Когда в Чертовке утонуло солнце

Глава 1. Господин Отто Майер

Максим с изумлением рассматривал стоящее перед ним существо. Оно было маленьким, едва ли в метр ростом, с серой, отливающей зеленью и изборождённой глубокими морщинами, кожей. Уши, каждое вдвое шире головы, на краях были будто погрызены. У основания ушей росли то ли волосы, то ли бело-серый мех, переходивший вниз, на щёки, и вверх, на затылок. Нос существа, совсем коротенький, напоминал свиной пятачок, только треугольной формы, а вот широкий рот и большие, на выкате, глаза, оно явно позаимствовало у лягушки.

Одето существо было в чёрные бриджи и чёрный дублет, украшенный серебряным шитьём, двойным рядом пуговиц, огромным кружевным воротником и кружевными же манжетами. Ноги в белоснежных чулках были обуты в чёрные туфли с массивными серебряными пряжками. В четырёхпалой ручке существо держало позолоченный лорнет, через который внимательно разглядывало парня.

– Вы кто? – спросил тот нерешительно, гадая, понимает ли оно вообще человеческую речь.

– То есть как – кто? – поинтересовалось существо неожиданно зычным и глубоким голосом. Потом сложило лорнет и направилось к книжному шкафу, заставленному папками и разномастными томиками в кожаных переплётах. – Гремлин, конечно. У вас что, сказки больше не читают?

Максим удивлённо заморгал.

– Гремлин?

– Господин Отто Майер, – с достоинством уточнил тот, уже шагая к письменному столу с кожаной папкой подмышкой. – Третий секретарь императорской канцелярии.

– Императорской?

– У вас что же, и историю уже не учат? Не знаете, что такое император?

– Почему? Знаю, – растерянно протянул парень, разглядывая гремлина.

– Тогда зачем эти глупые вопросы?

– Я сплю, – предположил Максим и ущипнул себя за руку. Боль была вполне осязаемой, но ни господин Майер, ни его кабинет, никуда не исчезли. Напротив, гремлин уже успел взобраться в кресло за столом и, открыв папку, выкладывал из неё листки бумаги. Листки были плотные, желтоватые и сплошь исписанные убористым мелким почерком.

– Нервный вы какой-то, Максим Витальевич, – констатировал гремлин, макая перо в чернильницу, и делая на одном из листов несколько пометок.

– Вы меня знаете? – парень перестал щипать руку и удивлённо посмотрел на собеседника.

– Разумеется, – господин Майер взял другой листок, как-то странно пошевелил над ним пальцами, и прочёл вслух:

– Резанов Максим Витальевич, тридцать четыре года, холост, детей нет. Кстати, хорошая фамилия, вам подходит. И имя тоже ничего, почти как у батюшки нашего императора.

– Кого-кого?

– Максимилиана Второго.

– А… Кто у вас император? – осторожно поинтересовался Максим.

– Рудольф Второй, разумеется. Наверняка наслышаны?

Парень что-то промямлил. Гремлин недовольно поморщился.

– Какой сейчас год? – спросил Максим.

– У нас или у вас?

– А есть разница?

Третий секретарь императорской канцелярии хмыкнул, сверился с записями и отчеканил:

– У вас – две тысячи двадцать четвёртый. А у нас, – он что-то прикинул в уме, загибая пальцы, – ну, считайте, что тысяча пятьсот восемьдесят пятый. Хотя это совершенно не важно.

– То есть как – не важно? – опешил парень. – Где я вообще?

– Вы в Золотой Праге, столице Чешского королевства, а с недавних пор – также и столице Священной Римской империи.

– Чехия – республика, – вяло попытался возразить Максим. Господин Майер усмехнулся, продемонстрировав множество мелких зубов.

– Ваша Чехия, может, и республика, а наша – королевство.

– Что значит «ваша», «наша»? Чехия одна.

– В самом деле? – с философским видом поинтересовался гремлин, разглядывая муху на потолке.

– Я же вроде не так много выпил… – пробормотал себе под нос Максим, но слух у господина Майера был под стать его ушам.

– Четыре литра пива. Ваша правда, ни о чём, – заметил он. – Только после вы изволили ещё пить виски. Верно? Ох уж эти шотландцы!

