может быть, я наконец-то начинала понимать — чужое тело, чужой дом, чужая жизнь, но эмоции, которые выливались из меня, были моими. Без остатка.

Я сделала еще один шаг назад от холста, не зная, зачем: то ли чтобы взглянуть на все со стороны, то ли чтобы чуть сбавить ритм сердцебиения. Рука все еще сжимала кисть, пальцы были испачканы краской — охрой, индиго, алым. Я вытерла их о старую тряпку, лежавшую на подоконнике, и вдруг почувствовала взгляд.

Он был ненавязчивым, но осязаемым, как прохладный воздух после дождя. Я обернулась и там, у двери, стоял Максим.

Он не произносил ни слова, не делал ни шага, просто смотрел. Так, будто видел не просто женщину с кистью в руке, а что-то очень важное, глубокое. Слишком личное, чтобы назвать это привычным интересом или вниманием. В этом взгляде не было ни анализа, ни попытки распознать — только странная, теплая тишина. Почти интимность.

Я почувствовала, как внутри поднимается волна сопротивления. Это чувство было знакомо. Притяжение, которое хотелось отрицать, от которого хотелось закрыться, спрятаться, спрятать себя. Не потому, что не веришь, а потому что боишься поверить слишком быстро.

Иллюстрации. Варвара Сотникова

Варя Сотникова.

Глава пятая

Алина

Ночь угрожающе наползала на меня, как тень, которую не остановить ни дверью, ни закрытыми шторами. Дом спал ровно и глубоко, отсыпаясь вместо меня. Даже тишина здесь звучала иначе: не как абсолютная пустота, а как немного угрожающее (для меня) и размеренное (для всех остальных) дыхание чего-то большого, тяжелого, живого.

Я лежала в постели, не шевелясь. Наволочка была слишком горячей с одной стороны и чуть влажной — с другой. Плед, мягкий, как пена в ванной, давил на грудь. Я старалась даже не дышать, любое минимальное движение доставляло дискомфорт. Только мысль — маленькая, тонкая, как трещина в стекле — росла по своей воле, разрасталась, расползалась по телу: Варя.

В этом доме я была не одна, но чувствовала я себя куда более одинокой, чем раньше.

Это уже не первая ночь в доме. Я знала, как в темноте скрипит половица у двери гостевой спальни, где тикают часы, как в районе четырех утра по улице где-то чуть вдалеке проезжает мусоровоз. Но сегодня было иначе. Сегодня в этом доме была она: маленькая девочка с глазами, которые слишком внимательно смотрели на меня, и с голосом, который вполне конкретно озвучил: я не та, кто должна быть ее мамой.

Когда я услышала, как хлопнула тонкая дверь на третьем этаже, сердце мое упало. Варя проснулась, а я не знала, что делать. Подняться? Остаться? Позвать ее? Или молчать, как привидение, скрывая свое присутствие?

Раздались шаги. Сначала несмелые, потом — чуть быстрее, и снова хлопнула дверь детской. Теперь Варя бродила по комнате и явно была не в порядке, я это почти физически ощущала. Я вся обратилась в слух, испытывая бесконечную вину и нерешительность.

Я не имела права войти, но страшно этого желала.

А потом раздались другие шаги: тяжелые, тихие, но уверенные. Максим поднялся по лестнице, открыл дверь в спальню, и я сразу поняла: Варя ждала именно его. Значит, она все еще верила ему, хотя все в этой семье порушилось. Хоть кому-то она верила.

А я… я была лишняя. Мать, которую никто не выбирал. Женщина, которую не узнавали. Призрак в слишком реальной плоти.

Я свернулась на кровати, как будто это могло спасти. Подтянула к себе колени, уткнулась лицом в подушку и тогда, наконец, дала себе то, чего боялась больше всего: я заплакала.

Я рыдала без звука, глухо и сдавленно. Нельзя была плакать вслух, потому что если бы я сама услышала свои рыдания — я бы точно сдалась. Хотя я и так уже почти сдалась.

Как я могу жить эту жизнь, если ребенок меня боится? Все мое нутро тянулось к этой девочке, но мозг замирал, как испуганный зверек под прицелом охотника.

Я чувствовала, как этот вопрос разъедал меня изнутри. Удар за ударом я истязала собственный разум, ударяя по нему размышлениями, как град бьет по тонкой крыше. В этой жизни я никто. Ни мать, ни жена, даже не художница. Я тень. Имитация. Временная замена настоящего человека, который, может быть, даже не заслуживал, чтобы его заменяли.

