Королева макарунов для Его Величества

Глава 1

В жизни каждой девушки бывают утренние катастрофы.
Некоторые из них связаны с мужчинами. Другие — с кофе, который закончился в самый неподходящий момент.
Моя — с макарунами.

А ещё — с тем, что я на грани увольнения, у меня под носом тикает карьерная бомба, а в руках я держу коробку домашних десертов, которая должна спасти мою жалкую стажёрскую душу.
Надежда пахнет фисташками, ванилью и каплей отчаяния.

И я бегу.
На мне две туфли — слава духам сладкой выпечки — потому что если бы хоть одна осталась под кроватью, как вчерашний носок, я бы точно развернулась и легла обратно под одеяло, подложив под голову коробку, как символ недосбывшихся надежд.

Но нет.
Я бегу. По улице, по городу, по судьбе — в буквальном смысле врезаясь в этот день плечом, бедром и всей своей, с позволения сказать, профессиональной репутацией.

Коробка с макарунами, прижатая к груди, шатается в такт моим шагам, угрожая раскрыться и выплеснуть миру всю мою неуверенность, недосып и капризно подсевшую глазурь.
Пальцы дрожат. Волосы лезут в глаза. Ветром сдувает локоны и остатки самообладания.
А мысли скачут, как бешеная обезьянка на сахаре:

“Главное — не урони.
Главное — не запнись.
Главное — улыбнись, даже если умрёшь по дороге.”

Макаруны, между прочим, не просто десерты.
Это моя последняя молитва, завернутая в сахар и пудру, которую я печатала вручную до двух ночи, разговаривая с тестом, как с младенцем.
Если шеф не впечатлится — я останусь без работы, без цели и, возможно, без нервной системы.

Именно поэтому, когда ветер швырнул мне под ноги обрывок газеты, а с другой стороны улицы кто-то пискнул жалобно и коротко —
я не остановилась.
До поры.

Честно — я не планировала спасать жизни. Особенно чужие. Особенно собачьи. Особенно в день, когда сама висела на волоске между увольнением и истерикой, держась за коробку макарунов как за спасательный круг, потому что, будем честны, никакого другого у меня уже не осталось.

Но она — эта нелепая, лохматая кроха с глазами размером с вселенскую обиду — выскочила на дорогу с таким трагизмом в лапах, будто её сценарий писал кто-то с наклонностями мелодраматичного мясника. Маленькое белое пятнышко на фоне гудящего мира, один шаг от финиша и вечной лапки.
И я — да, именно я — среагировала первой. Потому что у меня, видимо, на лбу прописано "героизм по понедельникам".

Не думая, не анализируя, не вспоминая даже про то, что под рукой коробка с моими последними шансами на достойную жизнь, я рванула вперёд. Сквозь восклицания прохожих, сквозь гудок трамвая, сквозь здравый смысл. Подобрала её — теплую, дрожащую, удивлённо молчащую — и в тот самый миг…

Мир сломался.

Гул исчез.
Не стих — именно исчез, как выключенный фен, который слишком долго орал в ухо.
Всё вокруг стало плотным, как горячий мёд, затянутым липкой невидимостью, от которой перехватывало дыхание.
Воздух звенел. Пространство… скукожилось. Или, наоборот, лопнуло, как мыльный пузырь, пронзённый иглой.
А потом — вспышка.
Яркая, белая, наглая, как загар в ноябре. Она взорвалась мне в глаза, заполнила собой всё: звук, вкус, боль, движение.
Я закричать не успела. Только успела подумать: “Вот и всё. Поели макарунов.”

Глава 2

Когда я очнулась, лицо касалось чего-то мягкого и холодного.
Не асфальта. Трава.
Мокрая, шершаво-хрустящая, пахнущая росой и чужим миром.
Под пальцами — земля, не городская, не тротуарная, а настоящая, живущая.
Я медленно поднялась на локти, шмыгнула носом, попыталась вдохнуть — и в тот момент поняла, что дышу не воздухом, а сказкой.

Вокруг был лес.
Но не тот, где шашлыки и пластиковые бутылки, а какой-то… театрально красивый. Как будто его рисовали в три слоя: туманный, розовый и золотой. Деревья — высокие, как амбиции недоучки-волшебника. Свет — как рассвет в фильмах, где любовь всегда побеждает.
А рядом, аккурат на расстоянии вытянутой руки, стоял чемодан.
Старинный. Коричневый. С монограммой на замке.
И сидела она. Болонка.

