Краснолесие. Небосвод лебедя

Пролог. Летописец

И пылал Йолиаль

1.

И пылал Йолиаль. И плавились небеса. И мертвые ужасались, видя страданья живых. Крик и кошмар повсюду. Солью засыпали землю, детей изрубили вусмерть, женщин угнали в рабство. Огню и мечу предали все, что было родным. И звёзды померкли от дыма, когда пылал Йолиаль.

2.

И пылал Йолиаль. Прощальная песня весны звучала во трёх сердцах у трёх великих древес - Хайя, Луэль, Элиа. Мать моя, Гильдарад, владычица лунных вод, осквернена светлица, опалы у ног врага. Мать моя, Эльсхейяр, младенец отъят от груди. Крови повыше порога в доме твоих чудес. Насильник шагал по трупам, когда пылал Йолиаль.

3.

И пылал Йолиаль. И Рода прервалась нить. Янтарь Тэтэль Ильсильдарэ гарь и пепел впитал. Один за другим сгорели последние светлячки. Разрушен чертог Альгазар, в покоях наследников - ночь. Так на колени встала, узрев дракона, Миэль. И жертвы к ногам сложила, когда пылал Йолиаль.

4.

И пылал Йолиаль. Роза семи столиц. Стража его мертва, разгромлен алтарь вождей. Плачьте по нам дожди. Мы - те, кто не бросил дом. Плачьте по нам, ветра. Мы - те, кто не стал бежать. Плачьте по нам, журавли, и к солнцу держите путь. Обуглены кости тысяч, уверовавших в мечту. Мы пели о том, что надежда не умрет никогда. И не было песни печальней, когда пылал Йолиаль.

Пролог. Летописец

24 апреля года 1174

Изо всех откровений великих и малых, коим несть числа в бумажном свидетельстве, особняком стоит пророчество об Эре Презренных, чье название само по себе премудрость. История сия горькая, волчья, что воронец-ягода, и нет в памяти Гардарии ей сродни, коли правда всё, чему довелось мне быть очевидцем и чему не случилось. Коли правда существование мое во плоти и духе, ибо книга, лежащая предо мною, сомневается в очевидности оного.

О тех временах поведу я рассказ. О страшных временах из памяти живых, с кем посчастливилось говорить, записывая воспоминания в приличествующем обрамлении, где от первого лица, где от третьего, как того требуют замыслы летописца.

Будет неспешным повествование мое, в чем не вижу дурного. Не вымаливаю прощения и единственно таким признаю свое детище, на благородство породы читателя уповая. Рукописному слову чужда пустота торопливого, обретшая признание во праздности умов. Не всякому потребно браться за перо, ибо не всякому дано вывести пером нечто, помимо срама. Равно с тем славлю дерзания созидателя, в огонь швыряющего ничтожность собственных строк, как и сам я поступал несчетное множество раз, но уж боле не стану. Здесь конец моих трудов и здесь же их начало.

Берусь называть историю наукой ветреной, властительной воле подчинённой, а посему, избегая ненужных трактовок, вперёд привожу лишь те немногие сведения, наилучшему пониманию написанного способствующие. Таково правило хорошего тона, дурному же не бывать.

В начале была Эпоха Первопроходцев.

Первые нордиане пришли из-за моря, покорили дикие земли, возделали поля, воздвигли замки, основав четыре королевства.

Западное - Мерукан - в Опаловых горах на границе с Сальмонтом, у истоков Нильдора - великой реки.

Южное - Вышеград - на землях равнинных и холмистых, граничащих с Птахиром.

Восточное - Повесс - в краях речных и озёрных, выходящих к брегам Рассветного Моря.

Северное - Излеб - среди сосен и скал, шириною от моря до моря (Рока - на западе, Рассветного - на востоке), на севере граничащее с Краснолесием - исконной землёю друидов.

За Эпохой Первопроходцев настала эпоха Вольных Королевств.

Каждое из четырех воевало за межу, заключались и рушились союзы, сменялись династии; зародилось прославленное рыцарство; Птахир грозил Вышеграду и Мерукану, а из Сальмонта явились проповедники, дабы над королевствами нордиан наравне с верою предков воссияла Вера Господня, менее всего - над Излебом, традицией вросшим в скальный гранит.

После пришла эпоха Элбертов.

Роланд Объединитель мечом скрепил Рыцарскую Гардарию, положив начало династии, единой для трех Великих Герцогств, некогда - Вольных Королевств и стольной земли Излебской. Откуда явился герр Роланд - безземельный рыцарь и будущий государь - во хрониках многие разночтения имеются. Пред знамёнами его потомков - золотыми с черным орлом - трепетало полмира. Многие годы процветания даровали Гардарии деяния Роланда. Когда же в году 1097 Рольф Элберт копьём указал на юг, и герр Эстольд Исхиге повел на Скрипсу - столицу Птахира - могучую рать, дабы навсегда уничтожить заклятого врага, наступило новое время, известное как эпоха Эортэ.

Богато поведали мне языки у камина (слякоть и холода верно их развязывают), но вдесятеро больше своды Меруканской библиотеки, хранилища коей давно сделались моим полуночным пристанищем. Перед началом повести осмелюсь приложить хронологию по десятку трудов проверенную, сократив до писательских нужд. Всё лишнее - вон. Пытливому читателю не раз предстоит воротиться туда, однако утверждаю (и в том убежден) смыслом работы своей не имена или даты. Посему, презревший историю, смело листай вперед к началу первой главы, пропустив тот скучный раздел.

Дабы не сложилось у читателя представления обо мне, как о сиром пересмешнике старонордианских легенд, широтою слова несносных современнику, откажусь от принятых в ту пору оборотов. Нет прока смотреть надменно и молвить прихотливо тому, кто сам есть плоть от плоти дня сегодняшнего.

Я веду жизнь тихую и размеренную, каковая меруканцу высокого сословия кажется скучной, однако мне видится в том особая прелесть. Книга заменяет мне пирушку, ибо шумная компания - первая прародительница тоски. Напротив, шелест пергамента и запах его распахивают сокровищницу чудес, откуда не хочется выходить ради порожнего заточения в суете. Когда дождь барабанит в окна, в камине моем уютно потрескивает огонь, над кружкой крепкого чаю (весомая доля расходов) поднимается пар, свеча освещает пожелтевшие страницы, и я погружаюсь в мечтания, навеянные прочитанным. Так проходит день за днём. В погожую пору я прогуливаюсь одним и тем же маршрутом: по мощеным улочкам квартала Грицхальда вверх на террасу Эльге́н, откуда открывается вид на город, обласканный солнцем. Островерхие крыши - мои старинные приятели, заснеженные пики Опаловых гор - мое вдохновение. Глядя на них, я вспоминаю слова, сказанные когда-то, но не берусь утверждать, было ли то на самом деле.

Часть 1. Аббатство Вистенхоф. Глава 1

Часть 1. Аббатство Вистенхоф

Пустошей спящих заброшенный памятник -

Сорный заросший сгоревший остов

Чьих-то надежд. Здесь мечты и желания,

Сны и предания, боль и метания

Стали лишь пеплом и дымом костров.

Время нещадно. Тикает маятник.

Пеплом укрыта элита и свита здешних земель,

Ныне - просто былье.

Чернь и бароны, мыслители, олухи,

Хохот и стоны людские - лишь всполохи

Прошлого. В пустошах спящих заброшенных

Только кукушка песни поет

Утром, росой упоенным. Из года в год.

***

Бывали минуты трепещущей нежности,

Объятий, встречающих закат.

Сегодня - лишь травы промеж костей

Благоухают и шелестят.

Бывали часы сияющей роскоши,

Бриллиантов, изысканных вин...

На месте том разрослись камыши

Бахромою ветхих руин.

И горе бывало, конечно, тоже.

Людское горе - всего главней!

Поля и поныне колышутся рожью

Дикой,

И нету всех тех людей.

Бывали диктаторы и тираны,

Скульптуры, стремящиеся в небосвод.

"...Тысячелетия немеркнущей славы

Длань повелителя принесет!..."

Минули года...И в чарующем свете

Луны, отраженном гладью озер,

Едва заметны обломки этих

Скульптур.

Ночь вплетает их в свой узор.

***

Уснувшие пустоши молчаливые

Усталый путник пройдет стороной.

Там за осинами, елями, ивами,

Травами и болотными тинами,

Что-то такое таится незримое,

Чей лучше не нарушать покой...

Время нещадно. Кукушка, пой!

(Царица Пустоши)

Глава 1.

- Я доложу господину о вашем прибытии, - отчеканил Немногословный Стражник, на прощание смерив Следопыта подозрительным взглядом, который, в случае иных действующих лиц, мог быть принят за оскорбление. - Ожидайте здесь, - он указал на ряд высокоспинчатых стульев, выставленных вдоль стены, по обе стороны от окна напротив входа в хозяйские покои.

Ни один человек, загляни он в глаза Следопыта, не сказал бы наверняка, что видит там, помимо ничего не значащей пустоты. Гнева в них не больше, чем веселья - странные были глаза. Рандольф коротко кивнул. Он и сам не желал вступать в разговор ни с кем, кроме заказчика. Усевшись на отведенное место, он проводил скошенный затылок провожатого блеском неизменных в размере зрачков, преображавших полоску оконного света в две холодные точки-звезды.

Торопиться было некуда, время только перевалило за полдень.

Вид помещений многое мог рассказать наблюдателю о хозяине дома. Стены — камень без видимой отделки, говорили о нем, как о воине, предпочитающим надёжность крепостей любым архитектурным тонкостям. Узкие окна, формой походившие на бойницы, предположение подтверждали, однако число их было излишним для солдата. Вероятнее всего, в доме жили дети. Естественный свет был им на пользу, и вряд ли старый вояка, пусть и одомашнившийся за мирные годы, нашел бы иную причину для гибельного с точки зрения обороны решения.

"Вдовец, - вспомнил Следопыт весь пройденный путь, разглядывая диковинные иссиня-золотистые узоры повесского ковра, постеленного на холодном полу там, где могли пробежать босые детские ножки. - Долгие перемирия плодят вдовцов, что война — вдов. Полон дом, а уюта нет. Родами умерла, должно быть, или захворала".

Лунные темы ковра, воспетые витиеватыми орнаментами, способными зародиться, казалось, единственно в сердце затянутого ливневыми облаками небосвода, осторожно намекали на сокрытую в них тайну, ключ от чужих, неведомых миров. Одних людей они пленили, безответно влюбляя в себя, другим пели колыбельную, унося на лебединых кораблях за линию дымчатого горизонта. Следопыту же чудилась в них осень Краснолесия. Повессцы умели ткать ковры поистине волшебные, а этот был вдобавок ещё и старинным, принадлежащем ушедшему времени. Рандольф не удивился бы, узнав, что предмет его мимолетного интереса застал дороландовы времена Вольных Королевств, когда Повесс не был подчинён ни Излебу, ни Вышеграду. Эта реликвия была не просто дорогой, для знающих людей она была бесценной. Тем любопытнее, что встретилась она ему не где-нибудь, а в доме грубоватого Наездника. Ковер мог быть трофеем, либо подарком, возвышающим нынешнего владельца до высокопоставленного армейского командира. Непонимающий великолепие, человек этот распорядился им, как того требовало отцовское чутье - бросил к ногам потомков. Он и весь мир бы бросил, но уюта создать не умел. Для того нужна была женщина. Голые стены, редко украшенные сухими красками исторической хроники, утверждали ее отсутствие.

Что-то кольнуло внутри. Оторвавшись от ковра, Следопыт прислушался. С улицы доносились знакомые всякому жителю городских предместий звуки: пение птиц тонуло в шелесте майской листвы, на крики крестьян, прятавшихся от палящего солнца под хозяйскими крышами, разом отвечали лошади, возбужденные собаки и их двуногая обслуга - конюхи и псари. Во дворе готовилась охота. Среди прочих голосов ухо различало необычно низкий, рваный лай, не характерный ни борзым, ни мастифам. В равной мере этот хрипловатый рык не соотносился и с другими охотничьими породами. Раньше его можно было услышать в Альхаульдэ (Альхаульдэ или Чаща - земля семи кланов друидов, прим. автора) на крупном промысле друидов. Ныне даже там он сделался редкостью. Валуэль — Громовий Пес, Дар Вождей, какие только имена не давали зверю укротители, почитая священным. Вывоз его был запрещен всеми кланами под угрозой смерти, и мало кто осмеливался нарушать сей запрет. Валуэлю нечего было делать в Вышеграде, однако, слух Следопыта никогда не подводил.