Консервация

Старенькая квартира озаряется лучами солнца. Из приоткрытой деревянной форточки слышны мужские, женские, детские и старческие голоса, скандирующие что-то непонятное. Гул голосов усиливается, тон шагов становится звонче, превращаясь в хаотичный такт. А поток толпы так и не прекращается, даже наоборот, он начинает усиливаться, как цунами.

Вдруг раздается выстрел. Гул на мгновение прекращается, как будто это не просто стадо людей разных сословий и возрастов, а единый организм, субстанция. Выстрел был один, не слишком громкий и не слишком тихий, но возгласы толпы стали яростней и перешли на крики, которыми обычно зверей отпугивают. Очень злые и страшные крики.

До старенькой квартиры на четвёртом этаже начинают подниматься искры и дым от факелов и коктейлей Молотова. А в квартире стоит жгучий и тяжёлый сигаретный дым, из окна за всем этим наблюдает человек в погонах. В левой руке горит уже третья сигарета, две остальные потушены в пепельнице. А человек в погонах стоит, смотрит и боится, пытаясь даже скрыть это от самого себя.

Справа от него на комоде лежит пистолет калибра 7,62 мм, три магазина для него, наплечник, защищающий от запястья до верха спины, и офицерский пикельхельм. Всё, что нужно для того, чтобы руководить жандармами во время организованных митингов.

А человек в погонах стоит и ждёт. Ждёт. Ждёт, сам не зная чего, и боится, ведь толпа так и не прекратила свои дебоши, и лишь в конце улицы слышно, как полиция пытается отбиться от натиска народа. Вдруг в конце квартиры зазвонил дисковый телефон.

— Майор четвёртого жандарма Яранский слушает, — мигом принял звонок человек в погонах.
— К операции «Консервация» приступить.

Гудок сброса звонка.

Трубка была молча поставлена обратно. Яранский заправил пистолет в кобуру, положил магазины в портупею, натянул наплечник и вышел из апартаментов, даже не закрыв дверь. Спускался он до самого цокольного этажа, а крики толпы всё усиливались, добивая уже истерикой некоторых матерей и яростью мужиков.

— Заебали… Третий бунт за полгода…

Цоколь весь озаряется светом энергосберегающих лампочек накаливания, покрашенных в тёмно-красный свет, что ни черта не видно. В подвале уже стоят строем отделение Яранского, состоящее из шести юношей: Швец — самый младший, 18 лет, с электрической дубинкой, щитом и набором для задержания; Земан — медбрат, 21 год; Лукач — связист, 24 года; Юров Старший и Младший — близнецы, офицеры, экипированные табельными автоматами с пулями 45 калибра на четыре магазина, 25 лет; Чепин — офицер, экипирован так же, как и близнецы.

Уставшие от долгого ожидания приказа, но жаждущие ринуться в бой, Швец и Земан уже готовы были слушать майора. У старших уже имеется опыт в прошедших двух бунтах, и они уже обыденно начинают во всё вникать.

— Отделение! Прослушку вы уже нашу слышали, операция будет совсем другая, никак в прошлые разы с «Ежом», что меня очень сильно удручает… — начал майор. — Народ воюет, если кратко. Использует огонь, самодельные бомбы, у некоторых есть огнестрел. С последними очень аккуратно. Их в срочном порядке задерживать. Если никак, то ликвидировать.

В этот раз мы должны войти через подготовленные катакомбы в здание правительства и там уже оборонять здание, охранять министров с императором. Это основная задача всех пятнадцати наших отделений. Мы охраняем лицевую часть здания, входные двери…

— Товарищ майор! А чё будем делать с бунтовщиками, если они окажутся в катакомбах? Я слышал, что шпана диверсии недели две назад устраивала. То петарды закинут, то напишут «умные» фразы, — прагматично перебил майора Чепин.

— Проводить профилактические беседы, Чепин! Бить и задерживать. Что похлеще, то стрелять, но не до смерти.

Все чуть усмехнулись и сразу замолкли.

— Дальше по ходу разбираться будем и слушать передачи от Лукача. Задача ясна?

— Так точно, товарищ майор! — сказали басом, как на параде.

«Да поможет нам Господь…», — подумал про себя «человек в погонах» и со своим войском выдвинулся в узкие душные коридоры.

Частички грунта и горсти земли сыпались с потолка: от грохота толпы, взрывов мелких гранат и зажигательных смесей. Кирпич всё выдерживал, хоть и глубина от брусчатки до «пещер» была чуть больше двух метров — прям как в могилах. Было темно, свет доносился только от специально выращенных люминесцентных грибов, как аналог экономичного освещения. Под ногами лужи по щиколотку от грунтовых вод, из-за продолжительных ливней в этом месяце. Вонь стояла дикая, что пробивало даже Земана с гайморитом: сырость, гарь, бензин и человеческие отходы.

— Слушайте, а нам долго пёхать по этому говну?

— А тебе какая разница? Ну километр где-то, а что?

— Да я не выдержу со своим носом, я прям тут сдохну, — повозмущался Земан Лукачу.

— Ой, бля, не ной. Зато мы сейчас идём по хоть какому-то безопасному пути, а не как первый батальон, который сейчас воюет с толпой!

— А это над нами этот батальон был и людей расстреливал? — испуганно спросил Швец.

— Да, перваки сейчас гасят выродков, и правильно делают! Нехер на нашего императора жаловаться! — Лукача не остановить, если с ним начать говорить о политике. — Вот работаешь ты на своей нефтекачалке, вот зарабатываешь ты свои приличные двести франков, кормишь семью, жену с детьми балуешь подарками. Живи и кайфуй! Но нет, надо же высказать своё мнение, надо показать, какой ты индивидуалист! Тьфу…

— Это кто-то из твоих дружков? — спокойно спрашивает Чепин.

— Да не то чтобы! Вчера дело одно читал, про этого мужика сорокапятилетнего, уж явно не мой дружок. Его расстреляли, — очень эмоционально среагировал Лукач.

— А за что? — начал Швец. — Расстреливают в наше положение за три вещи: за теракт, за все действия, направленные против нас, и за погром церквей. Он что-то из этого сделал?

Лукач жмётся отвечать.

— Ну?

— Пистолет у него был в кармане, вот и захерачили его. На допросе говорил, что для самообороны нужен был. Не поверили, — тоскливо пробормотал Карл Лукач.