Та самая.
Та, ради которой я, возможно, умерла или сошла с ума.
Сидела, смотрела прямо на меня, тихо наклонив голову.
И в её взгляде было слишком много интеллекта, чтобы считать это случайностью.
Словно она подбирала слова.
Словно знала, что я скажу.
И, возможно, собиралась ответить.

И в ту секунду, лёжа на чужой траве, с чужой собакой и чемоданом неизвестного происхождения, я поняла только одно.

Я — в полной, восхитительно ароматной, сдобно-волшебной заднице.

Воздух был другой. Плотный, влажный, щекочущий кожу, будто кто-то насыпал в него ваниль с лавандой, а потом взболтал в небесной миске до состояния первородной магии. Он не пах ни бензином, ни городом. Здесь всё было чересчур… натуральным. Чересчур правильным. Чересчур сказочным, чтобы быть правдой.

Я моргнула, потом ещё раз. Попыталась сесть — и, черт возьми, в глазах всё поплыло, как в плохом фильме с дешёвыми спецэффектами. Земля подо мной качнулась, а прямо перед носом, аккурат между пальцами, прошмыгнул муравей. Я не успела даже возмутиться его дерзостью, потому что за спиной — вполне отчётливо — раздалось:

— Хм... Кажется, мы обе непонятно где.

Голос.
Собака. Говорит.
Собака, черт возьми, разговаривает!
Маленькая, белая, с бантом на шее и выражением лица, которое чаще бывает у философов, переживших пять разводов и два кризиса среднего возраста. Она сидела, заложив лапки, и смотрела на меня с тем самым выражением, которое обычно дарят особо одарённым официантам: “Ну и где, простите, моя подача?”

— Ты... ты заговорила... — прохрипела я, чувствуя, как осознание складывается в голове, как пьяный оригами из мокрой бумаги.

— Ты тоже, — фыркнула она и повернула морду в сторону чемодана. — Так вот, если ты закончила прикидываться тряпочкой, я бы предпочла понять, где мы и в чьей ты шкуре. Потому что точно не в своей.

Её слова зазвенели внутри меня, как колокольчики на похоронах здравого смысла.
И я ощупала себя. Машинально. Сначала — бёдра, живот, грудь...

Стоп. Стоп. СТОП.

Нет.
Это не моя грудь.
Она… выше уровнем, чем я привыкла, упругая, как будто сделанная вручную феями-грудоделами. И это точно не мой живот, потому что у меня там обычно складки от шоколада и жизни, а тут — ровная гладь, как будто кто-то прошёлся фотошопом по внутренней реальности.

Ногти.
Длинные. Чёрт побери, идеальные, с изогнутыми лунками и каким-то неприлично блестящим покрытием. Мои? Никогда. Даже в самые успешные дни геля и надежд — не мои. Голос — бархатный, низкий, чуть хрипловатый, с тоном, которым, кажется, можно приказывать мужчинам раздеваться.

Я приподнялась. Пошатываясь, подошла к луже, которая, как по заказу, мирно раскинулась между корнями дерева. Склонилась. Посмотрела.

И… увидела её.

Ту, которая не я.
С узким лицом, ярко очерченными скулами, губами, как будто кто-то рисовал их, вдохновляясь клубничным желе, глазами цвета старого золота с отливом урагана. Розовые волосы, чуть волной, чуть беспорядком, и небрежный завиток над ухом.
Она была прекрасна.
Хищно-прекрасна.
Пугающе-прекрасна.

Я отшатнулась от отражения. Лужа дрогнула.
Собака снова вздохнула.

— Ну, поздравляю. Ты теперь официально не ты.
И, кажется, на этот раз ты вляпалась по полной.

Глава 3

Дорога была пустой.
Мягко пыльная, с покатыми краями, заросшими травами, и с тем спокойствием, которое обычно приходит за секунду до беды.
Или до откровения.

Я шла.
Босыми ногами — нет, в туфлях, но ощущение было, будто я иду босиком, по чужой судьбе. Рядом семенила болонка, которая время от времени косилась на меня, будто оценивала: далеко ли дойдём, прежде чем я разревусь или сползу в обморок.
Я не плакала. И в обморок не собиралась.
Я просто… шла.

Не потому что знала путь.
Потому что не знала ничего.

Кто я? Где я? Что со мной случилось? Почему я выгляжу как ведьма со страниц глянцевого гримуара, и почему эта собака смотрит на меня так, будто мы знакомы всю жизнь?

Солнце клонилось к горизонту. Небо стало цветом мятного сиропа, а воздух — пахнуть пылью, деревьями и тёплой выпечкой…
Выпечкой?

Я подняла голову и увидела: на перекрёстке, аккуратно втиснутая между двумя рощицами, стояла таверна.
С вывеской в виде венка из лаванды и ложки, с окнами, из которых лился свет, и с крыльцом, на котором мирно дремал кот размером с телегу.

Рядом — небольшой постоялый дом. Чистый, покосившийся, с видами «у нас кормят, моют и не спрашивают документы».

Я остановилась.
И впервые — почувствовала карман.
Точнее, маленький тайник под корсажем.
Нащупала. Вытащила.
Кошелёк. Потёртая замша, шнурок-завязка.
Я открыла его и… ахнула.
Там лежали монеты. Старые, массивные, с гербом и весом, который обещал поесть, поспать… и, возможно, пару ответов.
Пёс вздохнул и фыркнул.
— Ну хоть не нищенка. Уже достижение.

Я не стала отвечать. Я толкнула дверь таверны.

Тепло. Свет. Запах тушёного мяса, корицы, яблок и булочек. Гул голосов, скрип половиц, щелчок магического фонаря у входа.
И… тишина.
Такая, что я услышала собственный вдох.

Все — кто сидел, ел, наливал, спорил — замерли.
Кто-то выронил ложку.
Кто-то — дыхание.

Я сделала шаг внутрь.
Ощутила взгляд. Прямой, тёплый, немного растерянный.

Из-за стойки вышла женщина лет шестидесяти, в длинном переднике, с мягким лицом и руками, пахнущими корицей. Подошла ко мне, заглянула в лицо — не пугаясь, не удивляясь, как остальные.

И сказала:

— Моя дорогая Тея… вы вернулись?

Её голос был тёплым. Не тёплым, как чай, а как воспоминание о человеке, которого ты не помнишь, но по какой-то причине доверяешь.

Я замерла.
Ноги, ещё секунду назад уверенно стоявшие на полу, внезапно стали ватными.
Тея.
Это имя прозвучало как щелчок пальцами по струне, натянутой внутри груди. Я не узнала его. Но оно… откликнулось.

— Я… — Я хотела сказать “ошибка”, “вы ошиблись”, “я не Тея”. Но язык запутался, как будто не хотел портить момент.
Я смотрела на неё — на морщинки у глаз, на чуть припудренные щёки, на взгляд, полный ожидания и… облегчения?

Она не дала мне заговорить. Подошла ближе, коснулась плеча.
— Ты, как всегда, без предупреждения. Как снег в середине лета. — Её губы дрогнули в улыбке. — Ну заходи же. Устала, наверняка. Да и лохматую спутницу накормить бы надо.

Я взглянула вниз.
Болонка важно подняла подбородок.
— Наконец-то кто-то понял, кто здесь главная, — фыркнула она и проследовала внутрь, как будто владеет этим заведением по праву рождения.

— Поднимайся, комната твоя свободна. Мы держим её… — женщина замялась, потом продолжила, тише. — С тех пор, как ты… ушла.
И снова этот взгляд. Словно я что-то должна была знать. Но не знала. Ни что за “уход”, ни кто они, ни почему всё это кажется одновременно чужим и родным.

Я прошла за ней по скрипучей лестнице. Деревянной, тёплой, как бабушкины сказки. Всё вокруг пахло уютом, травами и тайнами, которые никто не выкрикивает — только шепчет ночью, когда весь мир затаился.

Комната была простой: кровать, окно, узкий комод, зеркало.
И... книга на столике.
Закрытая.
Но будто живая.

— Отдыхай, — сказала женщина, поправляя плед у изножья. — И не бойся. Здесь ты в безопасности.

— Подождите, — остановила я её. — Вы… вы точно уверены, что я — это я?

Она посмотрела на меня долгим взглядом.
— Уверена, милая. Даже если ты сама об этом забыла.

Когда за хозяйкой закрылась дверь, и по комнате разлилось тёплое молчание, я осталась наедине — с собой.
С собой?
Нет.
С тем, кем я стала.
Или… кем стала я?

Я медленно подошла к зеркалу. Оно было старинным — с узорчатой рамой, потёртым деревом и отблеском, в котором отражалась не только внешность, но и что-то большее.
Я не дышала. Просто смотрела.

Она была там.
Я.
Но не та, что спешила по московским улицам, с коробкой макарунов и волосами, запутанными в стресс.
Это была другая женщина.

Сиреневые глаза.
Чистый, глубокий цвет, как свежая лаванда в солнечном свете. Яркие, огромные, с распахнутым изумлением и легким вызовом, будто каждая ресница — удар по чьей-то уверенности.
А ресницы были… длинные, густые, чёрные, как обожжённая бумага, изгибались вверх с идеальной драмой, как будто кто-то с любовью вырезал их из теней.

Волосы — розовые.
Не кукольно-розовые, не гламурные, а как лепестки цветущей сакуры — тёплые, живые, чуть завитые. Кудряшки, падающие на плечи, игриво обрамляли лицо. Ни одна не выбивалась случайно — но в этом был беспорядок, который хотелось трогать.

Кожа — бледная.
Но не болезненно, а как у фарфоровой статуэтки.
Белизна с едва заметным персиковым свечением, чистая, мягкая, как сливки на солнце. Я коснулась щеки — она была прохладной. Настоящей.
Моей?

Брови — как у богини с характером.
Идеальной формы, тёмные, очерченные. Не те, что красят. Те, что рождаются, чтобы смотреть с превосходством.
Уголки губ приподняты, как будто я знаю, что кто-то сейчас влюбится — и мне даже немного жаль.

А фигура…
Я непроизвольно отступила и оглядела себя в полный рост.
Стройная. Линии — как будто выточены скульптором с синдромом перфекциониста.
Талия — узкая.
Бёдра — плавные.
Плечи — тонкие, изящные.
Это было тело, в котором можно править королевством, искушать, заклинать и умирать красиво.
Но я внутри…
Я всё ещё не была уверена, что заслуживаю такую оболочку.

Глава 4

Утро наступило нагло.
Солнце пробилось в комнату сквозь занавески и лизнуло меня по щеке так нежно, будто хотело сказать: «Ты вляпалась, детка. Готовься.»

Я села в постели, растрёпанная, сонная и полная подозрений, что всё произошедшее вчера — не глюк, не сон, а новая реальность. Болонка потянулась, зевнула и буркнула:

— Прекрати строить иллюзии. Они у тебя всё равно не держатся.

На столе лежала она — та самая магическая кулинарная книга.
Толстая, кожаная, с металлическими уголками и выражением «сейчас будет весело».

Я подошла. Коснулась.
Книга вздохнула.
Открылась сама.
И, к моему ужасу, заговорила:

— Ну наконец-то. Ты решила со мной пообщаться до того, как уничтожишь полгорода?

— А ты всегда такая… дружелюбная?
— Я — книга. Не психолог. Но могу сделать и то, и другое. Если надо — потерплю твои истерики. Если не надо — просто понаблюдаю за позором.

Я шумно выдохнула. Страницы сами пролистались и остановились на главе, озаглавленной каллиграфическим почерком:
“Заклинания улучшения самочувствия, уверенности и визуального позиционирования”.

Прямо под заголовком — блестящий заговор:
«Заклятие внутренней уверенности».

Описание короткое:

Для пробуждения харизмы, самооценки и силы ведьмы. Не рекомендуется натощак или в плохом настроении. Возможны побочные эффекты.

Я вздохнула, встала прямо, приложила руку к сердцу и произнесла:

"Feliorum creda, vis mea splenda,
Nasari credo, timor retro!"

Тепло пробежало по груди, в ушах зазвенело, и…
Пинг!
В носу.
Странный щелчок.
Что-то потянуло вперёд.

Я подбежала к зеркалу.
Посмотрела.
И закричала.

Нос.
НОС.
Удлинился, вытянулся, заострился — настоящая карикатура на Буратино, но в розовом платье.

— ААААА! — я схватила себя за лицо. — ЧТО ЭТО?!
— Поздравляю, — отозвалась книга, не перелистываясь. — Ты вызвала уверенность. Только не уточнила, в чём именно.

Собачка корчилась от смеха. Я металась по комнате.

— Как это остановить?!
— Перелистай налево. Страница «Отмены и реабилитации идиотских решений».

Я судорожно открыла, нашла нужное место и с воплем прокричала:

"Nulla figura nasum!
Retro forma, retro sum!"

Щелчок.
Нос исчез.
Слава магии.

Я осела на стул. Но ненадолго.
Потому что взгляд случайно упал на другой заговор:
“Для усиления визуального эффекта женственности”.
Ну… что плохого может случиться? Немного уверенности, немного… декольте?

Я вскинула голову и прошептала:

"Pulchra summa, aura clara,
Flores meae — fiat mamma!"

И…
БУМ.

Они выросли.
Шары.
Массивные, внезапные, абсолютно фантастические. Памела Андерсон отдыхает.
Я чуть не перевернула стул.
Подхватила подушку.
Закрылась. Закричала.
Книга захлопнулась от хохота.
Собачка в голос:
— Прекрати, я сейчас задохнусь! Тебя не в кулинарию, а в цирк!

— ОТМЕНА! ОТМЕНА СРОЧНО! — я искала глазами нужную страницу. Нашла.
Наугад прокричала:

"Mamma finita, forma stricta!
Retro corpus, pax invicta!"

Пинг.
Грудь вернулась к норме.
Я осела на пол, обняв подушку.
С выражением лица, которое обычно бывает у людей, переживших катастрофу.

Книга захлопнулась.
Потом приоткрылась и прошептала:

— Завтрак, гениальная моя, лучше делай руками.
Сегодня заклинаний тебе хватит.

***

Решение пришло не как озарение, а как приглушённое “делать-то нечего”.
Ну правда.
Домой — не вернёшься. Домой теперь вообще как-то… абстрактно.
Магия — с характером сварливой бабки.
Деньги — считай, нет.
Но… готовить я умела. Это единственное, что не спорило со мной по утрам, не отрастало, не светилось и не злилось, когда я мазала крем не туда.

Так что я натянула платье поприличнее (в чемодане их тоже было аж три штуки), привела в порядок волосы (насколько можно привести в порядок розовое безумие), взяла свою болонку и отправилась…
на отбор.

Во дворец.
В самый центр этого фэнтезийного фарса.
С выражением лица: «Я ничего не поняла, но уже участвую».

Очередь тянулась, как вытянутое тесто — длинная, липкая и зловеще колышущаяся.
Повара, кулинарки, алхимики с мешками специй и лицами, полными значимости.
У некоторых — магические скалки. У одной — кот на плече и кастрюля на голове.
А у меня — собачка и две заколки, скрепляющие “хаос” на макушке”.

Во главе — гном.
Седой, лысеющий, в жилетке, надетой по принципу “ткань терпит”, с табличкой:
«НИ СЛОВА — ТОЛЬКО ИМЕНА!»

Он сидел на высокой табуретке, злился, как будто его заставили отказаться от пива, и явно не был в восторге от жизни, этого утра, и особенно — от меня.

Я подошла.
Улыбнулась. Почти дружелюбно.

Он поднял глаза.
Оценил. С головы до ног. Особенно — цвет волос.
И выдал:
— Опять ведьма? У нас уже три. Хватит.

— А у вас лимит? — вежливо поинтересовалась я. — Или аллергия на женщин с мозгами и талантами?

— У меня аллергия на фейерверки в супе. Ты заклинаниями готовишь или руками?

— Руками. А заклинаниями… корректирую эстетику подачи. В очень крайних случаях.

Он шумно фыркнул и записал что-то в список.
— Имя?

Я открыла рот — и замерла.
На секунду.
Потому что имя, которое пришло в голову, не вызывало сомнений.
Тея. Тея Лаванда.
Как будто оно и правда было моим.
С самого начала.
Просто я его забыла.

— Тея Лаванда.

Он скривился.
— Да уж. С таким именем только торты глазуровать.

Сбоку раздался голос — вкрадчивый, хрустящий, как скорлупа на засахаренном ядре.

— Вот только ведьмы нам и не хватало. Поварня — не шабаш.

Я обернулась.

Она.
Девушка с золотыми волосами.
В идеальном белом переднике, с идеальными бровями и лицом, как серебряный поднос, на котором подают яд в розах.
Улыбка у неё была тонкая, как лезвие.
А взгляд — с прищуром королевы, которой не нравится, что кто-то вошёл в тронный зал в розовом.