И самое страшное было не в том, что я не стала Леной, а в том, что я уже не была Алиной. Прошлая жизнь казалась плоской, размытой, будто ее выстирали отбеливателем. Да, я умерла. Но вот сейчас — здесь — я чувствовала, что впервые живу настоящей полноценной жизнью, и могу все это потерять, если сделаю что-то не то. Словно на меня возложили такую желанную, но слишком огромную ответственность, и я не выдерживаю, хотя ужасно стараюсь.

Я с силой вцепилась в подушку, сжала ее так, что руки затекли. Максим вернулся к себе — я только услышала щелчок закрывающейся двери. Тишина снова разлилась по дому, как вода, скрывающая любые следы чужого присутствия.

А внутри меня все кричало. Я никогда не хотела быть чужой. Да, я не просила всего этого, этой роскоши, заботы, внимания. Но теперь — что бы это ни было — все стало важным для меня. Варя, Максим, этот дом. Даже боль и физическая, и душевная, здесь была более настоящей, чем все, что я знала до этого.

И это было намного ярче той жизни, которой я жила раньше, а возможность все это потерять — куда страшнее пережитой смерти.

Этой ночью я почти не спала. Заснула где-то под утро, в какой-то полудреме, где сны (как и все остальное теперь) были не моими, а выдуманными кем-то другим: обрывки голосов, образы знакомых, но неузнаваемых лиц, запах сирени, чьи-то шаги, а потом тишина, слишком плотная и недружелюбная, чтобы в ней можно было остаться.

Когда посветлело за окном, я окончательно сдалась. Ранний подъем оказался легче, чем я думала. Тело ныло, но двигалось. Глаза щипало, но они видели вполне ясно. Я встала тихо, как будто боялась, что дом услышит и решит, что еще слишком рано выпускать меня из спальни.

На кухне было прохладно и пусто. Окно чуть запотело: по ту сторону утро было серым и туманным, как еще ненаписанный день. Я включила свет и подошла к столешнице, как будто знала, что именно сейчас надо делать.

Завтрак.

Никто от меня не ждал ничего подобного, но мне нужно было сделать что-то полезное. Занять руки. Заставить себя стать частью этого места, хотя бы на уровне панкейков.

В морозилке нашлась черника, в холодильнике — яйца, сливочное масло и молоко. Когда открыла кухонный шкаф, то все недостающее для рецепта обнаружила на ожидаемых местах: муку, соду, ванильную эссенцию в маленькой бутылочке. Миксер я не включала (если честно, даже искать не стала), все делала вручную, медленно перемешивая смесь в большой миске по кругу, почти ритуально.

Иллюстрации. Дом Максима и Лены

Кухня и завтрак, который Алина приготовила для Максима и Вари.

Спальня Максима и Лены, в которой поселилась Алина.

Глава шестая

Алина

Салон машины пах лавандой и кофе. Я все еще не могла понять, был ли этот запах настоящим или просто остался где-то внутри меня осколками памяти Лены. Впрочем, уточнить я не решилась, поэтому просто сидела на пассажирском сидении и смотрела в окно.

Дорога в город тянулась между полей, редких домов и мелких магазинов. Было солнечно, но не жарко. Тот самый день, в который вполне можно поверить в хорошее.

— Так, напоминаю всем сопровождающим меня прекрасным дамам, что у нас сегодня день семьи, — сказал Максим, отпуская руль одной рукой и легко улыбаясь. — Сначала детский магазин, потом парк, а в финале — кофе с пирожными. Перед этим перекусим, конечно. Все как положено.

Он произнес это с такой легкостью, что мне очень захотелось в нее поверить. Позади нас, на заднем сиденье Варя буквально светилась от предвкушения.

— А можно мне шарик? И сладкую вату? И те радужные леденцы, как в прошлый раз?
— Можно, конечно, но в разумных пределах, — ответил Максим, и я видела, как он улыбается дочери через зеркало заднего вида.

Я улыбалась тоже.

— А ты что думаешь? — повернулся он ко мне.

Я растерялась. Это же был обычный вопрос, но я почувствовала, как Максим смотрит на меня и не просто ждет согласия, а как будто проверяет, в силах ли я быть здесь с ними. Хочу ли я этого? Не слишком ли тяжело дается мне этот день?

