Код Акаши

[0]

Для вызова демона ты должен узнать его имя. Люди мечтали об этом когда-то, но теперь это возможно по-другому.

Уильям Гибсон «Нейромант»

if not player1_von:

print(f"{player1} is dead.")

else:

print("Try again!")

Так я умерла.

Хотелось бы начать с этой емкой, сокрушительной фразы, но, к несчастью, я все еще жива. Скоро это изменится. Нехорошо лгать с первых строк, даже если все, что ты скажешь после, будет сплошным враньем.

Окей, если вам позарез нужна правда, в моей «Кровавой Мэри» есть водка, хотя ее там быть не должно. И водки там куда больше, чем остальных ингредиентов. Мне нельзя алкоголь. Мне много чего нельзя. Но знаете что? Плевать я на это хотела. Читай выше: меня скоро совсем не станет.

У меня нет денег на трансплантацию костного мозга, переливания, иммунодепрессанты и реабилитацию (спасибо, всемогущий Интернет!). Сегодня я узнала, что упустила последний шанс раздобыть их где-то в кратчайшие сроки. Зато мне удалось разжиться кое-чем другим: водкой, томатным соком и кое-какими необходимыми приспособлениями, чтобы отпраздновать поражение с особым шиком.

Шиммер в темной воде делает ее похожей на ночное небо. Я словно ступаю в открытый космос, в распростертую бездну межзвездной пустоты. И пустота эта тошнотворно сладко пахнет кокосом. Восторг десятилетки. Да и моя мертвецкая кожа теперь выглядит так, будто меня с ног до головы облевал единорог. Вода льется за край. Если соседи предъявят претензии, я поклянусь им, что всенепременно покрашу им потолок. Через месяц или около того. Ждите, сучки.

Я беру с бортика бокал с «Мэри» и принюхиваюсь к содержимому. Мне не сильно хочется это пить. Аппетита почти нет. Резкие запахи вызывают скорее тошноту, чем воодушевление. Сердце бьется медленно, лениво разгоняя по телу дурную кровь. Мне постоянно холодно. Холодно и сейчас, в кипятке, где нормальный человек, наверное, сварился бы заживо. Я не чувствую температуру воды. Мои рецепторы барахлят, как старый компьютер. Я сама — долбанный металлолом, которому место на свалке.

Дно стакана медленно ползет вверх. Капля за каплей «Мэри» исчезает в звездном сиянии. Вода становится алой. Я наблюдаю за этим и думаю, что могла бы выпустить всю свою проклятую кровь. Не терять драгоценное время даром: не стереть себя совсем, так попробовать получить новое рождение. Где-то среди свечей на бортике должна найтись бритва. Ничего сложного, ведь кожа тонкая, словно пленка на молоке. Всемогущий Интернет подскажет, как именно нужно действовать, чтобы запустить процесс перезагрузки. Быть может, я открою новый способ лечения острой миелоидной лейкемии. Спасу не только себя, а сразу целую кучу несчастных. Получу Нобелевскую премию мира. И будет у меня так много денег, что я смогу пересадить себе не один, а сразу десять чертовых костных мозгов. В разные места. На всякий случай.

Среди мерцания расплываются алые пятна. Завихрения бури на Юпитере. Не кровь, а томатный сок. Теперь моя торжественно-печальная ванна напоминает разогретый гаспачо. В холодильнике не сыщутся нужные для рецепта продукты, но я могла бы швырнуть в воду ссохшийся плавленый сырок, последнюю парочку яиц и заплесневевший батат. Не грандиозное открытие для всего человечества, так новое слово в кулинарии. Меня не забудут.

Не так страшно перестать существовать. Страшно, если после никто не вспомнит о твоем существовании. Каждый хочет оставить свой след. Дети, дома, деревья, гениальные романы, научные заслуги, вечные полотна, великие идеи, след от протечки на потолке соседей снизу. Я тоже хочу. А кто не хочет? Сегодня мне сказали, чтобы я не раскатывала губу. Всегда находится кто-то лучше. Кто-то сильнее. Кто-то талантливее. Кто-то ярче.

Всегда найдется тот, кого твое поражение сделает непобедимым.

А ты сиди и злись себе в горячей воде.

Пар от нее такой плотный, что отражения в зеркале над раковиной тонут в вязком тумане. Смежив веки, я смотрю, как там — в лабиринте свечного, размытого света — вьется тьма. Она принимает очертания. Но этот гость пришел не из зеркального коридора. Он стоит за моей спиной.

Я испуганно оборачиваюсь, роняя стакан на пол, и вижу фигуру, сотворенную из теней. В ней нет ничего человеческого. Ни глаз, ни лица. Просто очень крупная тень, заполняющая собой всю ванную комнату.

— Ты ангел смерти или что-то типа того? — бормочу я и с нервным смешком демонстрирую нетронутую синевато-белую кожу запястий. — Проваливай. Я не резала вены. По крайней мере, пока.

Он безмолвствует. Или оно? Не знаю, как правильно. Я не каждый день вижу настолько реалистичные галлюцинации. Вероятно, скоро и это изменится. Если сбоят все системы в умирающем теле, нужно быть готовым к любым спецэффектам.

— Приходи после, через месяц, — раздраженно говорю я. — Эта вечеринка на одного.

Тень движется, неслышно подбираясь ближе. В моей крошечной ванной комнате особо не разгуляешься. Она парит над полом, над осколками стакана, над водой, переливающейся от свечного сияния всеми красками радуги.

Дыхание сбивается. В последнее время это стало происходить неконтролируемо, но сейчас причина очевидна. Я все-таки боюсь. Первобытным инстинктам не объяснишь, что их партия уже проиграна. Они будут гнуть свое до последнего.

Я тянусь за полотенцем, низвергая на пол потоки красной воды. Не хочется, чтобы потом кто-то нашел тут мое растерзанное тельце без одежды. Оно и так представляет собой унылое зрелище из-за бледности и всех этих синяков, возникающих, как стигматы какого-нибудь раннехристианского мученика.

На меня опять, очень не вовремя, накатывает слабость, но тень уберегает меня от падения на кафель. Я окутана мраком со всех сторон. Веки смыкаются против воли. Я ненадолго проваливаюсь в небытие и, очнувшись, ощущаю под спиной мягкость постели. Кости ноют от контраста температур. Одеяло, заботливо накинутое кем-то, не спасает меня от вездесущего холода.

[1]

Кристина

Этот мир полон суеверного ужаса и древних чудовищ, но никто из тех, кто таится во мраке, не является той самой тенью. Очень жаль. Попадись мне этот ублюдок, я надрала бы его эфемерную задницу, если она у него вообще есть. Я, конечно, тоже в каком-то смысле его обманула, подсунув не качественную кровь нормального человека, а ядовитое дерьмо смертника, загибающегося от треклятой лейкемии.

Но он же, черт возьми, инфернальная сущность! Ему известно куда больше, чем мне, — простой смертной. Нет ему оправданий. Он жестко меня наебал.

Я рассчитывала, что проснусь здоровой, а еще, как бонус, богатой и знаменитой. На роскошной вилле с колоннами на средиземноморском побережье, где море такое голубое, что больно глазам. Квартира поприличнее меня бы тоже устроила. Или коттедж с панорамными окнами в глухом лесу! Что-нибудь в таком духе.

Уж точно не пробуждение на другой планете.

Почему я уверена, что это не Земля? Потому что, сколько я себя помню, у Земли был всего один спутник, а не целых три, один из которых еще более-менее напоминает Луну, но два других кажутся прилипшими к небу бильярдными шариками. На Земле рассветы и закаты были перламутровыми. Здесь же они цвета фуксии. Да и атмосфера в целом кажется непривычной, частенько отливая то зеленым, то фиолетовым.

Потому что я никогда не видела таких деревьев и растений, как здесь, даже в каких-нибудь джунглях Амазонки по каналу «Дискавери».

Потому что те, с кем я здесь столкнулась, кажется, отстали от самых тупых моих знакомых землян на добрый миллион лет эволюции.

Это очень сильно осложняет коммуникацию. Я прибилась к какому-то племени и большую часть времени не понимаю, о чем они говорят. Их речь — сплошной набор гласных звуков, перемежеванных эксцентричной мимикой и взмахами рук. Мне худо-бедно удается втолковать им четыре слова, на которых теперь и строится весь наш диалог.

«Да», «нет», «я» и «ты». Трогать меня — «нет». «Я» не враг — «да». «Нет», «я» «не» принесла вам благ цивилизации. Я прибыла к вам с голой задницей. Я «не» умею разводить костер, потому что всегда ненавидела походы и царящую в них антисанитарию. Возьмите меня к себе, пожалуйста, «да»? Я сдохну в этом лесу.

«Пожалуйста» они еще не освоили, и я не имею понятия, как объяснить им, что это значит.

