– Третья колонка, – раздаётся над головой хрипловатый бас седовласого старичка. – Десять литров девяносто пятого.
Киваю, вымучивая из себя улыбку, и клацаю по клавишам компьютера, выбивая чек: за весь день строить из себя довольного жизнью человека уже порядком надоело. Хотя, в общем и целом, я на свою жизнь жаловаться не могла: я совмещала работу с учёбой, как делают большинство студентов, и делила жилплощадь с матерью, которая грезила о моём замужестве и внуках. Это был единственный камень преткновения в наших взаимоотношениях, но иногда наши споры доходили до полного абсурда, так что последние полгода я старательно откладывала часть своей зарплаты на съёмное жильё.
В отношениях с противоположным полом мне отчаянно не везло, так что моим неизменным спутником последние два года была Варвара – мой пекинес, которого мама же и подарила. Не то, чтобы никто мной не интересовался – претендентов-то как раз-таки было хоть отбавляй – просто все они «не те». Маму это страшно злило, а после развода с отцом она и вовсе чуть ли не на дыбы встала – никак пыталась за мой счёт самоутвердиться и прожить молодость ещё раз, не наделав при этом вагон и маленькую тележку ошибок.
– Эй, Королева бензоколонки! – широко улыбаясь, подходит к прилавку Малик – один из двух парней-заправщиков в нашем женском коллективе. – Только глянь, что сделала с твоим лицом кислая капуста!
Закатываю глаза к потолку, потому что я итак знаю, что выгляжу не айс, но мне сейчас совсем не до веселья: утром перед моим уходом в универ мы с матерью снова поцапались.
– Эй, оружейных дел мастер! – издеваюсь, копируя его тон – Малик сегодня весь день заправлял «пистолеты» в баки клиентов. – Шёл бы ты своей работой заниматься, босс сегодня рвёт и мечет и наверняка подглядывает за нами через камеры.
– И что мне до босса? – фыркает и складывает руки на груди. – Я итак трое суток без перерыва пахал – он мне должен!
– Может, пойдёшь и скажешь ему об этом? – ехидно улыбаюсь.
Хотя это будет последнее событие в жизни Малика.
– Какая же ты язва! – усмехается и наконец-то оставляет меня в покое.
Когда у меня взвинчены нервы, меня лучше не трогать какое-то время, потому что можно запросто выхватить люлей, и я даже не стану за это извиняться. Вообще-то я считаю себя оптимистичным человеком, но у меня не титановая нервная система.
Иногда могу взорваться, потому что по типу темперамента я – смесь сангвиника и холерика.
С Маликом мы подружились практически с первого дня моей работы на этой заправке; поначалу его интерес, конечно, был совсем не дружеским, но хук с правой и сломанный нос быстро объяснили ему, что наша симпатия не взаимна. Ещё примерно пару недель я провожала его убийственным взглядом, но корзинка «Сникерсов» и «Твиксов» в тандеме с искренними извинениями заставили меня сменить гнев на милость. С тех пор прошёл почти год, но мы до сих пор дружим, а я продолжаю наблюдать за его ухлёстываниями – только теперь со стороны. Впрочем, другие оказываются сговорчивее, чем я, и Малик каждую неделю появляется в поле моей видимости с девушкой – и она не обязательно каждый раз одна и та же.
Плейбой, не иначе.
Пересчитываю кассу, пока никого нет, и с довольной улыбкой прикусываю кончик языка: в мою смену за прилавком обычно денег всегда больше. Я не хвастаюсь – просто наблюдение. Если я за кассой – весь город нуждается в бензине именно нашей заправки; я на колонке (у нас их четыре, и на каждой стоит заправщик) – и большее количество клиентов заправляется у меня; я за камерами – и мне удаётся предотвратить очередное хищение шоколадных батончиков или порножурналов. Несколько девушек-коллег завистливо косились в мою сторону, постоянно шушукались за спиной и за глаза называли ведьмой, игнорируя моё прозвище, придуманное Маликом.
– Да, Софи, – как-то раз обронила Юлька – одна из тех самых гадюк. – Королева бензоколонки – это явно твой потолок.
Терпеть не могу, когда меня называют этой сокращённой версией имени, и коллега об этом прекрасно знает.
– Ой, ты, кажется, что-то обронила, – хмурюсь, заглядывая ей под ноги.
– Что? – внимательно озирается по сторонам в поисках «пропажи».
– Мозги, Селезнёва, – снисходительно фыркаю и зарабатываю в ответ злобную гримасу. – Но вряд ли ты сможешь их вернуть, потому что пустоголовая амёба – это явно твой потолок.
С этой самой моей фразы и пошла открытая неприязнь с её стороны, но это чувство было на двести процентов взаимным; иногда, когда моё расположение духа было особенно позитивным – чуть больше, чем обычно – я слала ей воздушные поцелуйчики, которые её бесили, и веселилась от души. Но со всеми остальными я вела себя более чем уважительно, потому что с недавнего времени поменяла девиз своей жизни: раньше я вела себя с людьми так, как хотела бы, чтобы и они вели себя со мной, а теперь – так, как они того заслуживают.
Нельзя расстилаться ковриком перед свиньями – всё равно не оценят.
– Романова, будь другом, подмени меня на колонке! – складывая ладоши в умоляющем жесте, подбегает ко мне Лина – не скажу, что мы подруги, но отношения у нас находятся на уровне оценки Гарри Поттера за зельеварение – выше ожидаемого. – Мне срочно приспичило, а босс нас всех укокошит, если колонка пустовать будет!
Если Ад действительно существует, то дом моих родителей вполне можно рассматривать в качестве его филиала на земле. Они давно разошлись, но продолжают жить вместе: их развод держится в тайне, потому что отец не хочет поднимать шумиху в прессе. У них большой загородный дом, который они негласно поделили пополам – мать живёт в левом крыле, отец – в правом, и при этом они стараются не пересекаться даже в столовой. Но раз в две недели по выходным наша семья собирается вместе: родители, двое моих старших братьев и я – чтобы сделать вид, будто у нас всё в порядке.
Вот только это ложь чистой воды.
В нашей семье абсолютно все ненавидят друг друга: мы с братьями с самого детства не можем найти общий язык; с отцом я поругался, когда тот выставил меня за дверь, едва мне исполнилось восемнадцать – мол, я дал тебе всё, что мог, дальше крутись, как хочешь; мать его очень даже поддерживала, считая, что только так и становятся мужчинами – и в итоге оказалась права.
Вот только теперь они все мне были нужны, как собаке – пятая нога.
Мне пришлось перешагнуть через себя, чтобы выжить за порогом родительского дома и хоть чего-то добиться; общественность уверена, что я всем обязан своему отцу, и никогда не говорят о моём бизнесе отдельно от его бизнеса, и родитель поддерживает эту ложь каждый раз, когда мелькает перед прессой. Я постоянно злился, потому что он не приложил ни грамма усилий, чтобы помочь: мой бизнес стоит на моей крови – в буквальном смысле – и построен отнюдь не его руками.
Всякий раз, как я вижу родителей, внутри всплывает давняя обида, детские травмы после их развода – мы с братьями даже в расчёт никогда не брались – и вечная ненависть к противоположному полу: если родная мать способна бросить своего ребёнка, то девушкам подавно доверия нет. Конечно, я не вёл образ жизни отшельника, и женщины помогали скоротать вечера и ночи, но дольше пары дней я ни с кем не встречался.
Терпеть присутствие всех своих ненаглядных родственничков на территории столовой размером три на три метра – это моя личная разновидность пыток; а слушать их лживые речи о том, как они счастливы меня видеть, наступая при этом на глотку собственной неприязни или холодному безразличию, стало персональным наказанием.
Вот только где ж я так накосячил?..
– Как дела, сынок? – интересуется отец, вызывая на моём лице удивление.
– С чего такой интерес? Раньше тебе было всё равно, где я и с кем – почему теперь?
– Папа всего лишь хотел узнать, как ты, – елейно улыбается мать. – Ты мог бы пойти ему на встречу – в конце концов, мы желаем тебе только добра.
Перевожу взгляд с одного родителя на другого и подозрительно щурюсь – здесь явно что-то не так.
– В чём дело, Филиппок? – роняет смешок Матвей – старший из братьев. – Неужели в такой день не можешь сменить тон?
Уже давно нужно что-то посильнее прозвища из детства, чтобы задеть меня, и всё же за напускным стёбом чувствуется нечто, известное всем, кроме меня.
Что за игру они затеяли?
Перевожу взгляд на Игоря – второго брата по старшинству – который продолжает хранить молчание, но при этом безуспешно пытается скрыть злорадную усмешку, и с каждой секундой я всё больше чувствую себя так, будто попал в змеиную яму.
– С каких пор ты его поддерживаешь? – уточняю у матери. – Вы ведь с ним вечно как кошка с собакой – с чего теперь такие дружные?
– Послушай меня, сын, – берёт ситуацию в свои руки отец. – У меня появилась возможность расширить свой бизнес на западе – продвинуться за рубежом. У моего коллеги из Англии есть связи в министерстве – я смогу построить нефтезавод в Великобритании.
– Отлично, а я-то тут при чём?
– Всем известно, что на простом партнёрстве далеко не уедешь, – усмехается родитель. – Мы могли бы связать наши семьи узами более крепкими, чем дружба – твоя свадьба с дочерью Адриана стала бы хорошей поддержкой моего бизнеса там.
– Охренеть, – смеюсь в голос, хотя мне совсем не смешно. – Ты ещё смеешь просить у меня помощи... Я посещаю ваши убогие «семейные» посиделки лишь из уважения к тому времени, когда мы хотя бы отдалённо напоминали семью. Ты помнишь, что ты сказал мне, когда дал пинка во взрослую жизнь? «Теперь ты сам по себе» – так, кажется. Ну и вот, я следую твоему совету – и даже не надейся на то, что я стану помогать! А ты! – поворачиваюсь к матери. – Что он тебе обещал? Надеюсь, ты не продешевила, когда просила плату за свою словесную поддержку его бредовой идеи.
Мать брезгливо кривит лицо, и я понимаю, что снова попал в точку – в этой семье всегда все искали лишь выгоду в отношениях, что ещё раз доказывает мою теорию: никому верить нельзя, кроме себя самого. Сейчас я впервые в жизни жалел, что двое моих старших братьев женаты, иначе не сидели бы теперь с довольными ухмылками на рожах.
– Я не намерен выслушивать упрёки от мальчишки! – не терпящим возражений тоном говорит отец, для пущего эффекта треснув кулаком по столу.
– Ты от меня больше ничего и не услышишь, – ставлю точку и поднимаюсь на ноги. – Для тебя же будет лучше, если я буду молчать, иначе СМИ узнают о тебе много интересного.
Угрозы со стороны родителя продолжают сыпаться в мою спину, когда я покидаю родительский дом с одной-единственной мыслью: ноги моей здесь больше не будет.