— Думаю, весь план звучит чудесно, — отозвалась я и почувствовала, как приятно сказать правду.
— Тогда считай, мы почти на месте, — Максим теперь уже мне подарил свою ослепительную улыбку.

Город встретил нас шумом, блеском витрин и пестрыми вывесками. Где-то гремела музыка из уличной колонки, пахло жареным тестом и бензином. Я смотрела по сторонам и ловила себя на том, что все кажется слегка преувеличенным, как в мультике: слишком ярким, слишком громким, слишком близким.

Варя болтала без умолку про аттракционы, про вату, про то, как сильно всем надо покататься на карусели, даже если будет тошнить, потому что «иначе день семьи не считается». Максим слушал, улыбаясь, и вставлял короткие фразы, чтобы поддержать разговор, не перебивая дочь.

Я просто кивала в нужные моменты, готовая согласиться со всем, что предложит эта девочка.

Когда мы подъехали к торговому центру, он аккуратно притормозил, заглушил двигатель и развернулся к нам.

— Ладно, зайчики, поехали на шопинг. Варя, что именно мы ищем? — Максим сказал это тоном, в котором не было ни капли иронии, только настоящее удовольствие от предстоящего процесса. Варя хлопнула в ладоши. Я выдохнула и открыла дверь машины, одновременно вслушиваясь в ответ Вари.

— Хочу костюм, как у принцессы Пупырки! — затараторила девочка, явно радуясь тому, что отец вспомнил про ее пожелания к покупкам. — Фиолетовый! Мне нужен свитер, да, мам? Свитер и шапочка. Обязательно!

Этот детский центр был огромным и слишком светлым. Я тут раньше никогда не была, да и обычно избегала больших магазинов, предпочитая экономно закупаться на онлайн-распродажах. Но теперь меня всюду окружали огромные стойки с пластиковыми игрушками, детской одеждой, мягкими зверями, сверкающими детскими кроссовками и всякими дополнительными приблудами для родителей. Все было таким нарочито радостным, будто кто-то старался перекричать этим интерьером любые сомнения. Дети — это, определенно, прекрасно, но местные витрины кричали о том, что с полным пакетом дорогих покупок они станут еще лучше.

— Тут всегда прям как в мультике! — восторгалась Варя, вцепившись в мою руку, а потом отпустила и убежала к стеллажу с рюкзаками.

Я осталась стоять, как на сцене, когда забыла реплику.

— Эй, все хорошо? — Максим подошел ближе, заметив мое замешательство.

Я кивнула. Опять просто кивнула, не найдя сразу нужных слов. Это уже становилось неприятной привычкой, поэтому я все-таки попыталась описать свои ощущения:
— Просто… очень ярко. И так много всего.

Он слегка коснулся моей руки, будто проверял: не упаду ли.
— Мы ненадолго, если что. Возьмем то, что Варе нужно, и сразу пойдем на воздух. Потерпишь чуть-чуть?

— Конечно, не переживай, — успокоила я мужчину, бросив на него благодарный взгляд. Никогда раньше не задумывалась, как может быть приятна забота, даже вот такая будничная, в мелочах, которые не всегда даже кажутся важными.

Мы двинулись между стеллажей. Варя, кажется, знала, чего хочет — целилась прямо в отдел с фиолетовой одеждой и блестками. Я плелась чуть позади, скользя пальцами по вешалкам. Ткань под ними была мягкая, запах — свежий, новый.

— Мам, смотри! А вот эта кофточка, с зайцем! Он как будто из мультика, который мы смотрели, помнишь?

Я замерла, не зная, как реагировать. Максим быстро оказался рядом и спокойно вмешался:
— Ага, похоже. Но, по-моему, тот заяц был в кепке, а этот в шарфе. Видишь?

— Ну да… — пробормотала Варя, но все еще смотрела на меня, а потом тихо-тихо задала вопрос, больше из любопытства, чем с упреком, — Ты не помнишь?

— Я… — начала я, но слова застряли в горле.

Максим мягко положил руку мне на спину.
— Может, ты помнишь другой мультик, — подсказал он.
— Наверное, — выдавила я.

Глава седьмая

Алина

— Лена?

Я вздрогнула, и капля краски с кисточки тут же упала мне на бедро.