Наверное, они думают, что я из какого-то другого племени, но я не могу пролезть в их лохматые головы и убедиться. Они похожи на людей и этого достаточно, чтобы они вызывали у меня куда больше доверия, чем любая хрень, что прячется в джунглях. Они не пытались меня сожрать — и на том спасибо. Еще одно слово, которое лучше забыть за ненадобностью.

Впрочем, кое-что из лексикона своих новых друзей я все-таки почерпнула, да не могу подобрать комбинации символов, чтобы как-то передать. Выйдет полнейшая нелепица. Одно очевидно: эта нелепица не сулит нам ничего хорошего.

Произнося это, дикари таращат глаза и особенно интенсивно машут руками. Они делаются также бледны, как и я, когда еще умирала от лейкемии. Возможно, я и сейчас больна и выгляжу также, но тут нет зеркал, да и я все равно не располагаю временем, чтобы основательно изучить свою декадентскую физиономию. Новых синяков там, где я могу себя видеть, я не заметила, отчего надеюсь, что та гнусная тень выполнила хотя бы часть своего обещания. Я больше не умираю от болезни. Я могу сдохнуть по тысяче других причин.

И странное сочетание звуков, вызывающее у дикарей такой трепет, — пожалуй, главная из них. Каждая ночь превращается в гонку со смертью. И бежим мы вовсе не от зверей, которых я не знаю, но, наверное, могу себе спокойно позволить придумать самостоятельно. Например, мелкая безобидная крыса, которую жрут дикари, будет мышемышь, а опасный хищник, замочивший недавно парочку несчастных, — волкотигр.

Простите, но в словообразовании я никогда не отличалась ни смекалкой, ни чутьем, ни оригинальностью.

Мне не хватает фантазии, чтобы как-то обозначить и тех, кто представляет главную угрозу. Про себя я зову их просто «они».

Они приходят под покровом темноты. Они источают свет. Они ищут нас, боюсь даже себе представить зачем. Еще никому не удавалось от них уйти. Остается только прятаться и дрожать, как трусливые зайчишки, надеясь, что пронесет. Мне кажется, что это — вопрос времени. Вероятно, мой фатализм стал привычкой в прежние времена, когда приговор врачей обозначил четкие рамки в пару месяцев. Я не страшусь конца, а испытываю скорее любопытство.

Но и не нарываюсь.

Просто из меня паршивая выживальщица. Я не служила в армии, не ходила в походы, брезговала спортом, а была ленивым работником интеллектуального труда, зарабатывающим остеохондроз и геморрой, сидя за ноутбуком. У меня не развито стратегическое мышление. Я не умею драться. Поражаюсь, как меня вообще не сожрали в первую ночь.

Мое укрытие — в корнях дерева, высотой с пятиэтажный дом, лишь поначалу кажется идеальным. Шмыгнув сюда, я упустила из виду товарищей по несчастью, отправившихся дальше, к пологим холмам. Я подустала бегать, малодушно планировала вздремнуть в своей «норке» и поискать дикарей уже когда наступит утро. Если, конечно, кто-то из них уцелеет. Сегодня чужаки подобрались очень близко к стоянке. И мне стоило бы тоже убраться подальше. Но я здесь. И я вижу… вижу тех демонов, что ночь за ночью внушали суеверный ужас бедным дикарям.

Мой первый порыв — выскочить из укрытия и, размахивая руками, умолять забрать меня в цивилизацию, но я гашу его в зачатке. Не стоит исключать, что они только кажутся похожими на людей, а под скафандрами (или как это назвать?) прячутся мерзкие твари-пришельцы. Я уже ничему не удивлюсь.

В свете ложной Луны их костюмы переливаются глянцевым серебром, словно рыцарские доспехи. В наплечных и наколенных пластинах действительно есть что-то от средневековых лат. Но я точно не угодила в Америку времен ее колонизации конкистадорами — шлемы чужаков оснащены осветительными приборами, что сейчас разбрасывают вокруг рваные пятна холодного, голубого света.

[2]

Филип Марлоу.

Мне часто снятся чужие сны. Должно быть, падают какие-то щиты, и общее информационное поле просачивается в мой разум, словно вода в брешь старой черепичной крыши. Сейчас я вижу именно ее — красную черепичную кровлю. Старинные дома с эркерами и лепниной. Мостовые, блестящие от дождя. Тяжелый от влаги воздух, приглушающий звон трамвая и ржание лошадей в упряжке. Сквозь туман проступают шпили готических сооружений и печные трубы. Кажется, это где-то на Земле. Я не узнаю этот город. Наверное, я никогда там не был. Или просто не помню его, ведь прошло уже слишком много времени. Страшно называть про себя эту цифру.

Я вижу этот город, задремав в кэбе после долгого перелета. Меня будит легкий электрический импульс, что Акаши заботливо посылает по позвоночнику, чтобы сбросить с меня путы сна. Приоткрыв глаза, я смотрю за тонированное стекло кабины, и вот он — похожий образ уже наяву. Здания из черного камня. Низкое небо, насаженное на башни и флюгеры. Толпа, месящая грязь мостовой.

Филигранно исполненная подделка. Макет в стеклянном шаре со снегом, только без снега.

Температура на этой планете никогда не падает ниже нуля.

Акаши, — зову я, барахтаясь на грани яви и сновидения, — что это было? Воспоминание?

Я думаю, что ваши воспоминания о каком-то городе на Земле наслоились на восприятие Некрополиса, — откликается она. — Кстати, добро пожаловать. Вам следует отложить толкование сновидений на потом и сконцентрироваться на других вещах.

Алгоритм Акаши не ошибается в своих прогнозах, однако никогда не дает точной формулировки. Она считает, что знать будущее в мельчайших деталях пагубно для ума. Она лишь предостерегает. И очень вовремя.

Я замечаю, что водитель отклонился от маршрута, скорее всего, рассчитывая свернуть в темный переулок и проверить меня на прочность. Никаких обид, это чертов Некрополис. Тут свои порядки. Но я не заказывал кровавый Диснейленд, а прибыл сюда ради важного дела.

— Плохая идея, приятель, — говорю я и, отодвинув в сторону край плаща, демонстрирую ему кобуру с бластером. — Меня это не интересует.

— Надо же, — фыркает он. — Ладно-ладно, босс.

Надеюсь, я не нанес ему оскорбления, — думаю я, но быстро решаю, что мне плевать. Меня не касаются проблемы очередного фанатика из культа смерти, повсеместно распространенного в Некрополисе. Он будет нарываться и дальше, пока наконец не найдет свою гибель. Все они находят. А после «перезапуска» проходят этот круг снова и снова. И не важно, кто ты, — жертва или охотник, если повторяешь один и тот же замкнутый цикл.

Кэб мягко приземляется на площадку зловещей махины госпиталя. Наверное, если бы не бесконечно идущий дождь, все выглядело бы не так безрадостно, но Некрополис специально отстроили именно здесь. Туманно, влажно, темно. Идеальное место для города, выполненного в темных тонах вечного декаданса.

В приемной я сталкиваюсь с Офелией, которая, судя по всему, меня и поджидала. Конечно. Акаши.

Интересно, как звучала подсказка, полученная моей старой знакомой?

Временами общение со всезнающим искусственным интеллектом напоминает гадание на картах таро. Какой архетип он подобрал для меня? Спрашивать у самой Офелии как-то неловко.

Слишком… много всего между нами. И еще кое-что, что мигом стряхивает с меня ностальгию и бросает в кипящую ярость.

— Ты с ума сошла! — возмущаюсь я.

— Меня к нему не пускают, — одновременно со мной говорит Офелия. Ее глаза — ясные, как хрусталь — блестят от слез.

Раньше они были зелеными, а не голубыми. Я быстро сканирую и другие изменения в ней, произошедшие с нашей последней встречи, и закипаю все больше. Она перекроила себя до неузнаваемости. Она… уже не она. Офелия, которую я знал, должно быть, сейчас погружена в стазис за тысячи световых лет отсюда. Ее прекрасное холодное тело с кожей, словно светившейся своей белизной на черничного цвета постельном белье. Грустный повод, по которому состоялась наша встреча, вовсе не мешает мне вспоминать эту картину. Ведь это я их познакомил. Но тогда она была куда умнее.

Я разочарован.

На нас таращатся буквально все, пока я оттаскиваю Офелию в сторонку. Ее прицеп семенит за нами — и эти взгляды раздражают меня куда больше, чем всех присутствующих вместе взятых. Две пары небесно-голубых глаз на ангельских детских физиономиях.

— Какого черта ты творишь? — рявкаю я, кое-как сдержавшись, чтобы не надавать Офелии по щекам. — Зачем ты притащила это сюда?

Гнев расцветает на ее лице пунцовыми пятнами.

