Кричи громче

Пролог

– Давайте с самого начала. И как можно подробнее, – майор прищуривается и поджимает губы, пока те не исчезают за густыми седыми усами. – Когда вы заметили, что ваши дети пропали?

Мы с Градским практически одновременно яростно выдыхаем и напряженно пересекаемся взглядами. Его сын и моя дочь пропали три дня назад, а воз, сука, и ныне там. Только показания по десятому кругу даем.

Ева, моя жена, с выдержанной сухостью повторяет то, что говорила вчера:

– Маша и Ярик исчезли в ночь с первого на второй день свадьбы. Мы собирались ехать в церковь на венчание. Уже подходило время выезжать, а дочь все не появлялась. Я подумала, что она проспала. Поэтому пошла к ней в комнату, чтобы разбудить.

– Вы вошли, но Марии в спальне не оказалось?

– Да.

– Раньше бывало, что она так пропадала?

– Нет.

– Могла не ночевать дома?

– Всегда ночевала. Иногда приходила поздно, но я никогда не беспокоилась, потому как знала, что она приедет с Яриком.

– Сейчас подробнее о нем, пожалуйста. Я буду вносить в протокол.

– Тоже мне рассказывать?

Взглянув на горестно всхлипывающую мать Ярослава, майор кивает.

– Мы с Градскими дружим примерно двадцать пять лет. Практически все это время живем по соседству. Наши дети проводят вместе много времени. У Сережи и Ники два сына, у нас только Машка. Но они все как родные.

– Свадьба была у старшего сына Градских?

– Да, у Никиты. Ярослав – младший. Они с Машей ровесники, родились в один день.

– Какие у них отношения?

– Я же сказала, все трое как родные. Они постоянно, перебежками, носились из дома в дом, вместе играли, ходили в школу. Все праздники тоже вместе.

– Хм… Нет, сейчас только касательно Ярослава и Марии. Могла у них быть любовная связь?

– Нет, – отвечает Ева без заминки.

Но лично я, учитывая некоторые предшествующие события, не настолько уверен.

– Хм… Ладно. По вашему мнению, они могли сбежать?

– Они хорошие дети, – вставляет дрожащим от эмоций голосом Ника. – У них не было причин убегать.

Полицейский качает головой и пожимает плечами.

– К сожалению, очень часто дома и за его стенами наши дети – это разные люди.

– Давайте без вот этой дерьмовой философии. Займитесь лучше поиском, – цежу я, теряя терпение. – Если с ними что-нибудь случится, я этот город с землей сровняю.

– Мы понимаем ваши переживания, Адам Терентьевич, – прокашлявшись, нудит майор все тем же бубняще-бездушным тоном. – И делаем все, что в наших силах, чтобы их найти. В частности, прорабатываем различные версии. Старайтесь сохранять спокойствие…

– Это, мать вашу, мой ребенок! Ее три дня нет дома! Как я могу быть спокоен?!

– Я понимаю… Поверьте мне, понимаю, – с хрипом вздыхает. – Возможно, есть люди, которые желают вам зла?

– Вы знаете, кто я такой. Конечно, есть.

– Хорошо, хорошо… Сейчас давайте так… Что они делали, когда вы видели их в последний раз?

– Танцевали. Перед этим Яр отозвал меня, – проговариваю то, что уже сообщал. – И предупредил, что они с Машей поедут кататься.

– И вы разрешили?

– Почему я должен был не разрешать? Им восемнадцать. Они оба адекватные. И не пьющие.

– То есть алкоголь они точно не употребляли?

– Маша, в принципе, не употребляет алкоголь. У Ярика подготовка к чемпионату.

– А чемпионат у нас по чему?

– Боевое самбо. Он в составе сборной.

– Хорошо. В Instagram Марии последние фотографии у моря. Поймите меня правильно… Мы подключили водолазов. Делаем все, что в наших силах. Но… В общем, это море. Не всех быстро находят.

– Ты, сука, что такое городишь??? – взрываюсь я. – Они живы! Живы! Понятно всем??? – оглядываю находящихся в кабинете. Глаза блестят даже у моей стальной Евы. Приседаю рядом на корточки, начхав на всех и вся. – Если она с Яриком, он ее в обиду не даст.

– А машину Ярика нашли на окраине города. Но нет никаких улик, указывающих на то, что с ним находился кто-то еще. В салоне был только его телефон. Кстати, интересная у них с Марией аудиопереписка. Давайте, послушаем.

Жмет на экран.

– Ты на хрена меня сдала, святоша? Знаешь же, что я захочу, шею тебе сверну!

– Убейся об стену, Ярик! Не сдавала я тебя. Мне, в принципе, посрать, где ты и с кем. Это все Ридер.

– Это последнее. А вот за пару дней до этого… Спортсмен Ярик, кхм… – снова касается экрана.

– Выходи гулять, святоша. Жду во дворе.

– Ты пьян, что ли?

– Совсем чуть-чуть.

– Ладно. Мне как раз скучно. Выйду, если пообещаешь не снимать с меня платье.

1

Ярослав

Эх, Одесса… Веселый южный край. Свадьбу брата гуляем у моря, в крутом ресторанном комплексе. Первого спихнули, мама от счастья плачет. А мне еще рано, конечно. Ну, на хер... Даже думать о таком не берусь.

Краем глаза цепляю толпу. Назад, назад…. Реактивная перемотка.

Машка Титова. Якорь. Ступор. Падаем.

Твою мать…

С Титовой – главное уметь вовремя сгруппироваться. Я умею. Я думаю, что умею. Ноги сами к ней несут.

Да чё за херня?

Притормаживаю себя. Не дай Бог, подумает, что я за ней волочусь. Широко ухмыляясь, опускаю ладони в карманы. Распрямляю плечи и, выкатив грудь колесом, характерной развязной походкой иду под заводные ритмы «Семь сорок» прямо на Машку.

– Вай, Титова! – присвистываю, нагло оглядывая ее с ног до головы.

– Вай, Градский, – в тон мне отзывается.

И вовсе не ее вздыбленное блестящее платье меня впечатляет настолько, что брюки в паху раздувает.

Ну вот, святоша, теперь мы одинаково нарядные…

Черт, о чем я, блядь, думаю?!

И снова ее – с головы до ног. Закоротило.

– Ты зачем такая красивая?

– Чтоб ты заметил!

– Я заметил, – кивком подтверждаю. Чуть прищурившись, смотрю в ее смеющиеся глаза. – Пошли танцевать?

Кладу руки на талию, но она локтями толкается, не позволяя, как положено, притянуть.

Я ее сейчас до хруста, черт…

– Отстань, Ярик.

– Очень вяленько, святоша. Можешь не ломаться. Я знаю, что ты весь вечер этого ждала.

– С тобой танцевать? – от негодования забавно щеки надувает и тут же с возмущением сдувает. – Пффф…

Не сдержавшись, смеюсь, рискуя пустить кровь на подживших ссадинах. От боли почти сразу же морщусь и сдвигаю губы трубочкой.

– Черт… Иди сюда, Маруся ты Титова, – крепче ее хватаю.

Она вроде и сопротивляется, но я-то знаю, что ей это нравится. Специально меня доводит, зараза такая!

– Ненавижу, когда ты меня так называешь! Сейчас лицо тебе расцарапаю.

– А я ненавижу, когда ты шипишь, как перекись водорода.

– Я сказала, отвали, Градский, – на серьезных щах в грудь меня лупит.

– Ну, все-е-е, – протягиваю с утробным гулом, как делал в детстве, желая ее по-настоящему испугать. – Мое терпение закончилось, святоша, – Машка визжит и дергается, а я, разрываясь от смеха, пытаюсь и дальше выглядеть злым Бармалеем. – Сюда иди, на хрен… – скручиваю ее и прижимаю к себе спиной.

Вырваться-то у нее не получится. Я это знаю. Она это знает.

Прижимаю крепче и, на мгновение прикрывая глаза, медленно выдыхаю. Это просто танец такой… Под «Хава Нагила», ага.

Пиздец…

На самом деле, конечно, бессовестно лапаю. Не знаю, зачем… Почему мне так хочется именно ее… Где там папа Тит? Лучше ему этого не видеть.

Я стараюсь не думать о Машке Титовой. Я действительно стараюсь, понятно вам? Но… Коротко, чтобы вы понимали, если мне приходится дрочить, представляю всегда Машку. Хотя голой ее никогда не видел. Почему-то в голову постоянно она лезет. Если порно включаю, ищу похожую. И под конец машинально глаза закрываю. Кончаю с ней. Даже когда другую трахаю, кончаю с ней.

Чертовщина какая-то… Помешательство.

Я помню Машку сопливой, с разбитыми коленками, с уродскими бантами в первом классе, в крапинку ржачную во время ветрянки… Но я помню и то, как у нее выросли сиськи и знатно округлилась задница. Помню, как сам превратился в агрессивного придурка, готового разбить рожу каждому, кто так же, как и я, посмеет это заметить.

Святоша идет к своей великой мечте – стать президентом страны. Да-да, я правильно выразился, а вы правильно прочитали. Именно поэтому она, класса с пятого, рьяно следит за своей репутацией. Я сам от этой информации хренею! Но… Это Маруся Титова. Да, именно такая она. Амбициозная, манерная, правильная, с задатками стервы.

Моя добрая высокоморальная мама часто повторяет: «Ты к Маше должен относиться как к сестре».

Эге-гей, ебаный Гондурас… Вы все, где вообще?

Мне это ни в какое ухо не влетает. Ну что, я виноват, если мой член яростно сопротивляется против этого заявления?

Однако мне, безусловно, на хрен не сдались проблемы. А они обеспечены, если я трону единственную и ненаглядную доченьку Титовых.

– Ярик, прекрати уже… Ярик…

Разжимая ладони, позволяю Машке развернуться. Повторяю попытку обнять нормально, как положено в танце.

– Стой уже. Ничего я тебе не сделаю, – смотрю в широко распахнутые, настороженные глазища.

– Еще бы ты попытался мне что-то сделать!

– Ай-яй-яй… Ты. Меня. Провоцируешь. Святоша.

2

Мария

У меня в жизни все расписано. Я люблю порядок. Как в мыслях, так и в душе. Ярослав Градский во все привносит хаос. С ним никакие постулаты не срабатывают. Он играет без правил. Он любому способен вскружить голову. Имя свое забудешь, не то что какие-то там принципы.

Ярик – это тот самый парень в компании, на которого все смотрят, разинув рот. Если вы войдете в помещение, заполненное толпой людей, он станет первым, на кого вы обратите внимание. И, скорее всего, неизбежно продолжите наблюдать за ним, пока будет оставаться такая возможность.

Он – крутой, самоуверенный, вызывающе наглый. И все это не пустое позерство. У Града яркая, по-хорошему агрессивная натура. Он красивый, сильный и… э-э-э, ну, чисто для ясности, он сексуальный. Он ­– чемпион. Он – лучший. Во всем!

В любой компании к нему, так или иначе, народ тянется – и девчонки, и парни. С ним все хотят дружить.

У Ярика пошлые шутки, но он проговаривает их с такой бешеной харизмой, невозможно не смеяться вместе с ним, даже если этот дурацкий юмор затрагивает непосредственно вас. Он сам по себе много смеется, постоянно выдумывает какие-то пранки и выглядит при этом как самый настоящий придурок. Сексуальный придурок.

Иногда он так сильно бесит меня! Я нападаю, и мы, можно сказать, деремся. Ненавижу, когда он продолжает гнать, когда я вне себя! Пытаюсь ударить или поцарапать его, а он ржет и, демонстрируя свое физическое превосходство, скручивает и обездвиживает меня. Иногда мы, на пике моей злости, деремся настолько яростно, что на грохот сбегаются родители.

На прошлой неделе этот придурок разбил мою любимую настольную лампу. Не случайно! Он выбросил ее в окно, после того, как увидел мою переписку с сокурсником. Переписку по теме семинара! Думаю, оставленные моими ногтями кровавые борозды на плечах этого долбанутого Градского еще не поджили.

Я не умею на него долго злиться. Он никогда не извиняется, но я всегда все ему прощаю.

Порой, конечно, и сама его провоцирую. Не могу объяснить, зачем? Когда он наступает, у меня внутри словно штормовая волна поднимается. Это такие сумасшедшие ощущения! Похоже, у меня от него какая-то нездоровая зависимость. Ярик взывает к моей темной стороне. Вытаскивает то, что я прячу от других. Он знает все мои слабости и секреты. Ну, почти все… С ним я всегда могу быть собой.

В салоне машины, как всегда, грохочет жесткая провокационная рэп-музыка. Я морщусь и наклоняюсь, чтобы переключить на волну повеселее.

– Святоша! – с наигранной грубостью рявкает придурок Ярик.

Почти сразу за этим его хмурое лицо преображает та самая самоуверенная ухмылка. Я лишь глаза закатываю и без слов показываю ему средний палец.

Мы серьезно превышаем скорость, но с ним мне никогда не страшно. Улыбаюсь и, откидываясь удобнее на сиденье, прикрываю веки. Прокручиваю в голове самые разные мысли, пока машина плавно не замедляет ход.

Двигатель с тихим урчанием прекращает работу, и я медленно открываю глаза. За стеклом полная темнота. Никак не сориентироваться, в какой части города мы находимся.

– Святоша, – окликает Ярик, в этот раз с нотками веселья. – Спиной повернись.

– Зачем это?

– Хочу тебя сзади, – ржет он.

– Град…

Хватает и внаглую меня разворачивает.

– Делай, как я говорю, – грубо рычит мне в ухо, повторяя эпизод из триллера, который мы смотрели несколько дней назад.

Блин, мы выросли, оба знаем, что все это не серьезно. Но он все равно продолжает меня пугать. Вот только я не боюсь... Я волнуюсь... Внизу живота знакомая дрожь зарождается. Ощущая на щеке горячее дыхание Ярика, неосознанно жмурюсь и послушно выполняю все его требования.

– Хорошо.

Он завязывает мне глаза.

И прежде, чем начинаю по-настоящему паниковать, толкает меня спиной на себя и производит захват.

– Доверяешь мне, Маруся?

– Ты – козел, спору нет, – как то самое зеркало, вяло отзываюсь. – Но, да, я тебе доверяю.

– Ленту не трогай. Сейчас я выйду и помогу тебе.

– Хорошо, – снова соглашаюсь я.

Тепло и сила его тела исчезают. Я слышу хлопок двери. А потом… Тишина затягивается.

Он там курит, что ли? Я его убью! Содрогаясь, сдавленно и громко сглатываю.

Ярик, блин… Вернись, пожалуйста…

Если он хочет меня испугать, ему это удается. Без Града мне в разы страшнее, чем с ним.

Когда дверь с моей стороны, наконец, открывается, не могу сдержать вздоха облегчения. Градский берет меня за руки и попросту стягивает с сиденья. Я практически падаю в его объятия. Слышу, как Яр шумно втягивает кислород и хрипловато смеется.

– Осторожно, святоша... Вот так… Сюда иди. Не бойся ты так… Не настолько бойся…

– Я не боюсь!

– Угу. Понял. Давай, буду тебя направлять.

Идем мы недолго. Почва под ногами сначала мягкая, как трава. Потом твердая, как асфальт.

– Постой тут, ок?

Я понятие не имею, где мы находимся, и что в этот момент делает Ярик. Распознаю клацанье кнопок. Почти сразу за этим раздается системный писк, и скрипит дверь.

3

Ярослав

Сижу и слушаю, как стучат у Машки зубы. Нам больше не смешно. Пару часов назад было весело, сейчас даже мое дикое нутро разбивает безотчетная тревога.

Гипнотизирую взглядом застывшую вокруг нас темноту.

Когда питание отключилось, естественно, легла вся система безопасности. Код ввести невозможно. Мы взаперти.

Я. Машка. И тишина.

Сколько времени прошло? Как быстро Ридер додумается явиться? Кроме него ведь ни одна живая душа не в курсах, что мы здесь.

Сука, что за ебучий кретинизм?

Титова в очередной раз воскрешает свой смартфон. Подсветка ненадолго озаряет ее милое перепуганное личико. Святоша проверяет связь. Ее здесь нет. И она не появится, даже если включится свет. Мы оба это понимает, но «сеструля» упорно повторяет бессмысленные попытки.

– Спать хочу, – говорю я. – Появится свет, разбудишь.

Завалившись на одну из коек, отворачиваюсь к стене.

– Ярик, ты серьезно? Как тут спать? Ярик, блин? Ярик? – учащенно дыша, делает огромные паузы между словами и, врубая долбаный фонарик, светит мне в лицо.

– У тебя, блядь, есть другие предложения? – грубовато обрываю ее, прикрывая ладонью глаза. – Тоже ложись. Хватит херней страдать. Связи тут нет, и она не появится.

Закрывая глаза, думаю о том, что утреннюю тренировку я, вероятнее всего, все же пропущу. Сверещук по-любому наяривать начнет. Сначала мне. Потом отцу. Очередное попадалово, бля…

Вот на хрена, спрашивается, я сюда ломанулся? Еще и Машку с собой поволок…

Полный пиздец!

Просыпаюсь, будто из-под воды выныриваю. Жадно вдыхаю. Ожидая, что тьма, если хорошенько проморгаться, рассеется, усиленно сдавливаю и разжимаю веки. Ни хрена. Рядом кто-то тихонько поскуливает. Что за нах еще? Спросонья понять не могу, что происходит, и где я нахожусь? Пытаюсь нашарить на тумбочке мобильник. Натыкаюсь ладонью на стену. Не дома.

Машка…

Мозг включается в работу, хаотично подбрасывая в сознание события вчерашнего вечера.

Машка…

Крутанувшись, вижу все ту же беспроглядную темноту.

– Пс-с-с, – не тая волнения, подзываю свою принцесску. – Святоша?

– Яр… – по звукам понимаю, что она подскочила со своей кровати и приблизилась к моей. – Ты проснулся?

– Что со светом? – спросонья хриплю.

– Я… Я не знаю… Он не включается… Уже почти четыре утра.

Главное, сохранять спокойствие. Нельзя, чтобы Машку ломанула истерика. И так, судя по всему, уже сопли распустила.

– Ясно, – стараюсь звучать спокойно. – Ложись, поспи. Утром будем разбираться.

– Шутишь, что ли? Ярик, я не могу уснуть. Мне страшно… – признается, а я глаза прикрываю, не зная, что с ней делать. Она скулит и всхлипывает где-то совсем рядом. Это очень и очень хреново. – Я хочу к папе.

Ну, кто бы сомневался…

«Мой папа – самый лучший!»

– Подбери сопли, Маруся… – произношу на самом деле мягко. – Он не может все время быть рядом.

Некоторое время молчим. Я прикрываю глаза и почти расслабляюсь. Но она не отходит. А потом… Она, мать вашу, вновь начинает ныть.

– Яр… Мне очень-очень страшно. Можно я к тебе лягу?

Глаза резко распахиваю. Капитально охреневаю, когда она, не дожидаясь разрешения, подсовывает мне под бок задницу. Мысленно я, конечно, миллион раз с Титовой в одной кровати оказывался. И, как вы понимаете, не затем, чтобы спать… Но в реальности тесного контакта между нами не случалось.

– Нет, нельзя.

Сдавленно сглатываю. Глубоко вдыхая, пытаюсь замедлить легочную вентиляцию.

Она наверняка обидится… Зато, уж точно, оставит меня, на хрен, в покое.

– Пожалуйста, Ярик… Я с краешку…

Чтобы Машка меня когда-то о чем-то упрашивала… Ну, это пиздец, какая дикость! Должно быть, ей взаправду чрезвычайно страшно.

А я ее нытье не перевариваю. Себе же душу сожру, если она реветь продолжит.

– Ладно. Только не щемись близко. Кумарит меня с кем-то спать…

Я не заканчиваю, потому что она ложится и, конечно же, блядь, приваливается всем телом.

– Прости…

Святоша пытается отодвинуться, но прогибающаяся сетка упорно возвращает ее обратно ко мне. С краю никак не получается. Слишком узко, мы соприкасаемся по всей длине.

Сглатываю, потому как в результате этого невинного контакта у меня ожидаемо случается стояк.

Чудно, вашу мать, блядь…

Отворачиваю лицо к стене, чтобы хотя бы не дышать ею.

Снилось и в пьяном угаре мне являлось всякое, но наяву я никогда не слышал, чтобы Машка дышала так активно и громко. Совсем рядом. Совсем, блядь, рядом. Слишком близко. Пиздец, как слишком!

– Яр?

– Чего тебе?

– Спасибо.

Прекрасно, блядь… Я этой благодарности охренеть как заслуживаю! Дождался.

– Не за что.

– Знаю, тебе со мной неудобно.

Просто заткнись и спи...

4

Ярослав

– Ярик… Ярик… – не осознаю, что голос святоши звучит в реальности, а не в моем сне. – Ты… Ты в меня упираешься… Ярик…

Да, упираюсь ей в задницу. Потому что приятно мне так. Офигеть, как приятно…

– Тихо, лежи… – мычу мало разборчивым хрипом.

Веду рукой по ее животу к сиськам. Но едва задеваю божественные холмики, меня оглушает пронзительный вопль.

– Яр, это я! Маруся! – по руке меня лупит. – Проснись, Градский!

Я не то что проснулся. У меня после такого пробуждения психологическая травма.

– Проснулся. Орать перестань, – открываю глаза. Оцениваю обстановку. Все та же беспросветная темень. Все, что я вижу. – Замри уже. Не вертись.

– Как я могу не вертеться? Если мне неудобно…

– Сейчас пошуруешь в свою кровать.

– Когда это мы поделили территорию? Тут нет моей кровати! Где хочу, там и лежу! – толкает меня под ребра локтем.

– Еще одно движение, и ты продолжишь это делать на полу!

– Не посмеешь, – слышу, как цедит возмущенно воздух.

– Ты. Меня. Провоцируешь. Святоша, – выдаю с жесткими расстановками.

Как же она бесит меня!

– Ярик, дорогой мой…

Яркая вспышка света заставляет нас обоих от неожиданности резко зажмуриться. О начатом споре мы, как бывало раньше, вмиг забываем.

– Боже, наконец-то! – Машка резво соскакивает с кровати.

Ее измятое за ночь дизайнерское платье окончательно дыбом встало. Пока «сеструля» поднимается, вижу ее красные труселя. Привставая, подпираю ладонью голову и жду, когда оно обратно упадет. Но у платья настроение точно как у меня – стоит.

– Э-э-э… Святоша, у тебя юбка к спине приклеилась…

Стремительно крутанувшись по своей оси, Титова, пронзая меня пламенным взглядом, принимается судорожно одергивать вздыбленную ткань.

– Придурок, – свирепеет на ровном месте.

Я-то в чем виноват? Надо было промолчать? В следующий раз так и сделаю! Пусть ходит с голой жопой!

– Не за что! – рявкаю в ответ и сползаю с кровати.

Ломка в теле такая, словно меня побили. Все мышцы затекли. А все почему? Пожалел принцесску. Полночи промучился.

Зевая, растираю ладонью лицо. Когда открываю глаза, вижу, что святоша на пах мой смотрит и отчаянно краснеет.

– Это не к тебе. Просто утренняя реакция.

Да, на матрас.

– Ладно… – отвернувшись, включает мобилу. – Давай уже выбираться из этого жуткого места.

– Который час? – снова зеваю.

– Восемь тридцать. Через полтора часа венчание. Мама с папой, наверное, уже кинулись меня... Давай быстрее, Яр. Нужно ехать.

За ночь в этом погребе температура прилично понизилась. Ощутимо перебирает по спине озноб.

Подхожу к системе безопасности. Не переставая зевать и тереть глаза, второй рукой ввожу код. Но вместо щелчка замков прибор вспыхивает красным и рубит по ушам коротким резким звуком.

– Что это? Что случилось? Ярик, проснись. Смотри, что нажимаешь… Вдруг заблокирует!

– Вот не ной ты над душой, – выхожу из себя. – Отойди вообще, не трись об меня. Утром я опасен. Серьезно, святоша. Последнее предупреждение.

– Маньяк, – выпаливает Машка, но расстояние все же увеличивает.

– Да, лично твой, – сам не понимаю, что бубню. – Если мы останемся здесь еще на день, спать ко мне не приходи. Изнасилую.

– Ну, ты и придурок! Не приду, конечно!

Не собираюсь с ней церемониться. Хватит. Вот пусть плачет, не плачет, я ее к себе в кровать никогда не возьму! В конце концов, я ей не папочка. Принцесса, блин.

Стоит и маячит. Шурудит этим своим дурацким платьем. Сжечь его нужно, а не носить.

– Черт… Я все правильно ввел.

Повторно набираю код и к своему ужасу понимаю, что он снова не срабатывает.

– Что не так? Ты забыл, да?

– Нет, не забыл. Я уверен, что вводил вчера – 7471.

– А сейчас?

– Так же!

– Тогда почему он не работает? Попробуй еще!

Пробую. Результат тот же.

– Боже, Яр! Почему он не работает?

– Откуда мне, блядь, знать? Перестань верещать на ухо, – начинаю капитально беспокоиться из-за всей этой фигни. Но стараюсь все же не впадать в шабаш, как это любит делать моя изнеженная Машка. – Может, из-за того, что питания не было, код обновился?

Последнее выдвигаю чисто для себя, но Титову прям на месте подбрасывает.

– Ты шутишь? Ты же шутишь? Ты спецом меня пугаешь, да? Скажи! Потому что мне страшно! Признаю!

– Нет, сейчас я все делаю правильно. Не пугаю тебя, – доношу до этой истерички как можно мягче. – Он не работает.

5

Мария

Крик вырывается непроизвольно, когда вижу, что у меня начались месячные. Так и знала! Что я теперь делать буду?

Еще и Ярик… Стоит моему вскрику стихнут, врывается, блин, в ванную. Я чуть трусы на плитку не роняю. Хорошо, что сижу на унитазе, а это взбесившееся платье прикрывает и бедра, и зажатое дрожащими пальцами белье.

– Что случилось? – лихорадочно мечется по помещению взглядом.

– Ты нормальный, вообще? Я в туалете!!!

– Чего орешь тогда? Или ты каждый раз так? Запор? Или золотуха?

– Пошел к черту, – швыряю в него рулоном туалетной бумаги. От расстройства и обиды на глазах выступают слезы. – Выйди немедленно, козел! Я папе все расскажу! Он тебя…

Ярик психует, но выходит. И продолжает меня доставать через дверь:

– Просто объясни, что случилось? Ты же знаешь, что можешь сказать мне все? Манюня? Поговори со мной. Маша?

Он, черт возьми, издевается?

– Ничего я тебе не скажу!

А сама сижу и плачу.

– Я сейчас опять войду.

– Не смей!

– Просто скажи, что случилось?

– Ничего!

– Ну, ты же из-за чего-то плачешь?

– Так мне хочется!

– Выходи тогда. Тут рыдай, блин!

– Не хочу! Ты не достоин моих слез!

– Маруся… – долбит кулаком в дверь. – Предупреждаю. Я вхожу.

И он снова вламывается. Рожа злая, но я тоже на взводе. Если бы не «красные проблемы», вскочила бы и расцарапала всего.

– Говори! Сейчас же!

Что за несносный кретин?! За что мне это? Неужели не понимает, что смущает меня?

Растираю ладонями слезы и понуро опускаю голову.

– Машка… Давай уже, рожай. Я же не просто так кипишую! Слышишь меня? – горланит, как всегда, грубиян. – О тебе волнуюсь! Кипятком все…

Посмотрите, какая цаца! Царевича заставили беспокоиться!

– У меня кровь… – роняю лицо в ладони.

Так стыдно мне еще никогда не было.

– Где? Где?

Ну, что за тормоз?! Убирая руки, вижу, что мой Град все краски утратил. Бледный, как с воспаленным аппендицитом в десять лет.

– Там… – взглядом вниз указываю.

Он, оказывается, умеет еще и смущаться. Набирает яркости, вероятно, не меньше меня.

– Первый раз, что ли?

Ну, дубина…

– Нет, не первый. И не двадцать первый. Но, сам понимаешь, у меня ничего с собой нет…

Он тяжело переваривает эту информацию. Но все же догоняет.

– И ты решила сидеть на унитазе? Ну, правильно, чё? Ридер приедет, отпилим, и с ним домой поедешь.

Что тут скажешь? Неуместные шуточки – конек Градского.

– Ярик… – тоненько тяну я. Мне снова приходится просить его о помощи. Проклятый бункер! Всеми силами сдерживаю новый поток слез. – Яр, миленький, найди мне что-нибудь. Пожалуйста.

– Да, конечно… – прочесывает ладонью затылок и шумно выдыхает. – Сейчас.

Тотчас принимается за поиски. Идет к узкому белому навесному шкафчику. Открывает его и… бинго! Там такой запас! Учитывая, что бункер принадлежит отцу Ридера, я чаяла надежду на какую-нибудь вату и бинт, а тут несколько видов гигиеничных прокладок. Он явно в этот погреб не один планирует заселяться.

– Подойдет? – Градский маячит яркой упаковкой.

Это достаточно популярная марка, я ее использую. Но даже если бы она лично мне не нравилась, сейчас соглашусь на все.

– Да, вполне, – краснея, принимаю у него из рук упаковку. – Спасибо.

И мы застываем, глядя друг другу в глаза. У меня дыхание спирает. И вниз по животу стекает волна непонятного ноющего жара. Это никак не связанно с моим физическим состоянием. А что тогда? Я не знаю.

– Выйдешь?

– А, да… Я за дверью.

Вернувшись в комнату, мы молча принимаемся за перекус. Сил на разговоры не осталось. И это платье, я уже его ненавижу! Колется и раздражает кожу. Можно, конечно, поискать какую-то одежду. Она здесь по-любому есть. Только… Я все надеюсь, что Ридер вот-вот появится, и мы поедем домой.

Закончив с печеньем, взбиваю подушку повыше и ложусь.

– Венчание началось, – грустно оповещаю, судорожно стискивая в ладони мобильный.

Яр едва заметно вздрагивает и, безусловно, привычно отмахивается:

– Пофиг. Даже хорошо, что мы не успели. Сейчас подъедет Ридер, и завалим сразу в ресторан.

– В таком виде?

Растрепанные, помятые, двухдневной свежести…

– Зато представь, какой ажиотаж, – гогочет Градский.

6

Ника Градская

Глотая слезы, листаю альбом с детскими фотографиями. Подолгу на каждой зависаю. Почти на всех снимках рядом с Яриком – Маша. Даже если мы семьями, она все равно рядом с ним. На трети они грозно взирают друг на друга, забывая о просьбах фотографирующего смотреть в кадр. На нескольких – и вовсе дерутся. А мы рядом, такие смешные, с открытыми ртами и выпученными глазами.

Смеюсь сквозь слезы.

Есть, конечно, много фотографий, на которых улыбаются. И чаще всего именно друг другу. Мало, где по-настоящему позируют. Поймать их являлось непосильной задачей. Сколько раз случалось, учительница звонила и жаловалась: час мурыжили весь класс, сделали дюжину снимков, и все равно – Титова с Градским перекошенные. Я, безусловно, расстраивалась и переживала, пыталась разговаривать с Яриком. Но он с самого рождения сам себе Бог. Выслушает и сделает по-своему. До фонаря ему чье-либо мнение.

Яр вращается на своей орбите. Любит шутить, смеяться, громко разговаривать по телефону, слушать музыку, танцевать. Причем танцует именно с кайфом, никого не стесняясь. Когда он дома, его всегда слышно. Я столько раз просила быть потише…

Вернуть бы теперь домой только, Господи…

Маша – хорошая девочка. Вроде тихая такая, послушная. Но с Яриком вдвоем такие проделки устраивали! Оба – как мальчишки! Сын ее, конечно, постоянно подбивал на всякие проказы и искусно провоцировал, если Машка вдруг думала упираться. Но и она за ним везде, куда бы он ни шел, следовала. Если Яр злился, на спину ему запрыгнет и не отпустит, пока он не прекратит обижаться.

– Сильно болит?

Наблюдаю в окно, как сын опускается на колени возле свалившейся с качели Маши.

– Не твое дело!

– Не кричи ты. Дай помогу.

Но девочка продолжает кричать:

– Нет!

Решаю вмешаться. Выйдя на террасу, слышу приглушенный голос Ярика:

– Хочешь, я тебя обниму?

И Маша вдруг сама к нему бросается.

– Да!

В какой-то момент мы просто перестали обращать внимание на то, что они говорят друг другу. Порой, конечно, их споры переходили все грани. Приходилось разнимать. Но не так, чтобы слишком часто это случалось. Или это мне сейчас так кажется…

– Папа сказал, чтобы я сильно тебя не обижала, потому что ты когда-нибудь на мне женишься, – проговаривает семилетняя Мария, не вынимая изо рта чупа-чупс.

Ярик в панике расширяет глаза и ни словом не комментирует это сообщение. А я, взбивая тесто на блины, тихонько смеюсь и продолжаю наблюдение.

– Я не хочу замуж. Я ненавижу замуж. Мне не нравится секс, – проговаривает Маша тоном уставшей от всего, и жизни в том числе, женщины.

У меня глаза на лоб лезут, когда это слышу. А им обоим хоть бы что. Смотрят исключительно друг на друга.

Маша продолжает:

 – Я соглашусь за тебя выйти, только если пообещаешь, что тебе секс тоже не нравится.

У сына, очевидно, нет столь же категоричного и точного мнения по этому поводу, но он отвечает:

– Не нравится.

Кажется, он ее в очередной раз обманывает.

– Тогда посмотрим, – важно заключает Маша.

А я качаю головой и смеюсь.

Ярик за ней, куда только не носился. Не дай Бог, Титова с кем-то другим гулять уйдет! Целая катастрофа!

– Что это за запах? Ты что, курил? Я все расскажу дяде Сереже!

– Стой! Мелкая гадина! Стой!

Не успеваю среагировать, как Маша бежит из кухни. Яр нагоняет. Оборачивая вокруг ее талии руку, крепко прижимает спиной к себе и поднимает над полом.

– Пусти, придурок! Сила есть – ума не надо.

А в девятом классе Яр на школьной дискотеке избил парня, посмевшего пригласить Титову на танец. Мол, слышал, что тот говорил о ней гнусные вещи.

Но самый сильный спор между ними случился в десятом классе. Крик стоял на весь дом! Вот только все слова какими-то обрывками неслись. Пока поднималась наверх к комнате Ярика, понять ничего не успела. Маша с плачем мимо меня прошмыгнула и убежала домой. Но и Яр… Хотела его отругать. Вошла в комнату и растерялась. Впервые видела в глазах сына слезы. Как ни допытывались – ни мы, ни Титовы, так и не узнали, из-за чего произошла эта отличительная ссора.

Раньше случалось, что поскандалят и друг другу названивают. Целый день телефон разрывается. Яр примет вызов, она ему что-то прокричит и бросит трубку. Потом он ей так же, слышу же. И несется по кругу. Скажу, чтобы отключил телефон – так нет! Не дай Боже! Мечется по комнате и ждет, когда позвонит.

А тут целую неделю конфликт не разрешался. Не разговаривали совсем. Потом все же, с демонстративным безразличием друг к другу, начали общаться.

Вне дома Ярик Машку всегда чересчур опекал. Чего только не было…

7

Ярослав

Вторая ночь дается нам куда тяжелее первой. У Машки случается настоящая истерика. Она рыдает навзрыд. Конечно же, пускаю ее к себе в постель. Обнимаю. Манюня судорожно цепляется, опутывает руками и ногами. Я и сам ее в себя вжимаю. Утешаю, как могу. В ней же точку опоры ищу.

Я не знаю, что будет дальше. Я не знаю, как ее успокоить. Я не знаю, когда приедет Ридер. Я ничего не знаю. Я так же, как и она, морально расшатан. Понимаю одно: нужно держаться.

Так странно, но в эту ночь мне, озабоченному придурку, не до похоти. Прям вообще. В другой момент пришел бы в священный ужас. Машка меня всего обслюнявила, всеми частями тела обтерлась, а у меня, вот так удар ниже пояса – не стоит!

Пиздец, я на нерве. Охренеть просто.

На следующий день, самому ведь хуево, но пытаюсь ее веселить. Маруся не поддается. Часами лежим в этой разрушительной тишине.

Ридера все еще нет… Его просто, блядь, нет.

Послезавтра самолет в Варшаву. Я, черт подери, не могу пропустить чемпионат. Кроме того, находиться столько времени в компании святоши – то еще испытание. Член стремительно воскресает, медленно съезжает крыша. И даже шифером не шуршит. Почему-то мое дурное нутро Машку, вопреки всем воспитательным мероприятиям, своей считает и, очевидно, во всей этой пошлой оттепели ничего зазорного не находит.

На хрена только выдернул ее с этой свадьбы? Будто черт подбил.

Совершаю еще несколько попыток ввести код. Начиная сомневаться в собственной адекватности, пробую уже разные комбинации цифр. Ничего, мать вашу, не срабатывает. Очередной резкий гонг рубит восприятие, словно контрольный из дробовика.

Аппетит на нервах даже у меня не особо развивается, а уж Марусю и вовсе ничего не интересует. Но я все равно несу консервы и какие-то сухари. Заставляю ее есть. Сам периодически перекусываю всякой херней, типа чипсов и печенья. Зато сушняк постоянно, будто после конкретного перепоя. Колой заливаюсь. За два дня язва не откроется, дома буду мамины бульоны хлебать.

Вот бы поскорее…

Свет тухнет и на третью ночь. Засекаем время на Машкином мобильнике. Снова это случилось ровно в двенадцать часов. Телефон окончательно садится, но теперь мы знаем, что отключение генератора происходит автоматически. Должно быть, в целях экономии.

Без света что-то делать невозможно. Темно настолько, что никаких очертаний не обнаружить, сколько ты ни лупись в разложившееся пространство. Глухой мрак, словно в аду. Я там, конечно, еще не был, но предполагаю, что этот долбаный бункер – худшее место на всей планете.

В понедельник, от той же скуки, шерстю в кладовой и нахожу мощный фонарик. Если его днем зарядить, ночью можно пользоваться. Вот только нам и днем, имея в распоряжении телевизор с DVD-плеером и магнитофон, ничего особо не хочется. А уж когда тухнет свет, такая безнадега накатывает. С головой накрывает. Горло спазмом душит. Иногда кажется, что кислорода меньше становится. Я понимаю, что это нервы, и накручивать себя до каких-то ебучих панических атак вот вообще не стоит. Но моментами так и кроет…

На четвертый день я, наконец, осознаю, что все же проебываю чемпионат. Не конец света, конечно. Но, сука, досадно, пиздец как.

Едва врубается свет, сдергиваю Марусю с кровати.

– Давай, святоша. Соберись, мля, – убираю с лица растрепанные пряди волос. Надо ее причесать, наверное. Сама же потом, когда Ридер приедет, ныть станет, что вид не товарный. Перфекционистка, черт подери. – Давай, красота! Отнесемся к этому заключению, как к крутому приключению. Мы же о чем-то подобном фантазировали, когда смотрели все эти тупые американские триллеры.

– Еще скажи, что это самое лучшее, что могло с нами случиться, –­ Машка не разделяет моего энтузиазма. Губы дует. Нижнюю впору пальцами подбирать. Или языком… – Так обычно говорят герои этих самых тупых американских фильмов, перед тем как поехать кукушкой и начать мочить друг друга.

– Стоп. Не туда тебя, Маруся, понесло, – сдавливая пальцами ее подбородок, буром пру, чтобы лицом к ней прижаться. Она от такой резкой облавы прерывисто выдыхает, а я, вдохнув, с трудом сглатываю, но продолжаю клеить самоуверенного придурка. – Это как пионерский лагерь. Только для взрослых, ага, – закусывая губу, подмигиваю. – Веселье начинается!

– Что именно ты предлагаешь?

– Для начала, с сегодняшнего дня я ввожу свод правил. Первое: никаких слез. Никаких, блядь, слез! Слышишь меня, Манюня? Мы будем относиться ко всему просто, – довольный тем, как она внимает, продолжаю инструктаж. – У нас есть еда, одежда. Не подохнем! Рано или поздно отсюда выберемся. Так на хрена страдать? – последнее выкрикиваю, как лозунг на гражданской демонстрации.

– Это все к первому правилу?

– Ага.

– А второе какое?

– Ну, второе я пока не придумал.

– Тогда можно я добавлю?

– Конечно.

Упирая ладонями мне в грудь, отстраняется, но все же не отходит.

– Что бы здесь ни произошло, никто об этом не узнает. Никто и никогда.

– Вай, святоша! Звучит страшно интригующе, – выкатывая глаза, ухмыляюсь с предвкушением. – И очень провокационно, – дерзко подергиваю бровями. – Умеешь ты молотить и подмолачивать!

8

Мария

Впервые наш спор заканчивается ничьей. Обычно Ярик делает все возможное, чтобы выиграть. И сейчас я бы радовалась его победе, даже если бы сжульничал. Сделал бы, что угодно! Готова все отдать, только бы покинуть это ужасное место.

– Буууу! Аррр!!!

– ААААА!!! – визжу, отпрыгивая от Градского, выскочившего из-за угла.

Он, продолжая играть роль какого-то неандертальца, обхватывает меня руками и отрывает от пола. Пытаясь «сожрать», с дикими утробными звуками кусает и слюнявит мне шею.

– Аааа! Ярик, блин! Животное!

– Да и ты не божий дар!

Отлепившись от моей шеи, ржет как ненормальный.

– Пусти уже, идиот!

Яр забрасывает меня на диван. Приземляюсь на колени, лицом подушку рою, но, быстро сгруппировавшись, перемещаюсь и хватаю в руки пульт.

– О, нет, нет, – возобновляет Градский наступление. – Дай сюда, женщина.

– Черта с два! Сегодня я выбираю фильм. Моя очередь.

– А ты занимала? – спрашивает этот придурок на полном серьезе. – Я тебя не видел. Изыди!

– Сам ты… – вскрикиваю, когда он наваливается сверху. Зажмуриваясь, визжу и толкаю его ногой в живот. Руку с пультом при этом отвожу как можно дальше за голову. – Пошел ты в жопу!

– Ого, – дергая мои подтянутые колени в стороны, шокирует тем, что оказывается прямо между моих разведенных ног. – Даже так, – выдыхает в ухо, прижимаясь слишком тесно. – Ну, поворачивайся, святоша.

Я чувствую давление его эрекции непосредственно на промежность. Одежда в таком положении абсолютно не спасает. Задыхаюсь на вдохе и на миг замираю. Кажется, что свет мигает, как новогодняя гирлянда... Нет… Это, должно быть, в голове что-то коротит.

– Ты такой кретин! – Ярик ржет. И, прежде чем вырвать у меня пульт, как собака, лижет щеку. – Фу-у-у… Отстань!

Упираясь ладонями в диван, Градский плавно и быстро выпрямляется.

– Вот так вот, – садится и с важным видом воспроизводит вставленный в DVD-плеер диск. Сам же выбирает из списка фильм. – Хорошо, что у моего деда до сих пор есть такая же хрень.

– Типа, много ума нужно, чтобы понять, как им пользоваться, – фыркаю я, порывисто вжимаясь в свой угол.

– Много, не много, а ты поучись для начала у папочки.

– Это ты у нас папочка? Не беси меня, Ярик!

Он лишь ржет и качает головой. Знаю, что любит меня злить. Дурак. Дурак же!

Врубает, как обычно, какую-то пошлую комедию. А я сижу и продолжаю беситься. Делаю вид, что не смотрю. Но от нечего делать тоже, конечно, поглядываю.

– Хватит дуться, святоша, – сдается Градский минут через десять. Подставляет мне, как в детстве, мизинчик. Отвечаю ему факом и, скрещивая на груди руки, прячу пальцы. Знаю, что будет силой лезть. – Ты выбираешь «сопли», а у нас настроение и так «говно».

– Очень красноречиво и понятно изъясняешься, Яр. Мама может тобой гордиться!

– Прекращай. Знаешь же… Когда ты такая правильная, я хочу тебя испортить, – окидывает меня каким-то горячечным взглядом.

– У тебя температура подскочила?

– Нет, другое, – прочесывает ладонью короткий ежик волос. – Скажем так, более материальное, – подмигивает. – Можешь потрогать.

– Сам себя потрогай! Маньяк!

– Да, твой, – заявляет в который раз. Причем с нахрапистой такой невозмутимостью. – И это неизменно, как первый закон Ньютона.

– Первый закон Ньютона – это закон инерции. Яр, у тебя тройка по физике. Кончай умничать, скромник.

– Да, тройка. Формально. Так-то я вообще все годы списывал, – разглагольствует без какого-либо стеснения. – Предпочту просто умно и скромно кончить.

Я, конечно, привыкшая к подобным шуточкам со стороны моего Градского, но в этот момент вспыхиваю, будто пожаром объятая.

– Ну, ты… Скромно! Достал меня своими пошлостями! Смотри фильм лучше.

Он отворачивается и как будто забывает обо мне. Действительно внимательно следит за происходящим на экране, хотя там ни вдумываться, ни всматриваться никакой необходимости нет.

– Яр, – тихо зову его спустя какое-то время. – Ты помнишь, какой сегодня день? – Съезжая ниже на диван, закидываю ему на колени ступни. Мы часто смотрим фильмы именно так. Бывает, меняемся. Я сажусь, а он ложится и кладет мне на ноги голову. Ну, иногда и ноги тоже. Тогда оттягиваю ему резинки носков и стреляю по лодыжкам. Или подразнивая Кинг-Конгом, щипаю волоски. – Нам стоит начать делать какие-то насечки.

– Сегодня пятница, Маш, – так же тихо и мягко отзывается Яр. Проходится ладонями по моим икрам. Сжимает ступню. – Неделя. Прошла, блядь, ровно неделя.

– Я отмечу перед сном. Будем считать. Мы успеваем досмотреть фильм?

– Успеваем.

И вновь молчание затягивается. Хотя подмывает орать. До боли. До хрипа. Пока в легких кислород не закончится!

– Ты все еще злишься?

9

Ярослав

Распечатываем вторую неделю. Скручивается восьмой день, девятый, десятый… Сука, десять суток! Десять чертовых суток! Оставаться вменяемым становится очень сложно. На мозги давит все и сразу. Замкнутое пространство, тишина, темнота… Стены будто сжимаются. Кислорода словно все меньше. Накручивает? Когда мы с ума сходить начнем? Или уже?

– Ярик… Яр… – шелестит Машка в шею.

Дыхание спирает, когда обнимает со спины. Всем своим идеальным телом прижимается.

Рота, подъем, блядь!

– Мм-м? – отзываюсь бессвязно.

– Не спишь?

Она совсем ни хрена не соображает, когда вот так касается губами моего затылка? Все волоски по телу дыбом встают. И не только волоски, да… Эрекции болезненная, раскаленная, ноющая. Член явно готовится к прочим херам отвалиться, если в ближайшее время не поместить его в благоприятную среду. Очень влажную, тесную и горячую благоприятную среду…

Просто жесть, так встрять!

– Яр?

– Не сплю, Маш, – произношу на выдохе, почти не размыкая губ. – Как я могу уснуть, если ты бубнишь в ухо?

– Ярик, миленький, я не могу уснуть. Поговори со мной.

Лбом в холодную стену негромко впечатываюсь. А хочется уже с размаху! Чтобы мозги наружу полезли. Если мое напряженное тело до «откидки» не разобьет какой-нибудь эпилептический тремор, поистине чудно будет!

Нервы на износе, но я, как обычно, уступаю святоше.

– Задавай тему.

– Может, в города сыграем?

Какие, нахрен, города?! Нам что, по пять лет?!

– Ха-ха, если только на раздевание.

– Яр…

– Одесса-ёб-ее-мама, – раздраженно даю старт.

– Анталия, – отбивает Машка с повышенным восторгом.

Горячим дыханием шею мне лижет.

– Ялта.

– Алжир!

– Рио-де-Жанейро, блядь.

– Олюдениз, – смеется и жмется еще ближе.

Ощущаю, как ее мягкие сиськи на моей спине расплющивает. Соски ее, черт возьми, чувствую.

Прикрывая веки, мысленно какие-то мудреные молитвы воспроизвожу. Главная из которых: «Не дай зафиналить в штаны».

– Яр! Так долго думать нельзя!

Я ее… Сейчас как втрамбую в матрас, все свои географические познание потеряет, Энштейн, мля!

– Десять, девять, восемь, семь, шесть… Думай-думай!!! Пять, четыре, три, два…

– Зверево!

– О-о-о… А это где?

– Хрен его знает. Где-то.

– Выдумывать нельзя, помнишь?

– Ничего я не выдумывал. Это небольшой российский город, – встретилось в сети и отложилось в памяти. – Играешь дальше, или спим?

– Играю! – почти верещит. В застывшей тишине этот звук как будто эхом расходится. – Оран!

– Неаполь.

– Мм-м, Люксембург.

И снова в меня сиськами бьется. Ладошками грудь сдавливает ­– аж дыхание выбивает.

Какие города? Не соображаю. Особенно, когда одна ее рука дерзко, типа, щекотно, отправляется в поход по моему животу.

– Я-я-я-ярик… – дразнит и торопит, гуляя пальцами все ниже. На автомате задерживаю дыхание и мышцы напрягаю. – Ого, ну у тебя и пресс, Градский! Можно под футболкой потрогать? Ты такой твердый… – да, пиздец, какой твердый! Ты даже не представляешь, какая радость… – Можно? Я-я-яр-р-р…

– Нет, нельзя, – шиплю со скрипом.

Перехватывая ее пальцы, машинально сжимаю.

– А-а-а-у, – вскрикивает Машка. – Больно, придурок… – и кусает меня за плечо.

Перед глазами скоростным паровозом калейдоскоп мигающих лампочек летит. Убивает, на хрен. Резко разворачиваясь, не владея примитивным набором приличных слов, пытаюсь что-то сказать ей. Вот только из-за смещения наших тел это долбаное ложе прогибается, и я, право слово, нехотя на Машку наваливаюсь.

И тут-то… Мириада звезд такая несется, словно на ковре-самолете в Бангладеш слетал!

Я понимаю, что продолжения не будет… Понимаю… Шутки шутками, но Машку трахать нельзя. Сука… Мне даже думать о таком не велено. И тем более такими словами, потому что… Это ведь Маруся Титова, мать ее…

– Ярик… – сдергиваю себя с кровати быстрее, чем она успевает закончить. – Ты куда?

Замираю в темноте.

Куда тут двинуться? Опускаюсь на Машкину постель.

– Напомни, святоша, на какой букве закончили? – стараюсь, чтобы голос звучал легко, мол, мне чрезвычайно весело.

– Я сказала: Люксембург… – растерянно тянет «сеструля».

Кодовое слово, черт возьми!

– Гамбург, – оживает мозг.

10

Мария

С каждым днем, проведенным в бункере, Ярик становится все более отчужденным и раздражительным. Не понимаю, чем его так злю. Нет, иногда, конечно, умышленно кровь из него сосу. Но тут уже, даже когда я зайка-паинька, смотрит с укором, обличая в каких-то надуманных провокациях.

Вероятно, мы попросту, как я и предполагала, дуреем от чертовой психоделики. В этом жутком месте трудно оставаться нормальным, даже если у тебя с головой никаких проблем изначально не возникало. А если еще какие-то мелкие тараканы и незначительные сдвиги – ловите мою крышу! Аж в ушах свистит, так летит.

У каждого человека есть свой жизненный ориентир. Мой – Градский. В бункере… Хочу быть ближе к нему. Хочу приклеиться. Ни на секунду не отпускать. Он – мой якорь, только за него держусь. Без него вообще никак. Не справлюсь. Все, что угодно, лишь бы с Яриком! Вот только он, напротив, все чаще умышленно увеличивает между нами дистанцию. Замечаю ведь… Садится дальше, чем обычно. Подолгу зависает в ванной на перекурах. Ночью сразу же отворачивается к стене.

А мне бы хотелось, чтобы обнял. Как папа… Ну, не совсем как папа. Это же Ярик... Он – мой самый близкий друг. Никого ближе нет. Даже там, на воле, братьев и сестер не числится. Никиту в расчет не беру. Он на шесть лет старше нас. У него, как правило, совсем другие интересы находились. Не мы. Я же во всем всегда рассчитывала на Яра. Знала, что он в самую худшую минуту придет на помощь. И развеселит, и утешит, и защитит... Просто будет рядом.

Папе все не расскажешь. А Ярику – можно. Ему и с ним – очень многое позволено.

Как сейчас, блин…

Град в одних трусах вошел в чат.

– Э-э-э…

Ну, у него и тело, черт возьми… Мышцы объемные и выпуклые, отчетливо сепарируются. На вид кажутся твердыми, будто из стали вылитыми. Пресс идеально прочерчен, все шесть кубиков просматриваются. Они зовут проверить их на плотность… Еще эта смущающая V-образная линия, ведущая к паху под боксеры. Пояс Адониса, я читала. Действительно красиво.

Мотаю головой и отворачиваюсь, когда Яр заканчивает промокать полотенцем затылок.

– Вода горячая?

– Регулируется, если что, – не разбирая посыла, в удивлении брови вздергивает. – По-прежнему.

– У-у, хорошо. Чем будем сегодня заниматься? – спрашиваю, соскальзывая с кровати.

Градский в этот момент поворачивается к шкафу, а мой взгляд сам собой соскальзывает на его крепкую задницу.

Ходит тут!

Отворачиваясь, скрещиваю на груди руки.

– Можешь, пожалуйста, впредь одеваться в ванной? – пыхчу и негодую. – Все-таки ты тут не один живешь.

– Я что, голый вышел? – отбивает снисходительно-раздраженно.

– Нет… Но… – не могу же сказать ему, что через трусы все очертания рассмотрела. Ненужная мне информация! И напоминание того, что уже однажды видела. – Я же не хожу перед тобой в трусах.

– А могла бы, – придурковато усмехается Яр. – В одних трусах. Готов заценить твои сиськи. Кажется, они снова подросли.

Я отчаянно краснею. Помимо гнева, наполняюсь волнением неясной природы.

Ух, этот бункер сведет меня с ума!

– Ты нормальный вообще?

– Нет, – и дальше лыбится.

Хвала Богу, уже практически одет.

– Ты напился, что ли?

– С чего ты взяла?

– Пошлишь. Прям в ударе, смотрю!

– Ты же в курсе, мне не нужно напиваться, чтобы хотеть увидеть тебя голой.

– А ты в курсе, что это никогда не случится? – заявляю крайне взвинченным тоном.

Градский пожимает плечами и ложится на кровать. Я тут же к нему под бок мощусь.

– Никогда не случится? Чего тогда постоянно ко мне ломишься? – заводится. – Сейчас день. Дай продохнуть!

– Ну и отдыхай, – обратно на ноги вскакиваю. – Сам звать будешь! Дурак…

Укладываясь в свою постель, отворачиваюсь к стене и подушкой голову накрываю.

Тишина длится от силы пять минут. Потом меня начинает долбить обида, что не зовет. Внимания не обращает!

Да и холодно становится. Согрел бы… Из-за него не успела переодеться из пижамы во флисовый комбинезон.

Просто вселенский мрак!

Осторожно выползаю. Смотрю с укоризной. Вот только ему дела нет, играет на карманной приставке.

– Я тут страдаю, между прочим!

– И что? – имеет наглость ухмыляться.

– По твоей вине.

– Да ну?! И что я сделал в этот раз? – и дальше рубится.

– Ты меня не замечаешь!

– Нет, – тянет с той же ухмылкой. – Я тебя намеренно игнорирую. Это разные вещи.

– И зачем?

В этот раз и не смотрит в мою сторону, прежде чем грубо ответить:

– Так надо. Отвали, Титова.

11

Ярослав

Машка подбирается все ближе. Одно дело, если так поступаю я, врываясь, когда вздумается, в зону ее личного пространства. И совсем другое, если это делает она. Особенно, учитывая то, что мы круглые сутки находимся один на один, а я на ней сто лет повернут.

– Почему я не могу спать с тобой? Что ты опять начинаешь? – слышу, как ее голос становится выше, начинает на выдохе дрожать. – Я здесь сама не справлюсь. Ты обещал…

«Сеструля» ведь не знает, что это все не просто шутки, «братишка» крайне озабоченный, помешанный на ней придурок. У меня уже две недели не было секса. А стоѝт, хоть гвозди заколачивай! Кажется, что круглые сутки. Я, конечно, помогаю себе в душе рукой, но это совсем слабо спасает. Гормоны долбят.

Хочу по-настоящему.

Хочу ее.

Хочу именно ее.

Святоша ведь постоянно рядом. Чувствую ее запах, он уже живет в легких. Смотрю на нее: такую доступную, такую доверчивую, такую мою… Зависаю... Слушаю ее дыхание. Наблюдаю. Часами, блядь, наблюдаю, как именно вздымается ее грудь, когда соски натягивают футболку. Торчу от того, как бьется жилка на шее.

Животная похоть. Встрял по самое не могу… Просто полный пиздец.

Уже не знаю, как с этим справляться.

Ведь Титова не догадывается, почему мне временами тяжело выдерживать, когда она об меня трется. Лезет и лезет.

Поднимаюсь с кровати.

– Куда ты собрался?

– Покурю.

– Но сейчас свет выключится, – прилетает уже в спину.

– У тебя есть фонарик.

– А у тебя?

– Я справлюсь.

– Яр… Мне все равно страшно. Давай быстро, хорошо? – взволнованный голос Машки эхом по периметру бункера идет.

Захожу в ванную и, едва прикрыв дверь, шумно перевожу дыхание.

Хватаю со стиралки пачку с сигаретами. Хорошо, что папашка Ридера – заядлый курильщик. Запас приличный. Даже если мы здесь на полгода застрянем.

Сука…

Подкурив сигарету, оседаю прямо на пол у стены. Затягиваюсь, как можно сильнее. Прижимая ладонь ко лбу, медленно-медленно выдыхаю.

И тухнет свет.

Некоторое время бесцельно таращусь на тлеющий кончик сигареты. Снова подношу фильтр к губам. Втягиваю терпкий яд.

Жду, когда застывшую тишину разобьют торопливые шаги. Знаю, что прибежит. Не выдержит. Психологически готовлюсь. Однако на коротком стуке все же вздрагиваю.

Дверь распахивается, и святоша врывается в темноту вместе с ярким светом фонаря.

– Ты долго?

– Долго. Хочу еще в душ.

– Ты же был уже.

– И что? Я не могу дважды помыться? У нас, блядь, лимит и экономия?

Маруся моментально улавливает мое хреновое настроение и старается миролюбиво решить.

– Не думаю, что без света будет горячая вода, – тихо подсказывает.

Капитан Очевидность, нах.

Я знаю, что ее не будет.

– Мне и холодная сойдет.

– Но… Я буду бояться одна. Потерпи до утра.

– Ты всегда можешь залезть в душ со мной, м? – едко и хрипловато смеюсь, словно обдолбанный. – Рядом постоять. Голая. Знаешь же, что мне пофиг. Чего мелочиться? Член мой ты уже видела.

– Ты опять? – задыхается Маруся возмущением. – Зачем вспоминаешь и дразнишься? Я и так на нервах!

Сам себя удивляю, когда рявкаю:

– А я, блядь, не на нервах?

– Не кричи на меня!

– А ты не доводи меня!

Яростно трамбую «бычок» в пепельницу и сразу же подкуриваю вторую сигарету. Машка, потоптавшись на месте, бурно вздыхает и подходит ближе. Опускается рядом на пол.

– Прости.

Молчу. Не потому, что виновата лишь она одна. Я не умею извиняться. Прямым текстом не умею. Всегда стараюсь загладить вину иным способом. Но сейчас ни на что не способен.

Хочу, чтобы Титова просто оставила меня в покое.

Вместо этого она вдруг подается вперед и, почти касаясь сиськами моего плеча, миленьким голоском выпрашивает:

– Дай мне попробовать.

– Что, блин?

– Покурить.

– Дура, что ли? – мигом завожусь. Еще не хватало, чтобы моя Маруся пыхтела, как паровоз. – Хрен!

Обычно, когда ору, святоша обижается и быстро отваливает. Но тут вдруг лишь пожимает плечами и заводит тему, к которой я вообще не готов:

– Ярик… А помнишь, когда нам было по четырнадцать, ты меня поцеловал?

Поцеловал… Детский лепет, конечно. Так, губами прижался. Но тряхануло прилично. Это же Машка. До сих пор помню. Колошматило от нее. Первое время только и делал, что гонял эти секунды на замедленной перемотке.

12

Мария

Напряжение нарастает. И я не знаю, что с этим делать. Хочу быть ближе к Яру. А он, напротив, как будто все дальше и дальше отстраняется. Даже, когда шутит, выдерживает какую-то незримую дистанцию между нами.

От этого так больно.

Если бы мы были на свободе, я бы страдала. Здесь же и подавно. Ни одной близкой души рядом нет. Хочу его обнять, тянусь всей душой, а он только ворчит и бесконечно грубит.

– Я приготовила суп, – заглядываю в ванную, где Ярик целыми днями дымит сигаретой.

Как промышленный завод, блин.

– Страшно представить.

Снова намеренно обижает.

– Почему ты такой?

– Какой?

– Кажется, что ты умышленно меня отталкиваешь.

Отводит взгляд. Крепко затягивается. А у меня возникает желание: вырвать у него из руки эту сигарету. Все в унитаз смыть!

– Нет, не отталкиваю. С чего бы? – от этого равнодушного тона мне еще больнее становится. – Не обращай внимания. Просто я придурок, помни об этом.

– Помню. А в бункере ты решил напоминать мне об этом каждую минуту?

– Нет… – вновь взгляд отводит, а когда смотрит, какие-то такие эмоции выдает, все внутри переворачивается. Не знаю, что это значит, но меня очень сильно волнует. По коже озноб ползет. – Так получается. Держись подальше.

– Не могу держаться подальше. Ты обещал, что мы справимся вместе. И… Я без тебя не могу, правда. Яр, мне так тяжело... – чувствую, что вот-вот расплачусь. – Когда у тебя уже закончится это обострение?

Градский качает головой и глаза прикрывает, окончательно от меня открещиваясь.

– Когда выйдем. Я просто… Не думал, что мы проторчим здесь две недели. Уже четырнадцать дней! Сколько еще? Неизвестно, сука.

Заламывая руки, отчаянно ищу, чем еще его выманить на контакт.

– Ты говорил, мы будем развлекаться… Давай. Я готова. Пожалуйста, Ярик… – ненавижу то, как дрожит голос, но ничего с этим не поделаешь.

Я психологически измотана.

Град тихо смеется, прежде чем открыть глаза и взглянуть на меня.

– Нет, не готова.

– Яр… Пожалуйста… Давай, хоть что-нибудь поделаем…

– Я сказал, не хочу, – выталкивает жестко.

Затягивается, а я с изумлением отмечаю, что у него дрожат руки.

– Давай… Хоть что-нибудь придумаем. Давай, вместе… Я скучаю по тебе.

На эти унизительные упрашивания он реагирует хохотом. Натужным и горьким.

– Я целыми днями рядом. Все как обычно.

– Да что за бред?! Ты рядом, но не со мной! Давай, поговорим… Ты переживаешь? Тебе сложно? Ты же знаешь, что со мной не нужно быть суперменом. О страхах и проблемах тоже можно говорить. Я выслушаю. Правда, Яр…

– Да оставь ты меня, на хрен, в покое, – рявкает так, что на шаг отскакиваю. Потом тише, с трудом выговаривает: – Пожалуйста, Машка… Уходи.

Киваю, глотая обиду. Долго стою, настолько трудно заставить себя двигаться. А когда ухожу, дверью с такой силой трескаю, если бы окна были, точно бы вылетели.

Выплакав все слезы, давлюсь своим супом в одиночестве. Убираю грязную посуду и, снимая с зарядки телефон, подключаю к нему гарнитуру. Сажусь на табурет у стены и жму на кнопку включения.

Сети по-прежнему нет, но можно хотя бы просматривать фото мамы с папой, прослушивать их голосовые сообщения. По сто двадцатому кругу.

«Привет, цветочек! Я тут заскочила в ТЦ, увидела одно платье… В общем, купила тебе. Вроде как не слишком розовое и не слишком кукольное, – мама смеется. – Ладно, шутки в сторону. Оно черное и с крутыми камнями на лифе. Тебе понравится! Дуй скорее домой. Хочу, чтобы ты примерила».

«Маш, что за юмор? Ты где так поздно? Папа нервничает».

«Ладно, если с Яром… Окей. Передавай ему привет».

Сама не замечаю, как снова плачу. Стараюсь делать это тихо, хотя Градскому в любом случае плевать.

Нахожу переписку с папой и еще горше захлебываюсь.

«Почему я не могу называть тебя «Сахарная кукуруза»?»

У папы даже смех особенный. Такой… По силе эмоций, которые во мне разбиваются при его звучании, такой эффект дает лишь голос Ярика. Мурашечный у Градского голос. Сильнее, чем у папы… Да, скорее всего. Такой только у Ярика.

«Я знаю, что мы не индейцы. Но это не помешает мне называть тебя «Сахарная кукуруза»».

«Ты когда освободишься, позвони. Есть серьезный разговор».

И вдогонку:

«Слушай… Я не пугаю. Просто позвони. Ругать не буду».

Папа никогда не ругал. Что бы я ни вытворяла. Всегда вправлял мозги долгой воспитательной беседой. Меня это не бесило, как случалось у сверстников. Постоянно все на проповеди родителей жаловались. Тот же Ярик… Опять я о нем…

13

Ярослав

­Внутри меня какие-то высоковольтные лампочки загораются. Мозги из головы выносит. Взор безумной пеленой затягивает. И я уже ни хрена не соображаю, просто надвигаюсь на Машку.

Вырвать оставшиеся сигареты не удается. Она сама их мне в лицо швыряет. И, мать ее, нападает. Толкает в грудь.

– Ты такой придурок! Достал! Как же ты меня своим скотским поведением достал!

Адский гормональный выброс, он не дает мне никаких шансов.

Обхватываю пальцами запястье Титовой и грубо дергаю ее хрупкое тело на себя. Она вскрикивает и предпринимает попытку заехать мне между ног. Я этот прием научился отражать еще в двенадцать. Так что мимо, святоша.

Ярость ожидаемо лишь углубляется. Эмоции становятся абсолютно неконтролируемыми. Естественно, первой волной наружу толкается именно агрессия.

Выпуская Машкины руки, стискиваю ладонями обтянутые гладким трикотажем бедра. Рывком взваливаю девчонку себе на плечо и, игнорируя сердитые выкрики и град безумных ударов, тащу в спальню.

Вопли и активное сопротивление Титовой только сильнее разжигают бушующую во мне бурю. Нахально и хлестко шлепаю ее по заднице.

– Ах ты, скотина дикая! Животное!

Добираясь до спальни, бросаю ее на кровать и, препятствуя попыткам подняться, наваливаюсь сверху. Сетка под матрасом глухо скрипит, и мы будто в топь проваливаемся.

Ловлю Машкины запястья. Завожу за голову и втрамбовываю ее еще глубже.

– Градский, ты, блин, очумел? – вижу, что теряется от такого напора. Но орать не прекращает, конечно же. – Сейчас же пусти меня! Придурок ты непереносимый!

– Не рыпайся! Сейчас, мать твою, не рыпайся! Не хочу делать тебе больно.

По-настоящему больно…

– Я тебя… Это я тебя, черт возьми, уничтожу!

Два зверя среди бетонных джунглей.

Дышим рот в рот практически. Едва губами не соприкасаемся. Если вдруг столкнемся, судя по накалу, зубами сцепимся. Ведь тут некому нас разнять.

– Захлопни рот, Маруся!

– Ты меня бесишь! Как же ты меня бесишь!

– А ты меня! Худшее наказание – застрять здесь именно с тобой!

– Чё, блин? Да пошел ты после этого! Пошел ты… Ненавижу… – орет, обжигая прерывистым и частым дыханием.

Я его глотаю. Жадно глотаю.

Просто наваждение…

Мотаю головой, чтобы не податься подбивающему мое испорченное нутро искушению: стереть последние ничтожные сантиметры между нами. Взглядом все равно то и дело к ее губам смещаюсь. Хватает ведь извилин, чтобы думать о том, какие они розовые, мягкие, пухлые… Какого ж хрена все разумное из головы вынесло?

– Как ты со мной обращаешься? Как разговариваешь? Как смеешь так со мной поступать? Сейчас! В этой коробке… – продолжает разрываться Титова.

– Прекрати доводить меня!

На инстинкте толкаюсь в нее. Слышу, что вскрикивает и тоненько пищит, какими-то возмущениями яростно захлебывается… Такая мягкая, такая теплая, так охуительно пахнет… В моей полной власти.

Не вырваться из этой западни. Нам обоим.

– Да что я тебе сделала?! Это ты… Чуть что, орешь и рычишь! Но больше из-за тебя не собираюсь расстраиваться и плакать! Слова тебе не скажу! Пока не выйдем отсюда…

– Так сейчас стартуй! Со своим молчанием, сука… Заткнись и перестань меня злить!

– Вот пошел ты в жопу, Ярик! Пошел ты, мать твою, в жопу! Вместе со своей злостью… – бомбит дальше, зараза. – Потому что мне плевать. Понятно тебе, животное?

– Нет, не понятно. Поорешь и спать ко мне прибежишь!

– А вот и нет! Не прибегу больше. Никогда к тебе не прикоснусь. Ты скотина и агрессор! Так что слезай с меня, черт тебя подери!

– Я агрессор? А ты?

– Я нормальная. Провоцируешь ты!

– Провоцирую? Я?

Ну, все, на хрен! Агрессор? Сейчас выдам ей полный тираж. Раздам, блядь, как вай-фай!

Вот только бесконтактно не получается. Едва я надвигаюсь и, как тот самый агрессивный придурок, вдавливаю лоб ей в лоб, Титова мне навстречу ломится. Пытается ухватить за щеку зубами, озверевшая дикарка.

Со вздохом прикрываю веки и смещаюсь, пока она не впивается ими в мою нижнюю губу.

Разрывает все шаблоны. Привычный мирской уклад сносит.

Что мы делаем? Что это?

Больно? Физически, наверное. У святоши ведь преступный мотив. Она хочет причинить мне боль. Стерва… Сердце обрывается и расходится по груди от других ощущений.

Внешне каменею. Внутри же – столько всего там разбивается. На осколки. Вдребезги.

Когда Машка выпускает из захвата мою губу и, отстраняясь, опадает обратно на подушку, по инерции двигаюсь за ней.

На короткое мгновение встречаемся глазами.

Искра. С четким чиркающим звуком и последующим будоражащим треском разрывает чертову тишину этого саркофага. По фитилю стремительно бежит огонек пламени.

14

Мария

Этой ночью мне некогда бояться. Слишком много отвлекающих факторов. И все они внутри меня. Оголтелые эмоции: незнакомые, жгучие, бурные… Они переполняют. Бьются в груди, словно плененные птицы.

Он меня целовал. Не могу прекратить об этом думать. О своих таких странных и таких ошеломительных ощущениях.

Это ведь мой Ярик…

Зачем он это сделал?

Почему я так отреагировала? Зачем укусила его? Зачем спровоцировала? Что со всем этим теперь делать? Как прекратить воспроизводить все детали непродолжительного момента? Мой Ярик… Его вкус. Его запах. Тяжесть его тела. Тепло кожи. Все вмешалось и поразило меня, как неведомая смертоносная хворь. Да, я прокручиваю и прокручиваю эти воспоминания. И горю внутри. Лицо пылает. Спина и грудь покрываются испариной.

Так не должно быть.

Темнота гудит и вращается, словно я перебрала с алкоголем. Хоть я ни грамма не пила. Я… старательно вглядываюсь в царящий вокруг нас мрак. Прислушиваюсь к дыханию Яра. Спит? Не могу понять. Дыхание чуть громче, чем обычно, но ровное и глубокое. Наверное, уснул.

Мне тоже нужно. Нельзя мусолить произошедшее, растирая в порошок мозги. Ничего такого в этом нет… Просто у Градского такая натура… Он круглосуточно возбужден. Постоянно говорит о сексе. Следовательно, и думает чаще всего о нем. Так совпало. Так случилось.

Конечно же, он умеет хорошо целоваться.

Пытаюсь воспринимать это спокойно. Вот только стоит воскресить напряженные секунды нашей близости, тело простреливает судорогой. По коже разбегаются мурахи. Я шумно и рвано вздыхаю, постфактум надеясь, что Яр все же спит и не слышит.

Это просто поцелуй. Он так всех целует. Я должна об этом забыть.

Его вкус. Его запах. Тяжесть тела. Тепло кожи.

Это ничего не значит. Я должна забыть.

Завтра буду вести себя как обычно. Если только Градский не станет меня дразнить. А он может… Как после того дня, когда мы вдвоем гостили в деревне у его деда с бабкой. На сельской дискотеке местные угостили Ярика каким-то забористым самопальным бухлом. Парень он крепкий, редко напивается. Тогда тоже сначала все шло нормально. Мы много танцевали, шутили и смеялись. После дискотеки прогулялись к речке. Мне даже удалось утихомирить разгоряченного Яра не лезть в воду. Но дома, когда мы уже ложились спать, он вдруг прямо передо мной скинул всю свою одежду вместе с бельем. Меня такой шок разбил, не сразу сообразила отвернуться.

Именно над этим Ярик потешается уже несколько месяцев.

Яркое искусственное освещение, как назло, высветило все до мельчайших деталей. Я до сих пор помню, какой он без одежды. И меня, конечно же, смущает. Особенно, когда он припоминает и дразнит.

А теперь еще и поцелуй… В груди все дрожит и пульсирует. Сердце тарабанит, как безумное. Низ живота наливается густым и томительным теплом.

Что же мне со всем этим делать? Почему так нестерпимо сильно хочется потрогать себя там?

Засыпая, буквально проваливаюсь в мир странных сновидений. В них мы с Яриком то целуемся, то отчаянно деремся…

– Не понимаю, почему ты злишься на меня? При чем здесь я? Масюков сам же поцеловал!

Стою в его комнате и по каким-то причинам чувствую необходимость оправдываться. После вечеринки я целую ночь ворочалась, а не спала. Едва дождалась более-менее приличного времени для утреннего визита. По факту могла бы и перед зарей заявиться. Ни тетя Ника, ни дядя Сережа слова бы не сказали. Но наверняка бы призадумались, что между нами что-то не так. А Яр и без того по моей вине со сбитыми костяшками. Знаю, что будет отстранен от тренировок в спортивной секции, пока не заживет. Такое уже случалось не единожды.

– Это я уже слышал. Завязывай, – отмахивается и отворачивается.

Но я-то вижу, насколько он напряжен и зол. Не хочу, чтобы обижался на меня. Переживаю это слишком болезненно. Как и Ярик… У нас с ним будто что-то ценное отняли. А что, уловить не могу… Вот мы стоим вроде как всегда рядом, но между нами огромная пропасть.

– Хорошо. Давай поиграем в приставку, – предлагаю я, уповая на то, что в процессе напряжение исчезнет. – Что ты хочешь? Можем в твою любимую сыграть…

– Не хочу ничего. Иди домой.

От неожиданности вздрагиваю. Отшатываюсь, словно от удара. Впервые Градский меня прогоняет.

– Но почему? Ты обижаешься? Что изменилось?

– Ничего не изменилось. Просто уйди.

– Не делай так… Не обижай меня… Яр… Ярик…

– Просто уйди, на хрен!

– Почему ты так обращаешься со мной? – ответно на крик срываюсь, на эмоциях забывая о том, что где-то внизу находится тетя Ника.

– Сама нарываешься! Сказал, пошла отсюда, на хрен! Проваливай!

Это так обидно, так больно…

– Это потому, что тебя отстранили? Так я не просила никого колошматить! Ты сам, ненормальный, чуть что – кулаками машешь…

15

Ярослав

Электричество включилось примерно полчаса назад. Все это время я тупо пялюсь в стену перед собой. Курю. Дымлю, как одичалый, продираясь к «адеквату» через тернии бунтующих внутри эмоций.

Маруся ты, черт подери, Титова…

Хочу перебить ее вкус никотином. Чтобы перестал на языке ощущаться. Стёрся. Забылся. Напрочь. Из рецепторов и из памяти. Навсегда.

Вот только… Третья сигарета не помогает. В груди костер полыхает. Сердце в хламину просто. Несется, как дурное, уже несколько часов подряд. С тех пор, как проснулся – безостановочно. Мне хреново. Голова раскалывается. Кожа и нутряк горят.

Я устал от бесперебойного набата в висках и раскаленной арматурины в штанах. Что за дьявол во мне бушует? Это ведь Машка… Мать вашу… Из каких ресурсов черпануть терпение? Чтобы дел не натворить и не свихнуться до выхода из этой гребаной тюрьмы.

Перво-наперво необходимо успокоиться. Прийти в себя до того, как снова встречусь с Титовой.

Вот странность, что она сама еще не ворвалась в эту гробницеподобную ванную! Хрен пойми, что после всего произошедшего думает… В любой другой день ведь пришла бы ко мне незамедлительно. Свет включился – значит, не спит. Но и не появляется.

Обиделась?

Что делает?

Нужно выходить. Не могу же я просидеть здесь целый день. Пора разгребать последствия. Лицом к лицу с ними встретиться. Не в моем характере шориться и по углам прятаться.

Объясню Титовой все, как есть. Без обиняков, я долбаный озабоченный придурок. Она в принципе и так в курсе.

Впервые за всю нашу дружбу подумал, что надо извиниться. Выдавлю как-то это слово, не удушусь.

Вот только…

Заслышав суету в кухоньке, сворачиваю, не добравшись до спальни. Обнаруживаю Машку у электрической плитки. Она мое приближение тоже улавливает, моментально напрягается, прекращая мешать кашу. Вытягивается, словно позвоночник в металлический прут преобразовался.

Пока шагаю к ней, мое сердце бьется так сильно, что в какой-то момент реально опасаюсь того, что оно проломит мне ребра.

Титова шумно выдыхает, оборачивается и вдруг, как ни в чем не бывало, улыбается. Это… плохой знак.

Ух, ну почему она такая красивая?

Больно дышать. Ее вкус, затравленный табаком, пробуждается, и вот я уже, подбирая слова, катаю его на языке. Знаю, что это нереально. Фантомно срабатывает. Это лишь мое разыгравшееся воображение.

Мать вашу… Хочу снова ее поцеловать.

Воу-воу! Я никогда не перестану этого хотеть.

– Привет, – восклицает святоша с преувеличенным воодушевлением. – А я готовлю нам завтрак. И… Придумала игру!

Глядя на то, как Машка держится, впервые задумываюсь, что она опаснее, чем я всегда считал. Будет бить в самое сердце и придуриваться, что ничего между нами не было.

– Что за игра? – хрипло отзываюсь, уже принимая ее правила.

Похер. Отступать некуда.

Да, это какая-то ненормальная херня! Херня из-под коня, блядь! Потому что, пока мы типа улыбаемся, продолжая делать вид, что ни хрена не изменилось, воздух между нами так и искрит. Подхожу ближе и едва не задыхаюсь. Машка – тоже! Никакого, блядь, платонизма! Между нами одуряющая тяга, болезненное влечение, смертоносное притяжение.

Но Машка выдыхает и поясняет правила не чувственнее, чем «классики» в пятилетнем возрасте.

– Челлендж, двадцать четыре часа по правилам одного игрока. То есть каждому из нас будут полностью принадлежать одни сутки. По очереди. Первая – я!

– И что это значит? Конкретнее, – скрещивая руки на груди, думаю о том, как в свой день ее не касаться.

– Утром просыпаемся и придумываем план на день. Для двоих, конечно, – трещит Машка. Выключая плитку, разливает кашу по тарелкам. На сухом молоке – дерьмо еще то! Но попробуй, скажи ей… – Спорить запрещено! Беспрекословное подчинение. Сечешь, о чем я? Ярик?

Секу, блядь.

В моем сознании как по щелчку такой видеоряд порнокадров вспышками выстреливает, Браззерс позавидует!

– По рукам? – протягивает ладонь.

А я ловлю себя на том, что не хочу к ней прикасаться. Точнее, хочу. Пиздец, как хочу! Страшно разбудить дремлющего зверя.

– А смысл в чем? – вздергивая бровь, кривовато ухмыляюсь.

– Ну… – не теряется святоша и ладонь не опускает. – Будет весело! И у тебя не найдется возможности меня игнорировать. В мой день. В свой, конечно, можешь запретить мне даже разговаривать, – предполагает полушепотом. – Ну, так как?

А когда я отказывался?

– Идет.

Пожимая ее ладонь, ощущаю, как кончики пальцев током пробивает. Штырит по венам дальше. Сердце по новому безумному кругу запускает. В груди моментально горячо становится.

– Супер! – восклицает и отворачивается к столу. Достает из ящика столовые приборы. – Первое: мы никогда не будем вспоминать вчерашний день.

16

Ева Титова

– Что значит, вы не знаете, что еще можно предпринять? Что это, мать вашу, должно значить?! Прошло две недели! Две недели!!! Вы не дали никакого результата, – слова из груди болезненным ревом выходят.

И это еще самое малое… Большая часть непрерывной и мучительной тревоги внутри остается. Ее нельзя выдохнуть. Невозможно ослабить. Никак не смягчить.

Мой ребенок пропал! Ее две недели нет дома.

Господи…

Если не выкричусь, убью этого майора, на хрен. Голыми руками придушу! Умом понимаю, что это опрометчивое действие ничего не решит. Вот только… Я на той самой стадии. Балансирую на грани. Из-за разрастающихся внутри тревоги и боли готова уничтожить любого, кто под руку попадет.

– Ева Павловна… При всем уважении… Зацепок нет. Что я могу сделать? – начинает нервничать, казалось бы, непробиваемый полицейский. – Они словно сквозь землю провалились!

– Так переройте эту гребаную землю! Вдоль и поперек. До самого, мать вашу, ядра!

– Ева Павловна… Как отец я вас прекрасно понимаю…

– Тогда делайте что-то! – снова кричу. – Хоть что-нибудь… – голос под конец то ли от эмоций, то ли от продолжительного надрыва связок срывается.

– Мы, правда, пытаемся… Правда.

Понимаю, что дошла до края. Чтобы не натворить непоправимого, прощаюсь и двигаюсь на выход. Пока иду по коридорам, каждый встречный представитель правопорядка вызывает во мне жгучую и бессильную злобу. Никогда не чувствовала подобного. Даже наоборот… Уважение какое-то было. Серега Градский ведь столько лет в «органах» трудился. Частенько его в форме видела, никогда не цепляло. А тут прям ненависть ко всем и сразу.

Уже на выходе из отделения принимаю «входящий» от мужа. Еще до того, как в динамике раздается его сильный голос, чувствую, что начинаю успокаиваться.

– Я подъезжаю, – сообщает Адам. – Мне подниматься?

– Нет необходимости, – с дрожью выдавливаю. – Ничего нового. Выхожу уже. На парковке подожду, хорошо? Заберешь позже машину?

– Хорошо. Уже вижу тебя.

Через какой-то десяток секунд передо мной останавливается черный внедорожник мужа. Глаза целенаправленно прочесывают сверкающий бок и находят небольшую царапину на левом переднем крыле. Машкин промах. Паркуясь перед домом, она чиркнула почтовый ящик. Два дня после сокрушалась и всех убеждала, что «изнутри папиной машины неправильный обзор представляется».

Господи, даже от этого воспоминания с болью сжимается сердце… В горле моментально образуется удушливый ком.

– Привет, – забравшись в салон, на автомате тянусь к Адаму через консоль, чтобы мимолетно коснуться губ.

– Привет.

Пока я пристегиваюсь, он внимательно меня оглядывает. Привыкла к этому уже. Не закрываюсь и не злюсь. Перед моим Титовым нет необходимости притворяться. Все наше плохое давно в прошлом. Он знает всех моих демонов, по атомам душу разбирал. И любит такой, какая есть. Сомневаться не приходится.

– Что у тебя?

– Ложная наводка, – трогаясь с места, сосредотачивает внимание на дороге. – Съездили с Градом в этот притон. Машка с Яриком действительно несколько раз там бывали. Но давно. С месяц-полтора назад. Упоротые тела врать не станут. Все как один утверждали, что перед исчезновением их не видели.

– Боже, зачем они там вообще бывали? Вдруг все же принимали какие-то препараты, как этот Ридер?

– Не принимали, Эва. Можешь быть уверена, я бы заметил. Такое невозможно не заметить. Ни Ярик, ни Машка под дурью никогда не ходили. Алкоголь, да, случался, – признает, как всегда, сохраняя невозмутимый вид. И вдруг улыбается. – Я рассказывал, как Яр Машку на лестнице чуть не уронил? – пытается меня отвлечь. – Потом завалились, уже в спальне. Яр банкетку прошляпил.

– Отец Ридера не заметил… – никак не могу отпустить ситуацию с передозировкой.

– Отец Ридера большую часть времени в Киеве живет. Дома даже не каждые выходные.

– Бедная мама… – не сдержавшись, всхлипываю, хотя слез нет.

– Да, – как всегда емко роняет муж и на какое-то время замолкает. Включая поворотник, перестраивается. Выполнив поворот, продолжает: – Мы найдем их. По-другому не может быть.

– А вдруг…

– Никаких «вдруг», Эва.

– Халюк же мониторит Машин мобильник. Он как пропал со связи в позапрошлую пятницу в 22:12, так больше не локализировался. Это плохой знак.

– Значит, она его просто выключила или потеряла. Не накручивай.

Разговор обрывается. Сил на бесконечные обсуждения и предположения все меньше. Все слова кажутся бессмысленными.

Дома тягостное молчание затягивается. Никогда у нас с Адамом такого не происходило. Мы всегда оговариваем все, что является важным. Да в принципе и пустяки, если беспокоит, проговариваем. Никаких недомолвок и странных обид между нами не случается.

Пока Адам закрывается в кабинете, отправляюсь в кухню, чтобы успокоить сосущий голод. Аппетита нет, но слабость мешает думать и функционировать. А сдаваться я не намерена.

17

Мария

Мы смотрим несколько фильмов сразу после завтрака. После обеда из супа быстрого приготовления пару часов режемся в карты. Позже, практически не разговаривая и, что очень-очень странно, не споря по поводу правил, вяло играем в монополию. Ужинаем омлетом, который по очередному заданию из пастеризованных яичных белков готовить Яр.  

Вечером вновь перемещаемся в «кинозал». Кадры выбранного мной триллера мелькают и сменяются. Прошло не меньше половины фильма, а я все не могу въехать в сюжет. Мы с Градом сохраняем видимость, что между нами ничего нового не происходит. Вот только… Если это так, почему боимся друг друга коснуться? Выдерживаем дистанцию, сидя по разные стороны дивана. Лишний раз не рискуем даже взглядами столкнуться. Когда такое было?

Освещение исходит лишь от телевизора. По мере происходящего на экране – оно то ярче, то тусклее. Нагоняет какой-то мрачности и вместе с тем будоражащей интимности. Мы столько фильмов с Яром пересмотрели, никогда таких ощущений не было.

Всему виной этот поцелуй…

Черт…

Вот зачем я об этом думаю?

Помещение заполняют нарастающие тревожные биты. Я перевожу взгляд с экрана на Ярика. Он смотрит на меня. Когда между нами устанавливается зрительный контакт, поджимает губы и резко вдыхает через нос.

Внутри меня все эмоции, всполохнувшись, поднимаются на революцию. С транспарантами и дикими речевками.

Поцелуй его… Поцелуй!

Не могу я… Не могу!

Спровоцируй… Спровоцируй! Пусть он тебя поцелует… Пусть!

Нельзя… Нельзя!

И, к тому же, я не знаю, как это сделать… Отвернуться не могу. Взгляд Яра, словно лучевое тепло, физически меня касается. Согревает лицо волнением. А уж смещаясь на губы, и вовсе какой-то фитиль внутри меня поджигает. Задыхаюсь, когда допускаю мысль, что тоже желает повторить поцелуй. Не отдавая отчета, насколько провокационно это, должно быть, выглядит, спешно скольжу языком по верхней губе.

Градский сглатывает. Замечаю, на этом движении выразительно дергается его кадык. Тоже смотрю на его губы. Смотрю… И у меня мурашки ползут. Кожа начинает покалывать. Дыхание сбивается.

Поднимаю потяжелевшие веки и, когда мы возобновляем зрительный контакт, догадываюсь, что Ярик взволнован не меньше меня. Его карие глаза подернуты поволокой. Чувствую, что и мои транслируют примерно то же: запретное возбуждение, неестественное томление, бесстыдное желание и голодное нетерпение.

Внутри такая жаркая волна поднимается, будто воспламеняюсь изнутри… Соскакивая с дивана, нервно одергиваю длинную мужскую футболку, которую ношу в комплекте с мужскими трусами-боксерами.

– Принесу еще попкорн! – объявляю высоким голосом.

И, не глядя на Града, вырабатывая безумную скорость, несусь в кладовую.

Да что со мной происходит?

Сама себе удивляюсь. Ничего не понимаю… Этот бункер сводит нас с ума?

Хватаю из большого картонного ящика пакетик кукурузных зерен, не заморачиваясь с выбором вкусового наполнителя.

– Скоро выключится свет, – слышу приглушенный голос за спиной.

Судорожно дергаюсь и роняю пачку на пол.

– Черт, – сокрушаюсь едва слышным сиплым тоном. – Да… Сейчас… Успеем… Я быстро…

Хочу, чтобы он вышел. Потому что в этот миг немаленькое помещение кладовой ощущается крохотным замкнутым пространством. Тяжело сохранять невозмутимость. Я не знаю, что происходит… Просто понимаю, что рядом с Яром испытываю очень сильное, граничащее с паникой волнение.

– Через десять минут выключится свет, – вроде как абсолютно спокойно информирует он. Но большие расстановки между словами выдают напряжение. Я ведь его тоже хорошо знаю. –  Зачем нам попкорн?

Затем, чтобы занять чем-нибудь мозги и руки.

– Мой день еще не закончился, Яр. Чего ты раскомандовался? – за возмущениями пытаюсь скрыть ненормальное нервное возбуждение.

– Не раскомандовался. Рассуждаю разумно.

Да, он прав, надо признать. Не станем же мы тупо обжираться попкорном в темноте. Ради чего? Он катит только под фильм.

Заставляю себя кивнуть и отложить пачку обратно в коробку.

– Ладно. Досмотрим завтра, – произношу как можно спокойнее. Вспоминая, что завтра, а точнее после полуночи, мы будем жить по плану Ярика, добавляю: – Если захочешь, конечно. А пока… Сыграем в прятки, – на ходу придумываю последнее задание.

Стыдно признаться, попросту стремлюсь сбежать от него. Чтобы дать сердцу успокоиться. А там и время спать подойдет.

– Тогда прячься, святоша, – тихо подхватывает Градский. Взглядом меня окидывает с ног до головы. – Буду искать.

– Фонариком пользоваться нельзя, – объявляю, прежде чем погасить в кладовой свет и по памяти двинуться в недра темноты.

Оказавшись в спальне, толком не прячусь. Просто вжимаюсь в стену возле шкафа и, затаив дыхание, жду, пока погаснет последняя точка освещения – телевизор в «кинозале». Когда это случается, внутри меня происходит неясная вспышка адреналина. Огненная искра, разгоняя кровь, несется по венам.