Княжья травница - 3. Заложница первой жизни

Глава 1. Люди и нелюди

Август, 25 число

Ветка хрустнула где-то позади. Я стремительно обернулась, ощупывая взглядом лесной полог. Нащупала кинжал за поясом, прижав к груди голову сына. Тот спал, как ему и полагалось в месяц от роду, знать не зная и ведать не ведая, какие опасности подстерегают его на каждом шагу.

Никого.

Нет, вру. Никого не видно, но кто-то за кустами есть. Я вытащила кинжал наизготовку и тихо, но отчётливо спросила:

— Кто там? Выходи, зверь или человек.

Орать на весь лес тоже не стоит. Если даже в кустах притаился хищник, он меня поймёт.

Но оттуда больше не донеслось ни звука. Я повернулась так, чтобы видеть боковым зрением те самые кусты, и наклонилась за травой. Это от кашля. Высушу, буду заваривать. Зима тут будет холодной, потому что и лето не слишком тёплое…

— Хозяйка, там зверь, — раздался тихий голос в стороне. Обернувшись, я увидела Лютика, который всё больше напоминал детский велосипед — худой, ушастый, длинный и нескладный. Он стоял, вытянувшись в сторону кустов, и нос его подёргивался от напряжения.

— Я знаю, — вздохнула я. — Будь осторожен и не нападай, пока на нас не напали.

— Я его порву! — зарычал Лютик.

Ага, порвёшь, как же…

Если это волк, то у Лютика нет ни одно шанса из миллиона против зверя. Так что лучше соблюдать нейтралитет и спокойствие.

Сорвав пару десятков листьев, похожих на узкий и длинный шпинат, я уложила их в сумку, которую сшила из шкур убитых зайцев Забава. В сумке было много отделений, и каждое я наполняла только одним сортом травы. Всё это надо будет высушить на печи, сложенной Буселом из глины, да не сжечь, не пересушить, чтобы разложить по матерчатым кармашкам. Я сама придумала новый способ хранить лекарства — на длинной широкой холщине кармашки, и всё это дело прибито к стене в моей горнице. Ибо не склянок, ни горшочков тут не было.

В кустах снова послышался шорох. Очень осторожный, очень тихий. И ворчание:

— Добыча… много мяса…

— Я не мясо, — громко сообщила зверю из кустов. Закрыла карман сумки и выпрямилась. Лютик заскулил:

— Это волк, хозяйка! Я буду биться до последнего дыхания, но…

— Спокойно, Лютик, мы не будем драться с волком.

Я глянула на кусты и внушительно добавила:

— Волк уйдёт охотиться на другую добычу!

В кустах снова раздался еле слышный шорох, а потом вдруг — лязг железа и тонкий крик животного, переходящий в плач. Лютик подпрыгнул и затявкал:

— Зверю больно!

— Я так и поняла, — сказала обречённо. Выдохнула, поправила сына в самодельном слинге ирешительно направилась к кустам. Лютик заистерил:

— Не ходи! Не ходи, хозяйка!

Я проигнорировала собачий вопль и раздвинула колючие кусты. Большой бурый волк попал в западню — на его задней лапе защёлкнулись челюсти капкана. Лапа кровила. Наверное, кость раздроблена. Но зверь не выл и не скулил, он молча пытался перекусить железо. Я осторожно заметила:

— Ты не сможешь освободиться сам.

— У меня волчата, я должен, — сквозь зубы процедил он и с новой силой накинулся на твердь капкана. Я покачала головой:

— У тебя не выйдет. Дай я.

— Ты человек, ты хочешь убить!

— Нет, — мягко ответила на оскорбление моего рода. Хотя… Разве волк не прав? Прав.

Он блеснул в сумраке леса жёлто-янтарными глазами, сузил их, сказал жёстко:

— Ты убьёшь, волчата погибнут.

— У меня тоже есть волчонок, — показала я ему головку сына, тёмные волосики на макушке, выглядывавшей из-за слинга. — Не бойся, просто дай мне помочь тебе.

Волк оскалил зубы. Рядом со мной встал Лютик, и я ощутила жар от его пасти, от оскала, от готовности умереть за меня. Положив руку ему на холку, сказала:

— Лютый, нет.

Щенок, словно удивившись своему полному имени, глотнул с громким звуком и лёг. Он привык слушаться беспрекословно. А волк втянул носом воздух и раскрыл пасть в страдальческом дыхании. Лапа кровила. Ему было больно, но он старался не показывать этого.

Я присела рядом. Лютик пас голову волка — если тот дёрнется, щенок укусит. Вряд ли опасно, но не допустит, чтобы мне причинили зло. Лапа была зажата крепко, кровь уже начала подсыхать, но я ясно видела кость. Открытая рана, инфекция, перелом… Если оставить как есть, волк сдохнет: не от микробов, так от боли.

Сынок завозился на груди, и я придержала его голову ладонью. Он кряхтел, как старый дедок, и я поняла — скоро надо возвращаться домой и менять пелёнки. Поэтому с волком надо поторопиться.

Руками разжать капкан — дело непростое. Особенно, когда ты слабая женщина. Но мне удалось. Волк вскочил, поджав лапу, и Лютик дёрнулся, но глядя на меня. Я жестом указала ему на землю, и щенок лёг. Волк хотел сбежать, но я сказала тихо:

— Ты умрёшь, если я не залечу твою рану. И волчата умрут, потому что некому будет носить им еду.

Волк остановился, глянул на меня умными глазами и вдруг лёг. Тоже лёг. Я села на землю, не думая, что она холодная и я подхвачу воспаление придатков. О чём я думала в этот момент? О волчатах. Ибо я мать.

Зелёный рентген показал отсутствие переломов. И слава богу, потому что с переломом можно провозиться долго. Я принялась наглаживать лапу зверя, совершенно не думая о той опасности, которую он представлял. Вот связки, их надо вылечить. Вот мышцы, их надо срастить. Вот кость, её надо укрепить.

Волк снова раскрыл пасть, вывалив язык, и сообщил:

— Не болит.

— Я рада, — откликнулась рассеянно, потому что сын снова начал возиться и кряхтеть. Уж насколько он был спокойным ребёнком, но физиология есть физиология. Промочил пелёнки, и платье заодно… Надо домой. Но мышцы лапы ещё отдавали оранжевым, и я не могла бросить волка с такой конечностью. — Лежи смирно.

— Ты другая.

— В смысле?

— Другая, не как те люди.

— Какие люди? — всё ещё рассеянно спросила, поглаживая лапу и сращивая разорванные волокна.

Волк не ответил.

А меня будто током ударило.

Глава 2. По-соседски

Август, 25 число

— Это невероятно! — ответила Геля. Оглянувшись, добавила: — Пошли ко мне в шатёр. У меня будет удобнее поговорить.

Мы вышли на свежий воздух, и я ещё раз осмотрелась. Поселение выглядело, как на картинках из учебника по истории. Только люди одеты лучше — не в лохмотья и обноски. Полагаю, Геля старалась для своих, чтобы не болели и выглядели по-человечески.

И она тут же подтвердила мои догадки, с гордостью сказала:

— Смотри, видишь, как мы хорошо живём!

— Вижу. Гигиену тоже поддерживаешь? — деловым тоном спросила я, глядя на чистые мордашки детей. Геля кивнула:

— А как же! Баню построили, моемся три раза в неделю!

— Врачи есть?