Максим стоял в дверях мастерской. Рубашка расстегнута на пару пуговиц, волосы взъерошены, в руке — чашка с кофе. Он смотрел на меня, как будто видел впервые.

Я автоматически потянулась за пледом, что валялся на кресле, и накинула на себя. Слишком поздно, конечно, если бы он раньше не видел этого тела, то теперь уж точно рассмотрел все в мельчайших деталях. Почему-то ранним утром мне не пришла в голову мысль одеться нормально, поэтому я спустилась рисовать в том, в чем и спала — в нижнем белье и слегка удлиненной футболке.

— Прости, — сказала я, — я не думала, что ты уже встал. Это не я тебя разбудила?

— Нет, конечно, мне просто нужно было встать пораньше. Я тоже не знал, что ты уже не спишь, — ответил он и шагнул внутрь.

Он поставил чашку на стол и подошел ближе, глядя на холст:
— Рисуешь?

— Иногда, — пробормотала я, чувствуя, как краска теперь уже заливает мои щеки. — Глупости всякие.

— Не глупости, — твердо сказал Максим. — То, что ты снова рисуешь — очень здорово. Я ужасно тобой горжусь.

Я смущенно отвернулась, не в силах смотреть на Максима или рассматривать незаконченную картину с абстрактным пейзажем, списанным с внутреннего двора этого дома. Мужчина замолчал на пару секунд, потом добавил:
— Я должен уехать в офис. Скорее всего, на весь день, но это очень важно. Боюсь, без меня сделка не состоится.

Я согласно кивнула и даже не спросила, зачем он мне это объясняет, радуясь, что мы отошли от обсуждения моего творчества.

— Родители не успеют приехать, да и рано их будить, — продолжил он. — Пожалуйста, побудь с Варей сегодня, хорошо? Уверен, у тебя все получится.

Я медленно выдохнула и подумала, что остаться один на один с девочкой семи лет — не самая страшная ситуация.
— Хорошо. Я справлюсь.

Максим кивнул, а потом вдруг наклонился, поцеловал меня в висок и, задержавшись буквально на секунду, прошептал прямо в ухо:
— Спасибо.

Он ушел, а по моему телу волнами пробежали мурашки. Я так и осталась стоять с пятном ультрамарина на бедре и с непонятным ощущением, что снова что-то меняется.

Я посмотрела на часы. До обычного подъема Вари оставалось как минимум пара часов.
Я могла бы успеть умыться, переодеться, притвориться «готовой к новому дню», но что-то в воздухе в мастерской, в тишине еще не до конца проснувшегося дома не позволило мне уйти.

Я осталась, снова села перед холстом и провела еще одну линию. Потом вторую. Цвет ложился легко. Я точно не знала, что делаю, просто позволяя себе рисовать, представляя себя ребенком с пачкой акварели: никакая ошибка не остановила бы меня сейчас. Сначала появился фон. Потом динамика, отголоски движения, вызванного ветром. Потом — намек на фигуру, деталь, которую я потом, скорее всего, закрашу, но сейчас она была именно там, где нужно.

Иногда я забывала дышать, но наслаждение от процесса с лихвой компенсировало любые неудобства.

Я рисовала, пока свет в окне не стал золотистым. Я вздрогнула, как будто очнулась, и быстро поставила кисть в банку. На мгновение возникло искушение оставить все как есть и встретить Варю вот так: в футболке, босиком, со следами краски. Побыть настоящей собой, какой я себя и помнила в домашней обстановке. Но потом я вспомнила ее осторожный взгляд и то, как она держалась в стороне от меня первое время, и пошла к раковине. Сейчас мне точно нужен был образ заботливой, правильной, привычной мамы.

Я вымыла кисти, как умела, стараясь не размазать краску по ногтям и надеясь, что не испорчу явно дорогой ворс своими неловкими движениями. Потом отмыла лицо, руки, бедро и в самом конце уже в душе смыла с себя запах растворителя. Поднялась наверх, зашла в спальню и выбрала обычные джинсы и мягкий свитер, в котором себя не чувствовала ни слишком домашней, ни слишком чужой.

Я услышала шаги на лестнице, когда уже возилась на кухне. Все найденные мною яркие кружки стояли в ряд — я планировала предложить Варе самой выбрать ту, из которой она захочет пить. Тосты начали подрумяниваться в тостере. В кастрюльке на плите варились яйца, их я планировала положить на хлеб и украсить огурцом, а потом разрезать их на небольшие кусочки, почти как маленькие чайные английские бутерброды. В детстве я любила все миниатюрное и милое, так что надеялась, что моя идея с завтраком понравится и моей новой подопечной.

