1
Крымская сага окончена - см. "Эликсир жизни" и "Между Лиссом и Зурбаганом".
Начинается Московская сага. О чём это всё?
---------------------------------------------------------------------
О чём роман, о чём роман? Все от тебя ждут ответ.
А всё так просто – город, где не мёрзнет море, где снега нет,
Где нужно учиться смотреть на всё под правильным углом,
И ты наклоняешь голову и смотришь низко над столом.
И видишь – Девочка и Эльф.
Эльф лохмат, упрям, полиаморен, танцует, как бог, ломит напролом.
Эльф носит джинсы, которые не достанешь на закате совка.
А Девочка верит в чистую любовь, но запуталась слегка.
Девочка и Эльф – картина вечна во все времена.
И какие тут можно найти новые слова?
Какие новые идеи, какие новые штрихи?
За Эльфом, понятно, клубятся юбки, вздохи, французские духи.
А девочка горда, ей как бы до этого дела нет.
Ну, и какие найдёшь тут новые слова?
И всё в куче – танцы-шманцы, варенье из грецких орехов, дым сигарет,
Самолёты Москва – Симферополь, и наоборот – Симферополь – Москва…
И всё это затуманивает ветер времён, и горят поезда, и небо черно от крестов,
Но нужно держаться, но нужно идти вперёд.
И видно сквозь дым, как они идут сквозь несуществующий лес.
С горбушками хлеба, с винтовками наперевес.
Девочка, чтобы спасти свой любимый город, а может, и всю планету.
Эльф – чтобы спасти Девочку.
Потому, что прекрасней её на свете нету.
Девочка и собака, уходящие в вечность, как это догнать?
Как вернуть любимых людей, если за ними захлопнулась дверь?
Может, взорвать к чёртовой матери всё, что можно взорвать?
Всё, что может мешать?
И жить совсем без потерь?..
Но прячут глаза и молчат мудрецы. И никто не знает ответ.
...И снег порошит в городе, где снега нет...
Вместо пролога и чтобы не читать "Эликсир" и "Зурбаган".
Летом 1990 года два молодых человека, парень и девушка, встречаются на Южном Побережье Крыма. Влюбляются. Ссорятся, теряются, находятся и - как и положено - возвращаются каждый в свою жизнь. Вроде бы обычная история.
Но что-то странное в их судьбах остаётся открытым. Не все вопросы решены в "Эликсире жизни".
Какие-то в нём есть "кончики хвостиков", по выражению героини - немного тревожащих, но в суете жизни теряющихся.
И в следующем большом романе "Между Лиссом и Зурбаганом" - на первый взгляд опять описывается просто жизнь.
Обычная, ещё советская, она течёт своим чередом - только странностей становится всё больше.
Странности с похожестями на кого-то.
Странности с совпадениями.
Странности с синхронизациями. Странности с воспоминаниями, с перекрещивающимися снами.
Города, имена, адреса, здания, синие платья, даже простые дешёвые колечки из обычных бытовых подробностей вдруг приобретают глобальность важных символов, набирают силу предначертаний.
И уже невозможно отмахнуться от этих знаков, они уже становятся почти угрожающими, героям приходится всерьёз разбираться в них, захватывая в это разбирательство всё больше и больше людей и то и дело забывая про свою привычную жизнь...
Найдут ли они то, что так захватывает их воображение?
Жанр смешанный. Это крупный проект, в котором всего понемногу - и любовных историй, и мистики, и приключений, и остросюжетности, и расследований, и эротики...
Больше всего это длинное повествование подойдёт к понятию: роман-сериал, которое сейчас набирает внимание, как жанр.
Мне всегда хотелось написать прозведение, в котором мистики столько же, сколько в обычной жизни, чтобы показать, что самая обычная жизнь обычна только на первый взгляд. Так что можно этот роман считать во всех отношениях экспериментальным.
Для кого пишется.
Для тех, кто любит помимо сюжета, ещё и вглядывание в детали, кому интересны подробности - быта, отношений, логических выкладок, анализа, подробностей эпохи...
И самое главное - для тех, кто любит бесконечные продолжения, потому что жалко расставаться с героями ))
И, конечно же, для поклонников хорошего литературного языка.
ИТАК
книга третья
К О Л Ь Ц О С А Л А Д И Н А.
В Москве ещё далеко не весна. Ещё середина февраля. Но ионы весны уже будоражат душу...
И душам их дано бродить в цветах,
И вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться со вздохом на устах
На хрупких переправах и мостах,
На узких перекрёстках мирозданья,
В. Высоцкий
Из ненаписанного письма пани.
Милая Милка.
Я, наверное, никогда тебе этого не напишу. И никогда не скажу. А может, я и себе этого не скажу.
Но кто-то говорит эти слова внутри меня.
Потому что я вернулась из Крыма другая.
Да, кто-то, похожий на меня, ходит в моей шапочке по московским улицам, кутаясь в шарф от февральского ветра. Преодолевает метели, спускается в метро, плывёт по эскалатору, машинально считая матовые светящиеся шары ламп.
А я сама, сердце моё и душа, остались в том городе, где не мёрзнет море, где снега нет…
Из ненаписанного письма князя.
Моя пани!
Уже совсем скоро я буду рядом.
Кипарисы редеют в окне машины перед моими глазами – впереди перевал.
Мои верные друзья мчат меня в аэропорт на своём железном коне, и совсем скоро я обниму их на прощанье. И море останется позади.
И пусть будет так, как ты хочешь. Я лечу к тебе.
Не знаю, чем меня встретит Москва - суровой зимой или близкой весной.
Неважно. Главное, что я тебя найду.
Может быть, прямо в первый день. Может, во второй или в третий. Но по-другому невозможно. Потому что я лечу только из-за тебя.
Я уже почти рядом.
Почувствуй это.
Помни обо мне.
Думай обо мне.
2
ПАНИ
- Все аспиранты у Андрея Ильича начинают свою научную карьеру с курьера.
«Карьера-курьера» – так меня дразнят знакомые с кафедры источниковедения МГУ. Меня тут помнят, к моему удивлению. И сама я рада была встретить знакомые лица. Например, Светлану Аркадьевну. Которая три года назад уговаривала меня не переводиться. Уговаривала-уговаривала, да так и не уговорила. Я мямлила невразумительное, уверяла, как мне важно сменить место учёбы. На меня смотрели, как на ненормальную. Но не могла же я объяснить, что ухожу из-за Вадима...
И вот сейчас мне это припоминают чуть что. Но мне всё равно тепло тут бывать. Приятно, что тебя кто-то помнит, и помнит по-хорошему.
- Я же не аспирант, – отбиваюсь я в который раз, но в который раз меня никто не слушает. В следующий раз опять обзовут «карьерой-курьерой».
- А это вопрос времени, - многозначительно кивает Светлана Аркадьевна.
Она почему-то убеждена, что из меня выйдет учёный. Я никогда так не считала, но с ней не спорю. Вручаю ей увесистые папки и присаживаюсь подождать расписку.
В кабинете тепло, уютно, как всегда бывает зимой в конце рабочего дня, когда ранние сумерки заставляют включать электричество. Ассистент Володя и секретарша Лера угощают меня арахисом. Арахис лежит в красивой хохломской мисочке у Леры на столе рядом с пишущей машинкой.
- Откуда дровишки? – интересуюсь я, захватывая щепотку из мисочки.
- На Юго-Западной у дальнего выхода торговали, - бросает Лера, не отрываясь от машинки.
- Очередь большая?
- Жуть. Но двигалась быстро, двое развешивали.
- А по скольку давали? – я с наслаждением разжёвываю орешки, только сейчас замечая, какая я голодная. Бегала сегодня полдня по Москве. Карьера курьера…
- Сначала по два, потом по кило. Сама-то на метро доскачи, три остановки всего, - советует Лера, вздевая на меня подкрашенную бровь. - Наши все сгоняли по орехи, семейные по два раза отстояли.
- Наверное, разобрали уже всё, - говорю я с сожалением.
Орешки совершенно обольстительного вкуса. Если притащить такое домой, Татка моя с ума сойдёт. Давно мы такого сокровища не видели. А тем более, чищеного.
Чищеный арахис я видела, кажется, вообще один раз в жизни. Привычнее он был в скорлупе - шероховатой, шершавой, слегка пыльной, а то и с комочками серой подсохшей земли, в детстве его лущили всей семьёй, а потом бабушка смахивала хрупкую скорлупку в газетный кулёк - на дачу, в грядки...
Очищенные ядрышки потом прокаливали на сковороде, чтобы отвеять шелуху... Мама много не давала, считала, что вредно, плохо будет…
- Может, ещё торгуют, там с обеда начали, - докладывает Лера. - Куча мешков была на площади, и ещё подвозили.
Элегантным жестом она вымахивает из машинки готовый лист, Володя уносит его на подпись, а я прикидываю: килограмм – это же так много, на три дня хватит, если сразу не сожрать. Но сразу сожрать – это, наверное, и правда, вредно. Хотя ужасно хочется. Особенно, если за весь день ты перехватила только булочку с чаем…
Лера забабахивает на мой лист печать, и я торопливо хватаю его.
- Побежала тогда тоже по орехи! – быстренько раскланиваюсь я. - Всем спасибо, чао-какао!
В вестибюле нахлобучивую перед зеркалом беленькую шапочку, расправляю цветок над ухом.
И каждый раз в этот момент вспоминаю, как надевала эту шапочку тогда - перед выходом из поезда.
Тогда… Тогда, когда была у меня другая жизнь…
Одна и та же шапочка. А жизнь совсем другая. И я сама – совсем другая. Невозвращенка.
Потому что той девушки, которая в июле прошлого года сошла под южное солнце с трапа самолёта Москва-Симферополь с синим сарафаном в чемодане, с разбитым сердцем в груди и с диагнозом «астения, анемия, вегето-сосудистая дистония» в медицинской карточке, - той девушки вообще уже нет…
Милка сказала: ты просто на глазах менялась всё это время. Я тебя вообще не узнаю. Где моя подруга? Где? Куда ты её дела?
- А кто же перед тобой? – вопрошала я с сердитой досадой.
- Не знаю, - тоже сердилась Милка. – Но это не ты. Это какая-то обожжённая любовью Мэри Пикфорд. Я даже не знаю, как с ней разговаривать. Она говорит по-другому, движется по-другому, думает не так… Где моя подруга, я скучаю и хочу её обратно! Хорошо, что твой князь мне на глаза не попадается, я бы его удавила!
Обожженная любовью…
И я даже сейчас рада, что с Милкой мы видимся редко. Лучше пусть со мной другие.
Другие, которые не знали меня прежнюю, которой больше нет
Нет, хватит, не думать! Надо думать об орехах. Если мне с орехами сейчас повезёт, буду есть их по дороге домой, вспоминать детство, считать себя счастливой...
Я выхожу из величественного здания - мелкая человеческая соринка - и вечно юный и вечно дерзкий, упругий ветер Ленинских гор подхватывает меня и тащит по ступенькам вниз, вниз...
Москва, зажигающая вечерние огни, лежит, невидимая, внизу, словно торт на блюде – этот город опять мой теперь, громадный, и древний, и любимый – да, конечно, любимый – только что ему мои печали, он слезам не верит.
Плотнее кутаю шею шарфом и бегу, сопротивляясь ветру, к метро.
Ничего, скоро весна…
* * *
КНЯЗЬ
В первый раз я ехал один и тщательно сверял маршрут с запиской в кармане.
Ничего, конечно, ужасного, но надо сделать два перехода и не перепутать платформы, чтобы не уехать в противоположную сторону.
Об этом в первый день предупреждала Нора. «Всё будет хорошо, если будешь следить за своей речью и выходить на правильную платформу».
Про речь, конечно, было такое специфическое ехидство, а вот насчёт уехать в другую сторону - вполне дельно. А для этого надо не пропустить указатели.
Хорошо хоть указателей поразвешено на каждом шагу… Чёрт, мне всё время теперь приходилось щуриться, перекашивая физиономию. Неужели надевать очки? Сроду я их не носил. Да и нужды у меня не было, не нужны они были в городе, где я прожил всю свою сознательную жизнь. В городе где не мёрзнет море, где снега нет. Всё я там назубок знал и без очков.
А народ, между прочим, не глядит по сторонам, движется заученно и уверенно, а на табло таращатся только приезжие лопухи, вроде меня…
Ладно, привыкнем и мы скоро. Тоже будем бегать, не глядя…
3
Станция Тургеневская. Переход на Кировско-Фрунзенскую линию. Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи
Я вышел - двери бесшумно закрылись за моей спиной. Я сощурился, читая табло - всё правильно, теперь направо...
В общем-то, я сегодня уже чувствовал себя вполне уверенно, в отличие от первых дней, когда обилие мраморных стен и рутинных переходов загоняли меня в тоску, и я выходил на поверхность с чувством выпущенного из тюрьмы заключённого.
Переход просторный, идти по нему легко, приятно, всё наполнено живым шелестом человеческих шагов, и этот особенный запах метро, волнующие сквознячки, ветерки… Прекрасен всё-таки этот грандиозный подземный дворец. Хотя какой там дворец? Десятки дворцов… или сотни?
А переход длинный, и конца ему не видно, и никаких ответвлений по сторонам, словно гигантский червяк прогрыз. Словно гигантский червяк прогрыз…
Мне вдруг становится трудно дышать, в какой-то миг вместо красивых мраморных стен я вижу закопчённый кирпич, земляной пол, свет меркнет, и только тусклое серое сияние впереди, и неизвестно, когда кончится подземелье…
И где-то здесь я потерял дневник Белки… Или наоборот нашёл?
...25 июня. Сегодня опять бомбили. Бомба попала в угловой дом, он полностью разрушен. Убит Толя Фоменко...
1 июля. Девчонки каждый день приносят страшные новости. Мальчиков нет, ушли на фронт ещё в первые дни...
Меня вдруг качнуло. Что это?.. Почему дневник Белки?.. Я замедлил шаг. Захотелось закрыть глаза и опуститься на пол. Что ж такое?..
Я быстро отошёл к стене, оперся рукой, прислонился лбом к гладкому мрамору. Вроде, так лучше…
- Что с вами?
Кто-то возник рядом – смешная шапочка с помпоном, лицо встревоженное, но видно, что весёлое, курносенькое… Я пока не мог ничего сказать, морок медленно отступал от меня.
- Чем вам помочь? Нашатырь нужен?
Я хотел сказать «нет», но девчонка уже щёлкнула сумочкой - в нос мне шибануло пронзительным холодом. Голове сразу полегчало. Я судорожно вздохнул.
- Вы… кто? - пробормотал я, мучительно восстанавливая баланс в теле.
- Медсестра Ольга Мареева, - с готовностью представилась девчонка. - Вам куда ехать? Далеко?
- До Юго-Западной.
- Мне в обратную сторону, в Сокольники. Я вас посажу. Пойдёмте, платформа уже рядом. Там скамейки, я побуду с вами.
Я ещё раз глубоко вздохнул, сжал и разжал кулаки. Ну ты и даёшь, парень… что ж такое-то с тобой?..
Девушка Ольга оперативно проводила меня на платформу, где, действительно, были скамейки, усадила меня и строго посмотрела на часы.
- Вы спешите? - пробормотал я. – Поезжайте, мне уже нормально.
- Нет, я засекаю время.
- Сколько мне осталось жить? – усмехнулся я.
Но медсестре Ольге Мареевой было не до шуточек. Она без церемоний забралась в рукав моей куртки и принялась сосредоточенно считать пульс. Лапка у неё была нежная, умиротворяющая, я прикрыл глаза.
- У вас тахикардия, - сообщила девушка озабоченно. - Наверное, давление упало. Вы давно ели?
- Что? – я недоумённо уставился на неё.
- Вы сегодня обедали?
Я усмехнулся. Ай да Ольга Мареева, молодец, в корень узрела. Конечно, с утра скакал по сцене до упаду, пообедать не удосужился, на свежем воздухе практически не был… да и вчера то же самое…
- Точно, не обедал. Спасибо вам… Приезжайте к нам в Крым, - я улыбнулся.
- Вы из Крыма? - засветилась она. – А давно в Москве?
- Пять дней.
- Ой, так у вас ещё акклиматизация не закончилась! – воскликнула она озабоченно. - А сегодня ещё магнитные бури! Вот организм и отреагировал. Вам надо быстрее домой и покушать, - объявила она безапелляционно. - И носите с собой шоколадку всегда. Их сейчас не достанешь, но, если увидите, сразу несколько купите и с собой носите. А хотите, я вам с собой нашатырь дам?
- Не надо. Вдруг кто-то ещё будет в обморок падать.
- А у меня ещё пузырёк есть, - хозяйственно объяснила она. – В аптеках уже не найдёшь, а я на работе беру и с собой ношу. Вдруг людям понадобится. Теперь и шоколадку буду носить. Вдруг у человека глюкоза упадёт.
Она стояла передо мной, озабоченная, деловитая, совсем пацанка...
- Вам сколько лет, медсестра? – улыбнулся я.
- Семнадцать, - сказала она с достоинством. - Я в медучилище учусь, потом буду в Первый медицинский поступать. Я с бабушкой живу, хочу бабушку вылечить от всех болезней.
Я не выдержал, встал и поцеловал ей руку.
– Передайте своей бабушке, что вы сегодня спасли человека.
Она засмеялась, зарумянилась, смутилась, и мне стало совсем хорошо.
Мягко, бесшумно, почти незаметно подкатил поезд, С лёгким сердцем я шагнул в вагон, мы успели мазнуть друг другу.
Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Дзержинская.
Вагон мягко вздрагивает, поезд с тихим свистом уносится во мрак. Колёса успокаивающе стучат. Я с облегчением откидываю голову на спинку дивана.
Медсестра Ольга Мареева... Чем-то она мне напомнила Белку.
Или пани?
Пани, пани… Как же так вышло, что тебя со мной нет? Мы же вместе должны быть здесь, мы же мечтали…
Нору я ещё в первый вечер заставил позвонить по знакомому телефону – не верил, что она вот так закрылась, исчезла, растворилась. Мне казалось, что если кто-то позвонит «женским голосом», то всё утрясётся, выяснится, узнается…
Но ничего не утряслось, не выяснилось, не узналось. Нора, поговорив несколько секунд, помахала перед моим носом своей выпендрёжной белой с золотом трубкой, положила её на рычаг и выразительно показала руками: объект отсутствует.
- Ну как же так! Не может этого быть! - горько недоумевал я, когда после ужина мы отправились с ней курить на балкон.
- Да может, она не хочет тебя видеть.
- Да не может такого быть!
Я вытаскивал из нагрудного кармана рубахи оборванный кусок железнодорожного билета со словами «Я тебя жду», потрясал им, Нора пожимала плечами...
4
Сначала мне было даже почти весело, я, забыв про усталость и голод, резво обгонял пешеходов.
Но через какое-то время горячка моя начала проходить, я одолел уже довольно много пути, уже проплыл справа по борту мой дом, а красной буковки впереди и не намечалось. Я пошёл медленнее. Голова тихо остывала. Нет, всё-таки, бессмыслица это: сесть на проспекте Вернадского, чтобы доехать до Юго-Западной одну-единственную остановку. Хорошо, но ведь кто-то же сел? И не одна она, народ вокруг неё бурлил, садился тоже...
Я пошёл ещё тише. До меня стал, наконец, доходить ведь абсурд моего плана. Я вспомнил, что на Юго-Западной тоже не один выход в город, и совершенно никому не ведомо, через какой именно выйдет из подземелья девушка в белой шапочке.
Я остановился, посмотрел на часы. Прошло уже двадцать минут после нашей встречи. Конечно же, она уже доехала и вышла в город. Надо возвращаться домой и не разыгрывать Ромео. Я постоял ещё немного на ветру, привыкая к разочарованию и чувствуя, как иссякают последние силы, потом развернулся и неуверенно пошёл обратно.
Единственным плюсом моего кретинского марш-броска было то, что по дороге мне попался нужный магазин, и теперь я точно знал, куда идти за хлебом.
В булочной было тепло, пахло свежей выпечкой, народ резво разбирал буханки и батоны, и я подумал, что Вероника правильно выпроводила меня пораньше, иначе приехали бы, как вчера, к ночи, и остались без хлеба. На Нору надежды мало. Несмотря на то, что мы с ней под одной крышей, я видел её за это время от силы раза три. Вчера она пришла под утро и не факт, что появится и сегодня.
В тепле и тесноте очереди меня потянуло в сон и опять закачало, только уже от усталости. Теперь мне страшно было подумать, что я собирался тащиться два километра, или сколько там получалось между станциями. Хотелось уже домой, хотелось есть, пить… Чёрт, когда же я так уставал в последний раз – если только в армии. Но в армии не надо было заботиться о хлебе насущном.
Да, вот такая она московская жизнь, Чеслав Радивилов, это тебе не под крылом тёти Маши сидеть с её сырниками и грибными запеканками… При мысли о запеканке у меня даже голова закружилась.
Я вышел на улицу, ветер тут же кинул мне в лицо горсть мелкого снега и одновременно тёплый хлебный запах. Я не выдержад, вцепился зубами в буханку – она была мягкой и потрясающе ароматной. Что здесь прекрасно, так это хлеб, у нас дома совсем не такой. Я отодрал клок от буханки – хлеб на свежем воздухе вдвойне вкусен. Ещё бы сольцы… Через пять шагов я понял, что буханку до дома не донесу. Чем я думал, интересно, надо было брать две… Тьфу, хорошо ещё недалеко ушёл…
Проклиная всё на свете, я вернулся, отстоял уже из последних сил вторую очередь и взял ещё буханку и батон. Хорошо хоть дом недалеко…
А Вероника придёт поздно, ляжет устало на диван, прикрыв глаза, а я обещал ей нормальный ужин. Что ж мне приготовить-то, что у нас там дома, я даже не посмотрел, что у девчат запасено… Вот олух, надо было хоть банку килек захватить, вроде стояло там что-то такое на витрине, или это «Завтрак туриста» был? Кстати, из «Завтрака туриста» вполне неплохой супец можно быстро забабахать…
В лифте меня опять качнуло, но я уже больше никуда не провалился, жевал краюшку и хитро щурился на панель с кнопками и только что не грозил ей пальцем – врёшь, не возьмёшь. Вывалился из лифта на втором дыхании. Теперь только дверь открыть.
И это как раз оказалось самым сложным. Упершись левой рукой в стену, я тщетно тыкал ключом в узкую замочную скважину, елозил дрожащей рукой, и страстно желал растянуться на полу и полежать хоть пять минут...
И вдруг дверь неожиданно распахнулась передо мной.
На пороге – вот удача - стояла Нора в весёленькой косынке на голове и с ложкой в руке. Меня обдало прекрасными обеденными запахами, и я даже глаза смежил от блаженства. Впал в прихожую, опустился без сил на банкетку, и сразу меня словно выключило. Последними усилиями я стащил с себя куртку и даже повесить не смог, уронил на пол.
- Эй, ты что, дрался, что ли? – пригляделась ко мне Нора.
- Дрался, как лев, сударыня, - пробормотал я с закрытыми глазами, не двигаясь.
- Вроде, целый, – констатировала Нора. - Хотя и бледноватый. Не жравши, небось, – догадалась она. - Давай быстро в кухню, я суп сварила. И давление смерим.
- Запах… - пробормотал я блаженно, – как у тёти Маши…
- Сейчас расскажу, откуда запах, - засмеялась Нора, пропихивая меня в кухню и устраивая на табуретке. - Рукав задирай! А, дай сама! И не делай мне панику… лебедь умирающий…
Она тащила тонометр, командовала, ставила тарелку, резала хлеб – всё это одновременно – и при этом не умолкала ни на минуту.
- Иду я по Пятницкой, – рассказывала она, работая грушей, - и вижу здоровенную очередь за тушёнкой. Дают по пять банок. И впереди – Вовка Воронов с нашего факультета. Такой импозантный стал. А у нас с ним на третьем курсе… а, ну, ладно, неважно, что там у нас было на третьем курсе, но он меня сходу хватает и ставит рядом с собой, представляешь? Тут что началось – вопли, истерики. В меня вцепляется несколько рук, Вовка кричит: это моя жена! Очередь орёт: знаем мы этих жён! Девяносто на шестьдесят, – не сбавляя тона, оповестила она, – пациент скорее мёртв, чем жив. Трескай суп, а я кофе сварю, сейчас полегчает. Короче, бабы меня выпихивают пинками, а шуба моя вообще же, как красная тряпка. Хорошо, он близко стоял, сразу отоварился, а то бы меня в клочья порвали.
Она подлила мне ещё и села рядом.
- Ну, я, конечно, две банки Вовке обратно отдала за труды, он только жену из роддома привёз, её ж кормить надо, а у них под Москвой вообще полный голяк на всех прилавках. Обнялись с ним, как на поле боя, он так рад был этой тушёнке… А сюда приезжаю – возле метро арахис. Очередь в километр. Я очередь заняла, в Гастроном сбегала, там, конечно, тоже голяк, но в одном углу, можешь себе представить – та же тушёнка! Но на этот раз по три банки. Ну, и так и бегала между двумя очередями, зато мы теперь и с тушёнкой, и с орехами. Вот так-то в столице жить, учись…
Под воркотню Норы я смёл три тарелки супа, выпил две кружки кофе с забугорным печеньем и уснул чуть ли не за столом. Пока Нора прибиралась, я дополз до дивана в комнате и отрубился, не успев коснуться щекой синей подушки.
Но всё-таки, прежде чем я окончательно отрубился – она мелькнула перед моими глазами – сначала вдали, а потом ближе - девушка в белой шапочке, такая знакомая, такая остро необходимая, и на сердце стало тепло, а потом горячо и нежно…
А потом она обернулась – и я оказался с ней рядом в вагоне, и вагон плавно катился в подземелье, а мы шли с ней за руку, и иногда останавливались и обнимали друг друга, и дневник был с нами, ничего мы не потеряли, всё мы нашли, и сами мы нашлись, только вот что там было впереди, где тускло светился серый свет?.. Не знали мы совершенно, что ждало нас впереди, да и неважно это было. Важным было то, что мы были вместе, рядом, и какая там разница, что впереди, если мы вместе…
Я уснул под воркотню и проснулся тоже под воркотню.
5
КНЯЗЬ
- Ну? Как тебе моё опекание? – Нора выдохнула к потолку аккуратные колечки дыма. – Нравится?
- Офигенно, - сказал я искренне. – Омлет выше всех похвал. Слушай, а у вас тут всегда такие ветра?
- Нет, это ради тебя и в честь твоего приезда.
Я засмеялся. Мы уютно валялись на разложенном диване и вовсю легально курили, радостно пользуясь отсутствием Вероники.
Утро прошло безмятежно, и я ловил себя на том, что чувствую неуместное облегчение от того, что не нужно никуда переться по тёмным улицам навстречу ветру. Всё-таки, я разгильдяй.
- Дисциплина – это, конечно, правильно, - с удовольствием разглагольствовал я, глядя на две пары босых ног, вальяжно задранных на спинку дивана - одна пара была с красным педикюром. - Дисциплина - это жизненно необходимо. Нужно вставать рано и приносить пользу человечеству. Строгая дисциплина - это наше всё. Но как же хорошо, когда её нет. Потому, что, когда нет дисциплины, есть свобода.
Нора хмыкнула, стряхнула пепел в пепельницу стоящую между нами, подняла к потолку глаза и нараспев задекламировала:
- На каждом луче рассвета, на море, на кораблях, на безумной горной вершине, на хитроумной тропе я имя твое пишу – свобода…
- Вот, - сказал я, поднимая палец. – Этот парень знал, что такое свобода.
- Почему ты думаешь, что парень? – подняла бровь Нора.
- Женщина так не скажет, - уверенно сказал я. – Колись, это Бодлер?
- На лампе, во тьме зажжённой, - продолжила Нора тем же тоном, - на каждой потухшей лампе, на одиночестве голом я имя твоё пишу – свобода…
Она задумчиво помолчала, потом повернулась ко мне.
- Не Бодлер. Поль Элюар. Ладно, раз у нас пошла с утра такая развратная свобода, колись теперь ты, что у тебя там на уме? Я же вижу по глазам. Я знаю, ты не всё скажешь Вике. Но ты тоже знай, чудовище: что бы ты ни собрался делать – я на твоей стороне.
Я подумал. Правильно она угадала: я уже всё решил вчера вечером, когда, отоспавшись после супа, начал внятно соображать. И выходной день сейчас был как нельзя кстати.
- Норхен, - я доверительно повернулся к ней, - у меня в ближайшее время не будет такой возможности. Я должен ехать сегодня.
- Ну и правильно, - согласилась Нора. – Я с тобой. Буду продолжать свои опекания. За кустиком там посижу. Я свободна до семи вечера.
- А что будет в семь вечера? – удивился я.
- В восемь. В восемь будет ресторан «Астория». Группа граждан из дальнего зарубежья. Я толмачу. В семь мне нужно быть дома, чтобы успеть рожу накрасить. За мной пришлют машину.
Я покачал половой. Мельком подумал, что совсем ничего не знаю о жизни Норы, хотел было что-то спросить, но она уже вставала, подбирая полы длинного халата, гасила сигарету в синей пепельнице и шлёпала в кухню варить вторую порцию кофе. Да, всё складывалось удачно сегодня. И то, что Нора будет рядом – это хорошо. Не так тоскливо, как одному. И - надо признаваться – не так страшно, как одному.
Можно будет считать, что мы просто едем вдвоём прогуляться в незнакомый подмосковный город, и не так обидно будет, если всё сорвётся.
С утра я рассказал про все свои вчерашние злоключения, и Нора, к моему удивлению, не иронизировала, не цитировала упаднических поэтов, не изображала бабушку-одесситку, а выслушала всё серьёзно.
- Скорее всего, ты ошибся, - вынесла она вердикт. – Белых шапочек по Москве тысячи.
- А почему она ехала одну остановку?
- А что это доказывает? Ну, нужно человеку на Юго-Западную, почему бы ему не проехать одну остановку? Не пешком же иди пять километров.
- Пять? – я удивился. – А я-то думал… ну, два…
- Какие там два. Ты бы тащился минут сорок, дорогой паломник, - сказала Нора. - Почему, кстати, на следующий поезд не сел?
- Знаешь, не догадался, - подосадовал я задним числом. - Откуда-то в голове было, что она непременно пойдёт мне навстречу. Вот и кинулся на перехват. Глупо. Дурак. В общем, считаешь, это не она?
- Маловероятно, - покачала головой Нора. – Вот если бы она работала на Вернадского где-то тут. Вышла с работы где-то возле метро, ну и доехала до конечной. Чтобы, например, в магазин наш зайти. Или, например, за орехами, - она усмехнулась. - Вот это правдоподобно. Сейчас жалею, что не расспросила её поподробнее о её московских планах. Но кто ж знал-то, что всё вот так выйдет...
Да, вот - никто не знал. И не мог знать. Что вот так в одночасье вдруг кончится одна моя жизнь и начнётся другая, в которой все встанет на дыбы. И рассыплется то, что было накрепко связано, и разобьётся то, что было целым, и всё оборвётся на полуслове. Вот кто это знал? И я не знал, и она не знала, и она не придумала ничего лучшего, чем взять, уехать и потеряться…
И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг… Чёрт, чёрт, это правда!..
Нора неслышно вошла с двумя чашками кофе.
- Ну-ка, напрягись ещё раз, - она села рядом и протянула мне одну чашку. - Вспомни точно, как она сказала про работу.
- Эх, Норхен... - я невесело усмехнулся. - Вот о чём мы тогда говорили меньше всего, так это о работе. В общем, она сказала, что её позвали в её институт, - я отхлебнул кофе. - Который она закончила. Двадцать второго ей было выходить. Это всё, что я знаю.
- А этот институт - часом не Университет? Не МГУ? Она же и в МГУ училась, ты говорил.
- Да, училась. А какая разница?
- Разница большая. Если человек крутится в системе МГУ, он может оказаться здесь. Может очутиться где-то поблизости.
- Да?! – я воззрился на Нору с новой надеждой.
- Что «да»? Ты остановки-то свои помнишь? А ну-ка, давай перечисляй ближние, - потребовала Нора. - Выучил? Я тебе велела выучить.
- Спортивная… - неуверенно вспомнил я и задумался. - Ленинские горы… вроде потом…
Я потёр лоб и совсем уже неуверенно пробормотал:
- Университет?..
- Ну вот! - припечатала Нора и отпила кофе.
- Что «ну вот»? – нахмурился я. – Это что, и есть МГУ? Прямо вот тут? Рядом?
- Ну, не прямо вот тут. Далеко не вот тут. Достаточно далеко. Но по нашей же ветке. Тебе Вика, что ли, не говорила? Вы раз десять уже мимо ездили.
- Подожди... – я недоумённо посмотрел на Нору. – Подожди… значит, она может быть тут, рядом? – надежда моя разом затрепыхала крылышками, и я прямо почувствовал это трепыхание в груди. – Но… она тогда бы села в поезд раньше! Почему она на Вернадского садилась?
- Так она и села раньше, - кивнула Нора. – А на Вернадского вышла на перрон вместе со всеми пропустить выходящих пассажиров – тут же по полвагона выходит в час пик. Вышла – а потом обратно зашла.
Я замер с чашкой в руке.
Это очень походило на правду. Вполне могло так быть – выйти, чтобы не толкаться, и потом снова зайти…
- Слушай! И, правда, похоже! Слушай, а что если сейчас зайти в Университет и поискать её там? – загорелся я.
- Зайти? – Нора опять иронически воздела бровь. – Совсем обалдел? И тут заходит в МГУ один паломник, - пропела она на мотив «Дерибасовской». - Не сходи с ума. Во-первых, кто тебя туда пустит, а во-вторых, ты представляешь, что такое МГУ? Это не одно здание, которое на открытках. Там целый город, полдня будешь корпуса обхаживать... В общем, не дури, а давай, как решили: сначала к предкам её, а потом будем голову ломать, - она посмотрела на часы. – Сегодня пятница, она, наверное, по субботам работает, так что сегодня ты её однозначно не застанешь, но хоть на дом посмотришь. Иди, супу поешь на дорожку, я разогрела. Найдём мы твою принцессу, не плачь…
6
ПАНИ
"Утро, утро начинается с рассвета. Здравствуй, здравствуй, необъятная страна! – мурлычу я, торопливо умываясь и причёсываясь в сумраке февральской хмурости. - У студентов есть своя планета… "
Я уже давно не студентка, но дух студенческой общаги, ещё не забытый и окружающий меня уже вторую неделю, поддерживает бодрость духа и оптимизм.
Завариваю какую-то бурду, которая сейчас в нашей необъятной стране называется «чай». Обшариваю нашу «кухонную» тумбочку, ничего не нахожу, кроме остатков сахара в банке из-под варенья и подсохшей булки. Понадеялась вчера на Татку, а Татка взяла и смылась к московской своей тётушке.
Вообще-то, это хорошо – помимо обещанных пирогов с сушёными яблоками, которые мастерски печёт аристократка Мария Емельяновна, Татка наверняка притащит ещё варенья и другую продуктовую поддержку.
Моя родительская продуктовая поддержка за неделю подъедена. Так что из вдохновляющего на нашей «кухне» только целая пачка соли и два яйца, с которыми сейчас некогда возиться. Есть ещё полпакета пшена и немного картошки. Вечером можно будет сварить суп на плитке, которую мы прячем, потому, что это злостное нарушение правил. Вообще-то, на этаже есть вполне цивилизованная общая кухня, но по вечерам она используется для далёких от кулинарии мероприятий, поэтому без плитки мы бы пропали.
Я-то в самые первые дни моего заселения опрометчиво презрела Таткины советы и отправилась варить гороховый суп с луком на общую кухню, чтобы не разводить ароматы в жилом помещении. Отлучилась на минутку, и когда пришла – не нашла ни супа, ни кастрюльки, подаренной мамой в честь новой столичной жизни.
Жалко было сразу всё, ужинать пришлось яичницей, Татка восклицала: я же тебя предупреждала!
Хорошенькую мамину кастрюлечку с кленовыми листочками мы потом нашли в кухне, чисто вымытую, с запиской внутри: «девчата, вы нас спасли».
Такая вот общежитская суровая правда: кто успел, тот и съел. Да, я явно избаловалась за год жизни в родном доме, забыла все суровые законы общаги...
Наливаю чай прямо в банку с остатками сахара, справедливо полагая, что её потом всё равно мыть. Ну и вообще, это ж всем известно, что пить из стеклянной банки аппетитнее, чем из чашки. Заедаю сухой булкой и орешками, которые стараюсь экономить. Ужасно вкусно, отличный завтрак!
Одновременно наскоро прибираюсь, складываю Таткины книжки на её стол.
Мы с Таткой обе безалаберные, вот если бы здесь была Милка, всё было бы у нас тип-топ, мы бы были не только с хлебом и сахаром, но и с блинчиками и с занавесками на окнах. Но Милки нет, продуктов нет, а деньги, если и есть, всё равно их не на что тратить. Так что Татка дежурно навещает тётушку - та с утра предпринимает методичные вояжи по всем доступным магазинам, успешно отоваривает продуктовые талоны, а потом весь день проявляет чудеса кулинарии.
Торопливо крашу ресницы перед автомобильным зеркальцем, подаренным Таткиными знакомцами – не они ли слопали наш горох?
А за стенами нашего утлого жилища гулко просыпается громадный семнадцатиэтажный мир. Хлопают двери, топочут ноги, кто-то хохочет, что-то оглушительно звякает – кто-то что-то уронил в нашем коридоре, узком, как фьорд, возможно, сковороду с завтраком, и этот «кто-то» не очень артистично, но достаточно эмоционально матерится – несколько молодых глоток душераздирающе орут «Есаул-есаул, ты оставил страну, и твой конь под седлом чужака!».
Да уж, соскучиться или впасть в депрессию у нас точно не дадут.
«Утро начинается с рассвета», - бормочу я, заматывая шею шарфом. Надвигаю белую шапочку поглубже на лоб, затягиваю поясом своё серое пальто, подбитое «рыбьим» мехом – единственную, кстати, приличную верхнюю одежду в моём гардеробе - и выкатываюсь в жизнь.
Лифт работает бесперебойно, но в нём по утрам такая давка, что скакать бегом вниз по лестнице веселее – и я скачу на каблуках с четвёртого этажа вниз, поглядывая на часы. По утрам у меня всё рассчитано – через две минуты придёт трамвай.
На улице едва развиднелось, но тротуары уже пестрят пешеходами. А из наших дверей народ валом валит к остановке.
Трамвай уже подплывает – по утрам он всегда выглядит каким-то особенно уютным - и я наддаю. Толпа буквально вносит меня в вагон - можно подогнуть ноги и не упасть. Но лучше не экспериментировать.
Утренний трамвай – это отдельное веселье. Если повертеть головой, можно обнаружить много знакомых рож. И среди них наверняка и те, кто сожрал мой гороховый суп, который я всё никак не забуду. Вагон шумит, толкается, восклицает, жестикулирует, ржёт, через меня передаются по цепочке конспекты, учебники, деньги, какие-то ключи… Моё новое рабочее утро начинается, здравствуй, необъятная страна!
Архаично и невозмутимо позванивая, трамвай влечёт нашу буйную биомассу к метро, и у меня есть почти десять минут, чтобы нырнуть внутрь себя. Где-то там, в глубине души, таятся остатки вчерашнего праздничного чувства и хочется их поймать. Если, конечно, получится в таком гвалте.
«Как прошёл день любви?» – орёт кто-то кому-то через головы.
День любви? Что ещё за день любви?
Ах да! Вчера же был Валентинов день, вот оно что… День влюблённых… Так, может быть, тогда это любовь и осенила меня вчера в метро? Благодать святого Валентина снизошла и развеяла мои душевные тучи?
Смешно так думать, но ведь и правда мои тучи вдруг развеялись. А были они плотные и тоскливые. И я боролась с ними, пыталась увлечься работой, суетой, новой жизнью, новыми людьми... И ничего, ничего не получалось, ничего… И однажды я совсем уже отчаялась и пошла на переговорный пункт вопреки своему решению забыть и молчать.
И сидела, труся, как бедная родственница, в ожидании вызова, и придумывала себе всякие оправдания. А что такого? Подумаешь? Я просто хочу позвонить другу. Это же правильно. А отмалчиваться и прятаться – это неправильно. Мелочно. Вообще мещанство. Хорошие друзья не мелочатся, звонят друг другу запросто – ну, и почему бы мне не узнать просто, какие дела, какая жизнь… Как себя чувствует человек после больницы и вообще после такого странного и необъяснимого происшествия.
И я совсем уже уговорила себя, морально собралась и почувствовала замечательную непринуждённость и смелость.
«Ваш номер не отвечает. Снимаете заказ?»
И сразу всё кончилось: и сила, и правота. И сразу стало ясно, что я просто трусиха.
Я жалко кивнула и вышла на улицу с камнем на сердце на негнущихся ногах. И пока шла, мне казалось, что все смотрят на меня с усмешкой.
И я сейчас вспоминаю это – и сердце опять куда-то закатывается, а ноги слабеют.