– Вообще-то это был бурбон… – неуверенно отозвался парень.

– Хрен редьки не слаще, – вынес свой вердикт гремлин. – Впрочем, что вы там пили, меня не заботит, и к нашему делу никак не относится.

– Я умер, – предположил Максим.

– Когда? – с интересом посмотрел на него господин Майер. Потом, поняв, что парень имел в виду, снова поморщился:

– Да перестаньте вы молоть чепуху!

– Я в психушке. А вы – доктор, – выдвинул новое предположение Максим.

Гремлин тяжело вздохнул и почесал за правым ухом. Пальцы у него были удивительно длинные, с толстыми, аккуратно подстриженными, ногтями.

– Давайте внесём ясность. Вы живы, здоровы и в своём уме. Мы находимся в Праге, но есть нюанс: это совсем не та реальность, к которой вы привыкли, в которой родились и жили.

– Я жил в России, – заметил Максим.

Глава 2. Кордегардия у Карлова моста

Максим постарался влиться в ритм движения толпы, но удалось это не до конца – то и дело какая-нибудь деталь привлекала его внимание, заставляя замирать на месте, и, разумеется, периодически получать очередной тычок и ворчание от прохожих. Кое-кого из тех, кто заполнял пражские улицы, парень признал, или, по крайней мере, так ему казалось.

У выставленной возле очередного погребка пустой бочки расселась компания низкорослых кряжистых человечков с длинными кустистыми бородами. Одетые в толстые кожаные фартуки, закатав рукава рубах выше локтей – на коже можно было рассмотреть многочисленные следы старых ожогов и царапин – гномы-кузнецы потягивали пиво и о чём-то степенно беседовали.

Прошёл гоблин-лоточник – зеленокожий, остроухий, с длинным, крючковатым носом и жёлтыми кошачьими глазами. Высоким надтреснутым голосом он во всю глотку выкрикивал: «Пирожки, только из печи! Хватай-налетай, не зевай!». Один из шмыгавших повсюду мальчишек попытался было стянуть с лотка пирожок, но взвизгнул – длинные тонкие пальцы гоблина ловко крутанули ухо неудачливого воришки, при этом зазывы покупателей ни на секунду не прекратились.

Некоторым хозяйкам, возвращавшимся с рынка, помогали тащить корзины с покупками маленькие косматые домовые. Ростом они были ещё ниже, чем гномы, и выделялись в толпе своими яркими алыми, зелёными, синими и жёлтыми колпачками. Существо, похожее на них волосатостью, но ростом в добрых два метра, и с абсолютно чёрными глазами, в которых не было и намёка на белки, со скучающим видом стояло у входа в лавку старьёвщика. Оно прислонилось к косяку и равнодушно ковыряло в зубах длинным жёлтым ногтем на мизинце правой руки.

Очередной тычок Максим получил совсем недалеко от Ратуши: он, раскрыв от удивления рот, остановился возле углового дома «У минуты», опоясанного строительными лесами. Под руководством мастера-художника подмастерья только-только закончили подготавливать очередной участок стены под сграффито. Правее подсыхала недавно завершённая часть отделки.

Некоторых из зданий, что украшали многократно виденные парнем фотографии Праги – и из начала двадцатого века, и из его конца, и с туристических порталов и блогов века двадцать первого – не было на улицах вовсе. Другие, хотя и узнавались смутно, имели совершенно непривычный вид. Эпоха Возрождения ещё только неуверенно топталась где-то на Градчанах, да, пожалуй, нашла поддержку у тех вельмож, кто твёрдо вознамерился, по примеру императора, следовать итальянской моде. Но в Старом Месте до сих пор владычествовала готика.

Верхние этажи зданий здесь выступали над улицей, нависали над прохожими, словно пытаясь заглянуть им в лица. Большинство домов имели всего три окна по фасаду, но встречались и такие, которые ограничились двумя, превратившись в узкие и вытянутые, словно свечки, силуэты. Немногие здания могли похвастать третьим этажом, и пока Максим шагал по улице, ему так и не встретилось ни одного дома, где было бы четыре этажа – но зато все они вздымали к небу острые шпили и крутые скаты черепичных крыш.

В толпе дальше по улице раздался истошный женский крик, и тут же поднялась суматоха. Кто-то высокий и очень худой, одетый в замызганную алую рубаху, чёрную жилетку и коричневые широкие штаны, мчался со всех ног прочь, преследуемый несколькими добропорядочными обывателями. Максиму поначалу видно было только чёрные, как смоль, вихры воришки, прокладывавшего себе путь с отчаянной решимостью – но когда тот резко свернул и юркнул в один из боковых переулков, парень понял, что и это не человек. Кожа у существа была бледной, нос походил формой на грушу и, кажется, не имел внутри хряща, а зубы, оскаленные в усмешке, оказались неожиданно длинными и острыми.

Никаких табличек с названиями улиц на стенах домов, разумеется, не было и в помине, зато каждое здание щеголяло собственным домовым знаком. Звёзды, ангелы, кресты, птицы, полумесяцы, фрукты, овощи, рыбы, звери и какие-то уж совсем непонятные твари, странные, но добродушные на вид, украшали дверные порталы или простенки между окнами вторых этажей. Максим шагал по улице, которая, как он помнил, должна была называться Карловой, поскольку выводила прямиком к Карлову мосту, и всё силился вспомнить, как именно она именовалась до того, как стала Карловой.

Вспомнил он лишь тогда, когда улица, в очередной раз плавно изогнувшись, провела его мимо развалин готического храма. На руинах трудились рабочие, разбиравшие обрушенные и явно закопчённые пожаром стены. За работой присматривал седобородый человек, одетый в просторную чёрную накидку и маленькую чёрную шапочку.

– Клементинум, – прошептал себе под нос Максим и ускорил шаг, почувствовав на себе взгляд внимательных глаз иезуита. – Клементинум на Иезуитской улице…

Парень миновал комплекс иезуитской коллегии и остановился на следующем перекрёстке, не сдержав изумлённого вздоха. Староместская мостовая башня была на месте, а вот площади Крестоносцев, которую Максим вдоль и поперёк «исходил» на панорамах карт в Интернете, не было и в помине. Улица просто перетекала в мост, который начинался не у башни, а почти у самого перекрёстка. Под первым пролётом плескался рукав Влтавы, в другом мире и в другой век замурованный в камень и спрятанный под землю.

Справа вместо барочного костёла Святого Франциска с его воздушным зелёным куполом возвышалась суровая готическая громада костёла Святого Духа. Вплотную к ней примыкали стены монастыря, представлявшего собой настоящую маленькую крепость внутри города. У самой реки, на углу, в монастырской ограде помещалась квадратная башня, пониже мостовой и не так пышно украшенная, с массивной, окованной металлическими полосами дверью в первом этаже.

Глава 3. Чёртова мельница

Капрал Иржи Шустал, вызванный в кабинет командора, при виде мрачной физиономии нового младшего стража сначала удивился.

– Отведёте Максимилиана на Чёртову мельницу, – приказал Томаш Брунцвик. Услышав место своего назначения, Максим страдальчески скривился. – Представите пану Кабуреку. Это его зять.

Удивление на лице капрала превратилось в изумление. Затем, сообразив что-то, молодой человек не смог сдержать улыбку.

– Разрешите выполнять, пан командор?

– Погодите. Раз уж вы всё равно пойдёте на малостранскую сторону, отнесите заодно инструкции на нынешнюю ночь ротмистру Калите.

– Слушаюсь, пан командор.

– Обратно можете не торопиться, следующие два часа вы мне точно не понадобитесь.

Они вышли, оставив рыцаря склонившимся над толстой книгой, страницы которой были набраны типографским способом в два столбца, а поля сплошь покрывали то ли схемы, то ли замысловатые орнаменты, нарисованные красными и зелёными чернилами.

Максим следовал за своим провожатым с видом висельника, приближающегося к месту казни. Некоторые время они шли молча, но затем капрал не выдержал и коротко хохотнул:

– Ну, чего скисли, господин Максимилиан?

Парень окинул его мрачным взглядом. На вид Иржи Шусталу был примерно одного с ним возраста и, несмотря на широкую улыбку, смотрел всё-таки отчасти жалостливо.

– Можно на «ты». Просто Макс.

– Иржи, – они скрепили перемены в общении рукопожатием и пошли дальше.

– Она хоть симпатичная? – вздохнув, спросил Максим.