Варя спустилась, как всегда, в пижаме, но теперь еще и с одеялом, которое волокла за собой, как плащ супергероя. Сонная, с растрепанными волосами и чуть надутыми щеками, на которых еще были следы от подушки. Судя по взгляду, подозрительно оценивающему кухню, с утром Варя была не слишком в ладах.

— Доброе утро, — сказала я мягко.
Она только зевнула и уткнулась в спинку стула.

— Будем завтракать?

— А где папа? Он обещал хлопья с медом, — буркнула она и, не дожидаясь приглашения, полезла за ложкой в ящик, открыв тот с таким упорством, будто знала, где все лежит даже с закрытыми глазами. Впрочем, через пару минут уговоров на мини-бутерброды она тоже согласилась. Но с условием, что завтра мы всенепременно купим самую большую пачку самых сладких хлопьев.

Иллюстрации. Полина

Полина

Глава восьмая

Алина

Я проснулась от звука, будто кто-то бесцеремонно ходил по моей квартире. В первый момент сердце вздрогнуло: резкий, глупый страх, что я опять где-то, где не должна быть. Но быстро осознала, что это просто Варя проснулась раньше меня и теперь что-то делает в своей комнате.

Когда я вышла в коридор, то через прикрытую дверь в детскую на третьем этаже услышала ее бормотание — видимо, девочка читала вслух себе же. Я улыбнулась. Вчерашний вечер был настолько спокойным, что я, кажется, впервые за долгое время уснула сразу и спала всю ночь… хотелось бы сказать «‎как убитая», но в моей ситуации это было бы слишком иронично. Поэтому просто — спала всю ночь и встала сильно позже обычного.

Полина оказалась яркой и теплой. Такой, с кем можно сидеть на кухне до поздней ночи с бокалом вина (пока что безалкогольного — на период восстановления после аварии) или обсуждать всякую ерунду, пока режешь салат. Я удивлялась себе — настолько легко мне было общаться с незнакомым человеком, как будто на самом деле знаю ее очень давно. Словно я — это действительно Лена, просто слегка потерянная после шторма.

В итоге я так увлеклась вчерашним общением и расслабилась после него, что только чудо спасло меня от того, чтобы не проспать все на свете. Максим не стал бы меня будить, он ведь всегда был вежлив до кончиков пальцев, даже в доме, где все принадлежало ему. Нарушать чей-то отдых — не в его правилах.

На кухне пахло кофе. Панель на кофемашине мигала, как будто просила к себе немного внимания.

— Доброе утро, — сказала я, проходя босиком по прохладному полу.

Максим повернулся, улыбнулся, и взгляд его чуть скользнул вниз, к моей майке. Я быстро потянула ее вниз, прикрывая полоску живота между ней и шортами, осознав, как выгляжу — как будто я здесь слишком дома.

— Мы тут уже позавтракали, — сказал он. — Но если хочешь, я подогрею. Или налью кофе.

— Я сама. Спасибо.

Варя уже успела спуститься и теперь сидела за столом с бананом в одной руке и раскраской в другой. Лицо было серьезным, как у миниатюрного бухгалтера.

— Ты сегодня бодрая, — заметила я, наклоняясь к ней.

— У нас сегодня семейный день! — гордо сказала она, и Максим засмеялся.

— Почти. На самом деле, — он повернулся ко мне, — я хочу забрать ее погулять. Ты ведь говорила, что Полина обещала заглянуть?

— Говорила, — кивнула я. — Это… будет хорошо.

— Вот и отлично. У вас будет время поболтать без нас. Ну и я давно обещал Варьке батутный центр.

— Ура! — Варя подпрыгнула, разлив немного сока, который стоял рядом. — Папа, только не забудь носки с антискользяшками!

Я тоже рассмеялась и решила, что мне определенно нужна взрослая версия носков «‎с антискользяшками».

Я не торопилась приводить себя в порядок. После завтрака вымыла чашки, еще раз кофемашину, даже занесла Варину пижаму в стирку, но все делала вяло и неторопливо, максимально расслабленно. Не было той привычной тревоги, которая подгоняла с самого утра, требовала быть на высоте, соответствовать, не споткнуться.

