Княжич тёмного времени

Глава 1

Кажется, я умер. Или почти. Последнее, что помню – душераздирающий гул серверов, пляшущие цифры на мониторе, тупая, высасывающая все силы боль в висках. Артём Соколов, айтишник до мозга костей, падает лицом в клавиатуру. Конец истории. Ан нет.

Потому что сейчас я открываю глаза. Вместо холодного сияния серверных ламп – тусклое мерцание лучины. Вместо запаха пыли и пластика – тяжелый, сладковато-травяной дух, от которого тошнит. И вместо привычной усталости – ощущение, будто меня переехал грузовик. Не один раз.

— Уффф... — Вырвалось само собой. Голос... чужой. Слабый, хриплый. Не мой.

Попытался пошевелиться. И это стало ошибкой. Каждая мышца кричала протестом, кости скрипели. Голова раскалывалась, в висках стучало, словно кузнец колотил по наковальне прямо в черепе.
“Где я? Что случилось?”

Панк-рок в ушах стих, сменившись тихим шепотом где-то рядом. Женские голоса, напуганные.

— ...Господи, очнулся... думала, конец...
— Тише, Дуняша! Не тревожь, чай не до тебя!
— Да как же, Мавра? Еле-еле выжил... Этот яд... Говорят, князь Ярополк самолично заказал...

“Князь Ярополк? Яд?” Мысли путались, мешая здраво мыслить. “Кто это? Что за бред?”
— ...Правда? А за что? Он же брат родной, хоть и от разных матерей...
— А Черный Лес как же? Удел-то богатейший... Младшему сыну достался по завещанию деда. Старшему – завидно, вот и решил убрать конкурента. Говорят, на пиру подсунули...

“Пир…” В голове вспыхнул обрывок: гул голосов, звон кубков, чей-то жесткий взгляд, холодный блеск... кинжала? И запах – сладкий, приторный, как этот травяной дух сейчас... Тошнота подкатила с новой силой.
— Долго он всё равно не протянет, Мавра, — голос Дуняши прозвучал с такой уверенной жалостью, что аж передернуло. — Смотри, как трясет... Тело не выдержит. Ослаблен сильно.

“Кто не протянет? Это они про меня?” Сфокусировался на руках перед лицом... Крепкие, жилистые. Не мои слабые, бледные лапы программиста. “ЧТО ЗА ФИГНЯ?!”

И тут... я ощутил холод. Ледяной, безжалостный. Не снаружи. Изнутри. Будто в самую сердцевину сознания впился осколок льда. Голос. Четкий, металлический, без эмоций. Просто приказ:
«Яромир. Власть. Трон. Встань.»

Я аж подпрыгнул на лежанке, сердце забилось как бешеное. “Кто это?!” Огляделся лихорадочно. Тусклый свет лучины выхватывал углы просторной, но неуютной комнаты. Бревенчатые стены, тяжелые ковры... Как из исторического фильма про Русь, только мрачнее.

Шепот у двери стих.
— Слышала? Застонал... — прошептала Дуняша.
— Иди-ка сюда, свет, — сказала Мавра громче. — Воды принеси. Только тише!

Тени зашевелились. К кровати подошли две женщины. Одна, помоложе, лет восемнадцати – круглолицая, с большими испуганными глазами и светлыми косами. Дуняша. Вторая – постарше, с лицом в жестких морщинах, но с острым, умным взглядом. Мавра.

Я смотрел на них, пытаясь понять, бред это или реальность. Голос... назвал меня... Яромиром?
— Княжич? Яромир Игоревич? — осторожно спросила Мавра, наклоняясь. Ее взгляд был пристальным, изучающим. — Узнаешь ли нас?

“Княжич?” От такого слова закружилась голова. Обрывки... Не мои воспоминания! Двор, поклоны... Имя... Да, Яромир. Отзывалось эхом в глубине чужого сознания.
— Где... я? — выдавил с трудом. Голос все еще хрипел.
— В тереме своем, свет, — ответила Дуняша быстро, сбивчиво. — В Чернолесье. Вашем уделе. Как же, вы же помните? После пира у князя Ярополка...
— Пира... — пробормотал я, цепляясь за знакомое слово. Сладкий запах... Тошнота... Кинжал... — Там... меня... отравили?

Дуняша аж подпрыгнула. Мавра резко шикнула на нее и положила мне на лоб прохладную, шершавую руку.
— Не тревожь себя, княжич. Дурное вспоминать. Тебе б отдыхать надо, силы копить. — Но ее глаза сказали другое: “Ты знаешь.”

Я заставил крепкие мышцы шеи повернуть голову.
— Кто? — спросил я прямо, глядя ей в глаза. — Кто меня отравил? И... за что?

Мавра замерла. Взгляд скользнул к Дуняше, смотревшей на меня с жалким сочувствием. Потом она вздохнула.
— Это княжье дело, свет. Тьма да интриги. Ты – княжич Яромир. Сын князя Игоря Святославича, внук Святослава Храброго. Удел твой – Черный Лес. — Пауза. Голос стал жестче. — Лес богатый. Пушнина, мед, смола... Да и земли плодородны по окраинам. Многие бы заполучили... Особенно те, кому по праву крови он не достался.

“Княжеская власть. Богатый удел. Брат.” Обрывки “его” мыслей складывались в ужасную картину. “Конкурент. Зависть. Убийство.”
— Ярополк... — прошептал. Имя отдалось горечью и страхом в этом новом теле. Старший брат.

Мавра молча кивнула, один раз, резко. Дуняша всхлипнула.
— Ох, свет, да вы как... все поняли сразу? — пролепетала она.

Я не ответил. Смотрел в потолок, на пляшущие тени. Видимо, я умер в серверной. И… переродился в теле Яромира. Теперь, я – Яромир. Княжич. Мишень. Чуть не отравленный труп в фэнтезийном аду под названием Славия. Тело чуждое, слабое. Враги – свои же кровные, влиятельные. Слуги – пока только испуганные тени.

И тот голос в голове, не дающий покоя... Ледяной: “Власть. Трон. Встань”

Бежать? Куда? Сдаться? Умереть? Мысль вызвала дикий протест в груди. Нет, не вариант.

Сжал кулаки. Сильные, длинные пальцы уперлись в ладони. Больно. Значит, жив.

Если я теперь Яромир… Если это моя новая жизнь...

Внутри щелкнуло. Как переключатель. С паники – на холодный, почти программерский анализ. Угроза: брат-убийца, жаждущий удела. Ресурсы: титул (пока), удел (оспаривается), две слуги (лояльность?). Статус: критически ослаблен. Цель: выжить.

Тогда... нужно играть. Играть роль княжича. Пока не разберусь с правилами. Пока не найду всех, кто желает мне смерти!

Перевел взгляд на Мавру. Она стояла, наблюдая острым взглядом. Собрал силы, чтобы голос звучал тверже.
— Воды, — сказал я. Голос хрипел, но в нем появилась несвойственная мне властность. Отголосок ледяного приказа. — И... расскажи мне все, что знаешь. Обо всем. Начиная с сегодняшнего дня. И о том... что было до.

Глава 2

Прошло... сколько? Дня три? Четыре? Время плыло быстро. Мавра с Дуняшей кормили меня какими-то отварами, похожими на жидкую грязь, и уговаривали спать. Каждый глоток давался с трудом, каждое движение отзывалось болью в костях и мутило. Яд, гад, высасывал последние соки из этого мощного тела Яромира.

Сейчас ночь. Глубокая, чернильная. Я лежал на спине в своей, как оказалось, «роскошной» горнице. Роскошь – это высокий потолок, темный от копоти, резная кровать, которая скрипела при каждом моем вздохе. Да тяжелые ткани на стенах, не дающие тепла. На столе угасал огарок свечи, отбрасывая пляшущие, пугающие тени. Окна – узкие щели, затянутые бычьим пузырем – пропускали только лунный тусклый свет и вой ветра. Черный Лес за стенами жил своей, чуждой мне жизнью.

— Черт... — прошипел я сквозь зубы, пытаясь повернуться на бок. Казалось, кто-то невидимый вколотил свинец в каждую конечность. Голова гудела эхом от дневных разговоров с Маврой. Князь Ярополк. Брат. Зависть. Черный Лес. Удел. Отравление на пиру. Круг замкнулся. Я был мишенью в игре, правила которой едва начал понимать. И тело... это проклятое тело! Оно было хуже любого старого компа – лагало, перегревалось и постоянно грозилось лечь намертво. Каждый шаг по горнице днем превращался в марафон, каждое слово приходилось выжимать из себя. Настоящий хардкорный режим.

Ветер завыл сильнее, ударив в ставни. Я вздрогнул. Нервы были натянуты до предела. Каждый шорох за дверью казался шагом убийцы. “Паранойя, Артём? Или здравый смысл, Яромир?” – пронеслось в голове. Если старший брат уже попытался убрать меня раз, почему бы не попробовать снова? Особенно если слухи о моей слабости расползлись.

— Дуняша? — позвал я шепотом. Тишина. — Мавра?

Никто не отозвался. Видимо, ушли отдыхать, посчитав, что их полуживой княжич благополучно уснул. Или... Или их специально отвели?

Холодный пот выступил на лбу, не от жара, а от беспомощной ярости. Вот он я – Яромир Игоревич, наследник удела, запертый в своей «крепости», слабый как котенок, и чертовски напуганный. Я зажмурился, пытаясь вспомнить ощущение силы, контроля. Код, который компилируется с первого раза. Четкий гул серверов. Холодную гладь монитора... Но вместо этого – только скрип кровати и гул в ушах.

И тут...

Тишина стала другой. Вой ветра не стих. Но появилось что-то еще. Едва уловимое. Как скрежет... Нет, шарканье. Совсем близко. Не за дверью. В горнице.

Ледяная волна страха ударила по спине. Я замер, не дыша. Медленно, с невероятным усилием, приподнял веки.

Тень. У стены. Густая, бесформенная, но... движущаяся. Отделившаяся от других теней. Она скользила бесшумно, как призрак, по направлению к кровати. В тусклом свете догорающей свечи что-то блеснуло у нее в руке. Короткое, узкое, зловеще отражающее огонек. Кинжал.

Адреналин ударил в виски с такой силой, что мир на миг поплыл. Потом – резкая, почти болезненная ясность. Как в тот момент в игре, когда понимаешь, что сейчас тебя убьет босс, если не среагируешь сейчас же.

Мозг Артёма Соколова, загнанный в угол, вырубил панику и включил холодный, безумный расчет. Оружие. Нужно оружие. Любое. Сейчас!

Мои крепкие руки рванулись не в сторону двери, не под подушку (где ничего не было), а к тяжелому медному подсвечнику на приступке у кровати. Тот самый, что чуть не опрокинула днем Дуняша. Мои пальцы, дрожащие и влажные от пота, сжали холодный металл. Вес! Он был удивительно тяжелым для ослабленного ядом тела. Но это было хоть что-то.

Тень замерла в двух шагах. Она поняла, что я проснулся. Мгновение нерешительности – и она рванулась вперед, с кинжалом нацеленным мне в грудь. Движение было быстрым, резким. Профессиональным.

— СТРАЖА! — заорал я что есть мочи. Голос сорвался в хрип, но сила крика была отчаянием загнанного зверя. — ИЗМЕНА! К НАМ!

В тот же миг я не стал ждать удара. Не стал отползать – сил не было. Я сделал то, что диктовал инстинкт выживания, подсказанный сотнями виртуальных смертей: атаковал то, что ближе всего к земле и что сложнее всего защитить. Я свильнул всем телом в сторону, избегая прямого удара, и изо всех своих жалких сил врезал подсвечником в колени нападавшего!

Тык! Тупой, костный звук. Негромкий, но ужасающий. Послышался сдавленный стон, больше похожий на шипение. Фигура в плаще рухнула вперед, споткнувшись о край моей кровати. Кинжал со звоном выпал из руки и упал на ковер.

Я откатился к стене, дико дыша, сжимая подсвечник так, что пальцы онемели. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот выпрыгнет. Ноги подкашивались от адреналина и слабости. Убийца зашевелился на полу, пытаясь подняться, хватаясь за травмированное колено. Его капюшон свалился, но в полумраке я не разглядел лица – только темные, полные ненависти глаза.

— Держите его! Охрана! — хрипел я, не отрывая взгляда от лежащего. — Живым! Живым взять!

За дверью грянул гром. Вернее, грохот сапог по деревянным ступеням и гул возбужденных голосов. Дверь с треском распахнулась, едва не сорвавшись с петель. В горницу ворвались двое стражников в кольчугах, с топорами наперевес. Их лица, красные от спешки и сна, были искажены яростью.

— Княжич! — рявкнул первый, здоровенный детина с рыжей бородой. Он мгновенно оценил обстановку: я, прижавшийся к стене с подсвечником, и фигура в черном на полу, корчащаяся от боли. — Гад! Держи его!

Стражи набросились на убийцу, как псы на дичь. Послышались тяжелые удары, сдавленный крик, звон железа. Они скрутили его за считанные секунды, прижав лицом к полу, вывернув руки за спину. Второй стражник, помоложе, с перекошенным от гнева лицом, подхватил упавший кинжал.

— Целы ли вы, княжич? — зарычал рыжебородый, не отпуская добычу. Его глаза метали молнии. — Клянусь Перуном, мы этого гада...

Я не слушал. Мой взгляд скользнул мимо драки, мимо скрученного убийцы, к узкому оконцу. Туда, где лунный свет падал на подоконник косым серебристым лучом. И я увидел. На миг, всего на миг. Тень. Человеческую тень. Она мелькнула за мутным пузырем окна, резко дернулась и исчезла в темноте. Как будто кто-то стоял снаружи, наблюдал... и, поняв, что покушение провалено, бросился бежать.

Глава 3

Адреналин выветрился, оставив после себя жалкую дрожь в коленях и пустоту в желудке. Я сидел на краю скрипучей кровати, сжимая в руках тот проклятый змеиный кинжал. Его холодная рукоять, казалось, высасывала последние крохи тепла из моих пальцев. Убийца сидел где-то внизу, в холодной яме. Стража, удвоив караулы, топала за дверью. А я… я чувствовал себя как перезагрузившийся комп, который завис на этапе BIOS. Тело, едва оправившееся от яда, после ночной встряски снова кричало о капитуляции. Каждая мышца ныла, голова гудела, а в груди сидела ледяная глыба страха. Нож в ночи. Наблюдатель. Змея на рукояти… Кто следующий? И когда придёт по мою душеньку?

— Княжич? — Тихо, словно боясь спугнуть, просунулась в дверь Дуняша. Глаза у нее были огромные, полные слез и ужаса. Она несла деревянную миску с парящим бульоном. — Мавра велела… Кушайте, свет. Для сил…

Я лишь мотнул головой. Даже запах еды вызывал тошноту. Страх и слабость закупорили горло.
— Не могу, Дуня. Отставь.
— Но как же? Вы же еле держитесь! После такого ужаса… — Голос ее дрожал. — Это все тот проклятый Ярополк! Или… или те, кто с кинжалом чужим пришли? Чужаки значит? Кто они, свет? Кто для нас хочет смерти?
— Не знаю, — честно ответил я, глядя на зловещий узор на рукояти. — Но узнаю. Обязательно узнаю.

Дверь отворилась шире. На пороге возникла Мавра. Ее лицо было каменным, но в глазах, острых и не упускающих ни одной детали, горел холодный огонь. Она окинула меня взглядом – от бледного лица до дрожащих рук, сжимающих кинжал.
— Отставить причитания, Дуняша, — сухо сказала она. — Бульон на стол. И ступай. Княжичу нужен покой.
— Но, Мавра…
— Ступай! — Голос старшей служанки не повысился, но в нем прозвучала такая сталь, что Дуняша аж подпрыгнула и, бросив на меня еще один жалостливый взгляд, юркнула прочь.

Мавра вошла, закрыла дверь с мягким, но отчетливым щелчком и подошла ко мне. Ее взгляд упал на кинжал.
— Лезвие, — пробормотала она, прищурившись. — Не наше. Южное. Или восточное. Змея… знак недобрый. Не к добру это, княжич. Не к добру.
— Очевидно, — я попытался усмехнуться, но получился лишь болезненный оскал. — Они не остановятся, Мавра. Первый промах – не повод отступать. Наоборот.

Она кивнула, медленно, словно взвешивая каждое слово.
— Тело ваше, свет… Яд, хоть и не добил, но точит изнутри. Как ржавчина. Слабость эта… Она может убить вернее кинжала. Особенно теперь, когда враги знают, что вы начеку.

Я стиснул зубы. Она была права. Я едва устоял против одного наемника. Что я смогу сделать против заговора? Бросить ещё один подсвечник? Орать?
— Что ты предлагаешь? — спросил я, глядя ей в глаза. — Больше твоих отваров? Они лишь снимают боль, но не лечат.

Мавра не ответила сразу. Она повернулась к окну, к узкой щели в бычьем пузыре, за которой клубилась предрассветная мгла Черного Леса.
— Есть… одна, — начала она медленно, словно выговаривая каждое слово против своей воли. — Живет на опушке, у Старого Камня. Люди шепчутся… называют Ведуньей. Мареной звать. Говорят, руки у нее золотые. И травы знает, что любое зелье перешибешь. И… иное.

«Ведьма». Слово повисло в воздухе, тяжелое, как свинец. В рациональном мозгу Артёма Соколова оно вызвало только скепсис. Бабка-травница, пользующаяся суевериями. Но в мире, где я очнулся в теле отравленного княжича после «смерти» в серверной… где слышал ледяные голоса в голове… где дрался за жизнь с тенью, вооруженной змеиным кинжалом… рациональность начинала сдавать позиции.
— И ты думаешь, она… Марена… сможет помочь? Вывести остатки яда?
— Говорят, может, — Мавра не обернулась. — Но цена у нее бывает… странная. И доверия требует полного. Без него – ни ногой. Опасная она, княжич. Как змея под камнем. Греет бока на солнышке, а укусит – не опомнишься.

Доверие. Полное доверие. В моей ситуации это звучало как приговор. Но что оставалось? Ждать следующего удара, будучи полуживым инвалидом?
— Приведи ее, — сказал я тихо, но твердо. — Сегодня. Сейчас, если можно.

Мавра обернулась. В ее глазах мелькнуло что-то неуловимое – тревога? Предостережение? Она молча кивнула.

***

Она пришла с рассветом. Не стучалась. Не просилась. Просто... появилась в дверях моей горницы, словно сгустившаяся тень. Мавра стояла за ней, бледная, сжав губы, избегая моего взгляда. Дуняша, выглянув из-за ее спины, ахнула и прижала руку ко рту.

Марена. Высокая, сухопарая фигура, закутанная в плащ из грубой, темной, почти черной ткани. Капюшон глубоко натянут на голову, скрывая большую часть лица. Видны были лишь острый подбородок, бледная кожа и губы – тонкие, бескровные, сложенные в подобие улыбки, в которой не было ни капли тепла. Она несла с собой странный запах – смесь прелой листвы, сухих трав и чего-то острого, металлического. Как будто входила не человек, а сам Черный Лес в обличье старухи.

Она остановилась посреди комнаты. Ее невидимый взгляд скользнул по мне, от макушки до кончиков дрожащих пальцев. Мне стало не по себе. Казалось, она видит не только мое тело, но и что-то внутри. Ту слабость. Тот страх. Ту чужеродную сущность, Артёма, застрявшую в княжиче.

— Так вот он какой, — проскрипел ее голос. Сухой, как осенний лист под ногой, лишенный интонаций. — Яромир Игоревич. Княжич, что ускользнул от Ярополковой чаши и ночного ножа. Дважды смерть обманул. Хитёр. Или везуч.

Я попытался выпрямиться, собрать остатки достоинства.
— Марена? Ты… можешь помочь?
— Помочь? — Она издала короткий, сухой смешок. — Помочь можно псу породу сменить или девке от любовной тоски избавить. Тебе, княжич, не помощь нужна. Требуется… чистка. Скверну из костей выжечь. Яд, что гложет изнутри, как червь под корой.

Она сделала шаг вперед. Дуняша взвизгнула и прижалась к Мавре.
— А плата? — спросил я, глядя на ее скрытое капюшоном лицо. — Что ты хочешь?
— Плата? — Она снова скрипнула. — Плата проста. Абсолютное доверие. Ты отдаешься в мои руки. Без вопросов. Без страха. Без попыток понять. Доверие, княжич. Или иди умирать потихоньку. Выбор за тобой.

Глава 4

Сила. Она пульсировала во мне током. Не та адреналиновая вспышка в схватке с убийцей, а что-то глубинное, устойчивое. Я стоял у узкого окна своей горницы, расправив плечи – без привычной дрожи в коленях! – и вдыхал холодный утренний воздух, пробивавшийся сквозь щели в бычьем пузыре. После ритуала Марены прошло два дня, и каждый из них был чудом. Я начал ходить. Сначала по горнице, потом – осторожно – по сеням. Ел бульон Дуняши без отвращения. Даже попытался сделать пару приседаний – слабых, корявых, но моих. Тело слушалось. Пусть не идеально, – но оно работало! На смену постоянной гнетущей слабости пришла ясность. И вместе с ней – острая, как заточка, необходимость понять, в каком болоте я оказался.

Терем мой, княжеский, оказался не таким уж и большим. Каменный низ, деревянный верх. Полно темных уголков, скрипучих лестниц и шепота. Особенно по утрам, когда служки начинали свою невидимую возню. Сегодня я проснулся рано, и стоя у двери в сени, случайно услышал разговор через приоткрытую щелочку.

— ...а Петрович, смотритель, слышала? У князя Ярополка гостил намедни... Вернулся — нос кверху. Шепчет, будто наш-то... — Голос понизился до почти неслышного шепота, но мои новые, вычищенные от яда уши уловили: — ...едва на ногах держится. Мол, долго не протянет, удел скоро перейдет к старшему брату по праву...

Я замер, прижав ладонь к прохладной древесине двери. Значит, какой-то Петрович шпионит за мной.

— Ох, Маврушка, страшно как! — Это был голос Дуняши, сдавленный, испуганный. — Опять покушение будет? Как в ту ночь? А вдруг... вдруг не отобьемся? Княжич-то еле ходит еще!

— Не болтай глупостей, девка, — послышался резкий шепот Мавры. — Ходит — и ладно. Главное, чтоб бояре тут не начудили. Сиволап, говорят, опять к Ярополку письма шлет. А Твердислав вчерась с каким-то купцом южным шептался долго... Подозрительно долго. Уши везде, Дуня. Везде. И глаза тоже. Не всем княжич дорог.

Сиволап. Твердислав. Имена записались в память, как вирусы в список угроз. Бояре. Локальные царьки. И явно не на моей стороне.

— А что же делать-то? — чуть не плакала Дуняша. — Он же такой... слабый еще. И добрый. Вчера мне пряник с царского стола отдал, сам не стал кушать... Как ему защититься?

Добрый. От этого слова у меня что-то кольнуло в груди. Артём Соколов не был добрым. Циничным – да. Саркастичным – еще как. Но доброта? Это слабость в таком мире. Слабость, за которую убивают.

Я оттолкнулся от двери и шагнул в сени. Не шатаясь. Уверенно. Обе служанки стояли у большой печи, Дуняша с опахалом в руках, Мавра – с глиняным горшком. Они резко обернулись на мой шаг. Дуняша ахнула, уронив опахало. Мавра лишь чуть прищурилась.

— Княжич! Вы... вы уже на ногах? — Дуняша бросилась ко мне, глаза сияли смесью восторга и тревоги. — Не надорвитесь, свет! Отдохните лучше!

Я удержал ее легким жестом, остановив в шаге. Смотрел на них поочередно. На круглое, открытое лицо Дуняши, полное искренней заботы. И на замкнутое, словно вырезанное из старого дуба лицо Мавры, в глазах которой читались осторожность и... ожидание.

— Спасибо за пряник, Дуняша, — сказал я ровно. — Но княжичу нужно не сладкое. Ему нужна правда. — Я перевел взгляд на Мавру. — Ты упомянула бояр Сиволапа и Твердислава. И купца южного. Что еще шепчут во дворе? Кто здесь друг? Кто... змея?

Дуняша сглотнула, покраснев. Мавра поставила горшок на полку с невозмутимым видом.
— Шепчут разное, свет, — ответила она первая, голос ровный, но тихий. — Что вы слабы. Что удел ваш – лакомый кусок. Что князь Ярополк не успокоится. Что... — она сделала едва заметную паузу, — ...что некоторые здесь рады были бы сменить хозяина на более крепкого. За милость или за серебро.

— Кто именно? — настаивал я. — Имена, Мавра.

Дуняша заерзала.
— Ох, свет, да разве ж мы знаем... Люди болтают... Петрович, смотритель, он... он будто недобро о вас отзывается. И ключник Гаврила... будто ворчит, что прежний порядок лучше...

— Петрович и Гаврила, — повторил я. «Дворецкий и ключник. Важные фигуры в хозяйстве. Уши и руки врага?»
— А бояре? Сиволап? Твердислав? Они открыто против меня?

— Открыто? — Мавра усмехнулась коротко и сухо. — Бояре мечи наголо не носят по терему, княжич. Они шепчутся. Кивают. Улыбаются в лицо, а за спиной... Сиволап – лис. Хитер, слова сладки, а нож за пазухой. Твердислав – как медведь косолапый, груб, но за спиной Сиволапа прячется. Оба к старшему князю тянутся. Им выгодно, чтоб Черный Лес в сильные руки перешел. В их карман.

— А где мои люди? — спросил я, глядя ей прямо в глаза. — Есть ли те, кто верен мне? Не уделу, не титулу... а мне? Яромиру?

Молчание. Дуняша посмотрела на Мавру. Та держала мой взгляд, ее лицо оставалось непроницаемым.
— Верность – штука дорогая, свет, — наконец произнесла она. — Ее заслужить надо. Делом. Силой. Мудростью. Пока вы... лежали... немногие верили, что вы подниметесь. Теперь... — ее взгляд скользнул по моей прямой спине, — ...теперь, может, видят искру. Но искра – не пламя. Его нужно раздуть.

— А вы? — Я повернулся к Дуняше. Она вспыхнула как маков цвет.
— Я-то? Я, свет, я... я вам верна! — выпалила она, и слезы брызнули у нее из глаз. — Как только вы очнулись... я рада была! И когда тем гадом с кинжалом... Ох, как я перепугалась! Но вы же его! А потом Марена... я боялась, но вы поправились! И я... я всегда буду! Чем смогу – помогу!

Ее слова льются потоком, искренним, горячим, немного наивным. В этом мире лжи и полуправды ее чистая преданность обжигает. Я почувствовал что-то теплое, незнакомое, в груди к этой девице. Признательность. Пока – только к ней.

— Спасибо, Дуня, — сказал я мягче. — Твоя помощь мне нужна. И твоя правда. Всегда. — Я повернулся к Мавре. — И твоя тоже, Мавра. Твои глаза видят дальше. Твои уши слышат шепот змей. Я должен знать все. Все, что ты видишь, слышишь, подозреваешь. Без прикрас. Как сегодня. Доверяешь ли ты мне достаточно для этого?

Она смотрела на меня долго. Ее темные, глубокие глаза, казалось, просвечивали меня насквозь, взвешивая не только слова, но и ту самую искру, о которой говорила. Потом она медленно, почти незаметно кивнула.
— Вижу, княжич, что смерть вас не взяла. Вижу, что дух крепче тела стал. Пока – доверяю тому, что вижу. А слухами... поделюсь. Ради Черного Леса. И ради... — она чуть запнулась, — ...ради того, чтобы терем наш не стал логовом чужих волков.

Глава 5

Сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из грудной клетки и сбежать обратно в горницу. Я стоял за тяжелой дубовой дверью, ведущей в Советную Палату, и заставлял себя дышать глубже.
“Не дрожать. Не показывать слабость. Они почуют кровь!”
Сила, подаренная Мареной, была реальна, но она была новой, необкатанной. Ноги все еще казались ватными, а спина ныла от напряжения. На мне – лучший кафтан, что нашли Мавра с Дуняшей: темно-синий бархат с серебряным шитьем по вороту и рукавам. Выглядел я, надо признать, впечатляюще.

— Готовы, свет? — шепотом спросила Мавра, стоявшая рядом. Ее лицо было непроницаемой маской, но пальцы, сложенные перед собой, слегка постукивали друг о друга.

Дуняша, бледная как полотно, держала край моей накидки.
— Может, не надо, княжич? — прошептала она. В ее глазах читался настоящий ужас. — Они... они там звери!

Я глубоко вдохнул, снова ощущая знакомый холодок расчетливости где-то в глубине сознания. Звери. Волки. Ну что ж, посмотрим еще, кто кого!
— Открывай, Мавра.

Она кивнула и толкнула массивную дверь. Скрип петель прозвучал громко, привлекая к себе внимание.

Палата была большой, мрачной. Высокие окна, затянутые пузырем, пропускали мало света. Воздух тяжелый, пропитанный запахом воска, старых книг, пота и... власти. За длинным дубовым столом, покрытым шкурой медведя, сидели человек десять. Бояре. Они обернулись на скрип двери, и десяток пар глаз уставились на меня. Ни уважения. Ни страха. Лишь холодное любопытство, легкое удивление и... откровенное пренебрежение.

Я заставил себя шагнуть внутрь. Шаг. Еще шаг. Не спотыкаясь. Голова высоко. Не как жертва. Как хозяин.

— А, княжич наш дорогой! — раздался первый голос. Сладковатый, как мед, но с явным привкусом железа. Мужчина у центра стола встал. Средних лет, худощавый, с аккуратной бородкой клинышком и глазами, которые улыбались, пока остальное лицо оставалось совершенно спокойным. Сиволап. — Какая нечаянная радость! Мы и не думали вас тревожить, зная, как тяжко вам после... недуга. Отдохнуть бы вам еще, окрепнуть!

Лис. Чистой воды лис. Его улыбка была настолько искусственной, что вызывала тошноту. Я кивнул едва заметно, не отвечая, и направился к своему месту во главе стола. Путь казался бесконечным. Каждый шаг ощущался всеми присутствующими. Я чувствовал их взгляды на спине, как прикосновения холодных пальцев.

— Место пустует, Игоревич! — рявкнул другой голос, грубый, как напильник. Это был Людомир. Гора мяса в дорогом, но помятом кафтане, с лицом, напоминающим разъяренного кабана, и маленькими, свиными глазками. Он даже не встал, лишь откинулся на спинку резного кресла, с грохотом поставив кубок с вином на стол. — Садитесь, коли ножки держат. А то шатаетесь, как девица после пира.

В воздухе повисло несколько сдержанных хихиканий. Твердислав, сидевший рядом с Сиволапом, толстый, с лицом заплывшим жиром и маленькими глазками-щелочками, покачал головой, делая вид, что журит.
— Людомир, ну что ты! Княжич болен был, ослаб. Нужно бережливость проявлять. — Он обратился ко мне с лицом, полным фальшивой заботы: — Садитесь, садитесь, Яромир Игоревич! Не надорвитесь, не дай бог. Мы тут и без вас как-нибудь управимся по старинке.

Я сел в высокое кресло во главе стола. Оно показалось огромным и неудобным. Без вас управимся. Вот как. Я молчал, сжимая под столом ручки кресла, чтобы скрыть дрожь в пальцах. Главное – наблюдать. Слушать. Как в той онлайн-стратегии, где нужно было вычислять слабые места противника на ранней стадии.

— Так вот, как я докладывал, — Сиволап снова взял слово, повернувшись к столу, будто меня и не было. Он развернул пергамент. — Сбор осенней дани с чернолесских деревень. Как всегда, не без трудностей. Люд косен, валит лес, пашет земли, а платить не спешит. Насилу собрали положенное. Триста гривен серебра. Плюс меха, мед, воск – на еще полсотни.

Людомир хмыкнул, ковыряя ножом под ногтем:
— Мало! Надо бы батогами поддать поярче! Тогда заплатят!
— Не спеши, Людомир, — вкрадчиво вступил Твердислав. — Крестьянин – он как пчела. Давишь сильно – мед не получишь. Надо лаской... или видимостью ласки. — Он многозначительно посмотрел на Сиволапа.

Я слушал, и цифры в моей голове начали складываться в тревожную картину. Мавра вчера ненавязчиво, будто мимоходом, упомянула прошлогодние сборы. Разрозненные обрывки из разговоров слуг. Моя собственная, подсказанная новыми воспоминаниями Яромира, смутная осведомленность о богатствах удела. Триста гривен? Это... слишком мало. Намного меньше, чем должно быть.

Сиволап тем временем продолжал, не глядя на меня:
— Потрачено же на содержание дружины, текущий ремонт острожка, подарки соседям... — он перечислял статьи расходов, и каждая звучала логично, но... слишком гладко. Как отлаженный скрипт, написанный для отмыва денег.

Лис. Он хитер. Но в прошлой жизни я уже работал с цифрами и людьми, которые их подтасовывали. Показатели. Тренды. Несоответствия. Внутри все кричало: “Вранье!”

— ...и в итоге в казну удела поступает сто пятьдесят гривен серебра. Увы, негусто, но что поделать? — Сиволап вздохнул, разводя руками с видом человека, сделавшего все возможное. — Княжич, надеюсь, вы понимаете, как нам приходится туго? Может, стоит умерить аппетиты... и свои, и своих слуг? — Он наконец повернулся ко мне, и его улыбка стала чуть шире. Чуть ядовитее. Это был прямой укол. Намек на мое "слабое" положение и, возможно, на Дуняшу с Маврой.

Молчание за столом стало напряженным. Все ждали, как же "слабый княжич" ответит на такое. Заплачет? Побледнеет? Прикажет уйти?

Я разжал пальцы на ручках кресла. Глубоко вдохнул. Не крик. Спокойствие. Холод. Как тот голос в голове в первый день. Я поднял глаза и встретился взглядом с Сиволапом. Мои слова прозвучали тихо, но так, что их услышали все, перебивая тихий гул обсуждения:

— Триста гривен? — Я сделал паузу, давая цифре повиснуть в воздухе. — Странно. По моим... сведениям, только с угодий в долине Велеса в прошлом году собрали двести гривен серебром. И урожай в этом году был лучше. Плюс лесные угодья, пчельники... — Я наклонился чуть вперед, глядя прямо в глаза Сиволапа, который внезапно перестал улыбаться. — Значит, реальный сбор должен быть не меньше пятисот гривен. А, может, и больше. Так куда же делась, боярин Сиволап, почти треть дани Черного Леса?

Глава 6

Боль в висках пульсировала в такт бешено колотящемуся сердцу. Я сидел за грубо сколоченным столом в своей горнице, окруженный грудой пергаментов, восковых дощечек и свитков. Запах пыли, старой кожи и пота стоял невыносимый. После того взрыва на Совете – тишины, взглядов, ледяных щелочек глаз Сиволапа – меня будто подменили. Физическая слабость навалилась с удвоенной силой, ныли кости, дрожали руки, но внутри бурлило нечто иное. Не страх. Ярость. Ледяная, целенаправленная ярость. И азарт. Как перед сложным рейдом в ММО, где нужно было в одиночку разобрать босса.

— Свет? — Дуняша осторожно просунула голову в дверь, неся кувшин с водой. Ее глаза были огромными, полными восхищения и тревоги. — Вы... вы целый день тут! Не угневились? Воды принесла...

— Спасибо, Дуня, — голос мой звучал хрипло от напряжения. Я даже не посмотрел на кувшин, уставившись в столбцы цифр на потрепанном пергаменте. — Оставь. И... не беспокой меня.

— Но, свет, вы же не ели с утра! И после Совета-то...
— Дуняша! — Это была Мавра. Она стояла в дверях, ее острый взгляд скользнул по моему лицу, по дрожащим рукам, по хаосу на столе. — Оставь княжича. Он дело делает. Важное. — Она подошла, поставила рядом с кувшином краюху хлеба и кусок сыра. — Жуй хоть это, пока головой ломаешь. — И, понизив голос: — Нашел что?

Я откинулся на спинку стула, закрыл глаза на секунду. Внутри черепа гудело. Не от яда – от информации. От гнева.
— Нашел, — прошипел я. — Вранье. Сплошное вранье. Сиволап... он не просто ворует. Он систематизировал воровство! — Я ткнул пальцем в разложенные передо мной листы. — Вот смета расходов на дружину. По документам – содержание пятидесяти ратников. А вот – список самих ратников и выдачи им провианта. Их тридцать два! Тридцать два, Мавра! Остальные восемнадцать – призраки, чье жалование и довольствие оседает где? В кармане Сиволапа!

Мавра присвистнула тихо, подходя ближе. Ее глаза сузились, изучая мои пометки.
— А это? — она тронула другой лист.
— Налоги с купцов. По реестру воротной пошлины – в город за неделю зашло двадцать три купеческих обоза. По отчету Сиволапа о сборах – упомянуто пятнадцать. Куда делись сборы с восьми? И почему цены на пошлину для «неучтенных» обозов в его бумагах ниже базовых? Откаты. Чистые откаты.
— А доходы с лесных угодий? — спросила Мавра, ее голос стал жестким. — Лесники жаловались, что Сиволаповы люди рубят дуб вековой без спросу...
— Вот! — Я швырнул перед ней еще один лист. — Официально – заготовка дров для терема. Объем... смехотворный. А по факту... — Я достал из груды засаленную дощечку с зарубками. — Это от лесника Корнея. Тайком вел учет. Только за прошлый месяц ушло дуба и сосны на три барки! На постройку кораблей или продажу. Где деньги, Мавра? Где?!

Она молча смотрела на разложенные улики. На мою трясущуюся от ярости руку. В ее глазах читалось не только понимание масштаба воровства, но и... тревога.
— Силен стал, княжич, — тихо сказала она. — Глаз острый. Но... Сиволап не дурак. Он прикроется. Поддельными расписками. Свидетелями купленными. А ты... — она посмотрела на мою бледность, на круги под глазами, — ...ты еще не окреп. Не рвись сразу на медведя.

— Не на медведя, — я встал, опираясь на стол. Голова закружилась, но я устоял. — На лиса. И у меня есть клыки. Данные, Мавра. Цифры. Они – мой меч и щит. Он думает, что я слабый мальчишка? Пусть попробует объяснить эти нестыковки! Завтра. На Совете же. Он хотел проверку? Он ее получит!

***

Атмосфера в Советной Палате на следующий день была тяжелее, чем вчера. Воздух звенел от невысказанных угроз. Сиволап сидел напротив, его лицо – непроницаемая маска вежливого внимания. Но в его глазах, когда они скользили по мне, была ледяная ненависть. Людомир ерзал на месте, похрюкивая, как не в меру раздразненный вепрь. Твердислав потел, несмотря на прохладу.

Сиволап докладывал снова. О торговле. О «непредвиденных расходах» на охрану границ удела. О том, как «мудро и экономно» он управляет хозяйством в отсутствие полноценной власти княжича. Его слова текли гладко, как промасленные.

— ...и потому, учитывая все трудности и необходимость сохранения стабильности удела, — он сделал паузу, глядя прямо на меня, — мы вынуждены констатировать, что текущих доходов хватает лишь на поддержание текущего положения. О каких-либо новых тратах, тем более на... укрепление дружины или бессмысленные починки, речи идти не может. Стабильность – превыше всего.

Стабильность. Его любимое слово-прикрытие. Прикрытие для воровства, застоя в их власти. Я ждал этой фразы. Вчерашняя ярость сжалась внутри в холодный, отточенный клинок. Я не стал ждать ни секунды.

— Стабильность? — Мой голос, хрипловатый, но на удивление громкий, разрезал его сладковатую речь. Все взгляды резко устремились на меня. — Стабильность чего, боярин Сиволап? Стабильность ваших личных доходов?

В палате ахнули. Сиволап не дрогнул, лишь бровь чуть поползла вверх.
— Княжич? Я не понимаю ваш намек. Я говорю о стабильности удела, о благополучии всех его жителей...

— О каких жителях? — Я перебил его, вставая. Слабость подкашивала ноги, но я уперся руками в стол. — О тех тридцати двух ратниках, что реально состоят на службе, в то время как по вашим отчетам их пятьдесят? Или о восемнадцати призраках, чье жалование стабильно оседает в вашем кармане? Это их благополучие вы обеспечиваете?

Шум. Перешептывания стали громче. Людомир побагровел.
— Ты что, щенок, боярина честного порочишь?! — рявкнул он, стуча кулаком по столу. — Цифирьки свои умные принес?! Да ты сам еле держишься! Сидишь тут, трясешься! Какая уж тут власть? Ты и кафтан-то княжеский с трудом носишь!

Его грубость, его попытка ударить по самому больному – по моей физической слабости – должны были сломить. Но они лишь добавили масла в огонь. Я повернулся к нему всем телом. И улыбнулся. Холодно. Намеренно.

— Если я так слаб, Людомир, — произнес я четко, глядя ему прямо в его маленькие, налитые кровью глаза, — почему твой голос дрожит? Как у побитого пса?

Глава 7

Холодный, пронизывающий ветер с реки бил в лицо, заставляя меня втянуть голову в плечи под теплым, но все равно продуваемым плащом. Я стоял на полуразрушенной деревянной стене острожка – гордо именуемого крепостью Чернолесья – и чувствовал, как дрожь пробегает по спине. Не только от холода. От осознания полной незащищенности этого места. Бревна почернели, местами прогнили, в кладке зияли дыры, в которые свободно пролезет ребенок. Частокол кое-где покосился, а то и вовсе отсутствовал. По сути, это был не рубеж обороны, а грустный памятник запустению.

— Вот оно, княжеское величие, — пробормотал я себе под нос, цепляясь за скользкое от инея бревно, чтобы не свалиться вниз. — Добро пожаловать в админку, где последний апдейт был при деде.

— Княжич? — Голос позади заставил меня вздрогнуть. Глухой, басовитый, лишенный всякой почтительности, но и без открытой враждебности. Я обернулся.

Человек, стоявший на несколько ступеней ниже по скрипучей лестнице, выглядел так, будто был вытесан из того же старого дуба, что и стены. Широкоплечий, коренастый, в потрепанной, но добротной кольчуге, накинутой поверх стеганого кафтана. Лицо – как топором вырубленное, с глубокими морщинами, широким носом и густыми, седыми бровями, под которыми горели два уголька – острые, оценивающие глаза. Это был Гордей. Воевода. Командир тех самых тридцати двух реальных ратников, о которых я докопался в отчетах Сиволапа.

— Воевода, — кивнул я, стараясь не показывать, как запыхалась от резкого движения грудь. — Осматриваю владения. Весьма… впечатляющие укрепления.

Гордей хмыкнул. Звук напоминал скрип несмазанных ворот.
— Веками стояли. Дед ваш, князь Святослав, их ставил. Крепко. Да только время да гниль свое берут. А руки до них… — он развел руками, и его ладонь, грубая, как наждак, легла на трухлявое бревно, которое дрогнуло, — …не доходят. Денег нет. Рук нет. Воли… — он умолк, бросив на меня быстрый, колючий взгляд, — …тоже не всегда хватает.

Он не сказал прямо: «Твоей воли, слабак». Но это висело в воздухе. Этот человек уважал силу. Выжить после отравления – это одно. Но командовать людьми, защищать удел – другое. Я читал сомнение в его глазах. Как в тех сисадминах, которые смотрели на новичка-программиста, сомневаясь, потянет ли он продакшн.

— Воля есть, Гордей, — сказал я спокойно, глядя в его угольные глаза. — Денег и рук… над этим работаем. Но сначала нужно понять, что укреплять и как. Эти стены… они не просто старые. Они построены неправильно.

Гордей нахмурился, его брови сошлись в одну сплошную седую линию.
— Неправильно? Князь Святослав Храбрый их ставил! Его рук дело! Лучший из лучших!
— Князь Святослав был великим воином, — парировал я быстро. — Но времена меняются. И методы тоже. Смотри. — Я сорвал с обшлага плаща замерзший прутик и, присев на корточки, начал чертить на обледеневшей доске настила. Мои пальцы дрожали от холода и слабости, но мозг работал четко, вызывая из глубин памяти учебники по фортификации, прочитанные когда-то запоем. — Кладка вертикальная. Бревно на бревно. Уязвима. Особенно под тараном или при подкопе. Гниет быстрее. — Я нарисовал схему. — А вот… клинчатая кладка. Бревна ложатся под углом. Каждое следующее частично перекрывает стык предыдущих. Как чешуя. Гораздо крепче. Лучше распределяет нагрузку. Труднее разбить. И подкоп под такую стену – адская работа.

Я закончил свой примитивный чертеж и поднял взгляд. Гордей смотрел не на схему. Он смотрел на меня. Его угольные глаза сузились, потеряв часть привычной скептической мутности. В них появился пристальный, почти хищный интерес. Он молча наклонился, изучая нацарапанные прутиком линии. Его грубый палец медленно повторил угол наклона одного из «бревен» на схеме.

— Клинья… — пробормотал он. — Под углом… — Он выпрямился, его взгляд снова впился в меня. Было видно, как в его голове крутятся незнакомые мысли, ломая шаблоны. — Этак и правда… крепче будет. И подкопаться сложнее. Но… — он уперся кулаками в бока, — …дерева уйдет больше. И мастеров таких, чтоб под углом рубить ровно… где взять? И время… и деньги…

— Дерева в Черном Лесу – хоть завались, — парировал я, вставая и пряча окоченевшие руки в рукава. — Мастеров – научим. Или найдем. Время… да, это проблема. Но строить заново все равно придется. Или ты хочешь, чтобы эти стены рухнули на головы твоих ратников при первом же натиске?

Гордей снова хмыкнул, но теперь в этом звуке было меньше скепсиса, больше задумчивости. Он бросил взгляд вдоль жалкой стены, на обледеневшую реку за ней, на темнеющий лес вдали.
— Хотеть-то я хочу крепкие стены, княжич. Да только… — он запнулся, словно выбирая слова.

— Да только денег нет? А деньги ушли на позолоту куполов? — Раздался новый голос. Маслянистый, сладковатый, как испорченный мед. Я обернулся.

По скрипучей лестнице поднимался Архимандрит Варлам. Полноватый, с лицом, напоминающим хорошо выпеченный калач – румяным, гладким, но с маленькими, глубоко посаженными глазками, в которых светилась фальшивая доброта. Он был облачен в богатые, теплые ризы, от него сладко пахло ладаном и чем-то приторным.

— Владыка, — процедил Гордей, едва заметно склонив голову. Но в его голосе не было тепла. Была привычная, усталая покорность перед силой церкви.

— Княжич Яромир! Божие благословение на труды ваши! — Варлам широко улыбнулся, осеняя меня крестным знамением. Его взгляд скользнул по мне, по Гордею, по моей примитивной схеме на доске – с легким, едва уловимым презрением. — Осматриваете твердыни наши? Печальное зрелище, печальное. Запустение. Грех великий – в такое время святыни небречь!

— Святыни? — переспросил я, чувствуя, как знакомый холодок расчетливости сменяется раздражением.

— Как же, княжич! — Варлам воздел руки к небу. — Храм Пресвятой Богородицы! Кровля течет, росписи осыпаются! Иконостас требует поновления золотом! Сердце кровью обливается, глядя на такое! Народ ропщет, мол, князь о душах не печется! — Он сделал паузу, его глазки сверкнули. — Вот и пришел к вам, свет, с смиренной просьбой. Выделите средства. Хоть малую толику из скудной казны удела. На богоугодное дело! Чтобы гнев Господень не обрушился на нас за нерадение! Святость – она превыше стен земных, княжич! Она защитит лучше любых кольчуг!

Глава 8

Холодное послевкусие от столкновения с Варламом на стене не проходило. Оно смешивалось с постоянным ощущением невидимого ножа у горла после Совета. Сиволап затаился, но его змеиные щелки глаз мерещились за каждым углом. Людомир избегал встреч, но его хриплый смех доносился из кабака, где он, должно быть, поливал меня грязью. А теперь… теперь добавилась новая зараза. Шепот. Тихий, липкий, ядовитый, как испарения болота.

Он витал в тереме. В сенях, когда я проходил – слуги замолкали, отводили взгляды. У колодца – бабы с ведрами кучковались, бросали на меня быстрые, испуганные взгляды и рассыпались, как тараканы. Даже в моей горнице, куда Дуняша приносила еду, в воздухе стояло напряжение.

— ...и говорят, свет, — Дуняша ставила миску с дымящейся похлебкой, ее голос дрожал от возмущения, — что вы... что вы с нечистой силой знаетесь! Что Марена-ведунья вам силу дала темную! И что вы... вы против веры! Против храма! — Она чуть не разрыдалась. — Как они смеют?!

Я отложил пергамент с цифрами (снова пытаясь докопаться до тайн Сиволапа) и устало потер виски. Головная боль, знакомая по авралам в серверной, возвращалась.
— Кто «они», Дуня? Конкретно?
— Да все! Кухарка Арина шепчется с ключницей Марфой. Конюх Ефим бурчит что-то под нос стремянным... А сегодня утром Петрович, дворецкий, владыке Варламу поклонился в пояс у ворот, будто князю! А тот... тот улыбался, как кот на сметану! — Она схватила край моей скатерти, сжимая в кулак. — Я им всем говорила! Говорила, что вы добрый! Что вы за нас! Что вы к Марене только потому пошли, что умирали! А они... — слезы брызнули у нее из глаз, — ...они называют меня глупой девкой! Говорят, вы меня чарами опутали!

Ее искренняя ярость, ее слезы за меня обожгли сильнее любых слухов. Она рисковала своим местом, своей репутацией, защищая меня перед другими слугами. Эта преданность была трогательной и... опасной. Для нее самой.

— Дуня, — я встал и подошел к ней, положив руку на ее дрожащее плечо. — Не надо. Не трать силы. И не зли их.
— Но как же, свет?! — она подняла на меня заплаканное лицо, полное непонимания. — Они же лгут! Они вас губят!
— Лгут. Да. Но это их оружие. Им пользуется Варлам. — Я сжал ее плечо. — Твоя защита... она мне дорога. Очень. Но не давай им повода сделать тебя мишенью. Поняла?

Она всхлипнула, кивая, но в глазах ее горел непогасший огонек бунта. Я понял, что словами ее не остановить. Эта девчонка была готова идти в бой за меня с голыми руками. Мысль одновременно пугала и согревала.

Дверь отворилась. Вошла Мавра. Ее лицо было темнее тучи. Она бросила острый взгляд на заплаканную Дуняшу, потом на меня.
— Дуняша, ступай. Квасу принеси. Холодного. — Ее голос не терпел возражений.

Дуняша, всхлипнув в последний раз, кивнула и выбежала. Мавра закрыла дверь и повернулась ко мне. Ее глаза были узкими щелками.
— Шумят, княжич. В городе. Не только в тереме. Варлам не дремлет. По кабакам, по торгу ходит его клеврет, дьячок Еремей. Шепчет про «князя-еретика», про «сделку с лесной нечистью», про «пренебрежение святынями». Народ пуганный. Темный. Верят.

Я почувствовал, как холодный ком подкатывает к горлу. Давление нарастало. Со всех сторон. Информационная война в мире без интернета. И Варлам играл в ней грязно и эффективно.
— Что делать, Мавра? — спросил я прямо. — Игнорировать? Ответить тем же?
— Игнорировать – значит признать. Ответить тем же – опуститься до его уровня, — она покачала головой. — Церковь – сила, княжич. Не та, что в небе, а та, что на земле. Ее слова для простого люда – закон. И Варлам знает это. — Она сделала шаг ближе, понизив голос до шепота. — Осторожнее. С ним. Он не Сиволап, не Людомир. Его клыки острее. И яд... духовный.

— Что ты предлагаешь? Умилостивить? Отдать деньги на позолоту? — в моем голосе прозвучала горечь. — Чтобы он купил еще больше влияния? Чтобы Сиволап через него еще воровал?

Мавра молчала секунду. Потом ее губы тронула едва заметная, жесткая улыбка.
— Нет. Но нужно бить его же оружием. Словом. Но не здесь. Не в тереме. Там, где его сила – среди людей.

***

Рынок. Сердце Чернолесского посада. Шумное, вонючее, кишащее людьми месиво. Запахи гнилой капусты, дегтя, конского навоза и горячих пирогов. Крики торгашей, блеяние овец, визг детей. И над всем этим – густой ропот. Шепот. Я чувствовал его кожей. Видел, как люди замолкают при моем появлении, как кучкуются, кивая в мою сторону. Видел испуганные, недоверчивые, а то и враждебные взгляды. Варламов яд уже работал.

Я шел не один. Гордей шел слева от меня, в полном доспехе, с боевым топором на поясе. Его угольные глаза сканировали толпу, как радар, а суровое лицо не оставляло сомнений в том, что он снесет голову любому, кто подойдет слишком близко. Справа – Мавра. Невозмутимая, как скала, ее острый взгляд выхватывал знакомые лица, улавливал шепот. Дуняша следовала чуть позади, бледная, но сжав кулачки, готовая броситься в бой.

Мы вышли на небольшую площадку у колодца – стихийное место сходок. Народ густел. Люди останавливались, бросали работу, смотрели. Шепот стал громче.

— Видать, правду бают... Сам пришел...
— Еретик... С ведуньей знается...
— А храм запустил, святой отец сказывал...
— Дружину не кормит, и на стены денег нету... кого защищать-то будет?

Я поднял руку. Не вверх, а просто вперед, ладонью к толпе. Гордей шагнул влево, встав чуть впереди меня. Его мощная фигура и топор сами по себе призвали к тишине. Шепот стих, сменившись напряженным ожиданием.

— Люди Чернолесья! — мой голос сорвался на хрип – не от страха, а от непривычки кричать. Я сглотнул, заставляя себя звучать громче, четче. — Я слышу шепот. Шепот о том, что князь ваш – еретик. Что он знается с нечистой силой. Что он презирает веру. — Я сделал паузу, давая словам осесть. Видел, как люди переглядываются. — Ложь!

Это слово грянуло, как удар колокола. По толпе прошел ропот.
— Ложь, плетенная теми, кто хочет видеть ваш удел слабым! Кто наживается на ваших трудах и вашем страхе! — Я указал рукой в сторону, где виднелась крыша храма. — Мне говорят: отдай золото на позолоту куполов! А я говорю: сначала – каравай хлеба на стол вдовы! Сначала – топор ратнику, чтобы он мог защитить ваш дом! Сначала – крепкая стена, чтобы враг не прошел!

Глава 9

Рынок отгремел. Эхо поддержки простых людей еще теплилось где-то в груди, сладкое и обманчивое, как первый глоток воздуха после долгого нырка. Но ледяной укол от увиденной тени – Марены? – и осознание, что Варлам не успокоится, гнали меня обратно в терем. Обратно к цифрам. К единственному оружию, которое я знал лучше меча. К моему коду, написанному на пергаменте и воске.

Стол в горнице снова был завален свитками. Налоги. Запасы зерна. Списки дружинников (те самые, с тридцатью двумя реальными бойцами и восемнадцатью призраками Сиволапа). И новые – опись амбаров. Их вскрыла Мавра с парой верных слуг еще до рассвета, пока кухарка Арина, заподозренная в связях с Петровичем, отвлеклась.

— Вот, свет, — Мавра положила передо мной глиняную табличку, покрытую мелкими, аккуратными значками. Лицо ее было напряжено. — Амбар №3. По реестру – пятьсот мер ржи. По факту... — она ткнула грубым пальцем в цифру внизу, — триста двадцать. И то – с мусором и мышами.

— Сто восемьдесят мер... испарились, — прошептал я, чувствуя знакомое ледяное бешенство. Не просто воровство. Грабеж. В голодную зиму это – смерть для десятков семей. — Чей амбар?

— Заведует боярин Твердислав, — ответила Мавра. — Его ключник – Гаврила. Тот самый, что ворчит.

Твердислав. «Медведь», прячущийся за спиной Сиволапа. Не такой умный, как лис, но жадный. И наглый. Воровать зерно в таких масштабах – это уже не тайная махинация, а открытый плевок в лицо. Они не боятся меня. Совсем!

— Нужны доказательства. Не только эта табличка, — сказал я, разворачивая свиток с официальными отчетами Твердислава по амбарам. Цифры были аккуратными, округлыми, лживыми. — Писцы... где писцы, которые вели эти реестры?

— Писцы, княжич, — в голосе Мавры прозвучала горечь, — они... нездоровы. Или заняты. Очень заняты.

***

Дом главного писца, дьяка Федора, находился на отшибе посада, подальше от княжеского терема. Небольшая, но крепкая изба. Я шел туда с Гордеем – его мрачная, воинственная фигура была лучшим пропуском. Федор встретил нас у ворот. Сухонький старичок в потертом кафтане, с остреньким носом и глазами, бегающими, как у мыши, попавшей в мышеловку.

— Княжич! Воевода! Какая честь... — он засеменил, кланяясь так низко, что я боялся, он шлепнется лицом в грязь. — Чем служить изволите?
— Отчеты по амбарам боярина Твердислава, дьяк, — сказал я без предисловий. — Ты их вел?
— Я? Ох, княжич-батюшка... — Федор заерзал, схватившись за живот. — Помилуйте... кишки скрутило... третий день маюсь. Рука дрожит, писать не могу. Амбары... амбары вел подьячий Никифор. Молодой. Старательный.

— Где Никифор?
— А Никифор... увы... — Федор покачал головой с наигранным горем. — В деревню к тетке уехал. Мать заболела. Срочно. На прошлой седмице.
— А старые реестры? За прошлый год? За позапрошлый? — настаивал я.
— Реестры? Ох... — дьяк закатил глаза, будто вспоминая. — Мышь, проклятущая, погрызла. Сырость... моль... Не сохранились, свет. Увы. Ничего не поделаешь.

Ложь лилась из него, как вода из дырявого ведра. Он даже не старался. Просто прикрывался. И почему-то был уверен в своей безнаказанности. Гордей стоял рядом, молчаливый, как гора, но его рука лежала на рукояти топора. Я чувствовал его гнев – не на меня, а на эту очевидную наглость.

— Мышь погрызла, — повторил я без эмоций. — Удобно. Ладно, дьяк. Выздоравливай. А когда Никифор вернется... сообщи. Лично.

Мы развернулись и пошли прочь. За спиной донесся сдавленный вздох облегчения и торопливый стук захлопывающейся калитки.

— Видал? — процедил Гордей, когда отошли подальше. Его голос был глухим от ярости. — Как суслик от лисы прячется. Все они – Федор, Никифор – купленные. Твердислав за серебро им языки отшиб. Или страху нагнал.
— Им не страшно, — ответил я, глядя под ноги. — Они знают, что я пока ничего не могу с ними поделать. Никаких реальных рычагов. Никакой реальной силы. — Я остановился, повернувшись к воеводе. — Ты говорил о дружине. О ее состоянии. Расскажи. Честно.

Гордей хмыкнул, плюнул под ноги.
— Состояние? Состояние дерьмо, княжич. Вот так. — Он снял с пояса топор, показал на зазубренное лезвие. — Это – лучший. Остальные – или тупые, или с трещинами, или древки трухлявые. Кольчуги? Ржавчина грызет, клепки выпадают. Щиты – половину мышь сожрала, пока в сыром подвале валялись. Коней боевых – штук пять на всех. Остальные – клячи, пригодные разве что на колбасу. Кормят их через раз – зерно-то воруют. — Он впился в меня взглядом. — Мои ребята – не призраки. Они есть. Рубятся как львы. Но с таким снаряжением? Против серьезной силы? Мы – не стена. Мы – плетень гнилой. И Сиволап с Твердиславом это знают. Потому и воруют. Им оборона не нужна. Им – тихо и сытно до прихода Ярополка.

Его слова обрушились на меня тяжестью. Я знал, что дела плохи. Но не настолько. Это был полный коллапс системы. Как сервер, который не апгрейдили десять лет, с дырами в безопасности и глючным софтом. И вместо техподдержки – Сиволап, вытаскивающий из него последние рабочие детали на продажу.

Холодный, методичный гнев вытеснил отчаяние. Данные были собраны. Угрозы – идентифицированы. Пора действовать. Пусть даже маленькими шагами.

— Тридцать два, говоришь? — уточнил я.
— Тридцать два. Плюс я. Тридцать три, — кивнул Гордей.
— Все здесь? В острожке?
— Кто в карауле – да. Остальные – в слободе, при семьях. Дежурят по очереди. Без толку.
— Хорошо, — я расправил плечи, глядя в его суровые глаза. — Вот что. Завтра, на рассвете обери всех. Тайно. Без лишнего шума. Не в острожке. На пустоши за мельницей. С конями. Со всем своим снаряжением. Что есть. И...
— И? — Гордей прищурился.
— Мы нашли дыру в амбаре. Твердислава. Пора искать дыры в обороне. Настоящей обороне. — Я удержал его взгляд. — Перекличка. Тайная. Я хочу видеть. Знать. Каждый топор. Каждую кольчугу. Каждую клячу. Лично. Понял?

Угольные глаза Гордея вспыхнули. Не гневом. Каким-то диким, неистовым огнем. Это было не просто одобрение. Это была надежда. Потрескавшаяся, ржавая, но надежда.
— Понял, княжич! — он отчеканил, ударив себя кулаком в грудь. — На рассвете! За мельницей! Тайно! Конь и топор – будут! Какие есть! — Он развернулся и зашагал прочь, широко расставляя ноги, будто готов был сокрушить стену голыми руками.