— Ах, вот как ты теперь заговорил, — шипит она. — Не смей так…

— Дядя Фил, — пищит девчонка, цепляющаяся за ее руку. Меня не трогает ее милый вид и заискивающий взгляд.

— Заткнись, — требую я. — Я тебе не дядя. И не лезь, когда…

— Взрослые разговаривают, — заканчивает за меня Офелия. Она приседает на корточки перед девчонкой, оглаживает ее худенькие плечики и ласково воркует: — Мари, малышка, подожди, нам нужно поговорить.

Девчонка отлипает от Офелии, берет такого же белокурого мальчика за руку и отходит на безопасное расстояние. Мне становится чуточку легче, когда они не мозолят глаза, но я все еще вижу их боковым зрением. Контролировать периметр — привычка, наработанная годами, чтобы не схлопотать удар в спину или похерить цель. Кем бы ни были эти дети, здесь им угрожает смертельная опасность. Офелия — полная дура, раз притащила их сюда.

— Филип, послушай... — вздыхает она. — Я подумала, что это сможет его убедить. Если он увидит их… А если нет, они все равно должны проститься с отцом.

Святые угодники!

Я замахиваюсь для пощечины, но в последний момент прячу руку в карман плаща.

Остынь, — говорю я себе. Это Офелия, а не какая-то наркоманка из трущоб, пусть у нее и закатились шарики за ролики. Трудно не слететь с катушек, когда живешь такую долгую жизнь. Во времена, когда мы были любовниками, она терпеть не могла кукол, и вот, всего каких-то три века спустя, нянчится с ними с удовольствием. Она и сама стала куклой. Но я не обитатель Некрополиса, чтобы предвзято относиться к подобным вещам. Я не осуждаю. Опустим нашу старую интрижку. Офелия — нынешняя избранница моего друга. Я беспокоюсь о ней, даже когда она творит какую-то херню. Особенно, когда она творит какую-то херню.

[3]

Кристина.

В санатории «Черт знает где» время завтрака.

Большое помещение с треугольными окнами, выходящими на лес и далекие пики гор, купается в лучах местного солнца. Свет немного зеленоватый, будто мы находимся под толщей воды на самом дне океана.

И некому объяснить, с чем связано это атмосферное явление. Серебряные чудики не отличаются особой разговорчивостью, а дикари — интеллектом. Нет, они вовсе не такие уж и тупые, просто наука, наверное, как выразился тот стремный тип, для них следующий этап. И после того, как только-только освоил язык захватчиков (они же захватчики? или нет?), рановато прыгать через пару ступеней вверх. Не все сразу. Словом, мы еще не скоро сможем обсудить третий закон Ньютона или генную инженерию. Сомневаюсь, сможем ли вообще. Мне самой вряд ли хватит познаний. Понадобятся еще какие-то ухищрения, чтобы сделать из меня, простой обывательницы, научное светило.

Пока мы едим, Лили, сидящая рядом, случайно пихает меня локтем, да и вилку она держит очень потешно. Видать, расчудесный чип можно оснастить лингвистическими тонкостями, но не столовым этикетом. Я украдкой повторяю за ней, по-прежнему стараясь сойти за дикарку.

О, это не сложно. Я и в «прошлой жизни» не отличалась манерами, достойными светских мероприятий. Откуда им взяться, если ведешь довольно скотское существование? Никто не приглашал меня в высшее общество. Я освоилась с китайскими палочками для еды, чтобы жрать дешевую лапшу, и на том спасибо.

Врачи настаивали на более полезном рационе, но шаткое финансовое положение не способствовало диете из свежих фруктов и овощей.

Зато здесь они есть. Серебряные чудики выращивают их в соседнем корпусе, куда нам вход заказан. Правда выглядят эти овощи странно, будто начинающие агрономы имеют смутное представление о том, каким должен выйти их урожай. Я долго хихикала, в первый раз увидев фиолетовое яблоко, размером с ладонь, и бананы с мягкой и бархатистой, как у персика, кожицей.

Потому я склоняюсь к тому, что наши «воспитатели» вовсе не люди. Им многое известно о нас — в «школе» вдоволь медиа-материалов, фильмов и роликов, однако им самим не помешало бы подкрепить теоретические познания практикой. Да где ее взять? Даже не догадываюсь, где мы находимся и как далеко от Земли. Быть может, это вообще какая-то параллельная вселенная, куда меня с неведомой целью отправила Тень.

Наверное, загадочной твари это показалось поучительным и забавным, если у инфернальных сущностей вообще есть чувство юмора. У меня есть. Только это и позволяет держаться на плаву в безумных обстоятельствах. И желание докопаться до истины.

Хоть дикари и освоились с языком, мне все равно не очень понятно, о чем они болтают между собой. Вот я и перевожу разговор на темы, хоть сколько-то интересные и полезные.

Лили на станции дольше меня.

Я все пытаюсь вытянуть из нее хоть какую-то информацию о хозяевах этого места.

— А ты видела кого-то из них без шлемов? — Я пихаю ее локтем в ответ, и она роняет кусок неопознанного мяса обратно в тарелку.

Она косится сначала на меня, затем на парочку серебряных верзил, топчущихся у входа. Мы не пленники, но нас хорошо охраняют. Зачем? От кого? Дикари вовсе не порываются сбежать — регулярная кормежка и теплая, безопасная кровать куда приятнее шатания по джунглям, рискуя стать обедом волкотигра или другой неведомой хренотени.

Лили основательно подвисает. Я терпеливо жду, гоняя мясо по тарелке и по волокнам силясь определить, что же это такое. Я как-то не заметила у наших поработителей ничего, напоминающего ферму с курицами, поросятами или коровами. Скорее всего, мясо каким-то образом произрастает там же, где и овощи, — в таинственном блоке персонала. В пробирке? Печатается на супер-современном 3D-принтере? Боже, как трудно строить предположения, когда научная фантастика никогда не была моим любимым жанром!

— Эй? — Я щелкаю пальцами перед ее лицом. Ее глаза съезжаются на переносице, фокусируясь на моей руке.

— А, — заторможено откликается она. — Да, извини. Я…

— М?

— У нас не было слова «шлем», — объясняет она после паузы. — Нужно было разобраться, о чем ты.

Я киваю с понимающим видом, хотя меня давно подмывает расспросить кого-то из дикарей, как работает чип. Я уже замечала за Лили и остальными некоторые заминки, если упомянуть что-то, неизвестное им до попадания на станцию. Это очень любопытно!

Когда-то мне нравилось читать книги про устройство нашего «процессора» и всякие нейроштучки. Определенно, у серебряных чуваков крутые технологии. Жаль, что на Земле таких не было. Если бы любой язык или область знания можно было загрузить в голову за секунду, насколько бы проще стала наша жизнь. Я поймала бы донора и сама пересадила себе костный мозг.

Браво, Крис.

— Нет, — наконец отвечает Лили. — Не видела. Они их не снимают.

— И это тебя не пугает? — невинно интересуюсь я. — Ну… они собрали нас тут… а мы не знаем, что там под этими шлемами и доспехами. Вдруг они монстры?

Слово «монстр» она понимает прекрасно. Ее глаза испуганно округляются.

— Да, — признает она, понизив голос. — Я думала об этом. И Дин сказал…

Только не это, — сокрушаюсь я про себя.

Дин все чаще встает между нами, потому стал своего рода проблемой. Моя «подружка» постоянно торчит с ним, и пару раз, вернувшись в комнату не во время, я становилась свидетельницей сцен, которых предпочла бы не видеть. Вуайеризм не входит в число моих фетишей, особенно, если с героями любительского порно потом придется общаться дальше.

Но…

У Лили и Дина, вроде как, любовь, хотя они и из разных племен. Типа, как аватары, что жили в лесу и те, у которых были жабры. Один вид, но куча мелких отличий и нелепых терок между собой.

Лили сцапали недалеко отсюда, ее собратья отличаются блинчикоподобными монголоидными физиономиями и миниатюрным телосложением. Дин с юга — он рослый, совсем смуглый, почти коричневый, и на моей родной планете без труда мог бы сделать актерскую карьеру в «Нетфликс». Я ничего не имею против расового разнообразия в кино и сериалах, он не нравится мне по другой причине.

[4]

Филип Марлоу.

Я не сразу понимаю, что с моим каром что-то не так. Привычка к маневрированию в плотных транспортных потоках Оккам-Прайм давно отточена до автоматизма, что позволяет не отвлекаться от собственных размышлений на дорогу. Сумбур в мыслях у меня еще тот и без последствий межпланетного перелета. В такие моменты я радуюсь, что мы — не люди, и, кроме остаточной боли в висках, прыжки на огромные расстояния толком не сказываются на самочувствии. К мигрени вполне можно приноровиться, не прибегая к воздействиям чипа на нервные окончания. Их мало, но они есть.