Нет, ну, что это такое! Хватит уже трусить, хватит! Надо прямо сегодня же взять и позвонить – и всё. И не надо было в тот раз уходить, взяла же с собой «Любовника леди Чаттерлей», могла бы и ещё посидеть, подождать, ну, дура, и всё!
И вот прямо сегодня, прямо сегодня, пока такое счастье поёт в сердце, пока я такая уверенная и независимая – пойду и позвоню после работы. Нечего мне бояться. У меня всё хорошо. У меня хорошие друзья. У меня интересная работа и интересная жизнь. Завтра, например, с Юрой я иду в театр.
Ой, не забыть бы позвонить родителям, что не приеду на выходные! Вот как раз заодно и домой позвоню, и очень всё даже складно выходит…
Трамвай вытряхивает нашу банду на Тульской, - и к этому моменту я успешно додумываю всю свою личную жизнь.
Выпрыгиваю на улицу, поправляю шапочку и бегу к метро с лёгким сердцем, почти весёлая, почти счастливая. К чёрту! Всё у меня хорошо. Со всем я разберусь.
Но всё-таки – откуда этот свет? Откуда? И почему, почему?..
Может, потому, что скоро весна?..
--------------------------
на фото - существующий в действительности Дом аспиранта и стажёра (ДАС) - одно из общежитий МГУ, где в рамках романа, пока немного на птичьих правах, живёт пани .
7.
- А он тебе позвонит? – спрашивает Татка, не отрываясь от машинки. – Или прямо сюда придёт, на работу?
- Нет, мы встретимся на Таганке в половине седьмого.
- Жаль, - сокрушается Татка, взмахивая кудлатой головой. – Хотела бы я на него посмотреть. А он, гляди-ка, не промах. Принёс тебе нужный документ и тут же потребовал мзду.
- Мзду? – таращу я глаза. - Какую мзду? Он же сам в театр пригласил. Сам билеты доставал.
- Ну, ты же своим блистательным присутствием озаришь его никчёмную жизнь!
Девять часов утра. Утренняя суматоха в наших двух кабинетах закончилась, преподаватели разошлись по аудиториям, и у нас с Таткой есть целых сорок пять минут, а потом ещё целых сорок пять минут. Нет, на это время у нас, конечно, куча неотложных дел, плюс на меня ещё возложена обязанность приготовления чайного стола, но всё равно никто не мешает нам обсуждать насущное.
- Почему никчёмную-то? - не соглашаюсь я. - Вполне определившийся молодой человек, на последнем курсе Бауманского. Фотографирует профессионально, подрабатывает в газетах фотокорреспондентом…
- А, не фантазируй, - отмахивается Татка. – Запомни: у любого одинокого мужчины жизнь по определению никчёмная. И это нами должно быть решительно пресечено!
Это очень похоже на Милку. Я смеюсь.
После Милки Татка – подруга номер два. А в институте вообще была номер один. И тогда Милка была нулевой.
Когда-то, в лихие времена первого и второго курса, когда ещё никто не переженился, а все только бурно перемешивались между собой – группами, городами, друзьями детства, школьными друзьями – я познакомила их на очередной буйной тусовке, и было ужасно интересно смотреть, как они общались: благовоспитанная предусмотрительная Милка и шальная, сумасбродная Татка. Мальвина и Пеппи Длинный Чулок.
Однако, при всём своём антиподстве они чем-то похожи. Может, они просто обе похожи на меня – каждая со своей стороны?
Мысль интересная, но её обдумывать некогда.
- Включай чайник! – командует Татка дирижёрским махом руки. - Сейчас дотюкаю расписание, оттащишь его в тридцатую аудиторию и замутим безумное чаепитие. Слушай, как я всё-таки рада, что ты теперь здесь! Я одна зашивалась и уже почти научилась ругаться матом. Тётушка пирожки велела положить на чайник – положи! То есть, положь! Она мне свою чёрную кофту отдала, представляешь? Такая с буфами! Ну вообще прямо последний писк моды. Да, последние кафедральные новости! Нам обещана ещё одна "Ятрань", представляешь? Ура! В четыре руки будем печатать! Пару пирогов Олежке отложи, он только после обеда придёт. Представляешь, кофте лет пятьдесят, а выглядит как новая!
Татка умеет всё сразу: говорить обо всём и одновременно печатать, ныряя в рукопись, слышать всё, что происходит вокруг и ещё и отвечать на телефонные звонки, командовать и при этом держать в голове тысячу идей.
Машинка строчит, Татка тарахтит. Рабочий день начинается.
Я иду в наш чайный уголок за шкафами – готовить стол и хоть посмотреть на себя в зеркало – на что я похожа сегодня.
- А как прошёл день любви в родном аквариуме? – повышает голос Татка. - В дверь не ломились хорошо темперированные соискатели твоей руки и сердца?
- Они не дошли до моей двери, - откликаюсь я. – Точнее, не доползли. Но всю ночь пели «Есаула».
Татка хохочет под свою пулемётную очередь, после чего до меня доносится жизнерадостное: Есаул, есаул, ты оставил страну и твой конь под седлом чужака…
А на пороге уже - первый визитёр.
- Есенина, расписание готово?
- Я Есина! – рявкает Татка и забабахивает точку, словно взрыв.
Я тихо смеюсь, глядя в зеркало и быстро причёсываясь.
Рабочий день начался…
КНЯЗЬ
Вот он дом. Синий прямоугольничек на стене ударил в глаза белыми буквами: Стрелецкая, 1. Дом очень похож на мой. И двери подъезда похожи, и ступени. Мне на миг показалось, что дверь так же, как у нас, не захлопнется, а будет мотаться туда-сюда – но дверь вполне удобно распахнулась, а потом аккуратно прикрылась. Цвет стен в подъезде другой, у меня зелёный облупленный, а здесь – светло-бежевый. А вот надписи на стенах, по-моему, те же самые… Да и авторы, видимо, те же.
А вот этаж не совпал: у меня четвёртый, у неё третий. А сердце колотится так, словно не третий, а двадцать третий…
Усилием воли подавляю волнение перед дверью. Как Вероника учила: все клеточки, все позвоночки расслабить. И все силы, всё внимание направить на контроль дыхания.
Помогало. И сейчас помогло.
Почти недрогнувшей рукой я звоню в квартиру 14. И думаю: за эту ручку бралась она. А если сейчас она откроет дверь? Откроет, увидит и… захлопнет дверь. Но только почему, почему? Потому что гордая? Я на секунду представил её серые глаза под стрелками бровей. Ну, да, да, я был дурак, напился, куражился. Но у нас же столько всего было, пока мы были вместе. Она не может это забыть. Невозможно от этого отвернуться, невозможно…
Дверь распахнулась, передо мной стоял невысокого роста мужчина. Было видно, что он недавно пришёл – в одной руке он ещё держал шарф. Отец. И это сразу понятно. Пани – папина дочка. Даже наклон головы такой же.
- Здравствуйте, мне нужна Вероника.
- Увы, её нет – он разводит руками. - Она в Москве.
Он смотрит с доброжелательным интересом. У меня прибавляется уверенности.
- Но она… она же приезжает домой?
- Приезжает на выходные, конечно, - он кивает. - Завтра ждём.
- Мне очень нужен её телефон, - говорю я самое главное.
- Телефон… - он на секунду задумывается. - А это не вы нам звонили в прошлом месяце? Голос мне ваш знаком.
- Я звонил.
Волнение моё почти проходит. Мне всегда спокойнее иметь дело с мужчинами. А папа смотрит понимающе.
- Так и не нашёл телефон? – сочувственно сощуривается он.
- Нет, не нашёл, - я даже улыбаюсь, и даже почти непринуждённо.
- Такое дело, - говорит папа вполне располагающе. – Дочка в Москве уже месяц. С жильём сложности были поначалу, у брата она жила, у подруг ночевала. Недавно устроилась. Но связи нет пока.
Тон у него из официального превращается в совсем уже доверительный. Может, я ему всё-таки понравился?
- Но как же мне её найти? Разве она не в общежитии? Я думал, что она там в общежитии устроена.
- Не могу ничего точно сказать, - мужчина обратил внимание, наконец, на шарф в своей руке, повесил его на вешалку и снова обернулся ко мне. - Вроде бы, уже и в общежитии. Но… говорила, что не дозвонишься туда, - он опять развёл руками. - Это вам к жене надо, она больше в курсе. Женщины, они всегда лучше про всякие детали знают. Есть время подождать? Она сейчас звонила, – он машинально кивнул куда-то назад, и там, за его спиной, я заметил на тумбочке телефон. - Она скоро будет. Да ты проходи, - совсем уже располагающе пригласил он, - чего мы стоим тут в дверях. Заходи, сейчас жена придёт, поужинаем вместе, она всё расскажет, все подробности.
8.
ПАНИ
«Очередь 142, абонент не отвечает» - прокурлыкал с небес переговорного пункта невнятный женский голос и резко заткнулся.
Мы с Таткой посмотрели друг на друга, я – обречённо. Это была моя очередь.
- Что будем делать? - спросила Татка, не теряя деловитости. - Ещё ждать?
Мы уже ждали. Я уже поговорила с родителями, предупредила, что не приеду на выходные. И потом мы ещё ждали. И потом - ещё. Сколько можно?
Я молча покачала головой и пошла к окошку отменять заказ.
На улице ветрено, я зябко кутаюсь в шарф, Татка понимающе молчит, слушает тяжёлые мои вздохи.
- Сколько времени прошло? – спрашивает она наконец.
- Много, – говорю я подавленно. - Месяц.
Я только сейчас это осознаю. Месяц! И я ничего не знаю о человеке, при том, что оставила его в больнице! Да за это время могло случиться, что угодно! И вот теперь уже который раз его телефон не отвечает…
Он встаёт передо мной таким, каким я видела его в последний раз - бледное, спокойное, далёкое лицо. Боже мой, как я могла! Уехала, встала в позу, дура, дура последняя…
Я мучительно кусаю губы, Татка косится на меня и тоже вздыхает.
- Знаешь, не могу тебе ничего советовать, потому что мало что знаю, – говорит она после тягостного молчания.
Это правда. С тех пор, как я вернулась из Крыма и погрязла в суете столичной жизни и новой работы, мы не поговорили откровенно.
Первое время я ютилась у Борьки на Сретенке, в бывшей бабушкиной, битком набитой старой мебелью однушке, где кое-как перебилась несколько ночей на старом диване.
Через неделю с курсов вернулась Татка, активно взялась за устройство моей жизни. Понеслась новая суета - заселение, прописка, оформление пропусков, попытки обменов, чтобы попасть с Таткой в одну комнату, – опять куча времени и сил. Мы перетащили вещи от Борьки, но скитания всё продолжались, раза два я ночевала на пустых койках в общежитии, раза два – у Таткиной тётушки под нескончаемые рассказы о двух пережитых войнах.
Наконец, когда я была уже окончательно вымотана – всё утряслось. Мы с Таткой были вместе, у меня была своя кровать, своя тумбочка, целых две полки на книжном стеллаже, половина платяного шкафа и даже свой личный письменный стол – абсолютно не положенный по разнарядке.
Стол в нашей комнате должен быть один, но Таткины знакомые мальчики приволокли мне персональный – мы так и не выяснили откуда. Нам легкомысленно посоветовали не париться по этому поводу, и именно поэтому я несколько дней с тревогой ждала, что за ним придут – а заодно и за мной. «Тебе сказали не париться, - утихомиривала меня Татка, - здесь все всё друг у друга тырят, такой стиль». И на самом деле, так никто не хватился, а мы составили столы рядом, и вышла обширная удобная столешница под окном. И я наконец распихала свои вещи и книги, и можно было нормально жить.
А момента для откровений так у нас и не нашлось.
- Ничего, мы что-нибудь придумаем, - оптимистично обещала подруга, отпирая нашу келью. - Сейчас поужинаем тётушкиными гостинцами – и обязательно придумаем. Не беспокойся. Не может такого быть, чтобы ничего нельзя было придумать.
Сумку с гостинцами, долженствующими помочь нам разрешить все тяготы земные, мы волокли от метро вдвоём. Мария Емельяновна – на самом деле не тётушка, а двоюродная бабушка, аристократка дворянских кровей - существенно облегчала нашу продовольственную озабоченность: одной только готовой снеди нам с Таткой хватало на полнедели. Так было и на этот раз.
Из недр сумки на стол явились остатки пирогов, а следом - двухлитровая банка кислой капусты, которую мастерски квасила сама тётушка. К капусте прилагалась партия почти совсем похожих на мясные геркулесовых котлет.
- Нужны бульонные кубики, - оживлённо трещала Татка, извлекая свёртки и свёрточки и явно стараясь отвлечь меня от горьких дум. – Геркулес замешивается на кубике, забалтывается яйцо, получается замазка, туда мелко-мелко крошится лук и чеснок. И всё это потом жаришь, как котлеты. Короче, мы с тобой перебьёмся. Утром чай и по пирогу, - оперативно распоряжалась она. - Днём обедаем в столовой, на ужин котлеты с капустой и чай с вареньем, - Татка бабахнула на стол тяжёлую банку тёмно-золотого цвета.
Банка была закрыта бумажной крышечкой и подстрижена оборочками. На крышке было написано твёрдым почерком человека, знающего, как жить на свете: «Крыжовник Лёля. 1989». В прошлый раз была «Вишня Тася.1990». Это подружки, выжившие в горниле двадцатых и сороковых, обзаведясь дачами в Подмосковье, слали ежегодно летние урожаи. А тётушка всё препровожала Таточке, обожаемой единственной внучатой племяннице, потому что своих детей бог так и не дал…
- Потом на завтрак будут яйца, – Татка аккуратно выложила коробочку с шестью яйцами – каждое было завёрнуто в тетрадный листок. - Тётка весь десяток всовывала, но у меня ж совесть есть, поделили по-братски. Булку ещё купим, нажарим на подсолнечном масле.
Татка показала бутылку, запелёнатую в газету, а потом в целлофановый пакет и аккуратно закрученную тесёмочками. Тесёмочки были завязаны на бантик – чтобы удобнее развязывать.
- Ну, и традиционно - сахар. На, пересыпай в банку! «Вам с Вероничкой страшно повезло, что у меня диабет», - процитировала Татка, и я усмехнулась – это была знакомая фраза, я тоже её не раз слышала.
- Там ещё лук и три морковки, - кивнула она на опустошённую сумку. - Суп сварим. Перебьёмся до следующей субботы. А потом поедешь домой и что-нибудь тоже обретёшь от родительских щедрот.
Мы поставили разогревать псевдокотлеты на плитку, Татка отведала капусту, долила в банку масла и потрясла восторженно большим пальцем. Тётушкина капуста «провансаль» наряду с пирогами тоже была фирменной, и в соответствии со своим дворянским прошлым, называлась у нас «Белой гвардией».
- Ну, не умирай, не умирай, - тормошила меня Татка, неся к столу горячую сковороду, - давай тащи свой эликсир, будем отмечать Валентинов день.
Я вынула из тумбочки початую бутылку «Красного камня». Одну такую мы распили в моей «домашней» компании друзей, эту я привезла Татке – чтобы посекретничать с ней тихо-мирно.
- Закусывать капустой? – я обвела глазами скромный стол.
- Ой! Забыла! – Татка кинулась к сумке, вымахнула что-то и покрутила перед моим носом плоским блинчиком, похожим на блюдечко. – Помнишь?
Конечно, я помнила - ещё со студенческих лет. Это и было блюдечко. В него выливалось уваренное с сахаром молоко, потом оно застывало, соскакивало с блюдца, его ломали на аппетитные кусочки, сливочно пахнущие, с застывшей поверху тёмной серединки кремовой пенкой… Почему-то это называлось «тянучка», хотя ни разу не тянулось, а наоборот, грызлось.
Я ломаю и нюхаю молочную лепёшечку, она пахнет детством, а Татка разливает вино.
- Ну что подруга, за день любви?
9.
Татка принялась за устройство моей личной жизни со свойственным ей жаром. Едва продрав глаза на следующее утро после моих откровений, она ринулась осуществлять планы.
- Звонить надо прямо сейчас, с утра, - понукала она меня, с треском натягивая колготки. – Побежали. Пока все дома.
- Неудобно, - трусила я. – Очень рано, в такое время не звонят воспитанные люди.
- Тогда не застанем, - спорила Татка. – Она на работу уйдёт.
- Может, не уйдёт? – колебалась я, а на самом деле оттягивала пугающий момент.
Конечно, я понимала, что моя решительная подруга права, но ноги у меня категорически не шли вниз, на первый этаж, где обретался наш общежитейский городской телефон-автомат, по большей части не работающий.
А у тебя двушки есть? – торговалась я. – У меня нет.
- Есть-есть двушки. Побежали!
- Нет! - буквально хватала я Татку за руки. - Давай попозже! По дороге, когда будем выходить. Ну, неудобно в такую рань.
- Ну, смотри, - Татка с неудовольствием сдавалась. – Если ты считаешь, что пятнадцать минут придадут тебе сильно много воспитанности… А хочешь, я сбегаю позвоню, а ты пока делай чай?
- И что ты скажешь?
- Скажу: она моя подруга, и я звоню по её просьбе.
- А я что, скончалась, что не могу сама позвонить и зову людей на помощь? Нет уж… Вместе пойдём.
Пререкаясь, мы съели по пирогу, наскоро запили чаем, дооделись и спустились на первый этаж.
Телефон был свободен.
- Наверное, сломан, - неуверенно предположила я.
- Ничего не сломан! – не давала расслабляться Татка. - Наоборот, работает, а народу никого – это хороший знак. Действуй!
Волнуясь, я открыла записную книжечку, набрала длинный московский номер. Трубка гудела и молчала. Тишина густилась между сигналами. Сердце стучало тревожно. Татка стояла рядом и сверлила меня взглядом. После шестого гудка я повесила трубку.
- Ты что! - забунтовала Татка, моментально срывая трубку с рычага. – Зачем положила! - она выхватила у меня из рук книжку и торопливо перенабрала номер. – Может она в ванной или в туалете…
Татка приникла к трубке, но её попытка тоже не увенчалась успехом.
- Эх, чуяла я – надо было раньше, - с сожалением сказала она. – Ладно, бежим, трамвай подходит!
Я побежала к дверям со странным облегчённым чувством. Чего-то я всё-таки боялась. Потерять его совсем? Наверное, наверное...
- Не узнаю тебя. Надо же действовать, - вразумляла меня подруга, интенсивно работая плечами и локтями в трамвайной тесноте. – Я бы в такой ситуации горы посворачивала. Совершенно тебя не узнаю. Телефонов боишься, чего-то ждёшь…
Второй раз близкие подруги говорили мне слово в слово одно и то же. И нельзя сказать, что мне это нравилось.
- Не, я понимаю, что ты напереживалась, - не унималась Татка. - Но ты же совершенно другая была. Ты сама не чувствуешь?
- Заткнись, а, – сердито сказала я.
- О, - засмеялась Татка, - вот теперь узнаю.
Трамвай тряхнуло, я тюкнулась Татке в замшевое плечо.
- Ничего-ничего, - оптимитично утешала она, продираясь к выходу. – Всё у нас получится. Найдём мы твоего князя...
- Если что – мы выйдем на ЦАБ, у меня там девчонка знакомая работает, - строила она новые планы в вагоне, держась рука к руке за один поручень со мной.
- Нора может быть и не прописана в Москве, - возражала я.
- Ну, как не прописана? Временная у неё же должна быть?
- Не знаю…
- Узнаем, - не унывала Татка. - В конце концов, можно взять телефонную книгу, может, это что-то даст. Да, точно, так и сделаем! В обеденный перерыв! - заговорщицки круглила глаза Татка, вытискиваясь из подземелья на волю.…
И из утренней мглы вдруг проблеснуло солнышко, словно улыбнулось нам, всему городу, всему миру.
- Ой, смотри! Телефон освобождается! Скорей! - Татка схватила меня за рукав и поволокла к уличному автомату. – Попытка номер два! Я прямо чувствую, что получится сейчас!
- Может, всё-таки, до работы добежим? – поёжилась я. - Осталось два шага… Холодно…
- А то ты не знаешь нашу работу! – Татка деловито затолкнула меня в промороженную будку. – Мы сейчас не успеем в дверь войти – и уже всем нужны. И шеф сегодня на месте, вернулся с симпозиума, не сидится ему в субботу дома... Давай телефон! Я буду звонить, у меня рука лёгкая!
Я покорилась.
И сразу поняла по Таткиным глазам, что трубка откликнулась – и сердце моё ухнуло в воздушную яму.
- Доброе утро – профессионально деловито защебетала Татка. - Извините за ранний звонок, но нам очень нужна Элеонора Исаева, я могу её услы…
Она осеклась, улыбка сбежала с её оживлённой физиономии, и секунду она стояла с приоткрытым ртом, потом возмущённо шмякнула трубку и воззрилась на меня.
- Нет, ну какое хамство! Мужик какой-то ответил, - сердито объявила она. – Хрипатый и грубиян. Мужлан. Фу! Пошли отсюда!
Она первая вышла из будки и натянула варежку.
- Почему мужлан-то? – заторопилась я за ней.
- А потому что. Воспитанный человек интересуется, кто звонит. Спрашивает, что передать. А тут: «Нет её!» – гавкнула Татка, изображая своего собеседника. – И трубку бросил. Хам! Или она замужем?
- Кажется нет. Хотя… не знаю. Но даже если не замужем, почему бы не быть у неё мужчины?
- Можешь теперь сама звонить этому мужчине, - оскорблённо объявила Татка, взбегая на крыльцо нашего здания и открывая тяжёлую дверь. – Теперь твоя очередь. Но если тебя облают – я тебя предупредила…
Татка как в воду глядела. Дорогие сотрудники нехорошо обрадовались нам прямо с порога.
- Татушка, к шефу быстро, уже три раза спрашивал!
- Вероничка, держи, это срочно нужно разложить по страницам!
- Девочки! В понедельник – заседание кафедры. И не говорите, что не слышали!
- Никулик, ещё письма разбери, а вот эту кучу нужно отправить.
- Татулик, расписание семинаров к пятиминутке на понедельник…
- Вероничка…
- Натулик…
- Никулик…
- Беляева!
- Есина!
И наконец, уфф – все разбежались по аудиториям, вокруг нас тишина, и только за толстой дверью солидный шорох страниц. На самом деле, конечно, никакого шороха из-за двери не слышно, но так пишут в романах, показывая мир учёных и мыслителей.
- Ну что, звоним? – жизнерадостно замигала мне обоими глазами Татка.
- С ума ты уже сошла с этими звонками, – я была занята бумагами, раскладывала на столе гранки, стараясь не перепутать. – После обеда давай.
- Вот после обеда как раз нет смысла.
- Почему?
- Ты же говорила: она переводчик. У них после обеда самая работа. Всякие развлекательно-образовательные программы, экскурсии и прочее. До самого вечера.
- Да, пожалуй, ты права…
Я задумалась. Посмотрела на часы. За первую пару я должна успеть на почтамт и вернуться обратно, чтобы сделать чай. На почтамте всегда очередищи...
- Так, - я сложила рукопись в папку, завязала тесёмки, аккуратно отложила в сторону. – Я побежала почту отправлять.
- А я – к пулемёту. Если не придёшь через час - сама позвоню. Я этого мужлана достану! Я его так натыкаю носом, так натыкаю, чтобы знал, как вести себя с посторонними дамами по телефону! Я ему так врежу!..
- Есенина… – раздалось за нашими спинами, и мы, как по команде повернулись к входной двери.
- Я - Есина! – рявкнула в дверь Татка во весь голос - и сразу зажала рот ладонью.
На секунду мы с ней замерли, но толстая кожаная дверь не шелохнулась, за ней было тихо – и мы отмерли, Татка истово перекрестилась, шмыгнула за пишущую машинку, и её пулемётчик застрочил со скоростью света.
Я прыснула и пошла за шкафы одеваться.
КНЯЗЬ
10
КНЯЗЬ
- Девочки, пяточки собирайте! Не забывайте, ножки должны быть красивые!.. Шаг - сборка. Шаг - сборка! Тома, Соня, девочки справа, скоро я не буду пускать вас в кроссовках на занятия. Что значит "больше ничего нет"? Ищите, где хотите лёгкие туфли, можно старенькие, мамины, бабушкины… По соседям спрашивайте... Я буду заказывать для вас танцевальную обувь в Испании, но если вы сейчас не научитесь позициям, вам вообще никакая обувь не поможет! Вы же не чувствуете себя в кроссовках. Пошли ещё раз от задника! И - раз, два, три!..
Наши суровые рабочие будни…
По расписанию они начинаются после трёх часов дня. Именно к этому моменту студенты освобождаются после последней пары.
Но это по официальному распоряжению ректората. А по факту тусовка вокруг нас кипит уже с двенадцати. Всё прозаично: народ заколол последние пары. А то и вовсе не ходил ни на какие пары. Проспался хорошенько после ночных загулов и прикантовал к нам.
- Вероника Васильевна, ну, пожалуйста, ну, мне очень хочется, правда… мне так нравится…
- Анечка, у тебя же совсем нет подготовки…
- Я подготовлюсь! Честное слово! Я обещаю, я подготовлюсь! Мне найдут репетитора! У меня тётя в культуре работает, она найдёт хореографа, ну, мне очень хочется, я сегодня специально на электротехнику не пошла… Ну, пожалуйста… Хоть на подтанцовку какую-нибудь...
Аня тоненькая, ломкая, изящная. Я её приметил ещё в первый день на дефиле – и чем-то она напомнила мне пани. Серыми глазами, может? Подготовки у неё и правда никакой, она просто студентка. Но очень хорошенькая студентка.
- Анечка, если так хочется, конечно, ищи репетитора, конечно, пробуй. Мирьяна, можешь остаться со мной ещё на полчаса?
С Мирьяной мы уже потанцевали. Приятная девчонка. Она из Варны. Тёмная шатенка с горячими цыганскими глазами. Её муж стажируется здесь на железной дороге, а она приехала к нему на полгода с маленькой дочкой. Зашла случайно в ведомственный институт с мужем, а там на стене – объявление о кастинге. Она хорошо говорит по-русски и понимает шутки. У меня к ней особенная симпатия, потому что в ней как бы кусочек моего Чёрного моря.
Мы уже пожаловались друг другу на здешний холодный февраль и повспоминали наши мягкие зимы. У неё крепкое, тёплое, устойчивое тело, его приятно обнимать. Хорошая партнёрша с приличной подготовокой - у себя дома она танцевала и пела. Танцует отлично, но с аргентинским слабовато. Зато латина у неё прекрасна.
- Позанимаешься со мной? – лукаво спрашивает она меня и подмигивает.
Мы смеёмся, у нас хорошее взаимопонимание.
А вот с Аней как раз не ладится.
- У вас с ней что-то есть? – Аня взглядывает на меня многозначительно из-под накрашенных ресниц.
- С кем? – таращу я глаза.
- С Вероникой Васильевной?
- В смысле? – не сдаюсь я, готовый бодаться со всеми на свете за свою независимость.
- Ну… она на тебя так смотрит… Слушай, - таинственно шепчет она, - ты не можешь попросить, чтобы она со мной позанималась?
Ах, вот зачем ей нужно прощупать наши связи. Ей хочется на сцену…
А на сцене между тем – сплошной бардак.
- Стоп! – хлопает в ладоши Вероника. – Тома! У тебя не получается вращение, потому что неправильно опираешься. На подушечки надо опираться! Чес, иди покажи!
Покажи – это значит, смотреть на женские ножки и даже трогать женские ножки, чтобы проверить, как там у нас с мышцами, правильно ли они работают. Рутинные занятия. К которым я ещё здесь не привык.
Наступив на все чувства, присаживаюсь перед девушкой и, стараясь не касаться голой кожи голыми руками, ставлю громадную неуклюжую кроссовку на упор. Что-то говорю и объясняю. Поднимаю глаза – из-под приспущенных ресниц летит в меня сверху, с небес, смелый взгляд зелёных глаз.
- Попробуй теперь сама, – сдержанно говорю я и предусмотрительно отхожу от Томчика – как её все тут зовут - на безопасное расстояние.
Она пробует сама. Вопросительно смотрит. Спину изогнула картинно – больше, чем надо в танго. Я хороша? Я – хороша!
…Вообще-то есть такие девичьи ноги, что могут свести с ума даже в кроссовках, держись крепче, Чеслав Радивилов…
Наши суровые рабочие будни…
- Девочки только о тебе и говорят, - улыбается мне Вероника во время короткого перерыва. Она сидит в своём чёрном трико в отдыхательной позе у своего столика и понемногу отпивает воду из фляжки. Она всегда носит её с собой и удивляется, что у нас ни у кого нет привычки держать воду возле себя. Ей странно, что у нас не продаётся питьевая вода в мелких разливах - чтобы вот так носить с собой и пить в любую минуту, не давая себе погибнуть от обезвоживания. И она купила себе в «Сувенирах» подарочную фляжку в дорогом тиснёном футляре с изображением Красной площади. И согласилась, что это гораздо красивее, чем просто бутылка с этикеткой.
- И что же говорят обо мне девочки? – не очень учтиво буркаю я.
- Интересуются твоей личной жизнью, - смеётся Вероника и делает очередной глоток. - Женат - не женат. Свободен - не свободен. Всем хочется с тобой танцевать.
- Я всегда готов танцевать, – пожимаю я плечами.
И вижу: Вероника оценила мой такт. Женат-не-женат – это уже официальность, общественный факт, и тут уже хочешь-не-хочешь, а приходится признаваться, что ты семейный, и даже в куче случаев легально надо знакомить с женой. А вот свободен-не-свободен – это моё личное дело, до которого здесь никому дела нет.
А что до танцев, то танцевать я всегда пожалуйста, затем я здесь и есть. Танцевать с каждой. Это мне привычно и приятно. Но сейчас я ещё должен и спрашивать с каждой, а вот это уже мне не привычно и не свойственно. Учителем я был только один раз в жизни – с пани. Только какой там был из меня учитель… «А я не буду это делать». «А мне это не нравится!» Я вспоминаю это сейчас – и тепло толкается в моё сердце. Моя непослушная, непокорная ученица... ты могла меня не слушаться, ты могла со мной спорить...
А здесь у меня сейчас всё по-другому. Здесь никто не имеет права быть дерзким со мной.
11.
Татка всё же увязалась за мной «посмотреть мальчика». Я сдалась: было ясно, что сопротивляться бесполезно.
По дороге была построена подробная стратегия и тактика «посмотрения». Для чистоты эксперимента Татка не должна была представать перед очи моего нового знакомого.
- На лестнице мы с тобой разделяемся, - деловито планировала она. - Я отстану, как будто мы просто посторонние пешеходы. Дальше вы встречаетесь, ты останавливаешься с ним, а я иду мимо и смотрю.
- А если он нщё не пришёл?
- Тогда я отхожу к стене, как будто тоже жду. На часы там смотрю, в зеркало гляжусь… Ждём. И, когда он подойдёт, постарайся его задержать. Не сразу уходите, чтобы я его успела разглядеть во всех деталях. Там киоск недалеко, я подойду органично к киоску, а ты становись так, чтобы его лицо было мне видно.
- А если он уже ждёт?
- Тогда совсем хорошо. Он будет на тебя одну смотреть, и мне можно никого не изображать, я хоть бы и рядом встану, он не обратит внимания. Главное – поворачивай его лицом на меня.
- А что это тебе даст?
- Мне? – удивлялась Татка. - Вообще-то, тебе. Ты придёшь вечером после театра, а я тебе все впечатления опишу. Как посмотрел, какой взгляд, какие жесты – и сразу станет ясно, как он к тебе относится. Мужчина легко читается по жестам. Как стоит, как оглядывается, как на часы смотрит...
Это удивительно, до чего мои подружки все психологини. Я недоверчиво хмыкала, но не спорила. Вдобавок, мне было всё-таки интересно, что она там разглядит. Татка в этом отношении далеко не Милка. Милка носит в душе некий образ, под который попробуй попади. Если не попал – всё, обвалится куча критики. А Татка умеет интересоваться всеми образами абсолютно объективно. Неоценимое качество в женщине.
- Может, ты с ним сходишь в театр? - не выдерживаю я. - Всё разглядишь, потом мне расскажешь.
- Не. Я Брехта не очень, - серьёзно говорит Татка. - Уж сама мучайся.
Юра меня ждал. Высокий, красивый молодой человек, вполне московского вида. И было видно, как он мне рад. Лицо его засияло так искренне, что мне стало стыдно: я не могла ему ответить тем же. И где-то в глубине моей души мелькнул коварный вопрос: зачем тогда я с ним иду?
А неудобно было отказать. Вот неудобно. Человек сделал важное для меня дело - привёз нужную фотографию. Возился, изготавливал её лично для меня. Переживал, что пришлось задержаться – из-за всяких домашних проблем он вернулся в Москву позже запланированного срока. Звонил, извинялся за задержку, за какие-то тормозящие технические проблемы – что-то у него там не то сгорело, не то разбилось, не то потерялось…
Он искал время для встречи, понимая, что это для меня ценно, был корректным, ни на чём не настаивая, принимал мои условия. Наконец, привёз – и не одну фотографию, а много - я обмолвилась, что мне особенно интересна девушка в сарафанчике – и он эту девушку увеличил и отпечатал отдельно – и очень качественно сделал, ничего не тронув против оригинала. В общем, сделал целый пакет фотографий: две увеличенные большие – «а вдруг одну понадобится отдать в архив института» – несколько общих маленьких и отдельно девушку в сарафане. Половина фотографий были чёрно-белыми, половина тонированы в сепию – «может быть, такой оттенок даст возможность по-другому рассмотреть детали». Дополнительно была снята оборотная сторона фотографии, где были сделаны надписи от руки. Короче, я была поражена и тронута таким серьёзным, профессиональным подходом и такой тщательностью. Как можно было отказать человеку?
Конечно, я согласилась, конечно…
И вот теперь улыбалась сдержанно, вежливо, не особенно представляя, как всё получится дальше.
Хорошо, что мы всё ещё пока на «вы»…
- Вы, наверное, относитесь к девушкам, которые никогда не опаздывают?
Это был намёк на то, что на первую встречу – тоже в метро – я пришла первой, и он задержался, был смущён, извинялся, объяснялся… А я тогда думала: если бы это был князь… Вот так же в метро. Вдруг. В этой же толпе. Всё точно так же, только другой человек. Если бы это был князь, мы бы обнялись, и так и пошли дальше, обнявшись, глядя друг на друга, утопая во взглядах друг друга…
А нам сейчас как идти? Как пионерам на расстоянии? Если бы не Татка, которую я видела краем глаза совсем недалеко, я бы, наверное, чувствовала неловкость. Но её тайное присутствие окрашивает нашу встречу необходимой иронией и даже юмором, я то и дело боюсь расхохотаться во весь голос.
Решительно я беру Юру под руку.
- Нет, не отношусь я к таким девушкам. Ну, мы идём? Вперёд?
Да, вот так. По заданной Таткой программе. Слегка иронично, слегка юмористично – чтобы в любой момент удобно все отношения свести к дружеским… Господи, сколько я ещё не знаю о мужчинах… Я вздыхаю. Ладно, будем учиться.
- Юрий, а вы вообще-то любите Брехта?
Любите ли вы Брамса? Ах-ах, такой Версаль...
* * *
Наши суровые рабочие будни продолжаются и дома - до поздней ночи.
- Чес, спасибо за ужин. Что бы я без тебя делала.
Вечер. Мы оккупировали кухню. Вкусно пахнет кофе. Я поджарил гренки на подсолнечном масле. Здесь интересное масло – без запаха. Норе где-то удалось такое достать. Называется «Салатное», и, к сожалению, уже кончается. Но гренки на нём очень вкусные, я стравил на них все запасы белого и чёрного хлеба. И, кажется, всё это сам и съел. Потому что Вероника клюёт, как птичка.
- Кинь мне, пожалуйста, сценарий.
Сценарий в виде нескольких крупных листов в прозрачных иностранных папках висит в кухне на гвоздике. Садясь за стол выпить кофе или перекусить, Вероника снимает его со стены и кладёт перед собой. Перечитывает, делает пометки.
Она почти не отдыхает. Только иногда между репетициями. И иногда в метро. Хотя и в метро она умудряется разбираться с бумагами и документами, что-то набрасывает в блокноте, листает книги. Дома делает звонки по домашнему телефону, иногда уже совсем поздно вечером, договаривается о встречах, о просмотрах, об оплатах. Она, действительно, много работает, я то и дело чувствую себя рядом с ней бездельником.
Но когда я вижу, как она сидит с калькулятором, я не выдерживаю.
- Такое впечатление, что ты училась не в балетном училище, а в финансовом институте.
- Я училась в школе менеджеров в Нью-Йорке, - откликается Вероника, не отрываясь от подсчётов.
- В школа менеджеров? - я искренне таращу глаза. - Когда ты успела?
- Когда ты лодыря гонял в своём городе.
Я уже привык к этому. К её удивлению по поводу того, как мало у нас здесь работают и как много отдыхают.
- Тебя вписывать в концертную программу?
- Меня? В какую программу? – я даже жевать перестаю.
- Два праздника впереди, ты забыл? К мужскому дню не успеем, конечно. А вот к 8 Марта я планирую наше с тобой выступление, – она смотри на меня задумчиво, покачивая между двух пальцев ручку. - У меня есть идеи. Я хочу сделать номер на перспективу. Чтобы он и у тебя был в портфолио.
- Где-где? В порт-фелиуме?
- Чес, ну, не дури…
- Я просто ем. А ты уверена, что я сумею?
- Попробуй только не сумей.
- Ну, если ты всё за меня решила, зачем спрашиваешь?
- Это проформа, - говорит она невозмутимо, - не бузи.
12
ПАНИ
- Я тебя жду-у! – несётся из нашей комнаты жизнерадостное.
Это Татка встречает меня весёлым возгласом. В прихожую она не выходит, но красноречиво машет рукой из-за стола – у неё там ответственный момент в реферате, который она готовит для кого-то к понедельнику.
- Щас-щас, две минуточки, - тарахтит она, - и у нас будет интеллектуальный перекур! Включай чайник!
Я стряхиваю с шапочки снег – к нашему выходу из театра поднялась лёгкая метель, и Юра очень рвался меня проводить, но я пресекла лирические порывы, и мы расстались традиционно в метро.
По Татке видно, что она еле дождалась меня, глаза её сияют предвкушением.
- Парень влюблён по уши, видно невооружённым взглядом, - начинает она отчёт, едва мы садимся за ужин.
- Татулик, только не ври, - предупреждаю я, с аппетитом хрустя капустой. Пока я добиралась до дома, пирожное с чаем в театральном буфете превратилось в ничто.
- Я тебе клянусь! Это видно по всему!
- Например, по чему?
- Например, по тому, как он пошёл к тебе. Он, знаешь, так сначала качнулся, словно его ветром сбило…
- Ой, не выдумывай…
- Я тебя клянусь! Его как будто ветром понесло к тебе!..
- Каким ветром?! Ты ж его в лицо знать не знала!
- Так я догадалась по твоим рассказам! Высокий, симпатичный. Он там один вообще такой был. И его прямо так и понесло к тебе… так прямо и понесло...
- Я гляжу, это тебя понесло, - хмыкаю я с сомнением.
- Ну, клянусь! Жесты, мимика...
- Ещё одна психологиня, - качаю я головой. - Мало мне Милки дома.
- Слушай, он так на тебя смотрел!
- С вожделением?
- С надеждой, с радостью, с любовью…
- Ах, даже с любовью…
- Слушай, какого чёрта ты тогда с ним пошла, раз тебе всё по фигу, - сердится Татка.
- А как я могла отказаться? Он такую вещь для меня сделал неоценимую.
- Ну, он тоже хорош. Увидел девушку – и сразу в театр.
- А как надо? Сначала жениться?
- Узнать надо, свободна или нет.
- И как он узнает? Под окнами будет соперников караулить?
- Ну, спросит как-то… «У тебя кто-то есть?» - цитирует Татка, выразительно кося глазами.
- Мы вообще-то на «вы», - возражаю я. - Как ты себе представляешь этот диалог? «У вас кто-то есть?» «Ой, что вы, что вы, у меня никого, кроме вас, я согласна на всё».
- Это да. Надо сначала переходить в другой статус, - соглашается Татка.
- Вот не мог он за одну встречу перейти в другой статус, он воспитанный. Возможно, поэтому и позвал в театр, чтобы перейти.
- Ну, перешёл?
- Нет.
Татка закидывает голову и хохочет.
- Прямо боюсь предположить, - давится она сквозь смех, - куда ему надо тебя ещё позвать, чтобы перейти на «ты». В баню?
- Вот примерно туда он меня и позвал, – говорю я. – К себе в студию. Завтра.
- В студию?! Ничего себе! – Татка всплёскивает руками и сразу перестаёт хохотать. – Студия! Это же самый разврат! И ты согласилась? Что за студия?
- Лаборатория для фотокорреспондентов. И типа клуба заодно. Они там собираются, работают, обсуждают. Фотографируют тоже что-то...
