Красота в глазах смотрящего

КАДР 1. ИСКУССТВО ПОРТРЕТА

Искусство – вечный кладезь красоты,

Где мир застыл широкими мазками,

Где мрамор оформляется в мечты,

Миг прячется за пыльными веками.

Давно уж ветер времени унес

Людей, их мысли, имена, деянья,

Но полон жизни полинявший холст

И мхом заросший камень изваянья.

Глазам слепым неведом яркий блеск,

Запрятанный на глубине картины,

Ушам глухого недоступен плеск

Морской волны из меди или глины –

Все то, что трепетно и неизменно

Дар гениев хранит помимо тлена.

– Марина сегодня взяла больничный, приносим свои извинения, – поставила меня в известность девушка за стойкой, изобразив на аккуратно нарисованном лице тень сожаления.

– Значит, все отменяется? – уточнила я, испытывая странную смесь облегчения и разочарования.

С одной стороны, можно было забыть о недавно пережитых волнениях, забрать деньги и тихонько уйти, выбросив из головы безрассудную затею. С другой же – подобный исход, даже несмотря на сложившуюся ситуацию, отчетливо напоминал бегство.

– Что вы! Мы готовы предоставить замену!

Девушка изящным движением откинула водопад черных волос за спину и полезла в толстый журнал, сверяясь с записями. Когда длинный ноготь, своей яркой раскраской вызывавший ассоциации с авангардным искусством, замер напротив одной из строчек, администратор удивленно распахнула глаза.

– Вам очень повезло! – заверила она, поднимая на меня взгляд. – Сейчас как раз свободен наш лучший сотрудник. Обычно к нему запись за два месяца, но тут, видимо, внезапная отмена...

– К нему? – уточнила я и приобняла себя за плечи, пытаясь спастись от нервного озноба.

– Да, Ник лучше всех! – Девушка немного снисходительно улыбнулась, без труда поняв, чем вызвано мое смятение. – Я понимаю, что некоторые предпочитают работать с человеком своего пола, но Ник, он такой… Хотя, конечно, вы можете отказаться и мы вернем вам задаток...

– Нет-нет, подождите! – Если сейчас уйду, то вряд ли еще раз решусь на подобное, а значит, нужно довести начатое до конца. – Я согласна.

На секунду мне даже показалось, что в глазах девушки мелькнуло разочарование. Списав это на игру воображения, я зачем-то вцепилась в ремень висящей на плече сумки и поинтересовалась, куда нужно пройти.

– Сначала необходимо заполнить документы. – Передо мной легли несколько листов с договором. – Ознакомьтесь и подпишите здесь и здесь. Если нужна печать, то в этой графе укажите кодовое слово, по которому сможете получить заказ.

– Кодовое слово?

– Любое, на ваш выбор. – Меня одарили еще одной профессиональной улыбкой. – Так вы можете быть спокойны за конфиденциальность. Все же услуга весьма интимная, сами понимаете…

Я понимала. Понимала так хорошо, что, когда заполняла бумаги, пальцы нещадно тряслись, отчего подписи вышли одна кривее другой. Не говоря уже о выведенных в спешке буквах.

– Идите за мной, пожалуйста.

Проследовав по коридору за громким цокотом каблуков, я очутилась в комнате с темными стенами, оформленными под кирпичную кладку. Взгляд скользнул по столу с кучей странных предметов, круговой лампе, гигантскому зонтику, какой-то аппаратуре... И прикипел к высокому прямоугольному подиуму, посреди которого валялась имитация медвежьей шкуры. Невольно представила себя на ней и облизала вмиг пересохшие губы.

– Можете положить вещи здесь. – Сопровождавшая меня девушка махнула рукой в сторону низкого диванчика ядовито-розового цвета, стоящего рядом с дверью. – Я так понимаю, вы без визажиста?

Дождавшись кивка, она оценивающе посмотрела на меня, чуть вздернув бровь. На фоне ее яркой красоты и модельного роста собственная внешность показалась вдруг на редкость невзрачной, но мысль о привлечении к дурацкой авантюре еще одного постороннего человека была неприятна. Может же, в конце концов, взрослая, почти замужняя женщина самостоятельно накраситься? Так? Так.

– Ник скоро подойдет, вы пока... готовьтесь, – неопределенно закончила девушка и вышла, закрыв за собой дверь.

Готовиться? То есть мне уже сейчас надо раздеться? Какой здесь вообще регламент?

Вздохнув, подошла к высокому стулу напротив большого зеркала с лампочками по периметру и взялась за косметичку. Достав новенькую красную помаду, купленную специально для этого случая, накрасила губы. Критично повертела головой перед зеркалом и подправила ярко подведенные глаза. Все, образ роковой женщины готов.

– Не слишком ярко? – обратилась я к распластанной рядом шкуре псевдомедведя. – Ваше мнение, мистер?

