Код Ордела

Пролог

Траурная процессия была безупречна, как и всё в Гаваарде. Длинная вереница мужчин в сером, двигалась по сияющему белизной залу усыпальницы, где воздух был стерилен и лишен запахов, а единственным звуком, кроме их шагов, был едва слышный гул энергетических полей. Шелк и тончайшая шерсть, скроенные по последнему слову портновского искусства, мягко шуршали в такт размеренному, почти механическому шагу.

Идаг шёл впереди всех. Ещё не старик, но уже и не молодой человек, чьё лицо застыло в маске приличествующей случаю скорби. Он чувствовал на себе тяжёлые, оценивающие взгляды членов Совета, партнёров по синдикату, дальних родственников, пришедших поглазеть на финал истории великого Шебада. Под этим пристальным вниманием его плечи были правильно сгорблены, взгляд — потуплен. Он изредка подносил платок к сухим глазам, делая вид, что смахивает несуществующую слезу. Игрушка, которую он сжимал в кармане брюк, — миниатюрный стресс-кибер, — была влажной от пота его пальцев.

«Вот и всё, братец, — беззвучно шевелились его губы, пока публичная маска скорби оставалась недвижимой. — Великий Шебад. Промышленный титан. Муж гаваарки». Последнее слово всегда отзывалось в нём едкой горечью. Он смотрел на капсулу из матового белого полимера, где покоилось тело его брата. Тело человека, который осмелился пойти против устоев, выбрав в жёны хрупкое, умное существо, и тем самым запятнав их родственную кровь. И не просто выбрав — он переехал с ней в этот холодный, рассудочный мир, оставив Идага разгребать последствия своего «романтического жеста» в Карведеле.

Капсула плавно, на антигравитационной платформе, въехала в прозрачную сферу дезинтегратора. Идаг почувствовал, как по спине пробежали мурашки — не от горя, а от предвкушения. Ещё мгновение — и не будет даже праха. Не будет этого вечного упрёка в лице того, кто был сильнее, удачливее, кто позволил себе слабость и всё равно выиграл.

Теперь ему предстояло решить несколько проблем, но это была сущая мелочь. И прежде всего – разобраться с вдовой и племянницей, которых, за двадцать лет он не разу и не увидел. Была надежда, что девчонка пошла в отца. Сильная, высокая и покорная. Тогда можно будет устроить ее брак с нужными людьми, и она окажется хоть в чем-то полезной! Хотя… она уже совершила один полезный поступок – родилась не мальчишкой.

Раздался ровный, мелодичный гул. Внутри сферы вспыхнуло ослепительное сияние, беззвучное и безжалостное. Тело Шебада, великого промышленника, мужа Лерамины, отца Агес, превратилось в облачко энергии, которое тут же было поглощено системами утилизации. Чисто, стерильно, эффективно. По-гаваардски.

Идаг зажмурился, делая вид, что не в силах вынести это зрелище. Он видел, как плавился и испарялся полимер капсулы, а за ним — плоть и кости. Сгорай. Сгорай же наконец!

Гул стих. В сфере не осталось ничего. Абсолютная пустота.

Процессия замерла на мгновение, выдерживая паузу, полную искусственного траура. Затем старейшина, ведущий церемонии, кивнул. Всё было кончено.

Идаг медленно выпрямил спину. Маска скорби сползла с его лица, уступив место выражению усталой деловитости. Один за другим к нему подходили соболезнующие — члены Совета в безупречных серых мантиях, партнеры брата. Они пожимали ему руку, говорили плавные, отточенные фразы о потере, о наследии, о непреходящих ценностях. Идаг кивал, отвечал благопристойным шепотом, чувствуя, как затекают мышцы на его щеках от искусственной почтительности.

— Брат ваш был столпом прогресса, — произнес худой, как жердь, гаваардец с глазами-сканерами.

— Он оставил после себя не только предприятия, но и идеалы, — вторила ему женщина с серебряными волосами, уложенными в сложную архитектурную композицию.

Идаг мысленно смеялся. Идеалы? Да он променял идеалы на пару умных глаз и хрупкие кости. Внешне же он лишь глубже опускал голову, принимая эти пустые слова как должное.

Когда последний из соболезнующих растворился в стерильной белизне зала, Идаг резко, почти грубо, дернул рукой — и к нему бесшумно подкатился слуга-автоматон с его плащом. Накинув его на плечи, Идаг быстрым шагом направился к выходу, не оглядываясь на пустую сферу дезинтегратора. Позади оставалась не только смерть брата, но и тягостная необходимость притворства.

Его личный глидер, угольно-черный каплевидный аппарат, уже ждал на приватной площадке. Идаг грузно упал на кожаное сиденье, и машина, не издавая ни звука, оторвалась от земли и понеслась над сияющими улицами Гаваарда. Внизу проплывали стройные башни из хрусталя и стали, парящие мосты, сады с генетически выверенной флорой. Все здесь дышало холодным, нечеловеческим совершенством. Идагу претила эта рациональная красота. Ему было душно в этом мире, лишенном грубых, простых страстей Карведеля.

Он сжал переносицу, пытаясь прогнать напряжение. Предстояла неприятная, но необходимая встреча. Поверенный его брата, старый Гарон, был таким же гаваардом до кончиков пальцев, как и все здесь. Человек-закон, человек-буква. С ним предстояло говорить о самом прозаичном — о наследстве.

Глидер приземлился на вершине одной из самых высоких башен, где располагалась контора Гарона. Идага встретил в атриуме сам поверенный — сухопарый, с лицом, испещренным морщинами-схемами. Его глаза, цвета остывшего свинца, смотрели на Идага без особой теплоты.

— Мои соболезнования, господин Идаг, — произнес Гарон, и его голос звучал как скрип перелистываемых страниц юридического фолианта.

Глава 1.

