Колокол

2035. КАРАНТИН. СТАРИК И СОБАКА

Эшелон опаздывал уже на четыре часа. Карантинные бригады, ожидавшие прибытия поезда на «стерильном перроне» сортировочной станции, давно сняли противогазы, ослабили застежки бронежилетов и закурили. Комбинатская охрана резалась в карты.

Стажер Карантинной службы Юра Ливнев, для которого это было первое дежурство на внешнем рубеже Комбината, слегка нервничал. Игнат Ильич, его дядька и наставник, попыхивая самокруткой, пробурчал:

- Не боись, стажер. Придет, никуда не денется. Завтра ж ярмарка!

Небо над Комбинатом приобрело фиолетовый оттенок. Умирающее солнце метнуло последние багровые лучи и растеклось лужей расплавленного металла на горизонте. Степь перед наступлением ночи замерла, прибитые первыми осенними заморозками высокие травы казались нарисованными на сером крупчатом грунте. Тускло поблескивали рельсы, убегавшие от ворот Комбината навстречу закату. Холодно и тихо было на вышке, льдисто мерцал иней на спиралях колючей проволоки, и поднимались столбики дыма над бараками и пакгаузами.

Сам Комбинат уже давно поглотила тьма, и только мигали красные и белые сигнальные маячки на антеннах, газгольдерах и трубах – мигали безо всякого смысла, потому что уже давно никто не летал над Комбинатом.

- Вруби-ка прожектор, - велел Игнат Ильич.

Юра послушно щелкнул тумблером и направил луч желтого света (лампа только начала нагреваться) вдоль железнодорожных путей.

- Как думаете, дядя Игнат, что могло случиться? – спросил он.

- Да что угодно, - выпустил облако вонючего дыма Игнат Ильич. - Кочевники опять пути разобрали. Бандиты напали. Амирхан мост взорвал. Лавина с гор сошла. Локомотив заглох. Но скорее всего – уж ты поверь моему опыту! – на какой-нибудь станции мешочники на крышу залезли, и линейная охрана их оттуда сгоняла. Ох, и противная работенка у линейщиков! Не дай бог… Ну или фермеры на ярмарку ломанулись, урожай у них уродил, или наоборот, падеж скота случился – вот и спешат деньжищ срубить по-быстрому. Обычное дело.

Юра, слушая вполуха, смотрел на горизонт, где остывал закат.

- Кажется, едет, - неуверенно сказал он.

Игнат Ильич поднес к глазам бинокль. Одна линза была разбита, и дядька сморщил физиономию, щуря один глаз.

- Ага, - кивнул он. – Едет, голубчик. Ну что я говорил – мешочники! Все вагоны облепили гады, спекулянты проклятые! Вот что, племяш. Дуй-ка ты вниз, у ребят ща работы будет невпроворот. Ты ж со сканером обращаться умеешь?

- Умею, - подтвердил Юра. Сердце его забилось в два раза быстрее.

- Тогда вали. Я сам у пулемета постою. Противогаз не забудь. И запомни: начнется пальба – вали нафиг с перрона, я целиться не буду.

Юра ссыпался вниз по лестнице и побежал, на ходу застегивая бронежилет, к начальнику наряда. Карантинщики, гревшиеся у бочки с горящим мазутом, на появление стажера отреагировали вяло:

- Ну что там, едет? – спросил кто-то.

- Едет, - запыхавшись, выпалил Юра.

- Тогда - за работу, мужики…

Заскрипели маски противогазов, клацнули затворы карабинов. Засветились в полумраке экраны сканеров и планшетов. Юра, приведя в порядок снарягу и поправив нагрудный знак с морским коньком – эмблемой службы, вытаращился, как завороженный, на ворота сортировочной станции.

Громадные, массивные, двутавровыми балками усиленные, колючей проволокой увенчанные, гидравлические ворота были последним барьером между Комбинатом и внешним миром. Юра никогда не видел, как их открывают.

- Давай! – гаркнул с вышки Игнат Ильич, и ворота, вздрогнув, издали свист, переходящий в ржавый стон, после чего створки медленно поползли в разные стороны. На платформу ворвался холодный степной ветер, принеся с собой перестук колес эшелона.

Щель между створками все росла, и долгое время в ней не было ничего, кроме тьмы; потом появился быстро растущий огонек – головной прожектор локомотива. Эшелон приближался так быстро, что Юра даже испугался, как бы он не протаранил сортировочную станцию, «стерильную зону», барьеры Карантинной службы и не ворвался на территорию Комбината, снося и круша все на своем пути. А вдруг поезд захвачен смертниками Амирхана?

Но перед самыми воротами эшелон затормозил, и бронированное рыло локомотива въехало на станцию величественно и неторопливо. Обшитый толстыми металлическими плитами внахлест, в подпалинах от взрывов и оспинах от пуль, местами в заплатах поверх пробоин от кумулятивных снарядов, с бульдозерным ковшом и с растопыренными усами-щупами против растяжек, увешанный мешками с песком, бронепоезд – ветеран многочисленных сражений – вползал на станцию, точно усталый, но все еще мощный зверь.

Все вагоны, кроме штабного (с пулеметными гнездами на крыше) облепили мешочники – грязные, чумазые, в лохмотья одетые люди с баулами, рюкзаками и громадными клетчатыми сумками. Из теплушек доносился рев и мычание скота. В грузовых полувагонах и на открытых платформах тоже ехали люди, немыслимое количество самых разнообразных людей: семьи фермеров с маленькими детьми, цыганские таборы, рабочие-сезонники, ошалевшие кочевники, типчики самого что ни на есть бандитского вида, шлюхи целыми бригадами, попрошайки и перепуганные репетиторы.

Вздохнув пневматикой тормозов, сухопутный левиафан наконец-то остановился. Мявкнула сирена, и ворота стали закрываться за последним вагоном.

- Что стоишь? – глухо прикрикнул на Юру кто-то в противогазе, наверное, начальник наряда. – Принимай давай! Видишь, сколько их принесло!

Юра закинул карабин за спину, вытащил планшет и сканер, встал у дверей ближайшего вагона. Работа бойца Карантинной службы заключалась в том, чтобы взять у пассажира билет, занести номер в планшет, потом считать штрих-код прививки под ухом и, если пассажир ведет себя подозрительно, проверить наличие (либо следы сведения) татуировки-осьминожки на груди потенциального церковника.