— Ну-у-у, ты сказала! — рассмеялась Геля. — Все помаленьку знахарствуют, как кого научили. Вон муж мой, Дархан, знает, как остановить кровь. А я только подорожник и могла бы приложить!

Я тоже фыркнула. Подорожник, кровоостанавливающее детства моих родителей!

Стоп.

Ведь Геле лет двадцать, не больше. Какой подорожник?

Она откинула полог шатра и пригласила меня внутрь. Я вошла и увидела тот же скудный интерьер, что и у Лус, но с добавкой одной белокурой и узкоглазой девочки лет трёх, которая сидела на толстой циновке и играла с деревянными фигурками, и юной девицы лет тринадцати, у которой были длинные толстые косы цвета ярко начищенной медной кастрюли. Подросток нянчил малыша — навскидку месяцев шести. Мне девица напомнила Вранку — такая же угрюмая и замкнутая.

Геля подняла на руки девочку, показала мне:

— Это Эра, моя старшая.

Потом указала на малыша:

— Это Батыр, мой сынок!

Рука её легла на живот, пока ещё не слишком выпуклый.

— Скоро у нас родится ещё один сын. Дархан хороший муж и отец. Он привёл тебя, он глава группы охотников.

— А-а-а, половец, — догадалась я. Геля снова фыркнула:

— Если тебе так удобнее, но никогда не называй его так в глаза!

Ахха.

По приглашению Гели я села на топчан, удобно уложила сына на локоть. Хозяйка посадила рядом свою дочь и принялась хлопотать у очага, приговаривая:

— Сейчас выпьем чаю с лепёшками… Я пеку сама лепёшки, из пшеницы. Представляешь, у нас не было хлеба, пока к нам не пришла Ирма. У неё в кармане нашлась пригоршня зёрен, и я не позволила их съесть! Я их посеяла, а на следующий год посеяла то, что получили из этой пригоршни. Теперь у нас есть хлеб! Дрожжей только не хватает, но я экспериментирую над закваской!

— Забава знает, как делать закваску, только у нас нет зерна, — весело ответила я.

— Забава? — Геля подняла голову и посмотрела на меня. — Кто такая Забава?

— Одна из моих людей, сестра мужа.

— Так ты не одна? — безмерно удивилась девушка. — Дархан забрал тебя от своих?

— Ну, я ему говорила, но он не слушал. Тогда я подумала: почему бы и не сходить в гости.

— Бесстрашная ты, Диана… Ой, ты, наверное, хочешь, чтобы я звала тебя Рудой?

— Да всё равно, — я пожала плечами, глядя, как маленькая девочка аккуратно гладит ладошкой лобик сына.

— А как зовут твоего малыша? — любопытно спросила Геля.

— Ярослав.

Ответила и ощутила, как горжусь своим мальчиком. Ещё немножко — и начну рассказывать, как он умильно сосёт грудь, сколько раз в день какает и как ловко ловит в кулачок мой палец!

— Красивое имя, — сказала Геля, подав мне чашку. — Давай возьму его, пока ты пьёшь чай.

— Не парься, я положу.

Сыночек удобно устроился на топчане, как лягушонок, подтянув ручки и ножки под себя. Геля снова удивилась:

— Разве можно такого маленького класть на живот?

— Врачи расходятся во мнениях, — я пожала плечами. — Но, пока я за ним слежу, опасности нет.

Отпила глоток чая. Зажмурилась. Улыбнулась:

— Чабрец?

— Да, и дикий горошек, — радостно ответила Геля. — А ты в травах разбираешься?

— Немного. Скорее они во мне разбираются, — рассмеялась. — Расскажи лучше, как ты сюда попала?

Геля обернулась к рыженькой, сказала ласково:

— Женечка, возьми детей и прогуляйся до Ирмы, поешьте сладкой пастилы.

Женя без звука поднялась, прижимая Батыра к груди, и протянула руку Эре. Втроём они вышли из шатра, и Геля села рядом со мной, вздохнула:

— Не хочу, чтобы дети знали.

— Понимаю. Вряд ли Ярику расскажу тоже.

Мы сидели возле сына, неторопливо пили чай, и Геля говорила — тихо, спокойно, размеренно.

— …И когда началась война, папу призвали. Почти сразу мы получили похоронку. У меня было двое младших братиков, как мои детки сейчас они тогда были. Мама работала на заводе. Однажды она пошла отоваривать карточки и не вернулась. Наверное, убили и карточки украли. Зимой это было в сорок первом году.

Геля вздохнула, отпила чая и снова начала:

— Я в школу не ходила тогда, оставалась с братьями, боялась, что их людоеды украдут… Когда доели последний хлеб, сожгли последние дрова, я одела мальчиков, закутала в одеяла и на санки посадила.

Она улыбнулась виновато, добавила:

— Так просто сейчас это звучит, а ведь я целый поход осуществила! Пока одного снесла, пока второго с третьего этажа… Полдня ушло, умаялась. Повезла их в детский дом, там, говорили, кормят. А на улице упала.

Ярик завозился, закряхтел, и я погладила его по спинке. Геля подняла глаза вверх, вспоминая:

— И тогда появилась цыганка. Я подумала: галлюцинация от голода. Только все воображали еду, а мне вот привиделась цыганка… Она мне хлебушка в рот положила, и я ожила. Сказала мне: пойдёшь со мной и никогда больше не будешь голодать. Я братиков хотела взять, а она запретила. Вот, теперь их вспоминаю и думаю: живы ли, может, кто спас…

Высказывать соболезнования я не умела, поэтому просто взяла её руку в свою ладонь и сжала легонько.

— Ты была маленькой. Ты не виновата.

Она кивнула, потом закончила рассказ:

— Так я оказалась здесь, в поселении. Лус приняла меня к себе, откормила, отогрела. А ту цыганку я больше не видела.

Глава 3. Выкарабкивайся, как хочешь

Август, 25 число

Первым делом нужно убрать воспаление.

Нужно говорить с аппендиксом, просить его успокоиться, гладить его через кожу, рассасывать красный пожар, всасывать его. В другой ладони зажать осколок первой жизни и вливать в него то, что убираю из тела.

Нужно приложить все силы, чтобы ни одной капельки гноя, ни одной крупинки жара не осталось. Нужно быть очень осторожной и следить за головастиком, который будет расти, расти, расти и родится маленьким человечком, продолжающим жизнь.

Нужно дать всё, что есть внутри себя, забрать всё плохое, перегнать через собственное тело, даже если больно и плохо.

А потом…

Потом я выдохнула, чувствуя себя словно обескровленной, глянула на зелёный волшебный рентген по всему животу Ирмы и сказала на последнем издыхании:

— Здорова…

Свет словно притушили, в голове звенело, руки и ноги стали чугунными. Я отчего-то с изумлением увидела перед глазами плетёный из травы половик, ощутила щекой его шершавую твёрдость. И только подумала — чтобы Ярослав не проснулся и не запросил сиську…

Я металась в жару, мечтая о воде. Недавно не хотела вброд переходить реку — сейчас плюхнулась бы целиком и поплыла бы по течению на спине, раскинув руки, наслаждаясь прохладой. Но воды не было. Пересохшие губы не слушались и беззвучно шевелились, когда я хотела попросить пить. Как больно… Камень, делай уже что-нибудь!

Живительная влага смочила губы, и я захлебнулась, закашлялась, попыталась поймать капли. Чья-то рука приподняла мою голову, удобно ладонью взялась за затылок, а губ коснулся шершавый край крынки. Я жадно выпила всю воду и открыла глаза.

Надо мной склонилась Геля. Тревожно округлив глаза, спросила:

— Ты в порядке?

— Не волнуйся. Как Ирма?

— Как молодая козочка, — усмехнулась Геля. — А ты спи, спи. Я приготовлю тебе настой шиповника от температуры.

— Камень всё сделает, — я устало закрыла глаза, откидываясь на топчан, куда меня уложили. — Надо только немного поспать…

— Спи, спи.

Но я не спала.

Я находилась в странной полудрёме, видела всех через уменьшающую призму, очень грязную и мутную, а слышала будто через подушку. В поле зрения появился воин-половец. Как же его зовут? Не помню… Муж Гели… Он долго смотрел на меня, потом сказал кому-то:

— Её нельзя отпускать.

Кто-то что-то ответил, чего я не разобрала, и половец сердито рыкнул:

— А если и так, то что?! Она лечит руками, она будет нам полезна!

Геля появилась рядом с ним, я увидела её нахмуренные брови и услышала грозный ответ:

— Ты забыл? Рабства больше не будет! Никогда!

— Она одна, с ребёнком. Она священная мать! Её нужно задержать в поселении и выдать замуж за одного из наших воинов. Это не рабство.

— Это неправильно! У неё есть муж, Дархан!

Дархан… Точно, его зовут Дархан. И он собрался меня взять в рабство… Я против. Ратмир тоже будет против. Против того, чтобы меня выдали замуж за другого мужика!

Мне стало смешно, но смеяться я не могла. И протестовать не могла. Хотя и очень хотелось.

Потом все испарились. Я осталась одна. Камень начал потихоньку действовать, высасывая лихорадку из моего тела. Мысли, расползшиеся было по углам, стали выбираться и толкаться. Но я вычленила одну, главную: нужно уходить домой. Если не отпустят — сбегу ночью и доберусь до своих. Почему Лютик не привёл их по моим следам?

Терпение дало свои плоды. Я наконец-то смогла подняться с ясной головой. Проверила камень — молочно-белый. Значит, я смогла вылечить Ирму. Значит, именно поэтому Дархан хочет, чтобы я осталась в поселении. В чём-то этот воин, конечно, прав. Я полезна для живущих здесь людей.

Но это не значит, что я покорно останусь под началом этого половца!

Коснувшись рукой полога, чтобы откинуть его, остановилась — услышала голоса снаружи. Кто-то возбуждённо кричал:

— Геля! Дархан! Мы поймали чужаков! Они следили за поселением!

Чужаки? Должно быть, Ратмир с парнями…

Ох, надо бежать и спасать их. Снова! Они пришли спасти меня, вот и спасём друг друга.

Я решительно откинула полог и вышла на воздух. Геля с Яриком на руках обернулась и с улыбкой сказала:

— Ты уже встала, Руда!

— Да. Я услышала, что вы схватили моих людей. Нас всех надо отпустить.

Ответила так и с вызовом взглянула на Дархана. Тот хмурился, жуя бороду. Геля подала мне сына и мягко упрекнула:

— Ты неправа, Руда. Ни ты, ни твои люди не находитесь здесь в плену! Просто в гостях. Правда же, Дархан?

Он пробурчал что-то, но я поняла — всем здесь заправляет Геля. Она и мужем заправляет, а он делает вид, что недоволен, однако не пойдёт против слова жены.

— Раз так, пошли, я познакомлю тебя с моим мужем, — сказала я, обращаясь исключительно к Геле. Дархан фыркнул, будто чихнул, но, положив ладонь на свой пояс с длинным изогнутым ножом, последовал за нами.

На небольшой круглой площадке, посреди которой был установлен круглый каменный очаг с треножником, стояли на коленях мои, уже ставшие родными люди. Ратмир едва сдерживался, чтобы не разорвать всех вокруг, но ему бы не позволили. Численный перевес мужчин поселения был налицо. Даже Могута молчал и терпел острие копья, уткнутое ему в спину. Я возмутилась:

— С гостями так не обращаются! Геля, ты же мне сказала…

— Конечно, конечно! Дархан, вели освободить наших гостей!

В нежном голосе девушки прозвучали стальные нотки. Муж её сразу смешался, забормотал:

— Мы всегда так обращаемся с чужаками, вспомни, Геля… И когда они приходят сами, и когда мы ловим их в лесу!

— Немедленно, — тихо добавила Геля, и этот тон подействовал сильнее, чем сталь в голосе. Дархан махнул рукой, его воины отступили, брякнули ножны от вложенных кинжалов и мечей. Ратмир вскочил на ноги и даже отряхнулся по-собачьи, рявкнул грозно:

— Руда, иди сюда! Мы уходим!

Тишило и Могута разом протянули руки к своим бывшим охранникам за оружием. А я покачала головой:

Глава 4. Разведка боем

Октябрь, 1 число

Нога потёрлась о мою ногу, и я на миг размякла, прижимаясь к мужу спиной. Но тут же вспомнила — Ярик только недавно уснул! И осторожно спихнула ногу Ратмира с бедра:

— Ш-ш-ш, разбудишь!

— Любая… — горячий шёпот мужа в ухо вызвал во всём теле приятный озноб. — Хочу тебя!

— Маленький спит, Ратмир…

— Мы тихонечко!

— Не получится!

— А ты постарайся. Ну!

И нога снова скользнула вдоль бедра, щекоча волосками мою гладкую кожу.

Я вдохнула, выдохнула. Самой хотелось, но Ярик…

— Ратмир! Твоя сестра за пологом!

— Руда, не сопротивляйся, моя сестра будет только рада…

Сдалась.

Я сдалась сразу, практически без сопротивления. Муж развернул меня на спину и впился губами в мои губы. Счастье — безграничное женское счастье — обуяло меня в один момент, я даже не успела заметить когда именно, и стало так странно. Я мать и вдруг снова любимая, желанная женщина! Как будто смешалось всё в доме Облонских… Как будто я вернулась вспять, в то время, когда была ответственна только за свою судьбу, а не за маленькое существо, которое каждые три часа просыпается и просит сиську.

Ратмир задрал мою рубаху вверх, к шее, приник сам к той самой сиське, губами к моему соску, который я уже привыкла давать только Ярославу. В глубине души я стала той самой священной матерью, которой меня называли в поселении. А каково это — быть женщиной, любимой, женой? Я забыла.

В груди снова родилось затмение, как и каждый раз, когда возбуждение брало верх над смирением, и я выдохнула — громко, страстно, ярко! Закрыла рот ладонью, чтобы Забава или Могута за занавесью не услышали, а Ратмир не собирался щадить меня. Он завладел моим телом, как захватчик, как всегда, как любил это. Всем телом. Губами, грудями, лоном.

Он пил меня, как сладкое вино, ел меня, как вкусный пирожок. Наслаждался мною, как наслаждаются едой, компанией друзей, одиночеством. Ратмир любил меня так, словно это был наш первый раз, наш последний раз. А я отдавалась ему, как девственница отдаётся первому любовнику, как шлюха отдаётся любимому клиенту, как любовница отдаётся женатому в редкие случайные встречи…

Но как и каждый раз, когда я возбуждалась во время редких наших возможностей побыть вдвоём, проснулся Ярослав. Он замяукал, как голодный котёнок, и у меня сразу же пропало желание, задавленное материнским инстинктом. Я вывернулась из объятий Ратмира и потянулась к сыну, который корчился в пелёнках в своей люльке. Муж недовольно сморщился:

— Ну вот, вечером никак, ночью не получается, утром нет… Когда же я снова смогу воспользоваться твоим телом, травница?

— Как только малыш подрастёт, — ответила я рассеянно. Отогнув край рубашки у груди, запихнула сосок в рот Ярику. Тот ухватился, зачмокал, а я откинула голову на плечо мужу, прикрыв глаза. Тёплые сильные руки обняли меня и сына, Ратмир проворчал:

— Знал бы, никогда бы не согласился на детей…

Я тихонько рассмеялась, чувствуя, как твёрдые дёсны сжимают сосок, а руки мужа гладят мой живот. Скоро, скоро… Когда Ярик подрастёт и сможет спать всю ночь, не будя нас, мы снова станем любовниками, а не только родителями.

Ратмир пытался пристроиться ко мне сзади, но я осталась непреклонна. Хоть и хотелось, хоть и жаждало тело, но сын перевесил все плотские аргументы. Муж поскрипел, поворчал, но поднялся и сказал напоследок, перед тем, как выйти в общую зону:

— Ещё попросишь сама, ведьма моя, а я не дам то, что хочешь.

Я только усмехнулась, устраиваясь поудобнее на матрасе из травы. Мы с Яриком нежились под тёплым одеялом, сваляным из овечьей шерсти. Нам было так хорошо, что даже не хотелось вылезать наружу, в хмурый осенний день, хотя сын быстро покормился и стал кряхтеть, что было сигналом к смене пелёнок. А значит — вставать всё же придётся.

Когда встала, вспомнила: ведь сегодня инаугурация бани!

Баню я задумала в первый день переселения. Когда мы только переехали в поселение, я спросила у Гели, где они моются. Оказалось — обтираются намоченными в травяном отваре холщинами в шатрах, когда очаги нагреты на свой максимум. Мне такой способ не подходил. Лучше уж общая баня, чем обтирания. И дядька Бусел нашёл глину, обжёг кирпичи, сложил печь. Вокруг печи построили домик. В нём были три помещения: одно для парилки, второе для мытья, третье для стирки. Бабы со всех сторон мира косились с предубеждением, но сегодня я покажу им всем, что такое настоящая русская баня!

Перепеленав сына, я примотала его слингом к себе и вышла в хмурый осенний день. Поселение уже проснулось, шевелилось вяленько, но вполне ощутимо. Мимо пробежала к реке девушка с берестяными вёдрами, где-то на окраине заголосил петух. Я глянула на небо и улыбнулась, хотя и нечему было. Серое свинцовое небо, низкие облака, холодная морось — не то туман, не то дождь…

Но мы живы.

Мы всё ещё вместе, те, кто начал свой путь из Златограда. Мы прошли века и километры, оказавшись в этой глуши, чтобы жить, как раньше, как встарь.

Геля помахала мне рукой от своего шатра:

— Руда, сегодня в баню пойдём?

— Пойдём! — ответила я ей весело. — Давно не парилась как следует. А вот тебе париться нельзя, ребёнка можешь потерять.

— Эх, жалко, — огорчилась она, погладив себя по животику. — Ну ничего, хоть помоюсь. А пока заходи ко мне, я собрала яиц и сделала настоящий омлет на козьем молоке!

— Хороши наши козочки, — усмехнулась я. — Жалко, козла нет для них, чтобы увеличить поголовье.

— Вот точно.

Геля горестно закивала, выкладывая на глиняные тарелки рыхлый омлет с сушёными травами. Запах от него стоял такой, что у меня в животе заурчало. Я присела на топчан и облизнулась. Ко мне тут же подсела малышка Гели и обняла со всей силы её детской привязанности. Чмокнув Эру в светлую макушку, получила поцелуй от девочки. Геля рассеянно заметила:

— И овцы тоже нуждаются в баране… Хоть бы нам принесло сюда чабана с бараном!

Глава 5. Лес

Октябрь, 2 число

Рано-рано утром спозаранку… Да, хотелось бы мне, как тот водитель, отправиться в путь с песней, но дождик зарядил с ночи. Поэтому мы собирались молча. Какой-то странный груз лежал на душе. Будто чудилось — я никогда больше не увижу остальных, если сейчас уеду.

Мужчины приготовили лошадей, Ратмир лично оседлал Асель, настроение у которой было поистине двоякое. Верблюдица ворчала, как столетняя старуха:

— Куда тащиться в такую погоду… Не понимаю! Подождали бы солнышка… Вот у меня на родине всегда светило солнышко…

Ратмир рывком затянул подпругу, Асель выдохнула и громко фыркнула, плюясь:

— Аккуратнее, человечишка! Клянусь, всем ноги переломаю, кого встречу по дороге!

Резвый заржал:

— Да ты первая под кустик побежишь прятаться!

— Ты меня сейчас трусихой обозвал?! — Асель рванулась из рук Ратмира, и он зло шлёпнул её по крупу:

— А ну не балуй!

— Асель, успокойся, — устало сказала я. — Резвый, а ты не задирай её.

— Опять ссорятся? — усмехнулся Ратмир. — Вот уж правда, как кошка с собакой.

— Это у них игра такая: кто кого переспорит, — отмахнулась я. — Неспокойно мне что-то.

— Сама же затеяла разведку.

Муж развернул меня лицом к себе, заставил взглянуть в глаза. Я пожала плечами:

— Не знаю, почему. Может, предчувствие, а может, просто женская истерика.

— Истерика… — пробормотал он и приник губами к мом губам. Оторвавшись от долгого поцелуя, сказал почти весело: — Я тебя не узнаю, моя княгиня! Ты же всегда была рассудительной и вела нас твёрдой рукой туда, где безопасно. Теперь что, боишься?

— Боюсь, — призналась почти неслышно. Муж огладил ладонью мою щёку и сказал:

— Ты не должна бояться, когда я рядом с тобой.

— За тебя и боюсь, — улыбнулась.

— Едем аль что? — раздалось за спиной. Обернувшись, я увидела Тишило и Бусела, которые сидели в сёдлах, накрытые плотными покрывалами, которые женщины поселения умели ткать так, чтобы дождь соскальзывал с них. Точно такое же покрывало дали мне, и я закуталась в него, спрятав Ярика, но оставила просвет, чтобы сын не задохнулся.

— Едем, — ответила им, поискала глазами остальных. Моки сидел на самом маленьком жеребчике, сверкая глазами из-под покрывала. Индеец так радовался походу, что и мне мгновенно передалось его возбуждение. Всё будет хорошо. Обязательно. Мы найдём первую жизнь и вернёмся!

Вместе с нами на пятой лошади ехал Хосе — испанец-конкистадор, которого на поле битвы с индейцами полумёртвым нашла цыганка. Был он крепким и коренастым, в седле держался так, будто мать его там и родила. Кривые ноги колесом выдавали бедняка, в детстве подверженного рахиту, но Хосе обожал лошадей, а лошади очень любили его, сами мне признавались в этом. Был он вооружён длинным копьём и управлялся с ним ловчее любого из моих воинов. Говорил мало, в основном, отрывистыми «да» и «нет», зато в деле не было лучше его. Мне нравился Хосе, потому что я в нём чувствовала человека ответственного и работящего.

Моки же был слегка раздолбаем. Конечно, трудился он на всеобщее благо вместе с другими, но не прочь был позубоскалить и потрепаться. Вот и сейчас он улыбнулся белыми зубами, сказал мне:

— Раньше выедем — раньше вернёмся!

— Согласна, — усмехнулась. — Асель, ляг, пожалуйста, чтобы я смогла сесть в седло.

Моки недоверчиво прищурился, Хосе поперхнулся. Они уже знали, что я лечу людей, но пока ещё не успели привыкнуть к тому, что животные понимают меня, а я понимаю их. Но ничего, привыкнут! К тому же…

Лошадь под Хосе, молодой жеребец по кличке Гордый, заржал тихонечко:

— Скажи ему, пусть не бьёт меня сильно пятками в бока! Я всё понимаю, не надо лупцевать!

Со смешком я передала слова Гордого конкистадору, садясь на верблюдицу. Хосе испуганно поднял ноги в сёдлах, и жеребец снова заржал, теперь уже просто смеясь.

В общем, выехали мы в хорошем настроении. От моих дурных предчувствий не осталось и следа. Оглянувшись на поселение, я только улыбнулась. Всё будет хорошо, мы вернёмся целыми и невредимыми, с картой и племенными животными для наших овец и коз.

Лес встретил нас настоящим холодом. Лебеди недавно улетели на юг, мы слышали их крики в небе, когда косяки пролетали над поселением. Я думала, что это журавли, но Моки поправил. Журавли кричат по-другому, сказал он, да и выглядят длиннее. Но мы с ним сошлись в одном мнении, что после улёта птиц на зимовку осень заканчивается.

Я почувствовала это сразу, как только мы въехали под сень деревьев, обрамлявших гору. Закутавшись плотнее в покрывало, я прижала к себе Ярика в слинге, чтобы отдать ему своё тепло, другой рукой правила Аселью, хотя это было почти незачем. Верблюдица плелась позади Резвого и Гордого сама, не сворачивая никуда, не отставая, только бурчала:

— Грязь, дождь, холод… Что ещё есть в этом мире, чтобы убить бедную меня?

— Молчи, Асель, не ной. Ты же боевая верблюдица, ты привыкла сносить тяжести походов!

— На солнце и в суши, — съязвила та. — А не в этой мокроте!

— Малость воды вывела тебя из себя?

— Я сухопутная боевая верблюдица, — фыркнула она и заткнулась.

Воздух был влажным и приятно пах мхом и палыми листьями. Природа умирала, источая пряный аромат осени. А меня потянуло на лирику… Если бы не стремление выжить, если бы не условия, в которых мы должны были существовать, я бы даже ударилась в написание стихов про жёлтые листья и запах зимы. Но не время, не время… Быть может, потом, когда я найду и уничтожу первую жизнь, кем или чем бы она ни была.

Унылая пора, очей разочарованье… Хорошо, что накидка защищала от дождя! Иначе мы бы давно промокли до нитки. С деревьев падали крупные капли, попадая по голове с силой брошенного камушка. Собаки, бегавшие вокруг каравана из пяти лошадей и одной боевой верблюдицы, то и дело отряхивались с остервенением. Лютик при этом с подростковым восторгом повизгивал:

— Ура, дождик!

Глава 6. Ваша светлость, позвольте представиться!

Октябрь, 2 число

Под сень леса мы въехали медленно. Пока Моки разбирал следы и искал ловушки, Хосе и Тишило, спешившись, патрулировали направо и налево, чтобы отпугнуть возможно притаившихся в кустах враждебных соседей.

Буран с Лютиком рыскали по окрестностям, но они умели считывать только запах на траве. Да и то — в свете сакрытника, которым пользовались охотники поселения, — ошибиться недолго. Но у нас были кони, и именно тот, на котором ехал Моки, первым сказал, заржав:

— Пахнет чужими лошадьми.

Заинтересовавшись, я подъехала к нему на Асели и спросила:

— Ты уверен?

— Уверен. Кобыла в охоте! Хочу туда, мне надо! Надо покрыть!

— Стопэ! — прикрикнула я на коня, который весь аж разволновался. — Покроешь! Но не так сразу!

— Сразу, надо сразу… Иначе другие будут первыми!

К нам подтянулись другие жеребцы:

— Где?

— Кобыла?

— В охоте!

Пятая лошадь — кобылка Хосе, которую звали Прыгучая, — зафыркала презрительно:

— Фу, голодные, как дикие тарпаны! Одно слово, мужики!

Асель повела головой, коснулась кобылкиной шеи носом и солидарно ответила:

— Уж точно. Зерном не корми, дай потереться возле бабы.

Они обе выразили своё отношение к жеребцам, отвернувшись от них. Я отмахнулась от претензий и озабоченно сказала Ратмиру:

— Лошади чуют других лошадей. Не думаю, что тут водятся дикие, значит, мы близко к другому поселению.

Он кивнул и крикнул:

— Будьте бдительны!

И тут же, практически сразу, мы услышали сдавленный вопль. По голосу я узнала Хосе. Мужчины спешились и бросились к нему. Я нервно велела Асели:

— Ложись! Я должна посмотреть, что случилось!

— Без тебя справятся, — фыркнула верблюдица, но послушно подогнула передние ноги, встала на колени, а потом улеглась в траву с ворчанием: — Я заболею от этой сырости.

— Вылечу, — бросила я ей, слезая с седла, и, придерживая Ярика, быстро пошла на шум в кустах.

Нашла мужиков собравшимися вокруг конкистадора, который стоял одной ногой в яме, а на лице его ясно читались боль и страдание. Подойдя, я спросила:

— Что произошло? Хосе, что ты сделал?

— Я попал в ловушку, — простонал он сквозь зубы.

— Можешь вытащить ногу?

— Нет, меня что-то держит! Больно…

— Терпи, — я ободряюще потрепала его по плечу, от чего Хосе ещё больше скривился, и опустилась на колени возле небольшой по размеру ямки. Разгребла траву, прелую листву и увидела, что она неглубокая, но вся забрызгана кровью.

Ох ты ж, Мокошь и Велес вместе взятые!

Ярик закопошился в слинге, мешая мне, и я быстро отвязала его, сунула в руки отцу:

— Держи, и отойдите все, дайте свет!

Мужчины отступили, и только Моки присел рядом со мной:

— Что нужно делать, Руда?

— Сейчас, я смотрю.

Ловушка была простой, но одновременно очень коварной. Острые тонкие и крепкие штыри, закреплённые в стенах ямы под углом, позволили ноге провалиться внутрь, а вот вытащить её уже было нельзя — штыри вонзились в плоть. Если бы Хосе в панике дёргал ногой, то штыри только глубже вошли бы в лодыжку. Так, Руда, спокойно. Надо думать очень быстро и спасать конечность!

— Моки, надо копать, чтобы найти концы штырей, понял?

Он только кивнул, достав нож из-за пояса, и принялся деловито откапывать штыри из плотной земли. Я же, взяв другой нож, распорола аккуратно сапог и штанину, освободив голую кожу. Надо же, как в масло вошли чёртовы деревяшки! Кровь и грязь мешали мне, я обтёрла их подолом и приложила ладони, чтобы оценить тяжесть травмы.

Первая радостная новость: крупные сосуды не задеты! Кость не сломана, и это вторая радостная новость. Мякоть лодыжки заживёт, нужно только время, а я помогу. Теперь надо только вытащить штыри…

— Моки, долго ещё?

— Ещё один остался, — пыхтя, ответил парень. Хосе снова простонал:

— Я больше не могу стоять!

— Держите его! — крикнула я остальным. — Если он грохнется, станет хуже!

Хосе подхватили под мышки, и он откинул голову назад. Его глаза закатились, конкистадор потерял сознание от боли.

— Ну-ну, — пробормотала я. — Ведь большой мальчик… Так, Моки, закончил?

— Есть! — воскликнул тот. Ногу, утыканную штырями, как маленького дикобраза, осторожно вынули из ямы, Хосе положили на землю, а Моки придержал за колено раненую конечность. Я выдохнула и сказала:

— Что ж, приступим.

Один за одним я вытаскивала острые колышки из плоти, тут же останавливала кровь, а потом старательно заживляла рану. На всё про всё у нас ушло около сорока минут. В конце я просто падала от напряжения, но успела вылечить ногу до того момента, как мои глаза бессильно закрылись.

— Руда, что с тобой? — услышала тревожный голос Ратмира и пробормотала тихо:

— Я только минуточку отдохну…

Но рычание Бурана заставило меня вскинуться.

Я словно ощутила взгляды со всех сторон — враждебные, хмурые, острые. Вооружённые пиками и примитивными битами люди стояли под пологом густого леса. Мои мужчины схватились было за оружие, окружив меня и Хосе. Кажется, сейчас будет драка…

На прогалину внезапно выскользнул небольшой юркий человечек с монгольским лицом и узкими глазами. Он поклонился моей дружине и протянул руку:

— Эта женщина вылечила попавшего в ловушку воина. Мы проводим вас в лагерь, нам нужна её помощь.

Мужчины переглянулись, посмотрели на Ратмира. Он передал мне сына и выступил вперёд, держа ладонь на эфесе меча, спросил:

— Зачем тебе понадобилась наша травница?

— Чтобы лечить, конечно, — он блеснул белыми зубами и снова поклонился. — Мы проведём вас в лагерь.

— А потом убьёте? — поддержал его ироничное настроение Ратмир. Я тяжело поднялась с земли, тронула его за руку:

— Не убьют. Им нет выгоды нас убивать.

Потом попросила:

— Помоги подвязать Ярослава. Мы пойдём к ним в лагерь лечить больных.

— Нельзя же так скоро, — шепнул настороженный Моки. Я фыркнула:

Глава 7. Козёл, баран и верблюд

Декабрь 31 число

Ярик гулил, мусоля во рту деревянного коника, которого вырезал и отшлифовал для него Бусел. На тёплых циновках, на лисьем меху малыш мой проводил всё то время, когда не ел и не спал. На топчане оставлять пятимесячного неугомонного княжича было уже нельзя. Батыр, который уже вовсю бегал по шатру, относился к моему сыну с невероятной нежностью. А маленькая Эра, которая считала себя ответственной за всех детёнышей невзирая на их род и расу, постоянно следила, чтобы братишка не навредил Ярику.

Геля присела рядом со мной и с умилением сказала, глядя на детей:

— Знаешь, я никогда не представляла себе, какими будут мои малыши. Воспитывала их так, как мама когда-то воспитывала братьев и меня. Теперь вижу, что они замечательные…

— Да, милая. А Ярик так любит твоего Батыра!

— Что ты хотела обсудить, Руда?

Я отмахнулась:

— Практические вопросы, Гель, не парься.

— Ну давай, говори. Вот тебе чай, слушаю.

— Да ну, всё фигня.

Слову «фигня» научила Гелю я. Она не понимала, что оно означает, и поначалу пыталась найти замену нормальным русским языком, но не смогла. Поэтому слово прижилось. Но теперь я пришла поговорить совсем не о жизни в наших двух поселениях.

Лагерь Лидии, как мы назвали его, отстроили за те дни, пока ещё не повалил снег, от начала и до конца. Землянки, предложенные Буселом, оказались тёплыми и добротными. Люди переселились в них по две-три семьи. Укреплённые брёвнами, досками, подземные домики топились даже не по-чёрному, как знали это делать древние народы, а по-белому, как я научила. Ведь так просто трубу в крышу вынести, а печь утеплить, чтобы она давала жар внутрь, а не через дымоход.

Мы дали Лидии одну козу и две овцы. Быстрый, молодой жеребчик, покрыл кобылу из лагеря, Чучку. Жеребёнок должен будет родиться к весне. К сожалению, пока у нас не было ни козла, ни барана. И связаться с первой жизнью ещё не удалось. Но я не теряла надежды.

Закваска позволила женщинам печь хлеб. Зёрна пшена, овса и ржи оставили до весны, чтобы посадить, только озимые взошли, и теперь у Лидии был хлеб, настоящий хлеб. А ещё одна девушка из поселения, которая славилась выделкой шкур, научила делать меховую и кожаную одежду. Люди лагеря ожили. Мы дали им и витамины — чай из хвои, которым спасался блокадный Ленинград, квашеная зелень, давшая витамин С, из лайфхаков средневековых моряков, масло из льна для нервной системы и общего здоровья…

Мы с Гелей наладили и сообщение между двумя населёнными пунктами. До первого снега использовали волокуши, принцип которых изобрели я и Моки. Колёса не смогли сделать кустарным способом, хотя все примерно представляли, как нужно гнуть дерево. Однако волокуша получилась знатной. Мы одели полозья для саней в гусеницы, смонтированные из связанных между собой тонких ровных брёвнышек молодых деревьев. Получилось вполне прилично, по траве такая волокуша могла двигаться с нормальной скоростью при хорошей тяге лошади. А с наступлением зимы стало ещё легче.

— Пойдём наружу с детьми, — предложила я Геле. Её глаза вспыхнули ярким светом, осветившим девушку изнутри. Она спросила, затаив дыхание:

— Играть в снежки?

— Да-а! — рассмеялась я. — В снежки! И строить крепость!

— Руда… Ты самый лучший человек на свете! — призналась мне Геля и метнулась к сундуку — грубо сколоченному коробу, в котором хранились вещи. — Дети! Одеваться будем! Пойдём играть в снегу!

— Ярик! — позвала я сына. Он повернул ко мне головку, посмотрел широко открытыми глазами и заявил:

— Ма-ма-ма!

— Да! — умилилась я. — Пойдём играть в снежки!

Снаружи всё было белым-бело. Мягкий снег, морозец, ясное небо и блёклое солнце низко над горизонтом. Я запахнула плащ, подбитый белкой, и шагнула на протоптанную дорожку. Сзади заторопилась Геля:

— Руда, а где мы построим крепость?

— А вон там, за поселением!

Держа детей за руки, Геля посмотрела на меня блестящими глазами:

— Пошли!

— Пошли, — рассмеялась я.

Детям было удивительно видеть нас, благородных мамаш, лепивших снежки и пулявшихся ими со смехом. Зато они с удовольствием приняли участие в битве, и не только они! В тишине утра, в ярком снегу, не тронутом следами, пока мы носились, как малолетние дурочки, уворачиваясь от крепких ядрёных снарядов, нельзя было долго сохранить секрет. Но люди никак не могли понять, что мы делаем. Кто-то даже выкрикнул:

— Геля с Рудой дерутся!

Я подняла голову, поискала выдумщика и нашла. Быстро слепив снежок, запулила его в направлении Свейна, того самого блондина, который перенёс меня через реку в первый день знакомства с людьми поселения, закричала ему:

— Защищайся, воин!

Снежный ком попал ему прямо в грудь, и Свейн задохнулся, раскинул руки и от неожиданности плюхнулся на жопу в сугроб. Выражение его лица — растерянное до крайности — порадовало меня, и я расхохоталась, вызвав взрыв счастья Ярика. И тут же получила снегом в лицо. Это Генриетта, француженка из пятнадцатого века, которой исполнилось всего семнадцать, принялась швырять его горстями. Отплевавшись, я крикнула:

— Генриетта, ты не поняла смысла! Лепи шарик!

Через три минуты за шатрами на когда-то нетронутом белом поле завязалась жаркая баталия. Мужчины, бросив работу, включились в ряды воюющих, а мы с Гелей, защищая детей, отступили и принялись совещаться.

— По-моему, дело принимает нешуточный размах, — сказала она, отряхивая спину дочки от налипшего снега.

— И не говори, — ответила я. — Как мы их утихомирим теперь?

— Чаем, конечно, — невозмутимая советская девушка только плечами пожала. — Забава с утра пироги поставила, вот и пирогами тоже.

— Геля, а ты помнишь, какое сегодня число?

Календарь я вела без пропусков. Надо же как-то ориентироваться во времени. На шкуре лично рисовала чёрточки чернилами из красных ягод, непригодных для еды. Поэтому, какое сегодня число, знала чётко. А Геля с удивлением посмотрела на меня:

Глава 8. Когда звёзды сошлись в правильном месте

Февраль, 20 число

Асель тяжело ступала по снегу, волоча ноги, и как всегда жаловалась:

— Сколько можно… Снег… Опять снег…

— Не бухти, животное, — буркнула я. — Ты о чём-нибудь радостном можешь поговорить?

— Радостное? Радостное ей подавай!

Верблюдица потрясла головой, задев еловую лапу, отчего на меня обрушился целый сугроб с дерева. Я взвизгнула, отскочила, разбудив Ярика, и он заплакал под плащом, пихая меня в грудь кулачками. Сердито бросив Асели:

— Ну вот, это ты виновата! — я закачала сыночка, успокаивая, и он, похныкав, всхлипнул и снова уснул.

— Я виновата! Конечно, я во всём виновата, — обиделась Асель и отвернулась от меня, встала посреди дороги. Как я ни старалась сдвинуть её с места, не получалось. Эту тушу и трактор бы не сдвинул. Не верблюд, а ослица упрямая!

— Пошли, Асель, — я устало отряхнула плащ от снега и потрепала животное по шее. — Замёрзнет Наталья, да и Пашке уже холодно становится.

— Побыстре-е-е, — проблеял чёрно-белый козёл Пашка, который был привязан за верблюдицей. — Ноги мё-ё-ёрзнут.

— Руда, мы скоро приедем? — спросила с седла Наталья, закутанная в меха и тёплый шерстяной плащ.

— Спокойно, люди и звери, — сказала я громко. — Асель, поторопимся, славная моя! Ещё немного осталось.

— Я боевая верблюдица, — фыркнула она, занеся переднюю ногу над тропой. — Я рождена, чтобы крушить врага, — она ступила вперёд и высоко задрала голову. — Я выросла в сухом и тёплом климате.

Я снова погладила её по шее, расчёсывая свалявшуюся шерсть. Асель вздохнула:

— А тут ни врагов, ни тепла…

И, качнувшись, медленно зашагала к лагерю. Я тоже вздохнула. Февраль. Хрен его знает, когда тут весна наступит… Саму уже достал холод, а на снег вообще смотреть больше не могу.

До лагеря оставалось всего ничего, и через десять минут мы уже вступили под полог навеса, сделанного из длинных жердей и еловых веток, утеплённого по бокам и почти не продуваемого. Асель выдохнула:

— Наконец-то можно согреться.

Я подняла руки и помогла Наталье сойти с верблюда, а козёл похотливо проблеял:

— Самочка-а-а! Где-е-е самочка-а-а!

— Будет тебе самочка, — фыркнула я и крикнула: — Зара! Зара, ты где? Принимай производителя!

Прибежала маленькая смуглая женщина, закутанная в платок по самые брови, и заахала, заохала:

— Спасибо, господи, спасибо! Козлятки будут, молочко для деток будет!

— Где Лидия?

— У себя она.

— Покорми верблюдицу, пожалуйста.

Лидию мы нашли в землянке. * Она шила что-то маленькое и непонятное. Я размотала плащ на Наталье и представила её:

— Знакомься, Лида, это наша новенькая, Наталья Петровна.

— Вот как, — улыбнулась женщина. — Приятно, весьма приятно, дорогая Наталья Петровна. А меня зовут Лидия Антоновна. Садись-ка сюда, я сейчас сделаю чаю.

— Благодарю вас, — воспитанно ответила девочка и присела на топчан, аккуратно расправив платье вокруг себя. Она вела себя, как маленькая цесаревна, всегда. Ни разу не раскапризничалась по-крупному, ни разу не закричала на кого-то. Ножкой топала, да, в первое время, но даже это выглядело настолько органично, что я только с улыбкой просила Наталью больше так не делать. И в принципе сработало. Девочка быстро научилась обслуживать себя сама, помогать готовить или заваривать чай. В общем, вела жизнь нормального ребёнка, беззаботного и доброго.

*

А потом случилось то самое событие, из-за которого я и взяла Наталью к Лидии. Как раз козла отвела на случку и зашла поговорить, обсудить.

— Лида, что ты шьёшь? — спросила, раздеваясь. Печь топила исправно, и в землянке было тепло. Я отвязала Ярика и аккуратно положила его рядом с Натальей. Девочка полезла было миловаться с маленьким, но я попросила: — Не буди, пожалуйста.

— Шью рубашечку, — Лидия обернулась ко мне от очага, где заваривался чай в котелке, и в глазах её блеснуло какое-то новое выражение — чуть лукавое, радостное, таинственное.

— Рубашечку? — повторила я и вдруг осознала. Размерчик… Чуть поменьше, чем на Ярика! — Ты беременна!

— Твоими молитвами, Руда.

Четыре месяца назад я вылечила её от воспаления в матке, которое чуть не убило эту женщину, а сегодня она ждёт малыша… Не это ли счастье?

— Поздравляю тебя, дорогая, — я подошла к Лиде, обняла её. Женщина склонила голову на моё плечо и прошептала:

— Спасибо. Всё ты, твои руки, твой камень. Мы с Кимом всегда будем за тебя молиться.

— Кстати! — я отстранила Лидию и, оглянувшись на Наталью, сказала тихо: — Камень. Твой не пропадал?

— Всегда со мной, — бывшая графиня вытащила осколок первой жизни из-под платья.

— Значит, это другой.

— Да что произошло-то?

— Наталья тоже наследница, оказывается.

— Что ты говоришь? — удивилась Лидия, внимательно оглядывая девочку с ног до головы. — А так не скажешь…

— Ну, о её происхождении я тебе потом расскажу, не при ней. Камень она нашла, говорит: вышла из шатра утром, а он на снегу лежит. Надела и носит.

— Такой же?

— Точно такой же, как у нас.

— А… — Лидия наморщила лоб. — Ты мне скажи: у неё есть способности? Как у тебя или у меня?

— А у тебя есть способности? — удивилась я. — Ты не говорила.

— Так случая не было.

— Понятно… Ладно, давай чай пить и делиться секретами, — усмехнулась я.

Когда мы все уселись на примитивные, но весьма узнаваемые табуретки вокруг печи, Лидия подала плошку с чаем Наталье и сказала:

— Если я правильно поняла тебя, Руда, то первая жизнь вместе с вот таким камнем даёт некую силу. Ты, значит, умеешь лечить и говорить с животными, так?

— Так. А ещё я вижу нечисть, но это, наверное, от старой ведьмы сила.

— А я… — Лидия улыбнулась и взяла меня за руку. Я ощутила тепло и до сих пор не виданный поток энергии, который вливался в меня через кожу ладони. Даже взглянула на Лидию удивлённо. А она продолжила: — Я чувствую, что внутри тебя тоска. Очень глубокая тоска. Но и счастье тоже есть, много счастья. Если ты грустишь по родным, то успокойся, ты с ними ещё свидишься.

Глава 9. Мудрость и премудрость

Март 15 число

Ярик мирно уснул в своей корзинке. Она уже стала ему мала, нужно придумать что-то с кроваткой. Я немножечко полюбовалась спящим сыном и снова вернулась под бок к Ратмиру. Муж обнял меня, его рука скользнула по животу, по груди, нашла и сжала сосок — легонечко, двумя пальцами, но властно и нежно. Желание проснулось во мне мгновенно — жадное и жаркое. Обвив рукой шею Ратмира, другой провела по мускулистому животу, словно пересчитывая кубики пресса, и нырнула пальцами в райские кущи густых волосков, укрывающих пах. Член ожил под лаской ладони, ткнулся в неё головкой, я с упоением играла твёрдой флейтой, на ощупь узнавая змеящиеся венки, а губы Ратмира завладели моим ртом, нежа, лелея, покусывая…

Как в первый раз, как в последний раз, мы любили друг друга самозабвенно и страстно. Мы снова собрали паззл из наших тел, чтобы слиться в экстазе из горячих рук, из бесконечно гибких ног, из жадного лона и яростного члена. Мы пили дыхание друг друга, тёрлись телами, извиваясь как только можно, чтобы войти в ритм и наслаждаться той плотской негой внутри, которая осталась и после того, как оргазм низверг нас с облака на бренную землю.

— Я люблю тебя, моя рудая, моя сладкая… — шепнул Ратмир, пытаясь восстановить дыхание. Приластившись к мужу, я свернулась в клубочек у него под мышкой и протянула, довольная:

— Люби меня всегда, и я буду любить тебя.

Ярик закряхтел за занавеской, и я вздохнула. Спасибо, сыночек, что только сейчас решил проснуться! Надо встать, посмотреть… Но из корзинки снова послышалось тихое сопение, и я закрыла глаза. Или не надо вставать… Несколько минут во мне боролись усталость и чувство долга. Последнее всё же оказалось сильней, и я встала, постаравшись не потревожить почти уснувшего мужа. Заглянула за занавеску и вздрогнула от неожиданности.

У корзинки сидела, нахохлившись, кикимора и толкала её ногой, чтобы та легонечко качалась.

— Что ты тут делаешь? — подозрительно спросила я шёпотом. Кикимора подняла на меня блестящие в тусклом свете почти погасшего очага глаза и пожала плечами:

— Дитёнка твоего люлькаю.

— Спасибо, — усмехнулась я. Кикимора вела себя прилично всё это время, молоко не портила, волосы во сне не путала. Стало приятно, будто я сама вылепила эту няньку из глины и вдохнула в неё жизнь. — А у тебя имя есть?

Кикимора мотнула головой, отчего её блёклые волосы рассыпались по плечам.

— Тогда я буду звать тебя Зина.

— Зина красивое имя, — протянула кикимора.

— У нас была соседка тётя Зина, на тебя похожа. И она очень любила детей. Вечно таскала им во двор конфеты и печенье…

— У меня нет конфет, — пригорюнилась кикимора. — И печенья нет. Если только своровать…

— Воровать не надо, — фыркнула я. — Вот подруг своих привлеки, пусть тоже за детками смотрят, пусть огонь поддерживают.

— Да нет у меня подруг, — отмахнулась она. — Разве что леший вон в лесу живёт… Да дух какой-то в камнях. Только он с нами разговаривать не хочет, прогоняет.

— Дух?

— Ага. Там на юге живёт в своих камнях.

— Дух в камнях, — пробормотала я. В менгирах. Это может быть только Мудрый Кайа. Но ведь первая жизнь сказала, что изгнала его! Хотя ей соврать недолго, а я и поверила…

— Ладно, Зина, я спать пошла.

— Ходи, ходи, а я ещё покачаю маленького.

Пробравшись к Ратмиру, я улеглась рядом, закрыла глаза. Перед мысленным взором стояли менгиры в вересковом лабиринте. Наследство моего маленького княжича, мудрый змеиный дух.

Мне нужно сходить к нему и поговорить. Это даже не нужда, а острая необходимость. Ведь Мудрый Кайа, даже если и говорил загадками, всегда наталкивал меня на правильные мысли. Спрошу у него про первую жизнь. Он должен знать о ней. Возможно, он даже знает, как расправиться с ней.

— Ратмир, ты спишь? — спросила шёпотом. Муж ответил неразборчивым мычанием. Я сказала: — Мне нужно съездить к лабиринту. К камням.

— Зачем? — сонно поинтересовался Ратмир.

— Поговорить со змеиным духом.

— Мокошь с тобой, женщина! Какой ещё змеиный дух? — удивился он, не проснувшись до конца.

— Тот, который мы встретили в каменном городе змей. Спи, Ратмир, спи. Завтра с утра я возьму Асель и поеду к лабиринту.

— Вот ещё дурость, — он обнял меня, положил мою голову на свою руку и сонным голосом добавил: — Я с тобой поеду, мало ли…

Я улыбнулась, пряча лицо на его плече. Мой любый, мой князь… Мой муж, который всегда рядом, готов помочь и защитить, готов на всё, чтобы со мной ничего не случилось. Я потёрлась носом о его кожу, получила чмок в макушку и закрыла глаза.

Хоть бы Мудрый Кайа и вправду оказался в лабиринте.

Хоть бы дух подсказал, как уничтожить первую жизнь.

Хоть бы Лидия оказалась права… Я очень хочу вернуться домой, в своё время, в свой мир, к родителям. Хочу увидеть Отрадушку, обнять Бера и Мыську. Как они там, мои бедные брошенные на произвол судьбы златоградцы? Дети, наверное, так выросли за полгода, что я их и не узнаю сразу… Достроил ли Бер дом, починил ли крышу? Зима ведь была, как им жилось без нас? Как там Оля, смогла ли снова пойти? И мама, не беспокоит ли её снова давление?

Хоть бы снова их всех увидеть, разочек, одним глазом…

Сон сморил меня, накинул тёмное покрывало, подкравшись незаметно, и показал всех тех, кого я вспомнила. Они были рады, улыбались и говорили…

— Проснись! Руда, проснись!

Я вскочила разом, не понимая, что случилось и кто меня зовёт.

Надо мной стоял Ратмир и тряс за плечо. Лицо его было перекошено, в глазах страх.

Страх?

Ратмир ничего не боится, он даже в машине ездил!

— Что? — спросила я, откинула занавеску. Ярик спал, раскинув ручки, и посапывал во сне. От сердца сразу отлегло. Сыночек мой жив, рядом. Остальное — дело техники.

— Птица летает! Иль дракон опять! Вставай!

— Какой такой нахрен дракон, — проворчала я, поднимаясь и натягивая платье. — Ей-богу, я этого дракона собственными руками удавлю, если увижу…