Синеватый свет голографического монитора заливал уединённую комнату Агес, окрашивая воздух в призрачные, мерцающие тона. Девушка сидела, поджав под себя ноги, на мягком пуфе, а ее пальцы бессознательно водили по шелковистой шерстке существа, пристроившегося у ее колен, в то время как она сама пыталась вникнуть в хитросплетение контуров испульсного стабилизатора. Зверек, похожий на миниатюрную антилопу с перламутровым отливом шерсти и двумя парами небольших, покрытых мягким пухом крыльев, мурлыкал, похрюкивая от удовольствия. Мать назвала его «Облачком» — за невесомую легкость и привычку сворачиваться в белый пушистый шар.

Воздух, в котором парили многочисленные схемы из очередного урока продвинутого курса для инженеров-энергетиков, был насыщен беззвучным гулом заряженных частиц и отдавал статикой. Семнадцать лет. Возраст, когда у других начинается жизнь, а у неё всё ещё было лишь это убежище из тишины и света.

Агес щёлкнула по кнопке, и виртуальный макет послушно повернулся, открывая новый ракурс. Ее пальцы замерли в воздухе, выделяя узел схемы, где, по ее мнению, была заложена фундаментальная ошибка. В официальной версии курса этот стабилизатор считался почти идеальным, но Агес видела слабое место. Она прикусила губу, и непослушная прядь волос пшеничного цвета, наследие отца, снова выбилась на лоб. Резким, почти грубым жестом она откинула её назад.

Этот курс, как и драгоценный доступ к форуму «Квантовый Инжиниринг», был для неё, как впрочем и для любой другой девушки, запретным плодом. Нелегальным. Она пробилась на него под чужим именем — Ратье Арнев. Чип с этим идентификатором, принадлежавший погибшему несколько лет назад молодому человеку, мать с огромным трудом и риском для себя достала на чёрном рынке Гаваарда. В бездушном цифровом океане она была им — юношей с блестящим будущим, чьи смелые гипотезы уже начинали вызывать сдержанное уважение виртуальных коллег. Ратье был её маской, её крепостью, её броней против взглядов, полных холодного любопытства или откровенного презрения.

А еще ее шансом получить то, что как девушка, она получить не могла. Учёба была её единственной отдушиной, тем святилищем, где она переставала быть неуклюжей полукровкой, а становилась просто человеком — с пытливым умом и жаждой знаний.

Мысль об ошибке не давала покоя. Указать на нее — значило привлечь внимание. Не только наставников, но и системных администраторов, сканеров, алгоритмов, всегда готовых вцепиться в малейшую аномалию. Аномалию, которой она и была. Ее цифровой двойник, Ратье, был безупречен — дерзок, но в рамках дозволенного, талантлив, но не вызывающе. Ошибка в официальном курсе — это вызов. Вызов, на который система обязана будет отреагировать.

Она снова посмотрела на схему. Ошибка была очевидна ее инженерскому чутью, переданному, должно быть, от отца. Нестыковка в резонансных контурах, которая при пиковой нагрузке неминуемо вела к каскадному отказу. Молчать? Позволить этой оплошности остаться в учебных материалах, зная, что однажды она может стоить кому-то жизни на реальном объекте? Или рискнуть? Рискнуть своим убежищем, своей единственной свободой.

Пальцы снова потянулись к клавиатуре, парящей в голографическом поле. Они дрожали. Она представила, как на форуме появляется сообщение от «Ратье Арнева» с пометкой «Критический анализ. Ошибка в базовой схеме». Взрыв комментариев. Споры. Проверка. Повышенный интерес. А за ним — риск. Всегда риск.

«Нет, — прошептала она сама себе. — Нельзя. Не сейчас. Не сейчас…»

Но чувство долга, странное и неуместное для затворницы, оказалось сильнее страха. Она не могла позволить этой ошибке существовать. Ее отец, Шебад, не позволил бы. Сжав зубы, она начала набирать сообщение. Короткое, вежливое, с выдержками из расчетов и моделированием последствий. Каждое нажатие виртуальной клавиши отдавалось в висках гулким эхом.

И в этот момент в дверь постучали.

Агес вздрогнула так, будто ее ударили током. Палец резко дернулся, едва не отправив незаконченное сообщение. Сердце заколотилось где-то в горле. Она мгновенно свернула все интерфейсы, и комната погрузилась в призрачную синеву, освещенную теперь только дежурным ночным светильником.

— Агес? Можно войти? — послышался за дверью тихий, мелодичный голос Лерамины.

Облачко, потревоженное резким движением, жалобно пискнуло и спряталось под пуф.

— Д-да, мама, входи, — с трудом выдавила Агес, чувствуя, как кровь отливает от лица.

Дверь бесшумно отъехала в сторону, и в комнату вошла Лерамина. Ее хрупкая фигура в простом платье цвета утреннего неба казалась еще более беззащитной в этом мерцающем полумраке. Ее лицо, унаследованное Агес, — большие глаза, тонкие черты — было бледным и напряженным. В руках она сжимала планшет.

— Мне пришло сообщение. Официальное, из канцелярии Гарона, — Лерамина говорила тихо, но каждое слово падало в тишину комнаты, как камень. — Твой опекун… решением синдиката и согласно межрасовым законам… назначен твой дядя. Идаг.

Воздух застыл. Агес не шевелилась, уставившись в потухший экран монитора, где только что кипела ее тайная жизнь. В ушах зазвенело. Она знала, что это значит. Со слов матери, с редких упоминаний об этом человеке. Все ее хрупкое мироздание, состоявшее из тишины, знаний и надежды, рухнуло в одно мгновение.

Она медленно подняла глаза на мать. Голос ее прозвучал глухо и отчужденно, будто принадлежал не ей, а той кукле, в которую ее сейчас превратят.