- Наверное, обнажённые модели, – многозначительно предполагает Татка.
- Вот завтра узнаю. Завтра воскресенье, там днём никого не будет, и он мне обещал экскурсию. Встречаемся в двенадцать.
- Ка-ак романтично… Там, наверное, темно, интим… я завидую.
- Вот, на, посмотри и можешь ещё позавидовать.
Я достала из сумочки сложенный «Московский комсомолец», и показала Татке фотографию заснеженного леса вокруг лыжной трассы. Внизу стояло: Фото Ю. Шведова.
- Ах, он ещё и знаменит… - закатила глаза Татка. – У-у, страсти накаляются. А звонить-то завтра будем? Я ведь сегодня звонила без тебя. И опять всё по нулям. Вымерла вообще квартира.
- Значит, завтра утром позвоним. А завтра вечером, раз уж я тут осталась, поеду смотреть дом.
- Тот самый, в Трубниковском? Где Белка жила? Ого! С ним поедешь? С фотокорреспондентом?
- Вот ещё! Одна, конечно.
- Не одна, я с тобой! Как раз реферат закончу – и поскачем!
- Отлично, - сказала я.
- А фотографию-то ценную покажи! Я ж не видела.
- Да я сама толком не видела в этой суете… Сейчас покажу. Убираемся!
Мы быстро убрали со стола, я достала плотный чёрный пакет, выложила фото. Татка включила настольную лампу, и мы с ней приникли голова к голове над столом.
В такие моменты лучше Татки помощника нет. Пеппи Длинный Чулок исчезает, зато появляется, сосредоточенный, почти жёсткий профессионал. У неё даже взгляд меняется – становится узким, целенаправленным, словно луч.
Парой жестов она разложила фото так, чтобы удобнее было схватить главное.
- Это музейные работники? - быстро спросила она.
- Не только. Ещё представители горисполкома и райвоенкомата. Дату видишь – август 1941г.? Уже шли работы по эвакуации ценностей и спасения их от гитлеровцев.
- А почему так мало подписей? Здесь десять человек, а фамилий пять.
- Это все, кого вспомнили.
- Все, кого вспомнили... Так… Четверо военных… Вот эти двое сидят – рядовые красноармейцы, как я понимаю. А эти двое – из командного состава.
- Фото принадлежало как раз кому-то из них, так Юра сказал. Прислали родственники того, кто на фото. Поэтому так мало узнанных.
- Не вижу связи, - заметила Татка, поднимая глаза на меня.
- Военные не были сотрудниками музея, - пояснила я. – Могли не знать, кого как зовут.
- Ясно, - медленно проговорила Татка.
- Смотри. В центре директор, – я показала карандашом, - и вот его фамилия и инициалы. Рядом с ним женщина в панамке - Галина Борисовна, Юрина бабушка, она работала тогда в аппарате инструктором. На обороте написано: «Галя Скороходова» – видишь? Дальше идёт фамилия – Кашко, без имени. Она неизвестно кому принадлежит. Дальше написано «я» - это значит, хозяин фотографии.
- Фамилия? – Татка уже вытащила чистые листы и выписывала на них участников.
- Фамилия его Сергеев, но его уже нет в живых. Фото уже после его смерти переслали родные.
- Ясно. И четверо совсем неопознанных объектов… Что ты думаешь сама?
- Я думаю, один из солдат – Вася. Тот, кто охранял музей по рассказам Белки.
- А кому из четверых принадлежит фото? Хозяину? Это точно?
- Не знаю. И Юра не знает. Знает бабушка, но её решили не тревожить, она была в тяжёлом состоянии, Юра, пока там был, так и не узнал. Знает только, что прислал кто-то из тех, кто в военной форме.
- Ну, это логично, - говорит Татка. - Директор не мог этого сделать, он так и жил в этом городе и фамилия у него другая. Женщины, которых здесь четверо… Ну, разве что они уехали, вышли замуж за Сергеева…
- Нет, Юра рассказывал, что фото это обсуждалось, когда его получили, и бабушка точно назвала того, кто здесь был Сергеевым. И это явно не солдатики.
- Почему?
- Потому что никто из них не написал бы «Галя». Это всё-таки, человек из райкома, начальство для них.
- Резонно, - припечатала Татка. – Значит, хозяин фото - кто-то из командиров. Только это нам ничего не даёт. Один умер, второй неизвестно где. Одна ниточка – эта бабушка... Ладно. Что нам даёт эта фотография? Что нам надо узнать?
За что я обожаю Татку – это за то, что любые мои дела и проблемы становятся её делами и проблемами, она сразу говорит «мы». Как и Милка.
- Я хочу знать, была ли на самом деле Белка.
- Кто у нас точно знал о Белке из этой компании? - Татка нахмурилась. - Директор, Вера и Вася. Ну и бабушка Юры: раз она на фото, значит, была в курсе. Директора уже нет, а Вася и Вера – такие же мифические персонажи, как и сама Белка. Значит, остаётся одна бабушка.
Я молча кивнула.
- А это, думаешь, Белка, да? Ну-ка…
Она взяла увеличенное фото и долго разглядывала.
- Да, это, безусловно, косы, - наконец, сказала она. - Одна на груди, вторая за спину закинута. Но опознать, её, конечно, ты не можешь, это может сделать только твой князь. Его надо найти хотя бы только для этого…
13
КНЯЗЬ
Шорох на лестничной площадке. Шаги. Я открыл глаза. Приснилось? Или показалось? Нащупал часы, брошенные по обыкновению, на пол. Начало третьего.
Я встал со своей раскладушки, подошёл к двери, посмотрел в глазок. Лампочки на площадке не было, что-то неопознанное туманно маячило в темноте.
Шорох повторился, за дверью явно кто-то был.
Я оглянулся на комнату – над разложенным диваном уютно горел ночник в виде розовой луны, на полу, на ковре, бледно белели листы и блокноты. Там было тихо и недвижимо, Вероника спала. Я плотно прикрыл туда дверь и вернулся в прихожую.
На площадке снова ожило, и теперь я отчётливо услышал царапанье в замочной скважине. Ага, ночной взломщик пожаловал. Она же – хозяйка дома. Явилась наконец. Я аккуратно отворил дверь.
Нора была одна. Стояла шатко, опираясь одной рукой о стену.
- Заходите, леди, - сказал я без улыбки.
Она тяжело подняла на меня растрепанную голову, криво усмехнулась и покачнулась, я успел её поймать
- Зайчик… ш-ш-ш… - тихо пробормотала она и без сил привалилась к притолоке.
Я сгрёб её за капюшон, втащил в прихожую.
Шуба на ней была распахнута, под шарфом виднелся кое-как застёгнутый пиджак поверх смятой блузки.
- Шалава ты чёртова, - от души выругался я. - Ты бы хоть подумала, что за тобой волнуются!
– У-ути, мой зайчик… - пропела она с полузакрытыми глазами, оседая на банкетку, – не «за тобой», а «с тобой»… то есть, тьфу… не «с тобой», а «о тебе»… Волнуются о тебе…
Я сердито дёрнул из её рук сумочку, раскрыл. Кошелёк на месте, деньги целы. Даже валюта цела в заднем отделении кошелька. Я бесцеремонно обшарил кармашки – выгреб маленький золотой кулончик, который она всегда носила на шее, и несколько бусин – бусинки были знакомы - из маминого «керосинового» ожерелья. Те самые, которые пани нашла под моим диваном, а потом потеряла. Так я и подумал тогда – что это Нора их забрала на память о розовом детстве… Я потряс сумку - дури никакой, ни порошков, ни колёс, и на том спасибо…
- Мимо белого яблока луны, - не открывая глаз, запела Нора тоненько и отчётливо, – мимо красного яблока заката…
- Ты где надралась? – я швырнул сумку на банкетку.
- У-у, какой сердитый зайчик… – пролепетала она, потянулась было снять сапоги, но рука упала на колени, она повела головой и сморщилась. Видимо её мутило.
- Облака из неведомой страны… - прошептала она уже еле слышно.
Я содрал с неё шубу, стянул сапоги, бросил к двери. Поднял под руки - она была на удивление лёгкой.
- Пошли в ванную! Быстро…
- Н-ни… - она выдернула руки с неожиданной силой. - Не трожь… пристал… Тут буду спать…
Она опять опустилась на банкетку, опять сморщилась, взялась за горло - я метнулся за водой. Налил в кружку. Полез на полку с лекарствами. Надо срочно отпаивать. Где-то мне тут попадалась марганцовка… А, девчонки же держат раствор в бутылке… В шкафу должно быть! Вот она! Плеснул из бутылки в кружку, кинулся к Норе. Она сидела на полу, положив голову на банкетку.
- Пей давай. Быстро!
- Чего пристал… ну… - отмахнулась она.
- Пей, говорю!
Она послушно выпила полкружки, скривилась.
- Гадость… Тащи таз... - с трудом пробормотала она, пытаясь встать.
Я кинулся за тазом, но, судя по звукам из прихожей, не успел. Постоял в ванной, невидяще глядя на себя в зеркало. Отвернул оба крана – и горячий, и холодный. Поставил в кухне чайник на газ. Вернулся за Норой. Не говоря больше ни слова, подхватил её подмышки, затащил в ванную, посадил на скамеечку.
- Облака-а… – пробормотала Нора, не открывая глаз.
- Белогривые лошадки, - злобно проговорил я, стаскивая с неё одежду. Блузка и юбка были не застёгнуты совсем. Белья на ней не оказалось. Я мысленно взвыл. Ладно, хорошо хоть шуба цела, не голышом привезли…
- Чё ты пристал… - попробовала было возмутиться Нора, но я легко поднял её и прямо в юбке поставил в воду.
- Дальше сама, - мрачно сказал я, отворачиваясь.
В дверях мельком оглянулся – она медленно опускалась в воду, не снимая расстёгнутой юбки. Я тихо выругался и махнул рукой.
Чайник уже вскипел. Я быстро заварил свежий чай, порыскал по заначкам, нашёл лимон. Отлично.
Главное, чтобы она там не уснула. И полотенце большое найти… и что-нибудь закутать… Только бы Вику не разбудить…
По дороге в комнату заглянул в дверь ванной.
Юбку она всё-таки стянула, и теперь та плавала у неё в ногах. Я подошёл, вытащил из воды тяжёлый тёмный ком, выжал, бросил на верёвку. Секунду смотрел на худенькую женскую фигурку, сиротливо держащую себя за плечи. Мельком подумал, что сейчас она меньше всего похожа на женщину. Просто живое существо. Старательно подавил жалость к живому существу. Потом решительно добавил в кран холодной, крепко взял существо за волосы на затылке и направил душ ей в лицо сверху вниз.
Она вскрикнула, взвизгнула, попыталась забиться, потом просто тоненько завыла, заскулила, как щенок, но я держал её крепко.
- Не ори, - сказал тихо и внушительно, не прекращая экзекуции. - Вику разбудишь, она поздно легла... сиди и терпи…
Выключил воду, выдернул пробку. На цыпочках зашёл в комнату, со всеми предосторожностями выкопал из шкафа банное полотенце, большой купальный халат, ещё одно полотенце, потоньше, и свою чистую футболку. Прихватил ещё и шерстяные носки. Вернулся со всем этим добром в ванную.
- Лучше тебе?
Она медленно подняла голову, взгляд был уже вполне осмысленный.
- С-скотина т-ты, - трясущимися синими губами выговорила она.
- Одевайся, – я положил мягкий ворох на край ванны. – Если через две минуты тебя не будет за столом – приду и опять оболью.
В кухне я налил в большую кружку чаю покрепче, сыпанул прямо через край сахару, выжал половину лимона. Вот так будет хорошо. Хотел закурить, и уже достал сигареты, но в последний момент спохватился, что от дыма её опять может замутить. Просто напился воды из-под крана. С хлоркой.
Она прибрела из ванной вся утонувшая в жёлтом пушистом халате, из капюшона торчали только синий нос и синие губы. Заблудший цыплёнок. Какого хрена уехала сюда, - злобно подумал я, - сидела бы дома…
Москва – для сильных, это я понял практически с первых дней здесь.
- Пей чай. Отогревайся.
- А ты? - она смотрела несчастными глазами.
- А я уже напился, спасибо, - холодно сказал я, вставая из-за стола. – Пошёл убираться.
14
Телефон меня разбудил уже традиционно.
Вырубить тебя надо было к чёрту, - с досадой подумал я, не двигаясь и не открывая глаз.
Несколько попыток уснуть остались безуспешными. Ладно. Здравствуй, новый день. Мой очередной московский. Уже седьмой… Кстати, сегодня он для меня особенный. Я жду драгоценного звонка. Сегодня она может позвонить.
А вдруг это она и звонила?!
Мгновенно потеряв сон, я рванулся глазами к часам. Девять пятнадцать. Нет, не может она так рано… А, собственно почему? А вдруг? А если?!
Я посмотрел на телефон, словно пытаясь вызвать из его неведомых бездонных недр ту, что была мне так нужна. Вот кто это звонил?!
Белый выпендрюжный аппарат безмолвствовал. Скотина…
Нет, надо с собой что-то делать, так можно свихнуться. Может, я уже и свихнулся. Вот где я пропадал неделю, и меня не могли найти? Что это было и зачем всё это было? И нужно ли думать об этом? Или нужно, как Вика, просто работать?
Ладно, что у нас тут, в родном аквариуме…
Место рядом со мной пустовало, я лежал под пледом, благополучно в штанах и благополучно один. В воздухе витало кофе. В квартире было тихо. Вероника, разумеется, уже уехала. Она ежедневно поднимается рано и едет на работу, чтобы размяться перед занятиями. Полтора часа разминки ежедневно по утрам. Без выходных. Железная леди.
Я крякнул, встал и потопал сканировать пространство.
В кухне за столом в своём жёлтом цыплячьем халате сидела пригорюнившаяся Нора, подперев нечёсаную голову, в пальцах у неё дымилась сигарета.
- С лёгким вас пробуждением, - поздоровался я не без иронии.
Она медленно подняла на меня глаза. Вид у неё был неважный: серая, осунувшаяся.
- Я вчера ничего не видел и ничего не знаю, – быстро сказал я, предупреждающе поднимая ладонь.
- Презираешь? – слабо усмехнулась Нора.
- Долги отдаю, - я налил себе кофе. - Но в следующий раз кого-нибудь убью.
- Иди ты, моралист хренов, - сморщилась она. - Себя вспомни…
- Я мужик, - я сел за стол.
- Мужик тоже помереть может, - отмахнулась Нора. - Слушай, будь другом, если мне позвонят – скажи, что меня нет. Сил нет говорить... У тебя вообще какие планы? Уходишь?
- У меня грандиозные планы, - сказал я. – Правда, не мои. Вероника придумала нам номер, сегодня репетируем. Так что через час уеду.
- Отлично. Отключу телефон и побуду хоть одна.
- Надоели мы тебе, - сочувственно вздохнул я. – Я буду съезжать, не беспокойся. В ближайшее время займусь этим.
- Даже не выдумывай, - она живо протянула руку и сжала мои пальцы, рука у неё была холодная. – Мне лучше с тобой. Не уходи. Просто иногда хочется отключиться от всех.
- Отключиться – это хорошо, - я помолчал. - Понимаю. Но если она сегодня позвонит?
Я посмотрел такими глазами, что Нора сразу поняла, о ком речь.
- Скорее всего, завтра, - возразила она. - Когда вернётся сюда.
- Не знаю, - сказал я. – Я бы в такой ситуации на её месте полетел бы сломя голову.
- У девочек другие правила жизни. Ладно, хорошо, – сдалась Нора. – Я позвоню ей домой. А то ты и правда, свихнёшься.
- Правда, позвонишь?
- Да ты же и сам можешь. Чего ты ждёшь?
Я задумался. Я долго думал, а Нора молчала, глядя на меня.
- Нет, - выдохнул я, наконец. – Не могу.
- Почему?
- Она сама должна. Я приехал, открыл все карты этой ракушкой. Мы не виделись месяц. Она меня не искала. За это время могло случиться, что угодно. Она могла вернуться к своему парню. Она могла выйти замуж. Ей надо самой всё решать. А так получится, что я тороплю события. Навязываю себя.
- Надо же, иногда ты думаешь головой, а не только зубоскалишь. Ну ладно, - Нора стряхнула пепел. – Я позвоню и всё узнаю. Сейчас отопьюсь ещё кофе и позвоню.
- А что ты скажешь?
- Скажу правду. Что ты с ума сходишь.
Я сердито засопел. Нора усмехнулась:
- Ну, хорошо, скажу, что ты горд, как орёл, занят грандиозными делами и собираешься покорить Москву. Устраивает?
Я открыл было рот, но тут затрезвонил телефон, и я метнулся из-за стола.
- Меня нет! – крикнула мне в спину Нора.
Я подлетел к аппарату, сорвал трубку.
Увы, это опять звали не меня…
- К сожалению, Элеоноры Исаевой пока нет. Она… в однодневном доме отдыха, - брякнул я первое, что пришло в голову. – Эм-м… с группой. С группой отдыхающих. Но к вечеру должна появиться. Звоните.
У женщины в трубке был милый живой голосок, и я опять пожалел, что это не пани. Если бы это была пани… Наверное, я бы умер от волнения.
- Норхен! – заорал я, повернувшись к кухне. – Я тебя отмазал и спас! Спасай теперь ты меня.
* * *
- Тот интеллигент подходил, - оживлённо блестя глазами, Татка повесила трубку. - Мне всё время везёт! Представляешь?
- Что там? Опять её нет дома?
- Уехала в однодневный какой-то дом отдыха. Группу, наверное, повезла, не знаю…
- Это не называется «везёт», - сказала я, кусая губы.
- Но мне хотя бы отвечают. А тебе нет. Я думаю, потому что ты слишком волнуешься. Или не вовремя звонишь. Знаешь, очень приятный мужик. Так бы и слушала. Точнее, парень. Молодой голос.
- Значит, друг, - машинально сказала я и вздохнула.
- Ну, не расстраивайся ты, - сказала Татка сочувственно. – Мы уже почти у цели. Сегодня вечером она точно будет дома. Сегодня вечером всё будет ясно.
- Ты говорила, что адрес возьмёшь, - напомнила я.
- Ой, - Татка прижала ладонь ко рту. – Из головы вылетело… Я как его голос услышала – сразу всё забыла. Ну ты не переживай. Сейчас нам всё равно этот адрес не нужен: ты идёшь совсем в другое место, у меня реферат. В общем, поезжай. И не страдай.
- Чувствую себя виноватой, - хмуро сказала я.
- Почему?
- Потому что он неизвестно где, а я… то в театр, то ещё куда-то… с другим развлекаюсь.
- Не развлекаешься, а отвлекаешься, - подхватила Татка и заботливо поправила на мне шарф. – И это очень хорошо. В стрессовой ситуации нужно отключаться от травмирующих мыслей.
- Господи, - я покачала головой. – Кругом психотерапевты одни...
- И главное, что они правы. Иди-иди, - сказала Татка примирительно. – Злачное место тебя ждёт.
15
Злачное место находилось в цокольном этаже многоэтажного жилого дома. Я спустилась вслед за Юрой куда-то в подземелье, и какое-то время мы шли по длинному, полутёмному коридору мимо одинаковых дверей негостеприимного цвета, потом двери кончились, начались какие-то подсобки, какие-то трубы, и я совсем уже было потеряла надежду вернуться в цивилизацию. Но тут, в самом тупике, Юра, наконец, остановил меня и достал ключи. На этот раз дверь была вполне приличная, хорошо обитая, и на ней даже красовалась какая-то табличка с аббревиатурой. Аббревиатуру я не успела разобрать - Юра распахнул дверь и зажёг свет.
- Прошу, - сказал он торжественно.
И я вошла.
Татку, которая навоображала кучу картин злачного места, наверное, разочаровал бы интерьер, но мне неожиданно понравилось. Было чисто, линолеум на полу протёрт, вокруг низкого журнального стола стояло несколько диванов и кресел, старых, но кожаных и вполне приличных. Я положила на кресло свою сумочку и огляделась. Окон, конечно, не было, но по углам было много всяких технического вида светильников, которые Юра немедленно позажигал.
Здесь было даже зеркало возле вешалки у двери, и я со всем комфортом сняла перед ним пальто и поправила волосы. Юра почтительно принял у меня пальто, шарф и шапочку.
- Вот здесь у нас проходят круглые столы, - объяснил он. – Собираемся, обсуждаем работы.
- Уютно, - похвалила я. - А это куда дверь? В комнату Синей Бороды?
- В общем, да, - улыбнулся Юра. - В лабораторию. Святая святых. Пойдём.
Лаборатория была длинная и узкая. Если первая комната выглядела пустоватой, то здесь негде было повернуться. Длинные обитые жестью столы были сплошь заставлены аппаратурой. Перед столом стояло несколько простых табуреток и стульев. В торце красовался шкаф под потолок.
Вот где было интересно. Я заворожённо прошла вдоль столов, обглядывая фотоувеличители, фонари, глянцеватели, громадные кюветы...
- Это такие огромные фотографии в них проявляют? Я таких даже никогда не видела…
- Да, выставочные работы. Тебе правда интересно?
- Очень! А что в шкафах? можно посмотреть.
- Конечно.
Я распахнула по очереди все дверцы. Ух ты, сколько всякого добра… А сколько фотобумаги, мамочки… прямо фабричными упаковками…
- А тут химикаты всякие, да? Проявители-закрепители? – я повернулась к Юре. - И вот здесь делается всё, что мы в газетах видим?
- Ну, не всё, конечно, но многое. Сюда приезжают фотокорреспонденты после съёмок, несут свои трофеи драгоценные, проявляют, сушат, печатают. Здесь могут работать сразу несколько человек.
- А это и есть трофеи? – кивнула я на верёвочки с развешанными чёрными лентами плёнок, блестящими с одной стороны, матовыми с другой.
- Да. Причём, и мои тоже, - скромно сказал Юра.
- Здорово… А фотографируете вы там, в зале?
- Нет, фотосалон в другой комнате. Пойдём покажу.
Мы вышли из лаборатории в зал, и Юра раздвинул зелёные шторы, о которых я думала, что они для интерьера. Но они были не для интерьера - за ними открылась ещё одно дверь.
Вспыхнул яркий свет - и я оказалась словно в сказке. Вот где было уютно! Красивые драпировки, красивое кресло, застеленный ковром пол, вазы с цветами, полки с книгами… И привычная мне ещё со школьных времён фотокамера на трёх ножках, нацеленная прямо на кресло. И направленные на это же кресло раструбы софитов и отражателей. Всё, как полагается! .
Я понеслась сначала к цветам – они были искусственные, потом пересмотрела все драпировки, потом - все книжки, потом уселась с книжкой в кресло, положила ногу на ногу, приняла дурашливую позу и воскликнула:
- Сейчас вылетит птичка!
И тут что-то случилось. Я услышала характерный щелчок, увидела, как Юра закрывает крышечкой камеру...
- Ты что, меня сфотографировал? – обалдело спросила я.
- А разве ты не хотела? – улыбнулся Юра.
И я вдруг поняла, что мы, оказывается, уже когда-то перешли на «ты»…
* * *
Нора позвонила, когда я уже был готов к выходу и стоял возле двери.
Я услышал из прихожей её голос, понял, что она разговаривает, и так и застыл с перчатками в руках, боясь шелохнуться.
Она довольно быстро вышла ко мне из комнаты.
- Такое дело, - сказала она обескураженно. - Дома-то её нет. И не было. Промахнулись мы в своих прогнозах.
- Как не было? – я остолбенел.
- Так, не было. Не приезжала она.
- Она не приезжала домой? – поражённо переспросил я.
- Да, она осталась в Москве на выходные. Оказывается, позвонила родителям, предупредила, чтобы не ждали. Что будем делать?
Я молчал, ошарашенный. Значит, все мои планы и надежды были напрасны. Значит, не было ничего того, что я представлял. Не проходила она по своим заснеженным улицам, не поднималась по лестнице. Не разворачивала мою раковину… Она даже не знает, что лежит сейчас у неё дома! Она ничего не знает!
Я покусал губы. У меня было чувство нокаута. Удар – и ничего больше не хочется. Я нелепо потоптался в прихожей, запахнул и снова распахнул куртку. Стянул и снова нахлобучил шапку.
- Ну, что ты маешься? – тихо сказала Нора. – Ну, форсмажор небольшой, подумаешь. Ничего страшного. Просто всё откладывается на неопределённое время. В худшем случае, на неделю.
- Да, - сказал я подавленно. – Я понимаю. Конечно. Просто… просто она не позвонит теперь. Ни сегодня, ни завтра.
- И тебе незачем больше жить, – усмехнулась Нора. – Поезжай, давай, Вероника ждёт. Ну, перестань, не кисни, всё поправимо. Она же здесь, рядом совсем. Она жива-здорова. Мы просто не знаем, где она...
* * *
Вот как. Мы уже на «ты», оказывается. А я и внимания не обратила. Интересно, а Юра обратил? Или он сам и устроил?
- И что теперь будет? – спросила я настороженно.
Прозвучало довольно двусмысленно, но Юра не заметил.
- Будет твой портрет.
- Портрет?! – в ужасе вскричала я, забыв сразу обо всём. - Портрет? Но я же лохматая, непричёсанная! Я не готова была! Нет, ты меня не печатай! Так нечестно, ты меня врасплох застал!
- Ты можешь вон там привести себя в порядок, – Юра, улыбаясь, кивнул на шторы в углу. – Проходи туда.
Ещё одна тайная комната Синей Бороды? Ну, я и попала тут!..
Я заглянула за очередные зелёные портьеры и в очередной раз ахнула. Комнатушка была буквально битком-набита всяким пёстрым барахлом.
- Тут реквизитная, - пояснил Юра. – И можно подготовиться к съёмке. Вот там зеркало большое…
Трёхстворчатое зеркало в углу едва угадывалось, завешенное шарфами, юбками, вуалями, какими-то свадебными венками. На стенах, вперемешку с оружием, висели разнокалиберные шляпы, и я немедленно кинулась к ним. Схватила огромную соломенную шляпу с длинными прозрачными лентами и бросилась к зеркалу.
- Юра, сними меня вот так! Ой, нет, не-ет! Лучше вот как! – я бросила шляпу на кресло, заваленное тюлем, сорвала со стены чёрное сомбреро, слегка побитое молью, но впечатляющее.
- Смотри, как здорово! И вот этот клетчатый платок на плечо, и я буду прямо как шериф! Ой, а тут ещё и мушкетёрские шляпы у вас! Ой, перья… ой, шпаги… ой, парики…
Я бегала от одной стены к другой, шумно ахала, а Юра стоял в дверях и смеялся.
- Я знал, что тебе понравится, - сказал он. – Мне хотелось тебе это показать.
- Боже мой, боже мой, - не уставала я восхищаться, - откуда всё это? Такие платья… Это же настоящие старинные! Смотри-ка, на подкладке! Надо же!.. Откуда?
- Из театров. Здесь театральные фотографы бывают, приносят всякое списанное добро, тут всё пригождается… Играть в этом уже нельзя, а фотографироваться вполне. А вот здесь всякие интересные штуки для предметной съёмки, посмотри тогда.
- Ой, как интересно… А можно сюда мою Татку привезти? – горячилась я. - Она тут с ума сойдёт.
- Кто это – Татка?
- Наташка, моя подружка институтская… И Милка бы тут с ума сошла! Да все бы мои подружки с ума сошли! - воскликнула я, самозабвенно оглядываясь. - Ой, тут визгу бы стояло....
- Конечно, можно. Приводи подруг. Только надо договориться, чтобы никто не мешал. А вот там, под зеркалом – театральный грим, можешь посмотреть, если интересно.
- Грим? Театральный?!
Я кинулась под зеркало. О-о, вот они, вот они, плоские чёрные ящички с самым интересным… и с буквами ВТО на коробочке - такими скромными, но такими всем известными… Всероссийское театральное общество...
- Ну, будем фотографироваться? – спросил Юра.
Можно было об этом и не спрашивать!
16
КНЯЗЬ
- Девочки, ножки собираем! Пяточки вместе, ножки должны быть красивые…
Аня кусает губы, не смотрит на меня.
Для неё девочки и пяточки в другом мире. Точнее, это она сама сейчас в другом мире. Со мной в паре. А это опасный, пугающий мир. Это я. Мало ли что отчебучу. Наброшусь, растерзаю. Возьмусь своими руками за какие-то особенно драгоценные места. Надо стиснуть зубы и вытерпеть. Аня стискивает зубы. Я давно уже стиснул.
С огромным удовольствием я бы сейчас плюнул и ушёл, но я не могу бросить это несчастное колючее существо, которое никак не полюбит себя.
Может быть, у меня не хватает педагогических талантов. Хотя Вероника всё время говорит, что я хороший педагог. «Аня на твой совести, - объявила она мне безапелляционно. - Води её, показывай всё возможное". И вот мы теперь терпеливо страдаем.
- Ниже приседай, – напоминаю я.
Аня уже повисла в моих руках, но никак не найдёт баланс. Что за мученье…
- Посмотри мне в глаза, - прошу я.
Нужно именно просить. Она самолюбивая. Если, не дай бог, будут властные, приказные интонации – обидится, зажмётся, уйдёт смотреть в окно, кусать губы.
- Пожалуйста, пойми: чем ниже ты присядешь, тем дальше пойдёт твоя нога и тем красивее и плавнее будет движение. Поняла?
- Она кивает.
- Поехали!
Ничего она не поняла… Я вижу, что она ужасно старается, но одновременно вижу, что поняла она только головой. Тело её не включается, оно живёт своей самостоятельной жизнью и изо всех сил сопротивляется мне. Чтобы всё получилось, она должна часть своего веса отдать мне. Но она цепляется за любую возможность надеяться только на себя. Ей даже вес свой отдать мне страшно. Вдруг я с ним, с этим цыплячьим весом, сделаю что-то не так.
Поцеловать её, что ли, как следует, чтобы она проснулась наконец…
Конечно, я так думаю исключительно от злости. Тут и без поцелуев проблем достаточно.
- Перерыв, - стараясь не выглядеть злобным, объявляю я.
Мы отходим к окну, я опираюсь на косяк. Зверски хочется курить, но нельзя. Вероника голову оторвёт, и будет права, мне нужно беречь дыхание, раз уж ввязался. И вообще я обязан подавать пример.
Аня садится на низкий подоконник, я вижу, что она устала, но даже и сейчас, её вроде бы отдыхательная поза не выглядит расслабленной, колени сжаты, руки стиснуты.
Мда, танго не для тех, кто боится партнёра. Что ж нам делать-то…
А ведь так же было с пани в самый первый раз, – вдруг вспоминаю я. Она так же цеплялась за свою независимость, изо всех сил доказывая, что всё сделает одна, сама, без меня…
Нет, не надо было мне вспоминать пани. Перед глазами опять замелькало лето. Капли воды, смеющиеся губы, неумолчный шум моря… И у нас тогда тоже много чего не получалось, а потом вдруг зазвучала музыка и смела все препятствия. Я вспомнил эту лёгкость, и восторг в её глазах. Ну и в чём разница? Разница в том, что мы были влюблены друг в друга до умопомрачения… Или это только я один был влюблён? А она - а она просто развлекалась, велась на красивыю романтическую историю?..
Нет, хорош. Хватит плясать вокруг своей боли. Надо просто ждать.
Аня вздыхает рядом. Она чувствует, что раздражает меня, и поэтому зажимается ещё больше. Мне её жалко. Я смотрю на неё сверху вниз, вижу склонённую, гладко причёсанную головку. В её позе покорность и одновременно непримиримость. Она хочет переступить свой страх, свою робость, своё закрепощение. Это, безусловно, достойно уважения.
Но если вот так переживать каждое прикосновение мужчины, мы недалеко уйдём.
- Ладно, на сегодня всё. Беги, девчонки закончили.
Прогон дефиле завершён, девочки разбегаются, Мирьяна улыбается мне и машет рукой, Томчик, хулиганка, посылает страстный воздушный поцелуй.
Весёлое чириканье стихло, второй этаж опустел.
Высокие окна в галерее начали неприметно синеть, скоро вечер. Два инструктора из спорткомплекса помогли нам поставить трюки и тоже ушли.
Мы вдвоём. Наши рабочие будни продолжаются.
- Вики, это очень рискованно, - говорю я почти сердито.
- Ничего, мы попробуем, - Вероника, в отличие от меня спокойна. - У тебя получится.
- Но это риск, – артачусь я.
- Странно, что ты это говоришь. Ты боишься? Я тебя не узнаю. Ты не был таким.
- Я просто повзрослел. Ты сама говоришь…
- Повзрослеть – не значит, трусить.
Раньше эта фраза могла бы меня ужалить. Сейчас я не реагирую. Наверное, и правда, повзрослел.
- Я не за себя боюсь. Это у тебя дочь. Ты можешь получить травму.
- И это ты мне говоришь?
Она права. В этой ситуации партнёрша может получить травму, если партнёр не рассчитал движения.
Получается, я совершенно не рассчитываю на себя. Это непрофессионально...
Несколько минут мы молчим. Я, сунув руки в карманы, хожу по сцене. Мы никогда не репетировали сложных трюков. В танго и так достаточно сложностей. Но они были совсем другими. И мы с ней никогда не выступали на большой сцене. Сейчас впервые всё всерьёз. Осталось две недели. Работать нужно будет каждый день.
- Я не знаю, смогу ли, – говорю я упрямо.
- Ну так пробуй!
Она не сдаётся. Она не собирается сдаваться, она не будет сдаваться, и я это понимаю.
- Я ещё немножко похудею, чтобы тебе было легче, - говорит она миролюбиво. - Сброшу за две недели килограмма три-четыре. Перестань сновать, иди сюда, будем пробовать.
Мы пробуем.
Обе двери закрыты на ключ изнутри. Вся сцена – наша. Никого в зале. Только мы одни, освещённая сцена и чёрный зал внизу. Вероника говорит: представь, что в зале сидят люди. Там зрители, сотни глаз, они на тебя смотрят.
Это, правда, помогает. Переживания, сочувствия. Мощная человеческая сила. Да, это помогает.
Я представляю, что в зале люди. Мысленно рассаживаю их на пустые места, пусть все, кто меня знают и любят, заполнят этот зал.
Пусть мама и Верунька сядут поближе, чтобы Веруньке было хорошо видно. Пусть позади сядут Алка, Сарман, Валюха… Тётя Маша с Надькой… И, конечно, Сама, пусть она хоть немного погордится мной. Пусть сяду я сам, дурацкий и шестнадцатилетний.
И пусть они все смотрят на меня – мои родные люди, которые могут за меня переживать. И Алка замрёт и сожмёт руки в кулачки, а Сарман покажет большой палец…
- Плечо опусти! Запомни позу. Ещё раз заходим, пошли! Сразу вот так подставляйся мне, чтобы я опиралась.
- Надо было оставить хоть Мишу… Мы рискуем без страховки, Вики…
- Прекрати! У тебя всё получится!
17.
Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Смоленская.
Вагон вздрогнул, за окном замелькали люстры, арки и позолота Арбатской.
- Нам на следующей! – оживлённо напомнила Татка и нетерпеливо ухватилась за мою руку. – Ну, а потом что? Кто из вас перешёл на ты?
- Я не знаю. Не помню, - честно сказала я, понижая голос. - Как-то незаметно вышло без всяких официальных предложений.
- Ну, а дальше?
- Ой, а дальше я так накрасилась, так накрасилась, - тихо продолжила я. - Просто себя не узнала. Смотрю в зеркало и думаю: господи, кто это? Парик надела, белокурый такой... С накрашенными губами просто Мэрилин Монро.
- Ух ты! – тихо ахнула Татка. – А карточки будут?
- Ой, не знаю… Не знаю, что там в этом парике получилось… Потом ещё валькирию изображала. Тоже сама придумала. С мечом, в плаще… Вот так встала, позу сделала…
- А я смотрю, её нет и нет! Уже все сроки прошли, я уже реферат закончила, сижу, как на иголках, жду-жду. Ну, всё, думаю, засосала её опасная трясина разврата, не увижу больше! Так будут карточки? Или как всегда – поснимают, а потом фигу?
- Ты ещё и карточки хочешь? – зашептала я. – У меня и так море удовольствия было. И чёрт его знает, вдруг я там ужасная получилась… Но он на меня две плёнки истратил. И ещё студийным снимал, монстром этим, с гармошкой. Из которого птичка вылетает.
- Обнажённую снял? – не утерпела Татка.
- Нет уж, - фыркнула я, - это ты, давай, обнажённой снимайся. Мне хватило всяких образов. Мы там смеялись-смеялись… А потом он вдруг говорит: а теперь всё смывай, я сниму тебя такой, какая ты на самом деле.
- Да ты что? – почти в ужасе прошептала Татка, округляя глаза. - И ты всё смыла?
- Сначала не хотела. Я же страшная…
- Ты что! С ума-то не сходи! – немедленно зауверяла меня Татка. - Ты очень хорошенькая. Иногда даже красивая. Кстати, мы выходим или нет? Или едем уж на Красную Пресню и оттуда будем заходить?
- Ой, я даже не знаю, где этот дом искать…
- Ну, ладно, давай на Смоленской выйдем, а там видно будет. Ну, так ты умылась?
- Сначала поотнекивалась, конечно. Но даже не в этом дело. Просто, когда тебе говорит незнакомый парень: я знаю, какая ты на самом деле, у тебя всё внутри сопротивляется.
- Да? – Татка на секунду задумалась, явно проверяя фразу на себе. – Точно, - она тряхнула головой. – У меня тоже сопротивляется. Ну, а потом?
- Ну, он сказал: ты же не поедешь домой с таким лицом. И я сообразила, что он прав. Договорились, что я всё смою и сделаю свой обычный макияж.
- Ну, правильно ты решила. А дальше что? Вставай, пошли на выход!
Станция Смоленская. Уважаемые пассажиры, при выходе из вагона не забывайте свои вещи.
Поезд остановился, мы с Таткой выскочили из вагона. В метро было неожиданно свободно. Что значит, нерабочий день и не час пик. Я уже отвыкла от свободных пространств метрополитена и теперь невольно залюбовалась громадным лаконичным залом с рифлёными полуколоннами.
- Ну, ты умылась! – Татка подхватила меня под руку и повлекла к выходу. – А потом?
Мы заскакали по лестнице вверх.
- Ну, умылась, - торопливо дорассказывала я на ходу, - немного глаза подвела и губы. В общем, как обычно. Он меня долго снимал. Волосы просил то подобрать, то рассыпать. Свет разный ставил. Короче, всё как в фотоателье. У него фотоаппарат очень дорогой, он на него два года копил. Со всякими насадками.
- Так он будет фотокорреспондентом или кем? Ты же говорила, он в Буманке.
- Да. Весной закончит.
- Слушай, Бауманка – это же очень-очень круто. И перспективно. А что за специальность?
- Не помню, как называется. Что-то с ракетами связано.
- Да ты что? – ахнула Татка.и даже остановилась на бегу. - Это ж он на космос работать будет! В оборонке!
- Да, возможно. Ты что встала-то, пойдём.
- Как что, подруга? Ты что, ни о чём не думаешь в этом направлении?
- А мне о чём-то надо думать?
- Ну конечно! Ты должна думать! - внушительно воскликнула Татка. – Ладно, дома поговорим. Идём!
Высокие, тяжёлые двери выпускают нас в зимний московский вечер. Огни горят россыпью. Падает медленный красивый снежок. Сказка… А князя нет рядом… Вот я о чём всё время думаю… Трубниковский – ну, и где он тут начинается? Раз дом один, значит, это начало. Только где оно, начало это?
- Идём местных искать, - решительно объявила я.
- Идём! Правда, местного в Москве найти – это примерно, как пирожок в лесу.
- Я бы, кстати, съела сейчас пирожок – я вздохнула.
- Надо было тебе хоть дома чаю попить, - резонно заметила Татка. - А ты разлетелась прямо с порога: поехали-поехали… Ну, давай в «Диетку» завернём, пока недалеко? Там пирожки… Кофе попьём…
- Нет, сначала дом!
- Тогда нам в ту сторону. Хорошо, мы на работе посмотрели карту Москвы… Значит, ищем бабушек-дедушек или мамок с колясками, да?
- Да!
- Вперёд! Только осторожнее. Цепляйся тут за стену. Видишь, что творится... иди гуськом.
- Вижу. Заборов каких-то понаставили… - с досадой сказала я, поскользнувшись на обледенелых досках во второй раз. - Не знаешь, что тут собираются делать? Вот что можно ремонтировать зимой?
- Какой зимой! Уже год это безобразие, - сказала Татка, цепляясь за дощатую стену. - Может, реставрируют что-то. Могу спросить у Ильича. А тебе зачем?
- Просто быть в курсе. Как историку.
- Как историку… Как историк, ты должна бы знать, как располагаются улицы в исторической части нашей дорогой столицы.
- Между прочим, на спецкурс по историческому центру ходила ты, - огрызнулась я.