– Дочка Кабурека? Да как сказать…

– Понятно.

– Вряд ли понятно, – капрал отвернул голову, пряча очередную усмешку.

– Хватит уже, чего ржёшь, как конь!

– Да не плетись ты с таким страдальческим видом, – посоветовал Шустал.

– Меня женили не пойми на ком, даже не спросив согласия. Ладно, в стражу записали, тут и возражать вроде бы нечего – закон, полезное занятие. А жена с чего, в нагрузку, что ли? Вот тебе подъёмные, но к ним положено взять и супругу?!

Иржи не выдержал и захохотал в голос.

– Хорошо тебе, – страдальческим тоном продолжал жаловаться Максим. – Погоди. Давай назад, в Ратушу! Я ему всё выскажу, господину Майеру! Это уже ни в какие ворота!

Шустал сочувственно похлопал нового приятеля по плечу.

– У младшего стража ночной вахты нет привилегии вламываться к третьему секретарю императорской канцелярии, как в какой-нибудь трактир. Такого себе и офицеры не позволят. А по записи на приём ты будешь ждать недели две, при самом хорошем раскладе.

– Да пусть лучше куда-нибудь в казематы упрячут, – тоскливое уныние у Максима сменилось закипающим гневом. – Ты вообще слышал, куда мы идём? Чёртова мельница! Он что, этот пан Кабурек – чёрт?

– Нет, – махнул рукой Иржи, продолжая шагать по Карлову мосту. – Это из-за хохликов.

– Кого?

– Хохликов. Ну, такие маленькие чертенята. Они, в общем-то, незлобивые, и полезные в хозяйстве. У Кабурека на мельнице несколько десятков трудятся. Да ты же видел хохлика! Или он мимо тебя проскочил? Когда ты в башню зашёл, он через несколько минут оттуда выскочил.

– Такой, с рожками и кисточкой на хвосте?

– Он самый. Это Яська был. Вечно бегает к нам ябедничать и жаловаться. Командор его временами шугает, когда совсем уж надоест. Тот не показывается несколько дней – а потом всё равно возвращается. Он, кстати, как раз у Кабурека в работниках.

– Ладно, малость полегчало, – Максим почувствовал, что его злость на сыгранную господином Майером шутку постепенно отступает. – А сам пан Кабурек, он какой?

– Он-то? – задумчиво протянул Шустал. – Хм… У вас там про водяных слыхали?

Младший страж остановился, будто влетев лбом в невидимую стену.

– Водяных?

– Ага. Это такие, которые…

– Постой, постой. Знаю я, кто такие водяные. Это мне что же – во Влтаву? – он невольно глянул через парапет на быстрые речные воды, закручивавшие у мостовых опор мелкие белые бурунчики.

– Зачем во Влтаву? Кабурек на Чертовке живёт.

– Ну, в Чертовку…

– Да нет, чудак человек! У него дом на Кампе, напротив мельницы. Да сам сейчас увидишь. Вон там! – капрал указал влево, где на узкой протоке Чертовки с грохотом и плеском вертелись колёса множества водяных мельниц. – Самая ближняя к нам.

Максим невольно сглотнул: он смотрел сейчас на ту самую мельницу, которую так любил разглядывать на пражских снимках. Среди других городских пейзажей все фотографы всех без исключения поколений всегда обязательно отдавали дань именно этому, излюбленному и неизменному.

В припорошенной снегом и безлюдной зимней Праге, в оранжевом пламени плывущих по воде палых листьев, в летнем мареве и в белой пене цветущих весенних садов – вечно вращалось древнее колесо на Чертовке, словно увлекаемое самим бегом времени. В мире Макса, в XXI веке, только эта мельница и уцелела из множества работавших на протоке.

Глава 4. «У танцующего медведика»

На счастье Максима, оказавшийся позади него Иржи ощутимо пихнул приятеля в бок, иначе бы тот, чего доброго, заорал, или вообще попытался бы выскочить из дому.

На пороге гостиной стояла древняя старуха, сгорбленная и морщинистая. Одета она была в скромное зелёное платье с зашнурованным корсажем и белый чепец, поверх платья к тому же был накинут стёганый тёплый халат, а на талии подвязан украшенный кружевом белый крахмальный передничек. Сейчас скорченные, покрытые пигментными пятнышками руки смущённо теребили кружева на краю передничка; женщина внимательно разглядывала какую-то точку на полу.

