Когда в июне замёрзла Влтава

Глава 1. 31 мая

День выдался пасмурным, и когда время перевалило за полдень, солнце вконец оставило попытки разогнать тучи. В почти вечерних сумерках медленно кружились одиночные снежинки – крупные, пушистые – которые таяли, едва коснувшись земли. Но час проходил за часом, и на черепичных крышах Кампы, на перилах и заборах, на укреплениях Карлова моста и неподвижных элементах мельничных колёс, начали нарастать белые снежные корочки.

Пан Кабурек, весь день трудившийся с зятем в гостиной, хмурился, и то и дело с недовольным видом косился на окно. Макс перехватывал эти взгляды, но делал вид, что не замечает их. За минувшие три года он успел достаточно хорошо узнать тестя, чтобы понять: под ворчливым недовольством тот чаще всего скрывает глубокую обеспокоенность происходящим. И если Кабурек посчитает нужным, то сам заговорит с ним о том, что растревожило душу почтенного водяного.

Впрочем, догадаться было несложно. Католическая Пасха, пришедшаяся в этот год на 17 апреля, выдалась на удивление тёплой и солнечной. Сады зацвели на пару недель раньше положенного срока, прошли обильные дожди, обещавшие после снежной зимы хороший урожай.

И вдруг всё переменилось. Случилось это не разом, не в одночасье, а как-то исподволь, но довольно быстро и ощутимо. В каких-то пару недель зашли холода, сначала в виде ночных заморозков, хоть и неприятных, но всё же вполне себе не редких в здешних местах в это время года. Затем холод начал проявляться и днём, всё сильнее и сильнее. Максим с тоской вспоминал бытовые термометры своего мира, доступные в любом хозяйственном магазине: в здешней Золотой Праге подобного прибора не было даже у императорских алхимиков.

Впрочем, надобность в точных измерениях отпала, когда в один из дней в конце мая, около полудня, бывший младший страж, а теперь капрал ночной вахты, обнаружил корку льда на бочке в саду, стоявшей под водостоком. Макс накануне провёл весьма неприятную ночь на дежурстве у летенской переправы, отбивая атаки целой армии утопцев. Собственно, адъютант командора привёл туда десятку резерва, в помощь выставленному посту, но в итоге до самого рассвета стражники, взяв в кольцо домик паромщика, отгоняли будто обезумевшую нежить.

Небритый, всё ещё сонный и поминутно шипящий, будто рассерженный кот – тело отзывалось болью в тех местах, куда пришлись удары крепких кулаков, способных вмять сталь кирасы – Максим направился к бочке умываться, и был неприятно удивлён. Более того, пушистая изморозь покрывала все деревья и кусты в саду на берегу Чертовки, а когда парень, подтянувшись, выглянул за стену, отделявшую сад от протоки, то увидел, что несколько хохликов пана Кабурека дежурят у мельничного колеса, время от времени скалывая с него намерзающий лёд.

– У вас явно талант, пан Максимилиан, – голос тестя оторвал стражника от размышлений. Макс критическим взглядом окинул их совместное творение: посреди гостиной, в окружении стружек, щепок и опилок, стояла колыбелька.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Я как-то всегда больше любил дерево, а не металл.

– У вас в роду плотников, часом, не было?

– Были, – парень невольно улыбнулся. – Дедушка по папиной линии.

– Заметно, – кивнул водяной, будто убеждаясь в собственных выводах. Потом вздохнул, и в который раз мельком взглянул на окно.

– Мельница ещё не встала? – осторожно поинтересовался зять.

– При таком раскладе – встанет, – скривился водяной. – Не сегодня, так завтра. Чертовка промерзает быстрее, потому что у неё меньше ширина. Но если погода не переменится, то и сама Влтава покроется льдом.

– Июнь же завтра, – с тревогой посмотрел на окно парень.

– А то я не знаю, – безнадёжно махнул рукой водяной.

– Вы уверены, что… – Макс едва заметно кивнул головой влево, туда, где на правобережье помещался иезуитский Клементинум. – Ну, что господа в чёрном не приложили тут руку.

– Сложно сказать, – задумался Кабурек. – По крайней мере, солнце на небосводе, а не в Чертовке, и в Чертовке у нас вообще ничего подозрительного нет. Я бы даже назвал нынешнюю погоду образцовой. Для поздней осени.

– Но не для лета.

– Не для лета.

Послышались тихие шаги, и мужчины умолкли. В комнату заглянула Эвка, неся миску с клёцками и кувшин с простоквашей. Макс тут же кинулся к жене, перехватил у неё посуду и потащил к столу, не заметив, как губы тестя скривились на миг в одобрительной усмешке.

– Ну я же просил! – наполовину сердито, наполовину с мольбой начал парень. – Ты скажи, что нужно, я сам всё сделаю.

– Вот ещё! – фыркнула девушка и, пыхтя, осторожно опустилась в кресло у потрескивающего камина. Руки её легонько поглаживали заметно округлившийся живот. – Мне что же, прикажешь целый день без дела слоняться?

– Тебе беречь себя надо.

– Клёцки меня не покусают.

– Я не о том. Не перетруждаться, не волноваться.

– Макс… – она посмотрела на Максима со смесью жалости и насмешки. – Ты сам-то веришь в это? Не волноваться, когда ты по ночам на дежурствах?

– Сама знаешь, я же не могу уйти, – покраснел парень, вертя поставленную на стол миску за край, и глядя в пол. – Закон есть закон, и…

– …и я горжусь своим мужем. А за переживания ты не переживай, – улыбнулась Эвка. – И кормить вас с батюшкой – невеликий труд.

Глава 2. Старые легенды на новый лад

– Стой, кто идёт? – окрик одного из людей Шустала, охранявших в эту ночь кордегардию и въезд на Карлов мост со стороны Старого Места, заставил беседовавших Иржи и Макса обернуться. На углу улицы Крестоносцев смутно маячил светлый силуэт, вроде бы женский. Максим уже решил было, что возле кордегардии появился какой-то новый, ещё незнакомый, призрак, когда «привидение» вдруг заговорило очень даже знакомым, чуть насмешливым голосом:

– Панове стражники, я с миром. По делу.

Двое мушкетёров, успевших уже упереть сошки и прицелиться в незваную гостью, покосились на командира, ожидая приказаний, но вместо Иржи поспешил скомандовать Макс:

– Не стрелять. Это свои.

Стражники сняли мушкеты с подставок. Фигура подошла к ним, и в свете двух свечных фонарей, подвешенных у входа в кордегардию, стали видны выпущенные из-под капюшона огненно-рыжие косы и усыпанный веснушками курносый нос. Зелёные глаза с каким-то нахальным озорством оглядели опешившего Шустала и нахмурившегося Максима.

– Ты зачем здесь? – без церемоний поинтересовался последний, беря девушку под локоть и отводя чуть в сторону, ближе к мосту, чтобы разговор не слышали мушкетёры у дверей. Иржи, будто заворожённый, пошёл следом.

– Во-первых, вечер добрый.

– Добрый. Хеленка, я серьёзно – ты чего по ночам шастаешь?

– А когда мне ещё шастать? Здесь ведь спокойнее времени нет, чем ночь.

– Господа иезуиты, между прочим, практически за углом.

– Именно что. И сладенько спят, полагаясь на вашу верность присяге и свои умения. Но я сегодня не по их поводу.

– Что-то случилось? – брови Макса – в отличие от волос, навсегда побелевших на Карловом мосту, они так и остались тёмными – озабоченно вскинулись. Ведьма вздохнула и открыла было рот, но тут вмешался Иржи.

– Не представишь нас? – поинтересовался приятель с хрипотцой в голосе, и Максим, удивлённо оглянувшись на него, кивнул:

– Пани Хелена. Она…

– Ведьма, – с улыбкой отрекомендовалась девушка, протягивая Шусталу тонкую руку. Иржи подхватил её, с неожиданной галантностью наклонился и легонько коснулся тыльной стороны кисти губами.

– Очень приятно. Капрал Иржи Шустал.

– Знаю, – только и сказала Хеленка, но секунду-две зелёные глаза внимательно изучали лицо стражника, прежде чем снова обратиться к Максу.

– Случилось, – она кивнула в сторону малостранского берега. – На Петршине сегодня умер в богадельне нищий.

– Эм… – капрал-адъютант замялся, не понимая, какое отношение смерть нищего имеет к ночной вахте.

– На нищем был старый латаный дублет.

– Эм…

– А в дублете оказались зашиты золотые монеты.

– Интересно, – задумчиво пробормотал Максим.

– Ещё интереснее, чем ты думаешь. Перед смертью нищий исповедовался и рассказал, откуда у него это золото.

– Он кого-то убил?

– Не настолько банально. Мы же в Золотой Праге! Он нашёл клад.

– Повезло, – пожал плечами парень. – Хотя, видимо, не очень, раз умер, не успев воспользоваться.

– Верно, – кивнула Хеленка. – Золото он выкопал в Вальпургиеву ночь. Там же, на Петршине, у источника.

– Какого источника?

– Того, что потом даст начало прудикам в садах Кинских.

– Чьих садах? – подал недоумённый голос Иржи. Максим только мотнул головой, давая понять, что объяснит всё позже.

– Это которые почти прямо вверх по склону от моста Легионов?

– Они самые. Только здесь и сейчас там просто несколько крестьянских домиков с садиками и виноградниками, а в основном – лес.

– Сдаётся мне, что вряд ли нищий, гуляя по лесной чаще, случайно наткнулся на клад.

– Я не нарадуюсь твоей сообразительности, – широко улыбнулась ведьма. – Конечно же, нет. Многие городские бродяги перед самой Пасхой уходят за стены – когда кончается пост, в деревнях охотнее подают, можно подкормиться, а кто не ленится – и работу найдёт, весной в селе без дела не сидят. Так что наш нищий…

– Он уже «наш»?

– Не перебивай. Наш нищий возвращался после своего «турне», и решил заночевать в дупле старого дуба, который растёт на склоне выше от родника. Вообще он рассчитывал к вечеру быть уже на Малой Стране, потому что сам понимаешь – Вальпургиева ночь не лучшее время, чтобы шастать по чащам.

– Не понимаю, – пожал плечами Максим. Зато Иржи, напротив, энергично закивал, соглашаясь с девушкой.

– Ближе к полуночи нищий услышал, что кто-то пробирается по лесу. Несколько человек остановились у источника, и походило, что один из них – пленник, потому что его грубо, с тычками и пинками, расспрашивали, дескать, какое именно дерево он во сне видел, и с какой стороны копать…

– Погоди-погоди! Это же старая легенда, про крестьянина и солдата. Крестьянин три раза видел во сне караульную будку на Карловом мосту, а когда пришёл туда, то солдат, стоявший в карауле, сказал, что три ночи подряд видел во сне сельский дом и яблоню, под которой зарыт клад. Это был дом крестьянина, они откопали клад и честно поделили его пополам.

Глава 3. Страговский монастырь

Утро рождалось хмурое, пасмурное, и в его свете воды Влтавы, закручивавшиеся маленькими водоворотами у мостовых опор, выглядели свинцово-серыми. Правда, за ночь немного потеплело, и даже срывавшийся с неба снег оставил после себя только слякоть. Три фигуры, кутаясь в плащи, пересекли Карлов мост и, поприветствовав караул у Малостранских башен, зашагали дальше на запад по ещё спящей Малой Стране.

Чуть раньше, в казармах, Шустал предложил было взять лошадей, но Максим на правах ответственного за всё предприятие категорически отказался. Ездить верхом он толком так и не научился, и предпочитал перемещаться пешком – на тесных городских улицах это было и удобнее, и, зачастую, быстрее. К тому же до Страговского монастыря было всего с полчаса неспешной прогулки, пусть и преимущественно в гору.

Стражники обогнули мрачноватую громаду костёла Святого Николая, так разительно отличающуюся от лёгкого, будто парящего в воздухе, силуэта будущего барочного храма, какой Макс помнил по фотографиям. Отсюда они свернули на улочку, в другом мире и в другое время названную Нерудова, и прославившуюся своими живописными фасадами.

Правда, здесь и сейчас не было даже следа роскошного декора, как и красных, и синих табличек с двойной нумерацией домов. Зато многие домовые знаки узнавались сразу, хоть порой и отличались от привычных Максиму: «У зелёного флажка», «У красного ворона», «У серебряной подковы». Резанов усмехнулся, проходя мимо дома «У золотой скрипки» – здесь, как он знал, жил скрипичный мастер Лоренцо Висконти, ученик великого Бертолотти. Итальянец приехал в Прагу вскоре после переезда сюда императора, и был радушно принят при дворе. Максу невольно подумалось, станет ли когда-нибудь этот дом тем самым домом «У трёх скрипок»: пока что мастер Висконти оставался холостяком, и прославился больше невероятно вспыльчивым характером, чем звучанием своих инструментов.

– Чему умхыляешься? – поинтересовался Иржи, потирая кончик носа.

– Да так, – капрал-адъютант пожал плечами. – Ты знал, что у пана командора брат – страговский настоятель?

– Понятия не имел.

– А вы, пан Чех?

Одноглазый стражник только мотнул головой. Войтех Чех – как хорошо знали сослуживцы – вообще говорил редко, предпочитая обходиться жестами, а к словам прибегая только тогда, когда считал их совершенно необходимыми. По случаю холодов седоусый ординарец завёл привычку носить под шляпой вязаную шапочку с наушниками, что, может быть, и смотрелось бы несколько комично, если б не эта его молчаливость, не кривой шрам, пересекающий неулыбчивое лицо, и не пронизывающий взгляд уцелевшего глаза.

Они свернули вправо и начали подниматься по широкой Ратушной лестнице, на половине пути столкнувшись с десяткой капрала Марека Цвака, устало спускавшейся вниз. Болотец с печальным видом приветствовал знакомых, но останавливаться поболтать не стал: холодная ночь на посту у Старых Страговских ворот явно вымотала беднягу, сероватая кожа стала совсем светлой, а кончик длинного носа так и вовсе побелел.

Возле самих ворот хлопотала дневная стража, готовясь отпереть массивные створки, обитые железными полосами. Глубоко утопленная в стене боковая калитка уже была распахнута настежь, возле неё капрал давал указания двум своим бойцам. Трое из ночной вахты, поприветствовав коллег, прошли под каменными сводами и оказались снаружи.

С этой стороны ворота были оштукатурены, поверх штукатурки слева был нарисован стоящий на задних лапах лохматый пёс, держащий в зубах золотой ключ; справа – дракон, тоже стоящий на задних лапах, со свечным фонарём в передней правой. Максим мельком оглянулся на эти аллегорические фигуры, потом снова посмотрел вперёд и едва заметно вздрогнул. Он уже видел эту картину раньше, но всякий раз неприятный холодок пробегал по позвоночнику, и в воздухе вдруг начинал мерещиться запах крови.

Чуть дальше по улице, справа, там, где, возможно, когда-нибудь предстояло появиться комплексу Лореты, на вытоптанном, будто плешивом, пятачке земли, возвышался на каменных столбах помост. В самом центре его стояла широченная колода, стянутая железными обручами, с полукруглой выемкой спереди, почерневшая от времени и впитавшейся в дерево крови. Позади лобного места, метрах в ста от него, сгорбился под пасмурным небом маленький костёл Святого Матфея, от которого протянулось к дороге запущенное и сильно заросшее деревьями кладбище, с одного угла подпёртое небольшим домиком. В одном из подслеповатых окошек, приходившихся почти вровень с землёй, теплился огонёк, но Макс при виде этой умиротворяющей и спокойной картины лишь снова вздрогнул: в домике жил градчанский палач.

– Зябко сегодня, – заметил Шустал, по-своему истолковав поведение приятеля.

– У вас рассказывают легенду о Драгомире? – поинтересовался Резанов, стараясь не смотреть больше ни на помост, ни на жилище палача, но всё равно не сумев отделаться от ощущения, что в сыром утреннем воздухе витает узнаваемый запах крови.

– Конечно. Вот тут вот, – Иржи кивнул на вход в костёл, – она и провалилась в преисподнюю.

Пан Чех, глядя на храм, торжественно перекрестился.

– А вот про колокольчики Лореты у вас точно не знают, – слегка улыбнулся Макс.

– Лорета – это же в Италии? – недоумённо посмотрел на приятеля капрал. – Там стоит хижина Девы Марии.

– Может быть, она и у вас будет стоять когда-нибудь. Ну то есть, конечно, её точная копия, а не сама святыня. К слову, если в этом здешняя история пойдёт так же, как и наша – то довольно-таки скоро. Мы с тобой, пожалуй, ещё можем застать её закладку, – Максим на секунду замялся, вспомнив, что появлению Лоретанского монастыря предшествовала роковая для чехов битва при Белой горе.

Глава 4. Потерянный след

– Странная штука, – в который раз повторил Иржи, когда трое стражников уже шагали обратно в кордегардию, осмотрев келью беглого монаха и расспросив настоятеля. Отец Варфоломей охотно рассказал о предпринятых мерах: сразу же, как было обнаружено бегство, ко всем городским воротам на обоих берегах Влтавы были посланы братья, но ни через одни из них человек, подходящий под описание, Прагу не покидал.

Зато у Малостранских мостовых башен припомнили, что какой-то монах уже под вечер торопился попасть на правый берег, но в сумерках лицо прохожего рассмотреть как следует не удалось.

– Что ему понадобилось в Старом Месте? – бормотал Шустал, ни к кому из напарников, в сущности, не обращаясь, и будто размышляя вслух. – Ведь от Страгова до Новых ворот рукой подать, вышел за стены – и поминай, как звали.

– Впервые жалею, что у вас ходят по мосту бесплатно, – рассеянно заметил Макс.

– Ты это о чём?

– В моих краях, – парень покосился на пана Чеха, но ординарец спокойно шагал вперёд, с отрешённым видом глядя перед собой, – с прохожих и повозок на Карловом мосту брали установленную плату.

– Хорошо, что эта благодатная идея не пришла в голову нашим чиновникам. Хотя… На паромных переправах ведь задарма тебя не повезут.

– От платы на мосту освобождались солдаты и государственные служащие.

– И на том спасибо, – усмехнулся капрал. – Но как по мне, свободный проход лучше. Иначе каждый из пражских городов сильнее замкнулся бы в себе.

– Зато мы бы наверняка сейчас знали, наш ли монах прошёл на староместскую сторону прошлым вечером, – вздохнул Максим.

– Наш, – с уверенностью кивнул одноглазый Войтех. Оба молодых человека с удивлением посмотрели на ветерана.

– Почему? – поинтересовался Иржи.

– Помимо Страговского монастыря на этой стороне Влтавы только одна мужская обитель, но бенедиктинцы из Бржевнова носят чёрные рясы. К тому же их монастырь за городскими стенами. Белые рясы есть у доминиканцев в Анежском монастыре, но это на правобережье.

– Может быть, кто-то из доминиканцев был на Малой Стране или на Градчанах, а вечером возвращался обратно? – предположил Резанов. Чех пожал плечами:

– Если так, то наш пост у кордегардии должен был видеть, как такой монах шёл на левый берег. Вернёмся и спросим.

– Допустим, он всё ещё где-то в городе, – задумчиво проговорил Макс, рассматривая низкорослого и плечистого лавочника, остроухого и зеленокожего, будто сплющенного ударом гигантского молота. Поминутно чихая и время от времени заходясь надсадным кашлем, тот сиплым голосом подгонял двух мальчишек-подмастерьев, которые снимали тяжёлый ставень с окна лавки. – Беглецу необходимо какое-то укрытие на ночь, на улице его, скорее всего, доконали бы холод и кошмары. Плюс он, конечно, постарался бы сменить рясу на что-то менее приметное. Значит, должен был обратиться к старьёвщикам.

– Ноги собьёшь, пока обойдёшь всех, кто торгует подержанным платьем, – скривился Шустал. – На любом рынке старьёвщиков полным-полно.

– Нужен не рынок, – снова подал голос Чех. – Монах не мог переодеться тут же, у лотка. Нужна лавка. И такая, где не зададут лишних вопросов.

Трое из ночной вахты остановились и мрачно переглянулись. Мысль, пришедшая им одновременно, не обрадовала никого.

– Йозефов, – кивнул, подытоживая, Максим.

* * *

Погода напоминала конец марта: по улицам расползлась холодная слякоть, а ветер с реки был промозглым и, казалось, забирался под любое количество одежды, ледяными пальцами касаясь кожи. Усталая троица плелась по кривым тесным улочкам Еврейского города, хмуро разглядывая попадавшиеся навстречу вывески, и сворачивая в каждую лавчонку, где предлагали на продажу поношенную одежду.

Беда была в том, что таких лавчонок в Йозефове имелось великое множество, не говоря уже о продавцах, которые предлагали товар с рук, и походили на увешанные кучами тряпья рождественские ёлки. Результат, однако, был не утешительный: ничего не помню, ничего не знаю, никого не видел.

– Они не скажут, – тихонько ворчал себе под нос Шустал. Стражники шли посередине дороги, а местные жители машинально расступались перед ними, так что метра на три впереди и на три позади оставалось пустое пространство. – Тут принято хранить молчание.

– Может, денег дать? – неуверенно предложил Максим.

– Дай, если девать некуда. Всё равно ничего не узнаешь.

– Почему?

– Потому что их горький опыт гласит: так ли, иначе ли, а быть битым. Поэтому и молчат – чем меньше привлекаешь к себе внимание, тем отдалённее эта неприятная перспектива.

– Идём, – капрал-адъютант стряхнул с себя оцепенение и, стиснув зубы, ускорил шаг.

– Куда?

– К пану Бецалелю. Я не собираюсь тратить весь день на блуждания по Йозефову. Может, он урезонит своих соотечественников, и быстрее добьётся от них результатов.

Старый раввин был дома, он сидел в своём кабинете и грел руки над маленькой жаровней с тлеющими в ней углями. Миловидная девушка – одна из внучек каббалиста – проводив гостей, тут же исчезла за дверью. Рабби Лёв с удивлением окинул взглядом посетителей.

Глава 5. «Прага – деревня маленькая»

– Где же кинологическая служба, когда она так нужна, – вздохнул Максим.

– Ты иной раз бормочешь не хуже чернокнижников – вроде и по-чешски, а ни слова не понять, – проворчал Иржи.

Они втроём стояли посреди Карлова моста, у того места, где три года назад пан Резанов силой могущества тащил из Чертовки утонувшее солнце. Как и тогда, Макс встал на два больших медных гвоздя, вбитые между булыжниками мостовой, и положил ладони на медную пластину с изображением креста и пяти звёздочек.

Капрал-адъютант попытался было представить себе, как задерживает беглого монаха и обнаруживает у него дублет с золотыми монетами внутри – но мироздание почему-то наотрез отказалось отзываться на эти мечтания. Катила свои свинцовые воды сумрачная Влтава, ветер перемешивал в небе белые и серые клочья облаков, время от времени давая выглянуть бледному и совсем не жаркому солнцу.

– У нас есть специально обученные собаки, которые могут взять след подозреваемого и идти по нему, – пояснил Максим. Шустал махнул рукой:

– У нас тоже. Называются гончие, их используют для охоты. Только охотничьи своры держат обычно при поместьях, в городе-то они ни к чему. Есть, правда, императорские псарни, он ведь охотится севернее, за Градом, но вряд ли кто-то даст нам собаку оттуда. Некоторые из тамошних псов стоят больше, чем наше жалованье за десять лет.

– Я хотел взять у соседа его Ватрушку, но потом передумал, – отозвался Макс. – Это ведь сторожевая собака, никто не учил её брать след и идти по нему. Как втолковать собаке, что именно требуется – понятия не имею, я не собачник.

Резанов оттолкнулся ладонями от медной пластины и обернулся к напарникам:

– Ничего. Похоже, на поиски беглых монахов мои умения не распространяются.

– Скорее всего, ты неверно подходишь к решению задачи, – возразил Иржи. Чех согласно кивнул.

– Я не буду представлять себя на четвереньках, вынюхивающим следы, как пёс, – нахмурился Максим.

– Я это и не предлагаю. Но, определённо, ты что-то делаешь не так, раз нет совсем никакой реакции.

– Если у тебя есть точная инструкция, как надо – я весь внимание, – недовольно пробурчал капрал-адъютант.

– Мы не там начали, – подал голос Войтех и пояснил посмотревшим на него приятелям:

– Зачем нам место казни Святого Яна?

– Ну… – растерялся Резанов. – Это место силы. И в прошлый раз…

– Вся Золотая Прага – так или иначе место силы. Но наш монах не обязательно касался парапета или проходил по этой стороне моста. Думаю, стоит попробовать под воротами на Малой Стране. Он ведь точно прошёл под аркой.

– Давайте попробуем, – пожал плечами Макс. – Хуже ведь не будет.

Они пересекли мост и остановились под громадой мостовой башни. Пост ночной вахты из Малостранской кордегардии с любопытством поглядывал на коллег, но с расспросами не лез.

– Удачи! – подбодрил друга Иржи.

Максим прикрыл глаза и сосредоточился на своей задаче. Нужно найти беглого монаха… Ничего. Высокий, худой человек, с лысиной и остатками седых курчавых волос, горбоносый, тонкогубый, мешки под бледно-голубыми выпученными глазами…

– Добрый вечер, – раздался голос совсем рядом, и Резанов, открыв глаза, чуть не попятился назад, потому что в первую секунду решил, что искомый монах явился к нему лично. Но затем большие, навыкате, глаза взглянули поочерёдно на Чеха и Иржи, и капрал-адъютант узнал вечно скорбную физиономию болотца Марека Цвака.

– Второй раз сегодня встречаемся, – заметил тот таким тоном, будто эти встречи не сулили ничего хорошего.

– Как самочувствие, Марек? – участливо спросил Иржи. Малостранский капрал вынул из кармана большой платок, поднёс его к обозначавшим нос двум дырочкам, и протяжно высморкался.

– Отвратительное, – отозвался он. – Меня эта зима точно доконает.

– Брось, старина. Ещё не вечер. Может, завтра-таки вернётся лето.

– Я видел кладбищенского пса, – с печалью в голосе отозвался Марек. Резанов только непонимающе посмотрел на болотца, но на Чеха и Шустала известие произвело куда более сильно впечатление. Ординарец перекрестился, а Иржи, чуть понизив голос, спросил:

– Когда?

– Этой ночью, у Старых Страговских ворот. И он шёл в обратную сторону! – многозначительно добавил Цвак, поджав тонкие губы.

– Что значит – в обратную? – не понял Шустал, но вместо Марека ответил Максим:

– Чёрный пес ходит от Градчанской ратуши до… – он хотел сказать «Лореты», но, памятуя, что Лореты здесь ещё попросту нет, закончил, – до эшафота за Старыми Страговскими воротами.

– Именно, – с достоинством кивнул Цвак. – А прошлой ночью он шёл от ворот к ратуше.

Иржи недоверчиво покосился на приятеля, потом снова посмотрел на малостранского капрала.

– Может, это была обычная бродячая собака?

– Чёрный кладбищенский пес с огненными глазами, – твёрдо заявил Марек. – По мою душу, – закончил он с душераздирающим вздохом.

– Пан Цвак, – заговорил Макс, – а пёс как-то проявлял к вам интерес?

Глава 6. Mea culpa

Около восьми часов вечера – то есть за два часа до официального времени закрытия всех пражских трактиров, харчевен и погребков – двое работяг-подёнщиков миновали угол Скотного рынка у дома Фауста и зашагали вниз по Шпитальской улочке, которая когда-нибудь, возможно, будет и в этом мире называться Вышеградской.

Мужчины были одеты в суконные штаны с кожаными заплатами на коленях и суконные же куртки, изрядно поношенные и засаленные. Поверх, для тепла, оба нацепили траченные молью овчинные жилеты, на головы нахлобучили войлочные шляпы с мягкими обвислыми полями. У одного – видимо, он был побогаче – имелся потёршийся кожаный пояс, другой ограничился расшитым кушаком, на котором цветные нити вышивки от времени и грязи почти слились с чёрным фоном. Оба носили простые кожаные поршни поверх шерстяных носков, у обоих за правым голенищем торчала роговая рукоятка ножа.

Хозяин пояса, безусый и безбородый, с припухлым, будто от вечных запоев, лицом, с кустистыми бровями и длинными белыми патлами, время от времени совал руку под шляпу и начинал яростно чесаться. Его спутник, наконец, не выдержал и прошипел:

– Хватит!

– Похоже, что в этой рванине жили блохи.

– И что?

– По-твоему, откуда приходит «чёрная смерть»?

Владелец кушака – пониже ростом, чем приятель, но зато обладатель великолепной окладистой бороды, длиннющих усов и крохотных поросячьих глазок – истово перекрестился:

– Тьфу на тебя! От миазмов, известно. А те – Божья кара.

– От блох она приходит, – проворчал первый, снова запуская пятерню под шляпу. – Блоха кусает заразного человека и переносит заразу на здорового.

– У нас, по счастью, заразных нет.

– Ты не представляешь, сколько всякой дряни есть помимо чумы, – вздохнул первый.

– Хватит жаловаться. Придёшь домой – попросишь своих женщин нагреть воду, Эвка тебе накидает в бочку всяких нужных травок, попаришься – и дело с концом. Ты же вроде ни разу за три года и не болел?

– Не болел, – согласился Максим. – И не хочу начинать.

– Ну и не начинай. У меня вот поршни на честном слове держатся, подошва такая тонкая, что я каждый камушек ощущаю во всём многообразии его граней. Но я же не жалуюсь! Кстати, нам бы хорошо и имена сменить. Твоё уж больно звучное.

– А твоё?

– И моё тоже. Есть предложения?

– Болек и Лёлек, – проворчал Макс, срывая с головы шляпу и принимаясь ловить в волосах настырную блоху. Иржи, с недовольством поглядывая на эту охоту, заметил:

– Ты всё равно запросто можешь подцепить ещё десяток в Эмаузах.

– Там правда всё так скверно, как считает пан Чех?

– Ну, пан Чех – строгий католик, для него утраквисты немногим лучше чертей. Но в Эмаузском трактире в самом деле собирается очень разношёрстная публика.

– А кто этот Филономус?

Иржи с удивлением воззрился на друга:

– Пан Резанов чего-то да не знает про Золотую Прагу?! Вот те на… Не думал и не гадал такое услышать.

– Хватит издеваться.

– Ладно, не держи обиду, – Иржи деловито разгладил пальцем усы, но старания были тщетны: вместо грозно закрученных «бараньих рогов» всё равно опять получилась скорбная вислая поросль, которой мог бы позавидовать пан Чех. – Вообще зовут его Матоуш Бенешовски, он не только аббат, но и ректор университета. Один из самых учёных мужей Праги, водит дружбу с паном Браге и паном Кеплером – с первым больше потому, что сам задира, каких поискать, и выпить не дурак. Со вторым – потому что сведущ в математике, хотя, конечно, уступает пану Кеплеру. Но, к слову, вовсе не считает зазорным признавать его превосходство. Кстати, с паном Фаустом они тоже приятели, но тут оба сошлись уже по части алхимии. Случается, на два-три дня запираются у одного из них дома над своими колбами и ретортами. Между прочим, нынешние Эмаузы – это в каком-то смысле продолжение университета. Там останавливается много бродячих философов, астрономов, поэтов, живут некоторые из студентов, и в пивной не только пьют и поют похабные песенки, но и проводят научные и богословские диспуты. Тогда там собирается совсем иная публика, чем в обычные вечера.

– А в обычные?

– В обычные не забывай, что нож у тебя – в носке справа. И всеми святыми заклинаю, не ляпни чего-нибудь в своём духе. С такой рожей ты и считать до пяти должен с трудом, а из знаний об окружающем мире усвоить только «Отче наш» и то, что правителя нашего королевства зовут Рудольф. И уж тем более простому подёнщику неоткуда знать, что там ещё только будет.

Резанов с силой сжал пальцы, потом поднёс их ближе к глазам, с отвращением разглядывая пятнышко крови от раздавленной блохи.

– Вернусь – спалю эти тряпки, – угрюмо пообещал он.

* * *

В бывшей трапезной, а ныне кабачке «На Слованах», было людно и шумно. В спёртом воздухе пахло мокрыми кожухами, потом, пивом, кислой капустой и подгоревшими шпикачками. В углу трое солидного вида господ – то ли купцы, то ли чиновники из ратуши – дымили трубками. На них со смесью зависти и недовольства поглядывали сидевшие за соседним столом школяры.