- Ну вот, как слушатель спецкурса, могу тебя обрадовать, - сказала Татка. - При постройке Нового Арбата Трубниковский разрезали поперёк, и от него остались рожки да ножки. Точнее, два хвоста.
- Два хвоста… - я задумалась. - Это осложняет дело. Вполне может быть так, что этого дома вообще уже нет.
- Нет, он должен быть, - возразила Татка. – Исчезла средняя часть переулка, а начало и конец остались. Дом под номером один начинает улицу. Ну, скорее всего. Надо просто установить, откуда начинается нумерация. Вот про нумерацию не скажу, на спецкурсе про неё не рассказывали.
- Если нумерация отсюда, значит, это место уже близко, - предположила я.
- Сейчас дойдём, и всё будет ясно, - сказала Татка. - А если начало с того конца, тогда перейдём Калининский через подземный переход и будем искать там.
Я кивнула.
Мы выбрались, наконец, из деревянного фьорда, начинающегося у выхода метро и покрутились вокруг. Татка доскакала до угла дома с табличкой.
- Правильно мы вышли, - оповестила она, махнув мне рукой. - Я вспомнила, мы тут на экскурсии были. Если я всё помню правильно, обойдёмся без бабушек с колясками.
- Экскурсии? Ты тут на экскурсии была? – переспросила я машинально.
- Ну, да. А вот ты с нами не была. Ну, пошли? А ты что стоишь, что-то увидела?
Я ещё раз оглянулась. Ощущение дежавю не покидало меня, как только кончились заборы и открылась перспектива улицы. Я подняла голову, шевеля губами прочла надпись на табличке.
- Карманицкий переулок… - прошептала я несколько раз, чувствуя странное в душе. – Карманицкий переулок…
- Что? Ты здесь тоже была? – насторожилась Татка.
- Я… нет… То есть, да. Да, я знаю. Нам туда. Там будет церковь.
Я подхватила Татку под руку.
– Пойдём-пойдём! Я знаю, как идти!
- Так ты была здесь?
- Я знаю это место, – я повернулась к Татке, охваченная озарением. – Я знаю эти дома. Я… И снег так же шёл. Мы вот здесь шли... дом этот длинный-предлинный...
- «Мы»? А с кем ты была? С Вадимом?
- Почему с Вадимом? Нет, нет… Я маленькая была, - словно сквозь пелену вспомнила я. - Со взрослыми… не знаю, кто. Женщины, мужчины…
- Родители, наверное?
- Родители… да, наверное… Нет, подожди… Да, вот так надо идти! Пошли быстрей, я знаю!
Странное озарение погнало меня вперёд, мы почти бежали, Татка едва поспевала за мной.
- Шарф такой колючий был, - бормотала я, словно в забытьи. - Меня замотали в него вот так с носом, было неудобно дышать.
- А у вас здесь нет родственников? – спросила заинтригованная Татка. – Где-то в этом районе?
- Слушай, если бы были родственники, наверное, я бы знала… Двери в дом такие высокие, знаешь? Ручка такая длинная…
- Ну, может, в детстве твоём здесь жили ваши родственники, а потом переехали. Моя тётушка тоже в центре жила когда-то.
- Нет, нет, - я мотала головой. - Нет у нас тут родственников. И не было никогда.
- Ну, может в Зоопарк ходили? – не отставала Татка. - Здесь же Зоопарк рядом.
- Зоопарк? – я приостановилась, глядя на Татку невидяще. – Какой Зоопарк? Зима была… снег шёл… Слушай, не знаю. Может, меня в санках даже везли. Карманицкий переулок... Карманицкий… - повторяла я, как заклинание. - Странное такое слово... Сюда идём, - я развернула Татку и почти сразу остановилась.
- Церковь! Вот она! Видишь?
- Вижу, ну да, - кивнула Татка. - А ты что, знаешь её? Между прочим, это она на «Московском дворике» у Поленова. Помнишь, нам рассказывали? Или нет, ты же на спецкурсе не была.
- Нет, но мне Вадим рассказывал.
- Так ты всё-таки с Вадимом ты тут была?
- Да нет же! Господи! – я выдернула руку, огляделась. – Не была я тут ни с каким Вадимом. Я просто знаю, что церковь тут должна быть. Если отсюда идти – она вот тут. Только... – упавшим голосом пробормотала я, озираясь. - Странно как-то… Я знаю эти дома… Только… не так всё было как-то…
- Ну, если ты маленькая была, говоришь, то всё и было не так. Может, с другой стороны было? – предположила Татка. - Знаешь, так бывает, когда запоминаешь картинку с одной стороны, а когда идёшь в обратном направлении, она совершенно по-другому воспринимается. И всё приходится заново расставлять по местам. Бывало у тебя такое? У меня часто. И вообще, я не вижу ничего странного. Ну, ты здесь была маленькой, была зима. Сейчас тоже зима, ты всё вспомнила. Может же так быть?
- Не знаю…
Я медленно, заворожённо пошла вперёд. Потом быстрее. Потом почти побежала. Я знала, куда идти. Я знала, куда бежать. Я подошла совсем близко и остановилась.
Услышала, как Татка подбежала и встала рядом.
- Наташка… - сказала я очень тихо, почти шёпотом. – Вот он. Вот этот дом…
И к глазам моим вдруг подкатило горячее...
18.
Станция Смоленская. Уважаемые пассажиры, при выходе из вагона не забывайте свои вещи.
Спасибо. Но вещей у меня нет, и я выхожу из вагона налегке. А у человека, который идёт налегке, всегда всё получается. Даже если он идёт наугад.
И я вышел в город наугад в надежде, что всё получится. Какое-то время я пробирался вместе с остальными пешеходами по узкому фьорду - с двух сторон деревянные ограждения, под ногами – деревянный тротуар, довольно травмоопасный. Потом фьорд кончился, я очутился на чисто выметенном от снега пешеходном тротуаре, а вокруг меня громоздились довольно замысловатые здания. Ну, и где тут этот ваш Трубниковский?
Я потоптался, разглядывая и запоминая место.
- Девушка, простите, вы ведь местная?
- Почему вы так решили?
- Я не решил, я почувствовал.
Улыбнулась. Отлично. Московские девушки, хотя и кажутся жутко деловыми, озабоченными и неприступными – всё-таки девушки. А эта похожа на сильфиду. Тонюсенькая, и шляпа из перышек каких-то, и они колеблются, хотя вроде и ветра нет, просто тихий снежок.
- Ну, и что же вы почувствовали?
- Я почувствовал тепло души.
На самом деле я просто увидел в руках футляр с музыкальным инструментом. Скорее всего, скрипка. Приезжие однозначно не будут ходить по Москве со скрипками.
- Ах, тепло души… А вы, я так вижу, не местный? Что вы хотели?
- А как вы догадались, что я не местный? Я говорю с ужасным акцентом?
- Местные молодые люди не интересуются теплом души. И не пристают к незнакомым женщинам на улице.
- Я не пристаю. Правда. Я ищу один важный дом в Трубниковском переулке.
- Какой номер?
- Номер один.
- Это угловой. Пойдёте по этой улице, потом свернёте в сторону Калининского. Там спросите.
Я не успел выяснить, что такое «Калининский» - сильфида повернулась и ушла. Покачивая перьями на шляпе. Калининский – это может, магазин? Гастроном? Или кинотеатр?
Ладно, разберёмся.
Я пошёл вперёд. Улица здесь, кажется, вся состояла из одного длинного дома, идти вдоль этой бесконечной стены было довольно удобно и надёжно. Я приободрился.
Погода мне тоже нравилась – безветренная, с лёгким редким снежком. Интересно, куда я выйду. Бесконечный фасад справа кончился, и теперь такой же потянулся слева от меня, а справа замелькали заснеженные деревья и подстриженные кустики. А вот здесь, кажется, мне велели повернуть…
Дома словно раздвинулись, выпуская меня на простор симпатичного скверика, в стороне высились купола церквушки. Интересное кино…
- Скажите, как мне пройти к Калининскому?
Вообще ни одного слова – просто махнули рукой. Ну, и на том спасибо.
Впереди, в клочках неба, замаячили высотки. Характерные такие высотки, знакомые какие-то. Где-то, я их уже видел, высотки эти… Может, он там, в этих высотках, и находится, этот гастроном или универмаг? Или кинотеатр? Или ресторан? А впереди-то между прочим – тупик... Или это ещё один поворот?
- Простите, не подскажете, как попасть на Трубниковский переулок?
- Вы уже на него попали.
- Ээ… в каком смысле?
- Вы стоите в Трубниковском переулке.
- Да? А где здесь дом номер один?
- Вы его прошли.
Я повернулся. И вот тут почувствовал волнение. Значит, он всё-таки есть на свете, этот дом. А я словно надеялся, что его нет. Что вся эта история с адресом просто иллюзия. Просто сон. Просто мистификация, от которой можно отмахнуться. Трубниковский переулок, дом один, квартира четырнадцать… Трубниковский переулок, дом один…
Это были её слова. Это она так сказала. Там, во сне. Если это был сон.
А почему я решил, что это был сон? Почему я всё время считаю, что это сон?
А тогда что это? Что?
У меня вдруг резко пересохло во рту. Я облизнул губы и глубоко вздохнул. Это она здесь ходила. Шла по этой улице, шла вдоль этих домов, вдоль этих стен…
Так, спокойно. Я отошёл к стороне, зачерпнул горсть снега, схватил ртом. Сердце у меня стучало. Я вдруг одной какой-то своей частью провалился в заснеженный город, где мы были с Норой совсем недавно. Вот так же я ходил по улицам. Вот так же спрашивал у прохожих. Искал улицу, искал дом. Девочки с коньками мне показывали дорогу. Там – девочки с коньками. Здесь – девушка со скрипкой.
Тихо, Чеслав Радивилов. Тихо. Что-то ты нервный очень стал тут, в столице. Это всего лишь дом. Иди и смотри.
* * *
Сначала я просто смотрела. И странно мне было, и очарованно. Я знала этот дом, я знала тут все здания, а этот дом особенно. И сейчас мне казалось: ещё немного, ещё какое-то усилие сделать – и откроется что-то удивительное – в этом доме, во мне самой. И станет ясно что-то важное, что ускользало от меня всю жизнь.
А оно ускользало, да. Я вспоминала, а оно ускользало, я вспоминала – а оно ускользало…
А вспоминала я каждый раз какое-то разное, и ускользало от меня тоже разное…
И только однажды это ускользаемое осозналось.
Когда мы сидели на пляже с князем. Когда он сказал, что, если женщина чего-то боится, она всегда будет ведомой и никогда не станцует танго по-настоящему.
Я тогда словно споткнулась вдруг. Я тогда смотрела на него во все глаза, я совершенно не предполагала за ним таких мыслей, таких слов… Это было открытие. Это было второе открытие с ним…
Первое было, когда я обнаружила, что чувство близости вспыхивает мгновенно, а не воспитывается долгими месяцами знакомства.
Это тоже было странно и важно.
И вот сейчас очень похожее чувство важного открытия распахнулось передо мной во всей красоте и силе.
И снег падал, легко и неслышно. Как в детстве.
Татка молчала рядом, словно понимая важность момента.
- Слушай, - тихо сказала я. – Все мои озарения связаны с ним. Что это?
- С домом? – тихо спросила Татка.
- Нет, не с домом. Дом тоже связан с ним. Если бы не он, я бы про этот дом так и не узнала. Я и сюда пришла благодаря ему. Я какие-то вещи осознаю благодаря ему. Это какое-то наваждение. Я не понимаю, что это? Ладно бы, если бы это был мудрец, йог какой-то, учитель, весь просветлённый. А это просто обычный парень, мой ровесник. Просто самый обыкновенный парень, у которого за плечами одна десятилетка и который говорит: «Я за тобой скучал».
Татка посмотрела на меня, увидела на моих глазах слёзы, отвернулась.
19.
- Вот я дура! - сетовала Татка, обнимая меня и не зная, чем утешить. – Надо было с тобой идти. Караулить тебя. Ты там что-то увидела? Что там было? Испугалась чего-нибудь?
- Нет, нет, - я шмыгала носом и вытирала слёзы. – Ничего я не испугалась… Просто…
Слёзы у меня полились сразу, как только я вошла во двор дома. Словно сломалось что-то внутри, что всегда меня держало в одной кучке. А, может, я просто устала за день.
Я стояла посреди двора, смутно чувствуя, что я здесь была. Или не была, а видела когда-то в кино. Не один раз. Раз десять или двадцать я видела в кино этот двор. В детстве? Да нет, это были не детские ощущения. Они были просто какими-то другими, совсем другими. И в то же время они были мои...
И совершенно, совершенно невозможно было точно описать эту причастность. Она ни на что не походила, она просто была, эта странная причастность к этому дому, к этому двору. И от этого у меня по лицу лились неудержимые слёзы…
- Пошли-пошли… - бормотала Тутка, обнимая меня за плечи и гладя по спине. - Поехали домой. Ты голодная, уставшая, вот и плачешь. Жрать надо вовремя – вот что… Надо было тебе хоть чаю напиться... Поедем домой! Пошли!
Зимний воздух обвеивал моё заплаканное лицо, пока мы шли по Карманицкому переулку к метро. Я только вздыхала и шмыгала носом. И пока не могла рассказать внятно о своих чувствах. Татка благоразумно помалкивала и только уже ближе к дому, когда мы уже вышли из метро и стояли на троллейбусной остановке, она, наконец, рискнула спустить меня к земным делам.
- Вон автомат свободный, - показала она в сторону. – Может, позвоним сейчас? Или сначала до дома?
Я кивнула. Мы забрались в будку, Татка набрала номер, протянула трубку мне. Пусто. Какое-то время я постояла с трубкой в руке, потом аккуратно повесила. Посмотрела на часы. Восемь. Самое домашнее время. Странно. И никого нет. Может, она в театре? В кино? Мда…
Хотя сигнал был странный, не такие длинные гудки, какие обычно.
- Ладно, пошли, - скомандовала Татка, - Из общаги ещё звякнем. Я уже тоже голодная, как чёрт.
Но и из общаги у нас не получилось дозвониться.
- Странно, - сказала Татка вешая трубку и забирая двушку. - Такое ощущение, что что-то с телефоном. Звонок не проходит.
- Может, сломался? – предположила я, идя за Таткой к лестнице.
- Если сломался, то очень вовремя, - заметила Татка. – Именно в такой момент, когда всё стало максимально ясно. То есть, мы уже точно были уверены в сегодняшнем вечере.
- Но ведь он ещё не кончился, - напомнила я.
- Надежда умирает последней, – заметила Татка глубокомысленно, но было видно, что и её надежды начинают подтаивать.
В половине одиннадцатого мы обе спустились вниз ещё раз.
Тщетно. Телефон молчал.
* * *
КНЯЗЬ
Я уже научился выходить на Вернадского, чтобы по дороге домой пробежаться по магазинам. Чутьё меня в этот раз не обмануло в прямом смысле – из «Кулинарии» упоительно несло жареными пирожками - видно, расторговывались перед закрытием. Я юркнул в двери. Пирожки были дивно тёплые, и очередь небольшая – человек пятнадцать. Отпускали - как всегда, в Москве - ловко и быстро, и скоро я стал обладателем приятно греющего пухлого пакета. Я засунул его за пазуху - и почувствовал блаженство.
Всё-таки я сильно мёрз здесь с непривычки. Нора ругалась, что я, как дома, ношу один свитер, нашла мне какие-то дополнительный фуфайки третьим слоем, но я конечно, их игнорировал и мёрз дальше.
А вот сейчас было чудесно – пироги грели сразу и душу, и желудок; я слопал на ходу два – с мясом, с капустой - и совсем повеселел. Заодно притормозил у телефонов-автоматов звякнуть домой: может, что-то надо прикупить по дороге.
Наш телефон не подавал признаков жизни. Я немного встревожился. Вспомнил, что Нора собиралась отключить аппарат, чтобы отоспаться, но это было с утра, а сейчас стоял глубокий вечер. Ночная история всплыла перед моими глазами во всей красе, и я озаботился и заторопился.
Но дома всё было в порядке – чисто прибрано, уютно, Нора в своём красивом длинном халате возлежала на диване и выглядела вполне сносно по сравнению с утром. На журнальном столе возле дивана имелась початая бутылка коньяка, сломанная плитка шоколада и аккуратно нарезанный лимон. Она кого-то принимала… Что ж, это её дом, и право хозяйки - проводить время так, как она хочет, с тем, с кем хочет, и ни перед кем не отчитываться.
- Замёрз? Коньячку тяпни, – меланхолично посоветовала Нора, не меняя позы.
Я тяпнул коньячку, бросил в рот лимон и задумался.
Конечно, не дело мужику – пользоваться безграничным гостеприимством женщины. Да, вроде, мы тут все прекрасно уживаемся, но это вовсе не потому, что так удобно и правильно, а потому, что все мы умеем уживаться и не мешать друг другу. Впервые я подумал о том, что Вероника уезжает так рано и приезжает так поздно не только из-за любви к работе. Она просто старается максимально не ущемлять Нору.
- А что у нас с телефоном? – поинтересовался я.
- Выключен на хрен, - лаконечно отозвалась Нора. - Могу я отдохнуть, как белый человек?
- Ясно. Я там пирожков принёс. Слушай, поможешь мне найти жильё? – без перехода наехал я и посмотрел на неё одним глазом.
- Уж и раскладушка ему нехороша, - философски промолвила Нора.
- Ну правда. Я тут с вами, как дурак. Давай, я хоть квартиру оплачу, - сказал я сердито.
- Ты рехнулся? - засмеялась Нора. - Слушай, без тебя найдутся охотники оплатить моё скромное существование в этом безжалостном городе. Иди, поужинай лучше. Вероника тебя ждала-ждала…
- А она здесь? – удивился я.
Я встал, не без опаски заглянул в кухню. Мне могло и прилететь сейчас. Но, может, я прощён?
Вероника, действительно, сидела за кухонным столом, уже в привычном образе - над бумагами. Она подняла голову, и пару секунд мы молчали, глядя друг на друга.
- Я тебе пирожков принёс, - не придумав ничего лучшего, льстиво доложил я.
Мы вздохнули почти одновременно, хотя, как мне сильно показалось, с совершенно разными чувствами. Она опустила подбородок на сцепленные пальцы рук, глаза её заискрились.
- Спасибо, дорогой, - сказала она не без иронии. - Я как раз не ем пирожки. Но я тронута. Чай горячий, садись. Завтра мы уезжаем рано, отоспись, пожалуйста. – Она встала и собрала свои бумаги со стола. – Завтра я тебя представлю самому главному куратору всея проекта. Веди себя прилично. И оденься нормально. Я тебе привезла три пары красивых танцевальных брюк, а ты ходишь, как бомж.
- Мне так удобно заниматься, - попробовал отбрыкаться я. – А брюки велики.
- Не выдумывай, ничего не велики, - безапелляционно сказала Вероника. - Возьмёшь в полоску, для латинских танцев. И рубашку хорошую, - она оценивающе оглядела меня. – Тёмно-синюю надень. Скромная и тебе очень идёт. И к глазам, и к волосам…
- Куратор – женщина? – внезапно осенило меня.
- В высшей степени, - кивнула Вероника и вышла.
20.
Я остался один. Немного постоял в одиночестве, глядя в тёмное окно. Моя первая неделя в столице. Ровно неделя. И ничего я за это время не сделал. Да, научился ездить на метро. Да, нашёл дом Белки. Да, нашёл дом пани. Большие достижения для мужика, можно их отметить. Например, накуриться на балконе. Или прыгнуть с балкона. Из-за того, что её нет рядом. И она всё ещё не знает, она всё ещё не знает, что я здесь…
Я недооценил Москву. Дурак провинциальный. Считал, что приеду, всё поставлю на уши, разыщу в два счёта.
Да, парень. Это тебе не твой замечательный город, где ты можешь найти любого за два часа, не прилагая сил... И жизнь тут у тебя другая, и работа другая, и скорость другая, и весь ты другой.
И ванная тут тебе другая. Воду можно не экономить. Скажи спасибо хоть за это.
А вот назло не буду курить, - подумал я, выходя из ванной.
Напился воды, отодвинул стол, разложил раскладушку, лёг.
Зыбкий отсвет на потолке от неуловимого ночного городского освещения. Он дышит, словно живой.
Завтра только понедельник.
Целую неделю ждать. Ровно неделю. Длинную-длинную. Можно умереть, дожидаясь.
Я закрываю глаза – и дом встаёт передо мной. Высокий, очень высокий, бесконечно высокий. Я поднимаюсь по лестнице, еду на лифте. Я ищу Белку. Я часто ищу её во сне. Двери открываются, закрываются бесшумно. За ними пустота…
А потом я кого-то целую. И мне легко и сладко, и губы, что я целую, манящие и сладкие, и всё светится розовым, зыбким, сладким светом – то ли от костра, то ли от свечи, то ли от лампы…
И сладок сон, и не хочется просыпаться, это так прекрасно, хочется, чтобы это не кончалось. И я знаю, что нашёл то, что искал…
И знаю ещё, что нельзя мне просыпаться: проснусь – и всё потеряю…
* * *
ПАНИ
Кто-то меня целует во сне. Сон цветной, синий, длинный.
Синяя трава, белый пух в синей траве, белые облака, твоё лицо рядом. Мы лежим совсем близко друг к другу, твои длинные волосы щекочут мне щёку. Это так прекрасно, хочется, чтобы это не кончалось.
- Ты не под тем углом смотришь, Олита. Поверни голову вот так… Видишь?
Я вздыхаю, отодвигаюсь от тебя.
- Опять неправильно смотришь. Смотри не на небо, а вглубь него.
А я вообще не смотрю ни на небо, ни вглубь. Я смотрю на твои красивые, загорелые руки. Пальцы длинные, сильные. На среднем пальце кольцо Вадо. Тебе уже семнадцать, и тебе можно его носить. Оно должно привыкнуть к хозяину. А мне ещё рано, мне пятнадцать. Даже четырнадцать с половиной.
Но я всё равно хочу, чтобы ты меня поцеловал.
Но нельзя.
А это так хорошо – поцеловаться, лёжа в синей траве под синеватым солнцем. Это невероятно хорошо…
- Ты смотришь, Олита? Видишь четыре луны? Три рядом и одна в стороне? Какого они цвета?
- Чёрные.
- А сейчас что изменилось?
- Одна стала наполовину белой.
- Правильно. А теперь сама подпиши их.
- «Подпиши» - это не так просто, надо помнить формулы, коды, тангрии. Если я подпишу луну, она будет настоящей. Её занесут в большие книги, и рядом с луной будет стоять моё имя. Она будет моей, я смогу вызывать её на небо, задавать через неё дождь или снег, или приливы и отливы.
- Подпиши хотя бы одну. Помнишь, как?
Конечно, помню. Сначала тангрия. Я провожу пальцем в воздухе черту - вниз и немного наискосок – на небе появляется чёткая чёрточка. Поднимаю палец вверх, потом в сторону. Небо повторяет мою фигуру чёрными аккуратными линиями. Это всегда так захватывающе, что я даже забываю, что хотела с тобой целоваться. Всё-таки учиться – удивительно. Особенно, если наставник – ты.
Я уверенно выписываю код – цифры стоят на синем небе красивым рядком, сквозь них проплывают облака, я провожу под ними черту – всё так красиво... Теперь нужно подписать нижний ряд…
Маленькая чёрная луна на небе мигнула, исчезла и снова появилась. Камень на твоём кольце вспыхнул и погас. Код инициации завершён.
- Молодец, - говоришь ты.
- Я хочу синюю луну, - говорю я.
- Делай синюю, - киваешь ты.
Синий цвет – мой цветовой код. Это редкий код. Выше только белый. Белый – у тебя. У моей матери розовый, у отца коричневый, а у братьев – зелёный. Только я одна – синяя. Когда я появляюсь, всё становится синим – небо, солнце, трава. Говорят, что это плохо, когда меняется солнце.
Белый код ничего не меняет в мире. А мне нравится подчинять себе солнце. Мне нравится подчинять себе тебя. Ладно. Нужно сделать синюю луну. Для синего цвета нужно три тангрии. Поднимаю руку и провожу пальцем линию – вниз и немного наискосок…
Ты лежишь, закинув руки за голову, смотришь, что у меня получается. Белая просторная рубаха оттеняет золотистый загар. Ты красивый, простой и могущественный. Ты не меняешь мир, ты его создаёшь. А я не могу, не умею создавать мир. Но могу его менять. Могу твоё солнце заставить светиться моим светом. А говорят, это плохо…
- Не получилось, - говоришь ты. – Ты о чём-то другом думаешь.
- Я хочу, чтобы ты меня поцеловал.
- Ты же знаешь, что нельзя.
- А Сауле можно? Это несправедливо!
- Сауле двадцать один.
- Ну и что! Нас всё равно обручат. Почему нельзя?
- Потому что ты мало знаешь.
- Чтобы поцеловаться, не нужно ничего знать.
- Олита, не упрямься.
Да, я упряма. Я – дочь Золотого Тара. Это всегда упрямство. И мои отец, и мать, и братья – все они дети Золотого Тара. И я горжусь своим родом.
- Ты сам хочешь меня поцеловать! Только боишься сознаться!
- Ты просто глупая.
- А зато я красивая!
- Красивая, да…
Ты смотришь на меня исподлобья.
У меня на глаза наворачиваются слёзы обиды. Обидно быть маленькой.
- Сауле всё можно…
- Сауле наставница.
- Тебя же со мной обручат, а не с Сауле!
Я беру твою руку, она тёплая, она моя. Ты молчишь.
- Никто не увидит. Никто не узнает. А потом мы подпишем луну… Ясень…
- Ладно. Иди сюда.
Твоё лицо совсем рядом. Ты такой красивый с этими загнутыми ресницами, на них сияет моё солнце. Твои глаза светятся моим синим цветом. Мне только на миг становится страшно, когда черты твоего лица расплываются от близости, когда теплота твоих губ накрывает мой рот. А потом сразу становится прекрасно – словно я лечу с вершины. Только когда летишь, ты свободна, тебя пронзает ветер, а сейчас так тесно, и тепло, и нежно, и влажно… Я счастливая?..
Маленькая чёрная луна тихо мигает сквозь серебристые облака. Нет, это не просто счастье. Счастье я знаю. Это бежать по траве, слушать солнце, выпускать в небо птиц… Счастье – пить молоко из глиняного кувшина за большим столом… Счастье - вскакивать в седло и скакать по траве на белом коне. А сейчас не счастье, сейчас горячая сладость опьяняет меня, опаляет тело, туманит разум. Хочется, чтобы ты был везде. Хочется стать тобой, превратиться в тебя… И платье мешает, зачем оно тут, моё синее платье, оно только мешает мне дышать… Я вздыхаю изо всех сил, мне нечем дышать, а, может, ты прав, может, и правда, так нельзя?.. Надо остановиться, я с силой отвожу твои руки от себя, надо остановиться, надо проснуться!..
Надо проснуться!
21
-Ты о чём задумалась? Опять сон вспоминаешь?
Я не вспоминаю, он сам прорывается в мою жизнь, этот сон, я то и дело проваливаюсь в него, мне хочется его прожить ещё раз. Странный и синий, он вытесняет события дня.
А событий полно, как всегда, в понедельник.
Самое главное событие - завкафедрой дал добро на мою авантюру. Татка ходила со мной «к Ильичу» для поддержания духа.
Робея и труся, я продемонстрировала фотографии и описала их историю и свою идею. И как всегда, в присутствии сильных мира сего, я ощущала свои планы мелкими и незначительными, а себя – авантюристкой, недоученной и самонадеянной.
Но Андрей Ильич, похоже, так не думал, отнёсся с неожиданной симпатией, сидел с нами,
смотрел с профессиональным вниманием фотографии, шевелил усами, кивал бородой, хвалил, советовал работать и обещал поддержку.
- В аспирантуру не думаете собираться? – ободрил он меня на прощанье. – Вот, с Натальей Сергеевной, с Олегом Николаевичем… Вы у нас молодые, перспективные кадры. Будущее науки.
- Да я у вас всего месяц работаю, - скромничала я, изо всех сил стараясь не ляпнуть что-нибудь лишнее и завалить всё впечатление.
А потом сидела какое-то время, слегка ошарашенная, пока Татка не ткнула меня в бок.
- Ты смотри только – никому не проболтайся, - тихо предупредила она. - Главное, чтобы Мирослава не прознала.
- Мирослава? – очнулась я. - Она ж не наша. Она ж на другой кафедре.
- А это неважно, - понизила голос Татка. - Она всё подгребёт, что плохо лежит. Были случаи, знаешь ли. Ты не в курсе, а я тут год оттрубила. Так вот, Мира – первая подружка нашей Гроховской. А Гроховская – прехитренная лиса.
О Мирославе среди преподавательского состава ходили легенды, которые и до меня уже докатывались, но доцент Татьяна Ивановна Гроховская прехитренной лисой мне совсем не казалась, наоборот, именно она была со мной особенно деликатной и вежливой. Впрочем, Татке виднее. Да и вообще, какое мне дело до этого, мне надо найти людей на фотографии…
- Гроховская украдёт у меня фотографии и продаст за границу за бешеные деньги, - усмехнулась я. - И поделится с Мирославой.
- А вот ты зря иронизируешь, - качнула головой Татка. - Она, конечно, не украдёт и не продаст, но подъедет к тебе, влезет в душу, предложит помощь, как опытный наставник – и ты оглянуться не успеешь, как будешь на неё пахать. И на Миру заодно. Ты будешь пахать, а они – славу получать и денюшку. Короче, делай свою тему и поменьше трепись. Вот с Олегом – пожалуйста, с ним можно. Он честный, порядочный, и не болтун.
- Ну, Андрей Ильич и посоветовал к нему обращаться, - вспомнила я.
- Вот и слушай Ильича, – припечатала Татка. - Ильич плохому не научит.
Кроме похода к начальству, день был примечателен темой мужских подарков. Разумеется, подписывать поздравительные открытки и адреса было поручено нам с Таткой, и мы немного поспорили насчёт разделения обязанностей. Подписывать выходило мне, ибо Татка писала, как курица лапой. Но явилась Татьяна Ивановна и распорядилась все открытки печатать на машинке, и Татка осталась при своих интересах. Тексты поздравлений мы с Таткой решили сочинять вместе. И вот теперь, в освободившееся время перед заседанием кафедры мы сидели за одним столом, отхлёбывали из кружек чай и страдали муками творчества.
- Я, когда первый год работала, всем женщинам стихов насочиняла на Восьмое марта, - вспоминала Татка оживлённо. – Сама удивилась. Какая из меня поэтесса? Но вот прорвало. Все за стол собрались, я взялась руководить. Читала открытку без имени – а все угадывали – кому. Представляешь, что творилось? Меня засыпали похвалами и залили слезами благодарности. Конечно, тётки все вредные, – понизила она голос, – но ведь жалко их… У всех вечно какие-то напасти. То муж запил, то дети не хотят учиться, то внуки в больницу полегли…
- Стихи – это здорово, - сказала я. – Чтобы именно для тебя написанные, а не из календарей натаскано.
- Ну, я и из календарей натаскала, - засмеялась Татка. – Переделала, строчки свои вставила, всякие эмоции... Тут главное – фантазия. А ты о чём думаешь? Никак не можешь сон забыть?
- Не могу, - сказала я. – Странный. Это кольцо опять снится. Слушай, может оно и правда, есть? Нигде не встречала – кольцо Вадо? Кажется, так оно называлось во сне. Может, в фантастике было у какого-то из писателей, а я читала и забыла. Как думаешь?
- Не помню такого названия. Но вообще всяких колец в истории и культуре – как собак нерезаных. Диссертацию можно писать. Хорошая, кстати, тема. Кольцо как исторический артефакт. Тебе Ильич предлагал в аспирантуру двигать, вот и разрабатывай тему. Кстати, у Олежки надо спросить насчёт кольца. Он у нас голова. И в астрономии разбирается, кстати. Как ты там говорила: подписать луну?
- Странно, да? Получается, там много лун, и, если какую-то подписать, она становится как бы действующей. Она включается и работает на того, кто её подписал.
- Может подписать луну – это создать луну? – задумалась Татка.
- Может быть. Но четыре луны точно были на небе.
- Большие? – заинтересовалась Татка.
- Маленькие. Меньше нашей.
- Слушай, а ты вообще уверена, что это были именно луны? - спросила Татка. - И что это было именно небо?
- А что же это ещё было? – удивилась я.
- Ну, ты же сама рассказывала, что это был как бы урок. Ты так училась с этим Ясенем.
- Он был наставник, - кивнула я.
- Значит, это была как бы школа. А я, вот, училась в школе, где был свой маленький планетарий. Нас на астрономию водили туда, мы смотрели восходы, заходы, всякие небесные тела.
- И что? – насторожилась я.
- А то, что вы вполне могли быть не под открытым небом, а в каком-то учебном заведении. И небо было вовсе не небо, а такая модифицированная доска классная. Поэтому можно было писать. И эти твои четыре луны были на самом деле не настоящие луны, а просто наглядные пособия. Электронные устройства.
- Но мы же лежали на траве, - возразила я.
- Голография, - отмахнулась Татка. - Для лучшего усвоения материала.
Версия была интересная, и я немного покрутила её в голове – всё совпадало с Таткиной трактовкой довольно остроумно. Всё-таки, Татка тоже голова. Я бы не додумалась до классной доски. Надо, и правда, Олежке ещё рассказать этот сон – может, в его учёную голову тоже что-то придёт…
- Так, теперь Олежке пишем, – словила мои мысли Татка, откладывая исписанные листы и беря чистый. - Что бы ему пожелать такого оригинального…
- Новый пиджак, - вздохнула я.
- Ты тоже заметила? - живо откликнулась она. - Ну, как вот его современные девушки будут любить?
- Ну, не все же молодые люди – московские мажорики, - вступилась я за Олега. - Обычная семья со скромным достатком.
- Ну, уж, - отмахнулась Татка. - Скромный достаток – это не значит, ботинки нечищеные. Скромный достаток - это значит, ботинки старые. Но чищеные.
- Ну, не будем же мы ему желать научиться чистить ботинки.
- А ему это надо? – выразительно вопросила Татка. – Я ему уже в лоб говорила: поди, ботинки помой.
- И что? Обиделся?
- Да ты что! – Татка махнула рукой. – Пошёл спокойно и помыл. Кое-как протёр, только грязь размазал.
- Значит, такой типаж, - сказала я. – Не от мира сего. Значит, пожелаем ему новых научных открытий. И хорошей большой любви. Кто там ещё остался?
- Мы с тобой прямо, как Привалов с Эллочкой в «Понедельнике», - усмехнулась Татка. – Помнишь, как они там стихи сочиняли? «Хома наш Брут, ужасный плут» - процитировала она с пафосом.
- И ты Брут, - подхватила я, и мы с Таткой рассмеялись. Хорошо, когда друзья понимают тебя с полуслова, потому что читают одни и те же книги, любят одни и те же фильмы, подхватывают одни и те же цитаты. Общее культурное пространство, как говорит наш Андрей Ильич. Общее культурное пространство сближает.
- А ты князю-то своему написала поздравление?
- Ой! – я оцепенело уставилась на Татку.
- Не написала. Во даёт, - покачала Татка головой. – Давай быстро пиши. Сколько туда письмо идёт?
- Поздно, наверное, - упавшим голосом пробормотала я. Глаз мой метнулся к настольному календарю. - Дней пять-шесть.
- Как раз крайний срок. Можно успеть, - ободрила меня Татка. - Если прямо вот сейчас напишешь. И сегодня отправишь. Давай, выбирай открытку, ещё много осталось красивых.
- Но они же без марки…
- Ну, за кого ты меня держишь? - возмутилась Татка. - У меня полно конвертов. Как раз сейчас на кафедре и сочинишь. Что-нибудь хватающее за душу. Стихи какие-нибудь. Что-нибудь там эротическое… Ну, целуй меня, целуй, хоть до крови, хоть до боли! - с пафосом продекламировала она. - Кстати, - оживилась она, - интересно, что в твоём сне ты хотела не учиться, а целоваться.
- Хотела, - я кивнула. – Самой странно. Это не похоже на меня.
- То есть, в жизни, если бы ты сидела за одной партой рядом с твоим князем, тебе бы не хотелось с ним целоваться?
Я подумала. Сидеть с князем за одной партой. Оказаться где-то рядом в актовом зале. На вечере. На осеннем балу.
И он пошёл бы меня приглашать. Я вспомнила его школьную фотографию за стеклом книжного шкафа. Лицо без улыбки. Сощуренные глаза дозорного, глядящего из башни. Аккуратные девчоночьи губы. Рассыпающиеся светлые волосы, закрывающие пол-лица – никогда я таких у него не видела, вечно они были спутаны и взлохмачены. Я представила, как он идёт приглашать меня через весь зал, через гирлянды осенних листьев, ниспадающих с потолка - и разноцветные листья будут на полу - он будет идти по ним, а девчонки, замерев, будут смотреть, а он будет смотреть на меня, подходить всё ближе - почему-то я видела его с оголёнными загорелыми руками – как он ходил летом – и я почувствовала страх, восторг, волнение – свой школьный страх, и свой школьный восторг, и своё школьное волнение...
... И своё теперешнее непреодолимое желание запустить руки в эти шальные отросшие до плеч твои волосы, осторожно спустить со лба на шею синий шёлковый шнурок с синим камушком, притянуть к себе твою голову ближе, ближе, совсем близко притягивать - до тех пор, пока твои губы не накроют мои, пока сердце моё не замрёт, пока руки мои не ослабеют - и тогда вся я ослабею, растаю, исчезну - и стану водой, и стану рекой, и стану лодкой на реке, которая закачает нас, разрезая лунную дорогу на тысячи серебряных лодочек – и каждой из них буду я…
22.
- Ну-с, я хорошо себя вёл?
Я сел в кресло. Точнее, не сел, а как бы сполз в него без сил. Опять, в общем, устал. Что ж такое-то… Голова, как чугунная, и глазами ворочать больно. Но, если правильно положить голову и не двигаться, она наоборот, пустая и лёгкая. Я правильно положил голову и замер.
- Ты был прекрасен, - сказала Вероника, отрываясь от бумаг. – Вежливый, красивый юноша. Наконец-то нормально одетый. Брюки, кстати, отлично сидят, девочки сегодня обахаются. И самое главное, не шнырял глазами по потолку.
Я усмехнулся одними губами. Все девушки эту мою манеру не могут терпеть. А пани… А пани говорила: перестань разглядывать небосвод! Интересно, а что ещё должен разглядывать мужчина. Или грудь, или ноги, или небосвод. Это равноценно по глубокомыслию…
- Слушай, почему так пусто? – стараясь не ворочать глазами спросил я. – Тишина, как в гробу.
- Комиссия же. Моссовет, обком… - Вероника покачала головой. - Всех студентов предупредили, чтобы сюда ни ногой. Все дисциплинированно сидят на лекциях.
Хорошо, подумал я. Пусть сидят подольше. И я посижу. Может быть отдохну, наконец.
- Поставь, пожалуйста танго ещё раз, - попросил я. - Хочу послушать. Где ты взяла эту запись? Откуда она у тебя?
- Откуда? – Вероника посмотрела на меня. - Написала тогда знакомому музыканту. Он профессионал, у него дома, в Ленинграде, фонотека богатая, старые пластинки…
- И у него такая пластинка была?
- У него нет, но он где-то нашёл по своим каналам. Сделал студийную запись, выслал. Она у меня долго лежала, несколько месяцев, - Вероника улыбнулась. – Ждала твоего дня рождения.
- Она оказалось пророческой, - сказал я, не меняя позы. - Ты об этом думала? Я только сейчас понял.
- Что ты имеешь в виду?
- То, что у нас с тобой было тогда последнее воскресенье. Это было прощальное танго.
- Да, странное совпадение, - помолчав, спросила Вероника. - Почему ты спросил?
- Так… - я тоже помолчал. - За душу что-то взяло. Вспомнил всё… Включи снова.
Она послушно встала, подошла к аппаратуре. Свет из окна озарил её фигуру – и у меня даже дыхание перехватило от певучих линий её тела. Изгиб спины у неё безупречный – тот самый, который в танго визуально делает пару изысканно-чувственной, тот самый изгиб, которого безуспешно пытаются достичь многие начинающие и о котором теперь беспрестанно хлопочут наши девочки после того, как узнали, что он должен быть. Иногда они подходят ко мне и просят оценить. Озабоченно выгибают передо мной спины, стараются увидеть себя через плечо. И я вздыхаю, глядя на их аккуратные попки. Мне немного смешно. До Вероники им, разумеется, далеко. У неё специфическая анатомия, идеальная для танго – гибкая спина, узкая талия, округлые бёдра. И вот сейчас, когда она стоит так против окна, и неясный зимний свет обводит дымкой контуры тела, от неё невозможно отвести глаз. Когда я вижу её такой красивой, мне не верится, что эта сногсшибательная женщина была со мной.
То остатня недзеля…
Дзишяй ще розстаньеми
Дзищяй ще розейдземи
На вьешчне час…
Сегодня мы расстаёмся, сегодня мы разойдёмся, сейчас не время оправдываться, все кончено – и это факт, мы расстаёмся навек – бегут в моей голове слова, легко складываются во фразы…
Я не знаю, как это происходит. Но точно так же было тогда. Мы были рядом, горела свеча, я смотрел на неё. И слова всплывали в моей пьяной голове, и я не был удивлён, я считал, что так и должно быть…
У меня есть одна просьба, только одна просьба, может быть, она последняя... может быть, последняя…
Она, стоит, легко сложив на груди руки и отстукивая такт носком туфельки. Она помнит это последнее воскресенье? Или она думает о своём, совсем своём?..
То остатня недзеля…
Дзишяй ще розстаньеми
- Вики, подойди сюда… сядь…
Она подошла и присела на локотник.
- У меня просьба, одна просьба за много лет, – пробормотал я, утыкаясь лицом в её тело. - Впервые за много лет: Дай мне одно воскресенье… Дай мне воскресенье…
- Чес… что с тобой?
А что со мной? Я куда-то провалился. Опять куда-то провалился… А может, посреди Москвы, в последнем десятилетии двадцатого века, есть какая-то другая жизнь? И я там, в ней?
Вы спрашиваете, что я буду делать и куда пойду.
Куда мне идти?
Сегодня для меня выход только один, и я не знаю другого...
А может, наши жизни – это не наши жизни?.. Может, мы уже прожили их когда-то? Но тогда зачем мы здесь? Зачем?..
Зачем всё, если мы встречаемся, а потом всё равно расстаёмся?
То остатня недзеля…
Люди встречаются, не могут забыть друг друга. Но это не значит - жить вместе всю жизнь, - сказала мне однажды Вероника. - Иногда эти встречи, чтобы сказать друг другу несколько слов. Которые потом будут светить всю жизнь, спасать всю жизнь…
То остатня недзеля…
Дзишяй ще розстаньеми...
- Чес, иди к Марине. Тебе пора.
Я вздрогнул.
- К какой Марине?
- Ильинской. Пожалуйста, соберись. - голос у Вероники стал просительный. – Вдруг она уедет. Её и так не было, она отдыхала в Прибалтике. Иди. Это же возможности для тебя - бассейн, спортзал... И вообще, ты будешь своим. Сможешь проходить в общежитие к друзьям…
- К девочкам, - усмехнулся я.
- И к девочкам, – настойчиво сказала Вероника.
- Ладно, леди.
Я пошевельнулся, голова сразу загудела. Покачал туда-сюда шеей - загудело всё тело.
– Я так понимаю, ты за меня просила, - сморщившись, сказал я.
- Да, просила, - сказала Вероника с лёгким вызовом. - Ещё до её отъезда. Она обещала всё устроить.
Я тяжело вздохнул, подцепил паспорт со стола. Бассейн, конечно. Ладно. Я там хоть буду приходить в себя. Оказывается, мне на самом деле плохо без моря. Нора была права…
Я даже не удивился, обнаружив за дверью кабинета характерный творческий кавардак.
Видимо, все административные помещения в культурных учреждениях похожи друг на друга. Разительное впечатление после аскетичной тёткиной обители. У тётки в кабинете ничего лишнего - стерильная пустыня. И мне всегда там было неуютно. Того гляди, в ягодицу ткнут стерильным шприцом - не увернёшься.
А вот в «культурных» кабинетах хорошо и уютно: на полу ящики с аппаратурой, по стульям – яркие костюмы для сцены, под ногами какие-то вазы, корзины, по столам – непременно букеты цветов, потому что обязательно кого-то будут поздравлять или уже поздравили, а то и коробки конфет. Среди этого пёстрого веселья трудно бывает разглядеть самих сотрудников.
Впрочем, Ильинскую сложно не заметить, она из тех людей, что всегда в центре внимания.
Приглашающим жестом она показала мне на стул, мельком глянула мой паспорт и военный билет и коротко и чётко распорядилась по телефону. Судьба моя была устроена за шесть секунд.
- Нам с вами много работать, - сказала она, кладя трубку, - поэтому будем знакомы. Меня зовут Марина Германовна, я курирую ваш проект от Московского городского комитета по делам культуры. Обращайтесь ко мне по всем вопросам, я буду их решать быстро.
Круто. В ней всё было круто и породисто замешано Крутая бровь. Круто вьющиеся густые волосы, пышно уложенные на голове. Крутое бедро.
Она достала бумаги из ящика стола, наклонилась. Стало видно, что блузки под костюмом нет, один только шарфик дерзкого карминного цвета едва прикрывает полную красивую грудь. Впрочем, бельё имело место быть – это я тоже обнаружил.
Она живо подняла на меня глаза, мы встретились взглядами, я слегка смутился, и она это заметила. Дурацкая ситуация.
- У вас есть фотографии?
- Фотографии? – не сразу понял я.
- Обычные фотографии на документы - три на четыре. Расписывайтесь вот здесь…
- Конечно, фотографий нет, - учтиво сказал я, беря ручку.
- Сфотографируйтесь поскорее, - мягко, почти по-матерински посоветовала она. – Можно в моментальной. Я распорядилась, вам оформят документы в тот же день. Вам что-нибудь нужно ещё для работы?
Нужно. Пани, подумал я. Пани мне нужна для работы и для жизни. Тогда всё будет нормально. А пока её нет, всё бессмысленно,
- Спасибо, - я пожал плечами. – Лично я ни в чём не нуждаюсь.
- А как вы устроены с жильём?
- Я… - я вдруг запнулся. Как отвечать на этот вопрос? Живу у подруги? Бред...
- Я… пока у друзей, - кое-как выкрутился я.
- Удобно ли это? – она была настойчива, и я опять замялся.
- В общем, так, - пришла она мне на помощь. – Если будут затруднения – обращайтесь, мы решим вопрос. Поселим вас в общежитие или прямо сюда, в здании. Здесь есть пустующие подсобки. Не очень комфортно, зато рядом.
- Спасибо. Подсобки меня как раз не пугают, - усмехнулся я. - Я к ним привык.
- Вот как? – она вздела крутую бровь. – А кем вы работали у себя?
Я ответил.
- Ну, такую должность мы вам здесь подыщем, если будет необходимость. Что ж, не буду мешать вашему творческому процессу, - она встала. - Мы с вами ещё увидимся. Рада была познакомиться.
Она вышла из-за стола и протянула руку, я осторожно пожал. Рука была тёплая и неожиданно нежная. Я вдруг подумал, что должность и солидный вид сбивают представление о её возрасте, а на самом деле она, возможно, ненамного старше Вероники.
Я вышел из кабинета, аккуратно прикрыл дверь. Вокруг по-прежнему царила пустота. Очень непривычно, если вспомнить обычный гудёж вокруг нас. Непривычно, гулко, официально. И только волны знакомой музыки доносятся со стороны сцены, смягчая помпезность пустых залов. Нашему творческому процессу не будут мешать. Как это прекрасно и великодушно. Я развеселился, сунул руки в карманы и пошёл по коридору, легкомысленно пританцовывая в ритме танго.
- Утомлённое со-олнце… – запел я дурашливо, возникая перед очами Вероники, - нежно с морем проща-алось…
- Всё сделал? – спросила Вероника, поднимая голову от стола.
- В этот час ты призна-алась...
Не отвечая, я наклонился, обнял её, аккуратно вынул из кресла и размашисто повёл вокруг сцены.
- И тут Арончик пригласил её на танец, - страстно забормотал я без перехода в такт шагам. - Он был тогда совсем для нас, как иностранец.
- Судя по всему, ты понравился Марине, - усмехнулась Вероника.
- Он заходил туда с воздушным поцелуем, - не слушая, продолжал заливаться я. - И говорил красотке Розе "потанцуем!". Он пригласил её галантерейно очень...
Я картинно прислонился щекой к её щеке и закрыл глаза.
- Слушай, у тебя жар, - отстранилась от меня Вероника. - А ну-ка, сядь…
Меня бесцеремонно пихнули на скамейку, на мой лоб легла прохладная рука.
- М-м… - блаженно замычал я. - И возвращался на машине марки Форда, и шил костюмы непремэ-энно, как у лорда…
Я снял её руку со лба и прижал к губам. – О, моя Роза дорогая, - забормотал я в том же стиле, - я вас прошу, нет, я вас просто умоляю!..
- Прекрати ты! - в сердцах воскликнула Вероника, высвобождаясь. – Мальчишка! Крейзи... То-то я смотрю, глаза блестят с утра... У тебя температура! Сиди здесь, сейчас приду.
23
Дальше было всё погружено во мрак. Я очнулся вечером, на диване, мокрый, словно меня облили из чайника. Горела розовая луна, веки были тяжёлые, по комнате бродили тени. Мне казалось, я был один, но кто-то говорил надо мной на два голоса. Наверное, ангелы…
- Насквозь мокрый... Сколько ты ему дала аспирина?
- Да нисколько не успела. Он ни на что не жаловался, куражился, пел «Дерибасовку»... Я думала, он поссорился с тобой. Потом только дошло: он пьянеет от температуры и всегда балухманит. Пока сообразила, он лёг и отрубился…
- Я вам звонила, вы так и не удосужились включить телефон, это просто беобразие. Неси градусник и какую-нибудь фуфайку сухую, надо его переодеть.
- Я компот сварила. Тёплый ещё.
- Очень хорошо. Мне по дороге попались апельсины - там, в сумке, в прихожей... Выжми пару в компот – надо его срочно напоить. Но сначала просто водой… И полотенце дай. И простыню. А лучше две.
Нежные руки осторожно приподнимают меня, скатывают мокрую насквозь футболку…
- Трусы тоже все мокрые… чистые найдёшь?
Надо бы, конечно, посопротивляться такому беспределу, как смена трусов посторонними ангелами, но сил совершенно нет, хватает только на то, чтобы тупым манекеном перевалиться на живот. Я с трудом переворачиваюсь обратно на спину, и подо мной теперь сухо и свежо… Сколько же сейчас времени… какой вообще день… В голове противно, глаза режет, розовая луна светит в лоб, звякает ложечка в стакане…
- Тридцать восемь... Значит, было много больше... Подушку подложи, – продолжает журчать надо мной ангел. – Милый, на, попей…
Милый – это я? Мои сухие губы чувствуют прохладный влажный край чашки, оказывается, я хочу пить, оказывается, я давно хочу пить… Наконец-то вода, целая большая чашка, это счастье...
- Милый, пей…
Милым быть хорошо, тебя все любят. Господи, как же это вкусно, кисленько… пахнет апельсином – так варила тётя Маша, абрикосы с апельсином, где это было – в другой жизни… Я медленно выцедил ещё одну чашку и обессилено сполз в подушки. Ангелы надо мной дышат духами и туманами, заботятся…
- Думаешь, грипп?
- Не знаю. Посмотрим. Ещё и адаптация. Он неделю тут. Я, когда из Америки приехала, свалилась через три дня, помнишь? Ничего страшного, он молодой и сильный, поднимется.
- Вы кто, девушки? - пробормотал я, с трудом ворочая языком. – Вы ангелы? Погасите луну и дайте кого-нибудь обнять…
Над моей головой тихо засмеялись на два голоса. Два знакомых смеха…
- Вики, иди ко мне, - позвал я шёпотом.
- Спи, милый… всё хорошо…
- Иди ко мне…
- Его надо здесь оставить на ночь, а ты ложись с ним, - зашелестело чуть поодаль.
- А ты как?
- Я уеду.
- Как? Куда?
- У меня есть куда, ты же знаешь. Не волнуйся.
- Послушай, давай вместе ляжем здесь на полу…
- Ещё не хватало. Ложись с ним и спи нормально. Я сейчас выкурю сигаретку и поеду.
Ангелы удалились. На свою ангельскую кухню. Но почему тогда я продолжаю слышать их небесные голоса?
- У тебя всё теперь сорвётся? Из-за него?
- Нет, конечно… Ничего у меня не сорвётся, я всё равно сейчас девчонок гоняю. Двадцать третьего выступим – тогда уж с ним…
- Ну, до двадцать третьего он вскочит. Он не лежит долго, я знаю. Ну, не плачь…
- Нет, пусть отлежится, нельзя рисковать. У него будет напряжённый график…
- А вот не надо ему устраивать напряжённых графиков... Слушай, я никогда не видела, чтобы ты плакала…
- Я так его люблю…
- Ничего нового… этого раздолбая все всегда любят…
- Ты считаешь, у него серьёзно с этой девушкой?
- Похоже...
- Но она же не появляется…
- Она не знает, что он здесь…
- Да, он говорил…
Она не знает, что он здесь… Ты не знаешь, что я здесь… Вот, оказывается, что. Ты просто не знаешь. Но я же здесь, и ангелы надо мной говорят, я продолжаю их слышать. И кто-то плачет. Кто-то плачет обо мне… Только почему они говорят по-польски? И почему я их понимаю?.. Они тихо перешёптываются, а вокруг темно, и только отблески огня озаряют ночь, и пахнет жильём, пахнет горячей печью, свежим, сухим на морозе деревом, растаявшим снегом, хорошо, уютно и тепло под волчьей шкурой… И ты не знаешь, что я здесь…
…А потом вдруг день настал – зимний, белый - и весело было кататься в санях, и пестро было в глазах от летящего снега, от шапки с куньей опушкой, от золотого и серебряного шитья на шубке… И весело от скрипа саней, от топота копыт…
- Юстына… панна моя ясноокая… нет моих сил уезжать, что хочешь делай…
- Нельзя оставаться… Бежать надо, пока не прознали про кольцо, пока не поняли, что обознались…
- Видно, не знали его в лицо, сняли другой перштень, а этот не нашли… В ножки тебе поклонюсь, что ты его нашла и уберегла… А я смотрю, прореха зашита… как во сне… то ли было, то ли нет...
- А это я сама зашивала своими ручками…
- Своими ручками драгоценными… готов целовать их вечно, покуда жив… и не только ручки… храбрая моя панна…
...И опять ночь, и нет никакой Юстыны. Розовая луна светит в чёрном небе, знакомое лицо надо мной, чёрные бездонные глаза смотрят в душу, чёрные волосы льются рекой…
- Сауле?.. А где кольцо?
- Какое кольцо? Тебе приснилось, милый… Как ты? Болит что-нибудь? Руку подними, температуру померим…
Градусник обжигает кожу ледяным холодом. Как сосульку сунули подмышку, ну, я и попал…
- Жарко тебе? Принести попить?..
- Принеси… компотику тёти-Машиного…
- Тридцать девять… На, выпей таблетку…
- А ты не уйдёшь?.. Слушай… кто это - Сауле?
- Тебе приснилось, ложись… отдыхай…
- А ты?..
- И я…
- Иди ко мне... И погасите уже кто-нибудь луну… всю душу она мне вынула…
И вот уже опять совсем темно, и в этой темноте она рядом – такая знакомая и родная, и такая нужная, и теперь всё хорошо, теперь всё пройдёт, всё наладится…
- Пожалуйста… обнимите этого раздолбая… можно?.. А можно расстегнуть?.. Пожалуйста… я так быстрей поправлюсь…
Я знаю, что лукавлю, и знаю, что она знает, что я лукавлю… И я знаю, что она мне уступит…
И мне уступают, я утыкаюсь лицом в тёплое, нежное, шёлковое… такой знакомый запах, так пахнет дом, умиротворение, так пахнет счастье, а тёплая рука ласково ерошит волосы, это невероятно приятно, неземное блаженство… Теперь я знаю, что всё будет хорошо, теперь я знаю, что не умру…
ПАНИ
Я вышла с кафедры довольно ошарашенная: меня отправили в командировку!
Прямо вот так, с высокой трибуны. Я даже не поверила сначала, настолько это было неожиданно и невероятно.
В маленькую, да, всего на два рабочих дня плюс день приезда-день отъезда. Но всё равно, выезд за пределы Москвы. Завтра утром. Чём свет.
24
Гостиница дышала высокой научной мыслью.
Приветственные плакаты встречали участников конференции у входа, гудело многолюдие в холлах и коридорах, повсюду витала специфическая атмосфера, исходящая от солидной публики.
Неспешно, интеллигентно, значительно.
Как всегда, в такой высоконаучной атмосфере, я почувствовала себя случайно затесавшейся богемной самозванкой.
Впрочем, наш трёхместный номер был как раз мне созвучен. Был он милым и женственным – кружевные занавески на окнах, золотистые мягкие покрывала, сосновый букет на журнальном столике посреди красивой салфеточки…
Авантюру я заподозрила, едва успев расположиться на новом месте. Просто машинально взяла в руки программку конференции - в гостинице эти программки пестрели везде - в холлах, в номерах, даже на подоконниках. Раскрыла её - и глаз мой сразу зацепился за знакомую фамилию. Астахов. И инициалы его. И звание. И институт.
Так. Я посидела на своей кровати с программкой в руках, пока мои сожительницы – две учительницы истории из области, скромно чирикая, заселялись и устраивались - и немного поразмышляла. Очень походило на то, что моя поездка - результат его влияния. В эту версию хорошо вписывалось предположение Татки о том, что планировалось послать другого, но вдруг всё поменялось. Вот это «всё поменялось» – и был Вадим. Это его стиль…
Ну, и прекрасно. Ну и ладно. Значит, будет мне не скучно...
Я встала и подошла к зеркалу. Расчесала волосы, собрала наверх. Стала романтичной и неприступной. Потом распустила по плечам. Стала дерзкой и соблазнительной. Заколола на затылке. Стала тоже учительницей. Что ж, понятно, что он меня будет искать. И, конечно, найдёт. Ну и отлично. Пусть ищет!
Он нашёл меня очень быстро. Ровно в десять часов, когда мы вернулись из столовой после завтрака и уже были готовы к выходу, в дверь аккуратно постучали. Как выражается Татка, я нутром почуяла, что это по мою душу. И не пошла открывать. Из вредности.
- Вероника Владимировна Беляева найдётся здесь? – донеслось из тамбура весёлое.
«Не моё ли имя прозвучало?» - не без иронии подумала я строкой из песни Антонова.
Приятный, интеллигентный баритон. Бархатный и повелительный. Так и хочется побежать за ним на край света. И я когда-то побежала. А теперь нет, дудки. У меня теперь свои баритоны есть…
В общем, я не спешила ринуться на зов. Делала вид, что озабочена своей сумочкой, мстительно поглядывала в окно и только, когда, наконец, почувствовала на себе недоумённые взгляды соседок по номеру, милостиво оглянулась. Подчёркнуто официально поздоровалась.
Он был эффектен в модном элегантном чёрном пальто, без головного убора, молодой, успешный, перспективный учёный, доцент, кандидат наук, блестящий и респектабельный.
- Я вас буду ждать в вестибюле, - деликатно предупредил он и исчез, оставив после себя лёгкую ауру дорогих запахов.
А я независимо пошла одеваться. Как будто это явление ко мне никакого отношения не имело. Как будто заблудился тут товарищ.
Но своё чёрное дело он сделал: словно невидимый занавес рухнул между мной и двумя моими сожительницами.
А так жаль… Мы так хорошо подружились за завтраком, успев перекинуться хоть и дежурными, но искренними рассказами о себе. И вот - явление респектабельного господина сразу развело нас по разным мирам. Это они ещё не знают, кто он такой...
В вестибюле я успела схватить своё отражение в зеркале во весь рост. Всё было прекрасно – моё серое стёганое пальто с меховым капюшоном, чёрная Милкина шапочка, чёрная сумочка. Ярко-рыжий шарф на плечах, который я связала сама в электричках... Нарядно, со вкусом. Отлично!
Вадим ждал меня у самого выхода, правильно полагая, что вот этого места мне никак не удастся избежать. Если только вылететь в трубу.
- Я так рад тебя видеть!..
- С чего бы это? – улыбнулась я, старательно натягивая кожаные перчатки и не глядя на него. И сразу пожалела. Так нельзя. Это намёк на некие отношения, это неправильно, это провинциально. Нужен другой тон. Простой и безразлично-учтивый.
- Я тоже рада.
Я посмотрела на него максимально просто. Он, как всегда, был безупречен, предупредительно открыл передо мной двери, пропустил вперёд – всё это на глазах изумлённой публики.
Мы вышли и тронулись через обсаженную заснеженными ёлочками городскую площадь.
- Я не так давно узнал, что ты перебралась в нашу систему.
Враньё, подумала я. Врёшь ты всё. Всё ты знал с первого дня. Просто трусил и не знал, как лучше себя вести. А трусил, потому что не знал, чего от меня можно ожидать. И сейчас не знаешь. И хочешь узнать…
- Я был очень рад. Всегда считал, что у тебя должна быть более перспективная работа. Я очень рад тебя встретить здесь.
Это уже повторение. Я промолчала. Надо быть спокойной. В общем-то ничего особенного не случилось: встретились сотрудники, не надо придавать значения. Молчать, мило улыбаться, отделываться ничего не значащими, общепринятыми фразами. И кажется, мой манёвр начинал иметь успех. Всё-таки, вежливое дистанцирование – великая вещь.
Однако, когда мы пришли на место - поднялись по широким ступеням под колоннаду, вступили в просторный, многолюдный холл - мой спутник опять оказался на высоте: проводил до гардероба, помог раздеться, получить номерок, проводил в зал… И вовремя исчез – именно вовремя, не позволив смотреть на себя, как на докучного поклонника. Да, тактичному поведению у него можно было учиться…
Большой, помпезно оформленный зал шумел, шелестел, переговаривался. Я села на своё место и ещё раз глянула программку. Кандидат исторических наук Астахов В.Э. выступит в конце первого отделения. Не сбежишь. Неудобно сбегать в первый день прямо до антракта. Ладно, чёрт с ним. Я мысленно махнула рукой. Пусть будет, как будет.
"Здесь, в буфете, такие эклеры всегда, это что-то, обязательно возьмите домой" - произнёс за моей спиной женский голос, и я улыбнулась.
Таткины предсказания сбывались. Надо будет привезти ей эклерчиков...
А интересно, что она скажет про Вадима. Но если она всё знала, если она знала и смолчала, я её прямо прибью на месте. Прямо вот эклером!
25
Конечно, никуда я до антракта не сбежала. И не вылетела в трубу. Я честно послушала пару докладов и даже что-то нашла интересным. Но раннее вставание и холодная пригородная электричка всё-таки приморили меня в уютном кресле. Несмотря на всю мою сознательность, я начала дремать под монотонное журчание с трибуны.
Однако, сон мой мгновенно улетучился, как только со сцены донёсся знакомый баритон.
Я ожила - и слушала, и смотрела заинтересованно. Выступал Вадим, как всегда, замечательно. Непринуждённо отрывался от текста, приводил живые примеры, артистично жестикулировал. Он умел владеть аудиторией, красиво подать материал - этого у него было не отнять. Приморенный зал тоже оживился, и хлопали ему вполне искренне. И я не могла не признать, что это было заслуженным.
Выступающий после Вадима докладчик, конечно же, померк. Я и не слушала. Неожиданно для себя улетела в прошлое. Казалось, всё совсем недавно было – белое солнце Анапы, мне девятнадцать лет, наша археологическая группа на раскопках - все пыльные, усталые, весёлые… Как красиво всё начиналось тогда… Каким необыкновенным он мне тогда казался - весёлый, загорелый, красноречивый, охваченный идеями. Такой небожитель. И вдруг я ему интересна, самая обычная, ничем не непримечательная провинциалка… почему? Но мир тогда сразу стал другим – возвышенным и наполненным. И сама я стала другой – значительной, уверенной. И что же это - он меня сделал такой? Или всё-таки я сама сделалась такой?
Татка сказала: на тебя просто обратил внимание интересный мужчина. А ты сама по себе хороша, просто этого не знала.
Наверное, где-то она права…
А тогда как же князь? С ним же всё не так. Никакого небожительства, обычный мальчик.
А чувство то же самое. Что каждый день праздник. Оттого, что ЭТО есть… Оттого, что ОН есть на свете…
Чувство одно. А люди – разные. А я-то, я-то – разная? Или всё та же?
Ох, думать и думать ещё мне над всем этим… Вот и подумаю после перерыва. Чтобы не заснуть.
А в перерыве вкусно пахло кофе по всем коридорам, в окна светило шальное, февральское, уже почти весеннее солнце, и я вдруг опять почувствовала весну, почувствовала юную, беспричинную радость, мне стало весело. Я с подъёмом устремилась к разрекламированным эклерам, с удовольствием обнаружила в буфетном зале своих соседок по номеру, но мне не удалось покофеманить и почирикать в женском кругу. Дальше случилось неожиданное.
Возле нас появился Вадим, официально отозвал меня на минутку в коридор, и, когда я вышла, повлёк меня весело вниз по лестнице. И я дала себя увлечь - наверное, на волне своих воспоминаний - этих картинок юных, которые толпились перед моими глазами…
Вид у Вадима был загадочный, но вполне деловой, и мне показалось, что он хочет представить меня каким-то своим коллегам или показать что-то важное в зале, но он оперативно привёл меня в гардероб и попросил мой номерок.
- Не понимаю... мы куда-то уходим? – попробовала сопротивляться я. - Я думала, ты хотел мне что-то показать.
- Я, действительно, хочу тебе что-то показать. Но для этого нужно выйти в город.
- Но мы же не успеем вернуться! Перерыв скоро закончится…
- Ничего страшного, – Вадим подал мне пальто. - Не волнуйся. Если тебе нужны доклады для отчёта, они у тебя будут. Побежали! Пока солнышко.
Я сдалась. В конце концов, он прав: куда-то побежать гораздо интереснее, чем в душном зале бороться со сном.
- Ты ведь не была здесь раньше? В этом городе?
Я покачала головой.
- А я был не раз. Работал здесь. И знаю, что тебе понравится. Извини, не дал тебе перекусить. Но у меня другой план. Здесь есть уютные места, где можно посидеть. И не буду скрывать – я хотел поговорить с тобой.
Я оглянуться не успела, как мы оказались на улице; меня, словно королеву, свели по ступенькам, заснеженные ёлочки расступились - и ничего себе: оказывается нас ждал кабриолет!
Дверца легковой машины приветливо распахнулась. Чудеса продолжались. Мы уселись на заднем сиденье, я – немного ошарашенная происходящим.
- Вы меня похищаете? – поинтересовалась я. – Продадите в рабство?
- Мысль интересная, - улыбнулся Вадим. – Надо будет рассмотреть, да, Паша? – кивнул он бородачу, сидящему за рулём. - Пока что осуществим похищение. Вот этого похитителя, кстати, зовут Павел. Паша, давай на Блинную, - бросил Вадим и повернулся ко мне. – Павел – сотрудник здешнего исторического музея и знает о рабстве всё. Так что в этом отношении можешь не волноваться.
- У нас ведь и так запланирована экскурсия по городу, - возразила я, с любопытством глядя в окно.
- Ты её не пропустишь, не бойся, - успокоил Вадим. - Но ты же не любишь хождение за экскурсоводом. Я помню. Ты любишь быть сама по себе, смотреть так, чтобы никто не мешал.
Это было правдой. Я, действительно, томилась в больших группах, мне нравилось ходить и смотреть самой, останавливаться, где хочу, смотреть, сколько хочу…
Путешествие наше было коротким. Мы свернули от центра, лихо преодолели пару подъёмов и спусков на крутых заснеженных улицах и припарковались на совсем непримечательном открытом месте.
Вадим помог мне выбраться.
- Ну, вот теперь можешь любоваться. Жемчужина Загорска перед тобой, - объявил он. - Вид с Блинной горы.
Я оглянулась и замерла. Перед нашими глазами была раскинута панорама Лавры. С этой точки обзора она просматривалась во всей красе. Да, это было прекрасно… Купола церквей и соборов были нарядно припорошены снегом. Строения выглядели лёгкими и одновременно величественными, расположены были в каком-то удивительном единстве, прозрачном и безмятежном. Я сделала несколько шагов вперёд и залюбовалась видом, лежавшим передо мной, словно на овальном блюде.
На минуту мне показалось, что я стою перед этими спокойными куполами одна. Совсем одна – и нет никого больше - ни спутников моих, ни людей вокруг, ни даже города этого, немного похожего на мой и такого нарядного в зимнем уборе. Даже звуки затихли, всё исчезло, унеслось за пределы этого удивительного ансамбля. И словно небо стало выше надо мной.
Зачем-то я здесь, - внезапно подумала я. - Что-то мне надо здесь понять. Вот сейчас. В эти минуты. Или спросить. Или узнать. Самое главное.
Но что? Что?
Кто я? Зачем сюда пришла? Зачем вообще родилась на свет? Как мне дальше жить? На чём стоять в жизни?
Вот это, наверное, самое главное. Чем мне жить?.. Или нет? А тогда что?
Князь, - вдруг подумала я – и слёзы защипали мне глаза. Что-то я, наверное, сделала не так. Неправильно что-то было. Подумала не так? Почувствовала не так? Он не случаен. Он не случаен в моей жизни. За ним стоит что-то такое, что я не могу понять. Господи, - попросила я торопливо и сбивчиво, глядя сквозь слёзы на купола с крестами – сделай, как-нибудь так, чтобы мы встретились, наконец, не надо нас больше разделять в этом мире, пусть мы побыстрее встретимся, пожалуйста, мне надо разобраться во всём, во всей этой путанице совпадений, видений, снов… И должно быть чисто. Вот так чисто, как чисто сейчас передо мной – купола, кресты, стены… Вот так чисто, просто и крепко должно быть в душе…
- Бастионы на угловых башнях… – донёсся до меня голос Павла.
- Крепость, по сути, - это сказал Вадим.
- Крепость…
Мужчины приблизились.
- Насмотрелась? Замёрзла? Павел Андреевич может подкинуть обратно, - сказал Вадим. – Или хочешь ещё погулять по городу?
- Нет-нет, - быстро отказалась я от совместных прогулок. – Спасибо, что показали эту красоту. Но надо возвращаться. Да, прохладно, ветер…
И соврала. На самом деле, пока я стояла перед Лаврой, не чувствовала я ни холода, ни ветра. Была я высокой, сильной, могучей...
Меня усадили в машину, мы плавно тронулись, я в последний раз оглянулась, желая запомнить этот удивительный вид.
- Ну, где ваша светлость желает трапезничать? – весело спросил Вадим. - С помпезностью великой или в простоте сердечной?
- Без помпезности, - сказала я. – Где-нибудь поскромнее. А ещё лучше обратно вернуться.
- Нет, - сказал Вадим. – Я же тебя похитил. Умыкнул. Теперь всё, ты моя пленница. До обеда ещё два часа. Паша, тормозни на углу. Раз без помпезности, то попьём кофе в рабоче-крестьянском уединении.
26
Дальше всё было тютелька в тютельку, как предсказывала Татка. Обед, послеобеденные экскурсии – одна в исторический музей, где в коридорах мне попался бородатый Павел, который разулыбался и раскланялся со мной, как со старой знакомой. И выступления местных поэтов и гитаристов. И медитативное, старомодное музицирование на рояле.
И наконец, тихие вечера в нашем тихом номере, где мы, три научные девочки, отдыхаем после насыщенных программ. Пьём чай от электросамовара в коридоре, восхищаемся здешними калачами, немножко откровенничаем.
И я, внутренне хмыкая, слушаю восторженные дифирамбы в адрес Вадима
- Так прекрасно держится на сцене, - говорит Валя задумчиво с правильными учительскими интонациями.
Валя - типичная-типичная учительница: одинокая, маленькая, скромная. Живущая своими книгами и своими учениками.
А весёлая Ирина тарахтит без умолку и напоминает мне Татку.
- А ты давно его знаешь? Та-акой импозантный! Вероничка, надо брать! – весело решает она.
- Хорошая партия, - тихо соглашается Валентина, и мне немного смешно. Уже и замуж меня тут выдали.
- Ирочка права, - проникновенным учительским голосом объясняет рассудительно Валентина. - Это так только кажется, что вся жизнь впереди, и ты можешь выбирать и выбирать. А время быстро летит, оглянешься вдруг – а выбирать уже и некого, да и тебя уже не выберут…
У Валентины в этом году тридцать лет педагогического стажа, и ничего она больше от жизни не ждёт, кроме писем от своих учеников. А весёлая Ирина ещё молода и полна чувств.
- Кольцо отцовское ему раскатала, представляете? – округлив глаза, рассказывает она. - Фамильное кольцо отдала в мастерскую, чтобы раскатали по его размеру. А себе мамино взяла, оно мне как раз. Уже и туфли белые купили. И вдруг на тебе – возвращается жена! Представляете? Нет, выпредставляете?
Представляю. Ой, как представляю. Но молчу.
- Ну, я его и послала!
Да, и это я тоже представляю. Но опять молчу.
- Попалакала-поплакала, а потом думаю: да пошёл он. Кольцо только жалко. Там надпись внутри была, дата свадьбы моих родителей. А теперь на папином кольце её нет.
- Не переживай, - успокаивает Валентина. – Встретишь ещё хорошего человека. А ты, Вероника, подумай, Вадим – достойная партия, очень достойная.
- Ой, какая там партия, - я морщусь и отмахиваюсь. - Просто, когда я училась в Москве, он был моим научным руководителем.
Я старательно подчёркиваю своё провинциальное происхождение, мне неловко, что на меня смотрят, как на избранницу.
- Слушайте, девочки, приезжайте в Москву! Можно одним днём. Я вас по музеям повожу, у меня все допуски есть. И насчёт ночёвки можно похлопотать в нашем общежитии, у нас там кто только ни ночует…
- А с моими ребятами можно приехать? Они так интересуются историей…
- Конечно, можно. Спишемся. Я вам экскурсии закажу. Мне это удобнее и быстрее, чем вам.
- Девочки, опять засиделись, второй час… Завтра секции… Ирочка, кинь мне расписание...
- Падение монархии в России... Ой, а смотрите, как интересно: Советское студенчество 50-60-х годов... Кто пойдёт?
- Я на войну пойду. Что там у нас по войне?
- Вот: Начало холодной войны... Народы СССР в борьбе с фашизмом...
Да уж, не надо забывать про главное, теперь по секциям, по семинарам, мы еле успеваем разобраться в расписании и разбежаться по своим местам, всё довольно интересно продумано, и хочется везде успеть, и совсем, совсем нет времени нырнуть в глубину своей души, в самое сокровенное.
Туда, где дух захватывает от того, что ЭТО есть, оттого, что ОН есть на свете...
Но это всё потом, потом, вот приеду домой – и вот тогда… А дома Татка уже всё выяснила, ей почему-то больше везёт, может, и сейчас повезёт наконец-то…
- Девочки, девочки, сырки глазированные! Прямо за углом, с машины торгуют! И очередь небольшая, мы минут десять стояли… Бегите быстрее!
- Девочки, надо калачей домой купить. Здесь такие калачи потрясающие!
- А я знаю, где коврижка медовая есть! - кричу я. - Прямо совсем недалеко, можно сбегать! Давайте, я сбегаю и на всех куплю! Килограмм. Или полтора!
Мне лишь бы куда-нибудь бежать, лишь бы что-то делать. Чтобы занять себя, голову свою. А если голову нечем занять, то пусть хоть руки-ноги действуют поактивнее. Предчувствие клубится во мне, вырывает меня из реальности, кипит во мне газированными пузырьками.
И невозможно, невозможно ходить прогулочным шагом под руку, глядя по сторонам и степенно обсуждая городские пейзажи – нет же, нет! Надо мчаться, лететь сломя голову, обгоняя время, обгоняя себя, - вот так, вот так скользить по этим крутым улицам, взрывая снег на крутых пооротах...
А как было бы здорово, если бы он был со мной!.. Вот здесь, в этих розово-золотисто-голубых, зимних - ещё зимних – сумерках… Как красиво было бы вдвоём бежать и падать на этих горках, на крутых склонах, как весело… Ну, почему, ну почему? Зима проходит, а мы опять врозь, опять не вместе. Жизнь проходит, а мы никак не найдёмся, только всё теряемся и теряемся…
Мне жарко от быстрой ходьбы, щёки у меня горят. Стою на крутой улице, прижавшись щекой к стволу – господи, куда это меня занесло? А что, если заблужусь, обратно-то как возвращаться, стемнело уже… Дерево под моей щекой ещё не разбужено, но уже пахнет остро и свежо, скоро весна…
Подхожу к стене дома, читаю на табличке: Пионерский переулок. И с серьёзным видом отдаю честный пионерский салют, глядя сверху вниз, с крутизны.
А впереди, в промежутках между домами и заборами, уже знакомый купол – надо же, как устроен этот город! Отовсюду увидишь кусочек Лавры…
И вот он, последний день, и я прибежала к Лавре одна, как я люблю – совсем одна, тут же в городе так устроено: куда ни пойди, обязательно её увидишь - то снизу её стены, похожие на крепостные, то сверху в глаз бросится купол в горошек…
- Доченька… купи ладанку…
- Ладанку?
Я приостанавливаюсь. А ведь правильно, калачей накупили, подарков набрали, я и шарф папе красивый нашла к двадцать третьему февраля, и Татке, и Милке к 8 Марта подарочки выбрала, и даже князю - скрывая от самой себя, а вот ладанку…
- Ладанку?
- На шею повесишь, вот, на шнурочек… смотри… У тебя крестик-то есть?
- Крестик? – я смущаюсь.
- Или ты некрещёная?
- Нет... да, некрещёная…
- Ну, ты помолись всё равно, не бойся. Бог-то всех слышит – и крещёных, и некрещёных… Все мы его дети…
- Да, спасибо. Ой, вы, наверное, замёрзли, холодно тут стоять…
- А ты возьми ладанку-то, возьми… Смотри какая парча… из Иерусалима…
- Из Иерусалима?
- Дай, от беды тебя заговорю.
- От беды? От какой беды? Мне что, беда какая-то грозит?
- У каждой женщины своя беда, вот она и грозит…
- Нет, не может быть, нет у меня никакой беды, всё у меня, как у всех…
Но морщинистые руки берут меня за лицо. Тянут к себе.
- Дай, от беды-то заговорю…
- А можно разве заговаривать, это же плохо… нельзя, наверное, в церкви заговаривать…
- Дай, заговорю…
- Да не надо мне!..
Я отшатываюсь – и от рук, и от слов. И просыпаюсь. Господи, я всё ещё здесь, в номере гостиницы… Сегодня домой… Странный сон. Какая-то бабушка… Почему-то я у неё ладанку купила. Или не купила? Да нет же, я эту ладанку просто так купила вчера. Но вовсе не у бабушки, просто в лавочке на территории Лавры. И не было там никаких бабушек. Просто туристы, экскурсанты, гуляющие… А ладанка мне понравилась, маленькая такая, красивая. И с булавочкой. Булавочка эта меня больше всего умилила – маленькая, золотая...
- Чтобы приколоть в любое место, - объяснила Валентина, разбирающаяся в церковных тонкостях.
Оказалось, Ирина тоже в курсе.
- В сумочку приколи, - велела она, - в кармашек. Найди такой, куда ты ничего не кладёшь.
- Что же это за кармашек такой? - засмеялась я.
- Ну, у каждой женщины есть такой в сумочке кармашек. Самое такое ценное. Фотографии любимых там всякие… Амулеты. Вот в это место и приколи.
И я приколола. Действительно нашёлся такой кармашек, права была Ирина.
Нет, странный какой-то сон. Парча из Иерусалима… И от беды какой-то меня хотели заговорить. И ведь так и не заговорили.
Значит, не будет никакой беды. И вообще, что голову ломать, собираться надо.
- Вероничка, ты куда записалась? В Абрамцево или в Богородское?
- Ой, я бы хотела и туда, и туда.
- И я тоже, когда ещё выберешься…
- Ну, давайте тогда с рейсом договариваться, пошли!
- Девчонки, проверяйте вещи, мы больше не вернёмся…
Домой с Ярославского я летела с замиранием сердца. Я была уверена, что что-то меня ждёт важное. Все транспортные средства, конечно же, еле ползли. Я готова была уже выскакивать из метро и трамвая, чтобы толкать эти неразворотные вагоны самой.
27
КНЯЗЬ
Нет, всё-таки болеть – полезно.
Когда ты всё время здоров, теряется вкус к жизни. Кажется, что всё так и должно быть. И начинается мещанское разложение - подлые претензии, мелкие придирки к судьбе. Погода не такая, на работу неохота, девушка куда-то пропала…
В итоге перестаёшь ощущать, что жизнь – сама по себе подарок и чудо, и надо ею пользоваться с умом, а не бездарно прожигать. Например, побыстрее сфотографироваться, чтобы побыстрее получить липовый студенческий пропуск и побыстрее ринуться в бассейн.
Ты ж жить не можешь без плавания, ну вот и действуй давай уже, ленивый тюлень.
И вообще, пора уже становиться полноценным членом столицы и осваивать новые возможности. Загрести, например, в общагу к Эдику, куда он приглашал уже в первые минуты знакомства. Эдик – малый шустрый, ценный, полезный. Яркий и ушлый. Значит, может быть другом.
А тебе нужны друзья в этом безжалостном мире. Ты кто, вообще, без друзей? Ты никто без друзей.