Пассажиры, утомленные долгой дорогой, вели себя смирно, послушно разматывая шарфы и подставляя штрих-коды под сканер. Парочку лохматых и бородатых бродяг Юра попросил показать грудь и тут же пожалел об этом – те с ворчанием разматывали грязные обмотки и задирали фуфайки, являя взору давно немытые тела без малейших следов татуировок. Дети на руках у родителей начинали плакать, когда закованный в бронежилет и противогаз стажер протягивал к ним сканер.

2015. СЕКТА. ПИКНИК

Встречи выпускников Илья Забелин игнорировал, дружеских связей с бывшими однокурсниками не поддерживал, в социальных сетях не регистрировался и потому крайне удивился, получив приглашение на свадьбу Леньки Гурьева, с которым проучился пять лет на психологическом факультете и даже одно время крутил совместный бизнес.

Еще больше Забелина удивила Ленькина невеста – единственная дочка и наследница Селиверстова, директора Краснокаменского химкобината и негласного хозяина края. Амбициозный, но недалекий карьерист Гурьев умудрился сорвать джекпот: перед зятем Селиверстова открывались любые двери.

И тем более странно было, что Ленька вдруг вспомнил про Илью, если они не общались уже… сколько?.. ну да, двенадцать лет прошло с выпуска.

Конечно, на саму церемонию и последующий банкет – грандиозное событие в жизни города, с приглашение мэра, губернатора, посланника президента и крупнейших бизнесменов области, а также деловых партнеров из Москвы и дальнего зарубежья – Забелина Ленька не позвал. Позвал на шашлык – неофициальный междусобойчик для друзей и родни. Как говорится, оттянуться на лоне природы.

Лоном природы служила дача Селиверстова в поселке Приозерск, в живописном лесу, где когда-то, по слухам, стояли сталинские лагеря. Места там были сказочной, дух захватывающей красоты, и Илья решил взять с собой Анечку Яхину – свою секретаршу двадцати двух лет от роду. Во-первых, пусть ребенок проветрится, подышит свежим воздухом; а во-вторых, с парой будет легче отбиваться от подвыпивших потаскушек, на которых Илья почему-то производил неизгладимое впечатление альфа-самца, коему следовало отдаться прямо сейчас для улучшения генофонда будущего потомства.

От повышенного внимания женского пола Забелин страдал (а иногда и не страдал, а очень даже наслаждался) еще с института. При этом внешностью Илья не отличался: невысокого росточка, узкоплечий, с чуть кривоватыми ногами и вечно нахмуренной, плохо выбритой физиономией – но девки почему-то бегали за ним табунами. Анечка же Яхина, нанятая Забелиным, в первую очередь, за IQ сто девяносто три, отшивала похотливых дур на раз, и поэтому сопровождала шефа на все светские мероприятия, включавшие в себя женщин и алкоголь.

- Едем на шашлык, - сообщил Забелин секретарше, и та, вздохнув, отложила книжку.

- Форма одежды? – уточнила Анечка.

- Походно-полевая. И такси закажи до Приозерска.

- Опять бухать будете, - догадалась Анечка.

- Не без того…

На въезде в Приозерск таксист чуть не заблудился, сверяясь с навигатором и не находя там улиц, но потом сообразил, что надо искать самый большой дом в поселке. Скромное бунгало Селиверстова располагалось на территории в полтора гектара, обнесенной трехметровым забором, так что найти его оказалось несложно. Сложно было пройти внутрь: первые рубежи секьюрити - брутально-бритоголовые качки в камуфляже - не очень хорошо умели читать, и долго, шевеля губами и бубня в рации, проверяли документы Забелина и Яхиной.

Зато потом, когда гости были осмотрены, оценены и признаны годными, следующие охранники – моложавые ребята в дорогих костюмах и с манерами английских дворецких, препроводили Забелина с секретаршей на берег озера, где, собственно, и намечался маленький, человек на пятьдесят, пикничок.

Илья с Аней приехали вовремя и, разумеется, слишком рано. Еще только накрывали длинные столы одноразовыми скатертями и расставляли пластмассовые стулья; рабочие собирали переносной мангал промышленных размеров и монтировали беседку под тентом на случай дождя; повара таскали кастрюли с мясом, охапки шампуров, мешки с углем, тазики с овощами; официанты и бармены перли ящики вина и кеги с чешским пивом.

Вокруг царила деловая суета, на раноприбывших гостей никто не обращал внимания, и Анечка потащила Забелина прогуляться по берегу озера.

К началу марта лед уже окончательно растаял, и от воды тянуло свежестью. Легкий ветерок заставлял хрустально-чистую воду облизывать прибрежную гальку, и приносил с собой смолистый запах тайги. На дальнем берегу озера, за лодочной станцией, шумели корабельные сосны и кедры, синела в дымке горная гряда.

- Красивое место, - проговорила Анечка, трогая мыском ботинка холодную воду. – Хотела бы я тут жить!

- Одно из преимуществ богатства, - заметил Илья. – Возможность жить в красивых местах.

- Не с моей зарплатой, - сморщила носик Аня. – Шеф, а почему наша фирма не такая богатая, как Химкомбинат?

- Потому что они торгуют химикалиями, а мы – мозгами. Спросу на мозги меньше.

- Ясно… - кивнула Анечка и передернула плечами. – Но – жаль. Хотела бы я тут жить, - повторила она задумчиво.

 От мангала наконец-то потянуло дымком, да и гостей на поляне прибавилось, судя по усилившемуся гаму и бумканью музыки.

- Пойдем, - Илья взял Аню под руку. – Засвидетельствуем свое почтение жениху и невесте.

Невеста – а, точнее, уже законная супруга Леньки – оказалась высокой блондинкой с третьим размером бюста. Звали ее, если верить пригласительному, Жанной, и лет ей было не более двадцати. Однако, оценил Илья, церемонно прикладываясь губами к ручке наследницы. И богатая, и красивая. В чем же подвох?

- Илюха! – обрадовался Ленька при виде однокашника. – Черт, братишка, сколько лет!

Он облапил Забелина, похлопал по спине и потащил к столу.

- Как ты, старик? Как жизнь? Как бизнес? – В лихорадочном энтузиазме Гурьева сквозила фальшь, но Илья пока не мог разобрать, из-за чего.

- Нормально, крутимся помаленьку, - отвечал он, выбирая крошечные бутербродики с икрой. – Ты где сейчас?

- Что значит – где? – удивился Ленька. – На комбинате. Начальник отдела кадров, не хухры-мухры.

- Угу, - промычал Илья с набитым ртом. – Так я и думал. А невесту, значит, на работе встретил. Служебный роман? Соблазнил дочку начальника?

Ленька вымученно усмехнулся. Среднего роста, с рано наметившимися залысинами, чуть лупоглазый и близорукий, он производил впечатление бухгалтера средней руки, а отнюдь не донжуана.

2035. КАРАНТИН. ЯРМАРКА

Древний грузовик «Урал» забуксовал в коричневой луже под аркой ворот Веселого Квартала и надсадно ревел, взбивая рифлеными покрышками воду и грязь в единую желеобразную субстанцию. Пассажиры, набившиеся, точно шпроты, в кузов, выпрыгнули из-под ветхого брезентового тента и принялись толкать «Урал». Толку от этого не было: исхудавшим и оголодавшим гастарбайтерам сдвинуть с места засевшую в каше многотонную махину оказалось не под силу; водитель, не великого ума человек, продолжал отчаянно газовать, обдавая толкавших фонтанами жижи.

С неба сыпался желто-бурый снег - и сразу таял, не долетая до земли. Воняло мазутом, креозотом и черт знает чем еще. Селян в этом году на ярмарку набилось столько, что деревянные мостки, заменявшие тротуары в Веселом Квартале, просели, а местами и вовсе разломались, и приходилось чапать по размокшей, разрыхленной осенними дождями земле.

Вера Алексеевна порадовалась, что надела резиновые сапоги, поправила капюшон плащ-палатки и оценила внешний вид Кира. Мальчик – всего тринадцать, а как вытянулся-то! – конечно же, щеголял в модных кедах (уже безнадежно промокших), легонькой ветровке и кепке-бейсболке с морским коньком Карантинной службы.

- Ты не простудишься, Кирюша? – проявила заботу Вера Алексеевна.

- Не-а, - беспечно махнул рукой мальчишка. – Тепло же!

Весь он – худющий, белобрысый, зеленоглазый, нескладный, как щенок, - горел энтузиазмом и предвкушал грядущие развлечения на ярмарке. У Веры Алексеевны, тутора Кирилла, настроение было прямо противоположным. Не каждый день ее посылали в буквальном смысле искать себе замену. Восемь лет. Верой и правдой. Каждый божий день она отдавала ребенку все, что знала, все, что сумела сохранить после Эпидемии. Но – ничто не вечно. Не может старушка, разменявшая седьмой десяток, быть тутором мальчика, который вот-вот превратится в юношу. Что осталось за душой у Веры Алексеевны? Английский язык. Русская литература. Чуть-чуть истории. Начала философии.

А Киру нужна физика и математика, химия и биология. И директор Леонид правильно послал Веру Алексеевну на ярмарку. Надо найти репетиторов. Хороших, толковых репетиторов с дипломами. Иначе парнишка пропадет, станет таким же тупым, как его мама Жанна – супруга директора.

- А правду говорят, что скоро конец света? – спросил Кир, перепрыгивая через лужу и протягивая тутору руку.

- Кто говорит? – поинтересовалась Вера Алексеевна, подбирая полу плаща.

- Все говорят. Фермеры вон жалуются, на неурожай и цены на солярку.

- Я давно живу на этом свете, мой мальчик, и не припомню года, когда бы фермеры сказали, что урожай им по нраву, цены упали, а бензина прибавилось. Каждый год они поют одно и то же: жить становится тяжелее, конец света не за горами, долго мы не продержимся.

- И что из этого следует, Вера Алексеевна?

- Только одно: людям свойственно брюзжать, - обрубила старушка. – А тебе не должно поддаваться упадническим настроениям.

Хотя сделать это будет ой как непросто, мысленно закончила она, оглядевшись вокруг. Ярмарка кипела и бурлила, галдела и смердела, и если бы не забор из колючей проволоки, ограждавший Веселый Квартал по периметру, уже давно бы выплеснулась на улицы Комбината. Фермеры вели в поводу коз и ослов, запряженных в тележки с бидонами молока и мешками с зерном; самогонщики тащили на себе канистры, источающие густой аромат сивухи; сезонники, зябко ежась от холода, снимали плащи и куртки, дабы продемонстрировать крепость мускулов – бригадиры-вербовщики смотрели на шабашников презрительно, то и дело сплевывая сквозь зубы; сельские потаскухи бесстыже задирали юбки и хватали бригадиров за руки; цыгане гадали и воровали, синяки клянчили на кружку бухла, быки сбивались в стаи и искали драки.

Словом, вся комбинатская шваль пришла на ярмарку, дабы слиться в культурном обмене со швалью деревенской, слободской, степной и не-пойми-какой.

Вера Алексеевна взяла Кирюшу под локоть и направила мимо бараков в единственный уцелевший после пожара цех Веселого Квартала. Когда-то там делали нейлоновые канаты, и к цеху, точно к центру паутины, сходились десятки труб на подвесных эстакадах, по которым бежали необходимые реагенты из хранилищ. Сегодня во всем Комбинате не нашлось бы человека, способного разобраться в этих трубах – и их попросту срезали болгаркой на металлолом. Искры сыпались прямо на головы людей, но никого это не заботило.

- А отчего сгорел Веселый Квартал? – спросил любознательный мальчик.

- Тут пытались наладить промышленное производство спирта. Гнали денатурат, и этиловый спирт, и метанол. Директор Леонид вовремя сообразил, что после Эпидемии на водку будет больше спросу, чем на химволокно. Но что-то не рассчитали, произошел взрыв, а следом начался пожар. Горело месяца два, наверное. Пока все не выгорело. Никто не знал, как тушить реактивы. Ну, а бараки – это уже самоселы построили, сквоттеры, будь они неладны. Тогда еще Стены не было, Карантинная служба позже спохватилась.

Кир гордо поправил кепку. Он фанател от бравых карантинщиков и мечтал вступить в их ряды.

- А вчера авария случилась в восьмом цеху, - по секрету сообщил он. – В нефтеперегонном. Вовремя потушили!

- Все, пришли, - сказала Вера Алексеевна. – Крытый рынок квалифицированного труда.

В цеху искали работу инженеры, технологи, фабричные бригадиры – словом, все те, кто еще мог шевелить мозгами. В уголке робко жались бродячие репетиторы, увешанные дипломами, точно попрошайки – жалобными фотографиями умирающих детей.