Вот только отвечать на вопрос, как и нарушать мое одиночество, похоже, никто не собирался. В томительном ожидании прошлась по комнате и вновь вернулась в свой уголок. Чтобы чем-то себя занять, достала прихваченный из дома утюжок и, вставив в розетку, разместила его на полочке под зеркалом. С тревогой посмотрела на часы: успею или нет? Решив, что таинственный Ник явно ко мне не торопится, все же принялась за завивку. Придирчиво уложила получившиеся темные кудряшки и попыталась принять соблазнительную позу, но поймала себя на мысли, что отражение в зеркале никак не ассоциируется со мной. Уже задумалась, не стоит ли вернуть привычное прямое каре, как дверь за спиной резко распахнулась, заставляя испуганно обернуться.

КАДР 2. ИСКУССТВО АНАЛИЗА

Дар гениев хранит помимо тлена

Любовь, которой неподвластен тлен.

Ей суждено монетой стать разменной

В руках того, кто мил и вожделен.

Какая, право, глупая затея

Вручать в чужие руки свой удел

И, собственной судьбою не владея,

Ждать счастья, оказавшись не у дел.

Читая книги, глядя на портреты,

Искать недостижимый идеал,

Придумывать священные обеты,

Безумство возводить на пьедестал –

То не любовь, а пропасть в поле ржи,

Живой огонь взволнованной души.

– А почему он голый? – громогласно спросила девочка со смешным хвостиком, отчего ее мама смущенно зарделась и шикнула на ребенка.

– Очень хороший вопрос, – похвалила я девчушку, с улыбкой наклонившись к светлому личику с широко распахнутыми глазами. – Только не голый, а обнаженный. Микеланджело специально изобразил Давида без одежды. Так мы узнаем о герое кое-что важное. Догадываетесь что?

– Что у него не было денег? – предположил щекастый мальчик и заслужил плохо скрытые смешки от родителей, стоявших чуть поодаль.

– Давид действительно был простым пастухом, но одежду он все же мог себе позволить, – заметила я, обводя взглядом группу пятилеток, усевшихся полукругом напротив четырехметровой скульптуры. – Вот только тогда мы не смогли бы увидеть его во всей красе. Посмотрите внимательно: какой он?

– Кудрявый!

– Большой!

– Смелый!

– Голый!

– Обнаженный, – снова поправила я звонкую девочку с хвостиком на затылке. – И его нагота позволяет нам увидеть рельефные мышцы. Как думаете, такое тело может быть у слабого человека?

– Нет! – загалдели дети и тут же сделали правильный вывод: – Он сильный!

– Очень сильный, ведь иначе он не смог бы победить великана Голиафа. А еще очень красивый, правда?

Малыши нестройно согласились, а мамы за их спинами многозначительно закивали.

– А теперь я открою вам один секрет, – поделилась я с детьми громким шепотом. – Здесь, в зале, спрятаны еще три Давида! Двух из них вы легко сможете найти, если вспомните историю, которую я вам рассказала в самом начале. Сейчас у вас будет немного времени, чтобы их поискать. Но когда я подниму руку, вы снова соберетесь на этом месте. Только пообещайте не шуметь, хорошо?

– Да!!! – радостно завопили дети и бросились врассыпную.

Я отошла в сторону, чтобы не мешать другим любоваться экспонатами: Итальянский дворик, как всегда, был переполнен туристами и школьниками, эстетами и случайными прохожими. Встречались здесь и примелькавшиеся лица, без которых я уже не представляла это место. Кучерявый юноша – то ли старшеклассник, то ли студент первых курсов – сосредоточенно рисовал кондотьера, поминутно сверяя свой набросок со скульптурой Донателло. А с другой стороны зала девушка, с яркими розовыми прядками в русых волосах, увлеченно создавала на листе бумаги копию «Скорбящей Богоматери» Пилона. Юные художники, молчаливо оттачивающие свое мастерство в музее, давно стали моими любимыми посетителями. Думаю, они видят окружающий мир по-особенному, ближе остальных подобравшись к сути искусства.

– У тебя такие красивые глаза! Как у Венеры Милосской! – услышала я нарочито восторженный голос долговязого парня, ведущего под руку симпатичную спутницу с веснушчатым личиком. – Кстати, на втором этаже есть ее статуя. Хочешь посмотреть?

Покачав головой на этот натянутый комплимент, я вновь подняла взгляд на изваяние Давида и в который раз восхитилась гением Буонаротти. Вот уж кто действительно брал камень и отсекал все лишнее. Идеальное тело ветхозаветного героя, пусть и представленное здесь в виде гипсовой копии, завораживало. Все в нем, от позы спокойного, уверенного в себе мужчины, готовящегося к смертоносному броску, до жесткой складки, залегшей между бровей, – все без исключения притягивало взгляд и не отпускало, пробираясь куда-то под кожу и вызывая сладкую дрожь. Хотелось оказаться рядом и провести кончиком пальца по прямой линии носа, четкому абрису губ и мощной шее с напряженно застывшей жилкой. Величественная фигура воистину воплощала в себе гармонию Высокого Возрождения. Красивый торс, которым просто любуешься без опаски поймать себя на подсчете с трудом накачанных в спортзале кубиков. Крепкие ноги, настолько совершенные, что был повод усомниться, можно ли встретить такие в реальной жизни. И руки… Что за руки! Да если бы до наших дней дошла одна только правая кисть, ее с лихвой бы хватило для того, чтобы влюбиться.

Неожиданно на ум пришли длинные пальцы фотографа, касавшиеся меня несколько дней назад. Руки у него были красивые, сильные, с четкими линиями вен. Без трудовых мозолей, но и без раздражающей холености. Мужские. А еще, в отличие от великого творения Микеланджело, они были теплые.

– А че, раньше у всех мужиков такие милиписечные были? – донесся до меня разговор двух подхихикивающих школьниц, отбившихся от своей группы. – Беспонтово.

– Да не, у него просто не стоит, – с видом знатока заверила ее подружка.

– И че? Даже если в три раза разложится, мелкий какой-то…

КАДР 3. ИСКУССТВО БЛАГОДАРНОСТИ

Живой огонь взволнованной души

Возможно ль передать бездушным камнем?

Где грань между создателем найти

И воплощенным в жизнь его созданьем?

Наступит день, когда Пигмалион

Зевнет от совершенства Галатеи.

Завоевав сердечный бастион,

Амур вдруг заскучает у Психеи –

Забрав колчан и стрелы, улетит

Искать в других погрешность четких линий.

Орфей без Эвридики погрустит

И не пойдет в подземные глубины.

Кто вам сказал, что не сулит измены

Любовь богини, вышедшей из пены?

Когда я проснулась, Леша уже ушел. Он вообще обладал невероятной способностью собираться настолько тихо, что не нарушал даже мой чуткий сон.

С одной стороны, я почувствовала легкий укол разочарования, от которого привычно отмахнулась: у мужа сейчас сложный период на работе и было бы эгоистично жаловаться на то, как мало времени он уделяет семье. С другой же – утро, проведенное в полном одиночестве, позволяло не объяснять, где я вчера задержалась, и наконец разобрать те самые фотографии, которые недавно жгли руки сквозь запечатанный конверт. Тем удивительнее, что, засидевшись в фотостудии, я напрочь о них забыла и, вернувшись домой, даже не выложила снимки из сумки.

Я спустила голые ступни с постели на вязаный коврик и вдруг перенеслась мыслями в комнату, где ледяной бетон студил ноги под взглядом фотографа. И почему я вдруг об этом подумала? Ужасно смешавшись от яркой вспышки воспоминаний, завернулась в плюшевый халат и отправилась на кухню за утренней порцией чая.

Не глядя включила телевизор и, пока диктор неестественно торжественным голосом прославлял подвиги наших дедов и прадедов, приготовила кашу. Позавтракала, вполуха слушая, какие улицы перекроют в связи с Парадом Победы, заварила вторую чашку травяного сбора и поймала себя на том, что невольно оттягиваю момент, когда все-таки увижу собственные фотографии. Странно, чего я так испугалась? Я ведь в состоянии посмотреть на свое отражение без одежды, так? Так. Значит, и фотографии переживу. Выдохнув, встала, быстро достала конверт из сумки и вернулась на прежнее место. Помедлила еще мгновение – и, решительно надорвав бумагу, вытряхнула на стол распечатанные снимки, будто нырнула в ледяную воду. Сверху с глухим стуком на них шлепнулась флешка, которую я тут же сдвинула в сторону.

Поток бессвязных мыслей пронзило острое чувство узнавания: я вижу ту хрупкую женщину, которую тщетно искала в зеркальном шкафчике в ванной, темном глянце кухонных дверок и отражении музейных витрин. Но все без толку, потому что такая я живет не на поверхности, а где-то там, глубоко, спрятавшись от чужих любопытных взглядов.

– Больше объема! Больше ухода! Без компромиссов! – ударила по ушам реклама, сулившая безупречное удлинение ресниц и миллионы комплиментов.

Подскочив на стуле от резкого звука, я торопливо нажала на кнопку пульта, гася экран, и вновь опустила взгляд на снимок. И что-то – то ли внезапная тишина, разлившаяся по квартире, то ли хрупкая фигура, застывшая на грани света и тени, – вдруг оглушило и застряло комом в горле.

На первый план выступила обнаженная женственность, трогательная и беззащитная до дрожи. Но, казалось, именно в этой беззащитности кроется невероятная сила. Даже не будучи мужчиной, я понимала, что самое естественное желание при виде узких худеньких плеч и трогательно поджатых пальчиках на ногах – схватить и укрыть от всех бед, оградить от целого мира, сохранив лишь для себя.

Дрожащими руками я отложила верхнее фото в сторону, чтобы утонуть в собственном взгляде на втором снимке. Щеки вмиг заалели, а дыхание сбилось. Будто время и пространство сместились, вновь отправив меня, обнаженную и полностью открытую, под яркий свет софитов. Тело бросает то в жар, то в холод, и я опять теряюсь в этих непривычных ощущениях, наполнивших обыкновенные карие глаза каким-то нереальным, потусторонним сиянием.

Ракурс третьей фотографии заставил зажмуриться от смущения. Неужели все эти изгибы и впадины, сложившиеся в прихотливый маршрут под взглядом фотографа, – это все я? Следующий снимок, где запечатлено то же самое, но под другим углом, развеивает сомнения. Теперь в кадр попадают приоткрытые губы, влажная прядь волос на щеке… Как будто меня застали в разгар вот этого самого. Ох!

Я распахнула халат, который вдруг показался слишком теплым.

Когда просмотрела все пятнадцать распечаток, чай давно остыл, спина намокла, а дрожь перешла с рук на все тело. Пожалуй, Никите удалось сотворить чудо на ровном месте. Фотосессия определенно стоила потраченных на нее денег и нервных клеток, а ведь это я еще не видела остальные фото. Интересно, что представляют собой другие снимки, охарактеризованные администратором как «удачные кадры»? Подцепив черную флешку, я в нетерпении шмыгнула в свой крохотный кабинетик, переделанный из чулана, и села за ноутбук.

– Доброе утро, Умка, – поздоровалась я со своим компьютером, поднимая белую крышку. – Ты только не подглядывай, хорошо?

Открыв папку с фото, я развернула первое на весь экран. Ой, это самое начало съемки, у меня еще макияж на лице. Я грустно улыбнулась, вспомнив, как искала в интернете обучающие ролики по смоки айс и как тщательно красилась. Но сейчас, глядя на себя в этом образе, я понимала, что фото, хоть и красивое, показывает совсем не меня. Странно, как это сразу заметил незнакомый мужчина. А с другой стороны, на то он и профессионал, разве нет?

КАДР 4. ИСКУССТВО ИМПРОВИЗАЦИИ

Любовь богини, вышедшей из пены,

Непостоянна, как ее черты:

То равнодушны, холодны, надменны,

То полны нежности и теплоты.

За хрупкостью скрывается упорство,

За мнимой силой – раны на душе,

Смиренье вдруг сменяет непокорство.

И даже если ты настороже,

Дорога сердца неисповедима.

Сегодня солнце мило, завтра – ночь.

То, что дурным считалось, вдруг любимо,

То, что желанно было, гоним прочь.

Горят и гаснут страсти, сделав круг:

Все преходяще в мире, полном мук.

Когда вернулась домой, в нос ударил густой сладкий запах, от которого тут же заслезились глаза. Источник столь головокружительного аромата обнаружился в комнате: на тумбочке, стоящей с моей стороны разобранного дивана, сквозь сумрак проступал силуэт вазы с цветами. На цыпочках, чтобы не разбудить спящего мужа, я подошла ближе и с нежностью коснулась загнутых книзу лепестков. В глазах опять защипало, но теперь уже от нежданной заботы, а по сердцу будто прошлись мягкой лапкой. Растроганная, я невесомо погладила Лешу по предплечью и виновато отдернула руку, стоило ему заворчать во сне и перевернуться на другой бок. Устал, бедный, в последнее время работает на износ.

Тихонько прокравшись в ванную, я умылась, стараясь лишний раз не шуметь флакончиками. Здесь же переоделась в захваченную с собой ночнушку, бесшумно скользнула в комнату и нырнула в постель.

Сон не шел. В носу свербело, напоминая о том, что в аптеку я сегодня так и не заглянула. Несколько раз глухо чихнув в ладонь, попеняла себя за забывчивость и попыталась заснуть, спрятав голову под байковое одеяло. Приторный запах цветов с едва уловимой горьковатой ноткой удалось приглушить, но вскоре стало нестерпимо душно и жарко: Леша пробурчал что-то сквозь сон и по привычке подгреб меня под свой бок, придавив тяжелой рукой. Промучившись с четверть часа, я аккуратно выбралась из захвата, шмыгнула носом, протерла слезящиеся глаза и, обхватив вазу, отправилась на кухню.

Щелкнув выключателем, зажмурилась от яркого света, ударившего в лицо. Почему-то резкий аромат лилий, букет которых я сжимала в своих руках, здесь казался не таким уж и сильным. Поставив вазу на стол, немного полюбовалась изящными оранжевыми соцветиями, усыпанными черными крапинками, промыла лицо водой из-под крана и, погасив люстру, вернулась в комнату. Вот только запах словно поселился рядом с постелью, комом встав поперек горла. Даже открытая форточка, впустившая в квартиру зябкий ветерок, не спасала. Вдобавок сломанный фонарь на улице так и продолжал мигать, раздражая рваными отсветами, пробивающимися через тонкие шторы. Когда в висках заломило от едкой пыльцы и скачущих перед глазами желтых пятен, я не выдержала и сбежала в свой маленький чулан-кабинетик.

– Позвольте вас побеспокоить? – вежливо спросила я у полки над рабочим столом, проводя пальцем по корешкам книг. – И кто же составит мне компанию этой ночью, ммм?

В ладонь лег небольшой томик, на обложке которого темноволосая дама с вызовом смотрела на мир поверх обнаженного плеча. Невольно я представила себя на ее месте и попыталась изобразить такой же надменный взгляд, провокационно спустив бретельку ночнушки. А что если бы Никита сфотографировал меня в таком виде? Получилась бы из меня «Венера в мехах»? Невероятно смутившись от этой мысли, я быстро подтянула лямку сорочки, пока она окончательно с меня не сползла, и, поежившись, в два слоя обмоталась серым пледом, висевшим на спинке кресла.

– Ночью в голову всякая глупость лезет, – поделилась я с портретом высокомерной дамы, после чего поспешила открыть книгу, приятно скрипнувшую новеньким корешком, и углубиться в чтение вступительной статьи.

***

Утро началось с неожиданного телефонного звонка, пропевшего голосом Клары Румяновой про белогривых лошадок. Но радоваться новому дню, вопреки жизнеутверждающему тексту, совсем не хотелось: голова гудела, а шея затекла от сна в неудобной позе за рабочим столом. Поморщившись, я не сразу поняла, где нахожусь, и ответила на вызов машинально, даже не посмотрев на высветившийся на экране номер.

– Алло, – выдохнула в трубку, попутно пытаясь понять, который сейчас час и почему тело плохо меня слушается.

– Диночка! Дочка! – Голос Ренаты Геннадьевны звучал взволнованно, и я моментально подобралась, резко выпрямившись на стареньком, потертом кресле. – Прости, что звоню ни свет ни заря, но я в совершеннейшей растерянности! Представляешь, «Артмуза» в последний момент отозвала свою коллекцию, а у нас половина первого зала стоит пустая!

– Отозвала коллекцию… – хрипло повторила я и только потом осознала смысл сказанного, нервно воскликнув: – Как отозвала коллекцию?! Завтра же открытие выставки! Что нам на стены вешать?

Ох, как нехорошо! Мысли в голове тут же встали на свои места, и я вспомнила, как ночью сбежала в свою каморку от вездесущего цветочного запаха, зачиталась и, похоже, уснула прямо на книге, прильнув щекой к раскрытой странице. Неудивительно, что теперь каждое движение отдавало болью в затылке.

– Антон Павлович уже звонил, – прозвучало на другом конце телефона, – обещал самолично сфотографировать всех сотрудников отдела и вывесить вместо недостающих портретов.

КАДР 5. ИСКУССТВО КРАСНОРЕЧИЯ

Все преходяще в мире, полном мук.

Казавшееся важным испарится,

От прошлого доносится лишь звук

Дождя по полусгнившей черепице.

Ушедших чувств насильно не вернуть,

Забытых грез нам лучше не тревожить –

Я знаю это, выбирая путь,

Который мне спокойствия дороже.

Мир словно разделился пополам,

Вразмах перечеркнув мои сомненья.

Минувшее осталось где-то там.

Там – тишина, покой, оцепененье.

Здесь – Рубикон. Здесь, между берегами,

Все бренно под нетвердыми шагами.

«Это катастрофа! – вопил мой внутренний голос перед огромным цифровым отпечатком, занявшим почетное место в центре внутренней драматургии экспозиции. – Лучше бы не привозили!»

Сглотнув ком в горле, я обвела взглядом зал, в оформление которого было вложено столько сил. Стена, ставшая причиной вчерашних переживаний и бессонной из-за волнения ночи, смотрелась очень гармонично: музейная тема совсем не выбивалась из общего эстетического фона, а напротив, удачно его дополняла. Беда же пришла, откуда ее не ждали.

Прогулявшись мимо совсем старых архивных работ и восхитившись снимками середины прошлого века, я обернулась, чтобы оценить достижения современных художников, и замерла, лишенная дара речи. Посреди красивых модельных лиц с безупречной кожей и томными взглядами я увидела себя, запертую в тонкой белой раме. Гигантский портрет повис перед глазами словно портал в мир самых страшных кошмаров.

– Круто, скажи ведь?

Я в панике отскочила от фотографии и едва не врезалась в подкравшегося сзади мужчину. Когда же подняла глаза от вычурного жилета с бархатными вставками и свисающей из кармана медной цепочкой, буквально задохнулась от возмущения, опознав в непрошеном комментаторе ухмыляющегося Никиту. С чрезвычайно довольным видом он стоял перед собственной работой и ее прообразом, не потрудившись даже снять с лица громоздкие темные очки, выглядевшие в зале музея так же неуместно, как пирсинг в пупке тициановской Данаи.

– Я же говорил, что будет шедевр. А ты не верила!

– Ты? – От негодования я поперхнулась воздухом и не сразу исправила вылетевшую ненароком грубость: – Вы! Да как вы вообще посмели? Вот это! В музей? Меня! Чтобы все?

Запутавшись в собственных обрывистых вопросах и восклицаниях, я прижала руку ко рту и в панике уставилась на знакомый снимок из той серии, которую Никита задумывал как концептуальную. На переднем плане фотографии красовались мои лодыжки в испачканных грязью ботинках, а на лице, почти полностью спрятанном в сложенных лодочкой ладонях, виднелись черные подтеки, похожие на дорожки от слез. И все бы ничего, окажись на мне хоть клочок одежды, но единственным предметом туалета были злосчастные полусапожки. Неосознанно я перевела взгляд с компрометирующего портрета на свои ноги и с облегчением осознала, что стою в удобных балетках, давно ставших для меня привычной сменной обувью на работе. Вот в них и пойду домой – не так уж сегодня и холодно.

– Дин, тебе что, не нравится?

Я яростно помотала головой, ощущая, как обида поднимается во мне горькой волной. За что он так со мной? Я же просто хотела привлечь Лешино внимание, а вовсе не внимание посторонних людей.

– Но я же здесь… – выдавила из себя и, сделав глубокий вдох, с трудом озвучила обличительный факт страшным-престрашным шепотом: – голая!

– Не голая, а обнаженная, – наставительно произнес Ник, совершенно не стесняясь стоявших рядом посетителей и впервые в жизни всколыхнув во мне желание стукнуть собеседника по голове. – Моя лучшая работа, без шуток. Ты, кстати, как о ней узнала-то?

– Сердцем почувствовала, – глухо отозвалась я, парализованная происходящим.

Вокруг нас скапливалось все больше людей. Казалось, каждый из них пялился на меня, без труда распознав личность хрупкой девушки на фотографии, а я так и стояла перед своей копией не в силах сделать шаг в сторону. Ужас, неверие, смущение смешались в невообразимый коктейль, сковавший по рукам и ногам. Все, что я могла, – смотреть на собственное изображение, подмечая даже самые незначительные детали: вот маленькая родинка на левом плече, едва заметный след от белья на бедре, крупинки песка, прилипшие к протекторам ботинок... По отдельности это были мелкие несовершенства, но вместе они складывались в образ, тугим комком пробравшийся в самую душу. Я закусила губу, ощущая, как глаза начинает неприятно пощипывать.

– Да ладно, Дин! Колись, кто о выставке рассказал? Администратор, что ли? Как ее… с ботоксом на волосах которая… и ресницами ламинированными… Блин, забыл!

– Анастасия, – машинально подсказала я имя длинноволосой девушки, где-то на задворках сознания удивившись причудливым названиям процедур в индустрии красоты.

– Точно! – Никита победно щелкнул пальцами, радуясь удачной догадке. – Она, да? Ну давай, признавайся!

Увлеченный выдвинутой версией, подлый фотограф приобнял меня за плечи и притянул к себе, чтобы удобнее было секретничать. Как ни странно, от такого возмутительного вторжения в личное пространство оцепенение спало и я вдруг почувствовала почти непреодолимый порыв содрать с этого самодовольного павлина раздражающие темные очки. Стоит здесь весь такой гордый и уверенный в себе! Конечно, не он же красуется на стене голый! То есть обнаженный!

КАДР 6. ИСКУССТВО ПЛАНИРОВАНИЯ

Все бренно под нетвердыми шагами,

Неясна, зыбка новая стезя.

Нас в детстве неизведанным пугали

И берегли, опасностью грозя.

А выросли – не знаем, как оттаять,

Как выйти из давно застывших форм.

Тускнеет пылкий взгляд, ржавеет память,

И штиль сменяет юношеский шторм.

Жизнь крутится заезженной пластинкой

Под кончиком затупленной иглы:

За тактом такт, без пауз, без запинки,

Один мотив, протертый до дыры.

Но стоит замереть на миг, как вдруг

Уклад привычный валится из рук.

В музейном кафе было на удивление пусто, поэтому мы без проблем нашли свободный столик и поставили на него чашки на белоснежных блюдцах: мою с зеленым чаем и наполненную крепким кофе для Ника. На секунду я замешкалась, решая, куда сесть. Мягкий диван со стороны стены, безусловно, был самым удобным местом – значит, стоит уступить его гостю. Но, еще до того как я отодвинула стул, Никита кинул на его сиденье жуткие темные очки и вернулся к кассе. Недоуменно проводив взглядом мужскую спину, я опустила глаза на оставленный им аксессуар и со вздохом устроилась на краешке дивана. Остается только надеяться, что никто из посетителей выставки в ближайшее время сюда не зайдет и не застанет слепого экскурсовода внимательно изучающим витрину с десертами. Я тревожно огляделась, но из знакомых лиц обнаружила поблизости лишь долговязого юношу, убеждающего свою спутницу в том, что у нее глаза точь-в-точь как у Венеры Милосской. Молодой человек был полностью сосредоточен на заученных комплиментах и своей девушке – на этот раз пухленькой хохотушке с очаровательными ямочками на щеках.

– Не успел позавтракать, – коротко объяснил свою отлучку вернувшийся Ник, водрузив на стол тарелку с высоченной башней из бутербродов и блюдечко с тремя пирожными. – Присоединяйся!

И вместо того чтобы занять свое место на стуле, плюхнулся рядом на диван и немедля приступил к уничтожению бутербродной пирамиды, вгрызаясь в кусок красной рыбы.

– Приятного аппетита, – машинально пожелала я и неловко поерзала, пытаясь отползти подальше от горячего бока мужчины.

– Фпафибо! – произнес он и с наслаждением заглотил следующий ярус сооруженной башни – на этот раз с копченой колбасой. – А здесь ничего так, атмосферно, хотя тесновато, конечно. Но потолки сводчатые прикольные, и освещение отличное. Я бы только фотографий на стены добавил.

– Вы уже одну добавили – из тех, что не следовало, – отрезала я, мигом вспомнив о намерении выплеснуть на наглого фотографа все свое возмущение. – А потом еще и балаган в зале устроили.

– Да ладно, весело ж было! – Никита расправился с третьим бутербродом и беззаботно отхлебнул кофе, одним глотком опрокинув в себя небольшую чашку. – Мда, негусто… Пойду еще возьму. Ты что будешь?

Я лишь нахмурилась и покачала головой, показывая, что ни в чем не нуждаюсь. Разве что в искреннем раскаянии, но его-то мне точно не дождаться.

– Нечего искушать, все равно я не стану вас есть! – прошептала я дорогущим пирожным, подсунутым мне под нос, и вдруг подумала, что в случае с Ником столь щедрый жест можно трактовать как неловкую попытку извиниться за доставленные неудобства. Затем покосилась на мужчину, который, легкомысленно насвистывая, изучал кофейную карту, и отбросила эту дикую мысль. Размечталась, как же! Такому, как Ник, муки совести, похоже, вообще неведомы.

– Слушай, так ты правда здесь работаешь? – Мужчина выставил перед полуразрушенной вышкой из бутербродов целую армаду кофейных чашек и сел подле меня, снова заставив потесниться. – Я-то сначала решил, что просто на себя пришла посмотреть.

– Работаю, – сухо ответила я и зачем-то уточнила: – Музейным педагогом.

– Это что за зверь? Типа учитель?

– Скорее, экскурсовод для детей. Но, в целом, да, с учителями у нас много общего.

– Ого, и как тут тебе? – Никита сделал неопределенное движение рукой, описав бутербродом с сыром рваный круг в воздухе. – Нравится?

– Очень! – Я улыбнулась, но, спохватившись, поспешила принять суровый и недовольный вид. – Но, будь я экспозиционером, узнала бы о своей фотографии раньше и тогда…

– Что тогда? – с интересом спросил Ник, опустошил ближайшую кофейную чашку и водрузил ее на соседнюю, решив, по всей видимости, воздвигнуть новую высотку вместо съеденной.

– Убедила бы вас заменить портрет, – ответила я как можно тверже, стараясь, чтобы в голосе прозвучала не только уверенность, но и некий намек на угрозу.

– Правда, что ли? Так еще не поздно! Можешь прямо сейчас начинать, я не против. – Мужчина изобразил приглашающий жест и, попивая кофеек, как бы между делом пододвинул ко мне блюдечко с оставшимися без внимания десертами. – Ты чего не ешь, кстати? Угощайся.

– Перестаньте уже фамильярничать! – вспылила я, почувствовав, как пережитое волнение и недосып перерастают в неконтролируемое раздражение. – Мы с вами на брудершафт не пили, между прочим.

– О, отличная идея! – Никита, будто и не заметив исходящего от меня негодования, бесцеремонно перекинул руку через мой локоть и сунул в ладонь одну из полных чашек взамен пустой чайной. – Вздрогнем!

КАДР 7. ИСКУССТВО ПЕРЕГОВОРОВ

Уклад привычный валится из рук,

Рутина ускользает из-под пальцев.

Так хочется ускорить сердца стук

И закружиться в безрассудном танце!

Как мотылек, застывший в янтаре,

Мечтаю наконец расправить крылья,

Икаром в небо взмыть, сгореть в огне

И раствориться в море серой пылью.

Нет, мне не жаль безликих серых лет,

Их променяю на одно мгновенье,

Одну улыбку и один ответ,

На мимолетное прикосновенье.

Душа саднит, и нервы рвутся сами

В борьбе титанов с новыми богами.

Я закрыла тяжелый каталог и потерла переносицу. Новый квест для самых маленьких посетителей музея постепенно вырисовывался, нужно только добавить несколько интерактивных моментов, чтобы малыши не заскучали, слушая об искусстве Средневековья. Мальчикам, конечно, придутся по душе рыцарские испытания, а девочки захотят примерить на себя роль Прекрасной Дамы. Останется только связать воедино намеченные приключения по заколдованному замку – и можно будет смело предстать перед методсоветом для утверждения материала.

Потянулась, распрямляя спину и тихонько ойкнула: многочасовое сидение на жестком стуле не прошло даром, откликнувшись тянущей болью в шее. Мысленно пообещав себе провести следующий методический день дома, чтобы как следует отдохнуть и выспаться, а в июне вообще взять отпуск, я осторожно откинулась на спинку стула, обводя взглядом помещение читального зала. Или, скорее, закуток – с каждым годом стеллажи с новыми книгами все теснее прижимались к рабочим местам, в конце концов оставив место лишь для одного стола, за которым вряд ли поместятся заявленные пятнадцать посетителей, вздумай каждый из них открыть альбом по искусству. Это было камерное пространство, скрытое от посторонних глаз, куда могли попасть лишь сотрудники музея и исследователи, посвятившие себя искусству. И, как бы ни приходилось тесниться, в такого рода избранности была своя, особая прелесть. Пусть здесь нет роскоши библиотеки музея Прадо, нашедшей себе дом в бывшем бальном зале, оформленном Лукой Джордано. Нет простора Национального института истории искусства в Париже, в состав которого влились фонды нескольких музеев, включая наследие Лувра. Нет даже секретных шкафов, стыдливо прикрытых тряпочками, как на втором ярусе библиотеки при музее Виктории и Альберта. Зато тут есть уютная, обволакивающая тишина, дарящая ощущение умиротворения, и редкие посетители, занятые своими делами.

Один из них – пожилой мужчина профессорского вида – сейчас рассматривал под лупой книгу в скромном переплете из темно-коричневой кожи, заботливо уложенную на специальную подушку. Рукой, облаченной в белую хлопковую перчатку, он перевернул страницу и вновь погрузился в изучение рукописных помет на полях редкого издания. Кто знает, к чему приведет расшифровка этих записей? Вдруг вскоре нас ждет целый проект, посвященный анализу и атрибуции неприметных комментариев и рисунков? Все же в мире науки открытия почти всегда происходят неожиданно и почти никогда не обходятся без долгой, кропотливой работы.

Справа, будто прочитав мои мысли, тяжело вздохнула девушка с розовыми прядками у лица, выписывая что-то из каталога-резоне с работами Поля Сезанна. Наверняка студентка художественного вуза – я постоянно застаю ее за зарисовками в разных залах. Когда-то и я впервые попала в научную библиотеку во время учебы и была так ей очарована, что возвращалась сюда снова и снова. Сначала за монографиями, рекомендованными профессорами. Затем за профильной периодикой, позволявшей погрузиться в исследования. А уж во время музейной практики стеллажи с альбомами по искусству и вовсе стали незаменимыми помощниками в подборке экспонатов для будущих выставок. И хотя штат архива маленький, не все документы описаны и готовы к выдаче читателям, а уж если какой-то экземпляр спрятан в кабинете хранителя для личной работы, его оттуда даже зубами не выгрызть, – несмотря на все это, я вряд ли когда-нибудь променяю шершавые страницы книг на обилие электронных подписок и цифровых копий редких изданий. Потому что музейная библиотека – это особый мир, способный сузиться до крохотного штампа в брошюре и развернуть его бескрайним многовековым полотном, переворачивающим сознание.

Тихонько скрипнула за спиной дверь, и я невольно оглянулась, вынырнув из ностальгических размышлений. В проеме, подслеповато щурясь даже в очках с толстыми стеклами, появилась голова Руфика – большая, рыжая, с высокой залысиной на лбу и кучерявой бородой в форме лопаты. Поймав мой удивленный взгляд, Руфик расплылся в улыбке, напоминая добродушного великана, и поманил рукой, после чего многозначительно похлопал по нагрудному карману клетчатой рубашки и прикрыл дверь. А ведь точно, Варя упоминала, что ему скоро уезжать на раскопки, – наверное, хочет попрощаться и вручить традиционный сувенир, добытый в последней экспедиции.

Сдав книги музейному библиотекарю, я поспешно вышла из читального зала и чуть не врезалась в поджидающего меня археолога. Смутившись, кажется, даже больше меня, Руфик неловко отошел назад – будто гора вдруг решила сдвинуться с места, уступая дорогу.

– Это… Давно не виделись… – прокряхтел он, переминаясь с ноги на ногу. – Я тут… кхм… с подарочком, вот!

Покопавшись в кармане своей ковбойки, Руфик выудил из него что-то маленькое, золотисто-оранжевого цвета, и протянул мне на огромной раскрытой ладони. Не отрывая глаз от необычного презента, я обхватила его двумя пальчиками, показавшимися рядом с мужскими руками удивительно тонкими, и вгляделась в прозрачный камушек, похожий на затвердевший мед. Внутри него застыл во времени крохотный кокон, из которого успели показаться на свет ниточки-ножки и головка с двумя длинными усиками.