Так я философствовал в ванной, бреясь, полоскаясь под душем, чистя зубы и поминутно отбиваясь от Норы, которая пыталась загнать меня обратно в постель и лишить свободы манёвра.
Наконец она сдалась, плюнула и объяснила, как попасть в ближайшую фотографию. Высушила мне волосы феном, причесала и насильно утеплила перед выходом из дома большим шарфом.
- Смотри нигде не задерживайся, тут везде ветродуй, тебе вредно, – стращала она меня, выпроваживая из квартиры. – Ателье рядом, так что туда-обратно мигом, я тебя буду ждать.
По московским меркам ателье действительно рядом. Одна остановка на автобусе. И автобус пришёл мгновенно, хороший знак.
Жизнь прекрасна, как ни крути, - рассуждал я, разглядывая плывущие в окнах, уже знакомые и почти родные, суровые многоэтажки Вернадского. И девчонки хорошие у меня, верные мои подруги. И мои девчата-ученицы славные. Я уже к ним привязался. Я уже за ними скучал. Интересно, а они скучают? Вспоминают обо мне? Надо спросить у Вероники.
Автобус вытряс меня прямо напротив фотографии, я спрыгнул на мёрзлый, выметенный ветрами асфальт и весело пошагал к дверям под крупными буквами ФОТО.
И тут что-то случилось***.
Что-то бросилось мне в глаза с витрины салона - странно знакомое. Я увидел это не глазами, а каким-то шестым чувством - которое меня никогда не обманывало.
По инерции ноги мои проделали пару шагов в сторону ступенек перед входом, но я резко крутанул назад. Поднял голову. И остановился, как вкопанный.
С витрины на меня смотрела пани.
Ощущение было, как от удара. Я вздохнул по всем правилам рукопашного боя – через нос. Переступил с ноги на ногу. Зачем-то оглянулся по сторонам - как будто вокруг могли быть следы её, живой и настоящей. Конечно её нигде не было.
Но она смотрела на меня с витрины.
И я не в силах был оторвать глаз от прелестного лица. Фотография была большая и очень хорошая. Свет мягко и ласкающе рисовал знакомые черты лица, воздушно высвечивал волосы, бережно ронял нежные тени на виски - это была она, она, не могло быть другой такой… Непонятно было, в чём она была одета, просто крупно и выразительно лицо и длинная изящная линии шеи…
В следующую минуту я очнулся. Чёрт! Надо же действовать, не теряя времени!
Я взлетел по ступенькам, рванулся в дверь, мне показалось, я её вообще взломал – потому что девушка, сидящая за столом в маленьком фойе испуганно подняла голову и выпрямила спину. На секунду показалось, что у меня пропало зрение – из-за того, что я шагнул с солнца в полумрак. Или это у меня уже в глазах темнеет?
Я кинулся к столу.
- Здравствуйте, скажите, кто эта девушка?
- Какая девушка?
- В витрине! У вас! Девушка на фотографии!
- Какая именно девушка?
- У вас там что? Миллион девушек? Вот эта, в центре! Откуда это фото?
- Я н-не знаю… - испуганно пробормотала совсем молоденькая девчоночка, отодвигаясь под моим напором к спинке стула. – Я… это вчера было, а вчера Лида… Мы подрабатываем через день… Это вам надо к.. к нашему фотомастеру… он вам скажет… Роберт Иванович! – поспешно заголосила она на всю приёмную, приподнимаясь из-за стола.
В фойе быстро вышел немолодой худощавый мужчина в хемингуэевском свитере крупной вязки, оглядел меня, как мне показалось, неприветливо.
- Вот, - указывая на меня пальцем, пробормотала девчонка, так и не садясь.
- В чём дело? – быстро спросил мужчина.
- Мне нужна эта девушка!
- Вот эта? Катерина?
- Нет! – закричали мы с девчонкой одновременно.
- Вот та девушка - я указал на витрину за своей спиной. – Вот здесь! – я подлетел к окну. - Вот эта, в центре!
- Вам нужна девушка или фотография девушки?
Мне вдруг стало душно. Помещение было небольшое, окно тоже небольшое и наглухо закрытое. Я распустил молнию на куртке, ослабил на шее шарф. Мне захотелось сесть, я пошарил глазами вокруг. Сбоку возле стены под увеличенными фотографиями детишек, стоял маленький мягкий диванчик, я опустился на него перевести дух, взялся рукой за голову.
- Ему, может, нехорошо? – запинаясь, всё ещё испуганно спросила девчонка.
- Кать, принеси воды, - распорядился мужчина и подошёл ко мне.
- Парень, ты чего? Выпил?
- Нет, - я помотал головой.
- Тогда по-людски говори. Чего хочешь?
Катя, не выходя из своего ступора, притащила стакан воды, и я с благодарностью выхлебал его. В голове сразу прояснилось.
- Извините, - сказал я, стараясь не повышать голос. - Я ищу вот эту девушку. Давно. Я приехал в Москву из-за неё, понимаете?
- А ты уверен, что это она? – спросил хемингуэевский Роберт Иванович.
- Да, конечно. Это моя жена. Вы просто мне скажите, я вас очень прошу. Мне нужно её найти. Мне нужен адрес. Я вас умоляю! Я две недели её ищу. Специально из-за неё в Москву приехал! С Крыма. Из Крыма, – поправился я. - Слушайте, ну помогите мне, дайте её адрес!
- Нет у нас её адреса, - сказал Роберт Иванович недовольно. - И быть не может. Она не снималась у нас.
- Как же она к вам попала? – чуть не закричал я. – Откуда у вас её портрет! Это же она! Это она! Она тут в Москве, я просто не могу её найти!
- А она-то хочет, чтобы ты её нашёл? – пожевав губами, сказал мужчина. – Может она от тебя сбежала как раз?
- Ой нет, нет, надо помочь, - вдруг встрепенулась Катя, прижимая пустой стакан к груди. – У человека душевная драма…
- Так. Вот что, драма, - хмуро повернулся к ней фотограф. – Ты, давай, садись и работай. Разберёмся.
- Значит, так, - мужчина посмотрел на меня. - Фотографию принёс вчера мой племянник. Вот такой же обалдуй, вроде тебя. Для обновления витрины к женскому дню. Понял ситуацию?
- Понял. Телефон вашего обалдуя?
- Зачем?
- Да ёперный театр! - заорал я. – Чтобы узнать, откуда фото! Мне адрес нужен, адрес! Вы понимаете или нет!
- Роберт Иванович, – кротко вступила Катя, - я сейчас Вовику сама позвоню.
- Вот, - сказал я, переводя дух. – Ваша Катя быстрее соображает. Катя, принесите мне ещё водички. Если вам нетрудно. Я буду счастлив напиться из ваших рук.
28
Вовик жил чёрт-те где, на Бабушкинской. Пришлось пилить через всю Москву, а потом ещё тащиться пешком с километр, плутая среди высоких однотипных зданий, пронизанных ветром.
Между третьей и четвёртой многоэтажкой я начал догадываться, что рано предпринял свои техничные вояжи. Права Нора, надо было ещё хотя бы день отлежаться дома. В голове у меня расшумелось, и до нужного подъезда я добрался уже взмокшим. Расстегнул молнию на куртке и немного постоял, прислонившись к стене, унимая сердце и дыхание. Хорошо, второй этаж, можно не возюкаться с лифтом.
Дверь мне открыли сразу – невысокий крепкий пацанчик лет семнадцати с низкой чёлкой и неприступным взором. Он что-то активно дожёвывал и явно не был мне рад.
- Вовик? - спросил я, глядя на него сверху вниз.
- Ну, Вовик, а чё надо?
- А ты и правда борзый, - оценил я, усмехнувшись. – Занятия-то заколол опять в ПТУ своём?
- Слышь, вали давай отсюда, - не испугался Вовик, решительно схватился за дверь, но я успел подставить ногу, и у Вовика ничего не вышло.
– Молодец, - похвалил я. – Но не бойся, я не уйду, пока не скажешь за фото. Колись, давай.
Вовик оглянулся на свои апартаменты, и я понял, что ему не светит разглашение его личных тайн.
- Ладно, пошли выйдем, - сдался он. - У меня там систер, мазер, – поделился он сокрушённо, - сейчас хай поднимут…
Мы спустились к окну. Вовик, наконец дожевал, щедро вытер круглую рожу сначала одной ладонью, потом другой и возвёл на меня незатуманенный взор.
- Вовик, сосредоточься, - сказал я. - Вчера ты привёз портрет девушки. В ателье «Радуга».
- А, так ты от Катюхи? – просветлел Вовик. - Так бы и говорил. В общем, так. Чувиху на фоте не знаю, фота не моя, взял у другана. Друган снимает для газет там, для журналов… Принёс на клуб. Дядьке в витрину надо, я взял, жалко, что ли.
- Что за друган? Адрес, телефон?
- Хрен его знает.
- Не знаешь, где твой друг живёт?
- Да не друг он мне особо, - шмыгнул носом Вовик. – Так, на клубе видимся.
- Адрес клуба?
Я достал записную книжку и ручку. Московская жизнь уже приучила меня таскать с собой эти постыдные атрибуты для склеротиков. Вовик подробно описал координаты, с любопытством заглядывая в мои каракули.
- Вот так пойдёшь, - увлечённо показывал он руками, - там коридор, секи? В конце дверь, крутая такая, сразу увидишь. Кадра этого Юра зовут. Но кадр не московский, где-то в Королёве, что ли, живёт… Фамилию не знаю.
Я всё записал.
- Теперь слушай, Вовик, - веско сказал я. - Если окажется, что эта девушка не знала, что её фото в витрине красуется, я тебе самолично бошку оторву к едрене-фене. Понял?
Вовик снова машинально оглянулся на дверь, лицо его стало совсем доверительным.
- Ну, это... дядька камеру обещал хорошую дать на пару дней. Друганов поснимать. Типа бартер. Ну, приволок ему для витрины... Секёшь?
- А ты секёшь: найду и ноги выдерну, - веско сказал я. - Понял или нет? Не слышу.
- Понял. Не вопрос.
Чем-то он мне всё-таки нравился, этот московский Вовик, наверное, бывалостью.
- Ты хоть фотографировать-то умеешь? – усмехнулся я.
- Ну, а то, - важно сказал он. - Девчонок там... то, сё…
Я вышел на улицу. Меня немедленно начал терзать ветер. Хорошо – послушался таки Нору, а то собрался идти в одной рубашке, чтобы выглядеть на пропуске дисциплинированно. Но Нора устроила скандалище, заставила надеть свитер, ещё и шарф намотала так, что еле влез в куртку.
Я затянул молнию до подбородка. Теперь к метро и обратно пилить через всю Москву или сколько там получится до Щёлковской?
Ладно. Хоть не зря съездил. Ещё бы пожрать где-нибудь. Или хотя бы напиться. Спасибо доброй Кате за два стакана воды, но я бы сейчас выпил ещё столько же. Хоть бы на автомат с газировкой набрести - так нет же, везде пустота. Бездушный город. Вот она, урбанизация жизни. Только и спасает буквочка М, мерцающая родным тёплым огоньком.
Я с удовольствием вступил в полупустой вагон и с наслаждением уселся.
Наверное, это смешно, что взрослый дяденька любит кататься на метро. Но это так. И чем-то мне это подземелье родное. И даже эти чёрные туннели со страшными шнурами проводов не пугают, а манят…
А вот и ещё родным повеяло в бездушной пустыне столицы: «Следующая станция - «Рижская».
Рижская – это значит, можно выйти и через какие-то минут пятнадцать знакомого пути шмыгнуть под крыло Вероники. Конечно, мне влетит по самое не хочу, но меня напоят и, может, накормят, и можно будет растянуться на кожаном диванчике позади сцены и блаженно полежать, закрыв локтем глаза от света. А лучше не локтем, а каким-нибудь шарфиком или даже юбочкой или другой тряпочкой, в изобилии брошенной девчатами, репетирующими на сцене. Лежать и хитро ухмыляться, предвкушая появление хозяки и возмущённый вопль: Ах, вы посмотрите на него! Мы-то думаем, он там умирает, а он вот он, жив-здоров, и уже мою юбку подцепил!..
Если бы я стоял, я бы, наверное, не выдержал и вышел. Но я сидел, и сидел удобно, вставать не хотелось, тащиться никуда не хотелось. Я мысленно помахал Веронике рукой, и подземный монстр понёс меня дальше.
На Щёлковской я выпил соку на выходе из метро – стакан берёзового, а потом сразу ещё апельсиновый. Пить ещё больше захотелось. Надо было наоборот, запить берёзовым. Но от третьего стакана я воздержался – ещё не хватало шастать в поисках туалета по холоду… Ладно, как-нибудь дотяну.
Сверяясь с бумажкой, я двинулся на поиски. Опять идти. Потом ждать троллейбуса, потом ехать. Потом снова идти. На часах было около четырёх. Я поел в последний раз часов в десять…
Снова меня обступают дома, похожие друг на друга... Интересно, почему тут между домами везде так сифонит? Теоретически высотные здания должны сдерживать ветра. Значит, какая-то местная турбуленция… Я опять с благодарностью вспомнил Нору. Хорош бы я был тут в одной рубахе…
Пару раз я попытался расспросить прохожих, но про фотоклуб никто не знал, все пожимали недоумённо плечами.
Наконец, всё разрешилось. И дом, и номер, и подъезд - всё совпало так, как рассказал обстоятельный Вовик. Теперь вниз, в цоколь, в коридор... А вот и искомая дверь. И даже табличка имеется с аббревиатурой, ничего мне не говорящей. А жаль будет, если там никого…
Если никто не откроет сейчас, завтра приеду – решил я и постучал. Тишина. Я подёргал. Заперто. Я постучал ещё раз, и уже повернулся уходить, как дверь распахнулась.
На пороге стоял очень длинный парень с непроницаемым лицом, за ним просматривалась просторная, уютно освещённая комната, в ней переговаривались невидимые люди.
- Вы к кому? – спросил парень без тени эмоций.
- К вам, - не ломая голову, ответил я.
- Ко мне? – мне удалось его удивить.
- В том числе, - сказал я. - Я от Вовика. Мне сказали, что здесь можно увидеть Юрия. Вы случайно не Юрий?
- Заходи, – сказал парень задумчиво.
Я зашёл. В глубине комнаты на диване сидело ещё двое перед столом, заваленном бумагами – представительный лысый и маленький, лохматый, как домовёнок. На втором столе среди журналов стоял графин с водой. " и встроенный экспонометр", - донеслось до меня.
- Мужики, я напьюсь? – кинулся я к воде, едва кивнув. - Целый день по Москве шатаюсь…
- А ты кто есть-то, шатун? – поинтересовался самый старший, лысый. – Ищешь кого-то?
- Он от Вовика, - сказал длинный, пока я отпивался.
- Кто это Вовик? – спросил лысый, - А, мелкий этот… Робертов, понял, - кивнул он.
- Мне нужен фотограф по имени Юра, - сказал я, опустошив полграфина и отдышавшись. – Фамилию не знаю. Сказали, бывает здесь. Живёт, я так понял, не в Москве. Королёво – это что? Село?
- Королёв, - поправил лысый спокойно. – Город. А ты, я слышу, не местный? Давно приехал?
- Десять дней назад, - сказал я. – Почему так решили?
- Х*овор не московский, - усмехнулся лысый.
- Ну, не местный, - сказал я, слегка задетый. – Мне этот парень нужен. Помогите найти.
Мужчины переглянулись длинно и опять уставились на меня.
Внутренняя дверь отворилась, на сцене появился четвёртый персонаж, длинноволосый, оживлённый, в больших очках, с кофром наперевес и с фотокамерой в руках.
- Мужики - ну, это кайф!.. - восторженно начал он, после чего увидел меня. - Новые люди? – спросил он, зависнув на полпути.
- Юрика ищет, - пояснил домовёнок. - Он тебе зачем? – обратился он ко мне.
- Насчёт фотографий, - коротко сказал я и, кажется, попал правильно, компания перестала напрягаться и стала более общительной.
- Шведов – его фамилия, - сказал лысый. - Но мы тебе не поможем, адреса не знаем.
- Здесь народу околачивается, всех не запомнишь, - сказал домовёнок. - Он чего тебе, фоты должен?
- Девушку, - сказал я.
- Увел, что ли? – весело спросил очкарик, и все засмеялись.
- У него портрет моей девушки, - сказал я.
- Снялась у него? – заинтересовался длинный.
- Не знаю, - сердито сказал я. – Хотел выяснить. Это моя девушка. Хотел спросить у этого вашего Юры, как её найти.
- Сложная жизнь, - сказал очкастый весело.
Мужики опять о чём-то поговорили глазами, видимо, о том, что я не представляю для них опасности один против четверых. Длинный поднялся, позвякивая ключами, удалился в боковушку и через минуту вынес здоровый, плоский чёрный пакет – в таких хранится фотобумага.
- Это не она? Не потеряшка твоя?
Он одним движением вытряхнул фотографии на стол.
Несколько больших и несколько маленьких фотографий красивым веером легли на стол.
То самое фото, что я видел в витрине! Это была она!
Изображения чем-то отличались друг от друга, я не сразу понял, что оттенками чёрного и коричневого.
А одна была совсем светлой, совсем-совсем светлой, такой, что хотелось зажмуриться - только глаза и губы читались отчётливо, всё остальное словно тонуло в прорвавшемся откуда-то ослепительно-белом сиянии...
Это походило больше на тонкий рисунок карандашом, чем на фотографию. Если бы я увидел этот портрет в витрине, я бы её не сразу узнал...
Я замер.
Компания тоже примолкла, длинный и очкастый взяли со стола по фотографии, лысый забрал светлую и покачал головой.
- Высокий ключ, - сказал он. - Хорошая работа.
- Джоконда, - сказал очкарик. - Юрик - ас.
- Выставочная? - спросил домовёнок.
- Возможно, - сказал лысый.
- Я в низком люблю, - сказал домовёнок.
- Ой, понимал бы, - отозвался очкарик.
- Я бы поправил, - сказал длинный. - Уголки глаз.
- Возможно, - сказал лысый.
Я встал, кусая губы.
- Это она, - сказал я.
Компания воззрилась на меня.
- Ну, поздравляю, - сказал лысый.
- Красивая модель, - сказал очкарик.
- Она не модель, - сказал я упрямо. - Она - моя девушка.
- Что-то мало ты знаешь, похоже, о своей девушке, - сказал лысый, усмехнувшись. - В общем, так. Шведов вчера был, принёс это. Сегодня его нет.
- Он сегодня учится, – вставил домовёнок. - У него лабораторные.
- Вот так, - припечатал лысый. – Наведывайся. Разбирайся. Мы не против.
- А почему фотографии здесь? – упрямо поинтересовался я.
- А где им быть? – строго спросил лысый.
Где им быть… У меня бы они лежали под замком. Под семью замками. Глубоко в шкафу, чтобы ни одна живая душа…
- Под замком, - сказал я мрачно.
- Они и есть под замком, – невозмутимо сказал лысый. – Шведов в общежитии живёт. И правильно сделал, что принёс сюда. Работы хорошие. Снимает он хорошо. Если бы увёз с собой, от них бы ничего не осталось. Растащили, попортили. Сам жил в общаге, знаю. Всё правильно сделано. Согласно внутреннему распорядку работы находятся на хранении. В архиве рабочих материалов.
- А… я могу… вот эту маленькую… - я протянул руку к фотографии, и лысый усмехнулся.
- А это уж извини, – он сгрёб фотографии и аккуратно уложил обратно. - Это собственность клуба и самого автора.
- То есть, это автор решает, висеть его работам в витринах или нет?
- В каких витринах? – нахмурился лысый.
- Вот эта ваша собственность клуба сейчас украшает витрину фотосалона "Радуга".
Я встал. Делать мне здесь больше было нечего. Мужики опять переглянулись, длинный тоже встал, лысый и домовёнок остались сидеть.
- Сигнал принят, разберёмся, - невозмутимо сказал лысый, кивнув мне.
29
Домой я явился уже совершенно выжатый и от голода злой и обессиленный.
В лифте меня укачало - я выпал из дверей и схватился за стенку. Доставать ключи уже не было сил. Я позвонил наобум – вдруг кто-то из девчат дома. Если нет, придётся присесть возле двери и немного отдохнуть.
Однако дверь открылась сразу - мне показалось даже, что я услышал топот бегущих ног.
В дверях немой статуей стояла Нора, бледная и перепуганная, что было ей совершенно не свойственно.
Зависла немая сцена, не предвещавшая мне ничего хорошего. Наконец я не выдержал и усмехнулся.
- Домой-то пустите, леди, - сказал я примирительно. – А то я сейчас тут описаюсь.
Далее случилось примерно то, что я предполагал. Немая статуя молниеносно ожила, в меня вцепились разъярённые кошачьи лапы, рывком втащили в прихожую и затрясли так, что шапка и шарф полетели в разные стороны.
- Ты у меня сейчас так описаешься, - шипела Нора. – Я тебя так описаю, скотину, что ты на всю жизнь запомнишь, козлина такая!
Я ойкнул сквозь смех и немедленно получил по уху шапкой, а по шее тапком, который Нора ловко стащила с ноги.
- Больно! – заорал я. - Тихо ты! У меня это… как это… как его...
- Что?! – кричала Нора, остервенело тряся меня за ворот. - Что ещё у тебя?!
- У меня голова кружится! - отбивался я.
- Я тебе её сейчас вообще оторву! - бушевала Нора. - Скотина такая, гадюка! Я весь день на нервах, уже в скорую звонила!.. А он тут лыбится… Вика с ним ночи не спала, работу бросала, выхаживала. А он тут лыбится, гад, паразит такой!
- Норхен, подожди… - бормотал я, давясь от смеха. - Дай скажу… всё скажу…
Я ржал и отмахивался, а в меня летели матюки и пинки, на которые Нора никогда не скупилась в моменты ярости.
Наконец она иссякла, и мы прямо в прихожей сели передохнуть от бурных чувств. Нора вытащила из моей куртки сигареты, я дал ей прикурить от своей зажигалки. Мы помолчали, сидя на полу напротив друг друга.
- Слушай сюда, - сказала Нора очень спокойно. - Если ты. Завтра. Вздумаешь вылезти из постели. Дальше, чем в сортир. Я тебе бошку собственноручно откручу. Понял? Чёртов князь?
- Понял, - сказал я. – Прости.
Мы опять помолчали.
- Сфотографировался хоть? – подняла на меня глаза Нора.
- Нет, конечно, - ответил я чистосердечно.
- Почему?
- Не поверишь, - сказал я, хмыкнув. – Не успел.
И мы дружно и громко расхохотались.
Через десять минут в доме царил мир и благоденствие. Меня кормили, поили, капали мне капли на сахар и натирали грудь отвратительно воняющей мазью под названием «звёздочка». Я был любим и обласкан.
Нора со смехом рассказывала, как, прождав два часа, кинулась меня искать и пришла не в ту фотографию. То есть, наоборот, она-то пришла как раз в ту, а это я, пень с глазами, перепутал остановки, сошёл не там, где было велено, и попал совершенно не туда. Не на ту улицу и не в тот дом.
- Ну ты представь, - жаловалась Нора. – Объясняю там, как дура: у вас был парень, высокий, синеглазый. Фотографировался на документ. Нет, говорят, не было никаких синеглазых парней. Я ругаюсь, описываю тебя, твою куртку, твою морду... И всё по нулям. Говорят: он у вас, наверное, к другой девушке ушёл. Синеглазые нынче нарасхват. И все, главное, ржут. Вот что мне было думать?
Я лежал на диване сытый, ухоженный и тоже не знал, что думать.
- Я подумала: ну, всё, если не придёт – убью!
- День, может, какой-то магический? – предполагал я. - Лунное затмение? Понимаешь, смотрю в окно и вижу надпись: Фотосалон.
- Так ты проехал! Пень с глазами!.. Я тебе сказала: через остановку. Ты меня-то пойми. Пропал человек. В чужом городе. Из моей квартиры. У меня же сразу твоя мать в голове. Она же не переживёт.
- Слушай, ну, когда я увидел это фото в витрине, у меня просто крышу снесло. Я забыл, за чем пришёл.
- А позвонить не дотумкал?
- А мне до того было? Мне и в голову не пришло, что ты будешь контролировать взрослого мужика.
- Вот тебя никто не контролировал. И ты ушёл и где-то блуждал неделю - сам не знаешь, где, и ни черта не помнишь. Это нормально? И мы об этом теперь знаем - что ты можешь уйти и вдруг не вернуться. Ты понимаешь? Ты в коме лежал неделю – и предлагаешь нам не волноваться?*** В метро в обморок чуть не свалился, и предлагаешь не волноваться? Да, мы за тебя боимся. Осознай это своей башкой.
- Ладно, - смирился я. - Что мне делать? Отчитываться поминутно?
- Не поминутно, а по мере необходимости. И не отчитываться, а держать в курсе.
- Ладно, - покорно сказал я, тяжело вздыхая. - Буду держать в курсе.
- Ол райт, - сказала Нора. – Дальше что было? Нашёл этого чудика на Бабушкинской?
- Нашёл. Чудик тоже ни хрена не знает, навёл на какого-то корреспондента. Поехал искать корреспондента. Уже есть хочу, пить хочу… Приехал на эту Щёлковскую, нашёл этот клуб, а там – её фото целый пакет…
- И ты решил, что она натурщица?
- Ничего я не решил. Я толком ничего не понял. Устал, как собака. Поехал домой. Думал, меня пожалеют, встретят заботой и теплом. А тут такая Элеонора Исаева хватает - и хрясь, хрясь по кумполу…
- Ну, это она тебя ещё пожалела, я бы больше наваляла. А что за фотографии? Неприличные что ли?
- Да нет, приличные. Красивые портреты.
- И что теперь? Будешь этого фотокорреспондента искать?
- Буду искать. Конечно. А что мне ещё делать? Слушай, как мы с тобой считали? Она вернётся в воскресенье? Это двадцать четвёртое… Но домой она приедет двадцать третьего, так?
- Она может тебе позвонить двадцать третьего, - сказала Нора. – Я бы так и сделала, удобно спрятаться за праздник.
- Зачем прятаться за праздник? – изумился я.
- Чтобы не показывать заинтересованность.
- А почему заинтересованность нельзя показывать?
- Чеслав, ты балбес, - сказала Нора. – Есть куча случаев, когда девушка не должна показывать свою заинтересованность.
- Это почему? – ещё больше поразился я.
- Ну, потому что, мало ли что… Может, ты уже женился. Может, забыл её. А так – праздник, очень удобно позвонить, как друг.
- Мда… - я потёр ладонями лицо. – Мне этого никогда не понять.
30
В кое-как накинутом пальто Татка летела по нашей пешеходной дорожке мне навстречу.
- Ну что? Как? – затормошила меня она, едва не сбив с ног.
- Ответил, – вымолвила я, идиотически улыбаясь.
- Да ты что?! Он ответил? Он?
Я кивнула. Потом ещё раз кивнула. Потом зажмурилась и мелко закивала, как китайский болванчик.
- Да ты что! Ой, с ума сойти! – верещала Татка. - Сам ответил?
- Сам ответил. Своим голосом…
- А что сказал? Ну? Что сказал?
Она подхватила меня под руку и поволокла ко входу. Мы почему-то обе спешили, шли скорым шагом, почти бегом - хотя вот сейчас уже вроде и некуда было торопиться. Так же бегом влетели в двери общежития, промчались через вестибюль и заскакали по лестнице, словно за нами гнались.
- Что он? Где? Что сказал?
- Ничего. Просто ответил… - я сгоняла со своих губ дурацкую неудержимую улыбку, но она не уходила. - Просто ответил своим голосом.
- А ты что?
- А я?.. Просто слушала. Просто стояла, его голос слушала…
- Ой, ну ты романтик… Ой, ну ты вообще…
Весь оставшийся вечер я сомнамбулой прометалась по нашей келье, цепляясь то за половичок в прихожей, то за порог в ванной.
- Я всё-таки не понимаю, почему ты не ответила? – допрашивала меня Татка с недоумением. - Ждала-ждала, мечтала-мечтала – и дар речи потеряла? Онемела?
Я кивала. Соглашалась. Да, онемела. Да, дар речи потеряла. Когда он ответил, что-то волшебное стряслось во мне. Это же, действительно, было волшебным – вдруг услышать голос его здесь, в Москве. Как можно что-то говорить самой, вламываться в волшебство? Вот сейчас скажу что-то – и всё исчезнет же. Как мираж, как чудесный сон. Вот и молчала. Стояла, как дура, и молчала.
- Это я дура, я! – сокрушалась Татка. – Надо было мне рядом быть и тебе слова суфлировать. А ещё лучше – на бумажке записать. В следующий раз так и сделаем. Всё на бумажке напишем!
Но при всех попытках меня рассмешить, я успокоиться не смогла. Кончилось тем, что Татка напоила меня валерьянкой, мы сели на своих постелях, закутавшись в одеяла, и ещё целый час разбирались с канителью звонков.
- Пятнадцатого числа это началось, - вспоминала Татка. – На следующий день после Валентинова дня, в понедельник. Я села на телефон. И начиная с этого момента мы звонили ежедневно и иногда по нескольку раз. И ни разу человек трубку не взял. Ни разу! Это как называется? Это невероятно! Что такое особенное произошло, что вдруг сейчас он к телефону подошёл? Собственной персоной?
- Силы небесные подключились, – усмехнулась я.
- Чего-чего?
- Я помолилась, - усмехнулась я.
- Да ты что? Ты шутишь? – воззрилась на меня с изумлением Татка.
- Да нет, - я пожала плечами. - Правда. Помолилась в Лавре.
- Ой, как это? Прямо в Лавру ходила специально молиться? – Татка смотрела на меня во все глаза.
- Ну, нет, конечно… Просто на улице. Когда увидела её издалека, весь ансамбль. Такое красивое всё, светлое, в снегу…
- Подожди, - не верила Татка, - ты сейчас всерьёз говоришь?
- Ну, нет конечно, - я задумалась. – Не знаю. Но когда смотрела на эти купола, так грустно стало, что всё бездарно у меня… Как всё бы могло быть хорошо, вот так же чисто, светло, высоко… И ведь так всё и было – и вдруг всё сломалось. Короче, я всё вспомнила, и… просто попросила. Конечно, это была никакая не молитва, я их и не знаю. Просто попросила всей душой.
- А что ты именно попросила? – заинтересовалась Татка.
- Просто встречи. Пусть мы встретимся – и всё… Если можно.
- Просто попросила… - как заворожённая повторила Татка. - Нет, ну это конечно дичь, но ведь совпало же.
- Совпало, - усмехнулась я, уселась поудобнее, спрятала голову в коленки и вздохнула.
- Нет, подожди, - не дала мне расслабляться Татка. - Просила-не-просила, но что-то реальное должно быть. Какое-то человеческое объяснение. Мне просто интересно. Ты уж, пожалуйста, когда его увидишь, спроси, как это так получилось, что мы неделю его не могли застать.
- Ну, может, его не было в Москве. А сейчас приехал.
- А кто тогда отвечал? – воскликнула Татка.
Вдруг лицо её переменилось, глаза стали совсем круглые.
– Ой, слушай, - страшным шёпотом проговорила она. – Так может это он мне и отвечал? Помнишь? Мне несколько раз парень отвечал, вспомни!
- Причём, не один, - усмехнулась я. - То нахал, то интеллигент.
- Вот! – Татка вскочила на своей постели, роняя одеяло. – То один, то другой! А вдруг какой-то из них был он?
- Интересно, какой? – не без иронии поинтересовалась я.
- Ну, конечно, нахал! – немедленно воскликнула Татка. – Ой, нет, нет, конечно, интеллигент, у него такой голос был. Или нет, это у нахала был голос… Точно, у нахала! Или нет, у нахала был грубый…
Я засмеялась. Счастье всё клубилось во мне, не угасая.
- Да… - Татка озадаченно покачала головой. - Я сдаюсь. Эта загадочная история нам сейчас не под силу. Нет, ты спроси у него!
- Я спрошу.
- Нет, ты не забудь!
- Да не забуду!..
- Кстати, о волшебном, - спохватилась Татка, опять подскакивая на кровати. - Тебе отгул за командировку дают, ты в субботу уже свободна. И как теперь? Что? Поедешь домой завтра?
- Надо ехать, - я вздохнула. - Я должна ехать, в те выходные же не была, плюс у папы день рождения. Я ему шарф красивый купила. Ой, даже тебе не показала… Ой, я же пончиков привезла! – спохватилась я. - И коврижку медовую! И сижу, как дура…
- Главное, я-то сижу, как дура, с тобой! – Татка вскочила с постели. - Давай чай пить! Правда, первый час ночи, но резко захотелось пончиков.
Мы вскочили, собрали чай. Странное праздничное чувство владело мной, у меня было новогоднее ощущение. Словно завтра случится что-то невероятное.
- Ну ты завтра-то хоть не молчи, - теребила меня Татка. – Слушай, пончики бесподобные. А коврижка почём?
- Два девяносто, - машинально отвечала я. - А пончики по одиннадцать копеек.
- Надо в Загорск ездить за пончиками, - мечтала Татка. – Вот будет жизнь. И что, это всё там спокойно продаётся? Какой-то невероятный город…
- Невероятный, - кивала я, думая о своём.
- Я понимаю, ты не про пончики…
- Не про пончики. Но чувство там потрясающее. Как в сказке.
- Я прямо завидую. Но с пончиков уже падаю. Слушай, давай посуду завтра утром помоем, сейчас уже сил нет…
Зыбкая беспокойная ночь парила над миром. Я лежала, глядя на светлое пятно на потолке. Странно всё. Уже почти нашлись, и вот опять врозь. И домой не ехать никак нельзя. Уже давно все привыкли, что я дома на двадцать третье – и день рождения папы, и мальчишки наши собираются, и вся наша компания меня ждёт…
Опять, опять мы не вместе…
Или всё опять плохо?
А вдруг он эту ракушку прислал, как знак, что мы расстаёмся? На прощанье? Чтобы у меня была память о нём? Мысль пронзила меня, как молния, сон мгновенно улетучился.
- Наташка! – вскричала я, сама не своя.
- Чего, - неразборчиво-сонно пробурчала Татка.
- Слушай! Слушай! А если ракушка – это подарок на прощанье?
- Чего?
- Вдруг это он со мной так расстаётся? Вот так красиво хочет расстаться! Это в его стиле!
- Спи давай, Беляева, - неразборчиво пробормотала Татка. - Завтра только дар речи не потеряй. Молви слово хоть какое-то... Прямо вот сейчас сочини текст, всё равно не спишь…
Татка права, надо спать, надо сочинить какой-то текст. Но ничего не получается, я верчусь и мучаюсь. А вдруг опять не получится разговор? Сколько мы уже впустую трезвонили!.. И ледяная стужа страха сжимает всё моё существо.
Князь, это ведь ты был? Ты здесь, в Москве? Или мой изощрённый ум так обманул меня, и это кто-то совсем чужой - какой-то нахал, какой-то интеллигент, мало ли у Норы знакомых нахалов, мало ли у неё интеллигентов…
Нет, это невыносимо!
Встаю, не в силах больше справиться с волнением, натягиваю халат, носочки вязаные, кладу в карман сигареты, спички. Накидываю сверху ещё тёплую кофту, выхожу тихонько, стараясь не стучать.
В коридоре вечная темнота, как вечная мерзлота, половина лампочек вывернуто, а половина половины не горит, то есть, в итоге одна несчастная какая-то тлеет на лестничной площадке.
Я тихо спускаюсь по лестнице, подхожу к окну на площадке. А вот на улице светло за окном. Виден смежный корпус, пешеходная пустынная дорожка. Пусто кругом, часа три, наверное. Наш гулкий неугомонный дом почти притих. Одна я тут, стою, курю, думаю. Пытаюсь сложить в уме кусочки, кончики хвостиков. И ничего не складывается, ничего, совсем я дурочка…
Нет, надо хоть сейчас сосредоточиться. Значит, он здесь. Приехал зачем? Просто в гости? Найти меня? Чтобы быть в проекте? Значит, он всё-таки, решил танцевать?
Телефон Норы. Значит, и адрес тоже Норы. Значит, он у неё живёт. А Вероника где? Она же тоже здесь?
И почему я решила, что он собрался прощаться? Он просто решил встретиться. Добрался до моего города, нашёл дом, хотел видеть меня. Как хорошо, что папа был дома… Интересно, он понравился папе?..
Господи, о чём я думаю, мне просто нужно пойти спать. Завтра после работы я позвоню - и всё будет ясно. Его голос, его интонации, родные, то с лёгкой хрипотцой, то чистые, мальчишески-юные, такие молодые…
Я погасила сигарету, выбросила в урну. Вот такой день сегодня. Ещё утром меня окружали подмосковные леса и рощи, ещё утром в уши мне летели слаженные рассказы экскурсоводов, а сейчас я обрушилось совсем в другой мир – где ОН совсем рядом... Невероятно…
Невероятно - что теперь он встретится мне здесь, на московских улицах, настолько невероятно, что душа отказывается верить, а предчувствие захлёстывает и захлёстывает острыми знобкими волнами, и ночь идёт, не принося покоя, и никак не уснуть, никак, никак… никак…
31
Пятница пролетела в предпраздничной суете. Дописывали, доупаковывали, довязывали. Бегали с Таткой по магазинам, искали торт, смотались даже в «Диетку» на Смоленской за селёдочным маслом и, стоя в очереди, придумали взять не только к столу, а всем нашим мужчинам ещё и в виде праздничного гостинца. Татка тут же, не отходя от кассы, сочинила селёдочный тост практически в стихах, и мы, давясь от смеха к огромному неудовольствию очереди, быстренько накалякали его в записную книжку.
И всё это было поверх. Было лишь пёстрым фоном, который прикрывал самое важное. И это важное трепетало внутри, било нескончаемым живым потоком, озаряя меня, меняя меня, управляя мной по своему хотению, размыкая губы, сияя в глазах… И я смеялась громче, чем всегда. Задумывалась чаще, чем всегда. Возможно, даже я была красивее, чем всегда…
К концу рабочего дня наш скромный «чайный домик» за шкафами был похож на магазинную витрину в старые добрые доперестроечные времена. Расторопные наши сотрудницы уставили его домашними соленьями, и сквозь стекло аппетитно глядели то красные помидорные щёки, то оливковые огуречные бока, то светленькие перечные дольки, тонущие в томатном обольстительном мареве.
- Научные дамы, - бормотала Татка, обглядывая шеренгу банок, - возятся, какие-то запасы крутят… А ненаучные, вроде нас с тобой, бесхозяйственные обормотки, сидят голодные… Вот голову на отсечение, что ты даже не посмотрела, что твой батя привёз. Даже в сумку не глянула.
Я не глянула, точно. Меня, как всегда в минуты душевного волнения, еда перестаёт волновать вообще.
- И что там в сумке? – дежурно спрашиваю я, думая о своём.
- Там всё стратегическое. Картошка. Моркошка. Макарошка. Можно две недели не думать о хлебе насущном. Но я смотрю, тебе это не отзывается. Совсем уже со своим князем оторвалась от реальности.
Всё так. Я не здесь. И волнует меня отнюдь не картошка и не сыр, который я режу на аккуратные дольки. Я встревоженно поднимаю голову.
- Слушай, а вдруг правда: ракушка – это подарок на прощанье?
- Тогда бы он тебе адрес и телефон не оставил.
- Телефон - это чтобы мне сказать потом по телефону «прощай».
- Тогда бы он это "прощай" в записке написал.
- Писать «прощай» - это слишком сентиментально для мужчины.
- А по телефону и вовсе неподъёмно. И адрес зачем? Чтобы ты, после того, как тебе по телефону сказали «прощай», поползла бы на коленях по указанному адресу молить о прощении?
- Не знаю… - я качаю головой.
- Вот позвонишь – и всё узнаешь, - вразумляет меня Татка. - Давай сюда колбасу. Сейчас по пакетам распихаем, завтра только на бутерброды разложить. А то я завтра без тебя с тоски умру в нашей богодельне. Хорошо хоть Олежка никуда не денется, хотя он тоже не любитель застолий. У тебя во сколько электричка?
- На девятнадцать поеду.
- Может, сейчас позвонишь?
Я смотрю на телефон – и всё обрывается во мне. Нет, не сейчас, не в суете. Потом, когда никого не будет вокруг…
- Нет.
- Боишься?
- Да.
- Чего?
Всего я боюсь. Что ответит. А потом окажется, что он женился. Что не ответит. И я буду думать, что он мне приснился, что нет его на свете! Нет. Нет!
И вдруг капает что-то на руку, горячее, жгучее. Моя слеза. Господи боже мой, правда, с ума сошла…
- Так огурчика хочется, - бормочет Татка. - Давай банку откроем?
Я шмыгаю носом, беру открывалку, подцепляю жестяной край, нож срывается, царапает ожогом руку. Бросаю нож и с досадой лижу царапину языком, а Татка качает головой и забирает банку.
- Кулинар! – цитирует она «Покровские ворота». - Держи огурец. Колбаски возьми. Голодная ведь…
- Нет.
