Королева меняет цвет

1.Наказание

Посвящается Марсику (простите, Ваше Величество) — Максимусу Аристократу, коту-который-выжил. Без него не было бы ни одной из моих историй.

1.Наказание

25 сентября, среда

Pyromania — Tommee Profitt, Royal & the Serpent

«Защищать голову» — мысленно повторяю я один из главных принципов карате и торопливо принимаю правильную стойку.

На мне почти нет защитной экипировки, на Тиме, стоя́щем напротив, тоже только доги[1] и перчатки. Шестаков улыбается, но во взгляде искорки авантюризма. Он вряд ли станет биться в полную силу — поддастся, как обычно. И всё же, противник у меня серьёзный. Делаю глубокий вдох, настраиваясь на бой. Выбрасываю лишние мысли из головы. Концентрируюсь.

— Хаджиме! — выкрикивает тренер сигнал начать спарринг.

Наклоняюсь вперёд. Первый тычок прилетает от Тимура — прямой и тяжёлый. Едва успеваю увернуться и ответить ударом ногой. Он проходит мимо головы соперника, но я ощущаю прилив уверенности. Так всегда бывает: главное — начать, а дальше действовать по наитию.

Мы с Шестаковым не первый год знаем друг друга. Тиму известны мои слабости, и он умеет использовать их в своих интересах. Давит весом. Теснит ударами к краю татами. Сделав резкий шаг вперёд пытается провести захват. Я отскакиваю назад и контратакую с разворота.

Тренер внимательно наблюдает за нами. А когда я, извернувшись, всё же попадаю ногой в голову соперника, комментирует:

— Молодец, Романова!

Обрадовавшись, тут же получаю тычок в живот, потом в грудь. Не больно. Скорее, неожиданно. Отскакиваю. Хмурюсь.

— Внимательней, Ниса, — усмехается Тим, но я стираю его усмешку серией чётких и уверенных ударов.

У нас разные категории, но тренер разрешает нам биться в паре. Силу Тима я легко компенсирую скоростью, гибкостью и умением уворачиваться. Карате — это ведь не только про бои. Это ещё про духовную дисциплину, настойчивость, упорство и умение побороть собственные сомнения и слабости. И у нас с Тимом не совсем борьба. У нас взаимодействие, во время которого каждый стремится стать лучше, сильнее, выносливей.

Поэтому в этот раз победителя нет. После команды остановиться мы с Шестаковым коротко кланяемся друг другу. Восстанавливаем дыхание.

— Аниса, контролируй дистанцию, — выговаривает Андрей Владимирович, когда ученики выстраиваются на татами. — А ты, Тимур, ногами больше работай. Ленишься, поддаёшься. В следующий спарринг встанешь с Киреевым, он тебя живо уделает.

— А поставьте, — широко улыбается Тим. — Посмотрим ещё, кто кого уделает, сэмпай[2]...

Девочек отпускают переодеваться первыми. И пока Шестаков препирается с тренером, я успеваю стянуть штаны и куртку. Душ в школьном спортзале не предусмотрен, поэтому футболку и джинсы приходится надеть на влажную от испарины кожу.

С удовольствием расплетаю тугой пучок на голове, позволив иссиня-чёрным волосам упасть на плечи тяжёлой волной. Умываю лицо в раковине и оглядываюсь в зеркало напоследок: на бледных щеках румянец, синие глаза горят азартом недавнего боя, на скуле едва заметная ссадина — след пропущенного удара. Ерунда, завтра будет почти незаметно.

— Пойдём, провожу, — Тим уже дожидается меня, подпирая стену у входа в школу.

Пожимаю плечами:

— Зачем? Не темно ведь.

Ещё даже сумерки не опустились. В сентябре день всё ещё длинный, почти как летом. Но солнце уже зависло на горизонте, залив улицу красно-золотыми лучами. Лёгкий ветер принёс первую прохладу, и я торопливо натягиваю чёрную косуху на тонкий свитер.

— Всё равно по пути, — с напускным безразличием отзывается Шестаков, и, не дожидаясь разрешения, шагает рядом со мной.

Вообще-то ему не по пути. Для того, чтобы проводить меня, ему приходится делать крюк через две улицы, но раз хочется — пусть идёт. Под ногами шуршат опавшие листья, смешиваясь в пёстрое полотно из жёлтого, зелёного и коричневого. Пахнет сухой землёй, осенним ветром и выпечкой из пекарни через дорогу.

Мне не нужна компания. С гораздо бо́льшим удовольствием я бы надела наушники и послушала музыку по пути. Тем более, разговор с Тимом не клеится. Слова вроде бы складываются в предложения, но каждая тема тут же обрывается неловким молчанием.

— Ты на соревнования в ноябре поедешь? — любопытствует Шестаков.

Он ловко пинает носком кроссовка обнаруженную среди листвы банку от Колы, а я невольно сравниваю свой кроссовок с его. Мой проигрывает почти вполовину. Но я и ростом ниже Тима на голову, не меньше. Лениво отзываюсь:

— Не поеду. Андрей Владимирович говорит, лучше дотянуть до февраля, там будут всероссийские. На них у него большие планы.

— Это в столицу лететь, — хмыкает спутник и делает по жестянке новый удар, с грохотом запускающий её дальше по асфальту. — Но я тоже полечу, наверное. Если билеты вывезу.

Киваю вместо ответа. Мы с детства учимся в одном классе, много лет вместе ходим на тренировки и вместе ездим на соревнования. С Тимом хорошо драться и удобно дружить, но говорить не о чем. Тем не менее, вот это совместное прошлое всё равно притягивает друг к другу, словно каждое воспоминание сшило нас тонкой невидимой леской, поэтому молчать тоже комфортно. И я просто шагаю рядом с ним, выдувая пузыри из розовой жвачки.

2.Проблема

26 сентября, четверг

READY FOR WAR — Neoni, UNSECRET

Решительностью я пошла в маму. Иначе как объяснить, что ни обещаниями, ни заверениями, ни даже слезливыми уговорами переубедить её не удалось? Я надеялась, что утром, она забудет свои угрозы и поймёт, что придуманное ею наказание несправедливо и несоразмерно, но не тут-то было. Она даже с работы отпросилась, чтобы оформить у директора необходимые документы, и теперь я стою в напряжённом ожидании под его кабинетом. Ощущаю себя растерянной и беспомощной.

— Как я сумею учиться в окружении врагов, мам? — спрашиваю я, когда родительница выходит в коридор и, судя по непреклонному выражению её лица, ничего уже не исправить. — Ты меня в буквальном смысле слова под танки бросаешь! Полуянова и её дружки меня живьём сожрут! Я же там ни дня не выдержу, ты об этом подумала?

— А ты обо мне много думала вчера? — хмыкает мама. — Это для твоего будущего, Ниса.

Не понимает она, что нет у меня теперь никакого будущего. О том, чтобы учиться с ашками нет и речи: я сбегу, едва мама отправится на работу. Но что буду делать потом?

Поглощённая этими мыслями, не сразу замечаю подошедшую к нам женщину. Она мне знакома — это Валерьянка (кажется, её зовут Валерия Дмитриевна) — классный руководитель одиннадцатого «А». Блин-малин. С этой минуты, она и мой классный руководитель, а значит, сбежать с уроков слишком быстро не выйдет.

— Здравствуйте, — с улыбкой приветствует маму она, и та отвечает такой же радостью. Кажется, на этом празднике жизни теперь не осталось места только одному человеку: мне. — Скоро начнётся урок, будет лучше, если я сама представлю Анису новому классу.

Она говорит об этом так жизнерадостно, словно о каком-то увлекательном и весёлом приключении. Но, я уверена, Валерьянка прекрасно знает, что в представлении её ученикам я не нуждаюсь. Они знают меня почти так же хорошо, как я знаю их.

В каждом классе имеется своя иерархия, негласная, разумеется. Свои «король» и «королева», как в шахматах. Есть «ладьи» и «ферзи», «кони» и «пешки». В моём, теперь уже бывшем, «В» классе король — Тимур Шестаков, а королева — я. Это не хвастовство, это статус, накладывающий определённые ограничения и обязанности. Не давать спуску ашкам — одно из неписаных правил. И оказаться в их классе для меня — неминуемое поражение.

— Идём, Аниса, — напоминает о себе классная, но я почти её не слышу.

В голове гул, словно я стою на взлётной полосе, и то тут, то там, ежесекундно взмывают в небо самолёты. Прежде чем уйти, в последний раз оглядываюсь на маму, но на её лице бесстрастность и уверенность в том, что она поступает правильно.

Валерьянка, тоже не осознающая масштаба катастрофы, легко касается моего плеча, словно успокаивает, но мне хочется сбросить её руку. Мысленно мобилизую все силы для того, чтобы выстоять, чтобы сделать вид, что это я так решила, чтобы это Полуянова теперь ощущала себя рядом со мной не в своей тарелке.

Каждый шаг по окрашенному в светло-голубой коридору проделываю так, будто иду на каторгу. Ноги кажутся налитыми свинцом. Концентрируюсь на текущем моменте. Дышу. Так, словно впереди у меня не позор и унижение, а просто очередной ответственный бой, который никак нельзя проиграть. Это помогает. И в шумный класс русского и литературы я вхожу так, словно ашки должны, если не расстелить ковровую дорожку, то хотя бы поаплодировать при моём появлении.

Естественно, никто не аплодирует. Зато все ошарашенно замолкают, пока я лавирую по проходу вдоль рядов парт следом за Валерьянкой и, гордо задрав подбородок, застываю возле пустой тёмно-зелёной доски.

— Доброе утро, — приветствует учеников классная. — Сегодня к нам присоединилась новая ученица — Аниса Романова.

Шестнадцать пар глаз смотрят на меня с выражением одинакового непонимания и неодобрения. Я почти ощущаю волны негатива. Хочется принять боевую стойку, чтобы они не сбили меня с ног.

— Не такая уж и новая, — усмехается кто-то с задней парты. — Со старыми дырками.

Пешка. Запоминаю его и делаю мысленную пометку при случае выбить ему торчащие передние зубы.

— К нам Уэнсдэй Адамс перевели, — лениво подмечает девочка с цветными прядями в косах.

Она — ладья. Да и сравнение какое-то почти необидное получилось.

— Романова, что у тебя за странный траур? К нему розовые гетры не подходят! — едко комментирует тощий мальчишка с первой парты, он — слон, но это не избавит его от последствий дурацких замечаний. Мне нравится чёрный. И он мне идёт. А гетры подходят к жвачке, но ему не понять. Передаю взглядом, что траур будет у него, если он не разучится шутить по-идиотски.

Ещё одна носатая пешка — подружка Полуяновой шепчет ей достаточно громко, чтобы я тоже услышала:

— Аниса-крыса.

Пожалуй, со сломанным носом ей будет даже лучше. Я делаю ещё одну мысленную пометку.

Сама Ксенька — их королева. Вряд ли мне удалось ввести её в заблуждение собственной уверенностью. Она прищурилась и смотрит на меня молча и зло. Усмехаюсь, подмечая её новую причёску — удлинённое каре, взамен длинных светлых локонов. Стоило вчера прилепить ей эту жвачку повыше, чтобы была необходимость сбрить белобрысую шевелюру наголо. Мысленно нащупываю в кармане зажигалку и, прищурив глаза, даю Полуяновой понять: следующий выпад в мой адрес закончится для неё стрижкой-вспышкой.

3.Кошмар

26 сентября, четверг

Secret — Denmark + Winter

Повинуясь одному слову, новые одноклассники выходят из класса причём так торопливо, словно внезапно осознали, что где-то их очень срочно ждут. Последней, бросив на меня высокомерно-неприязненный взгляд, покидает помещение Полуянова. Остаемся только Лис и я, ожидающая, пока он объяснит мне причину этого театра. Тем не менее вместо того чтобы что-то объяснять, Князев раздражённо интересуется:

— Что происходит, Романова? Это опять какие-то ваши выходки с Шестаковым? Тебе мало вчерашнего?

Ростом Елисей значительно превосходит, но он наклоняется ко мне, чтобы предоставить возможность распознать его эмоции: недоумение, возмущение, злость. Зелёные глаза поблёскивают за стёклами очков. Раздражённо дёргается уголок губ. Веснушки чётко обозначились на высоких бледных скулах.

— Тебе забыла отчитаться в своих действиях, — вскидываюсь я, упирая ладони в бока. — Никакие это не выходки. Не ищи подвоха там, где его нет, Князев, и ни у кого не будет проблем.

Он прищуривается. Смотрит на меня так пристально, словно желает глазами проковырять во мне дыру.

— Там где ты, Романова, всегда есть проблемы. И я ещё раз спрашиваю: какого рожна ты забыла в моём классе?

— Мне не доставляет удовольствия находиться в толпе ботаников, которую ты гордо именуешь своим классом, можешь мне поверить. — Выдуваю из жвачки огромный розовый пузырь и, лопнув зубами, втягиваю его обратно в рот. — И я тоже ещё раз повторяю: не трогайте меня, и я не стану трогать вас. Представьте, что меня здесь нет.

Посчитав разговор оконченным, разворачиваюсь и спешу к выходу. Даже успеваю открыть дверь, но Князев догоняет парой широких шагов, захлопывает дверь перед моим носом и за предплечья разворачивает к себе.

— Нет, Романова, — зло выплёвывает он. — Так не пойдёт. Ты понимаешь, что я должен был сделать с тобой после того, как ты вчера довела нашу Ксюху до слёз?

Понимаю. В лучшем случае точно такая же жвачка должна была оказаться в моих волосах. В худшем — не знаю, и не уверена, что сильно хочу знать, на что хватит его или Ксенькиной фантазии. Уверена, Полуянова ждёт, что сейчас я выйду из кабинета в слезах. Возможно, этому ещё суждено случиться. Понятия не имею, что у Лиса на уме.

— Наверное, ты должен был научить вашу Ксюху держать на замке свой грязный рот? — дерзко предполагаю я, а его ладони стискивают предплечья сильнее.

— Нет, Романова, — на этот раз он говорит с демонстративным спокойствием. С точно таким же угрожающим спокойствием со мной вчера вечером мама разговаривала, поэтому мурашки по позвоночнику пробегают идентичные. — Или ты прекращаешь этот театр, и мы говорим начистоту, или я делаю то, что должен.

— И что же ты сделаешь?

Когда он вот так наклонился, а я, наоборот, задрала голову вверх, чтобы бесстрашно выдержать тяжёлый взгляд, мы оказываемся друг к другу слишком близко. Так же непозволительно близко, как вчера с Тимом, и всё же по-другому. Князев пахнет иначе: летом — морским бризом и горячим песком, сухим солёным ветром и свежескошенной травой, спелой клубникой и свободой. Я даже веки на мгновение прикрываю, опьянённая этим притягательным ароматом. Но ответ Лиса быстро возвращает меня к суровой действительности.

— Ничего особенного. Мне даже утруждаться особенно не придётся. Просто в следующий раз, когда нужно будет сказать «хватит», я промолчу.

Действительно. Он легко позволит своим пешкам во главе с Полуяновой, разобрать меня на сувениры, только и всего. В горле внезапно разворачивается пустыня, и я судорожно сглатываю. Закусываю до боли нижнюю губу. Капитулирую. Как в спарринге, если понимаю, что противник невообразимо сильнее меня. Отвожу взгляд и нехотя признаю́сь:

— Это не прихоть и не выходка, Князев, а желание моей матери, воспротивиться которому я пока не могу. Поверь, мне общество твоих ботаников доставляет ещё больше неудобств, чем им — моё. Постараюсь исправить это в ближайшие дни, обещаю. Просто потерпите меня какое-то время, и всё будет как прежде.

Лис смотрит со скепсисом. Не верит, что ли? Ещё бы, главная оторва школы не может противостоять матери. Но я действительно не могу. Дело не в противостоянии, просто не те у нас отношения. Мама и без того натерпелась и из-за меня, и из-за отца. Кто-то из нас троих должен остановиться первым. Возможно, мне удастся переубедить её не скандалом, а как-то иначе.

— А не будет как прежде, — произносит, наконец, Князев то, что я и сама понимаю, просто верить в это не хочу. — Если пришла к нам, то будь добра признать, что мои ботаники, это теперь и твои ботаники тоже. В этом случае тебя никто не тронет — если ты станешь одной из нас. Учёбы это тоже касается, мне не нужно, чтобы твои оценки тянули вниз статистику остальных. И любое сомнение я буду трактовать не в твою пользу, не обессудь. Слишком компрометирующее у тебя прошлое, Романова.

Это звучит пафосно, но искренне и честно. Кажется, на радость Полуяновой, я всё-таки выйду отсюда в слезах.

— Не хочу быть одной из вас, — вырывается у меня неожиданно севшим голосом.

Всё это слишком неожиданно и неправильно, слишком несвоевременно и не нужно. Словно в кошмарном сне, который никак не желает заканчиваться.

4. Норм

27 сентября, пятница

Toxic — 2WEI

Новый день отличается от предыдущего лишь тем, что Князев в классе отсутствует. И если сначала меня это даже радует, потому что без него я ощущаю себя гораздо спокойнее, то на перемене между геометрией и алгеброй, выясняется, что спокойнее было как раз с Лисом:

— Ах, экскьюзми, — с притворным сожалением причитает Полуянова, пока на моей блузке расплывается пятно от газировки, которой она, якобы нечаянно, меня облила.

Хочется стереть её довольную улыбку ногой, ударив с разворота, но в кабинет как раз входит моя бывшая классная — Раиса Степановна.

— Романова, ты вроде класс сменила, а выглядишь как неряха, — высокомерно косится на меня математичка и под одобрительные смешки ботаников глубокомысленно добавляет: — Можно вытащить человека из «В» класса, но нельзя вытащить «В» класс из человека.

Вижу, как расцветает на фоне этого замечания Полуянова.

— Не обмочись от радости, — шепчу я Ксеньке, не имея возможности ответить Рупору, не спровоцировав новый вызов мамы в школу.

— Я-то не обмочусь, а вот ты, судя по всему, уже, — хихикает в ответ Ксенька, намекая на липкое и сладкое пятно от газировки на моей блузке.

Школьный день заканчивается паршиво, но «с обновками»: помимо следа на блузке, у меня теперь имеется в наличии ещё одно пятно синей пасты на колготках, листочек с надписью «крыса», приклеенный скотчем на спину куртки, полсумки скомканных рисунков с обидными карикатурами и еле сдерживаемое желание расплакаться.

Конечно, я ответила всем, кому могла: тех, кого нечем было облить в ответ, я облила сарказмом, Полуяновой «случайно» наступила на ногу так, что она теперь хромает, а сосед по парте Кирилл отхватил неприятный удар по печени, после которого долго стонал и не мог разогнуться. Но я и сама чувствую себя не лучше и плетусь домой так, словно не в школе была, а собственноручно вагоны разгружала. Я ошиблась, когда решила, что смогу это терпеть. Не смогу.

В надежде на разговор с Тимом заглядываю в курилку, но Шестаков отсутствует, а те, кто ещё позавчера приветливо здоровался со мной и весело шутил, теперь воротят носы и обзывают меня ботанкой. Блин-малин.

Слёзы застыли где-то в глазах, но я стараюсь не моргать, пусть они там и остаются. Я справлюсь, со всем справлюсь. В любом случае впереди выходные, чтобы набраться для этого сил.

Но когда вечером встаю на татами напротив хмурого Шестакова, понимаю, что до выходных ещё требуется дожить. За всё время тренировки Тим не произнёс ни слова, а теперь смотрит на меня, как орки орды на людей альянса[1].

— Так и будешь молчать? — интересуюсь я, пока сэмпай неторопливо прохаживается вдоль рядов учеников, давая указания перед спаррингом.

Шестаков ждал, пока я начну разговор первой, и тут же вскидывается:

— Пусть с тобой теперь Князев разговаривает.

Фыркаю, понимая, что он эту фразу два дня в голове прокручивал, чтобы швырнуть мне в лицо при встрече. Поэтому она получилась такой скомканной и затёртой, почти безэмоциональной.

— Хаджиме! — даёт Андрей Владимирович команду к началу боя.

Я даже не успеваю собраться, сконцентрироваться, выровнять дыхание, но Шестаков не торопится бить — ждёт моего ответа.

— И правда решил, что я сама напросилась в ряды ашек? — Делаю первый удар, но Тим легко уклоняется. — Что сама захотела проводить побольше времени в обществе ботаников и Полуяновой?

Мы двигаемся друг напротив друга. Босые ноги скользят по татами, а руки работают, скорее для вида. Соперник не защищает голову, но я бью в корпус, потому что сама больше сосредоточена на разговоре, чем на бое. Шестаков недовольно щурится:

— А что я должен был думать, по-твоему, когда увидел тебя… с ним? После того как Рупор на первом уроке объявила, что тебя перевели? Я дал тебе шанс объясниться, но ты промолчала слишком красноречиво!

Разозлившись, Тим делает резкий выпад вперёд и наносит удар ногой. Блокирую его коленом и контратакую прямым ударом в лицо.

— А ты так хотел, чтобы я начала оправдываться в присутствии Князева?!

Спрашиваю, а сама понимаю, что да, именно этого он и хотел: чтобы я тогда попросила его о помощи. Более того: Тим был готов сделать мою просьбу поводом для драки с Лисом, но просьбы не поступило. Блин-малин. Эти двое друг друга стоят.

Бой продолжается, и на этот раз ни один не желает уступать. Каждый из нас слишком агрессивен. Впервые так устаю в спарринге с Шестаковым. Мы бьёмся так, словно на кону кубок за первое место, ведь несмотря на то, что Тим бьёт вполсилы, его удары быстрые и тяжёлые, я едва успеваю уворачиваться. Сегодня он впервые не поддаётся.

Короткий кивок в конце, и я разворачиваюсь, чтобы уйти в раздевалку, но сэмпай останавливает окриком:

— Подожди, Романова. — Спрашивает он, когда остальные расходятся: — У тебя всё в порядке?

— Всё норм, Андрей Владимирович. — Выдавливаю улыбку для убедительности. — Просто неделя выдалась не из простых.

В раздевалке первым делом умываю лицо. Переодеваюсь в рваные джинсы, лонгслив и косуху. Знаю, что Тим будет ждать у входа, потому что мы недоговорили. И он ждёт, привычно подпирая спиной исписанную граффити стену и подтверждая, что не только я для него предсказуема, но и он для меня.

5.Война

30 сентября, понедельник

Devil — Fight The Fade

Говорят, начинать что-то в понедельник — плохая примета, но я не боюсь примет, поэтому в понедельник начинаю войну. Я в этом профи. Сражение должно быть коротким, ярким и эффектным. Блицкриг, не дающий противнику шансов отыграться. Королевам не пристало участвовать в битвах пешек, но мой статус сейчас слишком противоречив.

Тем не менее, выглядеть нужно так, как будто я всё ещё ферзь на поле d8[1]. Не припомню, когда собиралась в школу с такой тщательностью: на мне лучшая из коллекции чёрных кожаных юбок — с широким клёпаным ремнём, лонгслив с воротником, который при желании можно развернуть до самого лба, ворох цепочек и неизменная куртка-косуха. Довершают образ грубые ботинки и розовые гетры. И жвачка. Тоже розовая, куда же я без неё.

Вместо «идущие на смерть приветствуют тебя»[2], желаю маме привычного доброго утра, чтобы не вызывать лишних подозрений. Тем не менее она поглядывает с опаской, словно мой бунтарский настрой просочился из мыслей и стал слишком заметен:

— Ниса, ты ведь ничего не замышляешь, правда? — любопытствует она, участливо пододвигая ближе ко мне тарелку с не успевшей остыть яичницей.

Наверное, мамы интуитивно чувствуют, когда их дети планируют какую-нибудь шалость. Ну или, как в моём случае практически вооружённый мятеж.

Отзываюсь с самым невинным видом:

— Конечно, нет, мам.

Арт забирается на столешницу за моей спиной и, шевеля белёсыми усами, высматривает на столе что-нибудь вкусненькое. Вчера он сумел несколько раз лизнуть сметану на сырниках, но сегодняшний завтрак видится коту неинтересным, поэтому у него такой вид, словно официант ресторана принёс то, что он не заказывал.

Мама тоже смотрит с деловитым прищуром, но я стараюсь выглядеть ещё простодушней, и она делает вид, что поверила:

— У меня впереди крупный проект с частыми командировками. — Родительница вздыхает и качает головой, глядя на меня. — Боюсь, как бы ты совсем не отбилась от рук.

— Было бы от чего отбиваться, мам, — отзываюсь я с полным ртом, а прожевав, добавляю: — Занимайся лучше работой. А то, когда ты пытаешься заняться мной, мне не нравится.

Внутренне ликую: новый проект означает то, что маме будет совершенно не до меня и не до вызовов к директору. Да после первого же звонка от недовольной Валерьянки, она переведёт меня обратно в «В» класс без долгих уговоров! Это же просто праздник какой-то!

Поэтому в школу шагаю с довольной улыбкой. Напеваю детскую песенку «в траве сидел кузнечик» из нот распевки «ми-ре-ми-ре-ми-ре-ми», оставшейся в сознании ещё со времён занятий вокалом. Носком ботинка пинаю зелёное бутылочное стёклышко по тротуару. И даже не сразу замечаю, когда на пути вырастает Шестаков.

— Ты принёс то, что я просила? — интересуюсь я без долгих приветствий.

Тим всё же разблокировал мой номер, и не зря. На выходных я написала ему сообщение с просьбой раздобыть для меня кое-что. Знаю, что он может достать практически что угодно, и хоть отношения у нас теперь и спорные, он всегда поддерживает эффектные авантюры. Шестаков протягивает небольшую коробочку, которую я, повертев в руках, убираю в сумку, а он с хитрым прищуром интересуется:

— А тебе она зачем?

— У меня есть план, — не в силах скрыть воодушевления признаю́сь я Тимуру. — Оглянуться не успеешь, как я вернусь в наш класс. Надеюсь, моё место за третьей партой ещё никто не занял?

Тим усмехается:

— Твоих планов опасаюсь даже я, Романова. Надеюсь, школа хотя бы устоит, или предупредить МЧС? — В его глазах озорные искорки, словно между нами всё как раньше. И всё действительно почти как раньше, до тех пор, пока он не решает добавить: — Твоё место свободно. Пока что.

Это немного омрачает мой боевой пыл, но не настолько, чтобы передумать. Отвечаю Тиму самоуверенной ухмылочкой и первой поднимаюсь на школьное крыльцо. Заношу в раздевалку куртку и направляюсь к классу.

— Романова! — радостно восклицает Рупор так, словно ждала меня как минимум неделю. — Сходи тряпку намочи! И воду для цветов принеси!

Остальные ученики ждут в коридоре: перед самостоятельной в класс входить нельзя. Но ботаники довольны отведённой мне ролью математичкиной слуги — с разных сторон раздаётся несколько удовлетворённых усмешек. Вообще-то, я не люблю быть на побегушках, и не фанатка сказки про Золушку, всё же брезгливо тащу испачканную в меловых разводах тряпку в раковину. А пока набираю воду в пластиковую бутылку, в моей голове зреет новая гениальная идея.

С её реализацией не возникает проблем: пока Раиса Степановна самозабвенно пишет на доске какие-то формулы для самостоятельной, я без зазрения совести выливаю половину бутылки с водой на стул. Тканевая поверхность сиденья впитывает жидкость, словно губка, совершенно не меняя при этом цвет. Едва сдержавшись от зловещего хихиканья и потирания рук, выхожу в коридор к остальным одноклассникам.

— Эй, Романова, ты сегодня выглядишь ещё паршивее, чем в пятницу, — оживляется при моём появлении Кирилл — тот самый, с которым мне не посчастливилось делить парту. — У тебя снова траур?

В ожидании, пока математичка разрешит входить в класс, прислоняюсь к стене, так же как и остальные. Сейчас даже общество ботаников не способно испортить мне настроение. Лениво усмехаюсь:

6.Козырь

1 октября, вторник

Watch Me Burn — Michele Morrone

В кабинете директора с утра оживлённо, даже чересчур:

— …Она умудрилась поджечь в маленьком замкнутом помещении инсектицидную дымовую шашку! Вздумала отравить наших детей!

— … Я требую перевести эту социопатку в другой класс! Или вообще в другую школу!

— … Мы будем жаловаться в Управление образования!

Подпирая спиной стену у дверей кабинета, я даже не пытаюсь стереть с лица довольное выражение. Мысленно насвистываю «в траве сидел кузнечик». Шашка оказалась просто находкой — теперь перевести меня просит не мама, а родители всех остальных ашек. Ну не чудо ли? Просто какая-то магия вне Хогвартса!

С мамой я, правда, так и не объяснилась. Вчера, когда уходила спать, она всё еще негромко и серьёзно разговаривала с кем-то по телефону, а сегодня с утра умчалась на работу до моего пробуждения. В любом случае новости о моих подвигах успели достигнуть её ушей, и я уверена, что как только мама будет посвободнее, тут же прибежит к директору писать заявление о моём переводе.

— Ты ненормальная, Романова, — лениво комментирует Лис.

Он, и ещё три человека, подпирают стены рядом со мной. Если Князев остался цел благодаря своей политике невмешательства, то остальные — те, кто искренне не горел желанием со мной поквитаться: ладья с цветными прядями в косах, парень-пешка с нашивками футбольных команд на рюкзаке и девочка-фанатка корейского кей-попа, судя по картинке на белом худи.

Остальные сегодня в школе отсутствуют, но вчера я успела узнать, что ботаники тоже умеют материться в три этажа, пока лицезрела их ошалелые от дыма физиономии. У них слезились глаза, покраснела кожа, а кого-то даже вырвало. Все живы-здоровы, но сегодня остались дома. Зато вместо учеников в школу примчались их родители, объединившие усилия под эгидой единой цели: перевести Романову обратно в «в» класс. А я что? Я разве против? Я очень даже за.

— Не ненормальная, а справедливая, — отзываюсь с усмешкой. — Не люблю нечестные драки. Вот если бы Полуянова явилась выяснять отношения со мной один на один, как Пушкин с Дантесом на дуэли, всё было бы иначе. А так — каждый получил что хотел: я — возможность вернуться туда, откуда пришла, а твои одноклассники — хороший жизненный урок и подарок от меня на прощание.

Елисей отворачивается. Кажется, в произошедшем он винит себя: сделал неправильный выбор, не проконтролировал ситуацию, недооценил противника. Моя эффектная выходка бросила тень на его репутацию лидера, но мне-то до этого что?

Пока Лис молчит, в разговор вступает Катя — та самая ладья с цветными прядями:

— И тебе их не жалко?

— А им меня? Что-то я сомневаюсь, что, окажись я после вчерашнего в больнице с синяками и переломами, хоть кто-то примчался бы туда меня жалеть.

Катя пожимает плечами, подтверждая, что из них точно никто бы не примчался, но я это и так знала.

— Не было бы ни синяков, ни переломов, — с мрачной досадой признаётся Лис, подтверждая если, не своё одобрение вчерашнего, то как минимум молчаливое согласие.

Ашки просто хотели меня запугать, сломать, отомстить, а Князев предоставил им такую возможность, не подумав о том, что страх и отчаяние — слишком мощные мотиваторы. Они заставляют людей делать то, на что те никогда не решились бы сами. Они стирают границы дозволенного, открывают ворота жестокости, которую в приличном обществе принято держать под замком.

Тем временем атмосфера в директорском кабинете накаляется: Пётр Сергеевич, имеющий за куцый хвостик на голове прозвище Чиполлино, с трудом отражает атаки разъярённых родителей. Каждая его реплика тише и короче предыдущей.

Судя по визгливому голосу, больше всех старается мать Полуяновой. Это и немудрено: кажется, именно в Ксенькины руки я вчера швырнула шашку, она ведь ближе всех к двери стояла — молотила по ней кулаками, считая, что загнала меня в ловушку. Но именно в ловушке рождается стратегия. Там где кажется, что выхода нет, открываются новые пути к победе. Мне давно об этом известно.

Теперь Ксенькина мать считает, что загнала в ловушку несчастного Чиполлино. Что же, у осинки не родятся апельсинки. И отчего-то мне кажется, что у директора тоже имеется козырь в рукаве. Не дымовая шашка, конечно, но тоже нечто серьёзное. Вопрос только, в чью этот козырь пользу?

— …Ей вообще место в тюрьме, а не за школьной партой! Мы напишем петицию! Поднимем такой общественный резонанс, что всей школе не поздоровится!

После подобного фантазия уже рисует мне триумфальное возвращение в родной «В» класс. Я вернусь как победительница, как настоящая героиня, побывавшая среди врагов и поставившая их на место. Нужно потренироваться скрывать счастливую улыбку, чтобы выглядело так, будто в моей победе нет совсем ничего выдающегося. Выглядеть невозмутимо, пока одноклассники будут аплодировать мне, словно кинозвезде, получающей Оскар.

Что-то мама долго не появляется, а следовало бы. Иначе вопли Полуяновской мамаши приведут меня не в «В» класс, а в отдел полиции. Но мама, оказывается, даже сети в последний раз была в шесть утра, судя по мессенджерам. Хмурюсь, понимая, что ей в очередной раз не до меня, а козырь в рукаве Петра Степановича может не понравиться не только моим врагам, но и мне само́й.

7.Будущее

1 октября, вторник

Hunted — silent anthem

Поднимаю брови, силясь понять причины этого приступа внезапного великодушия. Так и не придумав логичных объяснений его поведению, заказываю чизкейк с Орео и молочный коктейль с ним же. Здесь играет негромкий лаунж, приятно пахнет свежесваренным кофе и выпечкой. Атмосфера располагает к доверительной беседе, но я напряжена до предела:

— И какие же объяснения ты мне задолжал?

После папиных слов в груди затеплилась какая-то неясная надежда. Сама не знаю, на что. На то, что мы сумеем помириться? Что он вернется? Что моя жизнь с его помощью изменится к лучшему?

В ожидании заказа занимаем самый дальний столик у окна. Когда-то мы часто ходили в это кафе втроем: я, он и мама, и мне казалось, что так будет всегда. Что родители всегда будут улыбаться друг другу, всегда будут поддерживать друг друга и заботиться. Тогда я еще не знала, что «всегда» — это тоже миф. На самом деле всё временно и всё заканчивается, причём хорошее, обычно, гораздо быстрее плохого.

— Извини, Ниса, — произносит отец и это настолько неожиданно, что я сначала недоверчиво замираю, потом склоняю голову к плечу — ищу в сказанном подвох:

— Тебе не кажется, что извинения за развод опоздали года на три? —Откидываюсь на спинку кресла и сверлю собеседника настороженным взглядом, но он снова усмехается:

— Не за развод. Мы с твоей матерью достаточно взрослые люди, чтобы принимать подобные решения, не спрашивая у тебя ни разрешения, ни советов. Но, пожалуй, каждый из нас слишком увлекся собственной личной жизнью. В результате твоё воспитание оказалось пущенным на самотёк.

Ну вот, и он туда же. Сговорились они с мамой что ли? Далось им моё воспитание? Лучше бы и дальше занимались каждый своей жизнью, честное слово!

Официант приносит мне чизкейк и коктейль, а папе — крепкий американо без сахара. Отклеиваю от глазури пирожного черно-белый кругляш печенья и задумчиво верчу в руках.

— У тебя теперь новая дочь, — ворчу, я и отвожу в сторону взгляд. — Вот её и воспитывай. Она не разочарует, а за новый айфон, так тем более.

Знаю, что это звучит по-детски. Вся эта ревность и зависть. Но они есть во мне, грызут изнутри, так куда их выплеснуть, если не на него? Отец удивленно вскидывает брови.

— Тебе тоже нужен айфон последней модели, чтобы начать хорошо учиться?

Не понимает он, что как раз айфон-то его дочери и не нужен. Я не зарегистрирована в популярных соцсетях, кроме игрового Дискорда[1], не снимаю глупые видео и рилсы, считая это пустой тратой времени. У меня нет стайки подружек, чтобы я переживала за качество сделанных с ними селфи. Блин-малин, да я теперь даже ни в одном классном чате не состою, так что новый телефон стоит на последнем месте в списке моих приоритетов.

— Мне ничего от тебя не нужно. — Делаю вид, что в данный момент меня интересует только печенье, чёрные половинки которого я отделяю друг от друга, чтобы выесть из середины белоснежную кремовую начинку. — Ни айфон, ни воспитание, ни помощь.

— Ольга сказала, что тебя устраивает после школы отправиться в профильное училище.

Отец выплевывает эту новость в надежде, что я её опровергну и тут же отпивает глоток кофе. Не удивлюсь, если он еще и рот прополощет после сказанного, но собеседник просто скрывает собственное раздражение. Меня, в свою очередь злит то, что мама для него теперь «Ольга». Не «Оленька», не «Олюшка», как когда-то, а Ольга. Как княгиня Ольга, которая из мести сожгла древлян.

— Представь себе, — дерзко сообщаю я и, прекрасно зная, как разозлят его мои слова, добавляю: — Стану маникюршей. Или массажистикой. Или поваром. Я, знаешь ли, еще не решила.

Умышленно громко хлюпая трубочкой, отпиваю коктейль из стакана. Смотрю при этом отцу в глаза — карие. Это наше единственное отличие, потому что у меня мамины — голубые. Мои, когда злюсь, становятся синими, а его — почти черными. Но сейчас папа не злится. Он подозрительно спокоен.

— Не станешь, Ниса, — отец отпивает еще один глоток кофе. — Вспомни, с чего мы начали наш разговор. Это я решил, что ты теперь будешь учиться в «А» классе. Как думаешь, почему?

Блин-малин. Боюсь даже представить. Но, силясь ответить на вопрос, выдвигаю предположения:

— Потому что обе Полуяновы выели тебе мозг по поводу той жвачки в Ксенькиных волосах? Потому что буква «А» тебе больше нравится? Потому что ты внезапно вспомнил, что у тебя есть дочь?

— Я не забывал. — Сделав очередной глоток, он ставит кружку на стол с неожиданно громким стуком. — И твоё будущее всегда было мне небезразлично.

Будущее. Одного слова оказывается достаточно, чтобы я поняла ход папиных мыслей. Мне стоило догадаться раньше. Ведь класс «А» — профильный, с уклоном на историю, обществознание, русский, литературу и… право. Большинство ашек — будущие юристы. Мы ведь даже дразнили их всё время словами в рифму, самым безобидным из которых было «трактористы».

Из груди внезапно вырывается истерический смешок, почти такой же, как у Лиса, когда он осознал, что я не собираюсь покидать его класс до самого выпускного.

— Я не пойду по твоим стопам, пап, — уверенно выговариваю я и крошу ложкой чизкейк так, словно это его идея. — Никогда и ни за что!

8.Синяки

2 октября, среда

Two feet — You?

— Я не стану сидеть с ней за одной партой! — возмущается Крапивин, и даже не думает замолкать, когда я вхожу в класс.

На лице Кирилла уже нет красных пятен, но выглядит он бледным, а под глазами залегли темные круги. Мне его нисколечко не жаль. Слон должен был быть мудрым. Теоретически. От Крапивина мудростью даже не пахнет.

— Ну так и не сиди, — отвечаю я до того, как ему ответит замерший напротив него Князев. — Можешь сесть в коридоре, или в туалете, или вообще не приходить — у тебя масса вариантов.

Это заставляет присутствующих обернуться, но я невозмутимо прохожу мимо и бросаю сумку на привычное место за первой партой. Достаю учебник русского языка и тетрадь.

— Это у тебя масса вариантов, Ниса-крыса, — подаёт голос Ксенька. — Потому что сидеть с тобой за одной партой теперь не станет никто.

Устроив на парте пенал, я оборачиваюсь к ней:

— Почему это должно меня волновать?

Вообще-то волнует. Где-то глубоко-глубоко внутри, под апатией и мрачным хладнокровием, есть обида и глупое детское желание быть для всех хорошей. Но оно такое маленькое, что заглушить его не составляет никакого труда.

— Потому, что независимо от слов твоего отца, тебя здесь хотят видеть не больше, чем раньше, — кривится Кирилл.

— Мне, представь себе, твоя физиономия тоже не особенно нравится. Но я просто не смотрю на неё, чтобы меня не стошнило ненароком. Можешь не благодарить за лайфхак, — снисходительно разрешаю Крапивину я.

На самом деле невозмутимость дается мне нелегко. Понимаю ведь, что в отличие от меня самой, ашки ничем не связаны и драка до сих пор не началась лишь благодаря тому, что после случая с шашкой они до сих пор меня опасаются. Но как долго это продлится и что будет, когда они поймут, что их жертва, благодаря угрозам отца теперь беззащитна, как выброшенный на улицу котёнок?

— Можешь сесть на моё место, — мрачно сообщает Кириллу Князев и, собрав собственные вещи и рюкзак, пересаживается на место Крапивина.

Всё это время он молча следил за нами, а теперь принял какое-то решение. В отличие от большинства присутствующих, Елисей лично слышал вчерашний разговор в директорском кабинете и слова о том, что выходок больше не будет. Наши отцы чем-то похожи. Держу пари, Лис понял. Он не боится меня. Просто, как обычно, не хочет проблем, а может, просто винит себя за мою выходку, стоившую большей половине «А» класса отравления.

Не хочу смотреть на него, боясь разглядеть во взгляде жалость. Что угодно, только не это. Жалости к себе я не терплю. Она делает людей слабыми, а сейчас мне, наоборот, нужно быть сильной как никогда.

— Доброе утро, класс, — здоровается Валерьянка, и подмечает после короткой паузы: — О, у вас рокировка!

Нельзя сказать, что классная думает насчет этой смены фигур на шахматной доске, но судя по шепоту позади, тем, что Князев и Крапивин поменялись местами, не слишком довольна Полуянова. Это шах, ведь король оказался под боем, добровольно приблизившись к той, кто позавчера отправила пол класса на внеочередной больничный. К счастью, мне нет дела до чужого мнения.

— До того, как мы начнем урок, у меня есть короткое объявление: послезавтра в школе день самоуправления и выпускные классы традиционно принимают в нем участие. Я пущу по рядам список уроков. Записываемся — младшеклассников хватит всем.

Вэшки никогда не участвовали в подобных мероприятиях. Считалось, что хулиганы не сумеют научить младшеклассников ничему хорошему. Поэтому школьный день самоуправления много лет обходил меня стороной, но теперь, кажется отвертеться не удастся.

Действительно, пока Валерия Дмитриевна продолжает вести урок, листок с записью добирается до нашей парты, но до меня так и не доходит. Князев своей рукой записывает мою фамилию рядом со своей, напротив литературы у пятого «А», пятого «Б», шестого «А» и шестого «В».

— О таком принято спрашивать, — шепотом ворчу я, когда Лис передает листок сидящей позади нас Полуяновой.

Он усмехается, но не удостаивает меня ответом. Вместо этого аккуратными угловатыми буквами переписывает в тетрадь строчки из учебника и выполняет задание. Ботаник, что с него взять.

Даже странно, как он умудрился стать королем ашек с его пацифизмом, веснушками, рыжими волосами и хмурым взглядом из-за стекол очков. Каждый из пунктов (даже если не брать в расчет имя, гораздо больше подходящее сказочным королевичам, чем реальным людям) — идеальные поводы для насмешек и колкостей. И окажись Елисей в «В» классе, его дразнили бы целый день без перерыва. Но у ботаников он, такой спокойный и излишне миролюбивый отчего-то имеет авторитет.

— Не отвлекайся, — заметив, что я задумалась, Лис толкает меня локтем — не так больно, как Крапивин, а легко, только для того чтобы вернуть к действительности. — Уже сто сорок третье упражнение, а ты до сих пор на сто сороковом.

Хорошо еще, что он мысли читать не умеет. Хотя, может, он сам не знает, что именно сделало его лидером класса. Я считала, что им может быть только самый сильный, задиристый и громкий, но здесь, очевидно, иные порядки.

Остаток урока проходит спокойно. Когда вокруг нет постоянного шума и галдежа, как в «В» классе, я хорошо понимаю всё, о чем рассказывает Валерьянка и до звонка мне впервые удается выполнить нужные упражнения. Я даже успеваю подумать о том, что в словах родителей есть доля правды и учиться среди ботаников комфортнее, чем среди хулиганов.

9.Союз

3 октября, четверг

Two feet — You?

Я превращаюсь в невидимку. Ашки присмирели. Может, поняли, что раз уж Лис меня не трогает, то и им не стоит. А может Полуянова в полной мере осознала перспективу поселиться со мной в одной комнате. В любом случае, факт остается фактом: поскольку и король, и королева, меня игнорируют, остальные следуют их примеру.

Поэтому уроки проходят спокойно, и даже немного скучно. На праве я вслушиваюсь в нуднейшую лекцию о понятиях преступления и наказания. На алгебре вместе с остальными пытаюсь исправить двойку по прошлой самостоятельной. На информатике подключаю к компьютеру Крапивина удаленный доступ и любуюсь тем, как он удивленно чешет голову и ругает непослушный курсор. На истории слушаю о странах Антанты и рисую черной гелевой ручкой на уголке тетради. То, что изначально кажется просто клубком тонких линий, с каждой новой черточкой складывается в общий сюжет, обретает смысл.

— Это что? — шепотом интересуется Лис, заметив картинку.

Кажется, о странах Антанты ему уже всё известно, потому что слушает он невнимательно. Отвечаю, стараясь не привлекать к себе внимание историка:

— Фростморн. — Услышав это слово Князев поднимает похожие на медную проволоку брови, и мне приходится объяснить подробнее. — Зачарованный меч из Варкрафта[1]. Он поглощает души своих жертв и наделяет владельца огромной силой.

Собеседник усмехается. В истории России он может дать фору учителю, но об истории Азерота[2] не знает вообще ничего. Ловлю себя на глупом желании рассказать, но в этот момент наш разговор привлекает внимание историка:

— Романова, Князев, вы сели вместе, чтобы разговаривать? — хмурится он, сверля обоих взглядом. — Что такого интересного вы решили обсудить прямо во время урока?

Блин-малин. Сейчас он опять будет задавать дурацкие вопросы по теме урока, в которой я не разбираюсь. Терпеть не могу это ощущение и уже чувствую, как шея сама собой втягивается в плечи. Но ситуацию внезапно спасает Лис, невозмутимо заявив:

— Дискутировали о том, в какой степени политика стран Антанты способствовала эскалации конфликта, Олег Васильевич.

Историк недоверчиво склоняет голову к плечу:

— Да неужели? И в какой же?

Я напрягаюсь, потому что даже для того, чтобы понять фразу Князева, приходится приложить усилия. Хочется закатить глаза от всех этих заумных словечек, которые Лис использует с демонстративной небрежностью. К счастью, на поставленный Трофимом вопрос Князев отвечает сам:

— Любой союз предполагает взаимные обязательства и при возникновении локального кризиса повышает вероятность вступления союзников в конфликт. — Он жестикулирует руками, обозначая враждующие страны. — Это способствовало старту гонки вооружений и милитаризации, особенно между Францией и Германией. А когда все стороны уже настроены на конфликт, он в любом случае произойдёт, верно? Достаточно маленькой искры, чтобы полыхнуло пламя. Этой искрой и стало убийство эрцгерцога.

Оппонент хмыкает, признавая правоту отвечающего. Князев рассуждает уверенно и смело, но справедливость сомнений историка в том, что я способна поддержать беседу на заданную тему вполне обоснована:

— А вы что думаете, Романова? Дискуссия предполагает полемику. Вы в чём-то несогласны с Елисеем?

— Согласна, — киваю я. Понимаю: то, как мы оба выкрутимся из этой ситуации, теперь напрямую зависит именно от меня. — Но есть ещё кое-что. Любой союз предполагает недоверие. Какими бы нерушимыми не казались договоренности, от сомнений никуда не деться. Подозрительность всегда приводит к кризисам, а те, в свою очередь, к конфликту.

— Интересный взгляд на проблему, Аниса, — неожиданно хвалит меня историк, впервые за все годы учёбы. — Ведь именно недоверие стало причиной Боснийского кризиса. Ладно, продолжим урок.

Лис тоже смотрит странным взглядом, а я гордо задираю нос. О Боснийском кризисе я не имею ни малейшего понятия. Просто взяла за основу триумвират Альянса, Орды и Пандарии, распавшийся из-за недоверия и мнительности участников. Союзы одинаковы в любых мирах, включая выдуманные, и объединяет их одно: все они временны, и даже самым крепким из них суждено распасться.

— Останься на пару минут, — повторяет вчерашнюю просьбу Князев, когда последний урок заканчивается. — День самоуправления уже завтра. Нужно обсудить темы занятий.

Неужто Лис решил, что после того, как мы вместе ответили историку, между нами что-то изменилось? Что наш разговор на уроке что-то значит? Что Лис сумел втереться ко мне в доверие? Что между нами теперь тоже союз, или даже дружба?

— Нет уж, — мотнув головой, я торопливо собираю вещи в сумку. — Это твоя идея, вот сам к занятиям и готовься. Оценки за это никто не ставит, так что причин для стараний я не вижу.

Князев недовольно щурится. Произносит задумчиво:

— Тебе важно противостоять именно мне или всему миру в целом?

Замираю. Этот вопрос достаточно личный, заставляющий копнуть в поисках ответа слишком глубоко и узнать о себе нечто такое, чего знать не хочется. Хорошо, что всегда можно прикрыться легкомысленностью:

— Я никому не противостою. Просто делаю то, что хочу, а то, чего не хочу — не делаю.

10.Сказки

4

4 октября, пятница

Mulholland Drive — Rhea Robertson

За завтраком мама в приподнятом настроении. Она одновременно жарит яичницу, варит кофе, наливает мне какао и печатает кому-то сообщения в телефоне.

— Саша сказал, что вы поговорили, — ни с того ни с сего, не то спрашивает, не то сообщает она.

То, что для неё отец всё ещё Саша, раздражает. Ну, хоть не Сашенька, и то ладно. Так странно — несмотря ни на что, мама умудряется любить того, кто её предал и променял на другую. Взрослые иногда могут вести себя глупо, до смешного. Напридумывают себе любовь, поверят в неё, а потом сами страдают.

— Можно и так сказать, — хмуро отзываюсь я и прикрываю рукой широкий зевок. — Он сообщил, что мой перевод — его затея.

— Это так. Но я полностью с ним согласна. — Мама нечасто бывает столь категорична. — Нам обоим небезразлично твоё будущее, Ниса.

Сыплю в приготовленный ею какао маршмэллоу и флегматично размешиваю. Ложка звонко стучит по краям кружки с изображением Сильваны[1]. Моё будущее действительно могло бы быть иным, расти я в полной и счастливой семье. Если бы папа, как раньше, катался со мной на коньках зимой, шутил о нашей с ним схожести и забирал с тренировок в плохую погоду. Маме об этих мыслях не говорю — расставание и без того причинило ей много боли. Знаю, что реши папа вернуться, она бы всё простила, и это злит еще больше. Интересуюсь, подвигая ближе тарелку с яичницей:

— И что, ты правда согласилась бы на мой переезд к Полуяновым?

Маме ведь от этого было бы хуже всех: у Ксенькиной матери оказался бы не только её бывший муж, но и дочь, пусть и не по своей воле. Да, работа здорово отвлекает. Она вытащила маму из того кошмара, в который мы обе окунулись после развода. Но ей всё еще плохо. Она не говорит, но об этом не нужно говорить. Я чувствую и так, без слов.

— Да, — кивает она и опускает взгляд в тарелку. — И всё же, это крайняя мера и надеюсь, что до этого не дойдет.

Я тоже надеюсь, но жизнь такая штука, что ни в чем нельзя быть уверенным наверняка. Какое-то время мы обе молчим. Мама хмурится, увлеченно переписываясь с кем-то по телефону, а я просто хмурюсь. Мне мерещится, что даже глазунья хмурится из тарелки. Поэтому, чтобы не терпеть ещё и её укоризненный взгляд, расправляюсь с яичницей поскорее, макая в густой желток наколотый на вилку кусочек хрустящего тоста.

— Неужели в новом классе так плохо? — спрашивает мама, отвлекшись от переписки. — Мне кажется, атмосфера там гораздо дружелюбней и комфортней, чем в твоём прошлом.

Я бы поняла, если бы в эти слова она вкладывала сарказм, но родительница искренне так считает. Старательно отгоняю от себя мысль, что среди ашек мне не так плохо, как могло бы быть. Благодаря одному человеку, что отнесся ко мне хорошо. Незаслуженно хорошо. Блин-малин.

— Тебе кажется. — Вспомнив про Елисея и то, что сегодня нам с ним вести уроки у младшеклассников, мрачнею ещё сильней. — Но не переживай, я доучусь там. Исключительно для того, чтобы не попасть под крайние меры папиного воспитания.

Не мне критиковать его. Я ведь такая же: упрямая, как баран, настойчивая как Арт, выпрашивающий буженину, и привыкшая добиваться своего во что бы то ни стало, как он же.

— Просто я волнуюсь за тебя, Ниса, — признается мама со вздохом. — Я вся в работе. Иногда мне кажется, что с отцом тебе действительно было бы лучше.

— Тебе кажется, — с нажимом повторяю я ещё раз и, торопливо вымазав с тарелки остатки желтка, ставлю её в посудомойку. — Всё будет хорошо, мам.

С отцом и правда было бы лучше. Но лишь в том случае, если бы он, как и прежде, жил вместе с нами. Но такого варианта нет. А тот вариант, что предлагает он — ужасен. И для меня, и для мамы. И, чего греха таить, для обеих Полуяновых тоже.

После завтрака я впрыгиваю в черные джинсы, надеваю лонгслив и, накинув сверху любимую косуху, отправляюсь в школу. Уроки, которые сегодня предстоит вести, должны, судя по расписанию, проходить в двадцать третьем кабинете на втором этаже.

По пути к нему меня грубо толкает Витя Тимофеев, из вэшек. Удар получается настолько неожиданным и сильным, что я отшатываюсь, но обидчик, не глядя на меня, удаляется в противоположном направлении. Он пешка и пару недель назад готов был выполнять мои приказы по первому щелчку пальцев. Что же, теперь он подчиняется только Тиму и, очевидно, исполняет его волю.

Вторым меня толкает Коля Попов. У Шестакова послушные пешки, не подкопаешься. Но в этот раз я готова к подобному повороту и, вместо того чтобы отшатнуться, хватаю обидчика за шиворот:

— В чём дело, Николя? — угрожающе шиплю я ему в лицо. — Ты разучился смотреть перед собой?

Вижу, как бегают из стороны в сторону его глаза, ища защиты и помощи, но вокруг, как назло, одни младшеклассники.

— Не разучился, Нис, — выдаёт он, наконец и разводит руками. — Но, думаю, ты и сама всё понимаешь.

Киваю с готовностью:

— Понимаю, Николя. И ты тоже пойми. — Мой кулак резко впечатывается в его мягкий живот, заставляя согнуться пополам от боли. Ему бы на тренировки ходить не помешало, где на спаррингах такие удары быстро учат не расслабляться. — И другим передай, что я очень понимающая…

11.Настойчивость

8 октября, вторник

Shout — Zayde Wølf, IVESY

В этот раз я сама готовлю завтрак, потому что мама торопливо собирает вещи в красивый ярко-красный чемодан.

— Где деньги ты знаешь, да и на карточке у тебя достаточно, — она носится по квартире, словно метеор: только что шуршала пакетами где-то в ванной, а сейчас уже в кухне, отдаёт мне указания. — Я буду звонить тебе, как только смогу, но, если случится что-то из ряда вон выходящее, свяжись с отцом. Я его предупредила.

— Да справлюсь как-нибудь, мам, — тяну я недовольно. — Иди лучше сэндвичей поешь. Они с форелью, авокадо и руколой — твои любимые.

Мама никогда от таких не отказывается, и сегодня — не исключение, но ест она на бегу — теперь тарелка сопровождает её во время марафона по комнатам.

— Но если вдруг что, не забывай телефоны спасательных служб, — с полным ртом наставляет она откуда-то из коридора.

Ворчу, откусывая от своего сэндвича кусочек:

— Я постараюсь сделать так, чтобы от меня не пришлось никого спасать.

Почему-то именно сейчас ощущаю себя взрослой и самостоятельной. Той, кто легко справится в одиночку до начала ноября. Зато мама хорошо вжилась в роль беспомощного ребёнка, забывающего то паспорт, то кошелёк, то билеты на самолёт. Напоследок она недовольно вытряхивает из своего чемодана забравшегося туда Арта и всё-таки уезжает, оставляя нас с котом вдвоём. А пока я закрываю за ней дверь и долго машу рукой на прощание, пушистый мерзавец ухитряется утащить из оставленного на столе сэндвича кусок форели.

— Дуралей! — беззлобно комментирую я, но вместо того, чтобы отобрать у него добычу, доедаю свой диетический безфорелевый сэндвич.

В школе за несколько дней ничего не изменилось. Ашки всё так же негостеприимны, а вэшки не оставляют попыток толкнуть свою бывшую королеву в коридорах. Тим меня избегает. Демонстративно. Он теперь даже на тренировки ходит с другой группой, а в школе мы каким-то чудом не пересекаемся. Это держит меня в неприятном напряжении: понимаю, что, в конце концов, поговорить нам всё же придётся, и догадываюсь, что разговор будет не из приятных.

Это создаёт ощущение надвигающейся беды, которую никак не остановить, но я не предпринимаю попыток что-то изменить. Да и что я могу? Это как пытаться повесить обратно на ветки осенние листья, чтобы предотвратить зиму — не нужно, неправильно и глупо. Я ведь не сделала ничего ужасного, и Тим тоже это поймёт, рано или поздно. Просто ему нужно время, чтобы остыть и смириться с моим переводом. Я ведь смирилась, значит, и он сумеет. А потом мы снова будем друзьями, как раньше.

— Все уже определились с темами проектов? — отвлекает меня от раздумий голос учительницы по праву.

Урок уже подходит к концу, и бо́льшая часть рассказанной Ириной Витальевной (за глаза её принято называть «Ива» по первым буквам инициалов) информации об ответственности за нарушение правил дорожного движения прошла мимо меня. Тем не менее я сама не остаюсь без внимания:

— Аниса, тебе, как новенькой, придётся определяться побыстрее, чтобы успеть к концу года. Работы предстоит много. Выбери, к кому присоединишься. Скорее всего, все ребята уже выбрали темы.

В этом она ошибается. Мне, как обычно, не просто будет найти пару. В прошлый раз помог Князев, но после того как вчера я чуть не сорвала его уроки, он вряд ли вызовется желающим.

— Мне проще будет одной, — уверенно произношу я, поднимая на учительницу взгляд.

Но она мало знает о наших школьных порядках, о войне ашек и вэшек, о том, сколько проблем вызвал мой перевод в другой класс. Ива — адвокат. Она появляется здесь только для того, чтобы провести свои занятия. И если в «В» классе она невозмутимо читала свои лекции сквозь галдёж, понимая, что никому из учеников до её предмета дела нет, то в «А», где право является профильным, всё иначе.

О том, что ашки к концу года должны подготовить и защитить правовое исследование, мне известно. Оценка за него пойдёт в аттестат. Я-то в любом случае не планирую связывать жизнь с юриспруденцией, но тому, кому выпадет готовиться со мной, не повезёт. Хотя у них, вероятно, имеются и другие причины для нежелания быть со мной в паре.

— Не проще, — бесстрастно отрезает она. — Вас теперь чётное число, так что все разобьются на пары, поскольку исследование предполагает командную работу. Кто у нас в прошлый раз остался один?

Крапивин нехотя поднимает руку:

— Я остался. Но тоже предпочёл бы защищать проект в одиночку.

— Нет уж, — учительница остаётся непреклонной и безапелляционно заявляет. — Проекты одиночек я не приму.

Мне, в общем-то, всё равно, чем закончится эта ситуация. Друзей среди ашек у меня нет, поэтому с кем бы ни выпало готовить и защищать проект, это в любом случае не понравится ни мне, ни тому, кому выпадет незавидная участь быть моим помощником.

И всё же, я искоса поглядываю на Князева, который в этот момент целенаправленно избегает на меня смотреть. Знаю, о чем он думает. О том, какими проблемами чревато ввязаться в подготовку в паре со мной. Я почти слышу его мысли о том, что совместно с Крапивиным мы не только проект не подготовим, но и, возможно, подерёмся. Честно говоря, я даже не против — Кирилл давно просит. Поэтому просто наблюдаю за Лисом со стороны и пытаюсь угадать, что победит: его героизм, пацифизм и желание помочь, или необходимость подготовить лучший проект и защитить его на отлично. Он постукивает по парте кончиками пальцев, мысленно взвешивая приоритеты на красивых позолоченных весах:

12.Темнота

9 октября, среда

The Darkness is Coming — Oshins, Neutopia

Утро начинается с тревоги за Арта. Возможно, где-то в параллельной Вселенной существуют коты, которые могут не есть ничего долгое время, но это точно не про моего. Миска с кормом остаётся полной со вчерашнего дня, а сам он лишь немного попил воды.

— Арт, прекрати, я волнуюсь, — сообщаю я и треплю его за ухом.

Кот выглядит больным и слабым. Треугольный нос сухой, и подушечки лап — жёлтые, а не розовые, как обычно. Вообще-то, с Артом уже случалось подобное, когда он весной съел живого майского жука, залетевшего в окно. В тот раз кота рвало, потом он несколько дней отлёживался, но в итоге пришёл в норму. Успокоив себя тем, что и на этот раз всё обойдётся, я отправляюсь в школу, но весь учебный день сижу как на иголках, жалея, что питомцу нельзя позвонить и спросить, как он себя чувствует.

Я не ввязываюсь в перепалки. Прощаю нескольким вэшкам толчки и тычки. Оставляю без внимания пару язвительных замечаний от ашек, и совершенно не реагирую на реплики Князева. А как только звенит звонок с последнего урока, хватаю сумку и мчусь домой. Кажется, на трубах вижу Шестакова, но мне сейчас и не до него тоже.

Несусь по ковру из опавших листьев, сталкиваясь с недоумевающими прохожими. Даже дыхание успевает сбиться, потому что я неправильно дышу ртом, впуская в лёгкие пахнущий сыростью прохладный воздух. Поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, чтобы обнаружить: если что-то и изменилось с утра, то явно в худшую сторону.

На этот раз кот даже плохо реагирует на моё появление. Теперь он неподвижно лежит на полу, не сумев взобраться на кровать, после того как спустился попить воды.

— Арт! — дрожащим голосом зову я, но он вяло дёргает головой и снова устало прикрывает веки.

Блин-малин. Интуиция подсказывает, что в этот раз ничего не обойдётся и ситуация гораздо серьёзнее случая с майским жуком. Паника медленно, секунда за секундой, сковывает мышцы, перехватывает не успевшее восстановиться дыхание, обосновывается в горле неприятным болезненным комком. Слёзы подступают к глазам, размывая картинку перед ними, а мысли беспокойно мечутся в голове, не давая ухватиться хоть за одну.

Лучше бы плохо было мне само́й, а не ему. В этот момент вдруг отчётливо понимаю, как сильно Арт дорог мне, и как катастрофически я боюсь его потерять. Мама, как назло, не на связи. И я даже подумываю над тем, чтобы позвонить отцу, но не хочется, чтобы он видел меня такой, как сейчас: уязвимой, разбитой, готовой расплакаться в любой момент. Кажется, со времён развода родителей я не ощущала себя настолько паршиво.

Дрожащими руками набираю номер такси, чтобы вызвать машину до ветеринарной клиники. Пытаюсь вспомнить, где хранится кошачья переноска. В панике мечусь по квартире, ощущая, как давят стены и как мало кислорода в воздухе. Прикрываю веки и пытаюсь собраться с силами, сконцентрироваться, но ничего не выходит. И, словно этого мало, раздаётся звонок в дверь. Долгий и требовательный. Я никого не жду и не открываю почти минуту. Но когда раздражающая трель повторяется, всё же щёлкаю замком.

— Князев? — не сразу выговариваю я, с трудом сфокусировав на однокласснике беспомощно блуждающий взгляд. Потом добавляю с усталым вздохом: — Ты победил. Ты настойчивей. Я займусь твоим проектом, но не сейчас. Сейчас уйди, пожалуйста, мне не до тебя.

Он странно на меня смотрит, но я не в том настроении, чтобы думать о его взгляде. Небось пытается понять, что со мной не так. Он не знает меня такой. Такой, как сейчас, даже я саму себя не узнаю́. Пытаюсь невежливо захлопнуть дверь у него перед носом, но он успевает ещё более невежливо просунуть в щель между дверью и косяком носок кипенно-белого кроссовка.

— Что с тобой, Романова? — спрашивает он обеспокоенно и, не дожидаясь разрешения, оказывается в прихожей.

Говорить получается с трудом, противный ком в горле разрастается с каждой минутой. Отвечаю коротко и тихо:

— Ничего. Со мной — ничего. — При попытке объяснить ситуацию, слова застревают в глотке, потому что произнести вслух то, что Арт прямо сейчас умирает, у меня не хватает сил.

Отвожу взгляд, боясь расплакаться, но Лис поднимает моё лицо за подбородок, заставляя на себя посмотреть.

— Ниса? — Тон у него встревоженный, должно быть, выгляжу я по-настоящему пугающе.

— Мне нужно в ветеринарную клинику, — нахожу я, наконец, верное определение для происходящего, не содержащие в одном предложении слов «кот» и «умирает».

Князеву требуется секунд тридцать, чтобы понять ситуацию и домыслить всё, что я не произнесла вслух. Не знаю, зачем он пришёл, что хотел сказать, но, вместо этого он произносит:

— Я поеду с тобой.

У меня нет сил ни на то, чтобы спорить, ни на то, чтобы досадовать на его неуместное благородство. А на то, чтобы искать переноску, уже нет времени — пришло сообщение, что такси ждёт у подъезда. В своём теперешнем состоянии Арт всё равно никуда не сбежит, а времени терять нельзя.

— Тогда поехали, — киваю я, заворачиваю кота в плед, и вместе мы выходим в подъезд.

Пусть и нехотя, но мне вскоре приходится признать, что помощь Лиса оказывается полезной. Пока у меня заняты руки, он закрывает дверь квартиры и открывает дверцу такси. Арт немного оживает, слабо поднимает голову и принюхивается, пытаясь понять, что происходит.

13.Ложь

13.Ложь

9 октября, среда

You? — Two Feet

— Ну? — тороплю я, потому что кажется, будто Князев молчит уже часа два, хотя на самом деле, наверное, и минуты не прошло.

— Нужно ждать. — Он тяжело вздыхает, устало проводит рукой по похожим на медную проволоку волосам.

Только сейчас замечаю, что сам Лис выглядит измученным. Скулы чётче обычного. Веснушки кажутся слишком яркими и заметными на бледном лице. Губы сжаты в тонкую линию. Переспрашиваю недоверчиво:

— Ты мне лжёшь?

— Не лгу. Твой кот правда жив, по крайней мере, был жив минуту назад. Сейчас его начнут готовить к переливанию крови, но гарантий того, что всё получится — никаких. Если он переживёт эту ночь и следующую пару дней, значит, нам повезло.

Он не говорит этого вслух, но я легко домысливаю, что есть ещё один вариант — второе «если». Оно предполагает, что Арт не переживёт. Об этом даже думать не хочется, но ни о чём другом тоже не получается.

— Я буду ждать здесь, — заявляю я, понимая, что готова провести на этом стуле два дня, пока не получу определённости, хоть какой-нибудь.

— Нельзя. — Князев скрещивает руки на груди и качает головой. — Клиника закроется через несколько часов, но за переливанием будет следить дежурный врач. Тебе придётся поехать домой. Может, сто́ит позвонить родителям? Наверняка их рабочий день уже закончился…

— Не стоит, — резко обрываю я и иду следом за администратором, чтобы подписать нужные документы.

Она объясняет суть процедуры, производимой с Артом, но я не слушаю, а в одном из поданных на подпись документов, вижу строчку с тем, что не стану предъявлять претензий, если с Артом что-то случится. Не уверена, что в свои семнадцать обладаю нужной правоспособностью, чтобы это подписывать, но, очевидно, наличие рядом серьёзного рассудительного парня в очках позволило им считать и меня более взрослой, чем есть на самом деле.

— Напишите вот здесь ваш номер телефона, — указывает администратор на одну из строчек. — Чтобы мы могли позвонить вам.

Фантазия уже нарисовала картинку того, как мне звонят, чтобы сообщить, что у них не получилось спасти Арта. Пальцы с ручкой застывают над листком, а из горла вырывается короткий всхлип.

— Запиши мой, — произносит Князев из-за моей спины. — А я сообщу тебе.

И не дожидаясь согласия, диктует цифры, которые я бездумно вношу в нужную графу, в ту же секунду забыв.

— Мы свяжемся с вами, как только будут какие-нибудь новости, — заверяет администратор, и я киваю, а потом, коротко попрощавшись, плетусь следом за Лисом на выход.

— Вызвать такси? — предлагает он на крыльце ветклиники.

— Я тебе ещё за прошлое должна, — вяло кривлюсь я. — Давай на карту переведу.

— Не надо, — отмахивается Лис. — Я понимаю, что ты чувствуешь.

Поскольку в такси больше нет необходимости, мы вдвоём шагаем по опавшим листьям на автобусную остановку. Ощущаю себя неуютно и странно. Так, словно вместе с Артом там, за дверью, осталась часть меня, которую болезненно вырвали, заставив обрывок кровоточить и болезненно ныть.

— Ты уже был в этой ветклинике? — легко догадываюсь я.

Слишком уверенно Лис там себя чувствовал, знал, куда идти. И даже к врачу, кажется, обращался по имени-отчеству, словно знакомство с ней состоялось задолго до сегодняшнего дня.

— Был, — он кивает и опускает взгляд себе под ноги, словно хрустящие под подошвами листья внезапно стали невообразимо интересными.

И я вспоминаю:

— У тебя ведь был пёс, такой маленький и рыжий…

Мы живём в соседних домах, и я когда-то встречала Князева или его младшую сестру с пушистым шпицем, носящимся вокруг них без поводка, словно рыжий круглый мяч.

— Был, — снова кивает Лис.

Блин-малин. Кажется, последние пару лет я больше не видела этого пса.

— Что с ним случилось? — спрашиваю я, и лишь потом понимаю, насколько бестактно задавать такие вопросы.

Он бросает на меня короткий взгляд:

— Не уверен, что сто́ит обсуждать это, особенно сейчас.

Князев прав. Какой бы ни была эта история, она явно закончилась плохо, и, узнав подробности, я лишь накручу себя ещё больше. Моя психика сейчас и без того на грани. Поэтому я лишь негромко произношу:

— Извини.

— Ничего.

После этого мы молча бредём до остановки. Молча садимся в автобус и молча едем. Я бездумно смотрю на плечи Князева передо мной, когда мы едем, держась за один и тот же поручень. Из-под ворота его куртки выглядывает тонкий и извилистый, давно побелевший шрам, напоминающий о давней трагедии в музыкальной школе. В отличие от меня, у Лиса осталась не только память о том дне, но и след. Отвлечённо размышляю о том, что будь у меня такой шрам, я перекрыла бы его красивой татуировкой. Я вообще сейчас готова думать о чём угодно кроме того, что Арт там один. В ветклинике, где пахнет дезсредствами, лежит, едва дыша на холодном металлическом столе. В том случае, если он ещё жив, конечно.

14.Обещание

10 октября, четверг

Love Is War — Power-Haus, Christian Reindl, Dream Harlowe

— Отсутствие плохих новостей, это уже хорошие новости, — пытается переубедить меня Лис, но спросонья мне абсолютно чужд его оптимизм.

Прошу нахмурившись:

— Позвони ещё раз.

Он качает головой. Только теперь понимаю, что вчера, оставив в ветклинике номер Князева вместо своего, вынуждена зависеть от Лиса. Именно он держит в руках ниточку, связывающую меня с судьбой моего кота.

— Невежливо звонить после того, как абонент трижды не снял трубку. Ещё слишком рано, и клиника закрыта, — хмурится он, натягивая худи на футболку.

Блин-малин. Кому есть дело до вежливости, когда речь идёт об Арте, единственном в своём роде?

Можно было бы, наверное, позвонить и само́й, но отчего-то боюсь, да и некогда. Мы и так проспали. После того, как выяснилось, что звонил не врач, а будильник, я трижды просила передвинуть сигнал «ещё хоть на пять минуточек». Теперь времени осталось совсем немного, а Князеву ещё нужно успеть домой, чтобы переодеться и позавтракать.

Зато можно официально ставить галочку напротив «первой ночи, проведённой с парнем». Вот только то, что линии вышивки и выпуклые швы на его футболке отпечатались на моей щеке, а у Лиса затекла рука, это явно не то, чем принято хвастаться после подобного. Хотя узнай об этом Полуянова, она бы, пожалуй, впечатлилась.

Оставаться одной не хочется. Я была бы рада, реши Князев позавтракать со мной, но сам он не предложит, а я не попрошу.

— Дай свой номер, — просит он, обувая кроссовки в коридоре, — и я позвоню тебе сразу же, как станет что-то известно.

Хмыкаю. Пожалуй, моя «первая ночь с парнем» почти не отличается от чужих. Говорят, они всегда заканчиваются вот этим многообещающим «я тебе позвоню».

Но номер я всё же диктую. После вчерашнего Князев в любом случае заслужил. А потом смотрю, как Лис быстро сбега́ет вниз по лестнице, пока рыжая макушка не исчезает в полумраке подъезда.

В этот момент паника, которая, оказывается, только и ждала, пока я останусь в одиночестве, накрывает в полной мере. Я захлопываю дверь и прижимаюсь к ней спиной. Внутренности скручивает морским узлом.

В отличие от Елисея, я вовсе не оптимист и сейчас представляю, что врачи просто спят, пока Арт там умирает, оставшись один. Вместо того чтобы завтракать, гуглю, можно ли вообще переливать котам собачью кровь, и все статьи в интернете единогласно отвечают — нельзя. После такого мне точно кусок в горло не лезет, и в школу я собираюсь в подавленном и хмуром настроении.

Не зря говорят, что ожидание — самая пугающая часть страха, ведь воображение умеет рисовать такие жуткие картинки, которые ни одному художнику ужасов написать не под силу. И вот мы уже представляем себе худшие сценарии, доводя стресс до пика и полного отсутствия контроля над ситуацией.

Я рассеянна настолько, что забываю о розовых гетрах и жвачке. Прихожу в школу полностью в чёрном и тут же нарываюсь на привычный комментарий Кирилла про траур. Не собираясь выдавать, что сегодня он как никогда близок к истине. Фыркаю недовольно:

— На третий раз шутка становится несмешной, Крапивин. А учитывая, что твоя не была смешной изначально, сейчас она уже обзавелась собственным паспортом и правом голоса на выборах. Хоть бы интонации менял, что ли.

Отворачиваюсь от него, доставая из сумки тетрадь и учебник. Кирилл, веселя Полуянову, клоунничает за моей спиной, произносит слова про траур то гнусаво, то пискляво. Раздражает при этом так, что хочется ему врезать, но я сдерживаюсь.

Князев вбегает в класс одновременно со звонком за секунду до Трофима, едва не сбив историка с ног. Извиняясь перед учителем одновременно и за это, и за почти-опоздание, ловит мой взгляд и качает головой.

— Это значит «всё плохо» или «никто не звонил»? — шёпотом переспрашиваю я, успев предположить самое худшее.

Лис отзывается едва слышно:

— Никто не звонил. Давай дождёмся перемены, и я позвоню им сам.

— Достаём двойные листочки! — провозглашает Трофим. — Задание первого варианта…

Пока он диктует, я хмурюсь. То, что никто так и не позвонил, расстраивает и злит. Ну неужели нельзя было сообщить с утра, как прошло переливание? Я же за этот урок с ума сойду!

Немного отвлекаюсь на вопросы самостоятельной. Вчера я слушала Князева невнимательно, но какие-то знания о битве при Сомме чудесным образом осели в голове. Записываю и их, и услышанные вчера рассуждения Лиса на этот счёт на своём листке. Видимо, общение с ботаниками заразно и теперь мне ничего не остаётся, кроме как начать учиться лучше. Папа в очередной раз оказался прав, а я терпеть не могу признавать его правоту.

Замираю, услышав, что у Лиса негромко вибрирует телефон. Скосив глаза на экран, вижу, что номер незнакомый. Это ветклиника, правда? Надежда в моей груди дребезжит почти точно так же, не давая спокойно сидеть на месте. Неужели теперь придётся ждать до конца урока, чтобы узнать, что с Артом? Но отодвинув лист с недописанной самостоятельной, сосед по парте поднимает руку:

15.Любовь

11 октября, пятница

Fighter — Power-Haus, Christian Reindl, Dream Harlowe

— Значит, хил — это жрец? — с сомнением переспрашивает Князев. — А ты тогда кто?

Его голос в наушниках звучит иначе. Мягче. Лис то и дело задет дурацкие вопросы, заставляя меня раз за разом удивляться сдержанности собственных ответов.

— Я паладин. Это — танк, тот кто держит урон, не давая мобам разбежаться и причинять его остальным игрокам. Поэтому от отсутствия второго хила именно я страдаю больше всего.

— А остальные?

— Остальные — ДД[1]. Они наносят урон, пока я привлекаю внимание врагов на себя.

Персонаж Князева — жрец с ником Фоксхил, создан только что, и для того, чтобы ходить в рейды, нужно прокачать его до высокого уровня. Для этого я прохожу с ним квесты своим паладином с ником Паланиса. Лис любопытствует:

— А если тебя убьют, Ниса-паланиса?

— Без танка рейд точно будет провален, — я пожимаю плечами и по привычке тянусь рукой туда, где обычно стоит тарелка с бутербродами, а теперь — лишь кружка со сладким чаем. — Собери лут с этого моба, он тебе для квеста нужен.

— Что такое лут?

— Это добыча, разные игровые предметы, — терпеливо объясняю я, отпивая из кружки несколько глотков. — Подожди, не иди туда, сначала я.

Постепенно игра затягивает нас обоих. Когда мы с Князевым не видим друг друга, а только слышим — гораздо проще. Не нужно думать о прошлой вражде, о том, что он — один из ботаников, и о том, кто и как отреагирует на наше общение. Сейчас — мы просто игроки, я и он. И говорить с ним вскоре становится на удивление комфортно и просто. Мы обсуждаем подготовку к экзаменам, учителей, выпускной. Час, отведённый на игру, пролетает слишком быстро. Даже жалко становится, но договор есть договор.

— Знаешь, мне понравилось, — признаётся Лис, а я молчу, и он добавляет с усмешкой: — Надеюсь, подготовка к проекту тоже покажется тебе интересной.

Кажется, это сарказм. Не могу удержаться от ответной язвительности и фыркаю:

— Жду не дождусь, когда смогу предаться обсуждению правил постановки приговоров судами! Увлекательнее этого может быть только ожидание загрузки файла в двадцать гигабайт при медленном интернете.

Лис мог бы обидеться на то, что я не проявляю к его проекту ответного энтузиазма, но по голосу слышу: он улыбается:

— До завтра, Ниса-киса.

И когда гаснет зелёная точка в Дискорде, обозначающая, что Князев больше не в сети, я почему-то тоже улыбаюсь. Это легко объяснить тем, что я просто рада возможности снова играть и перспективе вскоре возобновить рейды. И тем, что завтра Арта можно будет забрать из ветклиники. Можно найти множество поводов для счастья. Тем не менее в этот раз у него есть ещё одна важная составляющая. И я старательно отгоняю мысль, что мне просто может быть приятно и весело с человеком, который не так давно меня раздражал. Блин-малин. Это было бы глупо.

В одиночку играть не хочется, но я пишу ребятам из рейдовой группы, что нашла нового игрока, который присоединится к нашей команде, как только достигнет нужного уровня. Сейчас в сети больше никого, но в том, что они будут так же рады, как и я, у меня никаких сомнений.

Звонит мама, интересуется здоровьем Арта. Вчера я рассказала ей о том, что случилось, но без лишних подробностей. Когда всё страшное позади, история кажется почти смешной. И всё же, я больше всего на свете боюсь, что она повторится. Врачи сказали, что кота буквально вытащили с того света, а проводить эту спорную процедуру с переливанием крови другого вида, можно только единожды. Поэтому Арта теперь ждут диета, витамины и постоянные анализы. Но он жив, и это главное. Не благодаря мне. Благодаря упорству и собранности Князева, но разве это так важно?

«Романова, почему тренировку пропустила? Сегодня будешь?» — интересуется Андрей Владимирович в коротком сообщении.

О пропуске тренировок принято предупреждать, но в среду моя жизнь слишком сильно вышла за пределы привычных рамок. О том, что стоило написать сэмпаю, я вспомнила лишь на следующий день и решила, что объясню собственное отсутствие лично.

«У меня кот заболел, — печатаю я, понимая, что если не расскажу подробностей, тренер вряд ли сочтёт это уважительной причиной, добавляю: — Сильно. Я до вечера была в ветклинике. Ему уже лучше, и сегодня я буду».

На улице ещё светло, но когда шагаю на тренировку по знакомой дороге, солнце уже начинает клониться к горизонту. Столько раз я ходила этим маршрутом: по жаре, под ливнем, по снегу и слякоти, или по опавшим листьям, как сейчас. Но сегодня отчего-то волнуюсь. Из-за Тима.

Мы ведь были не разлей вода, а мой перевод к ашкам всё испортил. Это не было ни моим выбором, ни моей виной. Я всего лишь подстроилась под обстоятельства. Шестаков должен меня понять, но может оказаться слишком упёртым. Мне бы этого не хотелось, я ведь действительно по нему скучаю. Не хватает его шуток и дерзости, его нахальства и планов новых выходок.

То, что он снова пришёл на тренировку в нашу группу, поначалу кажется хорошим знаком — предвестником того, что пора уже расставить точки над ё.

Во время разминки я то и дело пытаюсь поймать взгляд друга, но Тим отворачивается. Раньше мы всё время обменивались улыбками и подмигиваниями, понятными без лишних слов. У нас была масса шуток, понятных только нам. Были слова, обычные для всех, но имеющие особое значение лишь для нас двоих. Теперь без всего этого мне кажется, что на тренировке недостаёт чего-то важного.

16.Вопросы

12 октября, суббота

Fighter — Power-Haus, Christian Reindl, Dream Harlowe

Когда приезжает отец, я уже не сплю. Со вчерашнего вечера у меня было время смириться с его визитом. Мама рассказала, что нужно забрать Арта из ветклиники, и папа любезно предложил помощь.

— Как учёба? — как ни в чём не бывало интересуется он, попивая кофе на нашей кухне, почти как в старые добрые времена, когда жил здесь, а не с Полуяновыми.

Бросаю поверх своей кружки с какао недовольный взгляд:

— Лучше всех.

— А если серьёзно?

— Если серьёзно, это всё так же тебя не касается, пап, — я улыбаюсь так широко, что болит челюсть. — А за котом я вполне могла бы съездить и на такси.

— Не сомневаюсь. — Кажется, он предпочёл проигнорировать первую фразу и ответить на вторую, и я не могу его за это винить.

Настроение у папы хорошее, несмотря на все мои старания. Одно за другим, он отправляет в рот песочное печенье из вазочки. Мама зачем-то всегда его покупает и говорит, что для себя, но я-то знаю, кто всегда его любил. Тот, кто теперь называет её Ольгой.

— С экзаменами уже определилась? — предпринимает собеседник новую тщетную попытку завязать разговор.

— Конечно, определилась, — отвечаю я с готовностью и вылавливаю из кружки подтаявший маршмеллоу. — Все завалю.

Папа усмехается так, словно сказанное шутка, хотя наверняка понимает, что я всерьёз. Так мы с ним препираемся минут сорок, а потом я хватаю подготовленную с вечера кошачью переноску и спускаюсь на улицу.

Сегодня пасмурно. Пахнет сырыми листьями, землёй и дождём. Наблюдая за тем, как мой спутник ведёт машину, понимаю, что давно не видела его таким похожим на себя прежнего. Вместо делового костюма — джинсы и джемпер, на лице улыбка, а на щеках короткая тёмная щетина. Ну просто образцовый отец, примчавшийся на помощь беспомощной дочери. Подавив в себе приступ раздражения, отворачиваюсь к окну.

«Привет, Ниса-киса, — мигает на телефонном экране входящее сообщение. — В час я буду ещё занят, но в два можем начать подготовку к проекту, если свободна».

Раздражение становится сильнее. Я ведь и без напоминаний не забыла о своём обещании. Князев пишет мне, так, словно ничего не случилось. Но для него ведь и правда ничего не изменилось со вчерашнего дня. Это я после разговора с Тимом начинаю относиться к Лису с опаской. Печатаю, что к двум буду свободна, и снова устремляю взгляд за тонированное стекло. Лениво считаю выстроившиеся вдоль дороги деревья и прохожих, что укутались в разноцветные куртки. Зеваю, забывая прикрывать рот рукой.

Спонсор моего недосыпа — мысли о Тиме с его любовью. А когда с огромным трудом удалось выкинуть их из головы, это место заняли размышления о Князеве и том, как он на меня смотрит. Я не заметила, чтобы Лис смотрел как-то по-особенному. Его взгляд умеет быть угрожающим, спокойным, уверенным, тревожным или смешливым. Но Тим, определённо намекал не на это.

— Справлюсь сама, — ворчу я, когда машина останавливается у крыльца ветклиники, но отец делает вид, что внезапно оглох, и выходит вместе со мной.

Точно так же он реагирует и на мои попытки оплатить лечение Арта.

— Иди уже, там тебя это белое чудовище заждалось, — усмехается он, прикладывая карту к платёжному терминалу.

Я бы поспорила с ним и насчёт денег, и насчёт непрошенной помощи, и насчёт «чудовища». Хочу узнать, какую сумму теперь ему должна, но меня отвлекает ветврач. Та самая, что забирала Арта, когда я привезла его сюда еле живым.

— Давайте переноску. Кот у вас агрессивный, я к нему подходить боюсь.

Сегодня доктор улыбается, и сказанное ею похоже на шутку. Арт же спокойный, он за всю свою жизнь мухи не обидел (тот съеденный майский жук мухой не считается). А теперь он ещё и лишился возможности воровать буженину из-за диеты, бедняга.

Но, когда через несколько минут мне возвращают переноску, чтобы я, наконец, лично удостоверилась в том, что Арт жив и относительно здоров, кот шипит, не сразу меня узнав. Это почти не омрачает моего безграничного счастья. За несколько дней столько раз мерещилось, что врачи врут и на самом деле Арт не выжил — я ведь своими глазами видела, как он дышать переставал. Но вот он, живёхонький, пытается взломать замок переноски, высунув через прутья пушистую белую лапу. Сама я вместо того, чтобы ругаться, говорю с ним умилительно глупым тоном и по-дурацки сюсюкаю.

— Больше так не делай! — заявляю я, оказавшись в машине и научившись снова говорить как нормальный человек.

— Ты мне, или коту? — интересуется папа.

Он заводит мотор и тот урчит, почти так же громко, как Арт, которого я вытрясла из переноски и теперь тискаю в руках, несмотря на то, что от него резко пахнет лекарствами и почему-то мокрой шерстью.

— Обоим, — я обращаюсь к отцу, потому что Арт по понятным причинам, не ответит. — Этот три дня назад чуть не сдох, а ты помогаешь тогда, когда я не просила. Сколько я тебе должна за лечение? Хочу вернуть.

— Нисколько. И прекрати, пожалуйста, свои демарши, Ниса. Одно дело, когда ты перечишь мне дома, а другое — на людях. Этот город слишком маленький для того, чтобы я мог позволить собственной дочери подрывать мой авторитет.

17.Нейтралитет

17 октября, четверг

Bittersweet Memories — REMARK

С Тимом мы больше не разговариваем. Андрей Владимирович якобы планово поменял партнёров на спаррингах, объяснив, что так подготовка к соревнованиям будет качественней. После тренировок я больше не пренебрегаю возможностью сбежать, пока по просьбе сэмпая собирают макивары то Шестаков и Киреев, то Шестаков и Санин, то Котов и Шестаков. И несмотря на то что многие догадываются о причинах этих нововведений, никто не скажет тренеру ни слова против.

Можно было бы даже решить, что жизнь налаживается — Арт приходит в себя и набирает потерянный от стресса вес; Лис неотступно исполняет нашу договорённость; родители снова перевели общение со мной в обмен редкими сообщениями о том, всё ли в порядке, а вэшки, наконец вспомнили, что помимо меня, есть ещё целых пятнадцать ашек, которым можно устраивать козни.

Но это затишье раздражает до зубовного скрежета. Прежняя Ниса давно влипла бы в какую-нибудь переделку, но я не забыла об угрозах отца и веду себя тише компьютерной мыши.

— Что такое аддоны? — интересуется Лис, отвлекая от тоскливых размышлений о временах былой свободы.

На большой перемене, выпавшей между алгеброй и геометрией, класс галдит так, что даже собственные мысли слышно плохо. Ашки, конечно, ботаники, но ничто человеческое им, как оказалось, не чуждо: Власова и Ватутина подпевают песне в наушниках, Шумилов заглушает их голоса матерной частушкой, а между последними партами порхает чартерными рейсами в обе стороны чья-то тетрадь.

— Дополнения к интерфейсу, — машинально отвечаю я, а только потом думаю над смыслом заданного вопроса. — А тебе зачем? На твоём уровне игры они ещё не нужны.

— Макс сказал, что нужны. — Лис поднимает глаза от экрана телефона. — Говорит, лучше привыкать уже сейчас. А он ДД — ему виднее.

Позавчера я познакомила Князева с ребятами из рейдовой десятки. Как ни странно, он умудрился влиться так, словно только его там и ждали. Теперь выяснилось, что Лис ещё и общается с ними в Дискорде отдельно от меня. Хорошо это или плохо? Наверное, всё же хорошо. Это ведь означает, что он искренне заинтересован в исполнении обещания.

Ещё бы мне так же непритворно интересоваться его проектом. Но в отличие от Варкрафта, право — нуднейшая из школьных дисциплин и быстрее одуванчики вырастут зимой, чем я проявлю энтузиазм в его изучении.

— А какой аддон он тебе советовал? — любопытствую я, но ответить Князев не успевает.

Рядом материализуется возмущённо упирающий руки в бока Крапивин, за спиной которого маячит Полуянова.

— Лис, есть разговор. — Кирилл скрещивает руки на груди, пока я лениво пытаюсь угадать причину его негодования.

Князев убирает телефон в сторону, показывая, что готов слушать:

— Говори.

Красноречивый взгляд Крапивина на меня свидетельствует, что тот сомневается в необходимости моего присутствия при разговоре. Но поскольку я остаюсь на месте, не собираясь никуда уходить, а Лис делает вид, что этого взгляда не заметил, Кирилл всё же нехотя произносит:

— С вэшками нужно что-то решать. Шумилову в понедельник куртку изрезали. На Хмыловского в столовой вылила чай их увешанная пирсингом ладья, а Сашу Цветаеву вчера заперли в раздевалке.

Стараюсь скрыть любопытство. Впервые присутствую при подобном обсуждении с этой стороны баррикад. Раньше я точно так же выслушивала о мелких пакостях своих новых одноклассников в адрес старых.

— И их Тимофеев сегодня утром поставил нашему Боре подножку, — добавляет Ксенька, уперев руки в бока.

То, что они описывают — обыденность. Ашки и сами никогда не пренебрегут тычками, пинками и оскорблениями в адрес противников, если представится такая возможность. Просто вэшки более изобретательны, только и всего. Но то, что их ходы стали чаще нарушает баланс и заставляет пострадавших искать справедливости.

— Ну так решайте, — пожимает плечами Князев.

По правилам короли не участвуют в мелких склоках — не по статусу. Тем не менее все ходы фигур нужного цвета делают либо с их согласия, либо по прямому приказу. В отличие от пацифиста-Лиса, Тим инициативен. Всегда, но отчего-то не сейчас. Скорее всего, всеми описанными Крапивиным шалостями руководят Сергей Канин или Кося. Интересно, почему?

Чем больше мы с Шестаковым не общаемся, тем больше я думаю о нём. Пытаюсь предугадать его следующие ходы. Размышляю, могу ли и должна ли что-то исправить. Он стал для меня незакрытым гештальтом, непройденым квестом и незавершённым рейдом.

— Нужно что-то серьёзней тычков и обливаний чаем, — мрачно выдаёт Кирилл. — Глобальное. Такое, чтобы навсегда отбить охоту нас трогать. И Романова должна нам в этом помочь.

Вот как. Прежняя Ниса возликовала бы от возможности устроить масштабную заварушку. И вэшкам которые так легко открестились от меня, отомстить бы не помешало. Но я лишь хмурюсь и качаю головой:

— Я не стану в этом участвовать.

— Это ещё почему? — тут же взвивается Полуянова, очевидно, ожидавшая от меня именно этой реплики.

Постепенно к первой парте, ведо́мые любопытством, стягиваются остальные одноклассники. Гомон стихает настолько, что слышна громкая музыка из Юлькиных наушников, и разбирайся я в кей-попе, смогла бы даже угадать песню.

18.Справедливость

22 октября, вторник

Devil — Fight The Fade

В этот раз за ушами не колет, а щекочет ещё на подходе к школе. Моросит мелкий дождь. Пришлось вытащить из-под куртки и накинуть на голову капюшон чёрного худи, но ощущение холодной сырости на коже и волосах всё равно премерзкое. Ещё и предвкушение надвигающихся неприятностей портит настроение.

Когда-то проблемы мне нравились. Князев прав, раньше я бежала им навстречу впереди всех, но теперь всё изменилось. И дело даже не только в перспективе переехать к отцу и Полуяновым. Дело во мне само́й. Словно внутри что-то меняется, перестраивается, складывается невидимым глазу конструктором. Какие-то части встают на свои места, заставляя иначе относиться и к миру вокруг, и к себе само́й. Может, так приходит осознание того, что детству приходит конец и я застыла в шаге от другой жизни, самостоятельной и взрослой?

— Здоров, Романова, — деловито приветствует меня Ирка Константиновская.

Когда мы сталкиваемся на входе, обе мокрые и замёрзшие, она по старой привычке пропускает меня вперёд и не толкает, как остальные бывшие одноклассники.

— Привет, Кось, — отзываюсь я и снимаю с головы капюшон, приводя влажные волосы в ещё больший беспорядок, чем есть.

— Как на новом месте? — с ухмылкой интересуется она.

Если ждёт жалоб — это она зря. Я не из тех, кто привык жаловаться, поэтому отвечаю жизнерадостно и без подробностей:

— Сойдёт.

— Тим сказал, что ты не вернёшься, — заявляет Ирка, и я останавливаюсь.

Нет, это неподходящее слово — я прямо-таки застываю на месте, и Константиновская, не ожидавшая такого манёвра, налетает на мою спину. Секунду пытаюсь понять, что в её фразе меня насторожило. Царапнуло, подцепило, словно острый крючок на леске глупую и голодную рыбку. То, что Шестаков обсуждал с ней вопросы, которые раньше обсуждал со мной? То, что обсуждал меня именно с ней? Или то, к каким выводам они должны были прийти в контексте этой новости?

— Тиму виднее. — Мой голос становится неожиданно-резким и холодным.

Внутри пробуждается агрессия. Такая знакомая и такая родная. Хаос клубится серым дымом, требуя выпустить его на свободу. Хочется даже схватить Косю за шиворот и хорошенько тряхнуть, но я умею держать эмоции под контролем. Хватает трёх секунд, чтобы прикрыть веки, и сделать глубокий вдох, в красках представить, как мой кулак прилетает ей в подбородок, в карате это называется «Аго учи». Ирка, кажется, не подозревает, насколько её безопасность сейчас зависит от моей силы воли и продолжает тараторить:

— Ну, вообще-то, он не только это сказал, ты же понимаешь. И ладно бы просто ушла, так ты ещё и приняла чужую сторону конфликта.

Мимо проходят несколько ашек: сначала Шумилов с Хмыловским, а потом Цветаева с Леваковой. Взгляды, которыми они окидывают меня и Ирку — одинаково презрительные.

— Ир, ты чего от меня хочешь? — настораживаюсь я.

Кося ведь прекрасно понимала, что ничего хорошего я ей не скажу. И никакой новой информации она от меня тоже не узнаёт. Так зачем этот разговор?

— Да ничего не хочу, Ниса, — произносит она, но взгляд у неё при этом такой лукавый, что я начинаю мысленно просчитывать, какую же пакость она готовит.

Или не она, а Тим? Ничего не понимаю. Может, этот разговор — тоже ход? Внутренне подбираюсь в ожидании удара, не представляя, откуда он может последовать. Но Ирка делает невинное лицо и добавляет:

— Не будь такой подозрительной, Романова, я просто спросила как дела, по старой дружбе.

Но когда она уходит, я стою в коридоре и смотрю ей вслед. Не было у нас никакой дружбы, ни старой, ни новой. Зато соперничество было. Когда-то Кося лебезила передо мной, но сейчас не упустит возможность выслужиться перед Тимом и занять моё место. А я, получается, завидую что ли? Или ещё хуже: ревную?

В мыслях о том, могла ли я испытывать к Шестакову что-то помимо дружеской привязанности, поднимаюсь на второй этаж. Мы ведь действительно столько пережили вместе и знаем друг друга лучше многих. Он сам счёл это романтическими чувствами, но я до сих пор считаю, что Тимур ошибся. А что, если на самом деле ошиблась я?

На ходу стягиваю куртку ещё на подходе к раздевалке, но внезапно дорогу передо мной загораживает чья-то клетчатая рубашка.

— Чего тебе, Шумилов? — с мрачным видом интересуюсь я, когда, подняв взгляд, идентифицирую препятствие.

— Это тебе чего, Романова?! — недовольно выдаёт одноклассник и скрещивает руки на груди. — Ты совсем уже оборзела?

Интересное начало диалога. Злость Никиты выглядит искренне, и, хотя я, может, и оборзела, это не похоже на причину для столь яростного приветствия.

— Не хами. — Обвожу взглядом коридор, пока из раздевалки выходят остальные одноклассники и встают за его спиной.

Кажется, все они сегодня встали не с той ноги. Ну, или каждому из них на эту не ту ногу кто-то наступил. Судя по тому, на кого смотрят хмурые ашки — наступила я. А я не наступала. Я вообще только пришла.

— Шумилов, или объясни нормально, или проваливай — литература через пятнадцать минут, а я впервые решила на неё не опаздывать.

19.Переговоры

23 октября, среда

You're Gonna Go Far, Kid — The Offspring

Поговорить с Князевым вчера так и не удалось. На уроках было некогда, а перед большой переменой он умчался по каким-то делам Молодой гвардии и больше в школе не появился. Занят Лис, судя по всему, был до самого вечера, отменив даже подготовку к проекту. Серый кружок в Дискорде напротив его ника тоже так и не сменился зелёным.

Ашки косятся на меня, но делают это молча. Каждому из них пришлось самостоятельно очистить замок своего шкафчика от жвачки. Интересно, что такого сказал Князев после моего ухода? Что вообще могло заставить разъярённых одноклассников отложить расправу до лучших времён, кроме фразы о том, что месть принято подавать холодной?

Я отвожу от окон задумчивый взгляд и пытаюсь вернуть внимание к уроку:

— Эта реакция называется термитной, — вещает химик. — Кто может объяснить почему? Вы можете, Ватутина?

Катя поднимается с места:

— Термитная реакция возникает, когда правильные смеси металлических топлив объединяются и воспламеняются.

Степан Петрович кивает, а отличница, с довольным видом откинув косы с цветными прядями за спину, снова садится за парту. Я же, посчитав тему урока скучной, легонько пихаю локтем сосредоточенного Князева. Шёпотом задаю вопрос, мучивший меня со вчерашнего дня:

— Почему ты мне поверил?

— Думаешь, не стоило? — Лис нехотя отвлекается от своих записей. — И я в тебе ошибся?

— Не ошибся, — спешу заверить его я. — Но поддерживая меня, ты вызываешь на себя недовольство одноклассников.

Он теряет авторитет. И если продолжит в том же духе, королём ашек станет Шумилов. Тем не менее не похоже, что моего соседа по парте волнует внутриклассовая политика.

— Неужели переживаешь за меня, Ниса-киса? — он негромко усмехается, а вопрос отчего-то заставляет меня смутиться.

— Ещё чего, — фыркаю и опускаю глаза на чистый лист собственной тетради. — Просто не хочу, чтобы из-за меня у тебя были проблемы.

На самом деле, его доверие удивляет. Сама я предпочитаю не доверять никому. Доверяя, мы вручаем человеку заряженное оружие и поворачиваемся спиной. За этим всегда следует выстрел, причём, скорее рано, чем поздно.

— Не переживай, — заявляет Лис так, словно ни моё фырканье, ни «ещё чего», его не убедило, и всё же шёпотом добавляет: — Я на восемьдесят процентов уверен в том, что наказание, которое обещал отец, пугает тебя слишком сильно, чтобы решиться на подобные выходки.

Резонно. Я и забыла, что он знает мой секрет. Это объясняет его поведение, но не до конца.

— Почему восемьдесят? А где ещё двадцать?

— Ты слишком безрассудная, чтобы с тобой можно было быть абсолютно уверенным хоть в чём-то.

В этом он тоже прав. Я ведь и сама допускаю вероятность, что ситуация, в которой папина угроза меня не остановит теоретически может наступить. Но мне бы очень этого не хотелось. Любопытствую, глядя, как химик у доски заставляет загореться какой-то тёмный брусок:

— И как же ты убедил ашек отстать от такой безрассудной меня?

— Попросил дать мне время для того, чтобы найти настоящего виновника, — Лис мрачнеет. — Потому что если это не ты, а в этом я почти уверен, то это кто-то своих, и мне это не нравится. Но если всё же ты — я тоже, в конце концов, об этом узна́ю.

— А если всё-таки я? — провоцирую его, сама не знаю зачем. — Что тогда?

Но Лис не успевает ответить, потому что наш разговор привлекает внимание химика. И лучше бы ему придраться к моему соседу по парте, так нет же: моя кандидатура кажется Оксиду Петровичу более привлекательной:

— А расскажите-ка мне, Романова, — язвительность так и сочится из каждого его слова. — Какие вещества только что так ярко пылали на моём столе?

Предположим, реакцию горения я видела — она выдалась очень эффектной, но откуда мне знать, что там у него горело, если я совершенно не вслушивалась в монотонный учительский монолог?

— Э-э-э-э… — тяну я, пока встаю с места и пытаюсь придумать наименее позорный ответ, но Князев незаметно указывает карандашом на записи в собственной тетради. — Алюминий и оксид железа, Степан Петрович.

Мысленно благодарю своё хорошее зрение и аккуратный почерк Лиса, пока сосед по парте усмехается, ожидая, что я поблагодарю и его тоже, но, наверное, не дождётся.

— Что же, — кивает химик, признавая правильность ответа, но тут же с добродушной усмешкой добавляет: — Хорошо, что хотя бы один из вас двоих достаточно многозадачен для того, чтобы одновременно слушать тему урока и разговаривать. Вы потом хотя бы записи у Князева перепишите, Романова, а то на контрольной прогорите, как элементы реакции.

После этого мы больше не разговариваем. То, что Оксид Петрович акцентировал на нас с Князевым внимание всего класса смутило меня ещё больше. О нас и так после вчерашнего происшествия в раздевалке думают невесть что. Поэтому я настолько старательно изображаю заинтересованность темой урока, что, вжившись в роль ботаника, даже умудряюсь что-то понять.

На следующей за химией истории мы пишем самостоятельную, во время которой Лис снова помогает мне, молча и без лишних просьб исправив в моём листке четыре неправильных ответа. Мне даже неудобно как-то становится и начинает казаться, что он делает это умышленно, заставляя меня ответить дружелюбием на дружелюбие. Хотя это он зря: дружелюбие — это лишь приглашение сесть на шею. Не то чтобы мне этого хотелось, но, признаю́, иногда помощь Князева приходится весьма кстати.

20.Приговоры

25 октября, пятница

You? — Two Feet

— Здесь самые простые, — заявляет Ива, пока мы с Князевым смотрим на стопку документов высотой почти в полметра: я — с ужасом, а Лис — с благоговением. — Эпизодов немного, дела простые, допросы интересные. Пары часов вам должно хватить для изучения.

Сдвоенное право и без того было последним, и у меня голова пухнет от видов ответственности, названий кодексов и значения Конституции для страны, так теперь ещё и предстоит копаться в старых приговорах почти до самого вечера. Поэтому пока мой партнёр по проекту искренне благодарит учительницу, я украдкой закатываю глаза.

Как назло, погода на улице — прекрасная. Осень расщедрилась на последние тёплые деньки, когда воздух сухой и сладкий, пахнущий землёй и прелыми листьями, когда ветер колет лицо первой прохладой, когда всё вокруг мрачное, черно-серое, ярко-контрастирующее со светлым небом.

— Нужно вычленить из них статистику по видам преступлений, степени наказания, возрасту и полу осужденных… — Князев делит стопку на две поменьше. — Ниса, ты меня слушаешь?

— Угу. — Я отвожу от окон тоскливый взгляд и стараюсь смотреть на покидающих класс ашек без зависти.

Полуянова собирается медленней остальных и выходит за дверь последней. То, что наша с Лисом совместная работа её нервирует, немного поднимает мне настроение. Жаль, что она ушла так рано, не успела увидеть, как объект её собственнических притязаний подходит ближе ко мне с предназначенной для меня стопкой приговоров.

— Где у тебя рубильник, который отключает недовольство? — Взгляд Лиса скользит по мне, проходится с головы до ног и возвращается к глазам.

— Нигде, — я усмехаюсь. — Это неотключаемая заводская опция.

Беру протянутую стопку, оказавшуюся такой большой, что одной рукой не удержать. Тем не менее не могу не заметить, что себе он оставил больше. К тому же Князев уже расплатился за мою помощь, уступив на игру лишний день. Придётся теперь и мне постараться помочь ему, хоть и не хочется.

Поэтому я усаживаюсь за первую парту и раскладываю на ней листы. Князев обосновывается за второй, позади меня. И какое-то время мы молчим, шуршим страницами, скрипим карандашами по бумаге и перебрасываемся редкими и короткими замечаниями по существу прочитанного.

Некоторые приговоры даже оказываются интересными и читаются увлекательней художественных книг, но большинство — нуднее инструкции по установке программного обеспечения. Он них я с трудом подавляю скучающие зевки.

— Сдался тебе этот проект? — ворчу я на Князева, откладывая ещё один приговор в стопку изученных. Оборачиваюсь назад, разминая затёкшие от долгого сидения на одном месте мышцы. — Тебе же всё равно отлично поставят? Зачем столько времени убивать на эту рутину?

— Сдался, — коротко и серьёзно отзывается Лис, не отводя глаз от ровных рядов печатных строчек.

— Для чего? — Поняв, что если продолжу копаться в документах, мой мозг окончательно вскипит, разворачиваю стул и устраиваюсь за партой Князева, подложив изученные им приговоры под локти для большего удобства. — Ты всё равно получишь свою медаль, и тебя преимущественно возьмут в любой вуз.

— Если бы всё было так просто, Ниса-киса, — Князев со вздохом отвлекается от бумаг. — Медаль даст мне плюс пять баллов к результатам экзаменов. Ещё пару баллов добавит волонтёрство в Молодой гвардии. Но там, куда я хочу поступить, бюджетных мест всего десять, а желающие со всей страны.

Лис хмурится, снимает очки и касается прикрытых век кончиками пальцев. Если бы я его не отвлекла, он вряд ли сам заметил бы, что тоже устал.

— Ну поступи не на бюджет, — я пожимаю плечами, достаю из кармана жвачку и кладу в рот. — Не поверю, что твой отец не найдёт денег на обучение сына-отличника.

До того, как уйти в депутаты, Виктор Князев был бизнесменом, причём, довольно успешным. Насколько мне известно, его дело процветает и по сей день, принося владельцу неплохой доход. К чести Лиса, он никогда не кичился собственной обеспеченностью, но то обстоятельство, что родители никогда и ни в чём ему не отказывают, давно воспринимается в школе как нечто само собой разумеющееся.

— Поправочка. — На губах Елисея появляется печальная усмешка. — Он найдёт деньги только в том случае, если я поступлю туда, куда он хочет, а идти в политику по его стопам я не собираюсь.

Надо же, оказывается, ботаникам не чужды проблемы простых смертных. С лёгкой руки Шестакова над образом Князева в моей голове много лет бытуют надписи «придурок», «тупой баран», безропотно следующий воле учителей и родителей. Я привыкла этому верить. А сейчас смотрю на Лиса по-новому. У него тоже есть своё мнение и свои цели, только добивается он их не дебошами, а собственными силами, как взрослый.

— А ты чего хочешь? — задумчиво разглядываю Князева так, словно увидела впервые, но он прежний: те же глаза, цвета первой весенней травы; те же взъерошенные волосы оттенка медной проволоки; те же острые скулы и веснушки.

— Я хочу поступить в РАНХиГС[1] на факультет юриспруденции. Там не только бюджетных мест всего десять, но и платных столько же. И всё же, если наш проект окажется лучшим, Ирина Витальевна направит документы в край с возможностью защитить его там. А если получится занять место на федеральном уровне, получим преимущество при поступлении на юридическую специальность в любом вузе. Таковы условия конкурса, ты что, не читала?

21.Знаки

27 октября, воскресенье

Put It on Me — Matt Maeson

Приходится загуглить понятие и признаки любви, чтобы разобраться в происходящем. Ради этого я даже рейд пропустила. Пришлось провести глобальный и подробнейший ресёрч[1]. Никогда и ни к одному школьному предмету я ещё не готовилась с подобной тщательностью.

— Чувство глубокой привязанности и устремлённости к другому человеку, — бормочу я, озвучивая вслух страницу из Википедии. — Ощущение глубокой симпатии.

О ней снимают фильмы, поют песни и пишут книги. О ней упоминает библия, пишут трактаты философы и складывают стихи поэты. Из-за неё развязывали войны и истребляли народы. И за всю историю своего существования человечество так и не удосужилось ни доказать существование любви, ни придумать точные критерии, по которым можно было бы определить, любит один человек другого или нет.

— Мяу, — безапелляционно заявляет Арт, у которого однозначно имеется собственное мнение на этот счёт.

Раздражённо дёргая хвостом и усами, кот олицетворяет неудовольствие самим фактом моего исследования и даёт понять, что всё это время я могла бы заниматься чем-нибудь более полезным (нарезать ему буженину, например). Напоминаю на случай, если он забыл:

— Ты всё равно на диете.

Арт не забыл и досадливо фыркает. В отместку за диету он уже успел изорвать в клочья кухонную штору, оставить на диване огромную затяжку и перевернуть мамин любимый фикус. Понятия не имею, как буду объяснять ей кошачий протест против здорового образа жизни, когда она вернётся.

Предпочтя решать проблемы по мере их поступления, я снова листаю страницы интернет-энциклопедий. Они мелькают перед глазами непрерывным калейдоскопом:

— Симпатия… учащённое сердцебиение… желание прикасаться… уважение… поддержка… доверие…

Чем больше я узнаю́, тем больше понимаю, что мои чувства к Тиму — не любовь. Бесспорно, он внешне привлекателен, даже красив. Он интересен и амбициозен, и это мне в нём нравится. Мне импонирует его отчаянное сумасшествие. Но поддержки и доверия в наших отношениях нет. Нет заботы. Моё сердце при виде него не стучит чаще, а его прикосновения не вызывают дрожи, оставляя после себя лишь синяки.

— И если я и люблю кого-то, то только тебя, — констатирую с усмешкой и принимаюсь тискать недовольного моим открытием Арта до тех пор, пока кот не бьёт меня лапой по носу.

Поскольку время рейда пропущено, в Дискорде тишина, а играть одной не хочется, я натягиваю куртку и выхожу на улицу.

Небо затянуто облаками. Грязно-серыми, как мутная вода, в которую макает кисть художник. Опавшие листья под ногами давно променяли яркость на блёклые оттенки коричневого и жёлтого. Ветер легко пробирается под куртку, намекая, что пора бы достать из глубин гардероба стёганый пуховик, но я слишком люблю чёрную кожаную косуху, чтобы его слушать. Ёжусь. Через считаные дни зима накроет город снежным одеялом. В ожидании этого момента на улицах тихо и влажно после ночного дождя.

Хорошее настроение быстро сменяется меланхолией, под стать погоде. Словно вся эта серость и сырость прокралась в душу. Там ведь и без того было неспокойно. Внутри смешались противоречивые чувства, вопросы без ответов и беспокойные мысли о туманном будущем.

После разговора с Князевым я поняла, что собственные планы было бы неплохо пересмотреть. Глупо строить свою жизнь назло кому бы то ни было. Родители слишком увлечены собственными проблемами, чтобы оценить мою жертву по достоинству. Но на вопрос о том, чего хочу и кем вижу себя через несколько лет, ответить не получается.

Ноги сами приводят меня по привычному адресу. Так всегда бывает, когда занятая мыслями голова ими не руководит и я оказываюсь у полуразрушенной серой трёхэтажки. С осторожностью преодолеваю дырку в заборе, чтобы острые прутья сетки-рабицы не оставили царапин на коже косухи. Листья здесь никто не убирает, поэтому ботинки утопают в них, словно в пахнущем затхлостью мягком ковре.

Я привычно пробираюсь в здание через запасной вход. Мысленно пытаюсь нарисовать картинку собственного будущего, но после окончания школы и экзаменов она расплывается на абстрактном «стать кем-нибудь». Сознание растекается акварелью, в которую добавили слишком много воды. Контуры тают, так и не сумев обрести чёткость.

Во время обучения в «В» классе меня это не волновало. Ни Тим, ни кто-то ещё из вэшек не стремился замахнуться выше городского политехнического колледжа. Считалось глупым и неправильным даже просто стараться для того, чтобы подтянуть оценки для более перспективного аттестата. Заикнись кто, что всерьёз готовится к экзаменам — засмеяли бы. Учителя тоже никогда не ставят вэшкам высокой планки: доучились до одиннадцатого класса — уже молодцы.

В противовес моим бывшим одноклассникам все ашки давно определились не только с профессией, но и с вузом. И я среди них — белая ворона. Ну, или чёрный лебедь, если вспомнить обо всех этих шахматных предрассудках. Погруженная в эти мысли, я бреду наверх по усыпанным стёклами и нотными листами ступенькам. Жую сладкую жвачку, чтобы, когда сахар в ней полностью растворится, можно было выдувать пузыри. И только на крыше понимаю, что моё место на старом ящике занято.

Князева я узнаю́ по белоснежной дутой куртке, хоть накинутый на голову капюшон и скрывает рыжие волосы. Случись эта встреча в сентябре, я молча ушла бы, не решившись нарушать его одиночество. Таким всегда было негласное правило, которого мы оба придерживались. Теперь всё изменилось — я подхожу ближе и, поприветствовав его молчаливым кивком, взбираюсь на ящик рядом.

22.Дружба

31 октября, четверг

Heavy Is The Crown — Daughtry

Ашки всё ещё настроены враждебно, но я перестала обращать на это внимание, потому что теперь у меня есть Князев.

Для того чтобы болтать на переменах. Для того чтобы исправлять мои ошибки в контрольных и подсказывать на уроках. Для того чтобы осадить Крапивина, попытавшегося высказать мне какие-то претензии. Для того чтобы поделиться учебником по физике, когда я забыла свой. Признаю́, дружить с ним гораздо приятней, чем воевать. А от выражения лица Полуяновой, когда она видит всё вышеперечисленное, становится приятней вдвойне.

Совместная игра и подготовка к проекту сближают нас ещё больше. И мне, и Лису одинаково всё равно, кто и что о нас думает, и какие сплетни распускаются в классных чатах колючими цветами чертополоха, ярко-лиловыми, пахнущими сладкой луговой травой. Нам просто комфортно и хорошо друг с другом, а на остальное становится плевать.

С Тимом было иначе — мы всё время соперничали и делили влияние, соревновались и конкурировали без видимых причин. На тренировках мы больше не общаемся. Теперь Шестаков вообще предпочитает делать вид, будто мы не знакомы, но и я не тянусь к нему так, как раньше, потому что Лис, не спрашивая разрешения, легко его заменил. Возможно, это тоже его хитрый ход, но я не хочу об этом думать — просто плыву по течению, следуя его не по годам мудрому совету.

— Один мужик другому говорит: «А я своей девушке кольцо подарил». — В начале урока Нирван Порваныч неторопливо расхаживает перед строем. — Тот переспрашивает: «золотое?», а он отвечает: «Не, баскетбольное — пусть прыгает от радости».

Физрук — кладезь анекдотов. Треть из них — политические. Ещё одна треть — матерные (на моей памяти он пару раз рассказывал такие вэшкам), оставшиеся — просто несмешные. Но сам Нирван Порваныч, в момент повествования выглядит весьма забавно, поэтому из строя доносится несколько редких усмешек.

— Как вы уже поняли, господа старшеклассники, мы переходим к баскетболу, — продолжает учитель, приближаясь к концу шеренги, где как раз стою я. — Изучим ведение, передачи, броски мяча и тонкости группового взаимодействия игроков.

Слово «взаимодействие» по отношению ко мне и ашкам кажется смешнее рассказанного Нирваном Порванычем анекдота. Единственный из ботаников, с кем я хочу и могу взаимодействовать, стоит в самом начале строя — его рыжая макушка возвышается даже над стоя́щим рядом Крапивиным. Но баскетбол предполагает работу в команде, а с остальными каши не сваришь. Надеюсь, им хотя бы не придёт в голову снова швырять мяч исключительно в меня.

— И ещё, — физрук многозначительно поднимает указательный палец. — В завершение темы вы должны будете выбрать лучших игроков для команды, которая защитит честь класса на школьных соревнованиях среди параллели старшеклассников.

Шеренга приходит в движение. Отсюда, с хвоста, она теперь напоминает ползущую змею. Ещё бы, раньше между классами соревнований не устраивали.

— И как это будет происходить? — любопытствует Шумилов из середины издающей негромкий ропот рептилии.

Физрук разворачивается и продолжает своё путешествие вдоль строя в противоположном направлении, по пути объясняя:

— Пять человек: три парня, две девушки. Вы, как наши передовики и отличники играете с «Б» классом. Те, в свою очередь, с «В» классом, а после победители обоих турниров борются за первое место.

— А что получат эти победители? — интересуется Левакова. — Будет какая-нибудь награда?

Меня волнует не приз, а вероятность встречи ашек и вэшек на одном поле, пусть даже баскетбольном. Слишком хорошо известно, что Тим способен любое поле превратить в поле военных действий. Особенно после того, как озвучил собственные планы перевести холодную войну в открытое сражение.

Тем временем Нирван Порваныч хмыкает:

— Вам лишь бы призы, Левакова. — Он рассеянно качает головой и ворчит: — А как же честь класса, триумф, чувство превосходства над проигравшими, наконец? Но и награда будет. Школа спонсирует для команды победителей экскурсию на открытие краевого планетария.

Ропот, всё ещё будоражащий «змею», меняет оттенок. Большинство ашек — дети достаточно обеспеченных родителей. Экскурсию они могут позволить себе и сами. Превосходство над давними противниками кажется им более желанным призом. Но мне кажется, что будет гораздо лучше и правильней, если ашки проиграют бэшкам, и с вэшками не встретятся.

Блин-малин. Раньше я рассуждала по-другому. Не иначе как общение с излишне миролюбивым Князевым на меня дурно влияет. В присутствии Лиса я веду себя спокойней и мягче. Меньше язвлю, не стремлюсь больше строить пакости учителям и одноклассникам, игнорирую выпады вэшек. Теперь вода в том самом воображаемом стакане уже не чёрная, а серая.

Мы разбираем тяжёлые ярко-оранжевые мячи и разбредаемся по залу, отрабатывая ведение. Я не люблю баскетбол, но играть в него умею. Летом после беговых тренировок в выходные, сэмпай часто приносил мяч и вместо спаррингов устраивал турнир. Поэтому все эти броски и передачи для меня — ерунда. Но таких, как я среди ашек единицы. У остальных дела обстоят не очень: Хмыловский путается в собственных ногах, Цветаева в первые же минуты получает ушиб о мяч, а Левакова вместо корзины противника забрасывает мяч в свою.

23.Жвачка

2 ноября, суббота

Love Is War — Power-Haus, Christian Reindl, Dream Harlowe

«Можно лучше я к тебе приду? — пишет Лис с утра и тут же новым сообщением объясняет. — После твоих визитов ко мне появляется слишком много лишних вопросов».

Ну ещё бы. Я усмехаюсь. То, как настойчиво семья Князева пытается узнать о том, какие отношения нас связывают, достойно восхищения. Мне и само́й с каждым разом всё сложнее увиливать от чаепитий с его мамой и любопытных взглядов его рыжеволосой и курносой сестры. В прошлый раз чудом удалось избежать допроса его отцом, только что вернувшимся с работы. Представляю, что каждый раз приходится пережить Лису после моего ухода, но не собираюсь его жалеть. Князев сам виноват. Если бы он уделял больше времени девушкам, чем урокам, они бы не следили за ним так пристально.

Но на самом деле я даже завидую немного. Во-первых, тому, что его родители готовы принять выбор сына, даже если он когда-нибудь на полном серьёзе приведёт им хулиганку и «дьявола в розовых гетрах» (не меня, а какую-нибудь другую такую же, подходящую под описание). Во-вторых, потому, что его семья — настоящая, полная и счастливая. У меня тоже такая была когда-то. И сейчас, когда мама пропадает в рабочих командировках, а папа погряз в новых отношениях, я понимаю, что раньше не ценила то, что имела.

«Хорошо, — печатаю я в ответ, отправляя в рот последнюю ложку овсянки с ягодами. — Только давай часа в три».

Потому что в пять собирался приехать папа, чтобы проверить, не рухнула ли за время маминого отсутствия квартира, пока я оставалась здесь единоличной хозяйкой.

Арт, развалившийся на стуле, тоже считает себя хозяином, судя по выражению бесстыжей белой морды, вынюхивающей на столе что-нибудь, чем можно было бы поживиться. Но с тех пор как он вернулся из ветклиники, я строго слежу за его питанием, ограниченным только кормом, таблетками и витаминами.

— Пойдём займёмся делом, — командую я, но кот в ответ издаёт лишь недовольное фырканье.

В ожидании прихода гостей, утро приходится потратить на уборку и стирку. Не хотелось бы, чтобы Лис тоже гадал, есть ли у меня в шкафу грязные носки (а если и есть, то что?) Он ведь уже был здесь, причём абсолютно незапланированно. Хотя в тот день меня кроме состояния Арта ничего не беспокоило. Теоретически не должно беспокоить и сейчас.

Тем не менее к приходу Князева квартира становится идеально чистой, а я успеваю не только убраться, но и принять душ, сделать лёгкий макияж (такой, словно его нет вовсе), облачиться в чёрную футболку и (впервые предварительно отглаженные) джинсы. Злюсь сама на себя за это, но пальцы сами собой приглаживают волосы, одёргивают футболку и крутят серебряное колечко с драконом на среднем пальце.

Пунктуальность Князева — на высшем уровне. Он появляется в дверях моей квартиры минута в минуту.

— О, привет, кот-который-выжил! — радостно восклицает гость. — Рад, что тебе лучше!

Оказавшись в прихожей, он предпочитает первым делом поздороваться с Артом — опускается на корточки и позволяет коту себя обнюхать. Наблюдаю за ними, скрестив руки на груди и размышляя: обидеться или нет. Меланхолично жую сладкую жвачку. Если Арт и узнаёт в госте своего спасителя, то виду не подаёт, он фыркает, а потом чихает, тряхнув пушистыми ушами. Очевидно, аромат лета, который так нравится мне, не сравнится с ароматом буженины, который нравится коту.

Наконец, пожелав коту «будь здоров», Лис вспоминает и о моём существовании:

— Я принёс статистику по обжалованиям. — Он снимает кроссовки, расстёгивает куртку и вручает мне. — Нужно разобрать, как практика жалоб влияет на правосудие.

Да уж, вчера, когда после игры мы долго спорили о том, по чьей вине произошёл вайп[1], было куда веселей. Будь мы в офлайне, точно дошло бы до драки. Я вешаю пахнущую летом куртку в шкаф и забираю из рук Лиса стопку каких-то листов, напоминающих египетские письмена с распечатанными на них таблицами и цифрами.

— Ты что, всё время одна? — интересуется Князев, пока идёт за мной в гостиную. — А родители твои где? Сегодня же выходной?

Я даже останавливаюсь от наивности этого вопроса. Всегда казалось, что моя семейная драма давно стала достоянием школы, а, оказывается, остались ещё те, кто о ней ничегошеньки не знает.

— Ты с луны свалился, Князев. — Я качаю головой, не зная, что ответить не лучше ли вернуть разговор к обсуждению статистики обжалования приговоров. — Я живу с мамой, но она сейчас в рабочей командировке. Через неделю приедет.