Акаши пытается меня предупредить, но я отмахиваюсь от нее, как от навязчивой мухи.

Мощность двигателя падает, — говорит она. — Вы заметили?

Конечно, заметил, — бурчу я про себя и принимаюсь дальше прокручивать в голове разговор с Луизой Ришар, встречу с Офелией и прощание с Сэмом, проверяя, не упустил ли какие-то важные для дела детали. Детали — нет, а вот мощность кара и правда заслуживала моего внимания. Он резко ухает вниз, в бездну сотен этажей Оккам-Прайм, и мне едва удается выровнять его на нормальную высоту, чтобы приземлиться на крыше своего дома.

Приземление не назовешь мягким. Корпус из нано-керамики скребет по покрытию парковки, оставляя черные борозды. Внутри двигателя что-то гудит и щелкает. Кое-как машина тормозит в жалких дюймах от соседнего транспортного средства.

На грохот выбегает комендант дома и грозит мне кулаком.

— Марлоу, мать твою! — орет он, перекрикивая шум умирающего мотора. — Кто только тебе права выдал?

— Закрой рот, тупая болванка, — бормочу я себе под нос. Я окидываю взглядом приборную панель и проверяю бортовой компьютер.

Акаши… — чуть виновато зову я. — Что стряслось?

Она мигом сканирует систему. Вернее, докладывает о том, что, скорее всего, успела заметить раньше, когда я не готов был ее слушать.

Повреждение механического характера, — подсказывает она, и я невольно воспроизвожу фразу в голове с обиженной интонацией. — Неисправен шланг топливного насоса. Тормозная…

Достаточно, — обрываю я.

Я вываливаюсь наружу. Воздух сухой, жаркий и пахнет жженой пластмассой, как и всегда в Оккам-Прайм, где слишком много машин и другой техники, выделяющих в атмосферу тепло. Это намного приятнее болотных испарений заплесневевшего сырого Некрополиса.

Нижняя крышка корпуса поцарапана. Открыв ее, я вижу перекушенные провода и протечку того самого топливного шланга. Комендант, приблизившись, выглядывает из-за моего плеча с видом настоящего знатока. Он успел позабыть о своем недовольстве.

— А, — снисходительно роняет он, почесывая гладкий подбородок. — И где парковались?

— Возле космопорта, — хмуро откликаюсь я.

— Странно, — заключает андроид. — Ну… мало ли, опять шарились в каких-то трущобах, босс. Там, понятное дело, всякое хулиганье. С каких пор они шустрят в приличных местах?

— Не знаю, — отмахиваюсь я.

По правде — знаю. Знаю, что он ошибается в своих предположениях, но не вижу смысла делиться своей догадкой. Догадка паршивая, а бедняге ни к чему забивать свою оперативную память проблемами, которые его все равно не касаются.

Кто-то специально испортил мой кар. Кто-то, осведомленный о моей встрече с Луизой Ришар и знающий, что я загляну домой, прежде чем отправиться на новую миссию. Опасную миссию, если она началась с попытки покушения. Тянет ли это на покушение? Возможно, недоброжелатели не были осведомлены, что мое сознание не отцифровано, и намеревались ограничиться предупреждением. Или…

Прекрати, — осаживаю себя я и обращаюсь к Ашаки:

Я параноик, да?

Она не отвечает, видимо, оскорбившись на неуважительное отношение. Она же сразу поняла, что мне угрожает опасность, а я малодушно проигнорировал непрозрачный намек на неисправность транспортного средства. Сам виноват.

В лифте я на всякий случай снимаю бластер с предохранителя, но в квартире никого нет.

Можно было бы заподозрить присутствие посторонних по царящему здесь бардаку, но он образовался задолго до гипотетического обыска. Как правило, у меня нет ни времени, ни сил, чтобы держать свое — жилище? — место обитания в чистоте. Я и заглядываю сюда не так чтобы часто. Получив известие о произошедшем с Сэмом, я сорвался в Некрополис, не соизволив выбросить даже использованный контейнер от смеси.

В морозильной камере находится еще один, но он тоже пуст. Я швыряю их вместе с предыдущим в шахту ресайклера, толком не проверив, правильно ли выставлена категория сырья для переработки, и, опершись о столешницу кухонного островка, смотрю в окно.

Если бы я был человеком, то, вероятно, после неприятности с каром меня захлестывали бы волны адреналина. Но я просто смотрю, прокручивая в голове мгновение свободного полета, когда управление машиной было потеряно. Скучно до тошноты. Вероятно, поэтому другие наследники и ищут способы пробудить в себе хоть какие-то ощущения и сильные чувства, временами впадая в своем стремлении в крайности.

Иные заходят так далеко, что границы стираются. Воздвигаются новые, разделившие наш вид на блаженно-счастливых обитателей Гелиотрона, кровожадных культистов Некрополиса и… всех остальных, обосновавшихся здесь, в Оккам-Прайм. Недаром, ни в одном из других поселений не нашли такого распространения пресловутые синтетические наркотики.

Но оно и хорошо. Я сидел бы без работы. Точнее, наверное, опять добровольно отправился бы в спячку на сотню-другую лет. А пока мне даже в «отставке» от официальной службы есть чем заняться. Например, ловить крысу для загадочной Луизы Ришар.

Проверив планшет, я вижу, что ее подручные уже успели скинуть мне огромный объем информации, необходимый для дела, но, открыв первую же папку, я понимаю, что от голода уже мутятся мысли. Для начала не помешало бы закинуться смесью, а потом уже вникать в профили каждого, кто задействован в эксперименте конвента.

[5]

Кристина.

Я мысленно составляю благодарственное письмо, обращенное к Тени, что отправила меня сюда. Я больше не умираю. На этой планете приятный климат, на станции хорошо кормят, хоть и чудаковатыми овощами, а также обеспечивают всем необходимым. Не нужно ломать голову, как заработать денег, чтобы отладить свой быт. И в придачу — серебряные чудики, наследники, как там их — скрывают под скафандрами и шлемами массу интересного.

Словом, мне нравится то, что я вижу.

На мой притязательный вкус «сталкер» оказывается весьма симпатичным. Если его собратья такие же красавчики, то мне повезло. Впрочем, я тут же отвешиваю себе воображаемый подзатыльник. Чипы, вживленные нам, позволяют понимать язык. На что еще они способны? Вдруг заодно они воздействуют и на зрительные нервы, подменяя картинку? И передо мной вовсе не роскошный брюнет с очумительными глазами цвета капучино, а какая-то склизкая тварь?

Пожертвовав трофеем в виде шлема, я тянусь к его лицу, чтобы проверить свое пугающее предположение. Конечно, ему это не нравится, и он шлепает меня по пальцам.

Он и до того смотрел на меня так, будто я призналась, что разбила его любимую тачку. Нет, не так. Переехала насмерть на его любимой тачке его любимую собаку.

Мои кисти снова в захвате. И за такую вопиющую наглость он точно сломает мне запястья. Я не сильно-то беспокоюсь об этом. От созерцания обитателя серебряных доспехов воочию на меня накатывает нездоровое веселье. А я, между прочим, восседаю у него на груди, обнаженная выше пояса.

— Какого? — беспомощно возмущается «сталкер». Голос у него тоже приятный.

Ставлю класс. Запакуйте!

— Ты человек! — восклицаю я, позабыв о прежней стратегии поведения, когда я пыталась выдавать себя за дикарку. Запоздало я утешаю себя тем, что в этой реплике нет ничего подсудного. Дикарям же объяснили, к какому виду они относятся? Должны же были объяснить.

— Гм, — многозначительно тянет он.

— Но почему вы прячетесь от нас? — тараторю я. — Почему не снимаете свою экипировку?

— Это действительно то, что тебе нужно узнать именно сейчас? — осуждает меня «сталкер». — Эта тварь может вернуться в любой момент.

И он совершенно прав, — спохватываюсь я. Еще не хватало на этой позитивной ноте стать обедом голодного волкотигра.

Он выпускает мои руки, я отворачиваюсь и стыдливо прикрываю ими сиськи, припомнив, что прежде не имела привычки разгуливать топлес. Одно дело светить ими перед непонятным созданием в маске, другое — перед вполне себе человеческим мужиком.

— Чего ты вообще добивалась? — любопытствует он.

Я кошусь на него через плечо — темные брови нахмурены, кофейные глаза смотрят строго, как на разыгравшегося ребенка. Моя выходка — еще то ребячество, но что поделать. Отчаянные времена требуют отчаянных мер. Узнать, кто наши захватчики дорогого стоит. Я не жалею о пробежке по лесу и нелепом стриптизе. Кстати, об этом — взгляд «сталкера» прикован к моему лицу, не ниже. Плевать он хотел на мои прелести.