А огурчик такой хрустящий, ароматный. И я понимаю, что да, Татка права, голодная я. Только есть всё равно не смогу.
- Может, чайку?
- Нет, давай уж всё доделаем - и я побегу.
- Ты мне только отзвонись сразу, а то я не усну.
- Конечно, отзвонюсь…
Мы режем вдвоём, я поминутно гляжу на часы.
- Слушай, я должна покаяться, - говорит вдруг Татка, тяжело вздыхая. – Не убьёшь меня?
- Что ещё?
- В общем… я почти знала, что Астахов будет на конференции.
- И не сказала мне, злыдня.
- Слушай, я подумала: вот скажу – у неё испортится настроение, и она поедет расстроенная. А вдруг в ректорате что-то отменят, он не поедет – а настроение у тебя уже испорчено. Я думала-думала…
- Ладно, живи, - я отмахиваюсь. - Мне теперь неважно. Вадим какой-то…Правда, он мне все материалы достал для отчёта.
- Крутой мужик, - похвалила Татка. – Хоть и сволочь.
- Мои соседки тоже убеждали меня насчёт хорошей партии.
- А партия, действительно, неплохая, - говорит Татка значительно.
- Да чёрт с ним совсем! - сердито кричу я, взмахиваю ножом – и опля, располосовываю лезвием палец. Кровь струится и прячется в ладонь.
- Суй быстро под воду! - командует Татка и бежит к полочке, где у нас покоится аптечка.
Вода льётся в белую раковину, окрашиваясь алым.
- Слушай, подруга, - вздыхает Татка. - Села бы ты подальше от колющих и режущих предметов. А то от тебя к вашей свиданке ничего не останется.
К нашей свиданке. Опять у меня обрывается под ложечкой, я закрываю глаза, а Татка заливает меня зелёнкой и заклеивает пластырем.
- Сиди и не двигайся, - говорит она. – Дышать можешь. Жаловаться на жизнь можешь. Но не шевелись.
И вот я сижу и жалуюсь.
Как не знаю, что говорить, если услышу его голос. Как замирает моё сердце в немом остолбенении. И какая я в целом дура. Не умею жить. Не умею любить. Не умею хранить то, что имею...
В пятом часу я вышла под сумеречное небо, отчаянно труся. Вот сейчас всё случится. В любом из автоматов. Свободных будок, как назло, много, я иду мимо, потому что боюсь. Возле метро тоже свободные автоматы, но я упрямо иду мимо. Холодея, леденея, горя. Дышать уже вообще невозможно, сердце тарахтит, словно я пробежала стометровку. Нет, это вот как называется – все будки свободны, все! Это же странно, почти страшно!
Нет, я лучше возле дома позвоню.
В растрёпанных чувствах, я вошла в метро, совсем уже дошла турникетов, в последний момент повернулась и кинулась обратно на волю.
Вошла, как зомби, в первую попавшуюся будку. Негнущимися пальцами набрала номер. Стало тяжело стоять. Я медленно сползла по стенке на корточки
Глупо… Но вот так со мной…
Трубка не отвечала долго, я даже начала успокаиваться, и, когда уже было собралась подниматься и уходить, услышала его голос.
Хорошо, что не встала - снова во мне всё ухнуло вниз, а потом взлетело вверх.
- Добрый вечер, - я сделала чудовищное усилие над собой, чтобы эти два слова прозвучали легко и просто. В трубке после моих лёгких и простых слов зависло молчание. Молчали долго – так долго, что у меня зазвенело в ушах.
- Алло, - не выдержав напряжения, окликнула я.
- Здравствуйте, - осторожно прозвучало в трубке, и я вдруг поняла, что он там, у себя, где-то далеко, в другой галактике, просто боится поверить. Он просто боится поверить, ошибиться. Он точно так же не верит, что это я! Радость взмыла, опалив лицо, стало вмиг жарко, я стянула шапку, захотелось засмеяться и заплакать одновременно.
- Князь, - позвала я, и закусила губу и зажмурилась, чтобы не расплакаться. – Князь, это ты?
- Пани, - быстро сказал он, и заговорил вдруг лихорадочно, без пауз, сбивчиво. - Пани. Где ты? Где? Только не бросай трубку. Я тебя прошу! Слышишь меня? Алё? Пожалуйста, не бросай трубку. Я тебя умоляю! Я с ума тут схожу. Не уходи. Просто скажи – где ты? Где ты?
- Я… здесь, я…здесь, я никуда не денусь…
- Где ты? Просто скажи! - требовал он. - Послушай, я сейчас приеду! Не уходи с этого места, я сейчас немедленно приеду! Я сейчас возьму такси!.. Ты только скажи, где ты? Я уже бегу!
- Я тебе сейчас побегу! – вдруг услышала я фоном женский голос и слегка обмерла. Он был не один.
Что-то там произошло, в другой галактике, голоса стихли, но стали более нервными – и вдруг я услышала голос Норы.
- Привет, - сказала она таким тоном, как будто мы только вчера расстались. – Я насчёт "приеду". Я понимаю ваши порывы, но я его никуда не пущу, не обижайся. Если можешь, приезжай к нам. Но из дома я его не выпущу. Я его лучше убью.
- Что случилось? – еле промолвила я.
- Да ничего особенного. Просто он тут болен, и нам надоело за ним ухаживать.
- Болен? Что с ним?
В голове понеслись картины одна страшнее другой, перед глазами встало его неподвижное лицо в больничной палате. Значит, он не оправился с того раза, и его привезли в Москву лечить! Боже мой, что-то с ним серьёзное… Но как же он нашёл меня? Он же приходил к нам домой! Или это всё-таки не он, а его посланец?
- Не слушай её! – заорали где-то совсем рядом таким знакомым родным голосом, и всё во мне засмеялось от этого голоса, всё перепуталось в голове.
- Нора, что с ним? Скажи пожалуйста. Я же так и не знаю. Я с тех пор так и не знаю, что с ним. Я не дозвонилась… Что с ним?
- Воспаление хитрости, – сказала спокойно Нора.
По звукам я поняла, что у неё пытаются отобрать трубку и что она эту трубку не отдаёт. «Иди в задницу», услышала я тихое, но ожесточенное.
- На, держи своего князя, - смилостивилась, наконец, Нора, в трубке щёлкнуло, и я услышала знакомое «Белка!
И у меня всё-таки брызнули из глаз слёзы. Но теперь уже было не страшно. Теперь уже можно было. Я всхлипнула, потом шмыгнула…
- Белка моя…Ты плачешь?
- Нет, - прорыдала я, и услышала, как он засмеялся.
- Господи, я так люблю, как ты плачешь…
- Ты садист?
- Да, да!
И я смеялась сквозь слёзы.
- Ты не слушай её, я сейчас приеду! – уверял он. - Стой там! Куда-нибудь зайди, чтобы не мёрзнуть. Только скажи, куда. Я сейчас буду…
- Не надо никуда приезжать. Я сейчас еду домой. Приеду двадцать четвёртого, в воскресенье. Ты дождёшься меня?
- Я? Дождусь? Ты ещё спрашиваешь? Да я тебя буду ждать, как тысяча чертей! Буду сидеть возле двери до двадцать четвёртого! Спать буду под дверью! Слушай, - он понизил голос, - ты только не теряйся, пожалуйста, слышишь? Я тут чуть не умер без тебя. Вообще чуть не сдох, поняла?
- Я никуда не денусь. Я приеду и тебе позвоню.
- Я буду ждать! Весь вечер и всю ночь! И весь завтрашний день! Я клянусь! Потом сяду под дверь и буду ждать тебя на половичке. Как верный пёс!
И я опять смеялась сквозь слёзы.
А потом вышла из будки, вся в счастливых слезах, в счастливом оцепенении, и какое-то время стояла без единой мысли, глупо улыбаясь не то весеннему, не то новогоднему чувству, захлестнувшему всё моё существо.
Кончилась темень. Снова солнце. Снова я живая.
Я постояла ещё минуту, приходя в себя, потом зашла в тот же автомат и набрала Татку.
- Наташка, всё хорошо, - тихо сказала я в трубку без лишних слов. – Мне будет нужна наша комната в воскресенье вечером.
- Отлично, - тихо сказала Татка без лишних слов. – Будет тебе наша комната в воскресенье вечером.
32
А наутро солнце лилось в окна со всей своей отчаянной предвесенней силой.
В голове было легко. В сердце – счастливо.
Первое, что мне бросилось в глаза, когда я их разлепил – красивая коричнево-золотая коробка на журнальном столике, придвинутом к дивану.
"Condor" - прочитал я самое крупное слово ещё сквозь сон. Ага, бренди… это Нора…
Рядом лежала плитка горького шоколада и сумка-«бананка. Всё-таки достала Вероника для меня эту моднючую поясную прибамбасину. Я взял сумку в руки. Настоящая фирменная, прочная, убедительной мужской расцветки. Я открыл молнию. Внутри лежали деньги крупными купюрами, металлический брелок для ключей в виде браунинга и несколько пачек иностранных презервативов. Я засмеялся. В кармашке была маленькая открытка: Наш единственный мужчина! Будь во всеоружии во всех смыслах. Целуем!
Я покрутил головой. Молодцы, девчонки. Не соскучишься с ними. Ладно, будем во всеоружии…
Я вытащил тяжёленький брелочек, он был отлично отлит и стильно оформлен, пристроил его в пальцах, нацелил в люстру на потолке и с чувством сказал три раза «кхх!» - по числу рожков.
И пошлёпал в кухню – оттуда обольстительно пахло. На столе белела записка: «Обнимаю, поздравляю! Если захочешь, приезжай на концерт к 2 часам, Вероника.
На плите громоздилась большая кастрюля. На крышке лежала ещё одна записка. «Славка, люблю, это всё тебе!»
Я засмеялся. Я уже знал, что в кастрюле. Поднял крышку – это был он. Вишнёвый, густо наваренный, крепко настоенный, с золотой застывшей пенкой поверх. Настоящий борщ. Это было суперски! Посреди скупой февральской Москвы. Посреди пустых унылых полок. Достала значит, где-то свёклу… И когда только наварить успела…
Нажрусь, - эпически подумал я. Вероника во Дворце, Нора на группе, нажрусь борща один. И надо хоть совесть поиметь, и смотаться сфотографироваться. Ну и помочь девчонкам всё-таки. Квартиру убрать по-людски. Или съездить на концерт? Я глянул на часы – почти двенадцать. Можно успеть, всё равно там сначала речи толкают. А девочки бросятся поздравлять... Шикарный день. День, когда тебя все любят…
И завтра, завтра приедет она… Но об этом даже страшно думать на пустой желудок.
Значит, так…
Я достал чистую тарелку, половник и нацелился в кастрюлю.
* * *
- Ой! – радостно встретила меня в фотоателье «Радуга» девочка Катя. – А мы вас ждём?
- Меня? – удивился я. – Я у вас стотысячный посетитель? Будете поздравлять?
- Ой, да, - немного смутилась она. - Я вас поздравляю... у вас сегодня праздник.
- Спасибо, - сказал я.
- А вы жену свою нашли? А то мы вас ждём.
"Жена" только что посмотрела на меня с витрины своим волшебным взглядом, от которого я с трудом оторвался прежде, чем войти.
- А, так это она у вас стотысячный посетитель?
- Нет, просто её ищут. Прямо, как вы.
- Как ищут? Кто?
- Дяденька один. Прямо, как вы, спрашивал: где её найти? Я Вовику звонила – он не знает. Я сказала, что она ваша жена, а он и про вас спрашивал, где вас найти. Это ваш друг?
- Пока не знаю, - честно сказал я, испытывая неприятное волнение и острое желание закурить.
- А вы нам можете оставить адрес и телефон? - застенчиво спросила Катя.
- Я уезжаю на неделю, - быстро соврал я. – На гастроли. Когда вернусь, обязательно оставлю. А что за дяденька?
- Такой, знаете, в очках, тут шарф…
- Не лысый?
- Ой, нет, у него тут так… - Катя покрутила возле ушей.
- Понятно, - сказал я. - Ну, до встречи, Катя.
Я слетел с крыльца, стараясь не смотреть на витрину, закурил и быстро пошёл в сторону метро. Я уже знал: если хочешь что-то узнать, надо двигать к букве «М».
Через полчаса я уже мчался на метро в сторону Ярославского вокзала.
Я понимал, что это полный идиотизм – ехать в незнакомый город искать человека, которого в жизни не видел. Но мне это нужно было позарез. А я уже знал, что, когда мне что-то бывает нужно позарез – у меня всё получается. Я словно попадал в какой-то поток, где все препятствия смывались колоссальной волной.
Так было и на этот раз. Я сошёл с электрички на станции Болшево, нашёл диспетчера, потом буфет, выпил стакан отвратительного кофе, не отходя от прилавка – и через десять минут знал всё.
Сколько в городе Королёве студенческих общаг, где находятся ближние и как искать остальные.
Я не очень понимал, зачем я ищу этого человека. Но мне зачем-то нужно было посмотреть на него. Возможно, спросить. Но главное - посмотреть. Возможно, в глубине души я надеялся, что после встречи с ним мне будет легче.
В первом общежитии у меня спросили этаж. Потом курс.
- Ну, у вас же есть списки всех, кто здесь живёт, - горячился я, но бабка на вахте была до ужаса вредной. В принципе, прорваться через неё ничего не стоило, но я понимал, что революция - это не путь.
Перекурив на улице, я пошёл проверенным путём. Подхватил под руки двух скромных девушек и, очаровательно улыбаясь, попросил помочь. Девушки ушли и привели ещё одну, очень заносчивую, которая, увидев меня, стала ещё более заносчивой. Из чего я понял, что она главная.
Заносчивая девушка заносчивым жестом пригласила меня за собой. Мы прошли по тёмному коридору до двери с надписью: «Студсовет». Комната была маленькая, в ней стояло два шкафа, стол и стул.
Девушка встала на стул, потом на стол, порылась на полках, и через минуту меня известили, что Юрий Шведов в данном месте не проживает.
Дальше всё пошло, как по маслу. Я заходил на вахту и требовал председателя студсовета.
Я понимал, что Юрий Шведов мог не обнаружиться вообще. Теоретически я мог иметь ложную информацию. Например, он действительно мог учиться в Королёве, а жить в Москве. Но я об этом старался не думать.
Юрий Шведов обнаружился в четвёртом общежитии. Я уже потерял надежду, но парень – на этот раз председателем студсовета был парень - полистав свои фолианты, назвал этаж и комнату. Я сдал паспорт и полетел на пятый этаж. Не очень веря в успех.
Комната располагалась вблизи лестничной площадки. На мой стук никто не ответил. Я подёргал ручку, сунул голову в щель, за дверью было пусто. Немного подумав, я зашёл. Обычная общага, похожая на наши, выстроенные на побережье для сезонников, но более цивильная: кровати и шкафы поновее, покрывала поярче, хламу поменьше. На ближней тумбочке лежал учебник, я скосил глаза и прочёл: «Авиационная и ракетно-космическая техника. Часть 2»
Над одной из кроватей висела гитара и большой разворот из журнала с портретами космонавтов. А над другой… Я подошёл ближе. Над другой кроватью висели фотографии. Много. Одни были в рамках, другие без рамок – просто на листе ватмана, приклеенном к стене скотчем.
Хорошие фотографии, насколько я мог судить. Лист на воде. Иней на проводах. Сверкающая на солнце лыжня. Луна на чёрном небе, слегка спрятанная за облака.
И девушки там были, в этом иконостасе. Вернее, одна девушка. Она смотрела на меня.
Она смотрела на меня то со светлого, то с тёмного фона. Она была то далёкой - такой далёкой, что черты её терялись в тумане, размывались за вьюжной сетью - то близкой, такой близкой, что я различал тёмные чаинки в её светлых глазах. Она была то озорной, то застенчивой. Она была везде разной. На одном фото она сидела на кресле с ногами, положив подбородок на голое колено, ноги её были босыми… И она смотрела на меня.
Я знал эту девушку.
Я искал эту девушку.
Я видел её во сне.
Ради неё я пролетел больше тысячи километров.
Ради неё я облазил три незнакомых города - оттопал пешком и объездил на городском транспорте.
А она была здесь, над чужой кроватью в чужой мужской комнате…
Я постоял в онемении. Знакомом онемении. Точно такое я испытал перед дольменом, когда собрался в него шагнуть. И сейчас мне остро захотелось шагнуть - туда, где снег метёт, туда, где её смех, и топот копыт пританцовывающего коня, и кунья шапочка, расшитая жемчугом, и кружевная шаль, словно метель, и в душе радость, что ты жив, и что она рядом.
Я сглотнул. В голове у меня загудело. Перед глазами вдруг поплыла странная радуга. Мне стало тесно, душно, захотелось выйти на воздух, я повернулся к двери, и в этот момент она открылась, и на пороге появились два весёлых парня, вооружённых четырьмя бутылками пива.
- О, привет! - с подъёмом сказали они. - Ты кто? - они с любопытством уставились на мою явно антисоветскую куртку.
- Я… на минутку. Парни, вы здесь живёте?
- Ну, я здесь живу, - сказал один. – Тебе кого?
- Шведова.
- А, так они в Москву поехали, на «Машину».
- На что?
- На «Машину времени». В «Лужники».
«Они» - вдруг ударило меня. Пани сказала, что едет домой. А если не домой? Если с ним?
- С кем поехал?
- С Михой, с Толяном.
Я постоял, медленно оживая.
- Ладно, мужики. С праздником.
- Может, выпьешь с нами? Давай?
- Не, - отмахнулся. – Меня девушка ждёт.
Я в последний раз оглянулся на портреты и вышел.
Не ждёт меня девушка, - подумал я, сбегая с лестницы. - Это я её жду.
Ч.2. На узких перекрёстках мирозданья.
И душам их дано бродить в цветах,
и вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться со вздохом на устах
на хрупких переправах и мостах,
На узких перекрестках мирозданья...
В. Высоцкий.
_________________________________
- Нора! Какую мне рубашку надеть?!
- Чистую.
- Я серьёзно!
- И я серьёзно. И трусы чистые. А лучше новые.
- Слушай, я тебя сейчас удавлю!
- Ну ладно, не рычи... Мне просто смешно, как ты нервничаешь. Впервые вижу, чтобы ты так нервничал перед свиданием. Ну всё, всё... Иди сюда, сейчас одену по первому классу. Элеонора Исаева знает, как мужчина должен выглядеть на любовном свидании. И не кури больше. Эта - последняя.
- Почему? Ещё куча времени.
- Ты же будешь её целовать.
- Она сама курит.
- Ой, что она там курит… как птичка… И потом она сама тоже не будет курить.
- Откуда ты знаешь?
- А то я не знаю, о чём девушки думают перед любовным свиданием.
- И о чём они думают?
- О-о, ты даже не представляешь себе, о чём они думают…
* * *
- Милка! Что мне надеть? Чулки или колготки?
- А где вы будете? Это зависит от того, где вы будете.
- У нас будем, Татка уедет.
- Значит, твоя привычная обстановка. Тогда чулки.
- Почему?
- Потому что их можно снять медленно и красиво. Колготки ты сроду не снимешь медленно и красиво. А он их просто порвёт.
- А чулки не порвёт?
- Чулки можно вообще не снимать.
- Нет, я так не люблю.
- Но это так эротично… А между прочим, есть специальные колготки для быстрого секса.
- На пять размеров больше?
- Нет, с отверстием вот здесь.
- Где-где с отверстием?
- Подними ногу. Вот здесь. Вот так и так. Трусики под них не надевают – и всё, ты уже готов.
- Так мне-то что надевать?! Чулки или колготки?!
- А в чём ты будешь? В юбке или в брюках?
- У меня одни-единственные брюки, и я к нему ездила в них, он их сто раз видел.
- А юбку какую не видел?
- С бахромой не видел.
- Так, пишем... Юбка с бахромой… А бельё красивое есть?
- Есть, новое. Из свадебного салона. Татка туда водила через подружку.
- Белое?
- Чёрное.
- Наше?
- ГДР.
- А мне почему не показала?
- Здрасте! Когда? Мы с тобой сто лет не виделись…
- А как спереди сделано?
- Всё вот так открыто… здесь розочка…
- Анжелика… Ой, ну ты хоть потом-то привези…
- Ох… мне бы себя потом привезти…
* * *
- Нет, к чёрту эти рубашки! Где моя футболка с «Квинами»?
- Мон шер? Вообще не наденешь рубашку?
- Вообще. Она вот эту футболку любит...
- А ещё что она любит?
- Она любит…
…Что она любит...Она любит мелкие волшебства, глупости всякие, перебирать в ладони цветные камешки, любит мороженое с вареньем, любит в носочках ходить по дому на носочках... Любит брызгать в меня водой изо рта, когда я зазеваюсь, кататься у меня на спине, обняв за шею и поджав ноги… Любит получать маленькие смешные подарочки и сама дарить смешные подарочки…
* * *
- А подарок у тебя есть для него?
- Перчатки купила в Загорске. Там всего полно, представляешь? Он наверняка здесь мёрзнет с непривычки. И в эти перчатки насыпала «Золотой ключик». У него почему-то всегда в карманах бывал «Золотой ключик», хотя бы одна ириска. Когда я начинала с ним спорить, он лез в карман и дарил мне ириску. И говорил: золотой ключик от моего сердца...
- Прелесть какая. А где ты взяла «Золотой ключик»? Его сто лет не продают.
- Там же, в Загорске. И ещё один подарок есть, исторический…
- Ой, скажи, какой?
- Я собрала все события, которые произошли в год его рождения. Я хотела ещё тогда на Новый год, но не успела, нужны были архивы. А теперь у меня все архивы под рукой. В общем, все события за год, и особенно в его месяц. Перепечатала красиво, положила в папку…
- Ой, как интересно… Я тоже хочу так про год! Это же и наш с тобой год тоже… Дашь посмотреть?
- Да дам, дам… Привезу тебе копию…. Ну, всё, подруга, я поскакала на одиннадцать сорок шесть, давай щёчку и держи за меня кулаки.
…И как же долго, как мучительно долго ползёт пригородная электричка, и я вся уже извертелась, глядя в окна и потом на часы, а потом опять в окна, чуть ли не подпрыгивая от нетерпения… Мне же ещё убираться, готовиться… А в шесть, в шесть я побегу звонить, в шесть… умирая от волнения…
* * *
- Во сколько она позвонит?
- Не знаю. Сказала, к вечеру. «К вечеру» - это значит, во сколько?
- «К вечеру» - это в 5 часов. Файф-о-клок. И вы где-то встретитесь на нейтральной полосе?
- Не знаю…
- Слушай, я могу уйти и оставить вам хату. Ты только брякни по телефону. Просто два кодовых слова, например, «ты дома»? И я сразу смоюсь.
- Хорошо. Я хотел ещё цветов купить...
- Тогда беги сейчас, сегодня воскресенье, всё к вечеру разметут. Розы не бери, это тебе не Крым. Их тут подрезают.
- Как подрезают?
- Ну, обирают старые лепестки, а подсохшие кончики ножницами подрезают. Они назавтра уже и свалятся. Хризантемы белые лучше, Давай, бегом. И продолжим курс молодого любовника.
- Норхен! Не смешно!
- Смешно… Ой, смешно…
* * *
Вряд ли наша с Таткой комната убиралась так же тщательно хоть раз со времён царя Гороха.
Я превзошла себя: помыла окно, отскребла подоконник. Слазила с мокрой тряпкой под обе наши кровати, обнаружила там кучу всякого барахла, затолкала его подальше. Протёрла все книжные полки.
К шести у меня должно быть всё готово. Мама напихала с собой целую сумку от праздничного стола. И очень кстати пришлась бутылка хорошего вина, - из тех, что отцу надарили сослуживцы.
Я утащила из домашнего серванта рюмки, красивые тарелки, гжельскую конфетницу и гжельскую же солонку. Мама ничего не спрашивала, но по моему суматошному виду что-то поняла и не перечила разграблению. Даже наоборот, дала мне во временное пользование льняную скатерть, которую я схватила с радостной благодарностью.
Самым проблематичным был наш кухонный уголок, - ниша, где стояла тумбочка и холодильник, и где мы прятали запрещённую электрическую плитку и не очень запрещённый электрический чайник. В принципе, ниша предусмотрительно задергивалась занавеской для ванной. Убраться там всё равно невозможно: все стены облуплены.
Я задвинула «кухню» занавеской.
Прямо в коридоре, вопреки правилам внутреннего распорядка, я вытрясла два наших покрывала и натянула их на кровати гладенько, без единой морщинки.
Застелила стол нарядной скатертью, расставила красивые тарелки, поставила гжельскую солонку. Комната стала совершенно неузнаваемой, и это придало мне бодрости. Татка приедет – не узнает. Обязательно скажет: почаще нам надо мужиков приглашать…
Так, на середину стола - бутылку вина.
Я водрузила и полюбовалась. Подумала и бутылку убрала. Мужской праздник ещё гудит за всеми стенами, не дай бог, завалится кто-нибудь из наших тутошних знакомцев, лучше спрятать от греха.
Салат выгрести из банки в стеклянную пиалу. В такую же наложить домашних огурчиков из тех, что привёз папа вместе с ракушкой.
Ой, а ракушку-то! Я кинулась к письменному столу, извлекла спрятанную драгоценность, водрузила на стеллаж и опять полюбовалась. Очень красиво! Пусть он увидит, ему будет приятно! Или на стол её? Нет, ещё подумает, что мы её решили использовать, как пепельницу, этого невозможно допустить... Салфетки! Салфетки же мама тоже сунула мне в сумку. Господи, что бы я без неё делала…
Ч2. 2.
- Мы сейчас пойдём ко мне, - пробормотала я растерянно наспех придуманные дурацкие слова. - Греться, пить чай…
И медленно, словно боясь обжечься, я дотрагиваюсь до рукава твоей куртки. Как же это? Я же только что счастливо щебетала по телефону...
Ты молчишь. Смотришь на меня, как мне кажется, настороженно. Невероятно. Ты же только что радовался мне, мы были счастливыми, мы парили... Ну что опять стряслось?..
- А цветы… это мне?
- Да, конечно, - спохватываешься ты.
- Какие красивые…
Господи, насквозь же фальшивые слова... Но я с благодарностью принимаю белые хризантемы, они как-то выручают меня. Цветы пахнут снегом и свежей зеленью. Нюхаю, чтобы не поднимать глаза. Не обнялись, не поцеловались. Или это Москва слишком громадна для тебя, мой князь? А может, это просто я на высоких каблуках?
Не знаю! Ничего я не знаю!
- Ну? Пойдём?
Господи, хорошо, что дом рядом, можно не тяготиться молчанием, всё происходит быстро: пробежать по дорожке, нырнуть в дверь… Ты молча идёшь рядом. Похоже, ты тоже подавлен.
Опять стена...
Тогда нас спасло море. А теперь что делать? Моря нет, один рутинный мир казённого дома...
- А меня пустят к тебе? – говоришь, наконец, нерешительно, когда мы входим в вестибюль. – Наверное, нужны документы… паспорт?
- Не волнуйся, ничего не нужно, я оставлю свой пропуск.
Я даже боюсь взять тебя за руку. А у тебя ведь наверняка холодные руки – ты без перчаток, как дома. Но я не смею, не могу...
Ладно, я сейчас привыкну. Ладно. Всё будет хорошо.
Мы бежим по лестнице, я всеми силами пытаюсь собрать хоть какое-то тепло в сердце. Наш коридор зловещ, как никогда. Чадит жареным луком, сигаретным дымом, он кажется длиннее, чем обычно, прямо какой-то тюремный застенок… И твоё бледное, худое лицо в темноте…
Ты вдруг останавливаешься.
- Это твой этаж?
Оглядываешься, озираешься, делаешь вдруг несколько шагов назад, опять оглядываешься.
- Да, - я киваю. – Да, мы пришли.
- Твоя дверь – вот та?
Я смотрю с изумлением.
- Откуда ты знаешь?
- То есть, я угадал? Это она? Твоя дверь?
Что-то происходит такое... Ты странно озираешься, повернулся опять вокруг себя.
- Да, это наши апартаменты, мы там живём.
- Мы? Кто это «мы»?
- Мы с Таткой. С Наташкой, с моей подружкой. Пойдём!
- То есть… - ты сделал шаг, но опять остановился. – То есть, ты дружишь с девушкой по имени Наташа?
- Ну да, мы с ней ещё в институте подружились.
Я рада, что ты хоть немного разговорился. Сейчас только зайти в комнату – и всё будет хорошо. Там, чисто, уютно, стол накрыт... мы выпьем вина, оттаем…
Торопливо отпираю дверь. В комнате темно. Торопливо щёлкаю выключателем – и вдруг – ба-бах!!!
Ослепительная вспышка, оглушительный хлопок - и нас накрывает темнота.
Секунду я стою оглушённая, потом в страшной догадке кидаюсь в коридор – так и есть: всё погружено во мрак. Замыкание.
И почти сразу в нескольких комнатах - визги, вопли, шум, стуки…
Господи, что же за напасти такие! Я сразу теряю тебя из виду, потому что кидаюсь в сумку искать зажигалку, пытаюсь нашарить её в темноте, где же она, она же всегда так легко находится, моя хорошенькая зажигалочка в замшевом чехольчике…
А из дверей уже высовываются, выплёскиваются девчоночьи еле видные фантомы, какие-то смутно-белые привидения, всё вокруг пищит, хохочет, восклицает, только что пустой коридор становится развороченным муравейником, и в этом муравейнике вдруг вспыхивает острый светлячок – это ты стоишь, прислонившись к стенке, и задумчиво смотришь на огонёк своей зажигалки.
- Замыкание! - с отчаянием в голосе говорю я. - Что делать теперь?
- Я исправлю, - говоришь ты, спокойно поднимая на меня глаза.
Наверное, ты один спокоен в этом муравейнике.
- Принеси, пожалуйста, нож и покажи, где у вас щиток.
Кидаюсь опять в комнату, мне жарко, душный шарф мешает, я срываю его - он не срывается. Тяну, дёргаю – он душит, затягивает мне шею, я задыхаюсь, наконец, разматываю, швыряю, куда попало, скидываю на постель пальто. В темноте нож, конечно, не находится – и зажигалку я так и не нашла, вытряхиваю в смутном свете сумку на кровать, что-то звенит, что-то куда-то катится, боже мой, сердце вдруг начинает неровно прыгать… Мне хочется всё бросить, сползти на пол, перевести дух, где же этот чёртов нож, в нашей кухонной тумбочке тьма египетская – а, он же на столе! Вот он, наконец!
Кидаюсь в коридор – пусто. Тебя уже отвели к щитку и там, в отличие от моей паники – учтивая тишина, девочки светят тебе кто чем и уважительно наблюдают за твоей работой. И нож уже нашли…
Ты негромко, спокойно переговариваешься с ними, даже, кажется, немного шутишь, вокруг тебя ореол робкого тёплого света и почтительного женского внимания – ты на своём месте даже в нашем диком коридоре…
А я стою одна никчемно и верчу в руках ненужный никому нож…
* * *
Я не узнал её.
Это был удар. Я не узнал её!
Так летел сломя голову из подъезда к такси, так нетерпеливо вглядывался в коричневую московскую ночь, пронизанную огнями - и в душе у меня взрывались и сияли такие же цветные россыпи, цепи, вспышки…
Я не вышел – вылетел из уютного салона. Взлетел.
Я сразу увидел это здание – точнее два здания, соединённых переходом. Что-то они напомнили мне, что-то мелькнула в моей голове странное, но мне впопыхах не хотелось ничего вспоминать, я летел на крыльях.
И... не узнал её.
Стояла какая-то женщина на перекрёстке, на перепутьях зимних обледеневших тропинок, чуть в стороне от пешеходов. Стройно, независимо, незнакомо. Москвичка. Чужая.
То, что это она – я понял только по шарфу, который она описала по телефону.
Я подходил, глядя на этот броский шарф, чувствуя странное отчуждение. Наверное, про это говорят: как холодной водой облили. Да, это была она. Красивая молодая девушка. Совсем незнакомая, непривычно для неё элегантно одетая. Далёкая.
Словно фотография глянула на меня со стены чужой комнаты.
Не моя.
Ч.2. 3.
Конечно же, мне надо было знать наших девочек.
Не стоять там отщепенкой, в стороне, глупо кусая губы и почти ревнуя, а подойти и за руку увести к себе.
Но я не подошла и не увела. И даже не воспротивилась, когда ко мне подплыла стайка наших сильфид в халатиках с умоляюще сложенными ладошками, жалуясь на последствия замыкания. Даже не возмутилась просьбам. Вообще дар речи потеряла. А, может, даже и не поняла, зачем они его отпрашивали...
- Я на минуточку, - только и успел он бросить мне на ходу – Посмотрю быстренько, что там перегорело у них…
Я вернулась в нашу тёмную комнату, включила настольную лампу. Собрала рассыпанную сумку, повесила пальто и шарф. Поставила хризантемы в синюю вазу. Села за накрытый стол. Мне уже было всё равно. Ушёл - можно вообще не ждать. Сейчас его там накормят, напоят в честь праздника. Спать уложат до утра… Ну и пусть. Всё равно чужой.
Но только почему, почему? Почему вот это всё? Почему дверь мою угадал? Почему вообще всё остальное? Что за тайны окружают нас и мешают любить друг друга, нормально, как все люди…
Ничего мне не хотелось – ни есть, ни пить, ни курить… Сидела и смотрела на синюю вазу. Милкин подарок на восемнадцать лет. «Пусть в этой вазе никогда не переводятся цветы от поклонников» - торжественно сказала она тогда…
Я даже удивилась, что он вернулся. Уже совсем поверила, что наша встреча мне приснилась наяву. Я так уже привыкла жить в тупом, не сбывающемся ожидании, что смотрела поражённо, как тихо открывается дверь, как он входит, вешает свою куртку на нашу вешалку…
А сердце всё равно дрогнуло, защемило. Незнакомый, похудевший, с отросшими волосами… Ему идёт, только уж очень худой, и лицо осунувшееся, повзрослевшее, даже измученное...
Наверное, у меня дикий вид, потому что он извиняющимся тоном рассказывает, что там у кого перегорело в момент замыкания и как он не мог не помочь.
Я деревянным голосом приглашаю за стол и прямо чувствую учтивые Милкины интонации – только у неё они милые и естественные, а у меня чужие и противные.
И вот вечер медленно течёт. Медленно и пусто. Какие-то незначительные слова витают вокруг нас, которые невозможно слушать без отвращения.
- Здесь можно курить?
- Да. Вообще-то официально не разрешают, но… Ты хочешь курить?
Мне уже странно, что мы говорим друг другу «ты». Мы так далеки, что должны быть на «вы».
- Да нет, просто спросил.
Вечер медленно течёт. Хризантемы пахнут зеленью и снегом. Мы произносим дежурные слова. Молчим о главном. А я думала, буду говорить без остановки. Тебя слушать, превратившись в слух, в воздух, в ночь… Но мы говорим о таких пустяках, что стыд горит на щеках…
- Ты совсем мало ешь. Тебе не понравился салат?
- Ну, почему, очень вкусный.
- Или тебя уже накормили за работу?
- Пытались. Лихие у вас девчонки.
Боже, боже, боже, о чём мы. Хочется бросить вилку, хлопнуть об пол этот чёртов салат.
Стыдно. За эти мамины тарелки. За этот вафельный торт, нарезанный заботливыми кусочками. За тщательно расставленные книги. За чёрную кружевную «Анжелику», что ласкает мою грудь под блузкой… Я кладу вилку, опираюсь лбом на руку, молчу. Смотрю в стол.
- Я, наверное, пойду…
И ты встаёшь. Высокий, лёгкий. Ты похож на эльфа сейчас. Такой же худой и обманчиво хрупкий. Но твои ноги ступают крепко и упрямо, пока ты пересекаешь комнату.
Ты уходишь! Всё кончено! И бесполезно уговаривать: сказал уйду – и уйдёшь. А я умру. Вот сейчас я услышу звук застёгивающейся молнии – и всё, я умру. Или же нет, ты не будешь застёгиваться, ты просто накинешь куртку на плечо - и ничего я не услышу, ничего, кроме твоих шагов!
Я мучительно поднимаюсь из-за стола.
Ты возвращаешься. Твоя куртка не застёгнута, я угадала. Куртка красивая, я такой у тебя не видела. Я вообще таких не видела, полоски на плечах, словно размытые вихрем цвета светофора в ночи. Ты словно порождение этой московской ночи, сияющей огнями. Сейчас канешь в эту ночь – и останется только куст хризантем, пахнущих снегом…
- Скажи… тебе всё равно, что я ухожу?
Я молчу. Кусаю губы. Сейчас заплачу.
- Ну ладно, пошёл.
Однако, я кидаюсь первой. Опережаю тебя и спиной прижимаюсь к двери. Нет, я тебя не пущу!
Мы так и не сказали ничего друг другу. Самого главного. Вообще – ничего! Поднимаю глаза и смотрю на тебя в отчаянии. Я тебя не пущу.
- Хорошо, - говоришь ты, помолчав. – Тогда я буду тебя целовать.
И вот они, твои губы. Близко.
Нежно. Медленно. Молча.
Как ты так умеешь? Так не может уметь мужчина... Чтобы так уметь, нужно чувствовать женщину, а ты-то откуда знаешь? Ты же просто мальчишка… мальчик с побережья... Мне сейчас будет мешать моё синее платье…
Какие тёмные у тебя глаза в этих синих сумерках. Когда я раньше тебе об этом говорила, ты смеялся: мои тёмные глаза – это твой личный оптический обман.
Синее моё платье сейчас упадёт на синюю траву. Соскользнёт. Оно шёлковое, тонкое. Или это рубашка? А платье уже упало, и я стою на нём босиком… Господи, где мы с тобой? Не было же у меня никакого синего платья, была моя красная юбка с бахромой… А ты трогаешь, трогаешь, трогаешь меня. Губами и пальцами - и там, где ты прикасаешься, вскипает кровь и леденеет сразу... И в каждой моей клеточке жарко – от холода, и холодно – от жара, я уже вся – бурлящий, несущийся куда-то поток, и кровь стучит в висках, стучит везде, я чувствую это неумолимое безудержное биение. И пусть, и пусть. И так и надо. И особенно на губах. И пусть. И особенно ниже, на шее, там, где пульс. И пусть везде. И ещё ниже, где грудь ловит не только прикосновения, а даже желание прикосновений. И ещё ниже. И совсем низко. Там, где рождается жизнь. Воздух остро, мятно врывается в лёгкие, а выдыхается горячо, темно, сладко… я всё ещё одета? Или нет?..
- На какую кровать здесь можно лечь?
Это ты спросил? Я уже себе не верю совсем, не верю ни в чём… Это ты спросил? Или мрак со мной разговаривает? Что-то соскальзывает к моим ногам. Пусть... Или это тоже чудится.? А почему синий полумрак, откуда взялся этот полумрак? Это ты выключил свет?
- Кровать?.. На… на правую…
- На правую от чего?..
- От… от…
А правда, от чего? От окна? От двери? От леса? От моря? Пахнет морем, значит, это ты? Нет же, нет, какая кровать?! Это море шумит, там, где всё начиналось у нас – а потом сразу закончилось мглистым, чуть дождливым утром… Какая кровать, это песок под нами, он ещё тёплый, и всю ночь он будет отдавать нам свой знойный южный жар… Какая кровать? Это синяя трава шёлково и послушно ложится под головы…
- От окна…
Твой свитер летит на пол… Да нет, это я себе зря придумала. Я ошиблась, ничего ты не худой и не измученный. Гладкая кожа, сильные плечи… Отдаться тебе, забыть обо всём, ведь так правильно, ведь ради этого мы и встретились, не надо лукавить… Именно за этим и больше ни за чем - чтобы стать друг другом, чтобы превратиться друг в друга... И маленькая чёрная луна всходит за твоей головой. А потом ещё одна. И ещё… господи, сколько же их… и все они мои, все они наши... ты только не останавливайся, пожалуйста, не останавливайся, пусть это длится и длится, не отпускай меня, не бросай меня, не уходи…
Ночью мы вставали, допивали вино, доедали салат, торт, пили чай, поминутно целуясь сладкими шоколадными губами, приникая друг к другу в каком-то исступлении. Потом падали опять в постель, идеально совпадая всеми изгибами тел, и моя узкая кровать становилась просторной, бескрайней, как поле…
Кажется, мы вообще не спали. Удивительно, что я вспомнила про работу. Но я встрепенулась за минуту до звонка будильника. Пьяная. Лёгкая. В голове не было ни одной мысли, тело болело везде, я дрожала от недосыпа, мне было всё равно…
Не одеваясь, я с трудом прибрела в ванную, стояла под душем, старательно оттирая лицо и тело горячей водой, пытаясь совместить себя с этим миром...