- Так-так-так, - близоруко прищурилась Вера Алексеевна, разглядывая помпезные, с золотым тиснением и печатями дипломы. – Физика. Сколько лекций?

- Двенадцать, - ответил репетитор. Выглядел он так, будто последний раз ел в прошлом году. – Квантовая механика. Специальная и общая теория относительности. Теория суперструн.

- Не то, - покрутила носом тутор. – Нужна ньютоновская. И базовая электротехника. Есть кто-нибудь с электротехникой?

2015. СЕКТА. ГРУППА ЗАБЕЛИНА

Свою первую попытку заниматься бизнесом Илья Забелин предпринял еще на третьем курсе Краснокаменского пединститута. Было тогда Илье двадцать лет, времена стояли веселые – лихие девяностые уже отгремели, многообещающие нулевые толком не начались, пединститут тихо умирал вместе с городом, и Забелин с Гурьевым, два самых толковых студента психфака, открыли полулегальную фирмочку по написанию контрольных, курсовых и дипломных работ для студентов, чья материальная обеспеченность значительно превосходила интеллектуальную.

Дело вышло весьма выгодным и процветало около года: сервис охватывал не только пединститут, но и политех, и сельхоз, и парочку медицинских и фармацевтических училищ. Потом Илья как-то зашел в аптеку и с ужасом узнал в помощнике провизора бывшего клиента, тупого как валенок мажора, чей папенька владел сетью оных аптек. Отказавшись от предложенных лекарств и осознав всю пагубность своей деятельности, Илья вышел из дела (Ленька же Гурьев продолжал зашибать деньгу до самого выпуска, помогая лентяям и кретинам получать дипломы) и попытался зарабатывать на жизнь честным трудом.

Тут его подстерегали все трудности поиска работы в провинции. В советские времена про его родной город (с населением, шутка сказать, более миллиона человек!), как и про многие индустриальные гиганты, ходила бородатая шутка, мол, Краснокаменск – место смеха и молодости: смеха – потому что когда ветер дует на одну половину города, другая смеется, а молодости – потому что до старости тут мало кто доживает.

Государственных ВУЗов в Краснокаменске было всего три (частные университеты и колледжи, появившиеся во множестве, точно прыщи у подростка, никто всерьез не воспринимал). Политех с хорошим факультетом программирования. Сельхоз, готовивший не только агрономов и лесников, но и бухгалтеров с экономистами. И пединститут, ковавший кадры для школ.

Абитуриенты с мозгами шли в политех; жадные до денег – в сельхоз; самые ленивые и бестолковые поступали в пед. В педе действовала собственная иерархия престижа, во главе с инъязом, за которым шли ноздря в ноздрю биофак и физмат, дальше с большим отставанием тянулся филфак (факультет невест с самым высоким процентом беременностей во время сессий) и педфаком в самом низу.

Мало кто из будущих педагогов видел себя в роли школьного учителя, поэтому образованием будущих поколений занимались лишь самые бездарные, самые неудачливые, самые тупые выпускники пединститута – неспособные даже устроиться менеджерами по продаже мобильных телефонов. Неудачники с мизерной зарплатой плевали на детей с высокой колокольни, школы умирали, дети деградировали, и Илья, получивший хорошее образование благодаря родителям (отец его одно время трудился в закрытом НИИ в Семигорске, а мать закончила Московский литинститут), решил попробовать себя на ниве репетиторства.

Вскоре выяснилось, что частные уроки – будь-то английский язык или русская литература – аборигенам Краснокаменска не очень-то и нужны. Родители видели своих чад не менее чем преуспевающими юристами и экономистами, для чего всеми правдами и неправдами впихивали детишек в колледжи и университеты, коррупция процветала, зачетки пухли от вложенных купюр, частные ВУЗы чуть ли не в открытую торговали дипломами, и услуги Забелина никому не требовались.

И даже градообразующее предприятие – химкомбинат союзного значения – испытывал кадровый голод. Что уж говорить про десятки мелких, средних и почти крупных компаний, которые, раздербанив наследие проклятого совка, стремительно продвигали наукоемкие производства, от лакокрасочных изделий и минеральных удобрений до плазменных панелей и суперконденсаторов, не брезгуя торговлей с близлежащим Китаем.

При этом каждая вторая фирма Краснокаменска выла и стонала от нехватки квалифицированного персонала. Идиотов с купленными дипломами развелось столько, что кадровики начинали составлять черные списки совсем уж левых университетов. За толковых специалистов дрались. Молодую поросль менеджеров меняли чуть ли не ежемесячно.

Илья пораскинул мозгами, погуглил, как это делается во всем мире, просчитал риски – и открыл кадровое агентство «Группа Забелина»: рекрутинг, консалтинг, хедхантинг и аудит. Магия иностранных слов сработала. Клиент пошел на нерест.

Первый год «Группа Забелина» состояла из одного Забелина и приходящего бухгалтера. Илья лично тестировал и собеседовал претендентов, проводил тренинги для кадровиков и персонала, занимался рекламой и продвижением.

Вскоре ему стало не хватать квалификации (сложно гуманитарию оценить профессиональный уровень программиста на C#) и – банально - времени.

Так в «Группе Забелина» появился Тимофей Грин, двадцатилетний вундеркинд, самый молодой кандидат физико-математических наук в истории Краснокаменского политеха. Будто сошедший с карикатуры на ботаников, Тим был узкоплеч, огненно-рыж, сутуловат, носил футболки с персонажами «Звездного Пути» и «Доктора Кто» и постоянно грыз авторучку – этакий сферический очкарик в вакууме, разве что очков Тим никогда не носил. Гремучая смесь генов (наполовину русский, на четверть – казах, чуть-чуть – еврей и, как ни странно, бурят и потомок поволжских немцев) делала Грина стопроцентным гением в работе и полнейшим разгильдяем в повседневных делах.

Проблему тайм-менеджмента в компании с блеском решала Аня Яхина, татарочка ума необычайного, а внешности – крайне миловидной. Тим тут же в нее влюбился и начал ухаживать странным нердовским способом: постоянно подзуживая и нарываясь на ссору.

На третий год деятельности «Группа Забелина», заключив контракт с аутсорсерами «Интела», вышла на тот уровень дохода, что мог заинтересовать вымогателей в лице налоговой и местных бандитов. Тут Илья обратился за помощью к старинному приятелю отца – майору КГБ Одинцову Анатолию Степановичу, чья карьера начиналась в группе «Каскад» в Афганистане, а завершилась должностью особиста в отцовском «почтовом ящике». Старый чекист на пенсии откровенно скучал, связями обладал обширнейшими и с радостью согласился на роль братца Майкрофта в сыскном бюро Ильи.