Глава 2

В Распределительном центре дышать было тяжелее, и непонятно, действительно ли причина была в воздухе или в неизбежности расставания. Агес сидела на холодной полированной скамье, вцепившись пальцами в складки своего траурного платья, пока рядом, обняв ее за плечи, сидела Лерамина. Ее тонкие пальцы с нежностью гладили волосы дочери — эти непослушные пшеничные пряди, вечно выбивавшиеся из строгих гаваардских укладок.

«Облачко» осталось дома, в своей корзинке. Его не разрешили взять — багаж был строго лимитирован, да и Идаг ясно дал понять, что «никаких сентиментальных излишеств».

— Я сделаю все возможное, — тихо, но очень четко говорила Лерамина, ее губы почти не шевелились, чтобы не привлекать внимания немногочисленных пассажиров зала распределения. — Я сразу же обращусь к Гарону. Даже по меркам Карведеля, опекун не может полностью лишить мать права видеться с дочерью. Это будет выглядеть чудовищно. Я буду приезжать. Как можно чаще. Я обещаю тебе.

Агес молча смотрела перед собой на сияющий шлюз, за которым угадывался силуэт карведельского грузо-пассажирского судна — угловатого, с грубыми металлическими пластинами на корпусе, так непохожего на изящные глидеры Гаваарда. Но мыслями она была не здесь. Она вернулась на два дня назад, в тот самый момент, когда в гостиной их дома вспыхнула голограмма.

Он сидел в кресле, за его спиной угадывались стеллажи с чуждыми гаваардскому вкусу механизмами. Идаг. Ее дядя, которого она видела впервые в жизни. Его взгляд — тяжелый, оценивающий — скользнул по ней с головы до ног, и Агес почувствовала себя дефектным товаром, доставленным на склад с опозданием.

Он изучал ее, и в его глазах читалось странное, презрительное довольство. Он видел то, что видел: хрупкую, почти детскую фигуру, лишенную пышных форм, ценимых в Карведеле, бледное лицо, слишком большие, по-гаваардски наивные глаза. Она была квинтэссенцией всего, что он презирал в ее родном мире. И этот факт несомненно радовал его — выдать замуж такую будет сложно. Ее непривлекательность по меркам его мира была его страховкой.

Но в то же время его эстетический вкус, привыкший к иному эталону, явно оскорбляла эта худоба. Его взгляд скользнул по ее тонким запястьям, задержался на ключицах, и его губы на мгновение искривились, будто от душного карведельского смога. Он был рад ее ущербности, но ему было противно на нее смотреть.

«— Надеюсь, ты понимаешь, что правила в Карведеле иные, — прозвучал тогда его голос, холодный и отточенный. — Никаких гаваардских сантиментов. Никаких иллюзий».

Воспоминание было таким ярким, что Агес на мгновение перестала слышать утешающий шепот матери. Она снова ощутила на себе тот взгляд, который одним лишь своим холодным прикосновением стирал все ее будущее, оставляя лишь роль нежеланной помехи, неприглядного сосуда для ненавистных ему сорока семи процентов.

Голос Лерамины дрогнул:

— Я буду бороться за каждую встречу. За каждый голосо-звонок. Он не имеет права нас разлучать. Не имеет.

"В Гаваарде — не имеет, — снова, уже затасканно и устало, подумала Агес. Здесь, где твой статус вдовы и гаваардки еще что-то значит. Там ты для него никто. Чужая. Мать той, кто стоит между ним и его богатством. Зря ты веришь, что законы, права, договоренности что-то значат. Там, в Карведеле.

Она хотела сказать матери, что все это — иллюзия. Что «выглядеть чудовищно» — его меньше всего заботит, когда на кону его власть и ненавистные ему сорок семь процентов. Что ее, Агес, могут запереть в самой дальней комнате самого глухого поместья, и никакой Гарон не сможет этого оспорить, потому что опекун «действует в интересах подопечной», а что именно является этими интересами — решает он сам.

Но она промолчала. Зачем отнимать у матери эту последнюю соломинку? Зачем лишать ее той хрупкой надежды, что позволяла ей сейчас держаться, не разрыдаться здесь, на этом сияющем, бездушном вокзале, при всех?

— Я знаю, мама, — тихо выдохнула она, опуская голову ей на плечо. Платье Лерамины пахло знакомым, успокаивающим ароматом — легкой смесью озона и цветочной эссенции, запахом дома, который теперь рушился. — Я буду ждать тебя.

— *Пассажирка рейса CG-847 «Крепость-Гаваард», Агес Талвин. Пройдите, пожалуйста, к шлюзу номер семь для окончательной проверки документов и посадки.*

Слова повисли в воздухе, безличные и неумолимые. Лерамина вздрогнула, ее пальцы инстинктивно сжали плечо дочери. Агес медленно подняла голову с материнского плеча. В ее глазах не было ни страха, ни протеста — лишь плоская, выцветшая пустота, которую она собрала по крупицам за эти два дня.

— Пора, — тихо сказала она, отводя взгляд от дрожащих губ Лерамины.

Она встала, выпрямив спину. Траурное платье, еще недавно бывшее частью ее старой жизни, теперь казалось униформой заключенной, которую ведут к месту отбытия наказания. Лерамина тоже поднялась, ее изящные руки беспомощно повисли вдоль тела.

— Напиши, как только прибудешь. Хоть строчку. Пожалуйста.

Агес лишь кивнула. Она сделала шаг к сияющему проему шлюза, затем еще один. Ноги были тяжелыми, словно отлитыми из свинца. Она не оборачивалась, чувствуя на спине пристальный взгляд матери — единственное теплое пятно в ледяном зале.

На пороге шлюза ее остановил служащий в строгой, темной форме Карведеля — ни дать ни взять младшая копия Идага. Он молча протянул руку. Взгляд его скользнул по ее лицу, по платью, и в его глазах Агес прочла то же самое отчужденное презрение, что и у дяди. Дефектный товар. Гаваардская диковинка.

Глава 3

Оглушительный вой сирены впился в сознание, вырвав Агес из беспамятного, тяжелого сна. На низкочастотный гул накладывался визгливый сигнал бедствия, резавший слух. Сердце дико и беспорядочно забилось в горле. Прежде чем она успела сообразить, что происходит, слепящий красный свет начал пульсировать в такт сирене, заливая тесное пространство ее укрытия инфернальным заревом.

Она попыталась вскочить, но в тот же миг корабль содрогнулся от мощного, глухого удара. Металл заскрежетал, завыл, и Агес с силой швырнуло о сплетение холодных труб. Боль, острая и жгучая, пронзила плечо и бок. Она вскрикнула, но звук потонул в оглушительном грохоте.

Корабль накренился. Ее снова отбросило, теперь уже головой о какую-то задвижку. В глазах потемнело. Сверху, сквозь рев сирен и скрежет разрываемого металла, доносились приглушенные, но отчетливые голоса, полные паники и ужаса. ИХ заглушил мощный, металлический голос из ретрансляторов, холодный, но неумолимый:

«Экипаж и пассажиры! Немедленно проследуйте к спасательным капсулам по ближайшим маршрутам эвакуации. Повторяю: немедленно проследуйте к спасательным капсулам. Это не учения.»

Агес покачала головой. Это не было похоже на поломку или технический сбой. Скорее на целенаправленный удар по корпусу. По наружной стороне корабля.

Мысли пронеслись вихрем, отскакивая от стенок черепа. Двигатель. Хвостовой отсек. Она была в самом эпицентре. Ее ловушка стала смертельной зоной по-настоящему.

Страх, ледяной и всепоглощающий, сковал ее на мгновение. Но тут же его сменило острое, животное желание жить. Она не умрет здесь, в этом металлическом гробу, так, как того хотел Идаг. Нет.

Собрав все силы, она оттолкнулась от труб, игнорируя боль в боку. Красный свет выхватывал из тьмы очертания люка над головой. Он сдвинулся от удара, и теперь в щель проникал не только свет, но и звуки настоящего хаоса — бегущие шаги, новые, более близкие взрывы, треск ломающихся переборок.

Она уперлась руками в холодный металл и изо всех сил толкнула крышку люка. Та с грохотом отъехала в сторону. Агес вынырнула в коридор.

Картина была апокалиптической. Красный свет мигал, отбрасывая бегущие, искаженные тени. Воздух был густ от дыма и запаха гари. Где-то близко с шипением били струи пены из пожарных систем. Корабль снова содрогнулся, и под ногами затряслась палуба, заставляя ее схватиться за выступ стены.

Люди — члены экипажа в темной форме — бежали по коридору, не обращая на нее внимания. Они кричали что-то друг другу, но разобрать было невозможно.

«К капсулам! В носовую часть!» — проревел кто-то прямо над ухом.

Агес рванулась вперед, туда, откуда бежали люди. Туда, где гул должен был стихнуть. Инстинкт и голос из ретранслятора вели ее в одном направлении. Она бежала, спотыкаясь о какие-то обломки, чувствуя, как платье цепляется за острые края оторванных панелей. Каждый новый удар извне отзывался в ее костях, каждый скрежет металла резал по нервам.

Коридор расширился, перейдя в нечто вроде просторного грузового шлюза. Здесь красный свет аварийных прожекторов выхватывал из дыма и хаоса куда более страшные картины. Люди в богатых, хоть и помятых теперь, карведельских костюмах и платьях метались между штабелями ящиков. Но не это заставило ее замедлить шаг и с ужасом выдохнуть.

На полированном металле палубы, у самого входа в поперечный коридор, лежали тела. Двое мужчин и женщина. Их позы были неестественными, застывшими в последнем, отчаянном рывке к спасению. Но не это было самым ужасным. На их дорогой, отороченной золотой нитью одежде зияли черные, обугленные по краям дыры. От тел шел едкий, сладковатый запах горелой плоти и озона — запах, который она знала по описаниям в технических мануалах, но никогда не чувствовала.

Плазменные ожоги.

Сердце Агес на мгновение замерло, а потом забилось с новой, бешеной силой. Это не была авария. Аварии не оставляли после себя такие раны. И экипаж не стал бы стрелять в пассажиров. Мысли, обрывочные и пугающие, пронеслись в голове, складываясь в чудовищную мозаику.

Состоятельные пассажиры. Грузо-пассажирское судно на линии Карведель-Гаваард. Внезапная атака. Целенаправленный удар по корпусу, чтобы обездвижить, но не уничтожить. И теперь — плазма.

Пираты.

Слово, холодное и острое, как игла, вонзилось в сознание. Космические хищники, о которых она читала в сводках новостей, которые были одной из причин, по которым ее отец настаивал на бронированных глидерах и частных маршрутах. Они выслеживали добычу, пробивали борт и брали корабль на абордаж, вырезая сопротивление и забирая все ценное: грузы, заложников, корабельные системы.

Ее дядя, Идаг, хотел избавиться от нее тихо, с помощью «несчастного случая». Судьба, казалось, предлагала куда более быстрый и зрелищный финал — смерть от руки какого-то безликого бандита в дымном коридоре чужого корабля.

Но та же самая мысль, что посетила ее в душной каюте, вспыхнула с новой силой: не сдаваться. Она хотела жить. Она доожна выжить, иначе ее мать останется совсем одна.

Агес прижалась спиной к холодной стене, стараясь слиться с тенью, и бросила взгляд на тела. Они были ограблены. С пальцев сняты кольца, с шеи женщины сорвано массивное ожерелье. Пираты работали быстро и эффективно.

Откуда-то справа, из глубины корабля, донеслась очередная очередь импульсного огня, более частая и резкая, чем выстрелы плазменных винтовок. Экипаж оказывал сопротивление. Недолгое.

Глава 4

После оглушительного гула двигателя и скрежета посадки была лишь тишина. Агес сидела, вцепившись в подлокотники, и слушала, как ее собственное сердце медленно успокаивается, а металл корпуса пощелкивает, остывая. Потом она отстегнула привязные ремни.

Она сбежала. У нее получилось, каким-то чудом вырваться из лап смерти. Но теперь Агес не представляла, что ей делать. Ее инженерный ум, даже подавленный паникой и отчаянием, требовал системного подхода. И тогда первым делом девушка решила, что нужно оценить ущерб. Она запустила диагностику. На потрескавшемся экране одна за другой всплывали строки с предупреждениями, окрашенные в траурный красный. «Повреждение шасси. Нарушение целостности обшивки. Отказ навигационного массива». И главное, итоговая, беспощадная строка: «Критическое повреждение двигателя. Полёт невозможен. Требуется капитальный ремонт».

Глитер был не просто помят. Он был мертв. Превратился из средства спасения в металлический гроб, застрявший посреди бескрайней рыжей пустыни.

В желудке заурчало, и вторая мысль была более осознанной - нужно найти еду. Она с трудом поднялась с кресла, чувствуя, как ее тело ныло от перенапряжения и ушибов. Небольшое пространство кабины было засыпано красноватой пылью, просочившейся через микротрещины. Агес обошла его, постукивая по панелям, заглядывая в технические ниши. Все, что она находила — это стандартный аварийный набор: комплект инструментов, медицинский аптечка с базовыми средствами, огнетушитель. Никаких следов провизии или воды.

Отчаянные поиски стали ритуалом самоистязания. Она выдвигала ящики, ощупывала пространство под креслами, вскрыла панель под главной консолью в тщетной надежде найти хоть что-то — спрятанный аварийный паек, бутылку с дистиллятом. Ничего. Конструкторы глитера, видимо, считали, что если пассажир добрался до спасательного средства, то помощь уже близка. Они не рассчитывали на многодневное выживание в пустоши.

Воздух в кабине стремительно остывал вместе с заходящим солнцем. Медный диск скрылся за грядой дюн, и безжалостный жар сменился пронизывающим холодом. Стекло кабины покрылось изнутри ледяным узором. Агес ежась, запустила систему обогрева, переводя на нее последние проценты резервного питания от бортовых аккумуляторов. Она знала, что это агония — без подзарядки от двигателя они протянут недолго. Но мысль о том, чтобы замерзнуть насмерть в этой металлической скорлупе, была невыносима.

Теплый, сухой воздух повис в кабине. Она свернулась в кресле пилота, подтянув колени к подбородку, и накрылась найденным в аптечке тонким термоодеялом. Оно было похоже на паутину и почти не грело.

И вот тогда, в гулкой, холодной тишине, озаренной лишь тусклым светом аварийных приборов, ее накрыло волной самоосознания, горькой и беспощадной. Всю свою жизнь — все семнадцать лет — она была под колпаком. Сначала — могущественного, любящего отца, чья воля ограждала ее от жестокости мира, как неприступная стена. Потом — заботливой, изобретательной матери, которая в тени этой стены создала для нее иллюзию свободы, тайный мирок из голограмм и знаний.

Ей не приходилось думать о еде — ее приносил бесшумный автоматон. Одежда появлялась в гардеробе сама собой. Даже доступ к запретным знаниям, ее главное бунтарство, был тщательно организован и обеспечен матерью. Она была как изнеженная орхидея в стерильной лаборатории, чьи корни никогда не знали грубой, настоящей почвы.

Агес вспомнила, как в детстве, играя в саду с голографическими схемами, она уронила свой планшет. Она даже не попыталась его поднять — просто позвала робота-слугу. И он немедленно появился, подобрав и протерев устройство. Тогда это казалось естественным.

Теперь, в леденящем гробу разбитого глитера, это воспоминание вызвало у нее приступ горьких, беззвучных рыданий. Слезы текли по ее грязным щекам, оставляя белые полосы, и капали на запыленную приборную панель. Она была беспомощной. Бесполезной. Ее блестящий ум, способный разгадывать сложнейшие инженерные задачи, был абсолютно непригоден здесь, в пустыне. Она не знала, как добыть воду, как найти пищу, как развести огонь. Она не знала, в какую сторону идти.

«Я умру здесь, — шептала она, содрогаясь от рыданий. — Через день. Может, два. От жажды. Или холода».

Мысли о матери, об Идаге, о пиратах — все это казалось теперь далеким, почти ирреальным сном. Единственной реальностью был ужас приближающейся смерти. Она была просто телом, брошенным на погибель, и ее сознание, ее «я», тайный гений Ратье Арнева, не имели здесь никакого значения.

Она плакала долго, пока не почувствовала себя совершенно опустошенной. Слезы высохли, оставив после лишь ледяную, кристальную ясность отчаяния. Система обогрева работала все тише, натужно гудя, высасывая последние соки из аккумуляторов. Сквозь стекло были видны звезды — миллионы холодных, безразличных точек в черной бархатной ткани неба. Ни огонька на горизонте. Ни признака жизни.

Она закрыла глаза, пытаясь представить себе уют своей комнаты в Гаваарде, мягкий пуф, мурлыкающее Облачко. Но образы были блеклыми и далекими, как воспоминания из предыдущей жизни.

Оставаться здесь — значило умереть. Сидеть и ждать, пока закончится топливо, а с ним — тепло и жизнь. Ее отец, Шебад, никогда бы не сдался. Он бы боролся до конца, даже против устоев целого мира. Но она не была своим отцом. Она была его дочерью — хрупкой, изнеженной, неприспособленной, от которой всю жизнь ждали лишь покорности.

И все же, даже сквозь толщу страха и жалости к себе, в глубине души тлела та самая искорка, что зажглась, когда она решила бросить вызов учебной программе. Та самая, что заставила ее найти слабое место в схеме импульсного стабилизатора. Та самая, что толкнула ее на побег из каюты-ловушки.

Глава 5

Сознание возвращалось обманчиво медленно, будто сквозь толщу теплой, вязкой смолы. Сначала Агес ощутила сухую, пыльную жесткость под щекой и ровное, согревающее тепло где-то рядом. Оно было не таким, как палящий жар пустыни, — сосредоточенным, почти очаговым. И тишину... не оглушающую, мертвую пустыни, а живую, наполненную едва уловимым потрескиванием и тихим, ровным дыханием кого-то чужого.

Запах донесся следующим — дым, но не едкий, от плазмы или горящей изоляции, а горьковатый, смолистый, почти древесный. И еще — запах кожи, пота и песка. Тот самый, дикий и мускусный, что она запомнила перед тем, как погрузиться в беспамятство.

Она лежала на боку, подстеленная под нее грубая, похожая на брезент ткань не давала песку жечь тело. Сквозь прищуренные ресницы мир представал размытым: песок, темнеющее багровое небо с первыми робкими звездами и... источник тепла. Всего в паре метров от нее, на трех сложенных камнях, стояло устройство, знакомое ей лишь по архивным записям и редким визуальным образам из курсов по истории технологий. Несколько сложенных пластин матово-серого полимера образовывали подобие решетки, а в центре, бесшумно и ровно, плясало живое, теплое пламя. Оно было странно статичным, его языки почти не колыхались, лишь пульсировали изнутри, отливая синевой у основания и алым на кончиках.

«Фазовый катализатор», — беззвучно шевельнулись губами Агес, и в пересохшем горле скрипнуло. Холодный синтез. Нано-катализ атмосферы. Даже в Гаваарде фазовый катализатор такого размера был дорогим. Очень дорогим. Чей он?

И тут ее взгляд, скользя от загадочной горелки, наткнулся на него.

Молодой человек. Сидел на корточках по другую сторону миниатюрного костра. Лет двадцати пяти, не больше. Крепкого телосложения, с широкими плечами, обтянутыми простой темной тканью рубахи с закатанными до локтей рукавами. Куртка, которую она помнила, лежала рядом с ним на песке. Кожа мужчины была смуглой, загорелой до темно-бронзового оттенка, и лишь тонкие белые полосы старых шрамов выделялись на предплечьях. Лицо с резкими, угловатыми чертами — твердый подбородок, высокие скулы. Волосы, темные, непонятного оттенка, коротко острижены, но непослушные пряди выбивались на лоб.

И глаза.

Они были опущены, он что-то разглядывал в своих руках, но когда он поднял их, чтобы бросить быстрый, оценивающий взгляд на пламя, Агес застыла, с трудом сдерживая вздох. Глаза цвета спелой сливы. Глубокие, ярко-фиолетовые, почти сияющие в отражении огня. Такой оттенок был редкостью, наследственной чертой некоторых кланов кочевников, о которых она читала. Взгляд был спокойным, внимательным, лишенным немедленной угрозы, но в нем читалась такая первозданная, дикая сила, что по спине Агес пробежали мурашки.

Страх, притупленный истощением, вспыхнул с новой силой. Кто он? Спас ее, чтобы потом... что? Продать? Использовать как рабыню? Или просто оставить умирать, когда она станет обузой?

Инстинкт кричал: притворись спящей. Наблюдай. Слушай. Не показывай, что ты уязвима и в сознании. Она замерла, стараясь дышать ровно и глубоко, как спящий человек, но каждый нерв в ее теле был натянут, а сердце колотилось так громко, что ей казалось — он должен его слышать.

Парень не шевелился еще с минуту, его фиолетовый взгляд был прикован к пламени. Потом уголок его губ дрогнул в едва заметной усмешке. Он не повернул головы, но его губы шевельнулись, и он произнес несколько гортанных, твердых слов. Звуки были чужими, лишенными всякого смысла для Агес, будто скрежет камней под ногами верхового животного. Язык пустыни. Язык, на котором не говорили в сияющих залах Гаваарда.

Агес похолодела. Притворятся было бессмысленно. Он знал. Конечно, знал. Она чувствовала на себе его взгляд все это время, даже когда ее веки были сомкнуты. Ее жалкая попытка обмана была с самого начала обречена.

Он видел ее застывшие, полные страха глаза, ее полное непонимание. Он не стал повторять, лишь коротко, почти раздраженно фыркнул. Затем, не торопясь, поднялся и подошел к бесформенному темному рюкзаку из толстой кожи. Агес невольно вжалась в песок, готовая вскочить и бежать, но ее тело, слабое и разбитое, не слушалось.

Парень вернулся к костру, и в его руках были две вещи. Маленькая, спрессованная в плотный брикет плитка цвета хаки и плоская, гибкая фляга из матового серебристого материала. Он бросил их на ткань между ними, грубоватым толчком ноги пододвинул ближе к ней.

Она знала и то, и другое. Высококалорийный паек и «нано-бутылка» — емкость с интегрированным молекулярным фильтром, способная конденсировать влагу из воздуха, медленно, но верно пополняя запасы. Технология, которую Гаваард считал примитивной, но в условиях Ордела она была бесценной.

Он положил паек и флягу на чистый участок ткани между ними и отодвинул их в ее сторону ногой. Простой, почти небрежный жест, лишенный церемоний.

Он снова что-то сказал на своем гортанном наречии, его голос звучал низко и хрипло. Слова были непонятны, но жест был красноречив: он указал на еду и воду, а затем пристально посмотрел на нее, его фиолетовые глаза сузились, словно он оценивал свое сомнительное приобретение. В его взгляде не было ни жалости, ни дружелюбия — лишь холодная, практичная оценка и, возможно, тень досады на эту нежданную обузу.

И в этот момент справа донесся странный звук — негромкое, хриплое поскребывание, словно кто-то крупный переступал с лапы на лапу по сыпучему песку.

Агес медленно, преодолевая страх, повернула голову. И застыла.

Глава 6

Они шли по пустыне четыре дня. Время утратило привычные гаваардские границы, распавшись на простые, неумолимые циклы: ослепительный, палящий день и черную, звездную ночь, холодную до костей.

Агес научилась двигаться в ритме этого мира. Ее тело, сначала разбитое и ноющее, постепенно привыкало к долгим переходам. Она уже не просто сидела на спине у лисицы — она научилась чувствовать ее движение, предугадывать мягкое покачивание мощных мышц под собой. Днем лисица — орделец называл ее Зори — распускала свой веер, и под его сенью возникал оазис из тени и прохлады. Агес, прижавшись к теплой, пушистой спине лисы, чувствовала себя почти защищенной от безжалостного солнца.

Она узнала его имя на второй день. Он не представился — просто, когда она, запинаясь и показывая жестами на него, попыталась спросить, он коротко бросил: «Нами».

Днем они почти не разговаривали, двигаясь через бескрайнее море песка. Он шел рядом с Зори, его поступь была легкой и бесшумной, несмотря на грубые сапоги. А фиолетовые глаза постоянно сканировали горизонт, читая узоры на песке, как она когда-то читала голографические схемы. Агес молча следовала за ним, прислушиваясь к собственному дыханию и к скрипу песка под грубыми подошвами его штанов, которые она теперь носила.

Да и как разговаривать, когда его гортанная речь была для нее шифром, а ее гаваардский — бесполезным набором звуков. Но постепенно рождался свой, примитивный язык жестов и отдельных понятных им обоим слов. «Вода» — он показывал на флягу. «Есть» — постукивал по пайку. «Остановка» — поднимал руку ладонью вперед.

Но с наступлением темноты, когда Нами разжигал фазовый катализатор и мир сжимался до островка теплого света в океане холода, наступало все менялось. Агес снова становилась ученицей, а ее наставником выступал суровый орделец.

Нами не был терпеливым учителем в гаваардском понимании этого слова. Он не читал лекций и не давал пространных объяснений. Его метод был прост и прямолинеен. Он брал в руки предмет — свой радар, нано-флягу, разобранный импульсный блок питания — и, глядя на Агес, четко и коротко произносил его название на своем гортанном языке. Потом ждал, пока она не повторит, коверкая непривычные звуки. Если она ошибалась, он хмурился и повторял снова, без раздражения, но и без поощрения. Если получалось — кивал, и его фиолетовый взгляд на мгновение терял свою суровость.

Затем он показывал, как подключить источник питания, как считать показания радара, игнорируя помехи, как разобрать и почистить сопла фляги-конденсатора. Его большие, шершавые пальцы, казалось, были созданы для грубой силы, но они двигались с ювелирной точностью.

Агес ловила каждое движение, каждое слово. Ее собственные пальцы, сначала неуверенные и дрожащие, постепенно набирались сноровки. Инженерная логига помогала ей понимать, почему тот или иной предмет работает именно так, а не иначе. И Нами, кажется, начал это замечать. В его взгляде, когда она с первого раза правильно собрала разобранный им сейсмо-датчик, мелькнуло нечто большее, чем просто удовлетворение. Нечто вроде уважения.

И были моменты, когда суровая маска спадала полностью. Это случалось вечерами, когда Зори, накормленная и довольная, устраивалась у потухшего катализатора и начинала свою странную игру. Она подолгу могла гоняться за собственным хвостом, вращаясь на месте, пока не падала на песок, оглушенная собственным же вертолетом. Или внезапно начинала рыть яму без видимой цели, с азартом разбрасывая песок во все стороны, пока не оказывалась в аккуратной яме, с блаженным видом засыпая прямо в ней.

В один такой вечер, наблюдая, как Зори с комичной серьезностью пытается поймать отражение звезды в полированной поверхности фляги, Агес не смогла сдержать смех. Это был тихий, сдавленный звук, больше похожий на всхлип, но в тишине пустыни он прозвучал невероятно громко.

Нами, чинивший ремень своей сумки, поднял голову. Его взгляд скользнул с нее на Зори, которая, удивленная собственным отражением, села на задние лапы и наклонила голову набок, издавая короткие, вопросительные повизгивания. И тогда с Нами произошло нечто удивительное.

Уголки его губ дрогнули, а затем он рассмеялся. Это был не гаваардский, вежливый и беззвучный смех, а низкий, грудной, искренний.

Агес замерла, глядя на него. Резкие черты его лица вдруг сгладились, сделав его моложе и... человечнее. Впервые за все дни она увидела в нем просто молодого человека.

Их взгляды встретились над забавной фигуркой Зори, и в этот миг между ними что-то изменилось. Исчезла невидимая стена настороженности. Они сидели и смеялись вместе, два чужих человека из несовместимых миров, объединенные абсурдным зрелищем игры пустынной лисицы.

Но во всем их путешествии было лишь одно неудобство — охота Зори. Уловив большими ушами и вибриссами на ногах дичь под песком, лиса напрочь забывала про девушку на своей спине. Ее тело, до этого плавно покачивающееся, вдруг замирало, напряженное, готовое к броску. Уши настораживались, поворачиваясь как локаторы, а вибриссы на широких лапах-снегоступах трепетали, улавливая малейшее движение в толще песка.

Агес научилась чувствовать этот момент — легкую дрожь, пробегавшую по спине Зори, едва заметное изменение ритма дыхания. Но даже это предупреждение не всегда спасало. Дважды за эти дни, застигнутая врасплох, она летела в песок, когда Зори резко прыгала в сторону или вгрызалась мордой в дюну.

Первый раз это вышло почти комично. Агес, убаюканная монотонным шагом, дремала, уютно устроившись в густом меху. Внезапно мир перевернулся. Ее швырнуло вперед, и она кубарем скатилась по рыжему склону, зарывшись лицом в теплый, как свежий хлеб, песок. От неожиданности она не испугалась, лишь отряхиваясь, с изумлением наблюдала, как Зори, не обращая на нее ни малейшего внимания, яростно роет передними лапами, а затем вытаскивает из песка крупное, покрытое блестящим хитином насекомое, с громким хрустом разламывая его мощными челюстями.

Глава 7

Резкий, но приглушенный сигнал разорвал объятия безмятежного сна. Агес безуспешно попыталась зарыться лицом в подушку, но настойчивый импульс, исходивший прямо из ее виска, где был вживлен чип, не унимался.

— Проснись, Агес. Седьмой час. У тебя запланирована утренняя сессия с лингвистическим модулем через сорок минут, — прозвучал в сознании ровный, бесстрастный голос ИИ-помощника. В Орделе его называли «Хранитель».

— Знаю, знаю... Выключи будильник и отключись на полчаса, — мысленно, сквозь дрему, приказала она.

— Команда не может быть выполнена, — без тени сожаления парировал Хранитель. — Анализ ваших биометрических показателей указывает, что при отключении сигнала вы немедленно вернетесь в состояние глубокого сна с вероятностью 96,7%. Мой долг — обеспечить ваше пробуждение и соблюдение расписания. К тому же, вам необходимо поесть. И вы попросили напомнить о том, что утром собирались передать вещи в стирку.

Агес с стоном перевернулась на спину, все еще не открывая глаз.

—У тебя совсем нет совести, — пробормотала она, уже вслух.

— У меня нет ни совести, ни эмоциональной составляющей, — последовал бесстрастный, логичный ответ. — У меня есть протоколы и алгоритмы, оптимизированные для вашей безопасности и продуктивности. В данном случае протокол предписывает мне быть настойчивым. Проснитесь, Агес. Вам необходимо начать день.

Нехотя открывая глаза, Агес с долей раздражения подумала, что в какой-то момент программисты Ордела были излишне усердны, наделяя своего цифрового помощника такой неутомимой принципиальностью.

— Знаю, знаю... — мысленно проворчала она. Комната тонула в мягких сумерках, имитируемых умными светильниками, которые постепенно наращивали яркость, имитируя рассвет. — Выключи будильник.

Сигнал прекратился. Агес с трудом отлепилась от постели, чувствуя, как веки налиты свинцом. Вчера... вчера она снова засиделась допоздна. Тали, ее новая подруга-пилот, с огоньком в глазах показывала чертежи модификации ордельских глитерных двигателей, и Агес, не в силах противостоять инженерному зуду, с головой ушла в обсуждение резонансных демпферов и схем стабилизации. Они расстались далеко за полночь, и теперь она снова давала себе обещание, которое вряд ли сдержит: «Это в последний раз. Больше никаких ночных бдений».

Четыре месяца. Уже четыре месяца она жила в Орделе. Не в палатке кочевника, как могло бы показаться в первые дни ее скитаний по пустыне, а в этом странном гибриде технологий и общинного уклада. Ей предоставили комнату в общем доме для «молодых специалистов» — так здесь называли тех, кто, как и она, решил съехать из родительского гнезда, но еще не заслужил права на собственное жилье.

Комната оказалась на удивление комфортной и современной. Чистые линии, светлые стены, голографические интерфейсы, встроенные в поверхности. По уровню технологий все это мало отличалось от Гаваарда, разве что дизайн был проще, а материалы — долговечнее и практичнее. Главным отличием была неразрывная связь всего и вся со встроенным в чип «Хранителем». Он будил, составлял расписание, напоминал о делах, контролировал расход энергии в комнате, помогал в учебе и даже мог вести диалог, хотя его бесстрастная логика часто раздражала.

Ровно до того момента, как раз в месяц "Хранитель" отключался из-за перебоев энергии. Песчаные бури не были редкостью, и тогда весь Ордел переходил в ручной режим. То есть все жители все делали руками.

«Почему ты не умеешь готовить?», — с легкой досадой подумала Агес, направляясь к компактной кухонной нише. Вот это было настоящим испытанием. В Гаваарде еду готовили и подавали автоматоны. Здесь же, в Орделе, считалось, что базовые навыки самообслуживания — часть взрослой жизни. Приходилось самой разбираться с местными продуктами, плитой и странными, на ее взгляд, рецептами. Еще одним ежедневным ритуалом, напоминавшим о ее «самостоятельности», была стирка. Нельзя было просто бросить вещи в невидимый люк — утром нужно было самой сложить белье в специальную корзину и отнести ее андроиду-прачке в конце коридора.

— Хранитель, открой шторы, — мысленно скомандовала она.

Стеклянная панель напротив кровати стала прозрачной, открывая вид не на сияющие башни Гаваарда, а на утопающий в зелени внутренний двор-атриум. Солнце Ордела, не такое ослепительное, как в пустыне, но более теплое, заливало светом листья странных растений с серебристой листвой.

Агес потянулась, глубоко вздохнула, собираясь с силами для нового дня. Сначала завтрак, потом стирка, потом — лингвистический модуль. А там, глядишь, и Тали заглянет с новыми идеями по модификации глитеров. И обещание «не засиживаться» снова канет в лету.

Она потянулась к небольшому каменному умывальнику, встроенному в стену, и плеснула себе в лицо холодной воды. Вздрогнула, но ощутила прилив бодрости.

Четыре месяца. Она все еще учила язык. Гортанные, твердые звуки ордельской речи уже не резали слух, а складывались в осмысленные слова и фразы. Она могла поддержать простой разговор, понимала большинство бытовых указаний, но все еще путалась в падежах и делала ошибки в сложных глаголах. Однако уже даже могла пошутить с Тали, что та встречала с восторженным хохотом.

Завтрак был быстрым — питательный гель с фруктовым вкусом и чашка терпкого, бодрящего отвара из местных кореньев. Проглотив последний глоток, Агес собрала свою немудреную посуду и отнесла к утилизатору, который с тихим шипением разобрал ее на молекулы. Затем, собрав в кучу свое вчерашнее рабочее обмундирование — прочные штаны и рубаху, слегка пропахшие машинным маслом — она вышла из комнаты.