Кофейное недоразумение

Глава 1

Воздух в кофейне «Le Rêveur» был густым и сладким, как заварной крем. Он представлял собой идеальную, выверенную до миллиграмма смесь ароматов свежемолотых зерен арабики, ванили, нагретого молока и той особой, хрустящей ауры, что исходила от только что испеченных круассанов. Жан вдыхал этот запах полной грудью, как наркоман, и для него это был не просто воздух. Это был эликсир спокойствия, уверенности, домен, где он чувствовал себя если не богом, то уж точно главным распорядителем прекрасного.

Именно прекрасного. Потому что кофе, по мнению Жана, был не просто напитком. Это было искусство, маленький ежедневный ритуал счастья, кирпичик, из которого можно было выстроить если не идеальный день, то хотя бы его вполне неплохую иллюзию.

Он ловким, доведенным до автоматизма движением взбивал молоко в металлическом питчере, создавая на его поверхности шелковистый, бархатный микробархат. Легким движением запястья он наполнил высокую керамическую чашку эспрессо, а затем позволил молоку излить в нее тонкой струйкой, рисуя на темной поверхности идеально ровное, белоснежное сердечко.

— Для мадемуазель Элоиз, — произнес он с легкой, почти театральной торжественностью, подавая чашку девушке с радужными волосами, сидевшей у стойки.

Та всплеснула руками, а ее спутник, молодой человек в очках с толстой оправой, улыбнулся и обнял ее за плечи. Они смотрели друг на друга так, словно вокруг, кроме них, не существовало ничего: ни жужжащей кофемашины, ни тихо напевающего за барной стойкой Жана, ни всего остального Парижа за запотевшим от прохлады октябрьского утра стеклом.

Жан наблюдал за ними с пронзительной, почти болезненной остротой. В его груди что-то сладко и горько заныло. Это было знакомое чувство. Смесь легкой, фоновой зависти, чистой, неподдельной радости за этих двух незнакомых людей и щемящей, глубоко спрятанной тоски по чему-то такому же.

Он отвернулся и принялся начищать уже и так сияющий блеском корпус кофемашины, пытаясь заглушить этот внутренний диссонанс. Вчерашний вечер снова всплыл в памяти ярким, неловким кадром.

Свидание. Очередное. Антуан. Симпатичный бармен из бистро на соседней улице. Они проговорили полтора часа, и Жан, окрыленный первоначальным интересом, уже начал выстраивать в голове воздушные замки. Он представлял, как они будут вместе ходить на рынок за сырами, как будут запивать вином пасту поздно вечером после смены, как Антуан будет будить его утром, уже принесенным кофе… Он, конечно, не произнес ничего из этого вслух. Но его романтический запал, его восторженное внимание, его готовность тут же планировать общие выходные — все это витало в воздухе между ними осязаемой, давящей пеленой.

Итог был предсказуем. Вежливая улыбка Антуана в конце вечера, легкий поцелуй в щеку у метро и фраза, прозвучавшая как приговор:

— Ты очень милый, Жан. Правда. Просто ты… Слишком многого ждешь. От людей, от жизни. Слишком серьезно. Ищешь какую-то великую любовь, как в кино. Это утомительно, не находишь?

«Слишком многого ждешь». Эти слова жгли изнутри сильнее, чем случайно пролитый на руку кипяток. Что в них было такого преступного? Желать чего-то большего, чем просто приятно провести время? Мечтать не просто о парне, а о человеке, с которым можно делить не только постель, но и тишину, и смех, и боль? Разве это «слишком»?

Он с тоской посмотрел на влюбленную парочку. Девушка кормила парня кусочком своего круассана, и он ловил ее пальцы губами. Они смеялись. Для них это не было «слишком». Это было в самый раз.

— Еще два капучино, Жан, — донесся из-за стола голос мсье Поля, хозяина заведения. Седовласый, всегда спокойный, как скала, мужчина с лицом, хранящим память о тысячах историй, подсчитывал выручку у кассы.

— Уже готовятся, мсье! — бодро откликнулся Жан, снова хватая питчер.

Он погрузился в ритуал: помол зерен, прогрев чашки, танец рук с рычагами кофемашины. Здесь он был уверен в себе. Здесь не было места для сомнений. Молоко послушно вздымалось густой пеной, принимая нужную форму. Кофе отдавал свой насыщенный аромат. Все было под контролем.

Он поставил две новые чашки на поднос, украсив пену изящными лепестками. Не сердечками. Сердечки он теперь приберегал для особых случаев. Для тех, кто, как ему казалось, способен их оценить.

Разнеся заказы, он прислонился к стойке и взглянул на улицу. Париж жил своей жизнью. Мимо окон кофейни спешили люди — кто с портфелями, кто с собаками, кто просто куда-то в никуда, закутавшись в плащи от промозглого ветра. Жан любил наблюдать за ними и придумывать им истории. Вот этот суровый мужчина в костюме — на самом деле писатель, который ищет вдохновение для нового романа. А эта элегантная дама с крошечной собачкой — бывшая балерина, хранящая тайну великой любви.

Внезапно его внимание привлекла картина у самого бордюра. Напротив кофейни, у дверей букинистического магазина, сидел на поводке огромный, грустный на вид бульдог. Его морда была сплошь покрыта складками, отчего выражение лица кажется вечно недовольным и уставшим от всей этой мировой суеты. Хозяина рядом не было видно, вероятно, тот зашел внутрь.

Собака тяжело вздохнула, и Жану почудилось, что он даже слышит этот вздох сквозь стекло. Он выглядел таким одиноким, таким… разочарованным. Прямо как он сам после вчерашнего свидания.

«Вот он, мой духовный брат, — с горькой иронией подумал Жан. — Тоже, наверное, ждал от жизни чего-то большего. А в итоге — поводок и ожидание у дверей книжной лавки».

Глава 2

Если бы существовал чемпионат мира по стрессу, Артюр Бланшар уверенно вышел бы в финал, а скорее всего, и взял золотую медаль. Не просто так, а с новым мировым рекордом. Прямо сейчас его личный внутренний апокалипсис был куда масштабнее и драматичнее, чем все, что могли придумать сценаристы голливудских блокбастеров.

Он мчался по узкой, вымощенной брусчаткой улочке Латинского квартала, сжимая в руках бесценный, хрупкий груз так, словно это был не пенопласт, картон и тонкое оргстекло, а его собственное бьющееся, незащищенное сердце. В каком-то смысле так оно и было.

Его дыхание сбилось, сгущаясь в клубы пара на холодном осеннем воздухе. Каждый нерв был натянут струной. В голове стучала одна-единственная, навязчивая, как барабанная дробь, мысль: «Опоздать. Я опоздаю. Я опоздаю, и все пропало».

Презентация. Проект. «Будущее городских общественных пространств». Эти слова вот уже три месяца были его жизнью, его кислородом, его кошмаром и его навязчивой идеей. Он, Артюр Бланшар, студент-архитектор парижской Высшей национальной школы искусств, не просто делал учебный проект. Он вкладывал в него всю свою одержимость, весь свой талант, всю свою страсть к чистым линиям, строгой логике и безупречной функциональности. Это была не просто макетная модель. Это был манифест. Его манифест.

Профессор Лемар, суровый, как гранитная глыба, мэтр французской архитектурной мысли, известный своим язвительным сарказмом и непреклонностью, лично курировал этот проект. И он ясно дал понять: опоздание равно провалу. «Архитектор, который не уважает время, не уважает ни клиента, ни само пространство, которое он проектирует», — любил повторять он.

А макет… Макет был идеален. Артюр потратил на него последние семьдесят два часа практически без сна, склеивая, вырезая, шлифуя, подсвечивая миниатюрные светодиоды, которые должны были имитировать мягкое вечернее освещение в его проекте общественного сада на набережной Сены. Он создал не просто модель здания. Он создал атмосферу. Миниатюрный мир, где все было продумано до мелочей: угол падения света, текстура «газона» из зеленого мохового войлока, крошечные скамейки, отлитые из смолы.

И вот этот весь хрупкий мир он сейчас нес по брусчатке, которая внезапно показалась ему наихудшим покрытием для пешеходного движения в истории человечества. Каждый стык между камнями отдавался болезненной вибрацией в его пальцах, заставляя его сжимать коробку с макетом еще сильнее.

«Не уронить. Только не уронить», — вторая мантра, подстраховывающая первую.

Он свернул за угол, и его взгляд упал на вывеску: «Le Rêveur». «Мечтатель». Ирония судьбы. Мечтатель. Вот как раз то, чем он в своей жизни никогда не был. Он был практиком. Реалистом. Творцом, но творцом, который верил в расчет, в чертеж, в несущую балку, а не в полет фантазии. Эти «мечтатели» с их витанием в облаках всегда его раздражали. Жизнь — это не воздушные замки. Это фундамент, сталь и бетон.

Но сейчас ему отчаянно нужен был кофеин. Густой, черный, как ночь, и крепкий, как стальная арматура. Без всяких там глупостей в виде корицы, кардамона или, не дай бог, сердечек из пенки. Просто ударная доза адреналина для мозга и тела. Чашка эспрессо, и он снова сможет двигаться с прежней скоростью.

Он резко толкнул дверь кофейни, и колокольчик над ней взвизгнул от неожиданности. Теплый, сладкий воздух обволок его лицо, контрастируя с уличной прохладой. Внутри было уютно, пахло блаженством и покоем, которые были ему абсолютно недоступны.

Артюр окинул взглядом помещение, его глаза, привыкшие оценивать пространство, отметили низкие сводчатые потолки, кирпичную кладку, приглушенное освещение. Мило. Создавало иллюзию спокойствия. Но ему было не до иллюзий.

За стойкой стоял парень его возраста, задумчиво смотревший в окно. Бариста. С милым, открытым лицом и таким отсутствующим, немного мечтательным выражением, что Артюра чуть не передернуло.

— Месье? — голос бариста прозвучал мягко и вопросительно.

— Эспрессо. Двойной. Самый крепкий, какой есть. Чтобы ложка стояла, — выпалил Артюр, не двигаясь с места у двери. Он боялся пошевелиться, боялся сделать лишний шаг, чтобы не нарушить хрупкое равновесие своего драгоценного груза.

— Сейчас будет готово, — кивнул тот и повернулся к кофемашине.

И вот тут время для Артюра словно замедлилось. Он видел, как бариста, все еще с какой-то рассеянной полуулыбкой, взял большую чашку. Увидел, как из группы пара хлынул густой, темный поток эспрессо. Его нос, уже уловивший божественный аромат, послал в мозг сигнал одобрения. Еще секунда, и он получит свой спасительный допинг.

Но бариста, вместо того чтобы сосредоточиться на процессе, снова повернул голову к окну. Его лицо выражало какую-то непонятную, глубокую заинтересованность происходящим на улице.

«Что он там увидел? — пронеслось в голове у Артюра с раздражением. — Пролетающую радугу? Поющего голубя?»

Он проследил за его взглядом. В окне был виден лишь участок тротуара и часть двери букинистического магазина напротив, где сидел тот самый, глубокомысленно вздыхающий бульдог.

И это было последнее, что успел осознать Артюр. Потому что дальше все произошло в одно мгновение, в одном кадре, который навсегда врежется в его память.

Бариста, завороженный зрелищем философствующего пса, совершил роковое, неловкое движение. Он развернулся, держа в руках ту самую большую, полную до краев чашку с только что налитым, обжигающе горячим, двойным эспрессо.