Вот это уже по-настоящему обидно. Всегда, почувствовав себя уязвленной, я превращаюсь в кровожадную фурию. Я испытываю острое желание закончить начатое тигроволком и прикончить гада голыми руками. Я бы обязательно это сделала, не будь руки заняты.

— Вы, наверное, считаете нас отсталыми, — сердито говорю я, — но мы заслуживаем знать правду! Кто вы такие, что вам от нас нужно, зачем вы собираете нас на станции…

— Мы не считаем вас отсталыми, — заверяет меня «сталкер». — Вы просто находитесь на другом этапе развития. И на правах тех, кто все их уже прошел, мы обязаны проконтролировать вашу эволюцию.

— А мы об этом просили? — возмущаюсь я, резко преисполнившись сочувствия к дикарям. — Чтобы кто-то насаждал нам свою долбаную эволюцию?! Откуда вы взялись? Прилетели с Земли?

Я испуганно закрываю рот руками, и мои бедные соски беззащитно торчат, лишившись последнего прикрытия. Какая разница? Я только что сказала то, чего нельзя было говорить. В этот раз я точно попалась. Его черты хищно заостряются.

— Повтори, — приказывает он.

— Я… вычитала это в книжке! — нахожусь я. Звучит жалко. Я готова расплакаться от злости на себя. — Про Землю… что люди живут там.

— Люди уже давно там не живут, — заявляет «сталкер», — но ты не можешь этого знать. И все же… с тобой что-то не так. Ты отличаешься от остальных.

— Мое племя…

В следующий момент он впечатывает меня физиономией в землю. Травинки щекочут обнаженную грудь, а холодные пальцы шарят по моему загривку, подбираясь к чипу. Я извиваюсь в его руках, но он давит мне локтем на спину, не позволяя выпутаться. Из последних сил я выворачиваю шею и кусаю негодяя за ладонь через перчатку. Он чертыхается и машет рукой в воздухе. Спасибо, что не лупит меня по лицу за очередную странную выходку.

— Да угомонись ты, — требует он.

— Отпусти меня, ублюдок! — выдвигаю я ответное требование. Он и правда перестает меня удерживать, но делает это зря. Я бросаюсь на него с кулаками, сама толком не понимая, чего этим добьюсь. Наши силы едва ли сопоставимы. В результате глупой, неравной схватки я снова обездвижена.

Мой пыл стихает, а щиты падают. Я чувствую себя несчастной и уставшей.

— Ладно-ладно, ты выиграл, — плаксиво признаю я. — Моего племени не существует. Я его придумала. Я не дикарка, я не одна из них. Меня зовут Кристина Андерсон, мне двадцать семь лет, я попала сюда с Земли. Заснула в две тысячи двадцать пятом, а очнулась уже здесь. Я не понимаю, как это вышло. Не знаю, какой сейчас год, где мы находимся, а вы — с вашими технологиями и идиотскими скафандрами — делаете мое положение только хуже. Нет бы хоть что-то объяснили. Я понимала вашу речь и без чипа, потому что вы говорите на том же языке, на котором говорили на Земле. Я умею читать… я…

«Сталкер» выглядит сбитым с толку. Он изумленно приоткрывает рот и смотрит на меня уже не как на преступницу, а как на полную дуру.

[6]

Филип Марлоу.

Я остро нуждаюсь в стороннем мнении, потому приходится пораскинуть мозгами, к кому обратиться за советом.

Неловко признать, но без всезнающей Акаши под рукой (вернее, в моей голове) я чувствую себя беспомощным, как слепой котенок. И хоть кошки сгинули вместе с людьми, словесный оборот укоренился в речи наследников и наиболее точно передает патовость ситуации.

Да, было непросто привыкнуть к болванке, и основной трудностью стало вовсе не совладать с координацией движений чужого тела. Само тело было проблемой: оснащенное самыми передовыми технологиями, чтобы максимально приблизить его к человеческому.

Как мне объяснили после прибытия, в миссию не стали отправлять примитивных андроидов, чтобы, в случае «рассекречивания», не посеять панику среди аборигенов. Мы должны быть похожи на них максимальным количеством параметров, даже скрываясь за своей защитной экипировкой.

Эти самые параметры доставляют мне массу беспокойств — я впервые задумываюсь, как живут наши собратья на Гелиотроне, а ведь они тратят на «прокачку» своих тушек целые состояния. Каждая новая симулированная функция человеческого тела стоит огромных средств. Невероятно, что кто-то готов отвалить кучу денег за такие несовершенства как румянец, потоотделение, рост волосяных покровов, морщины или, например, отдышку при физических нагрузках. И многие другие вещи, о которых я предпочитаю не думать, порадовавшись, что их за ненадобностью не включили в «прошивки» наших «аватаров» на исследовательской станции.

Хуже всего, конечно, чувствовать пустоту и тишину там, где прежде мое сознание мягко соприкасалось с премудрым, всевидящим оком Акаши. Она дарила ощущение спокойствия и стабильности среди любого хаоса. Она направляла меня, предупреждала, когда в том была необходимость, и, хоть и не давая прямых ответов, но извилистыми формулировками подтолкнула бы к пониманию иных непостижимых вещей.

Потому вместо нее я иду к Конраду Чену, занимающему здесь должность специалиста по внедренному интеллекту. Кроме доктора Браун, он единственная кандидатура, пригодная, чтобы хоть немного пролить свет на кое-какие загадки.

По правде, я просто не хочу лишний раз общаться с доктором Всезнайкой, а она слишком занята для приватных разговоров.

Конрад, пожалуй, единственный из команды, кто не взаимодействует с аборигенами напрямую. Вся его работа сосредоточена в тесном кабинете на задворках рабочего блока. Он не носит шлем, ведь никуда не выходит, и без него выглядит так, как мог выглядеть какой-нибудь доморощенный хакер на нижних ярусах Оккам-Прайм. Хотя все наши тушки приведены к некому единообразию, Конрад все равно щупловат и слишком бледен даже для представителя нашего вида. Нездорово-бледный, а не бледный, потому что мертвый. По какой-то причине он предпочел сохранить в своем нынешнем облике такие упаднические черты, как синяки под глазами и следы усталости на лице.

У меня нет причин ему доверять, но интуиция подсказывает, что он точно не годится на роль крысы. Он из тех чудаков, что настолько погружены в свою деятельность, что им абсолютно плевать на финансовую составляющую вопроса. Да и вряд ли имеет такой же уровень допуска, как та же доктор Зануда.

В качестве дружественного жеста я снимаю шлем, но Конрад не замечает, не отрывая бесцветных глаз от прозрачного экрана перед ним.

— Новенький, — бросает он через плечо.

— У меня вообще-то есть имя, — хмуро замечаю я.

— А еще какой-то вопрос, — проницательно откликается Конрад. — Сразу напомню, что я не Акаши. А то многие, знаешь ли, по привычке прутся ко мне, будто я ИИ или психологический консультант.

— В точку, — признаю я, — но это, пожалуй, технический вопрос. Так что, будь добр, удели мне немного своего бесценного времени.

Конрад резко поворачивается на стуле, и по его кривой улыбке я понимаю, что шутку про время он все-таки оценил.

— Как тушка? — светским тоном интересуется он. — Пообвыкся? Как же она меня бесила сначала, особенно это… — Он открывает рот и демонстративно втягивает воздух в легкие с громким свистящим звуком. — Утомительно.

— Да, это раздражает, — соглашаюсь я, — но мы же не умрем, если перестанем дышать?

Он давит сдержанный смешок, будто я сморозил несусветную чушь.

— Конечно, нет, — говорит Конрад. — Это, как и многое другое, ради наших горячо обожаемых homo simies, а то не дай Эйнштейн преисполнятся суеверного ужаса перед нами и пойдут на страшных монстров с дубинками.

О, нет, он из этих, — подмечаю я. Я наивно полагал, что Чен — безобидный задрот, а не шизик из секты наследников, превративших науку в религию. Значит, до станции он не обретался в трущобах Оккам-Прайм, создавая дурацкие вирусы и симуляции для любителей острых ощущений, а торчал в какой-нибудь модной лаборатории на Гелиотроне, разрабатывая ПО, что наделит интеллектом бестолковых кукол Офелии.

С другой стороны, это слегка упрощает мне задачу. Задроты скрытные, а наукоебы обожают молоть языком. Что же… доктор Всезнайка номер два, жги.

— Меня интересуют кое-какие особенности наших тушек, — перехожу к делу я. — И как они влияют на сознание…

— М?

— Как бы это сказать? — Я на мгновение теряюсь. — Могут ли у нас возникать ощущения, что какое-то событие уже было, хотя его не было.

От одного упоминания это происходит снова, как тогда, в «школе», когда я впервые увидел дикарку, отличную от остальных светлой кожей. Я будто заранее знал, что книга в ее руках — «Фауст» Гете, еще до того, как она уронила ее на пол, явив мне обложку. Я явственно услышал ее голос в своей голове, прежде чем она сказала хоть слово:

«Я вызван мощным голосом твоим: К моей ты сфере льнул, ее ты порожденье».

По спине опять пробегают мурашки, и я неуютно ежусь от непривычного чувства, словно мне под форму забрались местные насекомые. Отходняки от стимуляторов и то были приятнее. А ведь кто-то еще платит за это кучу денег и влезает в долги!

[7]

Кристина.

И что только помешало мне той роковой ночью наложить на себя руки? Трусость? Глупая надежда, что все еще образуется само собой?

Типа… болезнь исчезнет, или, быть может, ко мне явится некая инфернальная сущность, чтобы обозначить стоимость дурной крови на едином мистическом рынке?

Я жалею, что не осмелилась вскрыть себе вены.

Тень могла бы сколько угодно хлебать прямо из ванны мою треклятую кровь, приправленную томатным соком, водкой и глиттером, но гастрономические опыты монстра уже меня не касались бы. Я была бы мертва, а значит, избавлена от стыда, раскаяния и ужаса, что испытываю сейчас.

Это гребаный ад, — думаю я, неистово надраивая кожу в душевой.

К несчастью, мне уже не исправить ни одну из допущенных оплошностей — здесь нет ни бритвы, чтобы осуществить задуманное, ни ванны, чтобы в ней утопиться. Возможно, стоит поразмыслить об альтернативных способах самоубийства? Или…

Стоп.

Ладно. Теплая вода, хлещущая в лицо, немного остужает сумбурное месиво чувств. Мне просто нужно набраться терпения. Дин обещал, что организует побег, останется только как-то донести до него, что нужно всенепременно взять с собой Лили, беременную, на минуточку, его ребенком. По крайней мере, я не замечала, чтобы она путалась с другими дикарями, так что главный кандидат на роль будущего папаши — мой темнокожий товарищ по заговору.

И все. Мы смоемся со станции втроем, затихаримся в джунглях или примкнем к «продвинутому» племени Дина, а побывка на станции, как и общение с ее обитателями, останутся в прошлом. И пусть делают, что хотят.

С этими обнадеживающими мыслями я наспех привожу себя в порядок и отправляюсь искать Дина. Начнем с пункта — поставить его в известность о Лили. А дальше… Однако в первую очередь я наталкиваюсь именно на нее. И, судя по не самому дружелюбному взгляду, я разжалована из титула «подруженьки» и доверительного лица до стервы-разлучницы. Я виновато опускаю глаза и окончательно тушуюсь, когда Лили не позволяет взять себя за руку. Она даже отсаживается от меня подальше, но я не сдаюсь. Убедившись, что больше никто из посетителей «школы» нас не услышит, я склоняюсь к ней и начинаю:

— Нам нужно поговорить.

— Нет, — возражает она, воинственно сверкнув глазами. — Отстань от меня.

— Почему? Потому что ты думаешь, что я сплю с твоим парнем?

Слово «парень» ненадолго ставит ее в тупик.

— С Дином, — уточняю я. — Это не так.

Я чуть не пускаюсь в многословную отповедь о том, что вовсе не претендую на его внимание, потому что предпочитаю крутить шашни кое с кем другим. Но я не собираюсь ставить Лили в известность о своих эротических приключениях. Как метко заметил Фил — связь с мутным серебряным чудиком «окончательно похерит мой социальный рейтинг». Не просто белая ворона и чудачка, а еще и… предательница? Извращенка. Дикарям неведомо, что они люди. А они люди?

По крайней мере, выглядят наши поработители и устроены подобно нам. Опустим их странные заморочки и проблемы с эмпатией. Прошла тысяча лет. Неудивительно, что человеческие души окончательно прогнили, а мораль разложилась.

— Лили, мы просто обсуждаем, как бы нам смыться отсюда, — шепотом делюсь я. — И ты должна пойти с нами. Дин знает, что ты ждешь ребенка?

Она медленно качает головой и выглядит уже не сердитой, а скорее напряженной.

— Тебе нужно ему рассказать, — говорю я. — Он…

— Нет, — перебивает Лили. — Не нужно. Я не хочу к ним.

— Ну… мы как-нибудь разберемся с его женой, — обещаю я и веду пальцем по шее. — Хочешь, я скину ее со скалы? Обставлю как несчастный случай.

Лили выдает что-то неразборчивое на своем родном языке. Надо думать, не очень цензурное. Ей совсем не нравится мое щедрое предложение, как и то, что ради нее я готова пойти на убийство. А мои земные подруги бы оценили! Мы частенько обсуждали под бокальчик вина, как завезли бы «ту стерву» в лес, бросив там на корм диким зверям. Не волкотиграм, конечно, но кому-нибудь другому, кто не прочь полакомиться мясом крашенной сучки. Разумеется, в шутку.

— Я не хочу к ним, — повторяет Лили. — Я не пойду с вами. Мне лучше остаться здесь.

— Но почему? — растерянно говорю я. — Лили… это…

— Они другие, — заявляет она.

— Они? — недоумеваю я и киваю на серебряного чувака, ненавязчиво топчущегося у двери. К счастью, это не Фил. Есть слабая надежда, что после кровавой феерии, так некстати устроенной моей долбанной маткой, он все-таки выполнит просьбу держаться от меня подальше. Должны же и у него быть хоть какие-то тормоза?

Я трусливо убегала с места «преступления», а он так и остался сидеть на траве, уставившись перед собой отсутствующим взглядом. Быть может, он и сейчас там — блюет в кустах, избавляясь от послевкусия менструального оргазма.

Ох, боже. До чего я докатилась?

И зачем вспомнила об этом? Мне снова становится дьявольски стыдно. Ладно, я списала на действие феромонов свое непристойное поведение и связь с подозрительным чуваком, которого, важно отметить, видела впервые в жизни, но секс во время месячных, — определенно, перебор. Видимо, само мое тело решило, что пора завязывать со странными экспериментами и обратило один из них в момент позора.

— Племя Дина, — тем временем отмирает Лили. — Они другие.

Она не берется объяснить и торопливо уходит, а дальше делает то, что стоило бы делать любому здравомыслящему существу, — усиленно меня игнорирует и держится подальше. Лили даже каким-то образом договаривается о смене соседки.

Я остаюсь одна в комнате — наедине со своими сожалениями и отвращением к себе.

Спасибо, подружка.

***

Дальше дни тянутся мучительно долго, и я начинаю подозревать, что на этой планете сутки состоят куда из большего количества часов, нежели на Земле. Лили от меня бегает. Дин гасится, отмахиваясь, как от назойливого насекомого. Время еще не пришло. Ему нужно что-то проверить. И не поймешь — то ли он просто раздумал брать меня с собой, то ли дело в мистическом чутье аборигенов. У меня вот никакого чутья нет. Я не верю во всякие вуду-шмуду. Я злюсь, грущу и страдаю.

[8]

Филип Марлоу.

На мгновение реальность расщепляется, и два образа наслаиваются друг на друга. Стерильный воздух комнаты смешивается с густым влажным паром, исходящим от ванны, наполненной темно-красной жидкостью. Поверхность сияет, отражая тусклый свечной свет. Глаза девушки в отражении кажутся черными в полумраке. Они устремлены на меня. Ее губы произносят:

Увы, твой вид невыносим.

Видение оседает болотной ряской на дне озера, и окружающему миру возвращаются прежние чистота и прозрачность. Я стою, пытаясь окончательно стряхнуть последствия морока, а дикарке, кажется, надоедает ждать, пока я изволю объяснить, почему я здесь. Я и сам не знаю, но это показалось мне правильным.

Знаю.

Черты девчонки расслабляются, тревога сменяется равнодушием. Она делает пару шагов назад и изможденно опускается на свою койку. Вторая кровать пуста. Та узкоглазая особь, видимо, не выдержала соседства с полоумной. Или они не поделили мальчишку-мулата. Собственно… Он – главная причина, почему я пришел. Я своими глазами видел его бегство.

Не так: я дал ему уйти, поддавшись охватившему меня странному порыву. Я до сих пор пытаюсь понять, что это было, но, по всем признакам, похоже на ревность.

Ревность – не свойственна нашему виду. Я спокойно воспринял, что Офелия выбрала себе в спутники моего друга, и желал им исключительно счастья. Но тогда я не разгуливал в чужом теле с его причудами, да и не страдал от галлюцинаций наяву.

— Так что тебе нужно? Ты убьешь меня? – торопит девчонка, очевидно, утомившаяся играть в гляделки. Она спрашивает это без страха, а с поразительным смирением. Она не боится. От ее одежды и тела исходит слабый запах, но это застаревший пот. Она боялась раньше, до моего прихода. Сейчас ей будто бы все равно.

— С чего это? – теряюсь я. Я аккуратно сокращаю расстояние, и, рассудив, что так буду меньше давить своим присутствием, сажусь не рядом, а напротив, невольно копируя позу дикарки. Мы словно шахматные фигуры на разных сторонах доски, еще не вступившие в открытую конфронтацию, пока игроки оценивают своих соперников. Разговор предстоит долгий. Мне надоело плутать в темноте и я хочу получить ответы. Я думаю, что и она бы не отказалась прояснить кое-какие вещи.

И, конечно…

— Ну, ты же сказал, что вы вампиры, — чуть раздраженно напоминает дикарка, — а значит, вы нас съедите. Или… как это правильнее назвать? Высосете кровь?

— Но ты мне не поверила, — откликаюсь я.

— Я видела кое-что, что заставило меня передумать, — заявляет она, и, минуту поторговавшись с собой, выдает, — к черту! Я нашла труп того парня. Что вы с ним сделали!? Он похож на использованный гондон! Шкурка… но, ладно, понятно с кровью. Но где органы и всякие внутренности? Вы их съели? Так будет с каждым из нас?

Я теряюсь и рефлекторно тянусь к загривку, но пузырек под кожей не позволит мне связаться с Акаши и спросить ее совета. О чем говорит эта полоумная? Какой труп, какие, к чертям собачьим, отсутствующие органы?

— Эй-эй, притормози, — прошу я, — я без понятия, о чем ты. Ваш вид слишком ценен, вы неприкосновенны.

— Ага-ага, — фыркает девчонка, — я тебе покажу…

Она вскакивает с места. Жилка на ее шее пульсирует, и кровь, разгоняясь, заводит свою завораживающую песнь. Теперь дикарка испугана, хотя это, пожалуй, не самое подходящее слово. Она в панике. Она сжимает и разжимает кулаки, шумно дышит, и смотрит на меня так, будто я сообщил ей, что собираюсь выдрать ее сердце голыми руками. Это заманчиво. Но, отделенное от всей системы организма, оно перестанет гнать кровь по телу и превратиться в бессмысленный комок мышц.

Судя по всему, она серьезно настроена отвести меня к своей находке. Но нет – мы не будем ночью слоняться по станции, тем более вместе. Все это никак не вписывается в мой план – не отсвечивать, а наблюдать и собирать информацию. Наследники, а заодно и крыса, сразу же всполошатся.

Дикарка делает рывок в направлении двери, но я перехватываю ее по пути и усаживаю обратно на койку. Ее трясет в моих руках, и хоть ее глаза становятся остекленевшими от влаги, она не плачет. Просто сидит, напряженная и зажавшаяся, как натянутая тетива.

— Ты можешь мне не верить, — как могу мягко, говорю я, — но все сотрудники станции – андроиды, роботы. Ты понимаешь, что такое «робот»? Это нужно для вашей безопасности. Наши настоящие тела находятся далеко отсюда. Да и мы давно питаемся смесью, а не…

— Расскажи мне об этом, — вдруг просит она, и чуть поворачивает голову, так что ее взлохмаченные волосы щекочут мне щеку, — про ваш мир. Зачем мы вам, если вы не хотите нас убить. Что такое эта «смесь». Я хочу знать все.

Почему-то я не могу отказать ее просьбе. Еще в прошлый раз нечто необъяснимое подтолкнуло меня к тому, чтобы поведать этой девице кучу всего, что нельзя знать никому из людей. Но мне казалось, что в благодарность и она откроет мне завесу тайны – почему у меня создалось впечатление, что мы встречались. Как она связана с видениями, что стали одолевать меня на этой планете.

— Хорошо, — сдаюсь я.

Дикарка выворачивается из моего захвата, и, растянувшись на кровати, укладывает голову мне на колено. Ее длинные каштановые волосы разметываются повсюду и свисают с края койки. Как и кожа, они куда светлее оттенком, чем у остальных. Ее ключицы, обнаженные сбившейся на бок горловиной пижамы, покрыты веснушками, а под золотистой кожей змеятся голубоватые вены. Непостижимо, как природа сотворила ее настолько отличной от своих собратьев.

Быть может, на севере планеты действительно есть еще одно бледнолицее племя? Но я слышал разговоры доктора Всезнайки и ее подопечных, совершавших туда бесполезные вылазки. Кроме отвесных скал там ничего и никого нет. Но я скорее поверю, что аборигены живут в пещерах и норах, чем в то, что эта девчонка каким-то образом попала сюда с Земли.

Для этого ей нужно было не только преодолеть колоссальное расстояние, но и прыгнуть на тысячу лет вперед. Земля опустела.

[9]

Кристина.

Стоит мне только порадоваться, что жизнь налаживается, судьба обязательно отвешивает мне новую оплеуху. Вероятно, я проклята. Быть может, наступила на ногу в метрополитене какой-то цыганке. Или это сделала моя мать — ее тоже не назвать особо удачливой. Или, или. Итог неизменен: я карабкаюсь в вентиляцию, рассчитывая переждать бурю там. Я надеюсь, что наследники разберутся, что происходит и все будет как раньше.

С каких пор я прониклась к ним симпатией, забив на свои подозрения в их адрес во всяческих злодеяниях? Пожалуй, с тех самых, как один из них стал моим парнем. Ну, я так величаю это про себя. Наша связь ближе всего к моим представлениям об отношениях, и точно ближе, чем все, что было между мной и любым другим земным мужиком.

Мы с Филом проводим вместе рекордное количество времени (разумеется, тайком), разговариваем, шутим и делим постель. Это уже больше, чем ничего. Конечно, не может быть и речи о совместных походах в ресторан, на глупые романтические комедии или приобретении общей тачки в кредит, но я как-то не замечала на этой планете ни общепита, ни кинотеатра, ни автосалона. Довольствуемся тем, что есть. И, что важно, Фил завязал со своей полиаморной херней и мне даже не пришлось скандалить с ним на эту тему.

(Парень, с которым не нужно скандалить — по умолчанию, лучший).

Фил сам заговаривает об этом одной ночью после очередного страстного соития. Он все еще во мне, сцеловывает бисеринки пота с груди, а я перебираю его волосы, завистливо думая, что и сама хотела бы быть андроидом, чтобы моя прическа выглядела также безупречно даже после продолжительного секс-марафона.

— Если что, я не делаю это ни с кем, кроме тебя, — сообщает он со своей обескураживающей прямолинейностью. Я более-менее к ней привыкла, но в такие моменты, как этот, все же смущаюсь. Это, можно сказать, почти признание — не в любви до гроба, но в верности. Наследники не верят в любовь до гроба, потому что уже давно мертвы. Их бесконечное полуживое существование не подразумевает выбора постоянного партнера. Это можно понять — уже через сто лет захочется отгрызть башку своей наскучившей пассии. Ну, как мне это объяснял Фил. А мне нравится слушать о их чудаковатом мире, пусть мой «парень», возможно, и все это выдумал.

Я не исключаю этот вариант до конца.

— Эм… — растерянно говорю я, — почему?

— Зачем мне кто-то еще? — откликается он.

— Да я почем знаю, — фыркаю я, — если ты забыл, наше «общение» и началось с твоих разглагольствований про пользу секса без обязательств.

— Верно, — соглашается Фил, — но пока ты жива, мне не хочется терять время.

Я нервно смеюсь и провожу рукой по лицу. А это мы еще не затрагивали тему моей лейкемии Шредингера – она толи еще есть, толи прошла по воле того же волшебства, что перенесло меня на тысячу лет вперед. Да, метко подмечено — «пока я жива». Учитывая мое феноменальное везение — вероятно, я найду свою гибель как-то иначе и куда быстрее. В любом случае, я благодарна за эти откровения Фила, обозначающие за мной некую ценность. Неслабую такую ценность. Если я правильно поняла, он намерен тусить со мной, пока я не преставлюсь. Ну, как минимум, трахаться.

— То есть ты не рассматриваешь вариант сделать меня вампиршей? — вырывается у меня.

— Нет, — быстро говорит он, — категорически нет.

— Боишься, что я тебе наскучу?

— Боюсь, что тебе не понравится та уродливая пародия на жизнь, что мы ведем, — помрачнев, делится Фил.

Я предчувствую, что это повлечет за собой долгий спор, что может похерить наше только-только зародившееся взаимопонимание, и спешу замять эту опасную тему. Увы, занимаясь любовью после, чтобы таким образом закрепить наш, хвала богам, теперь официально моногамный союз, я не могу выкинуть это из головы.

Я думаю об этом сейчас, когда мне угрожает вполне себе реальная угроза откинуться в непонятной заварушке.

Фил же мог как-то притащить сюда свое настоящее тело и «обратить» меня, как там это у них называется? Или… отцифровать мое сознание, чтобы я продолжила существовать в презренной ему «тушке болванчика»? Уверена, я смогла бы примириться с некоторыми особенностями такого бытия. Иные кажутся мне весьма удобными и скорее тянут на плюсы, нежели на минусы. Не нужно есть, по тысячу раз за день бегать в туалет, спать, мучиться от менструальных болей, несварения желудка или мигрени. Твои волосы, фигура и кожа всегда безупречны, и, кстати, чудесно благоухают чистотой и после физических нагрузок. Тебе не страшны сердечный приступ или рак, да и смерть в целом. Тебе просто напечатают новую шкурку и гуляй себе дальше.

А мое несчастное, взмокшее от духоты в вентиляции, задушенное адреналином, «оригинальное» тело слишком уязвимо. И временное убежище не способно защитить его от ада, воцарившегося на станции.

Громкий звук сверху заставляет меня напрячься — но пока я больше сконцентрирована на криках и шуме внизу. Зря. Что-то скребется по металлу, как будто кто-то вскрывает крышу огромным консервным ножом. У меня нет и малейшей догадки, что это может быть, но в одном я уверена точно: ничего хорошего. Я торопливо улепетываю по шахте дальше от звука, но он раздается снова, уже в другом месте. Небо резко распахивается надо мной, слепя яркостью солнечного света. Не разбираясь, как это вышло, я толкаю первый же люк и вываливаюсь на пол «школы».

Здесь тихо и никого нет. Долго переводить дух мне не приходится. Приблизившись, к окну, я вижу картину, от которой мое сердце ухает в пятки: странных тварей, кружащихся над соседним корпусом станции, и уже знакомых мне тигроволков. Монстры снуют среди мечущихся в панике аборигенов, вырывая из толпы фигуры, затянутые в серебро. Наследники, судя по всему, не самые лучшие бойцы – кто-то из них пытается отстреливаться, но быстро проигрывает огромным, голодным существам. Фил упоминал, что они — ученые-пацифисты, а не солдаты, и теперь я вижу наглядную демонстрацию беспомощности гуманных вампиров перед агрессией дикарей, сплотившихся с местной фауной.

[10]

Влад.

Он стоит под дождем, словно не замечая струи воды, стекающие по волосам и лицу. Воротник плаща поднят и деформировался от влаги.

Не поймешь — толи Хэмфри Богарт в одной из своих лучших нуарных ролей, толи все-таки Рик Декард в представлении Ридли Скотта. Ему бы точно не помешала шляпа, чтобы хоть немного укрыться от ливня, но это его не заботит.

Его взгляд жадно пожирает силуэты зданий перед ним, и, кажется, больше нет ничего – только он, дождь и город. Все детали размыты, как на потекшем акварельном рисунке, но я могу дорисовать их и за него. Туман, пришедший с берегов Эльбы. Барочные излишества Цвингера. Звон трамваев и колоколов. Фрауэнкирхе еще тянет к небесам свои волнообразные шпили. Сейчас тысяча девятисотый. Он еще не разрушен.

— Что? — человек в плаще чувствует мое присутствие, но не может меня увидеть.

— Дрезден, — говорю я, — каким он был до…

До… я теряюсь. Акаши просит дать ей более-точную инструкцию, чтобы сориентироваться в картинах моей ностальгии. Моей, не его. Он никогда не наблюдал Дрезден ни в начале двадцатого века, ни после трагедии, почти полностью стершей город с лица Земли, ни тогда, когда вся Земля стала выглядеть примерно как он в тот день – шестнадцатого февраля сорок пятого.

До чего, Господин?

После, — откликаюсь я, — покажи его сейчас.

Дождь прибивает к земле кружащийся пепел. Великолепие архитектуры обращается мрачным нагромождением руин. Неизменной остается лишь фигура в плаще.

— Я снова вижу этот сон, — задумчиво произносит он.

— Да, — подтверждаю я, — мой сон.

Но мне пора наконец-то проснуться.

***

Криогенная камера оставляет фантомное ощущение дождя на коже, будто я и правда попал сюда прямимом из Дрездена, покинув компанию меланхоличного детектива. И почему, ради всего святого, детектив? Кто это придумал? Ты ли, Акаши? Что такое ты откопала на дне моей личности, чтобы создать такой заезженный образ? Это показалось тебе смешным? Не припомню за тобой наличия чувства юмора.

К слову о компании — детектив и то был куда более приятным собеседником. Надо думать, у него накопилось немало вопросов и тем, которые я обсудил бы с превеликим удовольствием. Та, чьи синие глаза я вижу за стеклом капсулы — вряд ли захочет разворачивать философский диспут. Ей нужно другое. Ей всегда что-то нужно.

Первый шаг после стольких лет выходит шатким. Тело воспринимается навязчивым придатком к сознанию, и можно было бы предположить, что оно синтетическое, но, бегло осмотрев свои руки — старые шрамы, последствия мучительных давних регенераций — я заключаю, что нет. Не подделка. Оно мое. Настоящее.

Бесстыдно не сводя с меня глаз, Луиза Ришар ждет, пока я адаптируюсь, а потом все же любезно протягивает халат. Мягкая реликтовая ткань дарит иллюзию тепла и комфорта, но какое-то время после пробуждения меня еще будет знобить.

— Да это просто подарок — первым увидеть твое кислое ебало, — хрипло говорю я и кашляю. Речевой аппарат будто заржавел, но им, скорее всего, пользовались еще относительно недавно. Просто я отвык разговаривать вслух — не внутри лабиринта, где все устроено по-другому. Слова там облачены в иную форму. — Нигде от тебя не спрячешься.

— Гм, это действительно ты, — хмыкает Луиза, — сразу узнаю манеру изъясняться европейского аристократа.

— Сразу узнаю снобизм выскочки из ниоткуда, — парирую я. Но, положа руку на сердце (мертвое, бесполезное сердце) я рад ее видеть. Зачастую встреча с кровными врагами может принести больше услады душе, нежели с любым близким другом. Луиза Ришар и проблемы, что она виртуозно умеет создавать на ровном месте, всегда делали мою монотонную жизнь чуточку веселее. Она и сейчас здесь не без причины — просто тянет время, прежде чем перейти к делу.

Луиза совсем не изменилась за минувшие шестьсот (семьсот?) лет, но, к счастью, изменила своей привычке выглядеть, словно викторианская кукла, сменив свое барахло из сундука покойной бабули на более современную и практичную одежду. Зато выместила свою одержимость стариной на дизайне корабля — где футуризм сплетен с элементами старой-доброй готики.

Мы на корабле, это не вызывает сомнения. Я ощущаю тихую вибрацию двигателей, пока он парит в пространстве. За узкими окнами-бойницами проплывает космический мрак. Пустота внутри перекликается с пустотой снаружи. Идеальные декорации для таких, как мы.

Значит, не Оккам-Прайм, и, хвала богам, не Некрополис.

— Обмен любезностями закончен? — Луизе и самой не терпится озвучить, для чего она все это затеяла, — или тебе еще есть, что ласкового мне сказать?

— Что ты, луноликая Мать, — кривлюсь я, припомнив, как ее именовали в далеком прошлом, — все уже сказано тысячу раз. Если только ты не разбудила меня, потому что заскучала по нашей вражде.

— Я не скучала по тебе, Влад, — с холодной прямотой заявляет вампирша, — но ты нужен своему народу. Нашему народу. Больше нет — нас и вас. Гибель людей сравняла всех детей ночи.

Я демонстративно зеваю, и, обогнув ее, подхожу к узкому окошку, чтобы попытаться хоть что-то разглядеть в непроглядной тьме вокруг. Эта ночь длится дольше тысячи лет — какое-то необозримое умом количество времени.

— Звучит скучно, — замечаю я, — и пока не потянет на мотивацию остаться. Пожалуй, теперь я зароюсь поглубже. Ума не приложу, как тебе вообще удалось…

— Не мне, — перебивает Луиза, — ей.

Вот — это уже интереснее. Я застываю и жду продолжения — мне без труда удается понять, кого Луиза подразумевает под этим местоимением. Но это решительно невозможно. Даже древняя вампирша, в свое время, владевшая множеством тайных знаний и настоящей магией, утратила свои способности, когда все изменилось. Да и прежде подобное было ей не под силу. Та, о ком она говорит…

— Докажи.

Луиза неслышно приближается ко мне и протягивает раскрытую ладонь, на которой я вижу крошечную капсулу с номерной биркой. Число восемьдесят семь ничего мне не сообщает. Зажав капсулу между пальцев, я пронзаю хрупкий пластик ногтем и чувствую его. Аромат крови. Той самой крови. Кровь многое может рассказать о том, из чьего тела она изъята.