2035. КАРАНТИН. ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР

Библиотека досталась Леониду Гурьеву, директору Комбинату, по наследству от тестя – вместе с кабинетом на пятом этаже заводоуправления, старого ветхого здания с лысыми ковровыми дорожками, мозаичными панно (химики в белых халатах проникновенно смотрят в колбы и рабочие с бычьими шеями ворочают чаны с реагентами), досками почета с выгоревшими лицами передовиков производства и ударников соцтруда, вечно неработающей канализацией и прочими деталями неистребимого совка.

Леонид не хотел этого кабинета. Не хотел этой должности. И в гробу он видал библиотеку в полторы тысячи томов. Покойный тесть, выросший в бараках, перед книгами благоговел и тащил все подряд – от полных собраний сочинений Ленина и Сталина до академических изданий Сенеки, Платона и Фрейда. Наверное, тестю нравилось золотое тиснение на кожаных корешках переплетов. У большинства книг даже не были разрезаны страницы.

Гурьев же, окончивший институт, считал, что мудрость – она не в книгах, она в людях. Психолог по образованию, Леонид волею судьбы управлял крупнейшим Комбинатом в радиусе тысячи верст – и делал это вполне успешно благодаря своей способности разбираться в людях.

- Леонид Андреевич, - поскреблась в дверь Элечка, незаменимая секретарша. – Ваш чай. И там к вам пришли.

- Кто?

- Юсупов и Брылев.

- А технолог… - Леонид напряг память, - как там его? Из восьмого цеха!

- Сьянов, - подсказала Элечка. – Пока нет.

- Появится – зови все троих.

Секретарша выскользнула за дверь, Гурьев помешал чай, пригубил. Потом встал, прошелся по кабинету, поправил стулья, прикинул, кто где будет сидеть. Юсупов, ясное дело, сядет в торце стола. На то он и безопасник. Брылев захочет быть по правую руку от Гурьева, есть у программистов такой простенький трюк. Тогда стул для Сьянова поставим вот тут, рядом с Брылевым – чтобы облажавшийся технолог, во-первых, сидел между Юсуповым и Брылевым, как бы зажатый в тиски, а во-вторых, чтобы глядел в окно. Штору, кстати, надо отдернуть. Пусть полюбуется, засранец!

За окном дымили трубы Комбината. Часы показывали уже половину десятого утра, и розовоперстая Эос окрасила небо в бледно-желтый, густо-коричневый, мазутно-черный, уныло-серый и прочие, далекие от пасторали цвета. Небо над Комбинатом имело природный голубой цвет лишь первый год после Эпидемии – когда все развалилось, и Комбинат встал. Но, благодаря усилиям Гурьева и вопреки стараниям недоброжелателей, производство снова заработало, загрязняя природу – и предоставляя стол и кров миллиону людей.

До самого горизонта тянулись нескончаемые коробки цехов и складов, паутина путепроводов, пузыри газгольдеров, скособоченные махины элеваторов, приземистые котельные и вытянутые абсорбционные колонны, гигантские домны коксовых печей и ажурные переплетения крекинговых установок, а над всем этим колоссальным достижением инженерной мысли пыхтели разноцветными дымами высоченные трубы с набалдашниками противовесов и мигающими гирляндами сигнальных маячков.

Не дымил только злополучный восьмой цех – нефтеперегонный. Не дымил, потому что не работал; ночью опять там что-то случилось. А что именно, предстояло разбираться Гурьеву.

- Леонид Андреевич, - опять постучалась секретарша. – Все в сборе. Приглашать?

- Приглашай, - кивнул директор.

Они вошли и сели, как и рассчитал Гурьев. Юсупов был мрачен, технолог – как бишь его… ах да, Сьянов! – подавлен, а на лице энэлпэшника Брылева читалась досада.

- Ну-с, - сказал Гурьев, заложив руки за спину. – Что скажете, други мои? На что пожалуетесь?

- Вчера в двадцать три часа сорок шесть минут в восьмом цеху произошел технологический сбой на процессе атмосферной перегонки, - доложил Юсупов. - Была полностью выведена из строя одна из ректификационных колонн. Ведутся ремонтные работы. По предварительным данным служебного расследования, причиной аварии послужила халатность персонала. Человеческий фактор: кто-то из рабочих не открыл клапан сброса высокого давления. Причин подозревать саботаж нет.

Закончив свою речь, Юсупов сплел пальцы на животе и еще сильнее нахмурился. Начальник СБ даже на совещание к директору явился в черном разгрузочном жилете, увешанном подсумками с рацией, фонариком, газовым баллончиком, складным ножом, наручниками, запасными магазинами, телескопической дубинкой и прочими атрибутами силовика. На бедре бритоголовый татарин таскал, не снимая даже на ночь, кобуру с пистолетом.

- Так-так-так, - проговорил Леонид, усаживаясь в кресло. – Человеческий фактор. А что нам скажет наш нейролингвистический программист?

- А что тут скажешь? – пожал плечами Брылев. – Все инструктажи проходили по расписанию. Медосмотр Карантинной службы – раз в две недели, записи в трудовых книжках имеются. Репетиторы работают. Тренинги проводятся. С моей стороны все чисто.

Директор усмехнулся и отхлебнул остывший чай.

- Это самое главное, да, Брылев? – осведомился он. – Свою задницу прикрыть?

Энэлпэшник промолчал. Был он весь из себя расслабленно-богемный, в рубашке навыпуск, мешковатых штанах с карманами и круглых очках без оправы. Длинные волосы свалялись, глазки сонно жмурились.

- Так, может быть, это технолог во всем виноват? – продолжил директор вкрадчиво.

Сьянов весь съежился, как будто в ожидании удара – а потом вскинулся с видом «а, да пошло оно все!» и затараторил:

- Да, конечно, технолог виноват. Технолог виноват, что из пяти репетиторов трое – общеразвивающие, один – спец по риформингу и крекингу, а последний, главный по ректификации, уже забыл половину лекций. Технолог виноват, что оборудованию – двадцать лет, а наладчиков днем с огнем не найти! Технолог виноват, что рабочие самогон прямо в цеху варят и там же употребляют, не отходя от процесса! Технолог виноват, что безопасники понабрали полуграмотное бычье из сел, наши дорогие программисты кое-как мозги им промыли, репетиторы-маразматики всякую хрень им в мозги вложили, а технолог в цеху разгребайся с этими дебилами жопорукими!

2015. СЕКТА. ХИМИК

Химика звали Константин Иванович Черных, и внешностью он больше напоминал поэта-романтика, чем ученого. Этакая смесь Есенина с Маяковским – высокий, крепкий, но с тонкими чертами лица, светлыми вьющимися волосами (длинными не потому, что специально отращивал – а скорее, просто давно не стригся) и большими грустными глазами небесно-голубого оттенка. Недавно ему исполнилось сорок четыре года, но скудное досье, предоставленное Селиверстовым, насчитывало от силы пять страничек, из которых треть была вымарана черным маркером.

- Он что, издевается? – недоумевала Аня. – Как с этим работать?

Биография Черных, за вычетом удаленного цензурой, состояла из набора цифр. Родился в Семигорске. Родители вкалывали в засекреченном НИИ. Поступил в МГУ, на химический факультет, кафедра энзимологии. На четвертом курсе перевелся на только что открытый факультет фундаментальной медицины, трудился в лабораториях биохимии и фармакологии, защитил две (!) дипломные работы, темы которых Селиверстов посчитал необходимым вычеркнуть.

- Дипломы-то зачем секретить? – возмущалась секретарша. – Смысла нет. Я могу послать запрос в МГУ…

- Не думаю, что тебе ответят, - возразил Забелин. – Селиверстов сам заканчивал МГУ. С его деньгами и связями могли и там вымарать.

- Но зачем?!

- Секретность, Аня. Старая добрая коммерческая тайна. Мы для Селиверстова – в первую очередь, промышленные шпионы. И он боится утечки информации. На фармацевтическом рынке ведь что главное? Первым патент получить. А тут любая мелочь может сыграть на руку конкурентам.

В двадцать три года Черных поступил в аспирантуру при Институте биохимии им. Баха, через три года, так и не защитившись, перебрался в Санкт-Петербург, в Институт мозга им. Бехтеревой, где пять лет пахал в лаборатории нейрофизиологии электромагнитных воздействий, занимаясь позитронно-эмиссионной и магнитно-резонансной томографией.

В две тысячи втором, все еще в процессе работы над диссертацией, Черных женился, год спустя обзавелся дочкой – и, неожиданно для всех, бросил Питер и переехал с семьей в Краснокаменск, где возглавил отдел научных разработок и развития химкомбината.

- Что ж он такого там разрабатывал? – заинтересовалась Аня. – Чтоб из Питера – да в наше захолустье, с женой и грудным ребенком? И сколько ему предложил Селиверстов?

- Думаю, что много, - предположил Илья, листая распечатку банковского счета Черных, сделанную Одинцовым. - По крайней мере, квартиру в Краснокаменске и дом в Приозерске Черных купил без всякой ипотеки. Две машины, яхта. Не слабо живут ученые при химкомбинате… Плюс – какие-то безумные счета из швейцарских клиник. Дочка у него болеет непонятно чем. От самого рождения. Может, поэтому он и сбежал в секту?

- Козел, - резюмировала Аня.

- Безусловно, - невозмутимо согласился Забелин. – Как и все мужики. Но что интересно – уволился Черных полгода назад, а счета оплачивает до сих пор. Интересно, что по этому поводу думает его жена. Надо бы проведать, а?

Квартиру Черных купил не где-нибудь, а в микрорайоне Радужный, на улице Советской, подальше от труб химкомбината и поближе к водохранилищу. Когда-то здесь селили партийных бонз, а с наступлением эры развивающегося капитализма успели построить несколько кварталов элитных домов – с консьержами, подземными парковками и охраняемыми детскими площадками. В Радужном была своя школа, два детских сада, поликлиника, супермаркет и частное охранное предприятие, подконтрольное службе безопасности химкомбината. Словом, престижный и вполне самодостаточный биоценоз микрорайона позволял белым воротничкам свести количество контактов с фауной Краснокаменска к минимуму.

Жилье тут стоило – почти как в Москве. Правда, добираться до Радужного надо было через весь Краснокаменск, грязный, черный, слякотный, по проспекту Курчатова – асфальт весь в рытвинах и ямах, как после бомбежки, мимо завода минеральных удобрений, зоны с туберкулезной больничкой, крытого рынка Комсомольский, облезлых пятиэтажек на улице Труда, через поселок Локомотивный и поселок Хуторки, где слонялись по мокрым серым улицам мокрые серые люди в очень одинаковых курточках и надвинутых на глаза шапках.

- Атака клонов, - прокомментировала Анечка внешний вид аборигенов, когда Забелин помог ей выйти из маршрутки на конечной остановке. Дальше надо было идти пешком.

- Окраинная локация, - пояснил Забелин. – Плохо отрендеренные персонажи. Массовка. Чего ты думаешь, я не хотел сюда машиной ехать? Дабы не пробуждать классовую ненависть в пролетариате.

Пролетариат проводил их туповато-агрессивными взглядами, когда Забелин и Яхина свернули к Радужному – жилому комплексу из трех десятков домов и дюжины таунхаусов, раскрашенных в самые невероятные цвета: красный, желтый, лиловый, оранжевый и даже розовый. Смелый замысел архитекторов несколько портили выбросы химкомбината, из-за которых все здания в Краснокаменске рано или поздно приобретали оттенок копоти. Но Радужный пока еще держался.

Жена и дочь Черных жили в пятиэтажном здании ядовито-желтого оттенка. Дом построили в форме буквы П, подъезды выходили во двор, куда можно было попасть только через арку со шлагбаумом и будочкой охраны. Во дворе блестела мокрая после ночного дождя детская площадка: песочница, качели, каруселька и «паутинка» для лазанья, похожая на модель сложной молекулы. Цокольный этаж дома занимали продуктовый магазинчик, парикмахерская, аптека и ателье по ремонту одежды, что позволяло жителям свести контакты с внешним миром к минимуму. Несмотря на подземный паркинг, все свободное пространство плотно, бампер к бамперу, загромождали новенькие машинки популярной модели «купил жене, чтобы не лезла к моему джипу».

У подъезда на лавочке два классических гопника – кепка, кожанка, адидас – самозабвенно играли в шахматы, потягивая из термоса то ли кофе, то ли чай. Один, бритый наголо, с кривым носом боксера, теребил нижнюю губу, раздумывая над ходом, а второй, с мощной шеей и переломанными ушами борца, ковырялся в смартфоне.

2035. КАРАНТИН. ПРОГРАММИСТ

Отдельную тюрьму на Комбинате так и не построили (хотя Юсупов просил, требовал, аргументировал – вон сколько пустых цехов простаивает!), поэтому сумасшедшего старика определили в изолятор Карантинной службы.

Карантинщиков Юсупов на дух не переносил. «Морские коньки» лезли без спросу и без мыла куда можно и куда нельзя, всюду совали свои носы и сканеры, постоянно качали права и вели себя так, будто от них зависит судьба мира. Хотя главную битву Карантинная служба проиграла десять лет назад, и теперь пыталась махать кулаками после драки.

Анвар Юсупов, татарин по крови и православный по вере, родился и вырос в Магнитогорске, отслужил в армии и только-только устроился в полицию, когда грянула Эпидемия, встали прокатные станы и погасли домны Магнитки, и огромный город захлестнула волна голодных бунтов, кровавой резни и бессмысленной жестокости со стороны зараженных. Карантинщики же, которых тогда называли просто «представители Компании», вместо того, чтобы бороться с хаосом и наводить порядок, спекулировали вакциной и эвакуировали богатую сволочь в лесные лагеря-убежища, где, как тщетно надеялись олигархи и прочая мразь, можно будет пересидеть в тишине, сытости и спокойствии, пока все не кончится.

Юсупов, возглавивший один из первых отрядов народного ополчения (тот просуществовал два дня, после чего ополченцы разбежались кто куда), ушел в тайгу, примкнул к каким-то непонятным казакам, потом чуть не угодил к церковникам, был, к счастью, отбракован, чудом уцелел при набеге Амирхана на Челябинск, на крыше эшелона добрался до Краснокаменска – и за восемь лет сделал карьеру от простого охранника до начальника службы безопасности Комбината.

И вот теперь какой-то сопляк с небрежно болтающимся на шее противогазом и в кепке с морским коньком будет проверять у Юсупова документы и допуск! Еще и штрих-код просканирует, засранец, как будто не знает, кто такой Анвар, за глаза прозванный Батей! Щенок!!

Унизительную процедуру Юсупов перенес молча, кипя от злости и негодования, после чего прыщавый «морской конек» разблокировал ворота и впустил Батю в стерильную зону.

Конечно, стерильной она была лишь в том смысле, что никто – никто: ни Юсупов, ни Гурьев, ни сам покойный Селиверстов! – не смогли бы попасть сюда, минуя сканер карантинщиков. Шансы нарваться на зараженного в окрестностях изолятора стремились к нулю.

Что же до физической стерильности, то тут, как и везде на Комбинате, царила грязь и антисанитария. Это, пожалуй, выводило Юсупова из себя даже больше, чем тупость и скудоумие быков и синяков. Ну уж в чистоте-то себя содержать можно? Свиньи… А из-за них Комбинат – чудо инженерной мысли, памятник человеческому гению – постепенно превращался в свинарник.

Строго говоря, территория изолятора к Комбинату относилась лишь формально. Раньше, до Эпидемии, место это называлось «Заводская слобода» – унылый, дореволюционной еще застройки пригород Краснокаменска, аннексированный Компанией сразу после объявления Карантина. Дома тут стояли старые, краснокирпичные, со сводчатыми арками и стенами толщиной чуть ли не в сажень. Поэтому, наверное, карантинщики и выбрали старые постройки в качестве места временного содержания заболевших. Изоляторов было два: один – краткосрочный, с пристроенным крематорием – для тех несчастных, у кого болезнь протекала в острой форме, и второй – в просторечии известный как «монастырь» - для хронических больных.

Юсупов направился к первому, где держали психа, убившего Брылева. Асфальт тут словно воровали, в ямах плескалась грязная жижа с ледяной крупой. У железных ворот растянулась, выложив голову на лапы, здоровенная дворняга с седой мордой. Юсупов собак любил, но когда он протянул руку, чтобы погладить, дурная псина оскалила зубы и негромко заворчала. Батя отдернул пальцы, сплюнул и распахнул дверцу в воротах.

 На входе дежурил Игнат Ильич – мужик, в общем-то, неплохой, видавший виды, но (как и положено охраннику) крайне вредный в вопросах соблюдения правил. Батя безропотно сдал на хранение пистолет, дубинку, баллончик и складной нож, после чего Игнат нажал на кнопку, и ржавая решетчатая дверь, громыхая и постанывая, поползла в сторону, мучительно воя мотором.

Карантинщики, при всех их понтах и высоких технологиях, страдали от последствий Эпидемии не меньше других. Все тут было ржавое, старое, изношенное, разваливающееся от дряхлости – и не нашлось никого, кто бы почистил, наладил, смазал, отремонтировал, не говоря уж – сделал новое…

Половина лампочек на этаже не горела.

- Вот, - буркнул Игнат Ильич, проводивший Юсупова до самой камеры. – Палата номер восемь. Назвался – Клим. Сопротивления не оказал. Оружия, кроме палки, при нем не было. Личные вещи – в рюкзаке, - пожилой карантинщик протянул Бате заплечный мешок, практически пустой. – Симптомов болезни больше не проявлял. Попросил чего-нибудь почитать.

- Дали? – полюбопытствовал Юсупов.

- Откуда? – удивился Игнат Ильич. – Хули у нас тут, библиотека?

Юсупов взял мешок, расшнуровал горловину. Смена белья, носки, пару банок собачьего корма, потрепанная книжка в мягкой обложке и старый, с треснувшим экраном планшет.

- Отпирай, - велел Батя, и карантинщик забряцал ключами.

Заключенный… поправка: пациент изолятора, назвавшийся Климом, лежал на койке, пристегнутый кандалами, и смотрел в потолок. Вошедшего в палату (два на два метра, койка, табуретка, умывальник и параша, под самым потолком – окошко, настолько маленькое, что и решетку не надо) Юсупова старик не удостоил даже взглядом.

- Встать, - негромко, но властно скомандовал Батя.

Старик не прореагировал, и Батя демонстративно уронил рюкзак на пол, нагнулся и поднял табурет с таким видом, словно собирался размозжить Климу голову. Старик наблюдал за ним с искренним любопытством.

- Встать! – рявкнул Юсупов, замахиваясь табуретом.

Неторопливо и словно бы нехотя старик сел на кровати, свесил ноги на пол и брякнул цепью.

2015. СЕКТА. НОВЫЕ ЛЮДИ

- Присаживайтесь, Илья Михайлович, не стесняйтесь! – Мэр Краснокаменска Никита Матвеевич Ершов лучился гостеприимством. – Чай, кофе не желаете? Может быть, капуччино?

И потанцевать, мрачно продолжил про себя Забелин, стряхивая пальто. Секретарша – матрона лет пятидесяти монументального телосложения и нордической внешности – приняла пальто с видом римского императора, на которого возложили лавровый венок, и замерла, горделиво вскинув подбородок, в ожидании дальнейших распоряжений.

- Мне бы водички, - попросил Забелин, развалившись в кресле и закинув ногу за ногу. – Без газа. А то в глотке пересохло – от таких волнений.

- Маргарита Алексеевна, принесите, пожалуйста, воды и зеленого чая для меня, как обычно, - попросил мэр, и секретарша с достоинством удалилась.

Забелин проводил ее взглядом. Было в ней что-то от стенобитной машины.

- Вы уж простите за такой экстравагантный способ приглашать в гости, - усмехнулся Ершов, усаживаясь напротив Ильи. – Но нам пришлось действовать в условиях цейтнота.

Илья оценивающе покосился на Ершова. Мэр Краснокаменска – моложавый, подтянутый, белозубый – уже не походил на предыдущие поколения местных боровоподобных чиновников (брюхо, брыли, бородавки), но и до нормального человека не дотягивал. Этакий молочный поросеночек с задатками будущего хряка. Лет ему было чуть за сорок, у власти он пребывал второй срок и, по слухам, имел волосатую лапу в Кремле – а иначе как бы он удержался после всех скандалов с коррупцией, виллой в Италии и сыночком на «Ламборджини»?

- Надеюсь, наши стражи порядка не сильно вас напугали? – проявил участие Никита Матвеевич.

- Совсем не напугали, - пожал плечами Забелин. – С чего мне пугаться? Я человек честный, закон не преступал.

Это было, мягко говоря, не совсем правдой: занятие промышленным шпионажем, хищение интеллектуальной собственности, проникновение в частную жизнь, нарушение изобретательских и патентных прав составляли далеко не полный список грехов «Группы Забелина». Но сам Илья свято блюл заповедь номер ноль: «Не попадайся!»

Поэтому на предложение опера из разряда «пройдемте, гражданин» Илья отреагировал спокойно: попросил Яхину связаться с Одинцовым и велел ехать домой на такси, а сам сел в полицейскую машину и почти задремал на заднем сиденье, когда до него дошло, что везут его почему-то в мэрию. И не просто в мэрию, а в самый главный кабинет – к Никите Матвеевичу.

Вернулась секретарша, внеся, аки дары данайцев, стакан с водой, заварник с чаем и чашку с блюдечком на серебряном подносе, и Забелин с благодарностью сделал глоток, попутно опустив руку в карман и включив на телефоне звукозапись. GPS он никогда не отключал, у Одинцова был пароль – так что Анатолий Степанович уже наверняка дежурил в холле мэрии.

- Я, конечно, прошу прощения, - проговорил Илья, - но проклятый склероз меня доконает. Разве мы знакомы? Откуда вы меня знаете?

- Ну как же! – всплеснул ручонками Ершов, раскрасневшийся от горячего чая и сильнее прежнего похожий на поросенка. – Мы же встречались с вами, буквально пару дней назад. На даче у Селиверстова, помните? Пикник, шашлык, свадьба!

- Да-да, припоминаю, - соврал Илья. Он совершенно отчетливо помнил, что с мэром в тот вечер не пересекался. Разве что указал на него Анечке – мол, смотри, какие люди почтили своим присутствием. Значит, кто-то Ершову показал Илью.

Экие, право, шпионские страсти!

- Собственно, из-за Селиверстова вы сейчас и здесь, - доверительно сообщил мэр.

- Вот как?

- Николай Борисович – человек, несомненно, выдающийся, - заявил мэр, дуя на блюдечко. – Его вклад в развитие города и химкомбината трудно переоценить. Но вот его политические устремления… скажем так, чересчур смелы и экстравагантны. Такое бывает с сильными личностями на руководящих должностях. Человек привыкает к власти и начинает проецировать эту роль – большого начальника – за пределы своих полномочий. Уф! – выдохнул Ершов, закончив сентенцию, и подлил себе еще чая.

- Ничего не понял, - честно сознался Илья.

- Селиверстов возомнил себя хозяином края, - на мгновение оскалил кабаньи клыки мэр. – И полез туда, куда лезть не следует.

- Это куда? – невинно сморгнул Забелин.

Ершов отставил блюдечко, поднялся, прошелся по кабинету и занял кресло во главе стола, между гигантской диффенбахией и российским флагом. Над креслом висел портрет президента, а рядом, почему-то, очень качественная репродукция рисунка Леонардо да Винчи «Витрувианский человек».

- Вам знакомо название фонда «Новые люди»? – спросил Ершов, сузив поросячьи глазки.

- Не-а. Я знаю про секту «Новые люди». Это одно и то же?

- Да, - поморщился мэр. - Они любят называть себя сектой. Эпатируют публику. Но официально зарегистрированы как инвестиционный фонд. Центр у них в Семигорске, но и у нас они ведут очень активную деятельность.

- Это какую, например? – заинтересовался Илья.

- Разнообразную. Спонсируют несколько гимназий. Учредили стипендии для лучших студентов. Открыли клинику по реабилитации наркоманов. Бывших заключенных трудоустраивают. Много чего хорошего для города делают…

Это на какие, позвольте спросить, шиши? – молча удивился Забелин.

- Странно, - произнес он вслух. – А почему без пиару? Куда смотрит пресса? Я вот первый раз слышу.

Мэр скривил физиономию.

- «Новые люди» не любят шумихи. Они просто делают свое дело. И делают хорошо. Не лезут в политику. В отличие от Селиверстова.

- Он-то тут при чем?

- А при том! Наш директор химкомбината объявил «Новым людям» войну! Когда его золотой мальчик Черных к ним переметнулся, Селиверстов как с цепи сорвался! Бандитское прошлое, оно, знаете ли, оставляет отпечаток. Меняет образ мышления. Ну, ушел от тебя человек, так отпусти его, найди другого – незаменимых нет. Черта с два! От Селиверстова так просто не уходят!

К концу тирады мэр побагровел и пыхтел не хуже самовара.