Глава 5

Грохот гонга, звон посуды, и как финальная вишенка на этом торте хаоса — громкий голос, сладкий, как перепревшая малина:

— Добро пожаловать, мои прекрасные участницы, на отбор года! Меня зовут Конфеттина Кремовская и я ваш ведущий и ассистент по совместительству.

Я обернулась.
И увидела Конфеттину.

Если бы клубника в шампанском умела говорить — это была бы она.
Ведущая конкурса, куратор поварского кошмара и, судя по взгляду, женщина, способная усмирить взбесившееся тесто одной улыбкой.

Высокая, яркая, с локонами цвета засахаренной салатовой жвачки и мантией, на которой вышито столько конфет, что при взгляде на неё у диабета начинался нервный тик.
Рядом с ней стояли… гномы.

Маленькие, сварливые, курносые, как Ворчун из "Белоснежки", только с меньшим энтузиазмом и большей злобой.
Они держали таблички, ключи и недовольство, которым можно было забить гвозди.

— Итак! — пропела Конфеттина. — Сегодня вы все получите свои комнаты! Они уже распределены, нумерация — в ваших свитках. Каждая комната подобрана с учётом вашей… ммм… индивидуальности.

— По какому принципу? — прошипела одна из участниц.
— По хаосу в ваших аурах, конечно, — подмигнула Конфеттина.

Один из гномов взялся за моё запястье, ткнул в свиток и буркнул:
— Комната 7. Верхний этаж. С окнами. Надеюсь, у тебя нет привычки к ночному вою.

— Только если кто-то ворует мою выпечку, — ответила я.

Я уже собиралась идти следом, когда второй гном вдруг уставился на Эклер:
— С собаками нельзя. Правила. Без исключений.

Эклер поджала уши.
Сделала грустные глазки.
Подняла лапку.
Процедила:
— Серьёзно? Я умнее половины этих участниц. И лучше пахну.

— Она говорит, — добавила я. — А ещё — не гадит в тапки. В отличие от некоторых.

Гном упрямился.
Я наклонилась к нему и сказала чуть тише:
— Попробуй её выкинуть — и тебя превратят в печеньку с начинкой страха. Я ведьма. У меня книга. У меня ПМС. У тебя — шанс уйти живым.

Он сглотнул.
Повернулся.
И буркнул:
— Проходи. Только чтоб без лая.

Мы прошли.
Я, Эклер и Ляпсус — книга, которую я прижала к груди, как ребёнка. У нее оказалось есть имя и она мне его поведала…Ляпсус. Надеюсь не от слова «ляп», когда кто-то косячит.
Гном отвёл нас…
…в комнату номер 7.

Когда дверь распахнулась, я замерла.

Это был шедевр. Абсолютный. Бессовестный. Розово-золотой ад.

Пыльно-розовые стены, от которых хотелось вскрикнуть “я кукла!”, балдахин цвета зефира, пушистый ковёр с узором в форме пирожных, подушки с рюшами, зеркало в золочёной раме с жемчужной каймой, и тумбочка, на которой стояла ваза с леденцами.

— Кто-то думает, что я Барби, — пробормотала я.

Эклер запрыгнула на кровать и уронила половину подушек.
Книга плюхнулась на кресло и зашуршала страницами с недовольным хрюканьем.

А я…
Я скинула туфли.
Села посреди этого сахарного безумия.
И впервые за день почувствовала себя в безопасности.

Пусть вокруг подлость, конкуренция и яд.
Но у меня — своя комната.
Своя собака.
Своя книга.
И своя магия, которая вот-вот появится. Ну я на это надеюсь…

Спустя примерно час. Где-то в восемь утра я сидела на кровати — вернее, на розовом облаке с подушками, которые пахли зефиром, и смотрела, как потолок слегка покачивается. Может, от волнения. А может, от того, что моя реальность окончательно дала сбой.

Передо мной стояла говорящая собака.
Белая. Пушистая. С бантиком. И с выражением морды: “Ну что, вот мы и до этого дошли.”

— Итак, — сказала она с тем самым тоном, каким учителя литературы сообщают тебе, что ты — позор всей пушкинской эпохи. — Кажется, пришло время наконец-то поговорить по душам. Ты, значит, Тея Лаванда. Ведьма средней паршивости и по совместительству новая участница королевского кулинарного конкурса. Но есть какой-то паршивый бонус, да? Подвох!
Сейчас ты находишься в замке Его Величества, короля Амареля.

Я медленно подняла взгляд и прохрипела:
— Но... я не ведьма. Я… кондитер. Из Москвы. Меня зовут Лиза Колоскова. Я… я не знаю никакого Амареля, на самом деле не хочу никакого конкурса, никакой... тебя!

Эклер приблизилась, мордочка её сморщилась, как будто она вдыхала запах параллельной вселенной.

— Хм… пахнешь как Тея, выглядишь как Тея, даже волосы розовые. Но несёшь полнейшую чушь.
Может, ты перебрала вчера с зельем забвения? Я тебе говорила: с порошком из корня маргариуса лучше не баловаться. Это потом вот так и начинается — глюки, говорящие котлеты и полное отсутствие ориентации в пространстве.

Я вскочила. Почти. Колени подогнулись, и я снова плюхнулась на кровать.
— Ты не понимаешь! Последнее, что я помню — я работала в кондитерской, готовила макаруны для начальства, опоздала, спасла собаку…похожую на тебя, и... белый свет!
А теперь я — в замке, в теле куклы, с говорящей собакой, книгой, которая живёт своей жизнью, и… и зачем у меня такая грудь?!

Эклер вздохнула. Так тяжело, что у меня возникло ощущение, будто она несёт все проблемы магического мира на своих крошечных лапках.

— Ладно, давай по порядку. Ты хоть помнишь, как тебя зовут?

— Лиза… то есть, теперь вроде как Тея?

— Уже прогресс. А теперь скажи мне, дорогуша, ты помнишь хоть что-нибудь о магии? О зельях? О проклятиях? О том, как превратить салат в пирожное или хотя бы котлету в стихотворение?

Я зажмурилась.
— Нет. Я только умею взбивать белки, как Бог, и делать крем с лавандой.
Но это не считается магией… да?

Эклер рухнула на спину, лапы кверху.
— Превосходно! Просто восхитительно!
Мы в самом сердце королевства, за шаг до величайшего кулинарного турнира века, а моя ведьма внезапно превратилась в… как ты там сказала?
Кондитера? Что это вообще за зверь?

Я хотела возразить, но в дверь вдруг постучали.
Даже не постучали, а пошкреблись — вежливо, но уверенно.

Глава 6

Служанка ждала, аккуратная, как букет в вазе из хорошего дома. Не говоря ни слова, она повела меня по коридорам.
Стены были усыпаны гобеленами, где рыцари обнимали морковки, эльфы спорили с супницами, а золотые узоры сияли как предупреждение: «здесь любят помпезность».
В воздухе витал аромат магии, специй и — возможно — лёгкой подгорелости чужих амбиций.

Наконец мы остановились у высоких дубовых дверей.
Служанка повернулась ко мне, чуть улыбнулась:

— Удачи, госпожа. Вы — одна из лучших.

Вот только бы я сама в это поверила…

Двери распахнулись.

И всё.
Весь зал обернулся.

Роскошные одежды. Украшения. Шепчутся…Обе мне, естественно.
Я замерла, как перед прыжком с обрыва, который обещали тебе как “небольшой спуск”.

Почувствовала, как что-то касается ноги —
Эклер. Она проскользнула за мной, как опытный контрабандист.

— Давай, детка, покажи им, на что способны руки, не нуждающиеся в волшебстве. — прошептал он.

Я выпрямила плечи. Подняла подбородок.
Когда двери распахнулись, я сделала шаг вперёд…
И вот он.

Амарель.

Не на троне, как можно было бы ожидать от сказочного короля.
На инвалидном кресле. Тёмный металл, тонкие закованные в серебро колёса, изогнутые ручки, ткань спинки натянута, будто выпрямлена под весом власти.

Но он сидел — как будто это не кресло, а всё-таки трон.
Не нуждаясь в позолоте и ступенях, он властвовал одной осанкой.
И взглядом.

Глаза — цвета расплавленного снега. Серебристо-ледяные, с отблеском чего-то первородного. В них не было жалости. Там была сила.
И тишина, в которой могла родиться буря.
Его лицо... идеальные черты, выточенные, словно скульптор создавал холод.
Высокие скулы, острые, как клинки. Челюсть — прямая, уверенная.
Брови — тёмные, выразительные, контрастно суровые.
А губы — сдержанные, чуть изогнутые, будто он всю жизнь слушал глупости и перестал реагировать.

Волосы — длинные, платиново-белые, спадающие на плечи тяжёлыми ровными прядями.
Он выглядел как аристократический приговор. В нём было что-то… возвышенное и недоступное, как пик горы, на который можно смотреть, но не дотронуться.

Я не могла отвести взгляда.
И в этот момент — Эклер, тихо, почти неслышно прошептал у моей ноги:

— Он дракон. Настоящий. Белый. Самый сильный, что был за столетия.
Но после той битвы… не может трансформироваться. Не может летать. И ненавидит тех, кто его жалеет.

Я снова взглянула на него.
На этого мужчину-дракона, закованного в металл, но не в слабость.

И тогда я поняла — это не тот, кто нуждается в жалости. Это тот, кого боятся даже небеса.

Он посмотрел прямо в меня.
Без эмоций. Без улыбки. Но… как будто внутри у него что-то дрогнуло.
Может быть, от неожиданности.
Может быть, оттого, что я — не то, что он ждал.

А может быть, потому что кто-то, кто больше не мог летать, увидел ведьму, которая не умела колдовать.

И я почувствовала, как внутри всё — щёлк. Оооо, шоу начинается. Внутри щелкнуло.
Его глаза изучали меня — внимательно, с интересом и лёгким… недоверием.

Рядом с ним стояла женщина — высокая, надменная, с идеальными локонами и лицом, отточенным, как клинок.

«Это Сианна. Невеста короля. Отбор как раз для главного повара на их свадьбу» - шепнул Эклер и я сильнее сжала пальцы. Где-то что-то неприятно кольнуло. У красавца в инвалидном кресле оказалось есть невеста!
Она смотрела на меня, как будто я испачкала ей пирожное мыслями.

— Дамы и господа! — звонкий голос, как удар серебряной ложкой по стеклу. — Позвольте представить последнюю участницу конкурса — ведьму Тею Лаванду!

Шёпот прокатился по залу, как ветер по полям с завистью.
Я ощутила десятки взглядов: одни — с интересом, другие — с желанием меня сжечь. Третьи — с ожиданием провала.
И, конечно же, она.

Сианна шагнула чуть вперёд.
— Раз уж вы так эффектно опоздали… покажите нам что-нибудь… впечатляющее. Чтобы оправдать своё участие.

Я застыла.

Вот оно. Сейчас. Прямо сейчас мне нужно выдать фокус века, а у меня — ноль маны, ноль заклинаний, и максимум — пара кривых заговоров на “вскипятись” и “не пригорай”.

Эклер тихо зарычала под платье:
— Не позволяй этой гадюке задавить тебя. У тебя есть ты. И этого хватит.

Я вдохнула. Глубоко.
Улыбнулась — сдержанно, но с внутренним “иди ты на пирог”.

— Конечно, Ваше Высочество.
С удовольствием.

Я огляделась.
На столе — фрукты. Похожие на яблоки, только с фиолетовой кожурой.
Ножи. Тесто. Мед.
Ни одного волшебного ингредиента. Только кухня.
То, что мне нужно.

Я подошла к столу, склонилась над продуктами, уже зная, что буду делать.
Пирог.
Настоящий. Без магии.
С сочными фруктами, хрустящей корочкой и теплом, которое пробуждает сердце лучше любого заклинания.

— Что ты делаешь? — прошептал Эклер.

— Пирог Марины Цветаевой. По памяти. Как дома. Без фокусов.

— Но это же… просто еда? И кто такая Цветаева?

— Да, еда. А Цветаева известная поэтесса.
Но именно в этом и магия.

Я подошла к столу — как к алтарю. Не ради ритуала, а ради истины.
Я стояла перед столом, как на сцене, где нет кулис и суфлёров, только сотни глаз, которые ждали или провала… или чуда.
Я выбрала — фрукт.
С виду — обычный. Только кожура цвета ночного неба, плотная, матовая, будто сдерживает в себе грозу.
Я подбросила его в воздух, и… не думала. Просто — почувствовала, как язык сам складывает слова.
Неосознанно, интуитивно, будто не я говорю — а та, что была здесь до меня.

— Floreas levitas.

И он не упал.
Завис в воздухе, медленно вращаясь, как планета в танце.
Я выдохнула. Вдохнула — уже с уверенностью.
Маленькие искры стали появляться вокруг — бабочки, сотканные из света и пыли луны. Они кружили, осыпаясь золотым светом, и в тот миг я поняла:
волшебство — это не пламя. Это трепет.