– Ну что же ты, взгляни, – мягко попросил дочь водяной. Старуха, явно сделав над собой усилие, подняла глаза на парня. Максиму показалось, что глаза у неё в точности как у отца – зелёные, постоянно меняющие цвет, с проскакивающими в глубине солнечными искорками – но он не был уверен в своём впечатлении: глаза прятались под набрякшими морщинистыми веками, похожи на веки древней черепахи. Сморщенные губы что-то беззвучно прошептали.

– Она вас приветствует и благодарит за визит, – пояснил Кабурек. – Вы уж извините, дочка у меня скромница, с незнакомыми людьми всегда очень тихо говорит.

Эвка снова потупилась.

– Доброго денёчка, пани! – решил поддержать приятеля Иржи.

– Доброго… доброго денёчка, – присоединился к нему Максим, всё ещё ошарашенный таким поворотом дела.

– Эвка, покажи супругу комнату, которая будет его, – велел водяной, усаживаясь в кресле перед камином, и приглашающим жестом указывая Шусталу на второе кресло. Старуха развернулась и медленно принялась подниматься по узкой крутой лестнице на второй этаж дома. Максим, неуверенно потоптавшись внизу, последовал за ней.

Супруга провела его по узкому коридорчику, пронизывавшему весь дом, и открыла дальнюю дверь по левой стороне. Комната была не слишком большой и не слишком маленькой, с собственным небольшим очагом у стены и высокой кроватью под тяжёлым балдахином. У одной стены стоял маленький столик с табуретом перед ним, у другой – высокий и узкий шкаф. Двойное окно выходило в садик, за кирпичной стеной которого плескалась Чертовка.

– Простите, пани, – неуверенно начал Максим. – А вы где спите?

Черепашьи глаза мельком взглянули на него, затем дочь водяного подвела мужа ко второй двери, по-соседству с первой, и открыла её. За дверью обнаружилась похожая спальня, разве что здесь обстановку дополняла подставка с пяльцами в углу – на пяльцах была растянута ткань с начатой вышивкой – и огромный, окованный железом сундук в изножье кровати. На своём столике супруга расставила какие-то склянки и несколько шкатулок.

– Ясно. Знаете, для меня это очень неожиданно. Я ведь…

Что-то во взгляде женщины заставило его прервать торопливую и бессвязную речь. Блеснуло в едва видных под тяжёлыми веками глазах, и Максиму стало неуютно при мысли, что старуха может сейчас расплакаться. Она ведь, наверное, и сама понимает всю нелепость ситуации: жена лет на полста старше мужа. Да что мужа, она по виду старше собственного папеньки! Но было во взгляде и нечто другое. Парень всё силился и никак не мог уловить это ощущение. Затем вздохнул, оставил бесплодные попытки – и огляделся по сторонам, мучительно отыскивая тему для разговора.

– Вы сами вышиваете? Что это? – он хотел было шагнуть к пяльцам, но рука со скрюченными пальцами неожиданно властным и резким жестом остановила его. – Простите, – пробормотал Макс. Потом перевёл взгляд на передничек и заявил:

– Очень красиво.

Старуха непонимающе посмотрела вниз, пытаясь узнать, что именно показалось мужу красивым. Потом по губам её скользнула тень улыбки, они снова беззвучно зашевелились.

– Спасибо, – едва-едва смог разобрать Максим.

Они ещё постояли молча. Затем жена сделала ему знак следовать за ней и снова медленно, с трудом, спустилась вниз по крутой лесенке. В гостиной неспешно беседовали водяной и капрал, Кабурек покуривал длинную изогнутую трубку, выпуская к потолку кольца сизого дыма. Шустал уже держал в руке кружку пива, предложенную гостеприимным хозяином.

При виде новобрачных оба поднялись. Макс отметил про себя, каким настороженным и цепким стал взгляд водяного, когда он рассматривал сперва дочь, а затем зятя. Но, видимо, не найдя ничего предосудительного в их внешнем виде, Кабурек снова тяжело вздохнул и предложил:

– Выпьете, пан младший страж? – было понятно, что Иржи уже успел поведать водяному всё, что знал о биографии его новоявленного зятя.

– Благодарю, но мы вроде как торопимся. Надо вернуться в кордегардию, – Максим хотел было сказать «до темноты», но сообразил, что снаружи всё так же царит непонятная атмосфера то ли заката, то ли рассвета. – Пан командор сказал, что мне нужно заняться фехтованием и стрельбой, – выкрутился парень. – Хочу приступить как можно скорее. Как-то нехорошо соваться в такое дело, толком не умея обращаться с оружием.

– Понимаю, – степенно кивнул водяной. В этом «понимаю» было куда больше понимания, чем хотелось бы Максу: хозяин видел насквозь его страстное желание покинуть дом, но при этом оценил попытку быть вежливым и тактичным. Внезапно парня захлестнула волна обиды. В конце концов, он же не просил о таком подарке! И он ничем и никому не обязан! И вообще…

Вспомнились блеснувшие под веками старческие глаза. Вспомнилось смутно знакомое, но так и не опознанное ощущение. Максим – неожиданно даже для самого себя, повинуясь какому-то внутреннему порыву – заявил тестю:

Глава 5. Первая вахта

Максиму казалось, что он только-только задремал, когда его растолкал всё тот же Шустал, держащий в руке фонарь со свечой.

– Вставай, страж. Пора.

– Иржи, ты ведь капрал.

– Капрал.

– Значит, в служебное время я должен к тебе обращаться «пан капрал»? Субординация, как-никак.

– В общем-то да, – задумчиво потёр подбородок чех. – Но, во-первых, ты не в моей десятке. Я слышал, что командор вообще не намерен распределять тебя, а хочет оставить в личном подчинении. Во-вторых, это у старших офицеров обычно пунктик насчёт порядка. Хотя, конечно, порядок должен быть. Но если ты меня ненароком назовёшь по имени или фамилии – я не обижусь.

– А то, что меня решил оставить при себе командор – хорошо или плохо? – поинтересовался Максим, оглядывая измятые дублет и штаны: спать он завалился одетым.

– Чудак человек! Конечно, хорошо. Не будешь щёлкать клювом – карьерный рост обеспечен. Правда, есть нюанс.

– Какой? – насторожился Макс.

– Тех, кто не распределён по десяткам, в любую минуту могут послать в любую часть Праги. На помощь, для усиления, или просто в наказание, если кто провинится. Слыхал, как ротмистр Калита грозился Йозефовым?

– Там что, так плохо? Это же просто Еврейский город, от нас рукой подать.

– Вот не свезёт тебе там побывать – сам поймёшь, – туманно пояснил Иржи и вышел из комнаты.

Казарма, в которой Максиму отвели койку, располагалась в той же башне кордегардии. Со стороны монастырского двора к башне примыкало длинное крыло в два этажа, которое занимали спальные помещения, офицерский и солдатский залы – в них обычно ели, проводили время за картами, игрой в кости, или просто за разговорами – а также гарнизонная кухня. Каждую комнатку делили между собой шесть бойцов, однако Макс, оглядевшись, убедился, что он в спальне один. Правда, две из оставшихся постелей были смяты, а на ещё одной кто-то оставил не дочиненный бандельер и моток дратвы с воткнутой в него большой иголкой.

Из казарменного крыла также можно было попасть во внутренний дворик, который по периметру замыкали постройки складов, кузницы и конюшен. Ещё тут имелись небольшой плац для построений, площадка для фехтования и упражнений с древковым оружием, а также стрельбище. Выезд из дворика был устроен в монастырский двор, а оттуда, через главные ворота монастыря – на улице. Однако, по словам Шустала, коней ночная вахта использовала редко, поскольку до большинства мест в зоне ответственности конкретной кордегардии можно было в два счёта добраться пешком.

– А униформа нам не положена, пан капрал? – поинтересовался Максим, догоняя Шустала на лестнице.

– Плащи. Но их мы надеваем только на парад гильдий. Да тебя и без того скоро запомнят и начнут узнавать, – пообещал Иржи. Потом порылся в кошеле на поясе и бросил Максу что-то блеснувшее серебром. – А если кто засомневается – сунь вот это под нос, вопросы отпадут.

Парень с интересом повертел в руках то ли жетон, то ли очень большую монету. На одной её стороне был чешский лев, на другой – голова человека в окружении пяти звёздочек, соединённых по кругу тонкой линией.

– Ян Непомуцкий?

– Он самый, – благодушно улыбнулся Шустал. – Наш покровитель.

– И что, никто не пытался подделать такой жетон? Ведь чеканят же фальшивую монету.

– А зачем? – пожал плечами капрал. – И потом, за подделку этого жетона наказание будет похуже, чем за фальшивомонетничество.

– Правда? Какое?

– Давай в другой раз, не по ночному времени.

Они вышли на внутренний плац, по периметру которого уже выстраивались стражники. Над городом плотным покрывалом лежала ночь, на небе лишь кое-где мерцали робкие искорки звёзд, а луны не было видно вовсе.

Почти у самых дверей, рядом со знаменосцем, стоял Томаш Брунцвик, и Максу невольно пришло на ум, что он мог бы послужить хорошим прототипом для статуи, которая в другое время и в другом мире однажды будет украшать Карлов мост. Командор был одет в свой потрёпанный доспех, поверх горжета на цепочке висел какой-то золотой образок. Левая рука лежала на эфесе шпаги, правая, опущенная вдоль тела, сжимала небольшую металлическую булаву.

Иржи глазами указал Максу на место позади и чуть левее командора, рядом с двумя другими солдатами. Первый, державший горящий факел, предпочёл мориону простой черепник, и было понятно, почему: уши стража своей шириной могли поспорить с ушами господина Майера. Однако, в отличие от гремлина, этот житель Праги был высоким, крепким, с выступающими надбровными дугами, приплюснутым широким носом, роскошными бакенбардами и двумя внушительными клыками, торчащими из-под верхней губы. Максим для себя определил его как тролля.

Второй страж был человеком – среднего роста, сухощавый, с длинными вислыми усами и орлиным носом, который пересекал кривой рубец старого шрама. Шрам начинался у самого края нижней челюсти, а заканчивался где-то под чёрной повязкой на правом глазу солдата – или, может быть, даже на его голове, сейчас крытой под широкополой шляпой. К шляпе брошью, сделанной, похоже, из золотой монеты, были приколоты два длинных фазаньих пера.

Макс в последний раз быстро одёрнул дублет, поправил пояс и чуть тронул берет, надеясь, что тот сейчас выглядит браво заломленным на бок, и не похож на смятый колпак повара. Тролль и одноглазый с любопытством покосились на новобранца, но тут же снова уставились прямо перед собой. Шустал обошёл двор позади выстроившихся шеренг и занял место во главе своей десятки.

Глава 6. Ночь в тоскливом сентябре

Нападение произошло в «ведьмин час», вскоре после трёх пополуночи. Колокольни староместских храмов только недавно откликнулись на звон Орлоя, убаюкивая Прагу: «Всё спокойно, всё спокойно, всё спокойно». Максим, оперев древко пики на плечо, грел руки над первой от ворот жаровней, попутно радуясь теплу и добротности серого сукна, из которого был пошит его костюм.

«Надо будет перчатки купить, – подумал парень, поворачивая озябшие кисти то ладонью, то тыльной стороной к огню. – Какой-то ледник прямо!»

– Пан капрал, – позвал он Иржи, прохаживавшегося чуть в стороне и погружённого в свои мысли. – А какое сейчас время года?

– Осень. Двадцать третье сентября по новому календарю папы Григория Тринадцатого.

– Не думал, что в Праге осенью так холодно.

– Да вроде не слишком и холодно, – приблизился к жаровне Шустал. Взглянул на ноги Максима – и отскочил, выхватывая из ножен клинок.

– Ты спятил?! – завопил парень, машинально перехватывая пику и готовясь защищаться.

– На ноги посмотри! – воскликнул Иржи, замахиваясь своим кацбальгером.

Макс посмотрел – и не увидел туфли. Ступни были будто подёрнуты дымкой, расплывались, словно он смотрел на них сквозь бинокль и никак не мог навести резкость. Но даже без резкости можно было смутно уловить очертания того, что было бесконечно далеко от нормальной обуви, да и от нормальных человеческих ног тоже: два массивных и тяжёлых конских копыта.

Клинок Шустала рассёк текучую дымку, которая уже начала подниматься вверх по телу ничего не подозревающего младшего стража. Максим принялся ожесточённо тыкать вокруг себя пикой, и с удивлением почувствовал, что удары приходятся будто бы во что-то куда более плотное и упругое, чем простой туман.

– Тревога! – крикнул с верхней площадки башни один из солдат. И тут же в воротах громыхнул мушкетный выстрел, разорвав вспышкой ночную тьму.

А тьма наступала. То ли дым, то ли мгла, катились валом со стороны Нового Места, через поросший травой и частично осыпавшийся старый ров, через каменный мост над ним. Сгущаясь, уплотняясь, тьма втискивалась в воротную арку. Макс и Иржи, повернувшиеся на выстрел, увидели, как два мушкетёра, стоявшие в воротах, отступают под натиском мглы. Второй мушкет выстрелил, но светящийся шарик пули канул в клубящееся нечто без видимых последствий.

Пикинёры уже спешили на помощь, и Максим, перехватив древко своего оружия, присоединился к товарищам. Он мельком взглянул на ноги – те снова были чётко видны и по-прежнему обуты в те же самые туфли, что и в кабинете господина Майера. Перевёл взгляд на клинок – запятнанное ржавчиной остриё на глазах наливалось лунным светом.

Пики пошли в дело, к ним присоединился кацбальгер капрала. Мушкетёры, отступив назад, торопливо перезаряжали оружие. Не дожидаясь приказа, они одновременно нацелились в клубящееся облако, уже заполнившее собой всю воротную арку от земли до замкового камня.

Треск залпа разорвал ночную темноту. Мгла заколыхалась сильнее, как-то неуверенно замерла, даже чуть подалась назад – а затем навалилась снова. Макс тыкал и тыкал пикой, чувствуя нарастающее где-то в глубине сознания яростное остервенение. В дымчатой черноте стали появляться уплотнения – там формировалось что-то новое, словно мгла пыталась вспомнить, каково это: иметь тело.

– Резанов! – заорал Иржи.

– Здесь, пан капрал! – пропыхтел Максим, не прекращая колоть пикой.

– Бросай пику и бегом в кордегардию. Пана Дворского с его десяткой сюда, и пусть летят, как ошпаренные! – капрал рубанул потянувшийся к нему дымчатый завиток и добавил:

– И всех, кто в казармах – тоже сюда! Мать моя женщина… Я такой дряни ещё не видел.

Из воротной арки, наконец оформившись в конкретный образ, выпрыгнуло нечто вроде поджарой гиены ростом с хорошего быка. Существо оскалило клыкастую пасть, принюхалось и повело головой влево-вправо, словно выбирая, на кого броситься. Максим почему-то не удивился, когда чёрные, как беззвёздное небо, глаза остановились на нем.

Не дожидаясь прыжка твари, младший страж, вопя, кинулся в атаку, пытаясь поддеть существо на пику. Выпад почти получился – гиена отскочила в сторону лишь в самый последний момент, остриё прошло в каких-то сантиметрах от косматого бока. Продолжая орать, Макс ещё раз ткнул пикой, но теперь тварь, увернувшись, перехватила древко зубами. Послышался хруст ломающегося дерева.

– Я сказал – в кордегардию! – сбоку появился Шустал, всаживая кацбальгер прямо в глаз гиены. Клинок полыхал так ярко, что вполне мог бы сейчас послужить вместо фонаря или факела.

Макс, бросив почти перегрызенную пику, вытащил палаш и, с испугавшим даже его самого удовольствием, рубанул по оскаленной морде. Тварь, не издав ни звука, повалилась на булыжник мостовой и тут же, прямо на глазах, начала расплываться, терять чёткие очертания, испаряться.

– Резанов! Бегом!

И он побежал. Дома спортивные интересы Максима ограничивались редкими вылазками в центральный парк, где в пункте проката можно было взять добротный, но жутко неудобный велосипед – но зато парня выручила профессия. Три летних месяца пикового сезона, в которые они с бригадой кочевали с одной строительной площадки на другую, не прошли даром: Макс растерял набранный за зиму вес, зато имел в достатке выносливости, которое к тому же подкреплялось природным упрямством.