Кровь Трёх. Книга 2 — Охота за Тенью

Пролог Легенда Крови Трёх

Это — забытая версия древнего мифа. Такая, какую не рассказывают валькирии…

Когда мир был молод, и земля не знала границ, Тьма родила троих.

Один был Волком — охотником и защитником. Его клыки разрывали плоть, но сердце горело любовью. Так родился клан Валкур.

Второй — Змей, сын глубин и яда. Из его крови вырос клан Вирдак. Они шептали сны, несли исцеление и смерть.

Третья — Богиня Смерти. Её кровь породила клан Хелмир. Они управляли тенями, сеяли страх и соблазн. Её потомки видят сквозь ложь и питаются слабостью в сердцах.

Кровь Волка дала силу, кровь Змея — знание, кровь Богини Смерти — власть над волей других.

Но однажды трое возжелали большего…

Их потомки были разбросаны по земле.
Одни — в лесах, где жили волки.
Другие — в пещерах и болотах, где шипит змей.
Иные — в тенях городов, где шепчет смерть.

Говорят, если кровь всех троих сольётся — откроются Врата Крика, и древняя Тьма вернётся.

Из «Записей Хранителя»

Старейшие заключили три Завета — по одному на каждый Дом.
Валкур хранил охоту и клятву.
Хелмир — тень и тишину Смерти.
Вирдак — яд и шёпот Змея.

И было сказано: не смешивать кровь, чтобы не искривить дар.

Те, кто забывал Заветы, платили одной и той же ценой: Смерть забирала своё. Так гасли союзы, которые не должны были зажечься. Так запоминали запрет.

Говорят, смешение двух отнимает жизнь, а смешение трёх распахивает врата Древнего Зла. Поэтому клятвы давали внутри кланов, и Стражи следили, чтобы нити не путались.

«Кровь помнит свой исток. Чужую память она не терпит».

Глава 1. Наследие

Я всегда считал этот город своим домом. Моим наследием.

Знал здесь каждый закоулок, каждую улицу. Отец запрещал нам соваться в город, но мы всё равно удирали туда — чаще всего с Киланом. Позже к нашим вылазкам присоединился Бастиан. Один лишь Шейн всегда держался под крылом матери — младший, её любимец.

Она учила его читать, они вместе рисовали, возились с цветами... После её смерти он словно погас. Мы учились равняться на отца, а он так и остался с её тенью.

Город вырос из ниоткуда — среди лесов, на берегу холодного горного озера, над которым возвышалась огромная гора. От неё и произошло его имя — Огнев Пик. Но местные упорно называли его Городом Леса.

Фамильный особняк «Лесная Роза» прятался в глубине, отдельно от поселения, между скал и тёмных елей — подальше от любопытных глаз и тех врагов, которых я долго считал выдумкой отца. Он всего лишь защищал свою стаю, своё потомство: нас могли перебить ещё волчатами. Теперь я понимал, как глупо было верить, что мы всесильны.

После пожара мы восстанавливали город всё лето. Пришла осень, а за ней и зима. Выехать из города в этот сезон невозможно: дороги перекрыты снегом. Мы поднимали каждый квартал — улицы, лавки, мастерские, пристань и лесные цеха, без которых город бы не выжил. Три крупных завода и несколько сушильных станций снова работали, и весь поток древесины шёл через нас. Тогда я собрал всех жителей на площади и пообещал: впредь всё будет по-новому. Всё, что мы восстановили, больше не принадлежало только Блейкам — это наш общий дом.

Утро встречало запахом копоти и смолы. Снег подтаял и превратился в серую корку, из которой торчали обугленные гвозди, словно рыбьи кости. По дворам скрежетали лопаты, разрывая тишину короткими, рваными звуками. Я остановился у лавки и опёрся ладонью о тёплую стену. Доски едва ощутимо отозвались глухим стуком — будто город дышал под моей рукой.

Люди таскали обгоревшие доски, отбрасывали мусор, складывали в сторону то, что ещё можно спасти, и прямо на выжженной земле вырастали новые стены. Я обходил бригады, проверял работу, сроки, технику, иногда молча вставал рядом и поднимал балки вместе с ними — не потому, что без меня не справятся, а чтобы они видели: я такой же, по колено в этой грязи и копоти. Бригадир время от времени подходил с чертежами, спрашивал, как лучше сделать. Я отвечал быстро, по делу, стараясь держать голову чистой, но при любом шуме, в любом движении всё равно всплывало одно лицо, от которого я безуспешно пытался отвлечься.

Ловил себя на том, что каждый раз, проходя мимо пустого перекрёстка, невольно выискиваю её взглядом — будто она могла бы выйти из-за угла, стряхивая снег с капюшона.

Я не имел права думать о ней. Не после того, как она бежала от меня, словно от самой беды. Но привычка быстрее рассудка — шаг сам собой замедлялся, слух цеплялся за любые голоса. Стоило мелькнуть в толпе силуэту, похожему на её, — внутри всё сжималось. Это было слабостью. Она — моя слабость.

На площади пахло бетоном. Мы поднимали балки, когда я заметил у пекарни ту самую девушку, что разыскивала Моник — Кэтрин, если не ошибаюсь. Она разговаривала с пекарем, чуть наклонившись к прилавку, и Килан на секунду застыл, едва не выронив перекладину.

— Осторожнее, — бросил я.

Он перевёл взгляд на меня и быстро пробурчал:

— Чёрт… извини.

Что-то последнее время с ним было не так — будто он мыслями жил в другом месте и каждый раз возвращался к нам с опозданием, пропуская половину сказанного.

Мы уже почти закончили. Я собирался немного прокатиться, чтобы успокоить нервы; Кил остался на площади.

Я сел в машину, крепче сжал руль и на секунду прикрыл глаза. Вместо серого снега и сырых кирпичных стен всплыла другая картинка: она рядом, слишком близко, её взгляд и тёплое дыхание у шеи. Я резко выдохнул и отвернулся.

Такие воспоминания должны бы злить. Она выбрала свободу, а не меня. Но злость не приходила — только та самая тянущая боль под рёбрами, как если бы зверь внутри всё ещё искал её по следу. И я ненавидел себя за это.

Доехав до выезда в сторону северного леса, я притормозил и пару секунд просто сидел, слушая ровный рык мотора. Усталость накатывала тяжёлой волной, но в этом шуме хотя бы на время можно было ни о ком не думать.

На въезда в город, на табличке с названием, остался обугленный след от огня. Я не стал менять её: оставил как память, а не как ошибку. Пусть видят — это место умеет выстоять и помнить.

Дом — это не стены. Дом — это те, кого ты однажды не смог удержать.

Спасибо, что вы здесь.
Адам.