Сегодня я не боялась.

Полина пришла чуть позже полудня и хотя позвонила заранее, зашла в дом без церемоний с букетом смешных подсолнухов и коробкой печенья в руках.

— Надеюсь, ты теперь не стала вдруг бояться углеводов, а то я зря притащила, — с порога сказала она, вручая мне угощение.

— Пока не стала, — усмехнулась я, открывая ей дверь. — Проходи.

Полина будто действительно не ждала от меня ничего сверхъестественного. Не требовала, чтобы я была прежней, не проверяла на соответствие, не тыкала прошлым. Она просто сидела, закинув ногу на ногу, и рассказывала, как однажды поссорилась с навигатором на съезде с трассы.

Я слушала и ловила себя на том, что мне… хорошо. Хорошо от того, как естественно мы сидим на кухне. Хорошо от ее яркости, дерзости, живости. Хорошо, что она не выспрашивает, не напрашивается на исповедь. Комфортно, душевно, легко — я бы могла подобрать еще десяток-другой эпитетов, но и всех их не хватило бы для того, чтобы описать то, как у меня получалось выдохнуть и быть собой (пусть и какой-то новой версией себя) в присутствии этой девушки.

— Мне нравится заново знакомиться с тобой, — вдруг сказала она. — Старая Лена тоже была классной, но у новой, кажется, есть шанс стать круче.

Я посмотрела на нее внимательнее, обдумывая смысл сказанного:

— Думаешь?

— Уверена. Во-первых, ты не закатила глаза на мои подсолнухи, а раньше бы сделала вид, что все земное тебе чуждо. Во-вторых, ты слушаешь. Твоим вниманием обычно было непросто завладеть.

Я хотела что-то ответить, но не успела — Полина притянула к себе коробку печенья, вскрыла и предложила мне одну штучку. В этот момент я поняла: она не ждет ничего. Она просто готова быть рядом. С Максимом у меня почему-то такого чувства не возникало, постоянно хотелось становиться лучше, правильнее, соответствовать ожиданиям. Может, стоило тоже попробовать расслабиться и быть честной с ним и с собой, как это получалось с Полиной?

Полина хлопнула себя по коленям, будто что-то вспомнила:

— Стоп. А альбомы? Я же обещала, что мы посмотрим альбомы.

Глава девятая

Алина

Я снова отлично спала, общение с Полиной действовало на меня как качественное снотворное или антидепрессанты. Видимо, мне в сложившейся ситуации отчаянно не хватало друга и поддержки.

На этот раз я, правда, проснулась слишком рано, чтобы вставать, и слишком поздно, чтобы снова уснуть. Я лежала на боку, уставившись в мягкий просвет между шторами, и чувствовала, как во мне шевелится странное чувство: что-то между легкой тревогой и неясным предвкушением.
Рука почти сама потянулась к телефону на тумбочке. До этого я им не пользовалась — не потому что не могла, а потому что... не имела права? Как минимум, не знала, кому писать. Но сегодня было иначе, сегодня у меня была Полина.

Я открыла мессенджер и, колеблясь, набрала:

«‎Привет. Ты ведь не убьешь меня за раннее сообщение?..»

Ответ пришел сразу.
Полина:
«‎Если только не предложишь выйти на пробежку.»

Я тихо рассмеялась, уткнувшись лицом в подушку.

«‎Клянусь, никакого спорта. Хотя моя идея, может, еще более странная…»

Полина:
«‎Давай. Странные идеи — мой конек. Я уже с кофе и готова ко всему.»

Я чуть замялась.
Можно ли спрашивать такое? Можно ли вообще хотеть узнать, какой она была от кого-то, кто ее знал?

«‎Хочу задать глупый вопрос. Какими мы с Максимом были? Ну… как пара. Только честно.»

Ответ появился не сразу, и я уже почти пожалела, что написала. А потом пришло сообщение:

Полина:
«‎Мощными. Ты ураган, а он тот чувак, что держит зонт и говорит: "Ну, окей, пусть дует".»

Полина:
«‎Ссорились, мирились, бесили друг друга до скрежета зубов, но вы реально были вместе. Даже когда злились — это было "вместе".»