О еде было страшно думать, страшно было даже смотреть на неё. Я почистила зубы, выпила чашку тёплой воды. В сердце взмывала такая лёгкость, словно сегодня – Новый год. Хотелось улыбаться бездумно, растерянно…
Ужас, ужас… А ты – ты спал без зазрения совести. Это я уже знаю – как ты умеешь спать - это такое тёплое, пленительное зрелище… Как хорошо, что ты здесь, в нашей комнате, с этими своими чудесными моментами. Ты притащил с собой весь свой мир, дурацкий, громадный, запутанный… И теперь можно бесконечно смотреть, как безмятежно ты спишь на спине, закинув руку за голову. А как же не хочется уходить из этого уютного сумрака, полного нежности... пропитанного запахами любви… не буду тебя будить, сейчас просто быстренько записку начиркаю…
Нет, проснулся… и, конечно же, глаза в сумраке кажутся тёмными… Да, это мой личный оптический обман…
- Слушай, послушай… - шепчу я. - Я ухожу, ты останешься. Тебе ведь не нужно рано. Спи, пожалуйста. Здесь никого не будет. К тебе никто не придёт. Я захлопну дверь, ключи будут на столе.
- А как ты без ключей?
- У меня запасные… Встанешь - чайник там, в том углу… вот там…
- Я видел…
- Доешь, пожалуйста всё, позавтракай хорошенько. Я тебя умоляю, съешь всё, ты всё-таки очень худой. Просто ужасно.
- Но я же тебе понравился? Ну, понравился? Ну, скажи!..
- Да, очень, очень… очень… Хлеб в тумбочке…
- Я найду… Иди сюда… я тебя люблю без губной помады… с растрёпанными волосами… ты так больше похожа на моё сокровище…
Что ты там бормочешь, что? Сонный, лохматый, со смятыми загнутыми ресницами, совсем мальчишка, десятиклассник какой-то, странно представить, что я с тобой спала, странно, что ты умеешь целоваться так упоительно, и умеешь так волшебно меня касаться, и умеешь всё остальное, не должен ты ничего уметь, это я должна всему учить…
- Что ты так смотришь?
- Удивляюсь. Что ты здесь валяешься голый на моей кровати, в этой нашей девичьей келье… бессовестный… что ты смеёшься?
- Скучаю… Уже скучаю по тебе… Я буду думать, что ты скоро придёшь. Нет, я буду представлять, что ты не ушла. Слушай, нет же, нет! Я встану и тебя провожу!
- Ни в коем случае! Даже и не думай! Я хочу сейчас одна ехать в трамвае, закрывать глаза и думать о тебе. Понял?
- А если меня арестуют? В этой вашей девичьей келье?
- Я тебя выкуплю. У меня есть сорок шесть рублей.
- Слишком много для такого идиота… иди сюда… иди… на один миг… ну, пожалуйста...
- Нет, всё, всё, всё… убежала…
Утренние сумерки, обычные городские утренние сумерки сейчас кажутся сказочными. Наш коридорный тоскливый фьорд с одинаковыми дверями распахивается передо мной волшебным тоннелем. Лестничные площадки прекрасно-манящи, словно выходы в подпространство. В окна льётся не утренняя хмарь, а божественный перламутровый свет…
Как же всё меняется от твоих поцелуев, мир поворачивается праздничной стороной. Сейчас всё обычное – возвышенно, всё невзрачное - нарядно, во мне натянутой струной звенит чудо – и всё потому, что ты… Потому что ты валяешься на нашем этаже, на моей постели, лохматый, дурацкий… любимый…
ч2. 4.
- Ну, мать, и видок у тебя! Отсутствие всякого присутствия, – Татка похлопала на меня накрашенными ресницами, не прерывая своей пулемётной очереди.
- Опоздала… - сокрушённо посетовала я, плюхаясь на стул рядом с ней. - Ругались тут? Орали?
- Да не, я тебя отмазала... – Татка лихо сдвинула каретку и затарабанила снова. - Сказала, что ты пишешь отчёт по командировке.
- Правильно… Так дальше и говори.
Я посидела немного, приходя в себя, медленно стащила шарф.
- Странно, что ты вообще пришла на работу, - Татка, косясь на меня, заправила новый лист. – Ты в зеркало на себя смотрела, бледнолицая сестра моя? Иди хоть причешись. Пока никто, глядя на тебя, не подумал скорбное.
- Я тяжело вздохнула, поплелась за стеллажи в наш чайный домик, глянула в зеркало. Мда… Какая там бледнолицая – зеленолицая, сиреневолицая... А волосы… Достаточно посмотреть на этот колтун – и сразу ясно, что со мной было. Я вытащила из сумки щётку. И вот как это теперь разгребать?
- Толк-то был от моей изоляции? –Татка возникла рядом. – Не зря хоть я удалялась в тётушкины покои?
Я не успела ответить, она пригляделась ко мне, потом обеими руками крепко взялась за пояс моей юбки и повернула её в нужную сторону.
- Ой, - удивилась я, прервав раздирание волос. – То-то я думаю, что это мне в коленках мешается…
- Хорошо, что ты её вообще надела, - похвалила Татка.
Она обошла меня кругом, внимательно вглядываясь.
- Вроде всё остальное на месте. Лифчик есть. Даже удивительно.
- Слушай, отстань… Чаю хочу. Крепкого, сладкого. Есть?
- И чай есть, и всего ещё полно с гулянки. Заварку хорошую наши дамы нанесли. Я, между прочим, не пила, жду тебя, как верная псина. Мне же интересно. Расскажешь? Как всё было?
- Ничего не помню, - быстро отреклась я.
- Жадина, - определила Татка, разливая чай. - А я-то ей всего оставила… в надежде на пикантные подробности…
Она уселась, жестом приглашая меня.
- Садись, пока не остыло. Слушай, ну мне теперь ещё больше хочется на него посмотреть.
- Если ты сейчас сбежишь с работы и поедешь к нам, твоя мечта исполнится. Возможно, застанешь.
- Да ты что-о? - воскликнула Татка, подскакивая. - Он сейчас у нас? Прямо там, у нас? В нашей комнате?
Я кивнула.
- Ой… - Татка закатила глаза. – В нашей девичьей келье мужчина! Боже! В кои-то веки! Этот день надо записать на стенке. Слушай, а что он там делает?
- Спит.
- Спит! В нашей комнате спит мужчина, боже мой! - Татка картинно взялась за сердце.
- Причём, совершенно голый.
- О-о-о… - второй рукой Татка взялась за голову. - В нашей комнате спит голый мужчина! А я? Тут! В этом!.. В этом вот... - она немо потрясла руками, обводя пространство. - Вот в этом чёрт знает в чём, в рутине, в болоте! Слушай, надеюсь, не на моей кровати? – оживилась она.
- На моей. Ещё не хватало мне своих мужчин по чужим постелям раскладывать.
- Ну, хоть что-то интересное за сегодняшнее утро, - Татка намазала на хлеб селёдочное масло и подсунула мне новый бутерброд. – Свежий ветер новостей. А то одна шарманка с утра до вечера: реорганизация, реформация, зарплату не дадут, штаты сократят и надо валить из страны. Ну, выяснила, где он был?
- Что?
Я с аппетитом уплетала бутерброд. Сейчас, после утренних демаршей по свежему воздуху, еда, наконец, обрела ценность. А молодцы мы, что ухватили это масло, очень свежее… Или это я голодная?..
- Я спрашиваю, ты выяснила, куда он пропадал?
- Ох, нет, - я покачала головой. - Вот совсем не до этого было. Глупо, да. И вообще, он едва не ушёл от меня. Прямо совсем уже уходил... В общем, всё... очень странно.
- А что странно?
- Ну, например, он угадал нашу дверь.
- Как угадал? – изумилась Татка.
- Вот так. Мы вошли в наш коридор, он начал оглядываться странно, а потом вдруг сказал: Это твоя дверь.
- То есть, он у нас уже был?
- Да нет же! Хотя… не знаю, - упавшим голосом сказала я.
- Как это «не знаю?» - возмутилась Татка. – Он был у нас или нет? Он, может, тебя искал уже?
- Да нет… - я задумалась. – Нет, он вёл себя, как в первый раз. Кажется.
- Опять ей кажется! – всплеснула руками Татка. – Слушай, у твоей Милки ангельское терпение. Я бы за столько лет дружбы десять раз тебя убила! Ну, как можно очевидных вещей не видеть? Ты же историк. Неужели не понятно, впервые человек в здании или нет?
- Ну не было у меня оснований что-то подозревать, - сердито сказала я. – Я вообще его еле узнала.
- Почему? Он так изменился за месяц?
- За месяц и десять дней. Да. Волосы отросли. Похудел. Такой… куртка незнакомая. Просто весь незнакомый человек. И потом он вдруг спросил о тебе.
- Что? Обо мне? – Татка вытаращила глаза.
- Ну, не о тебе, а… Ой, нет, это я сказала о тебе, а он сказал, что я живу с Наташей. Или нет... Не помню.
- Блин, самое интересное она не помнит! - простонала Татка. – Язык у тебя, что ли, отсох? Переспросить не могла?
- Я не успела! – воскликнула я. – Замыкание случилось. Я замыкание на этаже устроила…
- Чего? Замыкание?
- Да, на весь этаж грохнуло.
- Вот это да!.. Вот это сила чувств... - Татка намазала ещё два бутерброда и протянула мне. – Ладно. Ешь давай. Тебе надо поесть как следует.
- И поспать бы, - сказала я, зевая.
- Ну, это вряд ли. Сейчас пара кончится, набегут руководители… начнут драть три шкуры. Ну, вы хоть о звонках-то договорились? Или опять будем бегать и звонить в космос без ответа?
- Договорились. Я сказала, когда можно звонить сюда.
- Слава богу. Ну, ладно, всё вечером. Чашки сполоснёшь? Я - за пулемёт.
Ах, вечером… Как же мне хотелось вечером, когда мы с Таткой подошли к нашей двери, увидеть за ней его. Я даже глаза зажмурила. Вот сейчас повернётся ключ – и пусть он встанет из-за стола нам навстречу. И свет горит, и чайник поёт… Или пусть он лежит на моей кровати с книгой в руках… И это дом… почти семья…
Мы вошли. Темно. Пусто.
- Значит, ты говоришь, ты зажгла свет – и тут бабахнуло? – не без тревожности осведомилась Татка.
- Да. Кстати, теперь мы без верхнего света. Только настольная лампа.
- Чёрт, надо завтра идти к коменданту на поклон…
- Он обещал лампочки достать.
- Ах, как благородно...
Мы пробрались к лампе над письменным столом, включили, огляделись.
- И где следы пребывания гостей? – недоумённо вопросила Татка.
Комната была идеально убрана. Ни соринки, ни забытой вилки, ни корочки хлеба. Чистый стол под маминой скатертью, посредине – белые хризантемы в синей вазе.
- А был ли мальчик? - покачала головой Татка. – Это ты так идеально убралась?
- Ну, сначала я, да. А потом-то тут, конечно, черт-те что было…
- Но это невероятно! И посуда помыта! И что, это всё он? Боже мой, покажите мне его! Отведите, отведите меня к нему, - продекламировала она с пафосом, - я хочу видеть этого человека!* Слушай, правда, позови его к нам.
- Позову…
Я сидела растерянно на своей постели. Так пусто, чисто, чинно. Словно и не было этой сумасшедшей ночи любви. Словно и не было забытья, горечи, признаний, смешанных со сладкими слезами примирения. Словно и не было этого божественного утра любви, когда всё светилось во мне, звенело, не умолкая....
Весь день я порывалась ему звонить и так и не решилась ни разу: всё время казалось, что он спит, отдыхает, не надо его будить... И так и не собралась. А теперь он, наверное, не один, теперь там, кроме него, ещё кто-то дома. И как-то мне теперь неудобно…
Опять, опять ты отдалился от меня, мой князь. Растворился, исчез в московской суете.
И только белые хризантемы в синей вазе пахнут снегом и близкой весной...
* * *
- Ну, и что она сказала про фотографии?
- Фотографии?.. Какие фотографии?
Я душераздирающе зевнул, подобрал с полу часы и опять уронил на ковёр. Семь вечера. Три минуты назад я проснулся от стука двери. Интересно, сколько времени я ещё буду испытывать лёгкий шок, от того, что просыпаюсь не в своей квартире, а где-то в столице.
У Норы в колечках волос ещё сверкают растаявшие снежинки.
- На улице метель? - лениво спросил я.
- На улице луна, - сказала Нора, присаживаясь рядом и закуривая. – Но это ничего не меняет. Ну, так что она сказала про фотографии?
- Я не спрашивал.
- Вот это молодец, - похвалила Нора. – Ты иногда умудряешься порядочно себя вести.
- Не до фотографий было… Кстати, где можно лампочки достать?
- Лампочки? Зачем?
- Да замыкание там было... полетело к чёрту всё. Лампочки надо найти.
- О! - Нора романтично вздохнула. - Вот это встреча... мон ами... завидую.
- Завидуй, - буркнул я. - Слушай, Норхен, у тебя было так, что ты входишь куда-то и понимаешь, что ты здесь уже был? Что всё это уже было?
- Дежавю, - задумчиво сказала Нора, следя за струйкой дыма.
– Что-то вроде. Что ты об это думаешь?
- Ничего не думаю, - сказала Нора. – Умные люди говорят, что всё это, действительно, было – только что. За миг до того, как ты это осознал.
- Нет, это я слышал. Это не то. Тебе просто знакомо всё в здании. Ты по нему уже ходил во сне.
- Ах, во сне… Тогда ещё проще. Сознание подтасовывает реальность под эти сны. Сознание человека не любит всяких новостей, оно всё выстраивает из уже известных кирпичиков. Кстати о сознании. Вероника считает, что завтра тебе уже пора на передовую. Ты как? Цел после встречи? – Нора двусмысленно подняла бровь.
Я засмеялся.
- У меня тут была хорошая физподготовка. Мне, правда, сказали, что я исхудал. Но в целом я готов на подвиги.
- Ну и отлично. У тебя там впереди новые прекрасные дамы. Помни, о чём я тебе говорила. Тут тебе не Крым. Помни вдвойне.
- Это про то, чтобы я не смотрел в декольте? – ухмыльнулся я.
- Да, смешно. Поэтому считается несерьёзным. Однако на эти приёмы попадаются вполне зрелые и даже облечённые властью и прочими миссиями мужчины…
- Да я верю, - усмехнулся я. – Просто сложно бывает отказать в удовольствии посмотреть именно в декольте. Бывают достойные виды.
- Лучше отказать в удовольствии, чем потом собирать себя по частям.
- Норхен, что за настроения? – я привстал на локтях. – Что-то случилось?
- Просто напоминаю. Слушай, Славка, - она повернулась ко мне. – Давно хотела тебе сказать. Если что-то со мной случится… Помоги матери.
- Что значит, случится? – я сел на диване и посмотрел на неё. – У тебя какие-то основания?
- Ну, мало ли…
Я взял из пачки сигарету и закурил.
- Спрашивать у тебя о чём-то, я так понимаю, бессмысленно, - сказал я.
- Ты и так знаешь больше, чем нужно. Просто… некому мне было… И я знаю, что ты не трепло. В общем, мать одна, мужика нет, помогать-защищать некому. Деньги, что я ей посылаю, она тратит с умом. Но… если она останется без поддержки… Подруг у неё особо нет, я так понимаю, из-за меня…
- Послушай, - перебил я её. – Я тебе говорил уже и опять скажу: я за тебя горло перегрызу.
- Ой, вот не надо, а, - она сморщилась. – Спасибо, конечно, но не лезь, куда не следует. И вообще, я чисто на всякий случай. Просто знаю, что на тебя можно положиться. Ну, ладно, что вы там решили с принцессой?
- Ты знаешь, ничего. Не до того было.
- О как. Завидую ещё раз. Ун гранде аморе... Но телефон-то ты хоть взял?
- Да, ей можно аккуратно звонить на работу.
- Отлично. Ну, ладно, вставай, пойдём, отметим твою новую жизнь. Пока начальство не пришло. Вставай-вставай, у меня есть банка икры...
--------------------------------------
*С. Есенин. Монолог Хлопуши.
ч2. 5.
Я сошла с ума.
Моя жизнь превратилась в ожидание звонков, смыслом моей жизни становится телефон.
Утро врывается в мою жизнь радостью чуда, и с этим чудом я слетаю с постели и мчусь по лестнице вниз – неумытая, непричёсанная, не чуя ног – чтобы успеть схватить кусочек твоего голоса… Твой голос с утра немного хриплый, и мне кажется, что мы только что проснулись вместе, что ты только что меня целовал, что я только что вспыхивала под твоими губами и замирала от твоего мурлыканья мне на ухо…
А потом возвращаюсь на свой четвёртый этаж, сомнамбулически улыбаясь, храня оттенки твоего волнующего голоса – в нём всегда звенят какие-то юные мальчишеские ноты, немного бесшабашные и в тоже время нежные... Я возвращаюсь от этого телефонного разговора, словно из постели с тобой, поднимаюсь на свой этаж переполненная всем этим, не видя ничего, не слыша ничего, я однажды даже в забытьи прошла свой этаж и очнулась на шестом…
Я сошла с ума.
Вдруг посреди рабочего дня, в суете, у меня внезапно захватывает дух, я словно лечу куда-то, счастье охватывает меня. Это я вспоминаю о тебе… И всё начинает валиться из рук, кажется ненужным, тусклым, даже вредным…
- А у него очень сексуальный голос, - объявляет Татка вдруг в нашем чайном домике за шкафами.
Я давлюсь чаем.
- Ты же говорила: какой-то нахал.
- А что, нахал не может быть сексуальным?
- И что ты под этим подразумеваешь?
- А что тут можно подразумевать, кроме того, что всем известно? Сексуальный – значит, вызывающий желание.
- Да. Хорошо, - говорю я, откашлявшись. - Я ему передам. Может быть, ему будет приятно.
- Здрас-сьте, конечно, будет, - откликается Татка. - Какой это мужик откажется от такого комплимента?
- Может, ты сама ему сделаешь этот комплимент?
- А ты разрешаешь?
Она воркует с ним в моё отсутствие. Я сообщила ему наиболее удобное время для звонков. И если меня в эти моменты не бывает на месте, Татка усиленно заменяет меня.
- Когда ты меня уже с ним познакомишь? Я уже его, как родственника воспринимаю, он вчера шесть раз звонил, я специально галочки ставила… Интересно, он такой же сумасшедший, как ты? Мужчины всё-таки менее эмоциональны…
- Да нет, он совсем не сумасшедший. Он вообще очень спокойный и отлично держит себя в руках...
* * *
Я сошёл с ума.
Смыслом моей жизни стал телефон. Я живу от звонка до звонка, и ожидание её голоса в телефонной трубке – словно полёт над вечностью. От этого захватывает дух. Наверное, это видно со стороны: мне говорят, что я изменился. Девочки делают мне комплименты.
- Ой, ты такой весёлый, - щебечут они. - Прямо такой милый стал в последнее время... прямо летаешь…
- Это вы меня просто лучше узнали, - отбрыкиваюсь я, но понимаю, что они правы, чёрт возьми, они правы! Я, действительно, всё время весёлый, и мне всё время хочется ходить на руках – и я иногда и хожу на руках по галерее прямо на глазах у девочек – в перерывах между танцами, и они конечно собираются и ахают. Одна Аня не ахает и смотрит исподлобья. Но Аня – тяжёлый случай.
- Ой, ты, наверное, влюбился, - говорят самые догадливые.
- Настоящий мужчина влюблён всегда, – пытаюсь отбояриться я, но девчат не проведёшь.
- Да ладно уж… - смеются они. - А ты нам её покажешь? Она сюда придёт? Посмотреть на тебя придёт?
Надо возмутиться. Надо быть строгим. Всё-таки, я преподаватель, а они ученицы. Но у меня ничего не получается. Щенячье счастье так и рвётся во все стороны. Телефонная трубка горит и плавится под ухом.
- Послушай…Ты придёшь? Сюда, к нам?
- А можно с Таткой? Она хочет с тобой познакомиться.
- Конечно! Приводи хоть весь коллектив.
- Но когда? Как? Видишь, как всё… Я с утра занята, ты вечером занят… Конечно, я хочу прийти, очень хочу…
- Приезжайте на прогон. Я тебя буду ждать! Слышишь? Я тебя буду ждать! Я тебя уже жду! Мы сто лет не виделись, сегодня уже март!
Март. Небо обрушивается над городом. В феврале небо высокое и голубое, а в марте оно нахохливается, и вдруг - словно взрезали перину небесную – разрешается густым пухлым снегопадом… Но всё равно видно, что это весна.
- Вероника Владимировна, дорогая моя, как у нас дела с темой?
- Хорошо, - киваю я, стараясь быть изо всех сил убедительной, и сама себе не верю.
- Научного руководителя выбрали уже себе?
- Да, Олега Николаевича.
- Может, быть всё-таки более опытного педагога? Татьяну Ивановну, например?
- Н-нет, мы сработались с Олегом... Николаевичем. У нас очень плодотворное сотрудничество.
И – бегом-бегом от Ильича – к Олегу.
- Олежка, выручай, давай! Ой, достанется мне того гляди!
- Я всё посмотрел. Интересная тема. Всё хорошо сделала.
У Олега мягкие, добрые глаза. Я с ним хорошо дружу, мы понимаем друг друга. Он и у Ильича в любимчиках, иначе мне не видать его в научных руководителях. Типичный молодой учёный – немного не от мира сего, но глаза лучистые, и голова светлая.
- А вот это ещё почитаешь? Пожалуйста! Мне ещё запросы составлять, письма писать… Ой, ужас-ужас-ужас...
- До восьмого марта лучше ничего не посылать, - тихо советует он, улыбаясь.
- Да я понимаю… Могут потерять в этой куче поздравительных открыток. И потом пару дней ещё подождать. Дай-ка календарь... Одиннадцатого… нет, во вторник, двенадцатого пошлю. Вот. В двадцатых числах должен быть ответ. Я ещё и позвоню туда. Я успею. Как считаешь? Успею ведь, да?
Должна успеть. Но времени мало. Ах, князь! Что вообще случилось с нашей судьбой? Ты занят, я занята. Я ещё ни разу не была так занята с начала своей службы здесь. После работы бегаю по архивам, ищу документы, старые газеты, старые журналы, пожелтевшие листы шелестят в моих пальцах, захватывают жгуче. У них есть такое свойство – захватывать – и только таким образом я забываю тебя. А потом вдруг вечер, и уже гасят свет в коридорах, ау, Вероника Батьковна, опять ты засиделася тута у нас, ой, смотри, запру, заночуешь на полках на своих…
И всё. День прошёл. Восьмой час. Выхожу на улицу, словно вспухшую весной, как губы после поцелуя. Что толку, что мы в одном городе? Он, как монстр, разлучает нас. Мы пленники этого монстра, и когда это кончится?
Ты говоришь, что будешь свободен после праздников, а я? Мне к двадцатому апреля нужно сдать тему, хоть умри.
Ч.2. 6.
- Ты мне эти свои ненавязчивые ганчо в тёмных закоулках прекрати, пожалуйста, - сердито бросила мне Вероника вечером за чаем.
Нора медленно повернула голову в мою сторону, подняла бровь и посмотрела заинтересованно. Я очень натурально закашлялся.
Нет, вот как она всё видит? День не задался с утра, и это был уже не первый наезд сегодня на мою драгоценную персону.
- Какие ещё закоулки? – просипел я, давясь.
- Чес, не дури. Прекрати! - железным голосом повторила Вероника. - Если Ильинская увидит, или кто-то посторонний… эти тётушки клубные, которые сидят там с хрущёвских времён… Мне несдобровать. Таких трудов стоило всё это закрутить…
- Слушай… - начал было я, но она отмахнулась.
- Мне не нужны скандалы, - перебила она, не глядя на меня. - Давай что-то дельное покажем сначала. Поставим хотя бы номер. Давай, ты сначала станешь звездой, а потом будешь резвиться.
Я отставил чашку, и начал ерошить чуб – долго ерошил, потом начал мусолить обеими ладонями лицо – и тоже долго мусолил, пока Нора не шлёпнула мне по руке. Я устал за день, и мне не хотелось ни оправдываться, ни спорить. Я вздохнул и посмотрел в потолок. Мне было смешно. Возможно, на нервной почве.
- Я тебя очень прошу, - сказала Вероника, по-прежнему не глядя на меня. - Я понимаю, девочкам охота похулиганить с тобой. Они оперились, осмелели. Но приходят посторонние. В дверях кто-то толчётся вечно… Вы разыграетесь, а мне потом отвечать.
- Спасибо за чай, - сказал я и встал, стараясь не заржать. Бесполезно было объясняться.
- И пожалуйста, - с нажимом сказала Вероника, - не забывай о технике безопасности. Никаких волькад с девчонками.
- Какие волькады, господи, - я пожал плечами. – С чего ты взяла? Я что, не понимаю? Мне это в голову не пришло бы.
- Да вот именно, что в твою голову может прийти что угодно! - сердито возразила Вероника. - Я не удивлюсь даже, если обнаружу тебя с какой-нибудь девочкой в подсобке. Но ты понимаешь, чем это грозит?
- Нас выметут из дворца в пять секунд с жёлтым билетом, - сказал я смиренно.
- Вот как раз не выметут! У нас хорошая защита. Но резонанс будет неприятный. А мне придётся с этими людьми работать и каждый день общаться. Тебе-то ничего не будет…
- Да уж, не будет… - проворчал я. – Как же… меня-то как раз первого измордуют.
- Я не прошу ничего сверхъестественного. - Вероника отвернулась и стала мешать ложечкой остывший чай. - Просто не забывай: девочки – это не я. Они не профессионалы. Плохо подготовлены, плохо растянуты, плохо скоординированы. Не дай бог, травма…
- Что ты там натворил-то? - весело толкнула меня в бок Нора, выходя вслед за мной в коридор.
- Да ничего я не творил, - я пожал плечами. - Покачал девчонку на колене. В рамках изучения ганчо.
- Ну-ка, покажи!
- Да отстань ты!
- Ну, покажи! Жалко тебе? Что там такого ужасного было?
- Да ничего ужасного не было... Ну, ладно, иди сюда.
Я поставил её в позицию и показал. Нора фыркнула.
- Ну, ничего такого травматичного нет, но свежий человек подумает неприличное.
- Да не было там никаких свежих людей. Что я, дурак? Не знаю, что на неё нашло. Мне ещё и днём досталось. Хотя, конечно, нервничает, завтра прогон. Куча недоделок, с платьем там что-то не так, завтра с утра надо будет подгонять…
- Да ревнует она просто, - хмыкнула Нора.
- Что? Она? Ревнует? – я вытаращил глаза.
- Конечно. К принцессе твоей. Она же видит, как ты изменился. У тебя подъём, радость так и прёт…
- Слушай, неужели так заметно? - я сел на диван. - И вот теперь надо ревновать и грызть из-за всяких глупостей?
- Ну… женщины так устроены, - усмехнулась Нора. – Самые лучшие из них не любят уступать своих мест. Они – королевы. А принцессы – на вторых местах.
- Кстати, о принцессах, - спохватился я и повернулся к ней. - Получилась у тебя авантюра с билетами?
- Ну, как тебе сказать…
Нора принесла из прихожей сумку, щёлкнула замочком. Вытащила бумажки и подала мне.
- В общем так. На восьмое уже не было, только на девятое. В твою голову слишком поздно приходят грандиозные планы.
- Отлично, - сказал я, забирая авиабилеты и пряча их в карман. – Окей. Спасибо тебе, Снегурочка.
- И не рядом, - предупредила Нора. – В разных местах. Я вообще чудом их схватила.
- Да наплевать. Поменяемся там…
- Дело твоё, конечно, но я считаю, что это риск. У неё могут быть свои планы на праздники.
- Мы вместе собирались провести праздники, - возразил я.
- Романтично, конечно, слетать на один день к морю, но...
- Вот поэтому мы и полетим, - перебил я.
- Всё-таки, я бы на твоём месте предупредила. Ты уверен, что она захочет? Что будет рада?
- Уверен. Она не такая зануда, как некоторые. Я хочу, чтобы был сюрприз. В конце концов, сдадим мы эти билеты, если будет форсмажор. На, держи деньги. И если ты опять не возьмёшь, я буду ночевать в подъезде. Поняла?
- Ой-ой, как страшно...
- Норхен, я серьёзно! Хватит уже благотворительства. Я знаю, ты на машину собираешь. И вообще - кончился уже гостевой период, я просто здесь живу. Как полноценный член семьи.
- Вот пристал тоже… член. А машина… - Нора помолчала. - Если бы я хотела машину, она бы у меня была. Ладно, давай, чёрт с тобой. В общем, я не хочу вмешиваться в твою личную жизнь, но…
- Да ты только и делаешь, что вмешиваешься в мою личную жизнь, - сказал я.
- Да ты хоть домой позвони, чучело! – воскликнула Нора. - Узнай, какие там дела в квартире. Ты же говорил, деда на зиму звали.
- Слушай, я сам разберусь! Если квартира занята – значит, в гостинице будем. Найду я крышу, не маленький.
- Да я-то буду только рада, если всё получится, - пробормотала Нора, вздыхая. – Придёт она к вам завтра?
- Да, собиралась с подружкой. Ты тоже приходи, буду ждать, - сказал я.
- Ладно, иди уже спать, - сказала она и заглянула в коридор. - Иди, не бойся, начальник в ванной.
Я было пошагал в кухню, но вернулся с полдороги и встал перед Норой.
- Нора, - сказал я твёрдо. – Не надо. Пожалуйста. Не ссорь нас. Будет только хуже. Она мне близкий человек. Очень. Что бы ни сказала, что бы ни сделала. Она всегда мне будет очень близкой. Понимаешь? Она невероятно много для меня делает. Даёт зарабатывать. Думает о моём будущем. Терпит моё раздолбайство, лень и хамство. Я знаю, ты её не всегда долюбливаешь…
- Это неправда, - быстро сказала Нора.
- Ну я не знаю, как это там у вас, у женщин, называется, но я же вижу. Ты всегда не одобряла эту… этот мой роман…
- Да неправда это! – воскликнула Нора. - Этот твой роман, я считаю, лучшее, что в твоей жизни было тогда, - она достала сигарету из пачки и закурила. – Я прекрасно понимаю, что о таких отношениях может только мечтать пацан, который ничего ещё из себя не представляет.
- Ну и вот, - сказал я упрямо. – И не надо поэтому так… Да не кури ты уже на ночь! – заорал я сердито, вырвал у неё сигарету и потушил. – Нечего носом в пепельницу спать! Иди давай форточку открывай! Всё! Чао-какао до завтра!
- Тоже сдурел, - пробормотала Нора, провожая меня взглядом. - Быстрей бы вы уже этот танец станцевали…
Вероника пришла, когда я уже лежал на своей раскладушке и собирался отплыть в царство Морфея. Я почувствовал в темноте движение и аромат душистого мыла и влажных волос.
Она присела рядом со мной, я услышал вздох и приоткрыл глаза.
- Вики… - пробормотал я примирительно.
- Чес, послушай…
Я повернулся к ней. Шёпот её в полутьме такой знакомый, щекочуще-нежный, его так приятно слушать, хочется мурлыкать в ответ.
- Слушай, я подумала… я, наверное, к тебе слишком строга…
- Да конечно, строга, вообще, мегера, - обрадованно пожаловался я. – Совсем уже зажрала…
Ч.2.7
ПАНИ
- Это он у тебя, значит, тут работает, в этой пошлой роскоши?
Я не ответила, не до того было – мы летели по коридорам и лестницам, и надо было не потеряться в этом великолепии галерей, колонн, гардин, картин… Татка успевала задирать голову и разглядывать лепнину и росписи на потолках, мой же взгляд метался в поисках входа в зал.***
Да, напрасно я хвасталась князю своим хорошим знанием планировки. Туалет вспомнила, а вот где тут актовый зал?.. И людей, как назло никого – не у кого спросить дорогу.
Наконец, мы почти случайно наткнулись на нужные двери, ввалились в затемнённый проход - на освещённой сцене уже что-то происходило, какие-то школьники выступали с песнями и призывами… или это не школьники, а студенты...
Пригнувшись, мы с Таткой юркнули в ряды кресел и плюхнулись на свободные места, я облегчённо выдохнула и огляделась. Удивительно - большинство кресел заняты. Может, это группы поддержки пришли, а может, родители, которые не смогут посмотреть концерт завтра. А может просто преподаватели и служители дворца… А где же князь сейчас может быть? За кулисами? Среди дня он отзвонился, сказал, чтобы мы особенно не рвались, начнут наверняка не в пять, и вообще всё будет затянуто и нудно.
А зал роскошной, и правда. Даже помпезный, в этом торжественно-красном кардинальском одеянии. Я-то уже успела и забыть, как презентабельно выглядит один из лучших столичных Дворцов культуры. Когда-то, на втором курсе, мы приезжали сюда пару раз выступать, но тогда почему-то всё воспринималось, как само собой разумеющееся. Ну, и потом, одно дело выступить и убежать, и совсем другое, когда знаешь: здесь, среди всего этого – твой любимый, изо дня в день ходит по этим коридорам, поднимается по этим лестницам… И я так и вертела головой, разглядывая колоссальную люстру и ковровые дорожки, стараясь на всё смотреть как бы его глазами и понимая, что всё теперь становится особенным для меня – потому что он где-то здесь…
- Ты сказала, что он тут занимается освещением, вроде бы. Посмотри-ка, это не он там?
Я взглянула на галёрку – и горячая радость так и захлестнула меня.
Он, да! Его широкие плечи, его светлые волосы, вспыхивающие под софитами… А с ним рядом ещё один, незнакомый парень… Я выпрямилась в кресле, с трудом отвела взгляд от галёрки. И я уже была не я после этого взгляда. Всё во мне просияло и взлетело под потолок, прямо к этой грандиозной люстре.
- Да, кажется, он… - стараясь быть спокойной, сказала я, но жар уже начал заливать сердце и лицо. - А ты, я вижу, очки специально взяла его разглядывать?
- Да я бы и подзорную трубу взяла, - сказала Татка. - Надо же мне понять, в чьи руки тебя отдавать. Нас он, конечно, не видит…
- Пусть работает, - с тихой, скромной гордостью сказала я.
- Конечно, - поддакнула Татка. - А то ещё, не дай бог, свалится от счастья оттуда… прямо на колени к кураторам.
- Почему к кураторам?
- Ну, обычно они в первых рядах сидят, кураторы, режиссёры, культработники…
- Конфетку хочешь? - стараясь быть совершенно равнодушной, предложила я и полезла в сумку, чтобы скрыть пылающие щёки.
- Давай. Ну, а тебе-то сейчас и выпить не мешало, - фыркнула Татка. - Кстати, он в нашу сторону смотрит. Ну, глянь же! – шёпотом воскликнула она. - Помаши ему! Маши, давай!
Я посмотрела. Он и правда, повернулся в нашу сторону. Заметил? Я сказала ему по телефону для ориентира, что Татка будет в жёлтом, а я в красном. Я подняла руку и помахала. Он тут же махнул в ответ - и всё просияло во мне, и опять душа моя вознеслась к погашенной люстре и так и застряла там в кружеве хрустальных висюлек.
- А он ничего, - глубокомысленно произнесла Татка. – Как вы договорились? Он к тебе подойдёт?
Я пожала плечами. Мы, как всегда, ни о чём не договорились. Вот не получалось у нас договариваться, как нормальные люди. С самого начала нашей встречи, было всё, что угодно – страсти, разборки, поцелуи, сумасшествия – не было только чего-то внятного. Всё расплывчато, неясно, неопределённо…
Случайно встретились, случайно расстались, и опять случайно встретились, и снова по-дурацки разлучились. Сплошная непредсказуемость…
Вот как мы должны были расстаться в последний раз? Он должен был проводить меня на самолёт, мы должны были обняться в аэропорту, договориться о встрече в Москве. Что было вместе этого? Даже страшно вспомнить: скандал, разбитая раковина, слёзы, поиски, мои ночёвки у Раи на продутой ветрами горе… Я вздрогнула.
А наши встречи? Сначала не узнаём друг друга, потом полчаса привыкаем…. Люди встречаются – бросаются на шею друг другу, а у нас что?..
Я подняла взгляд на галёрку – его уже не было, софитами управлял его чёрненький напарник. Значит, пошёл готовиться к выступлению. И как я сейчас буду смотреть на этот танец, на танец с другой женщиной… Я покусала губы.
- Подруга, не сходи с ума, - ткнула меня в бок Татка. - Мне уже страшно за тебя. Вон, послушай, лучше, – она кивнула на сцену. - Поют, кстати, хорошо.
Да, правильно. Ну, что я, как ненормальная? Пришли на концерт - вот и смотри концерт, поют и правда, хорошо…
И в какой-то момент я забылась, засмотрелась на костюмы, заслушалась «Беловежской пущей», и вдруг – он словно с неба упал! Миг, бабах – и он уже рядом, в соседнем кресле. Весёлый, улыбающийся, уже одетый для выступления, и от этого уже опять незнакомый. Такой официальный, хорошо причёсанный, в красивой тёмно-красной концертной рубахе с распахнутым воротом… такой сам красивый…
От неожиданности я словно потеряла дар речи, а потом даже вверх машинально покосилась – не спрыгнул ли он, на самом деле, с балкона, от него всего можно ожидать…
Он засмеялся.
- Я вас ждал. Высматривал сверху. Познакомь с девушкой.
А я, действительно, потеряла дар речи. Что-то смутилось во мне от его неожиданной близости, от причастности к этому дворцу, к этому роскошному залу...
- Наталья, - представилась Татка сама, поняв, что толку от меня не будет. – А тут у вас клёво.
- Славик, - сказал князь легкомысленно, ткнув два пальца в висок. – Я счастлив, что вам нравится.
- А это ваш напарник? – начала Татка светскую беседу. В отличие от меня, она дар речи не потеряла, и защебетала с удовольствием.
- Да, там мой напарник Эдик, - сказал князь. – Студент пятого курса и исключительно легендарная личность.
- Чем легендарная?
- У него можно достать всё, - сказал князь таинственно. - Если вам что-нибудь нужно остродефицитное - обращайтесь.
- А списочком можно?
- Списочком - пожалуйста. Кассеты чистые, кассеты с записями, - зачастил князь, - билеты на концерты, джинсы варёные, кофе растворимый, конфеты шоколадные, шпроты в масле...
- Колготки в сеточку?
- В том числе… В общем, всё жизненно важное: молоко сгущённое, шпроты в сеточку варёные, колготки шоколадные в масле…
Татка уже закатывалась, у них здорово получалось, у Татки с князем, они весело переговаривались через меня и даже немного пикировались, вполне дружелюбно, не переходя, впрочем, на «ты».
- А почему так монотонно? – Татка кивнула на сцену. - Одни вокальные номера?
- Главный спец по танцам задержался, - объяснил князь. - Поэтому решили сначала весь вокал прогнать, а потом всю хореографию. Но уже сейчас подъезжает, - князь глянул на часы. – Так что мне пора. Кстати, обратите внимание – в программе будет очень крутой танец-апокалиптик. В противогазах.
- Как? – воскликнула Татка с изумлением. – В настоящих противогазах?
- В самых настоящих, - кивнул князь. - Агитбригада здешняя ставила. Здесь же есть ещё свои, местные режиссёры. В общем, увидите. Всё, девчонки, я побежал, увидимся после прогона.
Он наклонился и заглянул мне в лицо.
- Белка?..
У него даже голос изменился: дрогнул, утратил деловитость, стал мягким, в нём зазвучала нежность – я вздохнула, подняла на него глаза, почти робко, потому что всё это время сидела, как замороженная, чувствуя только его близость и тепло.
Он быстро взял мою руку, лежащую на коленях, быстро чмокнул, подмигнул и поднялся с кресла. Наверное, я как-то невольно подалась за ним, он приостановился.
- Красивый костюм, - сказала я тихо, невольно любуясь его статью. – И туфли… - я кивнула ему на ноги, улыбкой напоминая нашу прошлую историю. Всё было в этом моём кивке – и мои мучения, и наша ссора, и его хлопанье дверьми, и моя погоня за ним по лестнице… Наша близость, наши общие тайны…
Он понял, засмеялся.
- Больше всего люблю эти туфли, самые удобные, – быстро сказал он и наклонился к моему уху. – Потому что ты держала их в своих руках.
Я смутилась, а он засмеялся, выпрямился и зашагал по сумеречному проходу против света, я смотрела ему вслед, не веря, что этот красивый парень имеет ко мне какое-то отношение. Он шёл спокойно и уверенно, был единым целым со всей этой вычурной помпезностью, был тут, как дома, шёл так же уверенно, как когда-то по своей набережной… Он, наверное, всегда чувствует себя на своём месте, не то, что я…
- Смерть девкам, - сказала Татка над моим ухом.
- Что? – я почти вздрогнула.
- Говорю, смерть девкам твой князь, - Татка тоже смотрела ему вслед. – Я такой улыбки давно не видела. Может, никогда. Зашибись, какая улыбка. И вообще… пластика потрясающая. Смотри, как он идёт… Так ходят те, кто крепко стоит на ногах.
И Милка говорила что-то такое похожее про походку…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги