Глава 1. Садик светящихся мурлык

Сегодня утром Глип снова умудрился стащить самый блестящий, похожий на аметист, фрукт из моей продовольственной корзины. Я застала его в уголке, где он, прижав добычу всеми шестью лапками, которые он умеет скрывать, старательно её облизывал, а его большие, почти яркое голубые глаза смотрели на меня с таким наигранным невинным ужасом, что я не смогла сдержать смех.

— Бессовестный вы наш, — говорю я ему, а сама чешу за ушком. — Совсем обнаглел. Совсем.

Он в ответ блаженно щурится и издаёт свой тихий, похожий на стрекот триммера, звук. Рядом, на подоконнике из живого, тёплого дерева, греется Зюк. Его трёхслойное мурлыкание заполняет комнату ровным, умиротворяющим гулом, от которого на душе сразу становится спокойнее. Пушистая шкурка переливается всеми оттенками синевы и серебра, повторяя цвета ксантианского рассвета за окном.

Именно ради этого момента, тишины, нарушаемой только мурлыканьем, и первого глотка терпкого чая из местных трав, я и завела этот свой маленький ритуал.

Мой «Садик светящихся мурлык».

Смешное название, но оно прижилось. Для ксантиан это ветеринарная лечебница, а для меня — крошечный островок того, что я когда-то называла домом. Пыталась даже земной ромашкой тут разжиться, но местная флора оказалась на редкость патриотичной и вытеснила незваную гостью за пару дней.

Разбираю инструменты, старые, добрые, с корабля «Зодиак». Шприцы, скальпели, датчики. Рядом лежат кристаллы-диагносты, подаренные местными знахарями. До сих пор не могу привыкнуть, как они мягко вибрируют в руке, если животное болеет. Наука встречается с магией, и, чёрт возьми, это работает.

Сегодня мой первый пациент — юный ворсинник, нечто среднее между ленивцем и пушистой гусеницей. Он свалился с небесного древа и повредил лапку. Его мать, огромная и беспокойная, смотрит на меня снаружи, прижав к стеклу морду с десятком жемчужных глаз.

Работаю на автопилоте: дезинфекция, фиксация, лёгкий укол анестетика. Руки помнят каждое движение, а вот голова до сих пор кружится от окружающего мира. Деревья, что являются ещё и домами, светятся изнутри нежным сиянием.

Воздух сладкий и плотный, им невозможно надышаться. А по утрам иногда кажется, что я слышу на краю сознания чьи-то тихие мысли, лёгкие, как шелест листьев. Но это просто иллюзия, конечно. Я здесь всего полгода. Чужак.

Зюк спрыгивает с подоконника и утыкается влажным носом в руку, прерывая мои мысли. Его тройное мурлыканье усиливается, обволакивая меня. Он всегда чувствует, когда я начинаю грустить.

— Всё хорошо, пушистик, — шепчу я, закапывая руку в его шелковистую шерсть. — Всё хорошо.

И пока я говорю это, в окно врывается луч восходящего солнца, и вся комната вспыхивает розовым и золотым светом. И на одно мгновение, всего на одно, эта мысль уже не кажется такой уж неправдой.

Я поднимаю голову, чтобы вдохнуть аромат чая, и застываю с кружкой в руке.

За прозрачной стенкой моего садика, на главной улице, выложенной светящимся мхом, замерла небольшая группа ксантиан. И двое среди них — не такие, как все.

Они на голову выше остальных, и в их позах передается несгибаемая сталь. На них не пышные одежды ученых или жрецов, а строгие, облегающие формы цвета туманной ночи, отороченные серебряным галуном.

Генералы. Я узнаю их по портретам в информационных терминалах.

Тот, что слева, будто высечен из льда. Серебристая кожа, короткие темные волосы, и взгляд такой острый и оценивающий, словно сканирующий местность на предмет угроз. Он неподвижен, стоит, скрестив руки на груди, и кажется, что даже воздух вокруг него застыл.

А второй... Второй уже смотрит прямо на меня. Его волны медных волос собраны у затылка, а глаза яркие, как изумруды, даже на таком расстоянии. И в них нет ледяной отстраненности.

Там что-то живое, словно безудержное любопытство, которое очень тяжело скрыть. Уголки его рта приподняты в полуулыбке, и он что-то говорит своему холодному спутнику, не отводя от меня взгляда.

Зэк прижимает ко мне ближе, пряча мордочку в моей ладони.

Ледяной генерал медленно поворачивает голову. Его взгляд, тяжелый и безразличный, скользит по мне, по Зюку у моих рук, по Глипу, все еще ворующему фрукты.

Генерал задерживает свой взгляд на мне на секунду, ровно настолько, чтобы я почувствовала легкий, ничем не обоснованный холодок по спине, и так же медленно отворачивается.

Но второй... второй все еще смотрит. Его улыбка кажется стала чуть шире, словно он нашел что-то невероятно занятное. Он поднимает руку в коротком, едва заметном жесте. Не то приветствие, не то знак, что он меня заметил.

А потом оборачивается и уходит вместе со своей свитой, растворяясь в розовом сиянии утра.

А я остаюсь стоять с остывающей кружкой в руке, с внезапно забившимся сердцем и одним единственным вопросом в голове…

Зачем генералам Ксантиса понадобилось приходить в мой тихий, забытый богом и начальством, садик для мурлык?

Z

Загрузка...