Красные Зори

ГЛАВА 1. Олимп Самарского уезда, или Как закалялась сталь «люкс»

Империя Николая Семёнова, которую он скромно именовал «небольшим диверсифицированным холдингом», пахла тремя вещами: очень дорогим кофе, слабо уловимым ароматом страха подчиненных и, конечно, деньгами. Деньги, впрочем, не пахли. Они сияли. Они отражались в панорамных окнах его офиса на двадцать пятом этаже самого престижного бизнес-центра Самары, откуда город казался всего лишь аккуратной схемой в дорогом ежедневнике.

Сам Николай, мужчина пятидесяти лет, крепко сбитый, с волевым подбородком и взглядом, способным заставить акции конкурентов совершить суицидальный прыжок вниз, был живым воплощением слова «хозяин». Не муж, не отец, не брат — именно Хозяин. Таким его знали в городе, таким он привык себя ощущать. Его утро начиналось не с будильника, а с вибрации специального браслета, синхронизированного с открытием токийской биржи. В 6:00 по самарскому времени он уже анализировал графики, похожие на кардиограмму умирающего, и отдавал по телефону распоряжения, от которых где-то в Сингапуре икал вспотевший брокер.

Его жена, Марина, просыпалась на три часа позже. Её мир был устроен иначе и вращался вокруг других, не менее важных, по её мнению, осей. Пробуждение Марины было ритуалом, сравнимым по сложности с запуском космического корабля. Сначала умный дом плавно, в течение пятнадцати минут, поднимал шторы-блэкаут, имитируя нежный рассвет над Лазурным берегом. Затем из невидимых динамиков начинала литься музыка — не какая-нибудь вульгарная попса, а специально записанный для неё сет от модного диджея, состоящий из звуков тибетских поющих чаш и шума прибоя с частного пляжа на Мальдивах.

Марина, женщина неопределенного возраста где-то между «ещё ничего» и «уже всё натянуто», открывала глаза и первым делом тянулась не к мужу, а к смартфону. Но не для того, чтобы проверить новости, а чтобы оценить состояние своего главного актива — салона красоты «Марина-де-Люкс». Ночью ей снился кошмар: одна из клиенток, жена депутата, пожаловалась в соцсетях, что стразы на её ногтях расположены не по фэн-шуй. Марина проснулась в холодном поту. Проверив восторженные отзывы и убедившись, что фэн-шуй в полном порядке, она наконец позволяла себе расслабиться.

Их квартира, занимавшая целый этаж в элитном жилом комплексе, напоминала филиал галереи современного искусства. Минимализм, доведенный до абсурда. Белые стены, на которых висела одна-единственная картина модного художника (черный квадрат на белом фоне под названием «Экзистенциальная пустота бытия», стоившая как три деревенских дома), огромный диван, на котором было неудобно сидеть, и кухня, похожая на операционную, где никогда ничего не готовили. Зачем, если есть личный повар, который материализовывался из ниоткуда по первому требованию?

Дети, Николь и Илья, были достойными продуктами этой экосистемы.

Шестнадцатилетняя Николь, блондинка с тщательно продуманной небрежностью в прическе и взглядом, полным вселенской скорби от необходимости жить в провинциальной Самаре, а не в Лос-Анджелесе, была звездой. Звездой частной школы «Перспектива+», звездой Инстаграма (запрещенного, но кого это волновало) и главной звездой в глазах самой себя. Её утро начиналось с дилеммы, способной поставить в тупик и Сократа: какой из двадцати оттенков бежевого кашемирового свитера лучше передаст её сегодняшнее меланхоличное настроение?

Она делала селфи. Губы — уточкой, взгляд — в бесконечность. Подпись: «Просто ещё один вторник. Иногда так хочется сбежать от этой суеты... #deepthoughts #mood #sadprincess». Через пять минут под постом было триста лайков и пятьдесят комментариев в стиле «Богиня!», «Красотка, не грусти!», «Николь, ты лучшая!». Суета, от которой она так хотела сбежать, была единственным, что поддерживало в ней жизнь. Её мечта стать актрисой подкреплялась не талантом, а уверенностью, что мир просто обязан увидеть её лицо на большом экране. Она уже репетировала речь для «Оскара» и даже заказала у знакомого дизайнера эскиз платья, в котором будет его получать.

Её младший брат, пятнадцатилетний Илья, был полной противоположностью. Он был отцом в миниатюре. Короткая стрижка, серьезное выражение лица и костюм, который на подростке выглядел так, будто тот украл его у карлика-банкира. Илья не делал селфи. Илья анализировал. Он играл в хоккей не потому, что любил гонять шайбу, а потому что считал это «эффективным нетворкингом с сыновьями нужных людей». В свободное время он читал не фантастику, а «Ведомости» и составлял бизнес-планы. Его последней идеей был стартап по доставке воздуха с альпийских лугов для самарских офисов. Отец похвалил его за «рыночное чутьё», но посоветовал сначала закончить школу.

— Пап, я проанализировал финансовые потоки «СтройИнвестПром-Ресурс», — говорил Илья за завтраком, намазывая черную икру на безглютеновый тост. — Их стратегия поглощения мелких подрядчиков в долгосрочной перспективе приведет к монополизации и последующему антимонопольному расследованию. Мы могли бы сыграть на понижении их акций через три-четыре квартала.

Николай слушал сына с отеческой гордостью. Орлёнок! Весь в него.

Марина же слушала это с плохо скрываемой скукой.

— Коля, дорогой, — перебивала она, изящно отставив мизинчик с чашкой кофе. — Мы же договорились, никаких разговоров о работе за столом. Это портит пищеварение и цвет лица. Лучше скажи, ты не забыл, что в субботу у нас приём? Приедет тот самый французский парфюмер, который создал для меня аромат «Шёпот заиндевевшей орхидеи». Я хочу, чтобы всё было идеально.

— Всё будет идеально, дорогая, — отвечал Николай, мысленно уже продавая и покупая очередной завод. — Как всегда.

В их мире не могло быть иначе. Слово «проблема» в лексиконе семьи Семёновых означало, что новую модель «Порше» придётся ждать на две недели дольше или что в любимом ресторане в Милане закончились белые трюфели.

Но настоящий, не придуманный враг уже стоял у ворот их хрустального замка. Его звали Геннадий Петрович Козлов. Фамилия, по мнению Николая, была говорящей. Козлов был его давним конкурентом, человеком новой формации — наглым, быстрым, без всякого пиетета к старой гвардии. Он не носил дорогих костюмов, предпочитая джинсы и толстовки, вёл бизнес из коворкинга и общался с инвесторами через Телеграм. Николай презирал его как выскочку, но недооценил.

ГЛАВА 2. Первый контакт, или Курочка Ряба наносит ответный удар

Путешествие из рая в ад, как окрестила его про себя Николь, заняло три часа, но по ощущениям длилось вечность. Первые полтора часа, пока под колесами внедорожника шуршал идеальный асфальт федеральной трассы, семья Семёновых пребывала в состоянии коллективного шока, молча переваривая масштабы своего падения. Но как только Николай, следуя указаниям навигатора, свернул на дорогу, отмеченную на карте как «регионального значения», а на деле представлявшую собой полосу препятствий для танкового биатлона, молчание было нарушено.

— Папа, меня сейчас стошнит прямо на кашемировое сиденье, — простонала Николь, вцепившись в подголовник. — Ты не мог ехать аккуратнее?

— Здесь нет другого «аккуратнее», — прорычал Николай, объезжая яму размером с небольшой кратер. — Здесь есть только направление.

— Анализ дорожного покрытия показывает критический уровень износа, — авторитетно заявил Илья, которого подбросило на очередной кочке так, что его планшет едва не совершил харакири, ударившись о потолок. — Инвестиции в инфраструктуру данного региона явно не являются приоритетом местного бюджета. Уверен, здесь процветает коррупция.

Марина же не говорила ни слова. Она с ужасом смотрела в окно на проплывающие мимо пейзажи. Покосившиеся избушки, ржавые остовы каких-то сельскохозяйственных машин, стада коров, которые смотрели на их блестящий черный джип с философским равнодушием, и, о боже, люди. Люди в резиновых сапогах и телогрейках. Она инстинктивно прижалась к двери, словно пытаясь вжаться в нее и исчезнуть. Её мозг отказывался принимать эту реальность. Этого не могло быть. Это был дурной сон, артхаусный фильм, который ей включили в наказание за то, что она пропустила последнюю выставку современного искусства.

— Мы скоро приедем? — её голос был тоньше паутинки. — Коля, скажи, что мы уже почти приехали.

— Почти, — буркнул Николай, хотя навигатор, жалобно пискнув, только что сообщил: «Сигнал GPS потерян». Он ехал по памяти, по смутным воспоминаниям двадцатилетней давности, и с каждым километром его уверенность таяла, как прошлогодний снег.

Наконец, за очередным поворотом, показалась деревня. «Красные Зори». Название звучало иронично, потому что единственным красным, что бросалось в глаза, была крыша местного магазина, выкрашенная суриком. Деревня была большой, добротной, не вымирающей, но для Семёновых она выглядела как декорация к фильму ужасов. Деревянные дома, палисадники с георгинами, колонка с водой, стайка гусей, переходившая дорогу с достоинством королевской гвардии.

Дом брата Николай нашёл сразу. Он был самым большим и крепким на улице. Огромный, двухэтажный, из тёмного бруса, с резными наличниками, окруженный мощным забором. Рядом виднелись многочисленные хозяйственные постройки: амбар, сарай, курятник, от которых в воздух поднимался густой, сложный аромат, состоящий из запахов сена, скотины и чего-то ещё, неопределимого, но определённо очень деревенского.

Николай заглушил мотор. Несколько секунд все сидели в машине, как в спасательной капсуле, не решаясь выйти наружу, во враждебную среду.

— Ну, — сказал Николай с фальшивой бодростью, — приехали. Выходим.

Первой на землю ступила Марина. Её замшевые туфли на тонкой шпильке мгновенно погрузились в гравийную дорожку. Она издала тихий стон, полный страдания. Николь и Илья вышли следом, озираясь по сторонам с видом исследователей, обнаруживших доселе неизвестное дикое племя.

В этот момент на крыльцо дома вышел мужчина. Он был точной противоположностью Николая. Такой же высокий, но шире в плечах раза в полтора. Если Николай был продуктом спортзала и персональных тренеров, то Анатолий был вытесан из цельного куска дуба самой природой. На нём были простые штаны и выцветшая футболка, обтягивающая мощный торс. Лицо, обветренное, с сетью морщинок у глаз, было спокойным и непроницаемым. Он вытирал огромные, как лопаты, руки о ветошь.

— Приехали, значит, — сказал он не то спрашивая, не то констатируя факт. Его голос был таким же, как по телефону — спокойным и основательным.

— Приехали, — кивнул Николай, делая шаг вперёд. Он протянул руку, мягкую, ухоженную, привыкшую к рукопожатиям партнёров по гольфу. Анатолий пожал её своей мозолистой, твёрдой, как камень, ладонью. Николай почувствовал, как его пальцы хрустнули, и едва сдержал гримасу боли.

— Здравствуй, Толя. — Здравствуй, Коля.

Они стояли друг напротив друга, два брата, два мира. Один — потерпевший крушение титан. Другой — скала, которую не сдвинуть ни одному шторму.

Из-за спины Анатолия выпорхнула женщина. Полная, румяная, с добрыми смеющимися глазами и копной светло-русых волос, собранных в небрежный пучок. На ней был простой ситцевый сарафан, а руки по локоть были в муке. Это была Людмила, жена Анатолия.

— Ох, Коленька, здравствуй! — всплеснула она руками. — А мы уж заждались! Думали, плутаете. Проходите, проходите в дом! Я пироги поставила!

Она шагнула к Марине, чтобы обнять её, но вовремя остановилась, заметив выражение лица городской гостьи. Марина смотрела на Людмилу так, будто перед ней стоял экспонат из кунсткамеры. Мука на руках. Ситцевый сарафан. Никакого маникюра. Это было за гранью её понимания.

— Здравствуйте, — процедила Марина сквозь зубы, делая микроскопический шаг назад, чтобы, не дай бог, не соприкоснуться с этим ходячим образцом аграрного быта.

Людмила, ничуть не смутившись, улыбнулась ещё шире. — Людмила, — представилась она. — А вы, значит, Марина. Очень приятно. Ой, а детки-то какие большие!

Тут на крыльцо вышли и «детки». Девушка лет шестнадцати, высокая, стройная, с длинной русой косой и ясными голубыми глазами. Простое платье, кеды. И парень, лет пятнадцати, на голову выше своего отца, крепкий, коротко стриженный, с насмешливым огоньком в глазах.

— Маша, Ваня, идите, знакомьтесь, — скомандовал Анатолий. — Это дядя Коля, тётя Марина и ваши... э-э-э... двоюродные, значит, брат с сестрой. Николь и Илья.

Наступила сцена из вестерна. Четверо подростков встали друг напротив друга.

ГЛАВА 3. Трудотерапия, или Диалектика навоза и гламура

Мир Николая Семёнова всегда начинался с тишины. Стерильной, контролируемой тишины пентхауса, которую нарушала лишь тактичная вибрация браслета, сообщавшего о пробуждении Азии. Но в этот раз мир взорвался. Взорвался пронзительным, варварским, абсолютно нецивилизованным воплем, похожим на скрежет ржавого металла по стеклу, усиленный мегафоном.

— А-а-а-А-А-АР-ГХ!!! — неслось из-за окна.

Николай подскочил на кровати, инстинктивно ища на тумбочке кнопку тревоги. Его сердце колотилось, как обезумевший биржевой спекулянт в день обвала рынка. Вторая волна звуковой атаки заставила его окончательно проснуться.

— Что это? — прошептала Марина, съежившись под одеялом. Её лицо, лишенное ночного слоя регенерирующей сыворотки, выражало неподдельный ужас. — Теракт? Началась война?

— Хуже, — глухо ответил Николай, опознав врага. — Это петух.

Петух по имени Петруха, как он позже узнал, был не просто птицей. Это был террорист с гребешком, местный диктатор, объявлявший о начале своего правления ровно в 4:30 утра. Его крик не имел ничего общего с пасторальным «ку-ка-ре-ку». Это был боевой клич берсерка, призыв к восстанию, от которого в радиусе километра просыпалось всё, что имело уши.

Не успел отзвучать третий победный вопль Петрухи, как дверь в их комнату без стука распахнулась. На пороге стоял Анатолий. Бодрый, свежий, одетый в рабочую одежду, он выглядел так, будто уже успел пробежать марафон и построить баню.

— Подъём, городские! — пробасил он с обескураживающей жизнерадостностью. — Солнышко уже высоко, коровы мычат, ждут. Коля, пошли, я тебя с твоим первым бизнес-проектом познакомлю. Называется «Зорька». Очень прибыльный актив, если правильно подойти.

Николай посмотрел на часы. Пять утра. В это время он обычно только переворачивался на другой бок после анализа японских фьючерсов. — Толя, какой проект? Какая Зорька? Дай поспать... — Сон для слабаков, — отрезал Анатолий. — У нас в деревне кто рано встаёт, тому Бог подаёт. А кто поздно — тот без молока сидит. Одевайся давай, нечего бока пролёживать.

Николай понял, что спорить бесполезно. Во взгляде брата была та же несгибаемая уверенность, с которой он сам когда-то проводил враждебные поглощения. Скрипя всеми суставами и проклиная тот день, когда он услышал фамилию Козлов, он начал натягивать на себя первое, что попалось под руку — брендовые спортивные штаны и кашемировый свитшот.

— В этом собрался? — хмыкнул Анатолий, оглядев его наряд. — Ну-ну, дизайнер. Навоз от кутюр, значит, будет. Пошли.

Хлев встретил Николая симфонией запахов, к которой его обоняние, воспитанное на селективных парфюмах, было абсолютно не готово. Густой, тёплый, всепроникающий дух навоза, сена и самой сущности животного мира ударил в нос, как кулак боксёра-тяжеловеса. Николай пошатнулся и инстинктивно зажал нос.

— Ничего-ничего, привыкнешь, — похлопал его по плечу брат. — Это запах жизни. И денег, между прочим. Вот, знакомься, это Зорька.

Из полумрака на него смотрели два огромных, влажных, философски-печальных глаза. Корова медленно жевала жвачку, оценивая нового пришельца с видом королевы, к которой привели на аудиенцию нелепого шута.

— Она... большая, — это было всё, что смог выдавить из себя Николай. — А ты думал, молоко из пакетов растёт? — усмехнулся Анатолий. — Садись. Вот тебе табуретка, вот ведро. Смотри и учись.

Анатолий ловко подсел к другой корове, обмыл вымя тёплой водой, смазал руки каким-то жиром и начал доить. В ведро ритмично, с успокаивающим звуком, полились тугие струи парного молока. Это выглядело обманчиво просто.

— Понял? — спросил он через пару минут. — Теперь ты. Николай с опаской приблизился к Зорьке. Он поставил табуретку, сел и с отвращением посмотрел на вымя. Оно казалось ему чем-то инопланетным, живым и независимым организмом. — А... её помыть надо? — неуверенно спросил он. — Надо. Вон, ведро с водой.

Николай, стараясь не дышать, намочил тряпку и робко прикоснулся к корове. Зорька недовольно мотнула головой и хлестнула его хвостом по лицу. Хвост был грязным. — Смелее! — командовал Анатолий. — Она женщина, ласку любит. Не щекочи, а мой!

Собрав волю в кулак, Николай кое-как выполнил процедуру. Затем он взял ведро и подставил его под вымя. — Ну, давай, за работу.

Он ухватился за соски. Они были тёплыми, упругими и вызывали у него сложные, противоречивые чувства. Он потянул. Ничего. Он сжал сильнее. Корова громко мыкнула и лягнула ногой, едва не опрокинув ведро. — Ты чего делаешь, изверг? — рассмеялся Анатолий. — Ты её не за рога держишь! Надо не тянуть, а сдавливать сверху вниз, вот так, пальцы по очереди сжимай.

Николай попробовал снова. Он пыхтел, потел, его кашемировый свитшот уже был забрызган чем-то липким. Наконец, после десяти минут отчаянных усилий, из соска брызнула тонкая, жалкая струйка молока. И попала ему прямо в новый кроссовок за пятьсот евро. Это был триумф.

— Во! Пошло дело! — подбодрил его брат. — К обеду, глядишь, стакан надоишь.

К тому времени, как Анатолий закончил с остальными коровами, Николай, мокрый, грязный и униженный, сумел наполнить ведро на самое донышко. Зорька смотрела на него с откровенным презрением. Он, Николай Семёнов, человек, управлявший миллионными потоками, потерпел сокрушительное поражение в битве с обыкновенной коровой.

Тем временем в доме разворачивалась своя утренняя драма. Проснувшиеся от крика Петрухи дети Семёновых столкнулись с первой проблемой — делёжкой территории в утренней спешке.

— Ты наступила на мою половину! — раздался из комнаты девочек возмущённый вопль Николь. — Я за своей кофтой шла! Она в шкафу, а шкаф, если ты не заметила, на общей территории! — парировала Маша. — Шкаф — это демилитаризованная зона! Пересекать границу можно только с моего письменного разрешения! И вообще, почему твой будильник сработал на семь утра? Я делаю омолаживающую маску до восьми! — Потому что в семь тридцать у нас завтрак, а в восемь мы выходим в школу. И если ты не поторопишься, то пойдёшь туда прямо в своей маске. Хотя, тебе так даже лучше будет.

ГЛАВА 4. Естественный отбор в 10 «А», или Теория большого провала

Класс 10 «А» выглядел так, будто его собирали для съёмок документального фильма о разнообразии человеческих типажей в отдельно взятом сельском социуме. За первыми партами сидели «ботаники» в очках. На «камчатке» — будущие герои местной криминальной хроники, уже сейчас смотревшие на мир с ленивым презрением. В центре — пёстрая масса, золотая середина, будущее деревни «Красные Зори». И над всем этим, как дирижабль, возвышалась учительница литературы Тамара Геннадьевна — женщина необъятных размеров и такой же необъятной души, завёрнутой в колючую оболочку сарказма.

— Так, класс, тихо! — произнесла она голосом, который мог бы остановить танковую дивизию. — У нас пополнение. Двое. Из города. Встаньте, голубчики, покажитесь народу.

Николь и Илья поднялись. На них устремились тридцать пар любопытных глаз. Взгляды были разные: насмешливые, безразличные, изучающие, как смотрят на новый вид насекомого. Ни одного восхищённого. Это было первое, что больно укололо самолюбие Николь.

— Представьтесь, не стесняйтесь, — велела Тамара Геннадьевна, скрестив руки на необъятной груди. — Имя, фамилия, откуда ветром занесло.

Николь решила взять инициативу. Она приняла свою самую выигрышную, как ей казалось, позу — лёгкий изгиб в талии, голова чуть наклонена, на губах — загадочная полуулыбка. — Всем привет. Я Николь Семёнова, — её голос прозвучал так, будто она объявляла о начале благотворительного аукциона. — Я переехала из Самары. Увлекаюсь современной хореографией, изучаю французский и итальянский. Мечтаю стать актрисой и поступить в театральный в Лос-Анджелесе.

Она сделала паузу, ожидая волны шёпота и восхищения. Но класс молчал. Лишь с задней парты кто-то громко хмыкнул, а сидевшая в центре девчонка с ярко-рыжими волосами и вызывающим взглядом (это была Оксана, местная королева улья) лениво прокомментировала своей соседке, но так, чтобы слышали все: — Л-А. Что это, порода собаки?

Класс тихо фыркнул. Лицо Николь начало заливаться краской. — Лос-Анджелес, — процедила она сквозь зубы. — Это город такой. В Америке. — А-а, — протянула Оксана. — А мы-то, деревня, не знали. Думали, это станция после Похвистнево.

Тамара Геннадьевна стукнула ладонью по столу. — А ну, Мельникова, прекратить международные дебаты! Садись, актриса. Следующий.

Илья, видя провал сестры, решил зайти с другой стороны. Он не будет лебезить. Он покажет им мощь интеллекта. Он встал, поправил воротничок и заговорил, как на совете директоров. — Илья Семёнов. В предыдущем учебном заведении специализировался на углубленном изучении экономических дисциплин. В сфере моих интересов — макроэкономические показатели, анализ волатильности рынков и разработка бизнес-стратегий. Планирую поступать в Высшую школу экономики.

Если после выступления Николь в классе была тишина, то теперь она стала звенящей. Казалось, даже муха, бившаяся о стекло, замерла в полёте, пытаясь переварить услышанное. Первым очнулся сидевший рядом с Оксаной широкоплечий парень с короткой стрижкой и тяжёлым взглядом. Это был Максим, тот самый байкер и первый парень на деревне. Он медленно повернул голову и посмотрел на Илью так, будто тот только что признался, что питается лунным светом и какает бабочками. — Чего-чего он сказал? — спросил Максим у своего соседа, не понижая голоса. — Он больной, что ли?

Класс грохнул. Илья стоял красный, как варёный рак. Его мир, где такие слова вызывали уважение и кивки, рассыпался. Здесь они звучали как бред сумасшедшего. — Так, всё, цирк уехал, — прервала веселье Тамара Геннадьевна. — Садитесь, экономисты. Садитесь вон туда, на третью парту. И откройте учебники. Тема сегодняшнего урока... — она сделала театральную паузу и с ехидцей посмотрела на новеньких, — ...образ "маленького человека" в творчестве Николая Алексеевича Некрасова.

Для Николь и Ильи это был контрольный выстрел. Они привыкли к интерактивным доскам, проектам в PowerPoint, дебатам о Кафке и Камю. А здесь — пыльный учебник с выцветшими картинками и какой-то Некрасов с его тоскливыми мужиками.

— Итак, кто скажет мне, в чём трагедия русского крестьянства по Некрасову? — обвела класс взглядом Тамара Геннадьевна. Лес рук не поднялся. Учительница вздохнула. — Ну, как всегда. Может, наши городские гости нас просветят? У них, поди, взгляд свежий, не замыленный. Ну-ка, Николь... как вас там... Семёнова. Ваше мнение.

Николь в панике открыла учебник. Какие-то мужики, бабы, тяжёлая доля... Она ничего не понимала. Но молчать было нельзя. Она решила применить свой главный талант — говорить красиво и ни о чём. — Ну, я думаю, — начала она туманно, — что трагедия заключается в экзистенциальном вакууме и отсутствии социальной мобильности, что приводит к фрустрации и дегуманизации личности в условиях патриархального аграрного общества.

Тамара Геннадьевна сняла очки и протёрла их. Затем надела снова и внимательно посмотрела на Николь. — Чего-чего? Де-гу-ма... что? Ты сейчас с кем разговаривала, деточка? С советом по правам человека при ООН? По-русски можешь? Мужику плохо было, понимаешь? Плохо! Земли нет, водки много, баба пилит, барин бьёт. Вот и вся твоя фрустрация. Садись. Два. За выпендрёж и неуважение к русской литературе.

Николь села как громом поражённая. Два? Ей? Отличнице, победительнице олимпиад по стилистике? Это был нокаут.

Следующим уроком была алгебра. Илья воспрял духом. Уж здесь-то он покажет свой класс. Учитель, суровый мужчина предпенсионного возраста по имени Виктор Степанович, вызвал его к доске решать уравнение с логарифмами. — Легкотня, — подумал Илья и уверенно вышел к доске. Он взял мел и... застыл. Уравнение было простым, но он привык, что под рукой всегда есть калькулятор в смартфоне, который строит графики и проверяет решения. А здесь — только доска, мел и собственный мозг, отвыкший от рутинных вычислений.

Он начал писать, путаясь в знаках. — Молодой человек, вы что там, новую теорему доказываете? — проскрипел Виктор Степанович. — Быстрее. Илья полез в карман за телефоном. — Я сейчас на калькуляторе быстренько... — А ну, положь! — рявкнул учитель так, что Илья едва не выронил гаджет. — У меня на уроках никаких электронных костылей! Только голова. Если она есть, конечно. Не можешь решить? Садись. Два. И отцу своему передай, чтобы репетитора нанял. А то бизнес-планы он составлять умеет, а логарифм от единицы найти не может.