Полина:
«‎И, прости, если это лишнее, но… последнее время ты была будто уставшая. Не от него, а вообще от всего. Как будто мир стал слишком тесным с работой, этими планами на ЭКО… »

Я уставилась в экран. Пришлось проглотить это сообщение, как таблетку, без воды, на сухую.

«‎Ты думаешь, после аварии... что-то изменилось?»

Полина:
«‎Если честно... эта авария, как бы дико ни звучало, могла бы стать вашим шансом. Типа встряхнуться. Вернуться к себе. Переосмыслить.»

Шанс начать заново, стать кем-то, кто достоин быть в этой жизни.
«‎А если я… ну, не знаю… стану совсем другим человеком? Как думаешь, Максим это вообще переживет?»

Полина снова не ответила сразу. Я уже готовилась удалить сообщение, когда внизу вспыхнуло «печатает…»

Полина:
«‎Если ты вдруг станешь, не знаю, мастером кунг-фу, пловчихой олимпийского уровня и фанаткой лосин с блестками — я лично приду и сниму документалку.»

Полина:
«‎Но если серьезно, ему, по-моему, нравится новая ты. Не потому что она “лучшая”, а потому что ты снова рядом.»

Полина:
«‎И если ты стала другим человеком, значит, было ради чего. И ради кого. Главное, не притворяйся. Он переживет все, кроме лжи.»

Я зажала телефон между ладонями. Они все говорили, что Лена не исчезла, но стала лучше, теплее и внимательнее. А я просто была собой. Может, я была не так уж и плоха для этой новой роли?

Полина:
«‎С тобой точно все окей?»

«‎Да. Просто ты умеешь ставить все с ног на голову. Я просто размышляю. Спасибо тебе.»

Полина:
«‎Если надо будет просто поболтать — или сбежать из дома и устроить вечер пиццы с кино — я на подхвате.»

«‎Запомню. Даже если сбегу — буду прилично выглядеть и с вином.»

Полина:
«‎Вот и отлично. Хороший план. Удачи на сегодня.»

Сначала я хотела остаться в постели и проваляться в ней до полудня: Полина разбудила во мне странную легкость, которую не хотелось сразу терять. Но потом запах кофе и приглушенные мужские голоса заставили меня подняться. Звучание голосов не звало меня, но манило, как в детстве, когда родители говорили в другой комнате, а ты тихо крался к ним, зная, что подслушивать нехорошо, но все равно уж очень любопытно.

На кухне Максим разговаривал с каким-то мужчиной в костюме, с кожаной папкой и аккуратными очками. Они оба повернулись ко мне почти одновременно.

— Лена, — сказал Максим мягко, вставая. — Познакомься, это Николай Сергеевич, наш страховой агент. Он заехал сообщить о результатах проверок.

Мужчина в очках вежливо улыбнулся и кивнул:

— Очень рад, что вы восстанавливаетесь. Мы с Максимом как раз обсуждали компенсации и окончательный отчет по делу. Официальное закрытие будет на следующей неделе.

Глава десятая

Алина

Я могла бы еще долго оплакивать собственную раздвоенность. Могла бы в подробностях анализировать ту могилу с моим именем и уже словно чужим лицом. Могла бы снова и снова возвращаться к этой боли, будто к незажившей ране, которую невозможно не трогать.
И, наверное, именно этим бы и занималась, если бы не случилось одно «но».

Варя притащила домой кота.

Не тощего и пищащего котенка, от которого трудно отказаться, а самого что ни на есть взрослого кота, видавшего улицы, битвы, и, кажется, как минимум одну криминальную разборку.
Он был почти полностью черным, с поблескивающей в полумраке шерстью, в которой прятались рыжие шерстинки и отдельные белые волоски. Ухо давным-давно надорвано, на глазу красовались два параллельных шрама, будто он дрался с кем-то еще более когтистым и опытным, чем он сам. В теле ни грамма жира, только сбитые, крепкие мышцы. Он смотрел на нас так, словно при желании мог бы разорвать кого угодно. Ну, почти кого угодно.
Потому что на руках у Вари он мурлыкал. Даже не просто мурлыкал: он вел себя в ее руках, как плюшевый медведь, и клубочком сворачивался на коленях. Позволял тискать себя, чесать пузо, гладить за ушком, даже заглядывать в пасть, и, кажется, был абсолютно счастлив.

— Мам, это Ворон, — сообщила Варя, будто представляла родителям нового члена семьи. Собственно, так оно и было. — Он теперь наш.

Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но в голове не находилось ни одного логичного возражения. Наверное, если бы передо мной стоял чужой ребенок с уличным котом, я бы все объяснила про инфекции, ветеринаров, про «‎малышка, так просто нельзя приносить домой животных, сначала родителей спроси», но… Варя уже давно не была мне чужой.
И Ворон (боже, ну и мрачное же имечко) смотрел на меня, как будто уже знал, что я не откажу.

Максим тоже удивленно поднял брови, но только добродушно пожал плечами, не встретив моего сопротивления:

— Похоже, выбора у нас нет. Добро пожаловать в семью, Ворон.

Впрочем, кот и не спрашивал разрешения. Прошел мимо нас, как полноправный хозяин (я даже позавидовала его уверенности), обнюхал коврик у двери, кухонный порожек, заскочил в прихожую и принялся медленно, степенно обходить весь первый этаж. Хвост его выглядел, как у дикобраза. Шерсть — как у лоскута вытертого бархата. Поступь весьма бандитская, он явно привык находиться на враждебных территориях и пока что пытался понять, не является ли наш дом таковой. Впрочем, Варя явно вселяла в Ворона уверенность.
Остановился кот только у камина и уверенно присел напротив, как будто всегда тут сидел.

— Он сидел у нас под забором, — сообщила Варя. — Сидел такой… ну как будто ждал. Я подумала, это знак. Ну, знак же, правда?

Максим смотрел на кота с легким сомнением:

— Может, стоит расклеить объявления? Мало ли. Вдруг чей-то?

— Он не домашний, — заявила Варя. — У него даже ошейника нет! Он дикий. Но хороший. Он просто потерялся. Ему нужна семья.

У меня не было ни сил, ни желания спорить. Еще пару месяцев назад я бы уже судорожно чесалась, чихала и задыхалась, просто оттого, что стою в одном помещении с животным. Меня всю жизнь преследовала сильная аллергия на всех — кошек, собак, даже на лошадей. Мой первый почти-бойфренд, инструктор по верховой езде, так и остался в статусе «‎почти», потому что его нельзя было обнять без приступа, похожего на астму. Я любила животных, но никогда не могла позволить себе находиться с ними рядом. А теперь — могла.

Я смотрела, как Варя гладит Ворона по голове, как он подставляет морду и даже прищуривается от удовольствия. Ворон, между тем, вдоволь насытившись лаской, начал медленно подниматься на второй этаж, будто проверяя крепость ступеней и наших нервов. Варя бросилась за ним.

— Он же все еще не знает, где его миска!

— У него уже есть миска? — удивленно спросила я.

— Уже почти! — крикнула она сверху. — Дам ему тарелки принцесс, ему понравится.

Максим посмотрел на меня и усмехнулся:

— У нас теперь двое детей.

— Все-таки как его зовут? — спросила я, когда мы уже поужинали, и Варя устроилась рядом со мной с планшетом и стопкой листов, на которых был нарисован наш новый жилец, кажется, во всех позах и ракурсах: в профиль, в прыжке, в шапочке с помпоном, и даже с бантом на хвосте.

— Ну, Ворон, — пожала она плечами. — Он черный и серьезный. И у него взгляд такой… ну как у страшных ворон. А вороны вообще самые умные птицы, ты знала? Вот и он такой. Умный.

— Ммм, — я улыбнулась. — А если ему захочется сделать паспорт? Как ты напишешь это? Ворон Иванович?

— Ворон Максимович, вообще-то! — не задумываясь выпалила девочка. — Но я думала… может, его зовут Арчи? Ну, по-домашнему. А «Ворон» — это кличка. Он же уличный, как у всех уличных есть кличка.

— Тогда договорились, — сказала я. — Арчи Максимович, тогда, получается, с уличной кличкой Ворон.

Мы вдвоем прыснули от смеха.

Кот в это время уже окончательно обустроился в новом доме. Он переместился в спальню, забрался на покрывало, прижался к моей подушке и заснул. Просто так.

— Мам, а можно он будет спать со мной? — Варя уже сбилась с ног, притаскивая в комнату мягкое одеяло, маленькую подстилку и еще много дополнительных предметов для удобства кота. — Он же любит тепло. А у меня тепло!

Иллюстрации. Кот Ворон и пес Тоби

Уличный кот Ворон.

Лабратор ретривер Тоби.