Опускаю стопку листов на журнальный стол, а сама сажусь на диван. Обхватываю ладонями предплечья. Родители считают себя достаточно взрослыми, чтобы принимать решение о разводе самостоятельно. Меня это не касается. Так папа сказал. Почему тогда я одновременно и хочу говорить об этом, и смущаюсь так, будто это я в чём-то виновата. Будто от меня что-то зависело, и это именно я не справилась. Эта мысль колет в груди неприятно ранящими осколками. Ещё и Лис ворошит их новым вопросом:

— А отец?

Это будничный вопрос для парня из полной семьи, чей отец каждый вечер возвращается с работы домой, целует жену в подставленную щеку, треплет дочь по рыжим волосам и с улыбкой жмёт руку сыну.

— Он с нами не живёт, — отзываюсь я самым бесцветным тоном, на который способна. И, видя, что смутила его, добавляю резко, чтобы смутить, ещё больше: — Уже три года его новая семья — это Ксенька Полуянова и её мать.

24.Нежность

6 ноября, среда

Love into a Weapon — Madalen Duke

С мамой в квартиру вернулась жизнь. В день её приезда мы заказали пиццу и до полуночи засиделись на кухне. Мама рассказала о том, как прошла командировка, о пирожках с вишнёвым джемом в кафе на первом этаже гостиницы, о задержке рейса и потерянном в аэропорту багаже. Я в ответ поведала ей об Арте, о планах на зимние соревнования, об учёбе, о проекте по праву, и даже немного о Князеве (без подробностей).

В отсутствии близких (да и вообще каких бы то ни было) подруг, о том, что такое любовь, я могла бы спросить у мамы. Но что может рассказать мне о ней, та, кто до сих пор любит человека, который её предал? Теоретически папе о любви должно быть известно больше, но я не уверена, что хотела бы слушать о чувствах к старшей-Полуяновой. Да и не те у нас с отцом отношения. Поэтому я добавила любовь в список вещей, которые, может, и существуют, но наукой не доказаны. Помимо любви, там уже есть инопланетяне, параллельные вселенные и телекинез.

С тех пор как Лис заручился моим обещанием войти в состав команды по баскетболу, к урокам добавились ещё и тренировки. Началась подготовка к игре с бэшками (как будто и без того было мало забот). И во время этих игр меня радует лишь одно: моё общение с Князевым злит Полуянову. Других плюсов у нового графика с полным отсутствием свободного времени нет.

Но я не жалуюсь, а стараюсь, понимая, что если уж дала обещание, не позволю своей команде ударить в грязь лицом. Поэтому с силой бью по мячу, веду, уворачиваюсь от защитников и искренне радуюсь каждый раз, когда мяч попадает в кольцо. И несмотря на спорное отношение к моему участию в игре Ксеньки и Шумилова, даже они признаю́т, что без меня им с противниками не справиться.

— Как вышло, что ты втянул меня в свою секту «выжимать из каждой минуты как можно больше»? — возмущаюсь я, когда после тренировочного матча мы вместе выходим из школы.

Лис улыбается

— А тебе не нравится?

— Мне гораздо больше нравилось проводить вечера за игрой, чем вот это всё, — признаю́сь я, но, заметив, что Полуянова провожает нас взглядом, снижаю градус возмущения, замедляю шаг и сокращаю расстояние между нами.

Уступив уговорам Князева, я всё же сменила косуху на удлинённый чёрный пуховик, но в приближении первого снега погода стоит пасмурная, тёплая и безветренная, поэтому я расстёгиваю замок, позволяя прохладному воздуху колоть кожу.

— Потерпи, Ниса-киса, — успокаивает Лис. — Вот выиграем у вэшек, и снова будешь наслаждаться спокойствием. Хотя я бы на твоём месте лучше к экзаменам готовился. Твоя беспечность иногда меня поражает.

Князев выглядит довольным. Стянув с головы белую шапку-бини, он ерошит пятернёй рыжие волосы. Школа с тяжестью чужих взглядов остаётся позади, и мы выходим на пустую аллею с рядом деревьев по обеим сторонам.

— Это я беспечная? А кто собрался побеждать вэшек в турнире по баскетболу? — Наступая грубой подошвой ботинок на подмёрзшую лужу, с хрустом ломаю тонкий слой льда. — Я даже не знаю, в каком случае последствия будут хуже: если они выиграют или если проиграют.

Тим ведь не сумеет оставить проигрыш без ответного удара. Он не умеет проигрывать, я слишком хорошо это знаю по десяткам соревнований, которые мы пережили вместе. Проиграв, он мстит. Всегда. Но беззаботно улыбающийся Лис об этом не подозревает:

— Всё будет в порядке, не переживай.

Вообще-то, переживать не в моих правилах. Я ведь всегда сломя голову неслась навстречу опасностям и сомнительным авантюрам. Раньше. Сейчас что-то изменилось. Когда я осознаю, что именно, даже останавливаюсь посреди аллеи, настолько ответ меня поражает.

— Со мной — будет. А будет ли всё в порядке с тобой?

Лис по инерции делает несколько шагов, но потом останавливается и возвращается. Недоверчиво клонит голову к правому плечу. Его взгляд мгновенно теряет показную легкомысленность, которая только что искрилась в зелёных глазах, словно светлячки в летней траве.

— Ты волнуешься… за меня?

Его это шокирует даже больше, чем меня саму только что. И застыв вот так, напротив, мы стоим и смотрим друг на друга, словно увидели впервые.

— Почему? — тихо спрашивает Князев.

Белая шапка-бини сжата в его кулаке. В расстёгнутом вороте куртки, рядом с тонкой нитью старого шрама пульсирует сонная артерия. Во взгляде что-то щемящее, хрупкое, трогательное, что-то такое, чему я пока не могу подобрать объяснения. Ответить на его вопрос тоже оказывается очень сложно, но я всё же пытаюсь:

— Просто не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Лис так близко, что соображать становится сложно. Чувство, охватившее меня сейчас, похоже на музыку. На что-то классическое, трепещущее, вроде Шопена, с мягким тембром, плавной мелодией и спокойным ритмом.

— Нис, — произносит он негромко и, сделав полшага, оказывается настолько близко, что куртки, чёрная и белая, шуршат от соприкосновения.

Князев осторожно касается моей ладони, переплетает пальцы, ждёт: оттолкну или нет. Но я не в силах оттолкнуть, потому что тогда та музыка, которую, я уверена, слышим мы оба, оборвётся. Мне нравятся, когда его тёплая ладонь касается моей. Нравится, когда Лис произносит моё имя так тихо и почти не дыша. Нравится, как он смотрит на меня так. Он ведь так даже на стопку приговоров неделю назад не смотрел.

25.Ошибка

7 ноября, четверг

You? — Two Feet

Тему про влияние иностранных заимствований на современный русский язык я понимаю и без пространных объяснений Валерьянки, поэтому снова рисую на уголке тетрадной обложки. На этот раз вырисовывается кот, подозрительно похожий на некоего кота, который утром перевернул тарелку с омлетом, оставив меня без завтрака. В этом существенное различие людей и котов: первые брезгуют есть с пола, а вторые без зазрения совести утаскивают кусок омлета под стол.

— Похож, — шёпотом комментирует Лис, лениво наблюдающий за моими художествами. — Ты хорошо рисуешь.

Улыбаюсь, потому что комплимент приятен. А ещё потому, что комплимент приятен именно от него. Вчерашний поцелуй не прошёл бесследно. Да, между нами нет отношений, но есть какое-то тепло, есть мимолётные, якобы случайные прикосновения, есть мурашки и туманные образы, которые половину сегодняшней ночи не давали уснуть. Поэтому вместо того, чтобы препираться, ехидничать и спорить, я улыбаюсь и шепчу в ответ:

— Спасибо. — Такое поведение мне совершенно несвойственно, и чтобы воскресить прежнюю Нису, торопливо добавляю: — Время подготовки к проекту мы вчера пропустили по твоей вине, значит, сегодня — рейд.

Обвинение несправедливое, и вина совсем не его, поэтому простора для манёвра у Князева достаточно. Но Лис, вместо того чтобы хоть немного поторговаться для вида, сдаётся без боя:

— Как скажешь, Ниса-киса. Я как раз успею освободиться до четырёх.

Это так по-дурацки, наверное, но слишком приятно, чтобы желать это прекратить. Ощущения непривычные, как будто маленький огонёк, размером не больше пламени зажигалки, греет в груди. И сердце бьётся быстрее в тихом восторге. Мир впервые кажется настолько прекрасным и полным восхитительных деталей, казавшихся раньше незначительными. Аромат лета в разгар осеннего холода. Зелёные глаза с жёлтыми крапинками на радужках. Ямочки от улыбки. Медные ресницы — девушкам, чтобы добиться такой длины и изгиба, приходится прибегать к косметике.

— Романова, Князев, я вам не мешаю? — не выдерживает Валерьянка, всё-таки первая парта перед самым её носом.

Успеваю насторожиться и экстренно попытаться вспомнить, о чём она только что говорила, но Князев, как обычно, спасает ситуацию:

— Нисколько, Валерия Дмитриевна. — От его улыбки не то что учительница, а ледники Антарктиды растаяли бы. — Мы как раз обсуждали важность баланса между использованием новых слов и сохранением традиционной лексики.

— Ну-ну. — Валерьянка недоверчиво усмехается, но желание делать нам замечания у неё отпадает.

Мы не расстаёмся почти ни на минуту, словно приклеенные. На переменах вместе смеёмся над видео с забавными котами из интернета, вместе пьём чай в столовой, вместе обсуждаем тактику рейда в Цитадели Ледяной Короны.

— Подожди меня минутку, — просит Лис, останавливаясь у учительской, хотя я бы, наверное, и без просьбы подождала.

Он отсутствует минут пять, а вернувшись, хмурится, убирая в рюкзак небольшой конверт.

— Всё нормально, — отвечает спутник на мой вопрос о том, всё ли в порядке, и мы продолжаем прерванный разговор.

Любопытство какое-то время не даёт мне покоя, заставляя мысленно строить предположения о том, что может быть в конверте, который Князев забрал из учительской. Ответы к каким-нибудь тестам? Или сами тесты? Информация о предметном конкурсе или олимпиаде? Спросить напрямую не решаюсь. Лис сам рассказал бы, если бы захотел. Я уже привыкла, что у него, как у лидера класса, масса разных дел. А сегодня ещё и снова какие-то мероприятия Молодой гвардии, ради которых Лису придётся уйти с последней химии.

На то, что ашки сегодня подозрительно возбуждённые, я обращаю внимание только в конце последнего урока. Пока Трофим излагает порядок и значение какой-то битвы времён Первой мировой, по классу шелестит взбудораженный шёпот. Вибрируют телефоны (меня до сих пор нет ни в одном классном чате). Порхают записки. Везде кроме первой парты, вызывая стойкое дежавю с днём моего появления в этом классе. Только в этот раз рядом со мной Лис. И в этот раз заговор зреет и против него тоже.

Он ведь должен был это предугадать. Должен был понять, что поддержка опальной королевы вэшек до добра не доведёт и, в конце концов, выльется в очередную проблему. Но мы оба слишком увлеклись. Сейчас Князев спокойно записывает слова историка в тетрадь своим аккуратным угловатым почерком. Его локоть касается моего, ведь мы сидим гораздо ближе друг к другу, чем обычно, не испытывая при этом дискомфорта. Более того, я уверена, что дискомфорт возникнет лишь тогда, когда я отодвинусь и перестану чувствовать тепло его тела, греющее сквозь белый джемпер и мой тонкий чёрный лонгслив. Оно немного успокаивает тревогу, но беспокойство всё равно разрастается внутри, воздушным шаром, который с каждым вдохом надувает невидимый насос.

— Мне пора, — произносит Князев, когда со звонком Трофим объявляет, что урок окончен. — Увидимся в Дискорде в четыре, Ниса-паланиса.

Он ловко сгребает учебник, тетрадь и ручку с парты в подставленный к ней рюкзак.

В этот момент шар из тревоги внезапно разрастается настолько, что, кажется, сейчас лопнет с оглушительным грохотом.

— Подожди. — Одновременно с Лисом подхватываю собранную сумку и вскакиваю из-за парты так быстро, словно сиденье внезапно стало раскалённым. — У меня тетрадь по химии в шкафчике, дойду с тобой до раздевалки.

26.Слёзы

7 ноября, четверг

Lacrymosa — Evanescence

Впервые на химию опаздывает весь класс. После ухода Князева я вместе с ашками бегу к нужному кабинету, но с начала урока прошло почти десять минут. И хотя по пути кто-то из одноклассников успокаивает панику фразой «всех не накажут», Оксид Петрович решает иначе:

— Совести у вас нет, одиннадцатый «А», — ворчит он. — Я для вас такую реакцию заготовил, а вы?! Лентяи неблагодарные. К следующему уроку каждый готовит доклад по теме урока. Письменно. В тетради. Кто не принесёт — влеплю двойки.

Но реакция ашек получается эффектнее той, которую готовил химик — ни один не высказывает возмущения. Ответом учителю служит гробовая тишина. После разговора на затянувшейся перемене и разоблачения Полуяновой все ощущают себя одинаково не в своей тарелке. Я — особенно.

Лис ведь считал, что между нами всё по-настоящему. В отличие от моих, его чувства были чистыми, правильными, и обманув их, я погружаюсь в осознание несвойственной мне вины. Словно в упаковке печенья попалось одно просроченное, горькое и отвратительно невкусное, но не съесть его нельзя, потому что я заслужила. Знала ведь, что так будет.

Нужно теперь с ним объясниться. Как бы ни было сложно, но Лис, в свою очередь, заслужил объяснения. Хотя вкус горькой правды бывает ещё хуже, чем у просроченного печенья.

— Степан Петрович, можно выйти? — подаёт голос Крапивин за моей спиной.

Если чьё-то состояние по степени паршивости может сравниться с моим, так это его. Он ведь планировал вывести на чистую воду меня, а вывел Полуянову, к которой, судя по всему, неровно дышит. Ксенька, кстати, на уроке тоже так и не появилась.

— Иди, Кирилл. — Химик устало машет рукой, а потом интересуется: — Что с вами всеми сегодня случилось, одиннадцатый «А»?

Но ответом ему опять становится тишина и, озадаченно хмыкнув, Оксид Петрович пожимает плечами, а потом продолжает урок.

Что же случилось с ашками? Хороший вопрос, однозначного ответа на который не сумеет дать никто из присутствующих. Может, дело в неудавшемся «перевороте»? Может, в моей невиновности? Может, в том, что Ксенька оказалась не столь белой и пушистой? Но мне кажется, причина в Князеве. Я успела понять, что именно он — сердце этого класса и оплот его стабильности. И то, что по моей вине это сердце теперь разбито, вывело из строя не только Лиса, но и остальных тоже.

С мыслями об этом я после химии шагаю домой. В наушниках играет «День Слёз» Эванесенс — мелодия реквиема идеально соответствует моему настроению. Время до четырёх, когда Князев обещал появиться в Дискорде, тянется слишком медленно. Несколько раз мне даже мерещится, что часы в прихожей остановились, но, как назло, они идут верно, просто я не умею ждать.

«Фокса не будет сегодня?» — интересуется Свитти, когда часы показывают пять минут пятого, и я печатаю в ответ честное:

«Не знаю».

Он обещал это до того, как Ксенька рассказала ему о моей угрозе. Но стал бы он из-за этого аннулировать обещание? Наверное, стал бы. Я и сама сделала бы точно так же на его месте. Но я успела изучить Князева слишком хорошо. И, кажется, знаю о том, где его найти.

«Рейда сегодня не будет, мне тоже нужно идти» — быстро набираю я текст, отправляю в чат и, не дожидаясь ответа, выхожу в офлайн.

Надеваю куртку и ботинки, а вместо шапки — наушники, где реквием теперь играет на повторе. Шагаю по пасмурной улице. Хмурюсь и, то сжимаю, то разжимая кулаки. Жую жвачку, совершенно не чувствуя вкуса. Обдумываю, взвешиваю каждое слово, которое собираюсь сказать Лису при встрече.

Во-первых, то, что я не планировала его расстраивать. Во-вторых — Лис заслужил благодарность за заботу и помощь. В-третьих, от Ксеньки моё поведение зависело только в начале, а потом я просто делала то, что хотелось (у меня не было вариантов, слишком уж приятными были поцелуи). В-четвёртых, произошедшее никак не помешает нам остаться друзьями, как раньше. В-пятых, Князев умный и рассудительный, он должен понимать всё это ещё лучше меня…

Дохожу до «в-двадцатьтретьих», когда пробираюсь к развалинам старой музыкалки через дырку в заборе. На этот раз я так тороплюсь, что торчащие прутья сетки задевают куртку и из мгновенно образовавшейся дыры высовывается кусочек мягкого белого пуха. Но мне сейчас не до этого. Слишком важным кажется предстоящий разговор. Слишком ответственная задача — своей правдой разбить вдребезги чужое сердце. Особенно когда делаешь это второй раз за день.

По усыпанным стеклом ступенькам поднимаюсь почти бегом, а, выйдя на крышу, останавливаюсь в проходе. Перевожу сбившееся дыхание, глядя на силуэт в белой куртке, сидящий у края крыши на ящиках так же, как всегда, делаю я сама. Он ждал меня, знал, что я приду. Решившись, коротко выдыхаю и шагаю к Лису.

Князев поворачивает ко мне голову лишь когда расстояние между нами сокращается до пары шагов. Спрыгивает с ящика. Стоит напротив. Он не выглядит разочарованным, огорчённым или смущённым. Лицо его так же бесстрастно, как и несколько часов назад, и распознать эмоции не получается.

— То, что сказала Ксюша — правда? — интересуется он с таким безразличием, словно уже знает ответ.

— Правда. — Я киваю и честно собираюсь высказать свою заранее заготовленную речь о благодарности, мудрости и отсутствии доказательств существования любви, и даже уже открываю рот, чтобы начать говорить, но Князев перебивает: