Кофейня для графа-отшельника

Глава 1

Последнее, что я помнила, — это слепящий свет фар. Он вырвался из стены дождя, не оставляя ни единого шанса... Я помню визг тормозов, ставший саундтреком к последним секундам моей привычной жизни. Потом — резкий удар, скрежет металла и темнота. Не та мягкая, обволакивающая темнота сна, а жесткая, оглушающая, выбивающая воздух из легких.

И вот теперь…

Первым пришел запах. Густой, влажный, землистый. Запах мокрой листвы, прелой коры и грибов. Никакой больничной стерильности, ни резкого запаха антисептиков. Я с трудом разлепила веки. Вместо белого потолка палаты надо мной нависали темные, тяжелые ветви, с которых медленно срывались крупные холодные капли. Одна из них упала мне прямо на щеку, заставив вздрогнуть и окончательно прийти в себя.

Я лежала на чем-то мягком и сыром. Мох. Густой, упругий ковер из мха, покрывавший землю вокруг. Я села, с трудом сгибая затекшие конечности. Голова гудела тупой, ноющей болью, но в остальном… я была цела. Ни переломов, ни крови. Только порванные на коленке джинсы и огромный синяк, который наверняка уже расцветал на бедре. Чудеса, да и только.

— Ау-у-у? — мой голос прозвучал хрипло и неуверенно, утонув в тишине леса. — Есть здесь кто-нибудь?

Ответом мне было лишь шуршание капель по листьям и далекий крик какой-то ночной птицы. Хотя, ночной ли? Я посмотрела наверх, сквозь прорехи в кронах деревьев. Небо было затянуто плотной серой пеленой, из которой сочилась мелкая, противная изморось. Невозможно было понять, день сейчас или вечер.

Я поднялась на ноги, отряхивая с одежды мох и мелкие веточки. Легкая куртка насквозь промокла, как и джинсы, и теперь неприятно липла к телу. Холод пробирал до костей. Оглядевшись по сторонам, я поняла, что не имею ни малейшего понятия, где нахожусь. Вокруг стоял дремучий, незнакомый лес. Огромные деревья, покрытые бородатыми лишайниками, сплетались ветвями над головой, создавая ощущение сумрачного зеленого туннеля. Никаких следов трассы, никаких обломков машины. Ничего.

Паника начала подкрадываться липкими, холодными пальцами. Где я? Что произошло после аварии? Может, меня кто-то нашел и… привез сюда? Зачем? Бред какой-то.

Нужно было двигаться, иначе я рисковала замерзнуть здесь насмерть. Я выбрала направление наугад, просто идя туда, где деревья казались чуть реже, и побрела вперед, обхватывая себя руками в тщетной попытке согреться.

Каждый шаг давался с трудом. Мокрые листья скользили под ногами, ветки цеплялись за одежду, а морось становилась все сильнее, превращаясь в полноценный дождь. Я шла, казалось, целую вечность. Лес не кончался, тишина давила на уши, а надежда таяла с каждой минутой. Я уже была готова просто сесть под очередным деревом и разреветься от бессилия, когда впереди, сквозь пелену дождя и тумана, я увидела… что-то.

Темный, неясный силуэт. Огромный, угловатый. Каменная громада, поднимающаяся прямо из лесной чащи.

Сердце забилось чаще. Это было здание. А где здание, там и люди.

Прибавив шагу, я почти бежала, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки. Силуэт становился все четче, и вскоре я поняла, что передо мной не просто дом. Это был замок. Настоящий, старинный замок с высокими стенами из потемневшего от времени камня, узкими окнами-бойницами и остроконечными башенками, теряющимися в тумане. Стены были густо увиты плющом, который, казалось, пытался утащить древнее строение обратно в лес.

Выглядело все это как декорация к готическому фильму ужасов, но сейчас меня это волновало меньше всего. Главное — там могла быть крыша над головой и тепло.

Я вышла на заросшую подъездную дорогу, вымощенную крупным булыжником, и направилась к огромным кованым воротам. Они были приоткрыты ровно настолько, чтобы мог протиснуться человек. Я скользнула в щель и оказалась во внутреннем дворе. Здесь было еще мрачнее и тише. Дождь барабанил по каменным плитам, стекая в забитые листьями водостоки. Ни единого огонька в окнах, ни звука. Казалось, замок был заброшен.

«Только не это», — пронеслось в голове.

Посреди двора возвышалась главная дверь — массивное, окованное железом сооружение из темного дерева. Справа от нее висело тяжелое бронзовое кольцо-стучало. Собравшись с духом, я подняла его и несколько раз с силой ударила о металлическую пластину. Звук получился оглушительным. Он эхом прокатился по двору и, казалось, ушел куда-то вглубь каменных стен, замирая там в бесконечных коридорах.

Я ждала. Минуту. Две. Ничего. Только шум дождя.

Я постучала еще раз, уже отчаянно, вкладывая в стук всю свою надежду. И когда я уже была готова сдаться, за дверью послышались тяжелые, гулкие шаги. Затем раздался скрежет засова, который, казалось, не открывали лет сто.

Дверь со скрипом приоткрылась, и на пороге появился он…

Первое, что я отметила, — он был невероятно высоким. Настолько, что мне пришлось задрать голову. Второе — он был зол. Нет, не просто зол. Он был воплощением вселенского недовольства. Густые темные волосы падали на лоб, из-под нахмуренных бровей смотрели глаза цвета грозового неба, а плотно сжатые губы ясно давали понять, что я нарушила его покой. Одет он был в простую темную рубашку и что-то наподобии брюк, но даже в этой одежде чувствовалась какая-то аристократическая стать. И да, он был до неприличия красив той самой мрачной, суровой красотой, от которой у героинь романов подкашиваются коленки. У меня же они подкашивались от холода и усталости.

— Что вам нужно? — его голос был низким, с легкой хрипотцой. Бархатный рокот, который совершенно не вязался с его враждебным видом.

Я сглотнула, пытаясь унять дрожь.

— Простите… — пролепетала я, стуча зубами. — Помогите, пожалуйста. Я… я заблудилась. Идет дождь, и мне некуда идти.

Глава 2

Он смерил меня долгим, изучающим взглядом с головы до ног. Его глаза задержались на моих рваных джинсах, мокрой куртке и растрепанных волосах. Во взгляде не было ни капли сочувствия, только холодное раздражение.

— Это земли графа фон Штейна, — процедил он. — Посторонним здесь находиться запрещено. Деревня в той стороне. — Он неопределенно махнул рукой куда-то мне за спину, в темноту.

— Графа фон… Так, постойте! Я не дойду до деревни, — честно призналась я. — Пожалуйста, можно мне просто… переждать дождь? Может быть, где-то в сарае? Я утром сразу уйду, честное слово.

Он молчал, продолжая сверлить меня взглядом. Казалось, он взвешивал, что доставит ему больше хлопот: выгнать меня обратно в лес, где я, скорее всего, околею от холода, или впустить в дом.

— Вы из Янтарного Холма? — наконец спросил он.

— Я… я не знаю, — растерянно ответила я. Название мне ни о чем не говорило. — Я не местная.

Его бровь изогнулась в недоумении.

— Не местная? И как же вас занесло в мой лес, да еще и в таком виде?

— Мне это тоже интересно. Я… попала в аварию.

— В аварию? — повторил он, и в его голосе проскользнуло что-то похожее на любопытство. — Карета перевернулась?

Карета? Серьезно? Он что издевается надо мной?

— Нет, не карета. Машина, — ответила я, и тут же поняла, что он смотрит на меня как на сумасшедшую.

Он тяжело вздохнул, проведя рукой по волосам. Вздох был полон такой вселенской усталости, будто на его плечи взвалили все проблемы этого мира, а я стала последней, самой тяжелой каплей.

— Хорошо, — наконец выдавил он. — Входите. Но только до утра. Как только рассветет — вы уходите. Ясно?

— Да, да, конечно! Спасибо! — с облегчением выдохнула я, готовая расцеловать этого угрюмого типа.

Он молча отступил в сторону, пропуская меня внутрь. Я шагнула через высокий порог и замерла. Если снаружи замок казался просто старым, то внутри он был… мертвым.

Мы оказались в огромном холле, тонувшем в полумраке. Высокие сводчатые потолки терялись где-то в темноте. Воздух был холодным и пах пылью, воском и сырым камнем. Единственным источником света был одинокий канделябр со свечами, стоявший на массивном дубовом столе. Его дрожащий свет выхватывал из мрака потускневшие гобелены на стенах, пустые рыцарские доспехи в углу и широкую лестницу, уводившую наверх, в неизвестность.

Тяжелая входная дверь за моей спиной захлопнулась с оглушительным грохотом. Звук эхом отразился от стен и затих. Я вздрогнула. Ощущение было такое, будто меня заперли в склепе.

— Меня зовут граф Аларик фон Штейн, — произнес он за моей спиной, заставляя меня снова обернуться. Он смотрел на лужу, которая натекла с моей одежды на каменный пол, и его лицо стало еще более мрачным.

— Анна, — представилась я. Просто Анна. Фамилия здесь вряд ли кому-то что-то скажет.

— Что ж, Анна, — он взял канделябр со стола, и тени на его лице заплясали, делая черты еще более резкими и хищными. — Следуйте за мной. Я покажу вам вашу комнату. И постарайтесь больше ничего не пачкать.

Он не стал дожидаться ответа и зашагал в сторону лестницы. Его шаги гулко отдавались в тишине холла. Я поспешила за ним, стараясь не отставать. Мы поднимались по лестнице, скрип ступеней под нашими ногами был единственным звуком. Стены вдоль лестницы были увешаны портретами. Десятки строгих, бледных лиц взирали на меня из потемневших рам. Мужчины и женщины с одинаково гордой осанкой и холодными глазами. Предки моего хмурого спасителя, не иначе. Все как один выглядели так, будто только что съели по лимону. Кажется, я поняла, в кого он такой «веселый».

Граф остановился перед одной из многочисленных дверей на втором этаже. Она была такой же массивной и темной, как и все в этом доме.

— Здесь, — коротко бросил он, открывая дверь. — Постельное белье в шкафу. Ванная комната в конце коридора, но не советую рассчитывать на горячую воду.

Я заглянула внутрь. Комната была большой и такой же безжизненной, как и весь замок. Огромная кровать с резным изголовьем, покрытая пыльным покрывалом, платяной шкаф размером с мою бывшую кухню, туалетный столик с потускневшим зеркалом и камин, в котором, судя по виду, огонь не разжигали со времен Средневековья. Единственное окно было задернуто тяжелой бархатной шторой.

— Спасибо. Большое спасибо, вы меня очень выручили, — искренне сказала я.

Он лишь кивнул, не глядя на меня.

— Утром экономка приготовит завтрак. После него вы уйдете, — повторил он тоном, не терпящим возражений.

— У вас есть экономка? — удивилась я. Я почему-то была уверена, что он живет здесь один, как какой-нибудь сказочный монстр.

— Да. А теперь отдыхайте, — он развернулся, чтобы уйти.

— Граф! — окликнула я его.

Он замер, медленно обернувшись. В его глазах читался немой вопрос, смешанный с явным нетерпением.

— Просто… спасибо, — повторила я тише. — Это же наверное, всё декорации, да? Вы тут фильм снимаете и так хорошо вжились в роль?

Он снова лишь кивнул и, не сказав больше ни слова, ушел, оставив меня одну в огромной холодной комнате. Его удаляющиеся шаги быстро затихли в бесконечных коридорах этого замка.

Я осталась стоять на пороге, глядя в темноту. Холод, усталость и странность происходящего разом навалились на меня. Я в замке. В гостях у живого графа. После автомобильной аварии.

Закрыв дверь, я прислонилась к ней спиной и медленно сползла на пол. Что, черт возьми, происходит? Где я? Это все какой-то безумный сон, последствие удара головой. Да, точно. Сейчас я засну, а проснусь уже в больнице, и надо мной будет склоняться не хмурый красавец-аристократ, а обычная медсестра.

Но холод каменного пола, ощущаемый даже сквозь мокрые джинсы, был слишком реальным. Как и гулкий стук моего собственного сердца в мертвой тишине старинного замка…

Глава 4

— Я слушаю, — произнес граф.

— Вчера вы спросили, не перевернулась ли моя карета. Дело в том, что у нас… там, откуда я… не ездят на каретах. У нас есть машины. Это… такие самодвижущиеся повозки из металла. Они ездят очень быстро.

Я наблюдала за его лицом. Ни один мускул не дрогнул. Он просто смотрел на меня, и в его взгляде читалось вежливое, но холодное недоумение.

— Я ехала на такой машине по трассе… это такая широкая дорога… и была сильная гроза. Другая машина вылетела мне навстречу. Я помню удар, а потом… очнулась уже в вашем лесу.

Я замолчала, ожидая его реакции. Он несколько секунд смотрел на меня, а потом спокойно произнес:

— Понятно. Вы сильно ударились головой?

Мое сердце ухнуло вниз. Вот и все. Он считает меня сумасшедшей.

— Нет! То есть, да, наверное, но я не…

— Это многое объясняет, — прервал он меня ровным тоном. — Подобные травмы часто вызывают путаницу в мыслях, провалы в памяти. Иногда даже галлюцинации. «Самодвижущиеся повозки», говорите? Весьма… богатое воображение.

— Это не воображение! — я повысила голос, чувствуя, как во мне закипает отчаяние. — Это правда! Послушайте, мне нужно связаться с полицией, с родными. У вас есть телефон?

— Телефон? — он нахмурился, будто услышал незнакомое слово.

— Да, аппарат для связи на расстоянии! — я чуть не вскочила со стула. — Или может быть телеграф? Что-то же у вас должно быть!

Граф Аларик медленно откинулся на спинку стула, и его взгляд стал жестким.

— Анна, я понимаю, что вы пережили потрясение. Но всему есть предел. Вы находитесь в замке Штейн, в графстве Янтарный Холм. Ближайший город — в нескольких часах езды. И поверьте, никаких «телефонов» там нет. Максимум, на что вы можете рассчитывать, — это отправить письмо с почтовым дилижансом, который ходит дважды в неделю.

Дилижанс. Он сказал «дилижанс». Пазл в моей голове складывался в самую чудовищную картину, какую только можно было представить.

— Какой сейчас год? — прошептала я, боясь услышать ответ.

Он посмотрел на меня с откровенной жалостью.

— Тысяча восемьсот восемьдесят восьмой, разумеется. Анна, я думаю, вам нужен не дилижанс, а хороший лекарь. В Янтарном Холме есть один. Я дам вам немного денег на дорогу и на первое время. Марта соберет вам узелок с едой.

— Нет… — я замотала головой, отказываясь верить. — Нет, не может быть. Этого не может быть.

— Это единственное разумное объяснение, — его голос стал чуть мягче, как будто он разговаривал с неразумным ребенком. — Вы попали в беду, ударились, ваш разум пытается защититься, создавая фантастические образы. Вам нужно отдохнуть, прийти в себя. В городе о вас позаботятся.

— Вы мне не верите, — это был не вопрос, а констатация факта.

— Я верю в то, что вы напуганы и растеряны, — ответил он, вставая из-за стола. Это был явный знак, что аудиенция окончена. — Я ценю свое уединение, Анна. Я сделал для вас все, что мог. Приютил на ночь, накормил. Но я не могу держать здесь посторонних. Тем более… тех, кто не в себе.

Последняя фраза ударила наотмашь. Я смотрела на него, высокого, уверенного в себе хозяина этого мрачного замка, и понимала, что для него я — просто досадная помеха. Сумасшедшая бродяжка, которая несет какой-то бред про машины и телефоны.

— Но мне некуда идти! — в моем голосе зазвенели слезы. — Я никого здесь не знаю! Я не из этого мира!

Он тяжело вздохнул. Тот самый вздох вселенской усталости, который я уже слышала вчера.

— Все мы порой чувствуем себя не из этого мира, — философски заметил он. — Марта проводит вас до ворот, как только дождь немного стихнет. Ваша одежда, я полагаю, уже высохла.

Он развернулся и вышел из столовой, оставив меня одну за огромным столом, перед нетронутой тарелкой остывшей каши.

Я сидела, оцепенев. Все рухнуло. Моя единственная надежда, этот хмурый, но вроде бы не лишенный благородства граф, просто списал меня со счетов. Выставил за дверь, как надоедливую просительницу!

Весь замок, казалось, давил на меня своими каменными стенами. Здесь все было пропитано унынием. Потускневшие портреты, пыльная мебель, холод, сквозящий из каждой щели. И этот дождь… Он все лил и лил, будто весь мир решил утонуть в серой, беспросветной тоске. Этот замок и его хозяин были идеальным отражением друг друга — холодные, мрачные и наглухо закрытые от всего мира. Отшельники.

Я поднялась и подошла к высокому стрельчатому окну. Дождь барабанил по стеклу, за которым колыхалась серая, безрадостная стена леса. Граф был прав. Мне не место здесь. Но где мое место теперь? Куда мне идти в этом чужом, дождливом мире тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года?

Ответа не было. Была только безысходность и холодный, липкий страх. И шум дождя, который, казалось, будет идти вечно.

Глава 5

Я вернулась в свою комнату-склеп, и стены, казалось, сомкнулись вокруг меня. Граф Аларик фон Штейн, моя единственная, пусть и призрачная надежда в этом безумном мире, просто вышвырнул меня. Не физически, нет, он был слишком аристократичен для этого. Он сделал это холодно, вежливо и окончательно, списав меня со счетов как безобидную сумасшедшую.

Я рухнула на кровать, и слезы, которые я сдерживала за завтраком, хлынули наружу. Горькие, отчаянные слезы. Я плакала от страха, от одиночества, от абсурдности всего происходящего. Тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год. Дилижансы. Граф. Это не укладывалось в голове. Я зарылась лицом в подушку, пахнущую пылью и лавандой, и позволила себе утонуть в этом отчаянии.

Время шло. Дождь за окном не утихал, его монотонный стук отмерял секунды моей новой, чужой жизни. Когда слезы иссякли, им на смену пришла апатия. Я просто лежала, глядя в потолок, и слушала, как замок дышит вокруг меня — скрип половиц, завывание ветра в каминной трубе, гулкая тишина.

Постепенно день сменился сумерками, а потом и полной темнотой. Никто не пришел. Никто не принес мне ни еды, ни свечу. Меня просто оставили здесь, в этой холодной комнате, ждать утра, когда меня проводят до ворот и отправят в неизвестность.

И тут, сквозь пелену безысходности, пробилось простое, но очень настойчивое чувство. Голод. Он скрутил мой желудок тугим узлом, напомнив, что со вчерашнего дня я не съела ни крошки. Серая каша, от которой я отказалась утром, сейчас казалась мне пищей богов.

Вместе с голодом пришел и холод. Он пробирался под одеяла, заставляя меня дрожать. Я съежилась, пытаясь согреться, но это не помогало. Холод был не только снаружи, он шел изнутри, от страха и пустоты.

Я не могла так больше. Я не могла просто лежать здесь и ждать, пока меня выгонят. Я должна что-то сделать. Хоть что-нибудь. И первое, что я могла сделать, — это найти еду.

Решение пришло само собой. Кухня. Я должна пробраться на кухню.

Тихо, как мышка, я соскользнула с кровати. Босые ноги обожгло холодом каменного пола. Нащупав в темноте свою одежду, которая уже высохла и стояла колом, я быстро оделась. Мои рваные джинсы и простая футболка придали мне крупицу уверенности.

Я приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Где-то далеко, кажется, в холле на первом этаже, горела одинокая свеча или лампа, отбрасывая на стены слабые, дрожащие тени. Замок спал. Или делал вид, что спал.

Затаив дыхание, я выскользнула из комнаты. Каждый шаг отдавался гулким эхом в моей голове. Каждая скрипнувшая половица заставляла сердце замирать. Я шла по памяти, вспоминая путь, которым меня вела утром экономка Марта. Вниз по широкой лестнице, мимо грозных портретов предков графа, которые, казалось, следили за мной своими нарисованными глазами.

В холле было чуть светлее. Огарок свечи в канделябре на столе доживал свои последние минуты. Я прошла мимо него, направляясь в ту часть замка, откуда, как мне показалось, утром доносился запах еды.

Мне повезло. Одна из дверей в длинном коридоре оказалась не заперта. Я осторожно потянула ее на себя и в нос ударил запах остывшего очага, трав и чего-то кислого, кажется, закваски. Это была кухня.

Она была огромной и пугающей в своей ночной тишине. Массивный деревянный стол в центре, медные котелки и сковороды, развешанные на стенах, и гигантский каменный очаг, похожий на пасть спящего дракона.

Нужно было найти еду. Я начала открывать шкафчики и заглядывать в кладовую. Мои надежды на пир быстро угасли. Запасы в замке графа-отшельника были… скудными. Очень скудными. Мешок муки, немного овса, банка с затвердевшим сахаром, несколько сморщенных луковиц и пара увядших яблок. Ни хлеба, ни сыра, ни мяса. Мрачная картина. Похоже, граф и его экономка питались исключительно овсянкой и святым духом.

Я вздохнула, прислонившись к холодной стене. Что я ожидала? Но отступать было поздно. Я была здесь, и я была голодна. И холодна. Взгляд упал на очаг. Если я разожгу огонь, я смогу согреться. А если есть мука, вода и огонь, можно испечь… лепешки? Или булочки.

Идея показалась спасительной. В моей прошлой жизни я любила печь. Это успокаивало, приводило мысли в порядок. Сейчас мне это было нужно как никогда.

Я нашла в очаге немного углей, оставшихся с вечера. К счастью, рядом лежала растопка и дрова. Не без труда, наглотавшись дыма и испачкавшись в саже, я все же сумела разжечь небольшой огонь. Робкие язычки пламени лизнули поленья, и по кухне разлилось живое, теплое сияние. Стало уютнее.

Теперь тесто. Я нашла большую глиняную миску, насыпала в нее муки, добавила воды, отколола ножом немного сахара. Соли не было, дрожжей тоже. Булочки получатся простыми, пресными, но это было неважно. Главное — они будут теплыми.

Я запустила руки в миску и начала месить. Прохладная, податливая масса теста под пальцами… это было именно то, что нужно. Я месила его долго, усердно, вымещая в этом простом действии весь свой страх, всю свою тоску и отчаяние.

И тут случилось нечто странное. Закрыв глаза, я вдруг представила не эту темную, холодную кухню, а кухню моей бабушки. Солнечный свет, льющийся в окно, запах яблочного пирога, ее теплые, морщинистые руки. Я вспомнила ощущение уюта, когда сидишь, закутавшись в плед, с чашкой горячего чая, и за окном идет дождь, но тебе все равно, потому что дома тепло и безопасно. Я так отчаянно захотела этого тепла, этого света, этого чувства защищенности.

Я вкладывала в тесто все это желание. Каждое движение моих рук было наполнено тоской по дому, по солнцу, по простой человеческой радости. Я не думала об этом, это происходило само собой. Мои ладони потеплели. Тесто под ними стало удивительно эластичным, живым, оно словно дышало. Мне показалось, или оно даже начало слабо светиться в полумраке кухни? Нет, не может быть, это просто отблески огня…

Глава 3

Я так и уснула на полу у двери, свернувшись калачиком, словно бездомный котенок, ищущий хоть каплю тепла. Промозглая сырость каменного пола пробирала до костей даже сквозь влажную одежду. Сон был тяжелым, рваным, полным обрывков воспоминаний: слепящие фары, визг тормозов, а потом — бесконечный, темный лес и лицо графа, высеченное будто из гранита.

Проснулась я от того, что окончательно замерзла. Тело ломило, а зубы выбивали мелкую дробь. Кое-как поднявшись на затекшие ноги, я поняла, что оставаться в мокрой одежде — верный путь к воспалению легких. А умирать в чужом в замке угрюмого графа, в мои планы как-то не входило.

Оглядев комнату, я нашла то, что граф назвал шкафом. Огромный, из темного, почти черного дерева, он пах нафталином и временем. С трудом потянув на себя тяжелую резную дверцу, я заглянула внутрь. На полках лежали аккуратные стопки белья — белоснежного, накрахмаленного до хруста, но явно очень старого. А на вешалке висело несколько платьев и одна… ночная сорочка. Длинная, до пят, из плотного, чуть пожелтевшего от времени хлопка, с высоким воротником и крошечными пуговками у горла. Выглядела она так, будто ее носила еще прабабушка графа.

Но, выбор был невелик. Быстро скинув с себя липкие, холодные джинсы и куртку, я натянула это произведение швейного искусства прошлого. Ткань оказалась неожиданно мягкой. Я почувствовала себя персонажем исторического романа, вот только декорации были слишком уж реальными.

Подойдя к окну, я отодвинула тяжелую, пыльную штору. За стеклом была все та же унылая картина. Дождь. Он не прекращался ни на секунду, монотонно стучал по стеклу, стекал мутными ручьями по камню. А за стеной дождя — все тот же бесконечный, темный лес. Ни огонька, ни дороги, ни малейшего намека на цивилизацию. Чувство полной, абсолютной изоляции накрыло меня с головой.

Я забралась на огромную кровать, зарывшись под несколько слоев одеял. Они были холодными, но тяжелыми, и под их весом я понемногу начала согреваться. Лежа в темноте, я снова и снова прокручивала в голове события последних часов. Авария. Лес. Замок. Граф Аларик фон Штейн.

«Карета перевернулась?» — его слова эхом звучали в голове.

Выглядело это так, будто он не шутил. Он действительно не знал, что такое машина. И это пугало больше всего. Это не было просто глухое место, отрезанное от мира. Это был… другой мир. Или другое время. Я сжала кулаки, пытаясь отогнать эту дикую мысль. Нет, это бред. Последствия травмы. Шок. Я просто должна все объяснить этому графу, и он поможет мне связаться с кем-нибудь. У него же должен быть телефон? Или хоть какой-то способ коммуникации с внешним миром?

С этими мыслями я провалилась в беспокойный сон.

Разбудил меня настойчивый стук в дверь. Я резко села на кровати, сердце колотилось где-то в горле.

— Просыпайтесь! — раздался за дверью скрипучий женский голос. — Граф ждет вас к завтраку. И не вздумайте опаздывать.

Я торопливо выбралась из-под одеял. Моя вчерашняя одежда так и лежала мокрой кучей на полу. Выходить к графу в ночной рубашке прабабушки? Великолепно. Но другого выхода не было. Приведя в порядок растрепанные волосы, как смогла, и умывшись ледяной водой из кувшина на столике, я глубоко вздохнула и открыла дверь.

На пороге стояла пожилая женщина, худая и прямая, как палка. Ее седые волосы были туго стянуты в пучок на затылке, а лицо покрывала сетка мелких морщин. Одета она была в строгое темное платье с белоснежным фартуком. Она смерила меня таким неодобрительным взглядом, что мне захотелось спрятаться обратно в комнату. Видимо, это и была та самая экономка.

— Меня зовут Марта, — сухо представилась она. — Следуйте за мной.

Она развернулась и зашагала по коридору, не дожидаясь ответа. Я поспешила за ней, чувствуя себя невероятно глупо в этой длинной ночнушке. Мы спустились по той же скрипучей лестнице, прошли через мрачный холл и вошли в столовую.

Помещение было огромным, с высоким потолком, с которого свисала потускневшая люстра, и длинным обеденным столом, за которым могли бы разместиться человек тридцать. Но сейчас за этим столом, в самом его торце, сидел один-единственный человек. Граф Аларик фон Штейн.

Он поднял голову, когда мы вошли. Сегодня он был одет в темный сюртук, и выглядел еще более строгим и отстраненным, чем вчера. Его взгляд скользнул по мне, задержался на моей «одежде», и в уголке его губ промелькнула тень усмешки, которую он, впрочем, тут же подавил.

— Доброе утро, — его голос был ровным и холодным, как лед. — Надеюсь, вы отдохнули.

— Доброе, — пробормотала я, чувствуя, как щеки заливает краска. — Спасибо, да.

— Садитесь, — он указал на стул напротив. — Марта, подавай завтрак.

Я села на краешек стула. Расстояние между нами было огромным, и это только усиливало ощущение неловкости. Марта поставила передо мной тарелку с овсяной кашей, которая выглядела так же серо и уныло, как и погода за окном, и чашку с какой-то дымящейся жидкостью. Такой же набор стоял и перед графом.

Мы ели в полной тишине, нарушаемой лишь стуком ложек о тарелки и непрекращающимся шумом дождя за окном. Тишина давила, и я понимала, что нужно начинать разговор. Мое будущее, а может и жизнь, зависели от этого человека.

— Граф, — начала я, собравшись с духом. Он поднял на меня свои грозовые глаза, и я едва не сбилась с мысли. — Я хотела бы еще раз поблагодарить вас за то, что приютили меня. И… мне нужно попытаться объяснить, что со мной произошло. Это очень важно.

Он отложил ложку и сложил руки на столе, всем своим видом демонстрируя, что готов слушать. Или, по крайней мере, делать вид.

Глава 6

Сформировав из теста несколько небольших круглых булочек, я выложила их на старый противень, который нашла в шкафу, и поставила его в очаг, поближе к огню.

А потом я просто села на пол перед очагом, обняв колени, и стала смотреть на огонь. Тепло согревало лицо и руки, а в воздухе постепенно начал витать божественный аромат. Запах свежего, пекущегося хлеба. Простой, честный, самый уютный запах на свете. Он заполнял собой кухню, вытесняя сырость и уныние.

Я не заметила, как задремала, убаюканная теплом и мерным треском поленьев.

Резкий звук открывающейся двери заставил меня подскочить. На пороге кухни стоял граф Аларик. Он был уже одет, но волосы были слегка растрепаны, словно он только что встал. Его лицо было, как обычно, мрачной маской, но в глазах застыло откровенное изумление. Он смотрел на меня, сидящую на полу в саже, на пылающий очаг и на золотистые, румяные булочки на противне.

— Что вы здесь делаете? — его голос прозвучал глухо и недовольно.

Я вскочила на ноги, отряхиваясь. Сердце колотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Застукали.

— Я… простите… я не могла уснуть, — пролепетала я. — И я была очень голодна. Я просто хотела испечь…

— Вы развели огонь в моем доме посреди ночи? — он шагнул в кухню, и его высокая фигура отбросила на стену огромную тень. — Вы хоть понимаете, насколько это безрассудно? Вы могли устроить пожар!

— Я была осторожна! — возразила я, чувствуя, как страх сменяется обидой. — Я просто хотела согреться и поесть. У вас в комнатах холоднее, чем на улице, а из еды только овсянка!

Он замер, явно не ожидая такого отпора от «безобидной сумасшедшей». Его взгляд переместился с моего возмущенного лица на булочки. Аромат в кухне стоял уже такой густой, что у меня засосало под ложечкой.

— Это… вы испекли? — спросил он уже другим тоном, в котором слышалось скорее недоумение, чем гнев.

— Да, — я взяла с противня одну булочку. Она была горячей, и я перебрасывала ее с ладони на ладонь. — Вот. Это просто мука и вода. Я ничего не украла.

Он молчал, глядя на скромную булочку в моих руках так, словно это был какой-то заморский диковинный фрукт. Он сделал еще шаг и остановился рядом со мной. Я ощутила едва уловимый запах озоновой свежести после дождя и дорогого мыла.

— Дайте, — приказал он.

Я протянула ему булочку. Он взял ее, и наши пальцы на мгновение соприкоснулись. Его рука была холодной, моя — горячей от выпечки. Он отломил кусочек и с сомнением поднес его ко рту.

И я увидела. Я видела это собственными глазами. В тот момент, когда он попробовал булочку, его лицо изменилось. Суровая маска треснула. Жесткие линии вокруг рта смягчились, нахмуренные брови чуть разгладились. Его глаза, всегда такие холодные, цвета грозового неба, на долю секунды потеплели, и в них отразилось что-то похожее на удивление. Это было мимолетное, почти неуловимое изменение, но оно было.

Он медленно дожевал, глядя куда-то в пустоту.

— Что… — он сглотнул, голос его прозвучал непривычно тихо. — Что вы сюда добавили?

— Я же говорю, ничего. Мука, вода, немного сахара.

— Не может быть, — он покачал головой и отломил еще кусок, уже больше. — Она на вкус… как солнечный день. Теплая.

Солнечный день. Он сказал «солнечный день». Мое сердце пропустило удар. Все то, о чем я думала, когда месила тесто… тепло, уют, солнце… Неужели…

— Я не знаю, — честно ответила я, глядя на него во все глаза. — Я просто очень хотела, чтобы стало теплее.

Он доел булочку до последней крошки, не сводя с меня своего странного, задумчивого взгляда. В кухне повисла тишина, нарушаемая лишь треском огня. Он больше не выглядел злым. Растерянным — да. Заинтригованным — возможно.

Он протянул руку и взял с противня еще одну булочку. Просто взял и начал есть, глядя на огонь. А я стояла рядом, не смея пошевелиться, и понимала, что только что произошло что-то важное. Что-то, что могло изменить все.

Этот маленький, неказистый кусочек теста, испеченный от отчаяния, стал первым проблеском света в беспросветной тьме моего нового мира.

Глава 7

Тишина в кухне звенела, натянутая между мной, сидящей на полу в саже, и графом, который доедал вторую булочку с таким видом, будто совершал нечто запретное и невероятно важное одновременно. Огонь в очаге потрескивал, отбрасывая на его лицо беспокойные тени, и я могла поклясться, что суровая складка между его бровями стала чуточку меньше.

Он доел до последней крошки, стряхнул с пальцев несуществующую пыльцу и, наконец, снова посмотрел на меня. Его взгляд был уже не злым, не раздраженным. Он был… изучающим. Словно я была сложной головоломкой, которую он никак не мог решить.

— Вы сказали, мука и вода? — повторил он тихо.
Я судорожно кивнула.

— И немного сахара. Совсем чуть-чуть.

— Ложь, — отрезал он, но без прежней ледяной уверенности. — В этой выпечке есть что-то еще. Что-то… теплое.

Мое сердце забилось чаще. Он почувствовал. Он на самом деле это почувствовал! Это было не просто мое воображение.

— Я не знаю, как это объяснить, — честно призналась я, поднимаясь на ноги. — Я просто… очень сильно думала о тепле. О солнце. О доме.

Он хмыкнул, но это был не насмешливый, а скорее задумчивый звук.

— Думали о солнце, — он снова посмотрел на оставшиеся на противне булочки, а потом перевел взгляд на меня. — И что вы собирались делать дальше? После того, как съели бы все… солнечные булочки?

Вопрос вернул меня к суровой реальности. Ах да. Меня же собирались выгнать.

— Не знаю, — плечи поникли. — Наверное, ждать утра. А потом… идти, куда вы сказали. В город.

— В таком виде? — он смерил меня взглядом с головы до ног. — Вас примут за попрошайку или воровку. В лучшем случае.

— У меня нет другого вида! — вспылила я. — Вся моя одежда осталась там, где… где была авария!

— В самодвижущейся повозке, — закончил он за меня, и в его голосе не было ни капли иронии. Он просто констатировал факт моей безумной версии.

В этот момент дверь кухни скрипнула, и на пороге появилась Марта. Она замерла, переводя взгляд с меня на графа, потом на пылающий очаг и пустой противень. Ее лицо, и без того похожее на высохший пергамент, кажется, сморщилось еще сильнее.

— Граф Аларик! — в ее голосе прозвучал ужас. — Что здесь происходит? Эта девица…

— Все в порядке, Марта, — спокойно прервал ее граф, не отрывая от меня взгляда. — Я был голоден. Анна… была так любезна, что приготовила мне завтрак.

Челюсть Марты едва не отвисла до самого пола. Она посмотрела на меня так, будто я только что заставила графа сплясать на столе.

— Завтрак? Но… я бы все приготовила…

— Я хотел есть сейчас, — его тон не терпел возражений. Он повернулся к экономке. — Соберите вещи. Мы едем в Янтарный Холм.

Теперь уже моя челюсть познакомилась с полом. Мы? Он сказал «мы»?

— Мы? — пискнула я.

— Вы и я, — уточнил он, будто это было само собой разумеющимся. — Или вы предпочитаете добираться до города пешком под дождем? Я должен убедиться, что вы доберетесь до лекаря, а не свалитесь без чувств в какой-нибудь канаве. Это создаст мне лишние проблемы.

А, ну конечно. Забота о собственном спокойствии, а не обо мне. Но мне было все равно. Он не выгонял меня. Он ехал со мной. Это был шанс. Крошечный, но шанс.

— Марта, — продолжил граф. — Найдите для нее что-нибудь из одежды. Плащ, платье. Что угодно, лишь бы это выглядело прилично. И приготовьте нам еды в дорогу.

— Но, граф… — начала было экономка, но одного взгляда Аларика хватило, чтобы она замолчала и, поджав губы, скрылась за дверью.

— А вы, — он снова повернулся ко мне, — приведите себя в порядок. Через час мы выезжаем.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и вышел из кухни, оставив меня в растерянности смотреть на тлеющие угли и чувствовать, как в груди зарождается хрупкая, как первый весенний цветок, надежда.

***

Через час я стояла в главном холле, чувствуя себя невероятно чужой в новом обличье. Марта, с видом великомученицы, выдала мне простое дорожное платье из темно-зеленой, плотной шерсти. Оно было мне немного велико, но пояс спасал положение. А сверху — длинный серый плащ с глубоким капюшоном. На ногах были грубые, но теплые кожаные ботинки. Мои джинсы и футболка были аккуратно сложены в небольшой узелок, который экономка вручила мне с таким видом, будто передавала дохлую крысу.

Граф уже ждал меня у входа. Он тоже был в дорожном плаще поверх своего сюртука. В руках он держал пару перчаток.

— Готовы? — коротко спросил он.

Я кивнула.

Мы вышли из замка. Дождь все так же моросил, превращая двор в грязное месиво. У ворот стояла небольшая, простая крытая повозка, запряженная парой крепких вороных лошадей. Никакого герба, никакой позолоты. Все строго и функционально. Как и ее хозяин.

Аларик помог мне забраться внутрь, а сам сел на место возницы. Я устроилась рядом с ним под навесом, кутаясь в плащ. Он щелкнул вожжами, и повозка тронулась, выезжая со двора замка на размытую лесную дорогу.

Глава 8

Первое время мы ехали молча. Я смотрела на бесконечные деревья, окутанные туманом, а он — на дорогу перед собой. Тишину нарушал лишь стук копыт, скрип колес и шум дождя по брезентовой крыше.

— Так и не скажете, как вы это сделали? — вдруг нарушил он молчание, не поворачивая головы.

— Я уже сказала. Я не знаю, — я поежилась. — У меня дома… в моей жизни… я просто любила готовить. Это помогало мне успокоиться.

— Успокоиться, — повторил он. — И часто ваша еда на вкус напоминала солнечный свет?

— Никогда, — честно ответила я. — Но… там и не было такой нужды в солнце.

Он промолчал, но я видела, как напряглись его пальцы, сжимавшие вожжи.

Постепенно лес стал редеть. Мы выехали на открытое пространство, и моему взору открылась картина, от которой сжалось сердце. Поля. Они простирались по обе стороны от дороги, но они были… мертвыми. Редкие, чахлые колосья пшеницы или чего-то похожего на нее понуро склонялись к земле под тяжестью воды. Огромные лужи стояли прямо на пашне. Земля была темной, размокшей, словно уставшей рожать хоть что-то. Местами виднелись гниющие тыквы и какие-то корнеплоды, так и не убранные с полей.

— Что… что с землей? — прошептала я.

— Дождь, — коротко ответил Аларик. — Он идет уже несколько лет почти без перерыва. Земля устала. Она больше не может впитывать влагу. Все гниет.

Несколько лет. Я посмотрела на серое, беспросветное небо. Представить себе такое было невозможно. Жить годами без солнца, под вечным дождем.

Вскоре вдалеке показались первые дома. Это и был Янтарный Холм. Название звучало как злая насмешка. Не было в этом месте ничего янтарного. Серые каменные дома с темными, замшелыми крышами жались друг к другу, словно пытаясь согреться. Улицы были вымощены булыжником, но сейчас они превратились в сплошные потоки грязи.

И люди. Мы проезжали мимо редких прохожих, и все они были похожи друг на друга. Закутанные в темные, выцветшие плащи, с опущенными головами, они быстро семенили по своим делам, стараясь не поднимать глаз. Никто не улыбался. Никто не разговаривал. На меня и графа они бросали быстрые, испуганные взгляды и тут же отворачивались. Весь город словно находился в летаргическом сне.

— Они вас боятся? — спросила я тихо.

— Они боятся всего, что отличается от их серой повседневности, — ответил он. — А граф, который не покидал свой замок годами, — это событие.

Он остановил повозку на небольшой площади в центре города. Здесь было чуть оживленнее. Под навесом располагался рынок, но и он выглядел удручающе. На нескольких прилавках лежали жалкие кучки бледных овощей, какая-то рыба и мотки серой шерсти.

— Почему все такое… безрадостное? — не удержалась я.

Аларик посмотрел на меня. В его взгляде промелькнула тень той самой тоски, что я видела на лицах горожан.

— А чему радоваться, Анна? Неурожаю? Болезням от сырости? Тому, что дети уже не знают, как выглядит солнце? Люди забыли, что такое радость, потому что у них не осталось для нее причин.

Его слова ударили меня под дых. Я смотрела на этот спящий, унылый город, на его понурых жителей, и во мне впервые за все это время проснулось нечто большее, чем страх за собственную шкуру. Это была жалость. Глубокая, искренняя жалость. И еще… злость. Злость на эту несправедливость, на этот вечный дождь, укравший у людей свет.

— Но так не должно быть, — прошептала я. — Люди не могут так жить!

— Но они живут, — отрезал он. — Привыкают ко всему. А теперь идем. Нам нужно в таверну.

Он спрыгнул с повозки и, обойдя ее, подал мне руку. Его ладонь была сильной и холодной. Я приняла его помощь, и мы пошли через площадь, утопая в грязи. Люди расступались перед нами, как вода перед носом корабля, провожая нас молчаливыми взглядами.

Таверна под вывеской «Сонный кабан» выглядела не лучше, чем весь остальной город. Внутри было темно, пахло кислым элем, дымом и мокрой одеждой. За несколькими столами сидели угрюмые мужчины, тихо переговариваясь.

Наше появление произвело фурор. Все разговоры мгновенно стихли. Десятки глаз уставились на нас. На графа — со страхом и почтением. На меня — с откровенным любопытством.

— Граф фон Штейн! — к нам подбежал низенький, полный хозяин таверны, вытирая руки о фартук. — Какая честь! Чем могу служить?

— Нам нужен стол, — произнес Аларик. — И еды. Что у вас есть?

— Похлебка, ваша светлость! Гороховая! Очень сытная! И эль!

Аларик бросил на меня быстрый взгляд.

— Две похлебки. И чаю, если найдется.

Мы сели за стол в самом темном углу. Я сняла капюшон, чувствуя себя экспонатом в музее. Постепенно гул в таверне возобновился, но я чувствовала на себе постоянные взгляды.

— Итак, — начал Аларик, когда нам принесли дымящиеся миски с похлебкой. — Вот он, город. Здесь есть лекарь, который выслушает ваши истории о самодвижущихся повозках. Есть работа — в прачечной или на кухне в этой же таверне. Есть крыша над головой, если сможете за нее заплатить. Моя миссия на этом выполнена.

Он говорил так, будто ставил галочки в списке дел.

— Вы просто… оставите меня здесь? — спросила я, сердце снова ухнуло вниз.

— Я дал вам выбор, которого у вас не было вчера, — он посмотрел мне прямо в глаза. — Я довез вас до места, где есть другие люди. Дальше вы сами. Я отшельник, Анна, а не благотворительная организация. Я не привык к гостям.

Я смотрела на него, на этого холодного, закрытого человека, и понимала, что он прав. Я для него — никто. Случайная помеха. Но после тех булочек, после его реакции… я надеялась на что-то другое.

— Спасибо, — тихо сказала я, ковыряя ложкой безвкусную похлебку. — За все.

Он ничего не ответил. Мы сидели в тишине, и я чувствовала, как рушится моя последняя надежда. Он был прав. Дальше я сама. Одна в этом сером, промокшем насквозь мире, который забыл, что такое солнце.

Глава 9

Похлебка в моей миске остывала, превращаясь в серую, безвкусную массу. Я смотрела на нее, но видела лишь отражение своей собственной безнадежности. Граф Аларик фон Штейн, моя последняя соломинка, только что в вежливых, но неоспоримых выражениях объяснил мне, что дальше я поплыву сама. В этом безбрежном, холодном океане серости.

Он доедал свою порцию молча, методично, словно выполнял неприятную, но необходимую обязанность. Ни сочувствия, ни любопытства в его глазах больше не было. Только холодная отстраненность и явное желание поскорее избавиться от меня и вернуться в свою каменную берлогу.

— Я оставлю вам немного денег, — произнес он, нарушив тишину. Он полез во внутренний карман сюртука. — Этого должно хватить на комнату на пару недель и на еду. А дальше… — он замолчал, подбирая слова, — дальше вам придется проявить… изобретательность.

Он положил на стол несколько тусклых медных монет. Они звякнули об дерево с похоронным звуком. Это было оно. Конец. Прощальный жест. Холодная, безличная благотворительность.

Мое сердце сделало сальто и рухнуло куда-то в район ботинок. Я смотрела на эти монеты, и во мне боролись два чувства: унижение и отчаянное желание схватить его за руку и взмолиться, чтобы он не оставлял меня одну. Но гордость, жалкие остатки моей прошлой жизни, не позволила мне этого сделать.

— Спасибо, — прошептала я, не поднимая глаз.

— Не стоит, — его тон был сухим. — Считайте это платой за… булочки. А теперь мне пора.

Он начал отодвигать свой стул. Движение было резким, окончательным. Все. Сейчас он встанет и уйдет, растворится в серой мороси этого города, и я останусь совершенно одна.

Именно в этот момент за соседним столом, где сидели двое седобородых стариков, раздался скрипучий, недовольный голос:

— Вода! Клянусь бородой моего деда, это не похлебка, а подкрашенная дождевая вода!

Второй старик, поменьше и покруглее, тяжело вздохнул.

— А чего ты ждал, Клаус? Чтоб тебе принесли утку в яблоках? Горох в этом году и тот вырос размером с блоху. Скажи спасибо, что хоть это есть.

Я невольно прислушалась. Их разговор был единственным, что отвлекало от шума моего собственного рушащегося мира. Граф тоже замер, его рука застыла на спинке стула.

— Спасибо? — проворчал первый, Клаус. — Я помню времена, Эрих, когда в это время года столы в тавернах ломились! Когда воздух пах не гнилью и сыростью, а печеными яблоками и корицей! Помнишь?

— Как не помнить, — голос Эриха потеплел, наполнившись ностальгией. — Осень… Настоящая осень. Когда листья на деревьях за одну ночь становились золотыми и багряными, а небо было таким синим и высоким, что глазам больно. А солнце… теплое, ласковое.

Я подняла голову и посмотрела на них. Двое стариков, сгорбившихся над своими мисками, и в их словах было столько тоски по ушедшему миру, что у меня защемило в груди.

— Праздник Урожая, — выдохнул Эрих, и само это словосочетание прозвучало как заклинание. — Великий Праздник Урожая. Вот когда была жизнь!

Клаус хмыкнул, но на этот раз в его голосе не было злости, только глубокая печаль.

— Да уж. Ярмарка на всю площадь. Ленты, музыка. Соревнования лесорубов. А пирог? Помнишь Главный Пирог, Эрих? Его пекли всем городом, и каждая хозяйка добавляла что-то свое. Он был таким огромным, что его везли на специальной телеге!

— А вкус… — Эрих прикрыл глаза, словно пытаясь воскресить его в памяти. — Сладкий, пряный, с лесными ягодами и медом. Казалось, ты ешь саму осень, саму щедрость нашей земли.

Я слушала, затаив дыхание. Я смотрела на свою серую похлебку и пыталась представить этот пирог, эту ярмарку, эти краски. Это было похоже на сказку, не имеющую ничего общего с той реальностью, что окружала меня.

— А волшебство? — вдруг понизил голос Клаус, наклоняясь к своему собеседнику. — Ты помнишь волшебство, старый друг?

Я заметила, как напрягся граф. Он сидел неподвижно, как каменное изваяние, но я видела, как побелели костяшки его пальцев, сжимавших край стола.

— Разве такое забудешь, — прошептал Эрих. — Когда вечером зажигали тыквенные фонари… сотни фонарей! И они светились не просто светом свечи, а каким-то своим, внутренним, теплым светом. И казалось, что сами звезды спустились на нашу площадь. Дети говорили, что в них живут осенние духи.

— А музыка! — подхватил Клаус. — Старые песни, которые заставляли землю под ногами вибрировать. Говорили, если петь от чистого сердца, урожай на следующий год будет еще богаче.

Они замолчали, и в этой тишине чувствовалась вся тяжесть их утраты. Они говорили не просто о празднике. Они говорили о потерянном рае. О жизни, полной цвета, вкуса и чуда.

Я украдкой посмотрела на Аларика. Его лицо было непроницаемым, но взгляд был устремлен в одну точку, куда-то сквозь стену таверны. В его глазах я увидела такую бездну тоски, что на мгновение забыла о собственном горе. Эта боль была ему знакома. Она была его болью.

— И куда все делось? — спросила я, сама не ожидая от себя этого. Мой голос прозвучал тихо, но в наступившей тишине его услышали все.

Старики обернулись и уставились на меня. Граф медленно повернул голову, и его взгляд пригвоздил меня к стулу своей тяжестью.
— А вы, милая, не здешняя, видать? — спросил Эрих, с любопытством разглядывая меня.

— Не здешняя, — подтвердила я.

— Все унес дождь, — коротко и зло бросил Клаус. — Пришли дожди, и все закончилось. Урожай стал скудным, земля — кислой. Какое уж тут веселье, когда в погребе пусто, а дети кашляют от сырости?

— Магия ушла, — добавил Эрих еще тише, будто боясь, что его услышат не те уши. — Сначала по капле, а потом и вовсе иссякла. Фонари перестали светиться, листья стали просто буреть и опадать. И песни… песни больше не работали. Люди пытались праздновать по привычке год, другой. Но это было лишь жалкое подобие. Радость была фальшивой. И вскоре все просто… сдались.

Он махнул рукой, обводя унылый зал таверны.

— Вот что осталось. Похлебка из дождевой воды и воспоминания.

Глава 10

Дверь таверны с глухим стуком захлопнулась за графом Алариком фон Штейном. Я осталась стоять посреди зала, чувствуя себя голой под десятками любопытных и сочувствующих взглядов. Медные монеты на столе, казалось, прожигали дерево своим холодным блеском. Плата за булочки. И за молчание…

Старики, Клаус и Эрих, смотрели на меня с какой-то смесью жалости и уважения. Хозяин таверны нервно теребил свой фартук. Весь зал затих в ожидании, что же я буду делать дальше. А я не знала. Я просто стояла, провожая взглядом дверь, и чувствовала, как земля уходит из-под ног.

Я подписала себе смертный приговор. Вместо того чтобы смиренно взять деньги и попробовать договориться, я посмела возразить. Посмела заговорить о надежде в месте, где это слово, кажется, было под запретом. И он ушел. Теперь уже точно навсегда.

— Что ж, милая, — вздохнул Эрих, нарушив тишину. — Крепкий орешек тебе попался. Наш граф. Он уже много лет как похоронил себя заживо в своем замке.

— Не стоило тебе с ним спорить, — проворчал Клаус, хотя в его голосе не было осуждения. — Он не любит, когда ему напоминают о том, что он потерял.

Я медленно опустилась обратно на стул. Руки дрожали. Что теперь? Взять эти монеты? Пойти к лекарю, который заверит меня, что я сумасшедшая? Наняться в прачечную, чтобы до конца своих дней стирать чужие серые одежды под этим серым небом? Сама мысль об этом вызывала тошноту.

Я просидела так, наверное, минут десять, глядя в одну точку. Шум в таверне понемногу возобновился, люди вернулись к своим кружкам и разговорам. Я стала частью пейзажа. Еще одна сломленная душа в городе Вечных Дождей.

И когда я уже была готова собрать со стола эти унизительные монеты, дверь таверны снова распахнулась. На пороге стоял он. Аларик.

Он был мокрым от дождя, его волосы прилипли ко лбу, а с плаща стекала вода. Он выглядел еще более разъяренным, чем когда уходил. Его взгляд прожег толпу, нашел меня и впился, как два ледяных кинжала.

— Ты идешь или нет? — прорычал он так, что трактирщик за стойкой подпрыгнул.

Я замерла, не веря своим ушам.

— Что?

— Я спросил, — он сделал шаг внутрь, и люди шарахнулись от него, — ты идешь, или решила остаться здесь и рассказывать сказки про волшебные фонари до конца своих дней?

Я вскочила со стула так резко, что он чуть не упал.

— Но… вы же ушли.

— Я передумал, — отрезал он. — Оставлять безумную девицу, которая пытается устроить революцию в моей таверне, еще более хлопотно, чем отвезти ее обратно. Повозка ждет. У тебя десять секунд.

Не говоря больше ни слова, он развернулся и вышел.

Я стояла в ступоре. Эрих подмигнул мне.

— А я говорил, крепкий орешек. Иди, дитя. Иди.

Я схватила со стула свой узелок с джинсами и, не взглянув на монеты, бросилась к выходу. Я выбежала на улицу и запрыгнула в повозку под его испепеляющим взглядом.

Обратная дорога была пыткой. Мы ехали в гробовом молчании. Граф не смотрел на меня, но я краем глаза видела, насколько напряжено его лицо. Он был в ярости. Я не знала, что хуже: его холодное безразличие или эта тихая, сдерживаемая ярость.

Когда мы подъехали к замку, дождь усилился, превратившись в настоящий ливень. Аларик остановил лошадей во дворе, спрыгнул на землю и, не подав мне руки, зашагал к двери. Я кое-как выбралась сама и побежала за ним, пытаясь прикрыться капюшоном.

Мы вошли в гулкую пустоту холла. Он, не оборачиваясь, бросил через плечо:

— Возвращайся в свою комнату. Утром я решу, что с тобой делать.

И зашагал вверх по лестнице.

Решит, что со мной делать. Как будто я вещь. Чемодан без ручки.

Я осталась стоять посреди холла. Нет. Я не буду сидеть в комнате и ждать его приговора. Хватит.

Я знала, куда он пойдет. В замке было только одно место, где мог укрыться такой человек, как он. Библиотека. Или кабинет. Место, полное книг и тишины.

Собрав всю свою смелость, я пошла не в свою комнату, а по коридору на первом этаже. И я нашла. Одна из дверей была приоткрыта, и из щели падал слабый свет. Я заглянула внутрь.

Это была огромная библиотека. Стены от пола до потолка были заставлены стеллажами с книгами в кожаных переплетах. В центре стоял массивный письменный стол, а в гигантском камине тлели поленья. И он был там. Он стоял у высокого окна, спиной ко мне, и смотрел на стену дождя, хлещущую по стеклу.

Я сделала глубокий вдох и вошла.

— Я не буду сидеть и ждать, — сказала я. Мой голос прозвучал на удивление твердо.

Он медленно обернулся. На его лице было написано такое утомление, что моя злость на миг испарилась, сменившись жалостью.

— Чего вы хотите, Анна? — спросил он тихо, без гнева. — Что еще я могу для вас сделать? Я вернул вас. Дал крышу над головой еще на одну ночь. Что вам нужно?

— Мне нужна не благотворительность, — я подошла ближе к столу. — Мне нужна сделка.

Он изогнул бровь.

— Сделка? Какую сделку вы можете мне предложить? У вас нет ничего.

— Это неправда, — возразила я. — У меня есть кое-что. Я могу готовить. Я могу убирать. Этот замок… простите, но он в ужасном состоянии. Здесь пахнет пылью и забвением. А еда, которую готовит Марта… она безвкусная. Вы живете на одной овсянке. Это не жизнь, это существование.

Он молчал, но я видела, что мои слова попали в цель.

— Я предлагаю вам свои услуги, — продолжила я, набирая обороты. — Я буду вести хозяйство. Готовить для вас. Наведу здесь порядок. А вы… вы дадите мне кров и еду. Это честно. Я буду работать, а не жить нахлебницей.

Он смотрел на меня долго, изучающе. Потом усмехнулся. Холодная, безрадостная усмешка.

— Вы думаете, меня волнует пыль? Или вкус овсянки? Меня все устраивает. Мне не нужна хозяйка. Мне нужен покой. А вы — ходячее недоразумение, которое нарушает мой покой с первой минуты своего появления!

— Потому что я напоминаю вам о том, что за стенами этого замка есть жизнь! — выпалила я. — Вы спрятались здесь, похоронили себя, точно так же, как и весь ваш город! Вы сдались!

Глава 11

На кухне было темно и холодно. Я быстро разожгла огонь в очаге, мои руки действовали уже увереннее. Теперь самое главное — найти ингредиенты. Я молилась всем богам, чтобы в этом замке забвения нашлось хоть что-то, кроме муки и овса.

И я нашла. В дальнем углу кладовой, в пыльном жестяном ящике, лежали они. Темные, сморщенные зерна с пьянящим, горьковатым ароматом. Кофе. Судя по всему, про него забыли много лет назад, но запах все еще был сильным. Рядом, в маленьких баночках, я нашла палочки корицы, несколько звездочек бадьяна и сморщенный мускатный орех. Джекпот!

Я быстро обжарила зерна на сухой сковороде, пока кухня не наполнилась густым, бодрящим ароматом. Потом растолкла их в тяжелой каменной ступке. Это был тяжелый труд, но я вкладывала в него всю свою решимость.

Затем я сварила кофе в небольшом медном котелке, бросив туда палочку корицы и звездочку бадьяна. Когда напиток был готов, я натерла сверху щепотку мускатного ореха.

И вот он, главный момент. Я закрыла глаза и взяла котелок в руки. Я думала не о солнце и тепле, как с булочками. Я думала о нем. Об этом уставшем, сломленном человеке, который прячется от мира в своей башне из книг. Ему не нужно было тепло. Ему нужна была сила. Бодрость. Ясность ума, чтобы прорваться сквозь туман апатии. Я вложила в этот напиток все свое желание разбудить его. Не просто его тело, а его дух. Я представляла себе утренний морозный воздух, от которого захватывает дух, первый глоток ледяной воды, вспышку энергии, которая заставляет кровь бежать быстрее.

Я налила дымящийся, ароматный напиток в единственную приличную чашку, которую смогла найти, и понесла ее в библиотеку.

Он сидел за столом, склонившись над какими-то бумагами, но я видела, что он не читает. Он просто смотрит в одну точку.

— Ваше время истекло, — сказал он, не поднимая головы, когда я вошла.

— А я уложилась, — я поставила чашку перед ним. Густой пряный аромат, казалось, заполнил всю комнату.

Он поднял голову и с сомнением посмотрел на темную жидкость.

— Что это?

— Называется кофе, — сказала я. — Он… бодрит. Попробуйте.

Он недоверчиво взял чашку, поднес к лицу, вдохнул аромат. Его брови слегка приподнялись. Он сделал маленький, осторожный глоток. Потом еще один, уже увереннее.

Я наблюдала за ним, затаив дыхание. Это было почти незаметно. Сначала он выпрямился в кресле, его сгорбленные плечи расправились. Затем он проморгался, словно сгоняя с глаз пелену. Он посмотрел на бумаги перед собой, и его взгляд стал сфокусированным, осмысленным. Он снова поднял на меня глаза, и в их глубине, в этих грозовых тучах, я впервые увидела проблеск… жизни. Не удивления, как с булочками, а именно живой, ясной энергии.

— Крепко, — произнес он, и его голос прозвучал чище, без обычной усталой хрипотцы. — И горько.

— Но… бодрит? — с надеждой спросила я.

Он сделал еще один глоток, осушив чашку до дна. Поставил ее на стол с отчетливым стуком.

— Это просто… стимулятор. В некоторых травах содержится похожий эффект, — сказал он, как всегда пытаясь найти всему логическое объяснение. Он не признавался. Конечно, он не признается. Но я видела. Я все видела!

Он встал из-за стола, подошел к камину и бросил в огонь новое полено. Искры взметнулись вверх. Его движения стали более резкими, уверенными.

— Хорошо, — сказал он, поворачиваясь ко мне. — Я принимаю вашу сделку. На время.

Мое сердце подпрыгнуло от радости, но я сдержалась, лишь коротко кивнув.

— Вы остаетесь. Будете заниматься хозяйством. Марта покажет вам, что к чему, — он говорил быстро, отрывисто. — А теперь идите. Мне нужно работать.

Я развернулась и пошла к двери, чувствуя его взгляд в спину. Я победила. Маленькая, но такая важная победа!

И уже в коридоре, идя по темному, холодному замку, я остановилась. Меня накрыла мысль. Простая и ошеломляющая в своей гениальности.

Если моя еда, мои напитки так действуют на него — самого угрюмого, закрытого и уставшего человека, которого я когда-либо встречала… Если я могу подарить ему частичку солнца с помощью булочки или ясность ума с помощью чашки кофе…

Что, если я смогу сделать то же самое для целого города?

Для всех этих людей с серыми лицами, которые забыли, что такое радость? Что, если я смогу открыть маленькое место, куда каждый мог бы прийти и получить свою чашечку тепла, свою порцию надежды, свой глоток бодрости?

Маленькую, уютную кофейню.

Идея вспыхнула во мне так ярко, что на миг, как мне показалось, осветила темный коридор. Это было безумно. Невероятно. Невозможно.

Но это был первый раз за все время в этом мире, когда я увидела перед собой не стену, а путь. И я знала, что должна по нему пойти!

Глава 12

Идея с кофейней поселилась у меня в голове и наотрез отказывалась уходить. Она была похожа на маленькое солнечное семечко, пустившее корни в темной почве моего отчаяния. Следующие несколько дней я цеплялась за нее, как утопающий за соломинку.

Моя новая жизнь в замке началась… странно. Граф, верный своему слову, более-менее принял меня. Но, отношения с экономкой Мартой были объявленной холодной войной. Она ходила за мной по пятам с неодобрительным видом, молча критикуя каждое мое движение. То, как я вытираю пыль, как разжигаю огонь, как пытаюсь отмыть гигантские медные котлы на кухне. Для нее я была самозванкой, чужачкой со странными идеями, которая околдовала ее господина каким-то зельем (что, если подумать о кофе, было не так уж далеко от истины).

— Так не делают, — шипела она, выхватывая у меня из рук тряпку. — Простыни графа сворачивают втрое, а не вдвое.

— Вы напустите в суп графа пыли, — ворчала она, отталкивая меня от очага.

Но я была упрямой. Медленно, очень медленно, я начала преображать свой уголок замка. Кухня стала моим святилищем. Я отчистила многолетнюю грязь, начистила медь до блеска и начала экспериментировать с теми скудными продуктами, что находила. Каждое утро я варила графу кофе. Крепкий, черный, с щепоткой пряностей. И каждое утро оставляла его на подносе перед дверью библиотеки, не решаясь войти. Он никогда ничего не говорил, но чашка всегда возвращалась пустой. И я заметила, что он стал проводить меньше времени, глядя в окно, и больше — склонившись над книгами и бумагами.

Однако моя идея продолжала гореть внутри. Кофейня. Место тепла и света посреди серого города. Но как? У меня не было ни денег, ни помещения, ни малейшего понятия, как начать что-то в этом мире. У меня была только безумная мечта и мой новообретенный, пугающий дар.

Нужно было поговорить с графом. Нужно было убедить единственного человека в этом мире, который мог мне помочь.

Я тщательно выбрала момент. Однажды днем, спустя несколько дней после нашей поездки в город, я заварила две чашки чая. Не бодрящего, как кофе, а другого. Я нашла в кладовой какие-то сушеные травы — кажется, ромашку и немного мяты — и пока кипела вода, я сосредоточилась. Я думала о спокойствии. Об ощущении мирной беседы, без гнева и защитных реакций. Я думала об открытости, о готовности слушать.

Держа в дрожащих руках поднос, я постучала в дверь библиотеки.

— Войдите, — его голос прозвучал глухо.

Я вошла. Он сидел за столом, окруженный горами книг. Свет масляной лампы отбрасывал на комнату длинные тени, отчего его лицо казалось еще более резким и сурово красивым.

— Я принесла вам чаю, — тихо сказала я.

Он поднял взгляд, и я увидела темные круги у него под глазами. Он выглядел измотанным.

— Я не просил чаю.

— Я знаю, — я подошла и поставила поднос на небольшую стопку книг. — Но я подумала, он может вам пригодиться. Чтобы расслабиться.

Он с подозрением посмотрел на меня, будто чашка могла взорваться в любой момент. Но нежный аромат ромашки и мяты заполнил воздух между нами. Поколебавшись мгновение, он взял чашку.

— Что вам нужно, Анна? — спросил он, сделав глоток.

Я собралась с духом.

— Я хочу поговорить с вами об одной идее.

— Еще одна ваша идея? — вздохнул он, но в его голосе не было гнева. — Она связана с самодвижущимися повозками или с тысяча девятьсот восемьдесят восьмым годом?

— Нет, — я покачала головой, хотя часть меня кричала, что да, это связано со всем этим. — Она о городе. О Янтарном Холме.

Это привлекло его внимание. Он отставил чашку и пристально посмотрел на меня.

— Что с городом?

— Он… печален, — сказала я, подбирая слова. — Люди печальны. Они сдались. Разговор, который мы слышали в таверне, о Празднике Урожая… он не выходит у меня из головы. Они потеряли надежду.

— Весьма точное замечание, — сухо заметил он. — И что вы предлагаете? Спеть им песню, чтобы подбодрить?

— Нет. Я хочу дать им нечто большее. Что-то осязаемое. Я хочу… — я сделала глубокий вдох. — Я хочу открыть кофейню.

Он уставился на меня. Мгновение он молчал. Затем на его губах появилась медленная улыбка. Саркастическая. Улыбка человека, который услышал самую абсурдную шутку в мире.

— Кофейню?

— Да. Маленькое, уютное место. Куда люди могли бы зайти, чтобы укрыться от дождя. Выпить чего-нибудь горячего. Съесть что-нибудь… вкусное. Что-то, что заставит их почувствовать себя лучше.

— А, — он медленно кивнул. — Вы имеете в виду что-то вроде ваших солнечных булочек и волшебного кофе. Вы хотите открыть лавку с зельями, но называете ее кофейней.

— Это не лавка с зельями! — запротестовала я, чувствуя, как горят щеки. — Это… еда. Еда, приготовленная с… намерением. Если я могу заставить вас почувствовать себя немного лучше, немного бодрее… может, я смогу сделать то же самое и для других? Для одного человека за раз.

Он откинулся на спинку кресла, изучая меня своими грозовыми глазами. Насмешливая улыбка исчезла. Теперь он выглядел… заинтригованным. Несмотря на самого себя.

— Это самая безумная идея, которую я когда-либо слышал, — наконец сказал он.

— Безумнее, чем быть из другого мира? — парировала я.

На это он промолчал. Он потер лоб, словно у него разболелась голова.

— Предположим, на мгновение, что вы не совсем сошли с ума. Предположим, эта ваша… способность… реальна. Как вы собираетесь это сделать? У вас нет денег. Вы никого не знаете. У вас нет помещения.

— Поэтому я и пришла к вам, — сказала я, шагнув ближе. — Помещение. Я подумала… может быть, вы… ваша семья… может, у вас есть какая-то собственность в городе. Пустующее здание. Старая лавка. Что-то, чем вы не пользуетесь.

Глава 13

Он пристально смотрел на меня, и на секунду я испугалась, что он меня выгонит. Что я зашла слишком далеко. Но вместо этого он встал. Подошел к окну и посмотрел на непрекращающийся дождь.

— Моей семье принадлежит весь город, — тихо сказал он, стоя ко мне спиной. — Хотя большая часть сейчас в руинах.

— Но есть что-нибудь? — настаивала я, и сердце мое замерло. — Хоть что-то. Маленький уголок!

Он обернулся и посмотрел на меня с любопытством. Мой чай для спокойствия, похоже, действовал.

— Есть одно место, — наконец сказал он. — Старая лавка на углу площади. Она принадлежала моей двоюродной бабушке. Она держала там травяную лавку. Место заброшено уже много лет.

Да! Волнение пробежало по мне с ног до головы.

— Я могу… могу я ее посмотреть?

Он долго смотрел на меня, словно взвешивая все за и против участия в моем безумии.

— Завтра утром, — наконец сказал он. — Мы поедем в город. Но не стройте иллюзий, Анна. Она, скорее всего, вот-вот развалится. И ваша идея по-прежнему абсурдна.

— Спасибо, — прошептала я, чувствуя, как слезы облегчения подступают к глазам. — Спасибо, граф!

— Не благодарите меня пока, — проворчал он. — Я, вероятно, пожалею об этом, как только взойдет солнце. Если оно вообще когда-нибудь снова взойдет.

***

На следующее утро мы снова отправились в унылую поездку в Янтарный Холм. Но на этот раз я не чувствовала отчаяния. Я чувствовала электризующее волнение, смесь страха и эйфории.

Аларик остановил повозку у площади и повел меня по мощеной боковой улочке. И тогда я его увидела.

Здание стояло в конце улицы, на углу. Маленькое, двухэтажное, зажатое между мрачной на вид булочной и закрытой суконной лавкой. Оно было в плачевном состоянии. Краска на деревянном фасаде облупилась, обнажив серое дерево. Черепица на крыше поросла мхом, а одна из ставен висела на одной петле, скрипя на влажном ветру.

Но несмотря на все это, оно было… очаровательным.

На первом этаже было большое витринное окно, грязное и затянутое паутиной, но я видела, что стекло не разбито. А над дверью криво висела старая, выцветшая деревянная вывеска. Я с трудом могла разобрать буквы, но, казалось, когда-то на ней был изображен цветок или растение.

А лучше всего были окна второго этажа. Они не были квадратными и скучными, как в других зданиях. Они были круглыми. Два больших круглых окна, как глаза мудрой совы, смотрели на серую улицу.

— Вот оно, — сказал Аларик таким тоном, будто показывал мне груду обломков. — Великолепное наследие фон Штейнов.

Я не могла отвести взгляд.

— Оно идеально, — выдохнула я.

Он посмотрел на меня так, будто у меня выросла вторая голова.

— Идеально? Анна, крыша, вероятно, протекает, как решето. Пол, должно быть, прогнил. И я даже не хочу представлять, какие твари там живут.

— Но у него круглые окна, — сказала я, как будто это все объясняло. — И посмотрите на эту вывеску. И на витрину. Представьте, как уютно здесь может быть! С огнями внутри, с запахом кофе и свежей выпечки…

Он покачал головой, но я увидела, как в уголке его губ появилась морщинка. Тень улыбки.

— Ваш оптимизм так же нелогичен, как и ваши истории о металлических повозках.

Он достал из кармана огромный ржавый железный ключ и подошел к двери. Замок запротестовал громким скрежетом, но в конце концов поддался. Он толкнул дверь, и она открылась с жалобным стоном.

Нас встретил запах пыли, сырости и запустения. Я заглянула внутрь, и сердце мое бешено заколотилось.

Было темно, но серого света, пробивавшегося сквозь грязную витрину, было достаточно, чтобы все разглядеть. Комната была больше, чем казалась снаружи. Вдоль стен стояли пустые, покрытые толстым слоем пыли полки. Длинный деревянный прилавок тянулся вдоль одной стороны комнаты, а за ним было еще больше полок и маленьких ящичков, вероятно, для трав и специй. Пол был усыпан мусором и сухими листьями, которые нанесло под дверь. Паутина размером со скатерть свисала с потолочных балок.

Все было в ужасном состоянии. Все было заброшено. Но, это было самое прекрасное место, которое я когда-либо видела.

Я вошла, и мои шаги гулко разнеслись в пыльной тишине. Я могла это видеть. Я все видела в своем воображении. Чистый, отполированный прилавок. Маленькие круглые столики у витрины. Цветы на подоконниках. Огонь, потрескивающий в небольшом камине в углу. И воздух, пахнущий не сыростью, а корицей, шоколадом и надеждой.

— Внутри оно еще идеальнее, — сказала я, повернувшись к Аларику с улыбкой до ушей.

Он стоял на пороге, наблюдая за мной с непроницаемым выражением лица.

— Вы совершенно сумасшедшая, — сказал он, но на этот раз это прозвучало почти как комплимент.

— Возможно, — признала я. — Но, я собираюсь превратить это место в нечто чудесное.

Меня переполнял такой чистый, такой ошеломляющий энтузиазм, что мне казалось, я могу поднять это ветхое здание голыми руками. Неважно, что оно было в плачевном состоянии. Неважно, что у меня не было ни денег, ни помощи.

Я нашла свое место. Здесь, в этой заброшенной лавке, в этом дождливом городе, в этом странном мире.

Это будет мой дом!

Глава 14

Я проснулась на следующее утро еще до того, как серый рассвет просочился сквозь щели в шторах. Я не спала — я летала. Всю ночь мне снились круглые окна, аромат свежесваренного кофе и смеющиеся лица. Я проснулась с таким зарядом энергии, будто выпила не одну, а десять чашек своего волшебного напитка.

Идея! У меня была идея, а это было гораздо больше, чем у меня было днем ранее.

Я оделась в свое дорожное платье, которое уже казалось мне униформой, и, не дожидаясь приглашения, направилась прямиком на кухню. Если я собираюсь стать хозяйкой в этом замке, пора начинать вести себя соответственно.

Марта уже была там, двигаясь в предрассветном сумраке, как бесшумный серый призрак. Она бросила на меня взгляд, полный яда, когда я решительно подошла к очагу.

— Я сама разожгу огонь, — заявила я прежде, чем она успела открыть рот.

— Граф не любит перемен, — проскрипела она.

— Граф любит горячий кофе по утрам, — парировала я с улыбкой. — И сегодня я собираюсь испечь к нему кое-что особенное.

Прежде чем она успела возразить, я уже была по уши в муке. Я решила испечь простое песочное печенье. Но, как и в прошлый раз, дело было не в рецепте. Замешивая тесто, я думала не о солнце. Я думала о смелости. О том крошечном шаге, который отделяет страх от действия. О том, как важно сделать этот шаг, даже если у тебя дрожат коленки. Я вложила в тесто всю свою вчерашнюю решимость, всю свою безумную храбрость, с которой я бросила вызов графу.

Когда я вытащила из печи золотистые кружочки печенья, кухня наполнилась теплым, сливочно-ванильным ароматом. Он был таким уютным и манящим, что даже Марта, кажется, на секунду перестала сверлить меня взглядом и принюхалась.

Сварив кофе и выложив печенье на тарелку, я отправилась к библиотеке. На этот раз я не оставила поднос у двери. Я постучала и, услышав глухое «Войдите», шагнула внутрь.

Аларик уже сидел за столом. Он выглядел так, будто не ложился вовсе. Но во взгляде, который он на меня поднял, была та самая ясность, которую я видела вчера. Кофе действовал.

— Доброе утро, — сказала я, ставя поднос ему на стол. — Я принесла завтрак.

Он посмотрел на печенье, потом на меня.

— Я думал, вы передумаете. Что проснетесь и поймете всю абсурдность этой затеи.

— Наоборот, — я не могла сдержать улыбку. — Я проснулась и поняла, что это самая разумная идея в моей жизни. Мне нужен ключ.

Он изогнул бровь.

— Ключ?

— От лавки. Вы же не думали, что я буду ждать официального приглашения? У меня куча дел. Нужно все отмыть, вычистить…

Он покачал головой, но я видела, что он с трудом сдерживает усмешку. Он взял печенье. Откусил. Прожевал медленно, задумчиво. Его глаза на миг встретились с моими, и я увидела в них удивление.

— Ммм, неплохо, — сказал он, вставая. — Я отвезу вас. Но только отвезу. У меня нет ни времени, ни желания возиться с вашими… проектами. Я выдам вам ведра, щетки и мыло. Остальное — на вас. Если через день вы поймете, что это безнадежно, я не хочу слышать ни слова. Просто вернетесь в замок и будете молча чистить медь. Договорились?

— Договорились! — радостно воскликнула я.

— И не ждите, что я буду вам помогать, — добавил он строго, доставая с полки тот самый огромный ржавый ключ.

— Я и не жду, — заверила я его. — Я справлюсь сама.

Он хмыкнул.

— Посмотрим.

***

Через час я стояла на пороге своей будущей кофейни. Аларик, как и обещал, молча выгрузил из повозки два ведра, несколько жестких щеток и большой кусок серого хозяйственного мыла, после чего развернулся и уехал, оставив меня одну посреди пустой улицы.

Я снова открыла скрипучую дверь и вошла. В сером утреннем свете помещение выглядело еще более удручающе, чем вчера. Пыль лежала таким толстым слоем, что казалась серым бархатным покрывалом. Паутина была похожа на кружевные занавески, сотканные безумным дизайнером. Пахло сыростью, тленом и мышами.

Засучив рукава платья, я обвязала голову платком и принялась за работу. С чего начать? Наверное, с самого простого — подмести пол. Я нашла в углу старую метлу, которая при первом же взмахе развалилась у меня в руках. Прекрасно.

Пришлось работать щеткой, сгребая мусор в кучу. Пыль стояла столбом. Она забивалась в нос, в глаза, скрипела на зубах. Через полчаса я была похожа на чумазого трубочиста. Работа продвигалась мучительно медленно. Это было все равно что пытаться вычерпать океан чайной ложкой.

Я присела на перевернутый ящик, чтобы перевести дух, и почувствовала, как энтузиазм начинает уступать место отчаянию. Аларик был прав. Это безнадежно. Я одна. У меня ничего не получится.

И тут я услышала тихий смешок. Я подняла голову. В дверном проеме, держась на безопасном расстоянии, стояли двое детей. Мальчик и девочка, лет девяти-десяти. Одетые в серые, залатанные одежки, худые, с большими серьезными глазами. Они смотрели на меня с нескрываемым любопытством.

— Привет, — сказала я, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони и оставляя на лице грязный след.

Они не ответили, только прижались друг к другу.

— Что вы здесь делаете? — наконец осмелился спросить мальчик. Его голос был тонким, но дерзким.

— Убираюсь, — ответила я.

— Зачем? — спросила девочка. — Этот дом мертвый. Все так говорят.

— Я собираюсь его оживить, — улыбнулась я. — Хочу открыть здесь… место, где будет тепло и вкусно пахнуть.

Они переглянулись, явно не поверив ни единому моему слову. Я вздохнула и вспомнила о свертке, который захватила с собой. Я развернула тряпицу и достала два печенья, которые испекла утром.

— Хотите? — протянула я им.

Глава 15

Они с сомнением посмотрели на золотистые кружочки, потом на меня.

— А оно не отравленное? — серьезно спросил мальчик.

Я рассмеялась.

— Нет, конечно. Я сама его испекла. Оно волшебное.

— Волшебное? — девочка сделала крошечный шажок вперед.

— Ага, — кивнула я. — Это печенье смелости. Съешь такое — и перестанешь всего бояться!

Это, кажется, их заинтриговало. Мальчик, явно старший, недоверчиво сощурился, но его взгляд был прикован к печенью. Голод, видимо, боролся в нем со здравым смыслом.

— Давай, попробуй, — подбодрила я. — Если не понравится, можешь выплюнуть.

Он медленно подошел, выхватил у меня из руки одно печенье, отбежал на безопасное расстояние и с опаской откусил маленький кусочек. Его глаза расширились. Он быстро доел остальное.

Девочка, видя, что брат не упал замертво, тоже подошла и взяла второе печенье.

Я наблюдала за ними. И снова это произошло. Едва заметное изменение. Мальчик выпрямил спину, его плечи расправились. Он перестал выглядеть как затравленный зверек. Девочка, доевшая свое печенье, перестала прятаться за его спиной и с любопытством заглянула в темный зал.

— А что тут будет? — спросил мальчик уже совсем другим, уверенным тоном.

— Кофейня, — ответила я. — Место, где пьют кофе и едят пирожные.

— А можно нам помочь? — вдруг выпалила девочка.

Я опешила.

— Помочь?

— Ага! — кивнул мальчик. — Мы можем таскать воду. Или подметать. Меня зовут Лео, а это моя сестра Мия.

Я смотрела на их посветлевшие, решительные лица и не могла сдержать улыбку.

— Конечно, можно, — сказала я. — Мне очень нужна помощь. Только… я не могу вам заплатить. У меня совсем нет денег.

— А вы дадите нам еще печенья? — спросил Лео.

— Целую гору! — пообещала я.

И работа закипела. Они оказались на удивление проворными помощниками. Лео и Мия таскали ведра с водой из городского колодца, а я, вооружившись щеткой и мылом, принялась отмывать прилавок и полки. Вскоре к нам присоединились еще двое мальчишек, привлеченных необычной активностью. Потом прибежала еще одна девочка.

Через пару часов в заброшенной лавке стоял невообразимый гвалт. Дети носились с ведрами, брызгались водой, гонялись со щетками за пыльными клубками, которые они называли «пыльными кроликами». И они смеялись.

Громко, заливисто, от всего сердца.

Этот звук был настолько чужеродным на этой серой, тихой улице, что прохожие стали останавливаться и с удивлением заглядывать в окна. Они видели странную чужачку, всю в саже, и компанию чумазых, но счастливых детей, которые с энтузиазмом драили старую лавку.

Именно этот смех и привлек ее.

Я как раз пыталась оттереть особенно грязное пятно с витринного окна, когда почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Я обернулась.

На пороге стояла пожилая женщина. Она была невысокой, худенькой, с лицом, покрытым такой густой сеткой морщин, что казалось, будто оно вырезано из коры старого дерева. Ее седые волосы были заплетены в толстую косу, а глаза… глаза были невероятно живыми и острыми, цвета мха в утреннем лесу. В руках она держала плетеную корзину, полную каких-то трав и кореньев.

Дети при виде нее притихли и сбились в кучку.

— Ну и шум вы тут подняли, — произнесла она. Ее голос был низким и скрипучим. — Разбудили всю улицу!

— Простите, — сказала я, выпрямляясь. — Мы постараемся не мешать.

Она хмыкнула и шагнула внутрь, оглядывая нашу бурную деятельность. Ее взгляд задержался на детях, потом на мне. Она прищурилась.

— Я Элиза, — представилась она. — Живу здесь всю свою жизнь. И ни разу не слышала, чтобы в этом доме смеялись. Он молчал с тех пор, как умерла старая Тея.

— Я Анна, — ответила я. — Я… пытаюсь привести его в порядок.

— Вижу, — она подошла ближе. Ее острый взгляд, казалось, видел меня насквозь. Она посмотрела на сверток с остатками печенья. — Чем это ты их кормишь, дитя, что они носятся как угорелые?

— Простое печенье, — я почувствовала, как забилось сердце. Эта женщина была не так проста.

Элиза усмехнулась, обнажив на удивление крепкие зубы.

— Простое печенье не заставляет детей смеяться в Янтарном Холме. Не в наши дни. В тебе есть искра, девочка. Я давно не видела такой искры в этих краях. Яркая. Теплая.

Она протянула свою морщинистую руку и взяла крошку печенья, оставшуюся на тряпице. Растерла ее между пальцами, поднесла к носу, принюхалась.

— Да, — кивнула она своим мыслям. — В этом есть нечто большее, чем мука и сахар. В этом есть… намерение. Сильное!

Я замерла. Она знала. Она понимала…

— Кто вы? — прошептала я.

— Я? — она снова усмехнулась. — Просто старая травница. Я знаю толк в том, что растет из земли, и в том, что рождается в сердце. А у тебя, дитя, сердце горячее.

Она посмотрела на меня долгим, глубоким взглядом.

— Будь осторожна. Такие искры могут как согреть, так и обжечь. Особенно в таком сыром месте, как наше.

Не говоря больше ни слова, она развернулась и вышла, оставив после себя легкий аромат сухих трав и загадку.

Я смотрела ей вслед, а дети снова принялись за работу. Но теперь я знала — я больше не одна. У меня появились первые союзники. Пятеро чумазых, смелых детей. И загадочная старая травница, которая видела во мне нечто большее, чем просто заблудившуюся девушку.

Надежда, хрупкая и робкая, расправляла крылья.

Глава 16

Возвращение в замок в тот вечер было похоже на возвращение с поля боя. Я была вся в пыли, саже и мыльной пене, одежда промокла, а каждый мускул в теле ныл от непривычной нагрузки. Но я улыбалась. Улыбалась так широко, что, казалось, щеки вот-вот треснут.

Я проскользнула на кухню, чтобы не попасться на глаза Марте в таком виде. На столе меня ждал сюрприз. Скромный ужин: миска густого овощного супа, ломоть хлеба и кружка молока. И записка, нацарапанная на клочке пергамента угловатым почерком экономки: «Граф велел вас накормить». Никакой теплоты, но сам факт… Граф позаботился обо мне. Эта мысль грела не хуже горячего супа.

Пока я ела, в моей голове роились мысли. Визит травницы Элизы не выходил из головы. «В тебе есть искра». «Намерение». Она видела мой дар. Она не назвала меня сумасшедшей. И это было невероятным облегчением. Значит, я не схожу с ума. Моя способность была реальной.

Но что это за способность? С булочками я думала о тепле и солнце. С печеньем — о смелости. С кофе — о бодрости. Это были просто эмоции, сильные, концентрированные желания. А что, если попробовать что-то более… конкретное?

Эта мысль не давала мне покоя. Вечером, когда замок погрузился в тишину, я снова пробралась на кухню. Она уже стала моей территорией, моим тайным убежищем. Я разожгла огонь в очаге и оглядела свои скудные владения. Мука, сахар, несколько яиц, которые мне удалось выпросить у Марты под предлогом «омлета для графа», и банка с вялеными вишнями, которую я отыскала в самой дальней кладовой.

Пирожные. Я решила испечь маленькие вишневые пирожные.

Но с какой целью? Я думала о графе. О том, как он сидит целыми днями в своей библиотеке, окруженный пыльными томами. Он не просто читает. Мне казалось, он что-то ищет. Какое-то решение, ответ на мучивший его вопрос. Ему не хватало… чего? Не бодрости, кофе с этим справлялся. Ему не хватало озарения. Вспышки. Вдохновения.

Именно это слово стало моим заклинанием. Вдохновение!

Взбивая яйца с сахаром, я думала о том, как рождаются идеи. О внезапной мысли, которая освещает все вокруг. О моменте, когда разрозненные кусочки головоломки вдруг складываются в единую картину. Я представляла себе художника перед чистым холстом, поэта, нашедшего нужную рифму, ученого, совершившего открытие. Я вкладывала это чувство эйфории, эту радость творчества в каждый свой жест, в каждый поворот ложки.

Когда я добавила муку и вишню, тесто получилось нежно-розовым, с яркими рубиновыми вкраплениями. Я разложила его по маленьким формочкам, которые нашла в одном из шкафов, и отправила в печь.

Аромат, который вскоре наполнил кухню, был другим. Не просто сладким и ягодным. В нем было что-то неуловимо-волнующее, будоражащее. Запах новых возможностей.

Утром я добавила одно такое пирожное на поднос графа, рядом с его обычной чашкой кофе. Я не стала дожидаться его реакции. Я взяла сверток с оставшимися пирожными и отправилась в город, к своим маленьким помощникам.

Весь день мы снова убирались в лавке. Стены были отмыты, пол выскоблен, а прилавок отполирован до блеска. Дети работали с тем же энтузиазмом, подпитываемые моими «волшебными» угощениями.

Когда я вернулась в замок вечером, уставшая, но довольная, то столкнулась с Алариком в холле. Он спускался по лестнице, и вид у него был… странный.

— Анна, — окликнул он меня.

Я замерла. Он редко называл меня по имени.

— Да, граф?

— Что было в тех… пирожных? — он подошел ближе. Его глаза горели каким-то лихорадочным огнем, который я никогда раньше в них не видела.

— Вишня, — осторожно ответила я. — И мука, сахар, яйца…

— Не лгите мне, — он остановился в шаге от меня. — Я знаю, что вы что-то делаете. Я весь день… Я не мог оторваться от работы. Я нашел. Я нашел зацепку в старых фамильных архивах. То, что искал несколько месяцев. Мысли в моей голове… они были такими ясными. Идеи приходили одна за другой. Что вы сделали?

Мое сердце заколотилось. Я смотрела в его взволнованное лицо и понимала, что больше не могу притворяться.

— Я… я думала о вдохновении, — прошептала я. — Когда пекла их.

Он уставился на меня. Долго, напряженно. Я ожидала чего угодно: гнева, обвинений в колдовстве, приказа убираться вон. Но он лишь медленно покачал головой.

— Невероятно, — выдохнул он. — Это просто… невероятно.

Не сказав больше ни слова, он развернулся и быстро скрылся в своей библиотеке, оставив меня стоять в холле в полном смятении.

Это стало нашей негласной игрой. Моей тайной миссией. Я стала его личным кулинарным магом, а он — моим невольным, но постоянным дегустатором.

На следующий день я заметила, что он раздражен и не может сосредоточиться после бессонной ночи, проведенной за книгами. Я заварила ему чай. Не простой, а с мятой и мелиссой, вложив в него всю свою концентрацию на спокойствии. Я думала о тихой глади озера, о медленном дыхании, о безмятежности.

Вечером он вышел из библиотеки на удивление умиротворенным. Он не сказал ни слова, но кивнул мне при встрече. Этот едва заметный жест был красноречивее любых слов.

В другой раз я увидела, как он уронил стопку книг, и одна из них, особенно тяжелая, едва не упала ему на ногу. Он выглядел рассеянным и неуклюжим. На следующее утро я испекла для него кексы. Маленькие, с кусочками яблок. И пока я их пекла, я думала об удаче. Не о выигрыше в лотерею, а о той маленькой, бытовой удаче. Чтобы нужная книга сама открывалась на нужной странице. Чтобы не спотыкаться на ровном месте. Чтобы чернильница не опрокидывалась на важный документ.

Позже в тот же день, проходя мимо библиотеки, я услышала негромкий, удивленный возглас. Заглянув в щелку, я увидела, как Аларик стоит на стремянке и смотрит на книгу, которую только что достал. Она была открыта именно на той главе, которую он искал. На его лице было выражение детского изумления.

Я поняла, что могу вкладывать в еду не просто абстрактные эмоции, а вполне конкретные «заклинания». И чем точнее была моя мысленная формулировка, тем сильнее был эффект.

Глава 17

Следующие несколько недель пролетели в тумане из пыли, мыльной пены и запаха мокрой древесины. Моя жизнь разделилась на две части. Ночи я проводила на кухне замка, колдуя над новыми рецептами и оттачивая свой дар. А дни — в городе, в своей заброшенной лавке, которая медленно, но верно переставала быть заброшенной.

Моя маленькая армия помощников росла. К Лео, Мие и остальным присоединились еще несколько детей, привлеченных слухами о странной девушке, которая дает вкусное печенье и разрешает шуметь. Наша лавка превратилась в самый веселый и громкий уголок во всем Янтарном Холме.

Но одного детского энтузиазма было мало. Помещение нуждалось в серьезном ремонте. Прогнившие доски в полу, щели в стенах, из которых дул сквозняк, и крыша, которая, как и предсказывал граф, действительно протекала в нескольких местах. Я стояла посреди всего этого, кусая губы, и понимала, что со щеткой и ведром тут не справиться. Нужны были материалы и мужские руки. А у меня не было ни того, ни другого.

И тут начали происходить странные вещи. Маленькие, необъяснимые чудеса.

Однажды утром я пришла в лавку и обнаружила у порога аккуратную стопку крепких сосновых досок. Не новых, но вполне добротных. Ни записки, никого вокруг. Я спросила у детей, но они лишь пожали плечами.

— Может, добрые лесные духи принесли? — предположила Мия с широко раскрытыми глазами.

— Может, и духи, — усмехнулась я, хотя у меня была своя версия насчет имени этого «духа».

Через пару дней, когда я жаловалась вслух, что мне нечем заделать щели в стенах, Лео прибежал с криком, что за углом стоит бочка с чем-то похожим на глину. А рядом — мастерок.

А потом появилась краска. Несколько банок с густой, теплой краской цвета сливок и одна маленькая баночка — цвета спелой тыквы. Они просто стояли у двери, когда я пришла.

Я знала, чьих это рук дело. Я не говорила ему ни слова благодарности, а он не признавал своей причастности. Это была еще одна наша молчаливая игра. Он делал вид, что ему все равно, а я делала вид, что верю в лесных духов. Но каждый раз, когда я находила очередной «подарок», мое сердце наполнялось тихой, теплой благодарностью.

Помощь пришла и с другой, не менее неожиданной стороны. Однажды, когда мы с детьми пытались вытащить старый, вросший в пол прилавок, в дверях появился один из стариков из таверны, тот, что покруглее, — Эрих.

— Слышал я, тут у вас стройка века, — прокряхтел он, оглядывая наш хаос. — И что чужестранка пытается сделать из старой лавки Теи дворец.

— Пытаюсь, — улыбнулась я.

— Рук женских и детских тут мало, — констатировал он. — Тут мужская сила нужна. И плотницкий глаз.

Он подошел к прилавку, потрогал дерево, покачал головой.

— Эх, дуб. Хорошее дерево. Жалко, если сгниет. Ну-ка, ребятня, посторонись! Дайте-ка старому Эриху поглядеть.

И он принялся за работу. Оказалось, что в прошлом он был лучшим плотником в городе. Его руки, хоть и ослабли с годами, помнили ремесло. Он показал нам, как правильно заменить прогнившие доски, как укрепить расшатанные полки. К вечеру к нему присоединился его ворчливый друг Клаус, который, как выяснилось, был каменщиком. Он осмотрел камин, прочистил дымоход и заделал трещины в кладке.

Их появление стало сигналом для других. Постепенно к нам начали заглядывать и другие горожане. Сначала с любопытством, потом — с советами, а потом — и с помощью. Жена пекаря, угрюмая женщина по имени Фрида, принесла нам горячий хлеб и кувшин молока. Кузнец, здоровенный детина с добрыми глазами, починил петли на двери и ставнях. Женщины приходили, чтобы помочь мыть окна и шить занавески.

Моя заброшенная лавка превращалась в центр общественной жизни. Люди приходили, работали, разговаривали. И я кормила их. Я пекла для них «печенье дружбы», «кексы взаимопомощи» и заваривала огромный котел травяного «чая для душевных разговоров». И они оттаивали. Угрюмые лица светлели, на них появлялись улыбки. В помещении, где годами царила тишина, снова зазвучал не только детский, но и взрослый смех.

Когда стены были выкрашены в теплый сливочный цвет, а пол застелен новыми досками, стало ясно — этому месту нужно имя.

— Давайте назовем его «Солнечный лучик»! — предложила Мия.

— Нет, «Сладкий пирог»! — возразил Лео.

Я думала об этом несколько дней. Название должно было быть простым, уютным и немного волшебным. И однажды вечером, глядя на маленькую баночку с краской цвета спелой тыквы, я поняла.

Тыква. Символ осени, урожая. Она теплая, круглая, уютная. Она как маленький домик.

— «Уютная Тыква», — произнесла я вслух на следующий день, стоя посреди нашей обновленной, сияющей чистотой лавки.

Всем понравилось. Эрих вызвался обновить старую вывеску. Через пару дней он принес ее. На свежем слое лака красовалась веселая, пузатая оранжевая тыква с дымящейся чашкой на макушке, и элегантная надпись: «Кофейня „Уютная Тыква“».

Оставалось самое главное. Меню.

Это должно было быть не просто перечисление блюд. Каждое название должно было обещать маленькое чудо.

В ту ночь я снова не спала. Я сидела на кухне в замке, перед чистым листом пергамента, и творила. Я вспоминала все свои кулинарные заклинания, облекая их в слова.

Утром я показала свое творение графу. Я застала его в библиотеке, как обычно, за работой.

— Можно вас на минуту отвлечь? — спросила я, подойдя к столу.

Он поднял на меня взгляд. За последние недели он изменился. Он даже перестал выглядеть так, будто несет на плечах всю скорбь мира. Теперь он выглядел просто как очень серьезный и сосредоточенный человек.

— Что-то случилось? В вашей лавке обвалилась крыша? — в его голосе слышалась легкая ирония.

— Наоборот, — улыбнулась я. — У нас теперь есть название. И вывеска. И… меню. Я хотела бы, чтобы вы посмотрели. Вы же мой главный дегустатор.

Я протянула ему лист пергамента. Он взял его с легким сомнением и начал читать. Я наблюдала за его лицом. Сначала его брови сошлись на переносице. Потом одна из них удивленно поползла вверх. А когда он дошел до конца, я увидела, как в уголке его губ снова появилась та самая тень улыбки, которую я так полюбила.