Кругом война, а этот маленький... Папины рассказы. Война

ДЕТСТВО, ГОДЫ 34–37-й…

Детство свое до ареста отца помню смутно. Лишь отдельными штрихами. Например, в Риге, когда мне было всего четыре года, запомнился праздник Лиго. Мы ехали вечером по городу, а вдоль улиц стояли плошки с горящими в них фитилями. И такие же плошки плыли по реке, когда мы ехали по понтонному мосту через Даугаву. А еще помню, что летом мы жили на даче, в Юрмале, то ли в Дзинтари, то ли в Майори, то ли в Булдури. И дача была совсем близко от моря, так что вечером был слышен шум волн. Как-то я порезал травой руку. Сильно. Я испугался. А няня (не помню ее имени) стала меня успокаивать и уговаривать, что я мужчина, что не к лицу мне хныкать. Мне залили ранку йодом. Было очень больно, но я не плакал. И потом в течение нескольких дней всем, к нам приходящим, в моем присутствии рассказывали, какой я молодец, какой терпеливый. А однажды в калитку к нам вошла цыганка. Не знаю, почему, но я так перепугался, что со мной случилась истерика. На рев сбежались все соседи, и все хором меня успокаивали.

А в Австрии, в Вене, наше посольство соседствовало с посольством Германии, в котором мы ежедневно наблюдали смену караула с фашистским знаменем со свастикой. Может, это была всего лишь репетиция встречи почетных гостей. Но проходила она ежедневно, с оркестром, под барабанную дробь. И было в этом что-то жуткое, отчего по коже мурашки бегали.

Неподалеку от посольства, на перекрестке, стоял полицейский, регулировщик движения. Однажды я незаметно выскользнул с территории посольства и отправился с ним знакомиться. Он спросил, откуда я, и как меня зовут. Я представился, что зовут меня Шурик, что я из Москвы, и я главный, после папы, помощник советского посла Аркадьева. В посольстве быстро спохватились меня, и няня моя, ее звали Дели, прибежала за мной и освободила полицейского от любопытного ребенка. Надо сказать, что он был весьма снисходителен ко мне. Сказал няне, что у него самого сын моего возраста, и ему было очень приятно познакомиться с таким «важным помощником русского посла». Мне естественно, пришлось выслушать нотацию о том, что мальчикам моего возраста негоже приставать к незнакомым людям, а тем более фантазировать в их присутствии.

Дача советского посольства находилась под Зальцбургом. Это довольно далеко, по австрийским меркам, от Вены. Поэтому дети сотрудников посольства, в течение недели жили на даче без родителей, кто с бабушкой, кто с няней. А родители приезжали на выходные. Ребят на даче было человек восемь. В возрасте от пяти до двенадцати лет. Пяти-шестлеток было больше. Поэтому с нами занимались и воспитатели, и старшие дети. Младшие девочки играли в куклы, а мальчики, вместе со старшими ребятами, играли в войну, в индейцев, в прятки и пр. Вот, в один из дней, убегая от кого-то из ребят, я влетел в беседку в глубине сада. Это заброшенное строение использовали для хранения старой, отжившей свое садовой мебели. Там было хорошо прятаться от преследователей. Но мне не повезло. Я споткнулся и полетел головой вперед, прямо в кучу искореженной мебели. Какая-то ножка или дощечка точнехонько, как ножом, срезала мне кожу с носа. Я мгновенно, залился кровью. Переполох был жуткий. Единственной, кто не потерял присутствие духа, была Дели. Прижав к моему носу платок, она повела меня в дом, где вместе с другими взрослыми обработала рану йодом и еще какими-то дезинфицирующими средствами. Я мужественно терпел, тем более, что все это происходило на глазах моих подружек Оли и Люси. Я был в них влюблен. Только никак не мог решить, в которую больше. Но уж реветь в их присутствии, я, естественно, не мог.

Позвонили в посольство. Сообщили о случившемся и попросили подготовить мою маму. Но дежурный по посольству не нашел ничего лучшего, как сказать маме, что я, хотя и снес себе половину лица, сотрясения мозга не получил. Можно представить, в каком состоянии мама дорабатывала этот день. И в каком состоянии примчалась вечером на дачу, выпросив для этой цели дежурную машину. И какой ужас отразился на ее лице, когда она увидела мою физиономию, перепачканную не смытой до конца кровью, йодом и еще чем-то черным.

Вот, вроде, и все, что хранит моя память о том времени, когда я еще жил с папой и мамой. Есть еще рассказы сестры моей Нади, и мамины воспоминания. Вот некоторые из них.

Было мне года три, может, чуть больше. Дома было какое-то торжество. Ждали гостей. По этому поводу меня одели в новый светлый матросский костюмчик. Мне хочется носиться по двору, а меня заставляют смирно сидеть и только на стульчике, не прислонятся к забору, не испачкаться, не зацепиться за что-нибудь… Я терпел, терпел, потом снял матроску, штанишки и сказал:

– Хватит! Где мои старые штаны?

Папе, по долгу службы полагался автомобиль. Утром он на нем уезжал, а вечером возвращался обратно. Иногда водитель приезжал раньше положенного и ждал в машине, пока выйдет папа. Я, конечно, тотчас же забирался к нему и усаживался на папино сиденье. Дядя Паша, так звали шофера, объяснял мне предназначение разных кнопок и рычажков. Ключ зажигания, кнопка стартера, педаль газа, рулевое колесо, кнопка гудка... По рассказам мамы, в тот день машина пришла намного раньше назначенного срока. И мама пригласила дядю Пашу в дом выпить стакан чая. Я же остался в машине. Вокруг меня собрались ребята с нашего двора. Я посадил их всех в машину, обещав прокатить. Ключа зажигания, в машине, к счастью, не было. Я нажал кнопку сигнала, бибикнул, нажал на стартер (автомобиль стоял на скорости), и, вдруг огромная машина, а это был представительский «Линкольн» с открытым верхом, поехала. Мне бы отпустить кнопку стартера, но я так перепугался, что только еще крепче вдавливал палец в кнопку... и рулил. В ворота, правда, не попал, а уткнулся буфером и крылом в чугунную тумбу ограждения. К счастью, в доме услышали надрывное завывания стартера. Дядя Паша примчался во двор, в несколько прыжков оказался у машины и выхватил меня из нее. Надо сказать, что все обошлось. И тумба выдержала, и буфер, и крыло. Машины тогда делали прочнее, чем сегодня.

КАК Я СТАЛ НАЧАЛЬНИКОМ РАЗВЕДКИ…

Война застала меня в Минске. Было мне тогда одиннадцать лет. Жил у бабушки, к которой попал после того, как родителей моих в зловещем тридцать седьмом году репрессировали, как «врагов народа». Как это произошло, я уже писал.

Минск в первый день войны не бомбили. Немцы, по-видимому, его просто не нашли: 21 и 22 июня в городе проводились учения противовоздушной обороны (ПВО), и он был затемнен. Такие учения, каждую субботу и воскресенье проводились в городе, где-то начиная с середины апреля. Мы, пацаны, очень радовались этому, так как нам разрешали в незатемненных окнах бить стекла из рогаток. Об этом было объявлено достаточно громогласно по радиотрансляции, и, естественно, мало у кого было желание тратить время и деньги на стекольщика. Поэтому светомаскировку в городе соблюдали добросовестно. Так что первая ночь войны прошла спокойно. Правда, 22-го июня, днем, после выступления Молотова, поползли слухи, что немцы под утро все же бомбили военный аэродром на окраине города, но так это или нет, сказать не берусь. 23-го – воздушную тревогу объявляли много раз. И несколько самолетов сбросили бомбы в разных районах города.

А вот 24-го налет был сильнейший: бомбардировщики шли беспрерывно – волна за волной, дома рушились и горели. Основной целью гитлеровским летчикам служил Дом правительства – огромное здание из монолитного бетона, построенное в центре города. Уже не единожды сотнекилограммовые фугаски попадали в него, но пробивали не более, чем один-два этажа. Гигантское сооружение стояло незыблемо. (Стоит оно и сегодня.) А вокруг все было разрушено.

С первого же часа войны я оказался предоставленным самому себе. Бабушка – операционная хирургическая сестра – сразу же ушла в роддом, который стал госпиталем, и дома практически не появлялась. Оставалась, правда, домработница – баба Юля, но она была так напугана всем происходящим, что ей не было до меня никакого дела. И 23-го она ушла на окраину Минска, на Комаровку, где жили ее дочь и другие родственники. Больше я ее никогда не видел. Что с ней стало, не знаю.

Меня же первая бомбежка застала в центре, неподалеку от Дома правительства. Вместе с дружинниками штаба ПВО я «загонял» всех, кто оказался на улице, в бомбоубежище, страшно гордясь выданным мне в штабе противогазом и красной повязкой на рукаве. Это было здорово, пока самолеты были на горизонте. Но когда над головой раздался душераздирающий вой падающей бомбы, когда раздался жуткий грохот взрыва, когда рядом, словно карточный, развалился многоэтажный дом, построенный незадолго до войны для работников промкооперации, когда взметнулись вокруг всплески огня, я, не помня себя от ужаса, рванул, куда глаза глядят, пока не очутился где-то на краю города на Сторожевке. Не знаю, сколько времени прошло, но когда пришел в себя, солнце уж повернуло на вечер. Впрочем, какое солнце? Небо все было черным от дыма горящих городских кварталов.

Самолетов больше не было видно. Прозвучали сигналы отбоя воздушной тревоги. Постепенно на улице стали появляться люди. Я отправился обратно к Дому правительства. Все вокруг него было в руинах. У входа в бомбоубежище, в которое мы утром направляли жильцов из прилегающих домов, был развернут временный медпункт. Упавшая неподалеку фугаска обрушила часть убежища и несколько человек оказались ранеными. По счастью никого не убило. Вместе с дружинниками и другими ребятами мы облазили все закоулки подвала, пока не убедились, что там больше никого нет. Только тогда я почувствовал страшный голод: ведь ел я только утром, дома. А тут уж дело шло к вечеру. Я помчался домой. А дома-то и нет. Наш квартал, состоявший из одноэтажных деревянных домов и бесчисленного количества деревянных же сараюшек вокруг, сгорел дотла. Только закопченные остовы полуразрушенных печей напоминали места, где еще утром стояли наши жилища. Да каким-то чудом под полусгоревшим диваном оказался мой портфель, приготовленный для поездки в пионерский лагерь. В нем почему-то лежала моя рубашка и книжка «Приключения Карика и Вали», с которой я не расставался. Вот тут-то до меня дошел ужас происходящего.

До этого момента все вокруг виделось, как бы со стороны. И только теперь понял, что нет больше дома, ни нашего, ни соседних, что не знаю я, где и что поесть, где спать и, вообще, куда податься. И всем вокруг нет до меня никакого дела. У каждого свои заботы. Подхватив портфель, я бросился в госпиталь, к бабушке. Но там меня ждало разочарование. Раненых эвакуировали еще днем, но никто не знал, уехала ли бабушка с ними, или осталась и теперь где-то ищет меня.

Я поплелся к Фрунзенским казармам. Так после революции назвали старинные воинские казармы, построенные еще при Александре II. Кто-то сказал, что там открыли провиантские склады и раздают продукты. Действительно склады были открыты, и множество людей набирали в мешки, в ящики, в чемоданы банки с консервами, пачки концентратов, сухари, другие продукты. Но у меня не было ни мешка, ни, тем более, чемодана, только портфель. Набрав в карманы горсть сухарей и сунув в портфель связку воблы, я пошел в казармы, в надежде, что там красноармейцы накормят чем-нибудь более существенным. Так уже бывало не раз: мы с ребятами любили играть на развалинах одной из казарм, разрушенной еще в первую мировую войну, да так и не отстроенной заново. Там было здорово, и мы, случалось, заигрывались допоздна, забывая обо всем. Красноармейцы следили за нашими играми из окон жилой казармы, и дневальные часто подкармливали нас, вынося котелки с дымящейся гречневой или перловой кашей, заправленной теми самыми консервами, что разбирали теперь люди на складе.

Но казармы оказались пустыми. В них никого не было. Это было очень непривычно. Я вошел в спальный корпус. Большая комната с двухъярусными койками была пуста. Все говорило о спешке: раскрытые тумбочки, разбросанные вещи. Около одной из коек увидел солдатский вещмешок – «сидор» с оторванной лямкой. А на тумбочке лежал штык-кинжал от СВТ (была такая самозарядная винтовка Токарева со штыком-кинжалом). И ножны к нему. Еще не зная, зачем, я подобрал и кинжал, и «сидор». Сунул в него портфель. Нашел пилотку, взял и ее, потом ремень командирский со звездой. В соседней спальне попалась фляжка и кружка. Чуть позже нашелся котелок.

ПЕРВОЕ РАНЕНИЕ

Первый раз меня ранили где-то в середине октября сорок первого.

В тот день в разведку мы пошли вчетвером. Командир разведвзвода, Георгий Соловьев, которого все в отряде звали Жорой, Маша Пахомова, Казик Мещерский и я. Надо было прояснить ситуацию с гарнизоном в центральной усадьбе совхоза «Рованичи». По сведению наших командиров тамошний комендант был в фаворе у самого Вильгельма Кубе, Гаулейтера Белоруссии, наместника Гитлера на оккупированной территории и предполагаемого будущего «Верховного правителя». Москвы. Собрать побольше сведений об этом фашистском офицере и было основной задачей нашей вылазки. А при возможности и «лично познакомиться». Но это была уже «сверхзадача», требовавшая длительной и тщательной подготовки. И, наверняка, значительно большей группы.

Погода все последние дни стояла сухая, солнечная. Только по утрам легкий пушок инея слегка серебрил в низинках траву и нижние лапы небольших елок. И все же оделись мы достаточно тепло. Из продуктов взяли с собой только каравай хлеба, кусок сала, да несколько луковок. На всякий случай. Обычно, отправляясь на боевую операцию, наши ребята надеялись на жителей окрестных деревень, которые при появлении в их селениях партизан, выкладывали на стол все, чем богаты их закрома. В основном это бывала знаменитая белорусская «бульба» и моченые или соленые грибы, которых в то лето и осень наготовили крестьяне вдоволь. Но, бывало, и сало.

Поначалу мы отправились в Дубовручи, деревню, что в нескольких километрах от совхоза. Многие ее селяне работали на рованических фермах, и от них мы могли получить кое-какую информацию. Дубовручане всегда радушно встречали партизан. А в первые месяцы сорок второго года почти все мужчины деревни ушли в отряд Николая Дербана, что базировался неподалеку. Они-то и стали костяком отряда «Звезда», когда отряд Дербана реорганизовался в бригаду.

Пообщавшись с селянами, двинулись дальше. Еще одна деревушка, Слобода, встретила нас настороженно. В деревне был полицейский пост, этакий мини гарнизон: 10–12 полицаев располагались в бывшем здании правления колхоза. Они были хорошо вооружены. Это были несколько уголовников, отбывавших наказания в тюрьмах Западной Белоруссии и освобожденные немцами, кадровые военные, добровольно сдавшиеся в плен, да пара пьяниц из близлежащих деревень, недовольных советской властью, что не давала им вольготно пьянствовать, а заставляла работать и наказывала за нерадивость. Они всячески притесняли жителей деревни. Могли и в лагерь посадить и отправить в Германию. Поэтому слободчане вели себя сторожко. Боялись не только полицаев, но и друг друга, соседей и даже близких родственников. Опасались они и с партизанами общаться.

Так что в Слободе мы ничего путного не узнали. Двинулись в соседнее село, Ведрецк. Здесь до войны был, по местным меркам, довольно крупный колхоз «Красный дар». В селе еще с дореволюционных времен была школа, фельдшерский пункт, лесничество, почта, магазин, мельница, кузница и даже… церковь. Правда, в советские годы она не работала: не было священника. Его, мельника, лесничего и нескольких более или менее зажиточных крестьян в период коллективизации отправили в «места не столь отдаленные», где они по всей вероятности и сгинули, в числе многих десятков тысяч белорусских крестьян, интеллигенции и духовенства, сметенных ураганом чудовищных репрессий, обрушившихся на всю страну.

Гарнизон в Ведрецке был довольно внушителен. Главной его силой была усиленная полурота немецкой полевой жандармерии, подкрепленная тройкой легких пушек. Кроме того там было под сотню местных полицаев. Как уже говорил, в основе своей, это были люди, обиженные советской властью: репрессированные в годы коллективизации и вернувшиеся потом из мест заключения местные раскулаченные крестьяне, торговцы, проворовавшиеся хозяйственники, отбывавшие сроки в местных тюремных учреждениях и вышедшие на свободу, благодаря немцам, несостоявшиеся карьеристы, обделенные в своих честолюбивых стремлениях. Были среди них несколько военных, добровольно сдавшихся в плен фашистам и выразивших желание служить последним. Причем это были, в основном, кадровые, хорошо обученные командиры среднего звена.

И среди жителей Белоруссии были, пусть хоть и не очень много, те, кто, будучи недоволен советской властью, добровольно пошел в услужение оккупантам. Но они, как правило, старались пристроиться в учреждения гражданской власти. В управы, в канцелярии при комендатурах, в торговые фирмы, появившиеся в большом количестве т.п. Но не в полицаи.

Село было расположено в чистом поле на пригорке. До ближайшего леса было не менее километра. Немцы окружили населенный пункт сплошной линией окопов, в которых на расстоянии прямой видимости были установлены посты. Так что незаметно пробраться в деревню было достаточно сложно.

Мы отыскали на опушке место, откуда можно было просматривать и деревенскую околицу, и площадь у почты, в которой располагалась жандармерия, и дорогу, ведущую в «Рованичи». И принялись наблюдать за происходящим.

Через какое-то время со стороны совхоза появилась легковая автомашина в сопровождении бронетранспортера. Полицаи на околице вытянулись в струнку. Один из них бросился в будку, к телефону. И, тотчас, началась беготня в жандармерии. Видимо в легковушке приехало какое-то начальство. Но наблюдали за происходящим мы издалека. Вернее отчетливо все видел лишь наш командир в бинокль, а мы довольствовались лишь его репликами. Надо было, каким-то образом подобраться поближе. Обычно, первым в деревню входил я: под видом обычного мальчика-беженца. А остальная группа прикрывала меня, готовая на случай опасности вступить в боевое столкновение, отвлечь на себя внимание, чтобы я мог где-нибудь укрыться.

БОРОВИНЫ

Деревня Боровины расположена как бы в центре Беличанского сельсовета. На скрещении дорог. Если ехать из районного центра Березино в Беличаны, то в Боровинах надо повернуть налево. Если едете в Князевки, Большую или Малую, то в Боровинах повернете направо. Если в Слободку, то в Боровинах никуда сворачивать не надо. Поезжайте прямо, и вы в Слободке. И хотя деревня как бы являлась географическим центом сельского совета, административным центром она не стала. Еще до революции волостная управа располагалась в Беличанах. Там же при советской власти расположилась и администрация сельского Совета. Почему так сложилось, не знаю. Колхоз, расположенный в тридцатые годы прошлого века в Боровинах, был ни чуть не беднее колхозов в деревнях по соседству: в Ляжине, в обеих Князевках, да и в самих Беличанах. Там, правда, до революции было какое-то поместье. Самого помещика никто из старожилов не помнил, но рядом с поместьем и кузница была, и бакалейная лавка. И трактир в Беличанах был, с заезжим двором. И почта. В общем, побогаче было сельцо, чем соседние. Вот волость там и обосновалась. Ляжин, ближайшая к Боровинам деревушка, хоть и меньше была, но в ней и церквушка была небольшая, и мельница была, и даже школа имелась, еще с дореволюционных времен, приходская. После революции построили начальную школу и в Большой Князевке. А в Беличанах, в бывшем поместье сделали школу-семилетку. Там она и до сих пор существует. Правда, теперь это средняя школа. В новом, современном здании. Но это сейчас. А тогда, в сорок первом...

Когда началась война, почти все деревенские мужчины призывного возраста, оказались в армии. Из Жеремца, из Ляжина, из Слободки, из Беличан. А Боровины и тут в стороне остались. То ли почтальон повестки вовремя не принес, то ли еще по какой причине. Вот только, когда немцы оккупировали Белоруссию и сформировали в Беличанах волость со старостой Барановским, привезенным ими откуда-то из-под Бреста или из-под Белостока, в общем, со стороны, и стал он регистрировать всех мужиков, что в селах пооставались, то больше всего мужчин в возрасте от 20-и до 45-и лет оказалось в Боровинах. Нельзя сказать, что боровичане встретили немцев с «хлебом-солью». Нет. Они и к ним были столь же инертны, как и к службе в Красной Армии. Регистрировались вяло, в полицию служить не бросились. Пошли двое или трое отщепенцев. Из тех, у кого «рыльце в пуху» было еще в годы раскулачивания. Что бегали с доносами в ОГПУ, позарившись на имущество зажиточных односельчан, которых с их помощью отправили в «места не столь отдаленные». А когда поняли, что Советская власть делиться с ними конфискованным не собирается, озлобились на эту самую власть. И когда пришли немцы, бросились им прислуживать, чтобы грехи свои за сотрудничество с гэпэушниками замолить. И односельчанам, что их тогда не одобрили за поступки негожие, выказали им, мягко говоря, свое «фэ», показать, «где раки зимуют». И лютовали они над своими соседями почище карателей. Но и к партизанам боровичане относились также. В еде и крове не отказывали, но и радости от их присутствия особой не выказывали.

Так что, когда в середине августа сорок второго года в Боровинах в очередной раз появился отряд эсэсовцев в сопровождении большой группы полицейских, это ни у кого из местных жителей никакой тревоги не вызвало. Как, впрочем, и у группы партизан из отряда Н. Дербана, которые устроили в небольшом сарае на краю деревни наблюдательный пост. Как я уже говорил, Боровины стояли на перекрестке дороги, связывающей Березино со многими деревнями района.

Но случилось страшное. Фашисты, войдя в деревню и выставив охрану на всех выездах, неожиданно пошли по хатам. Там, куда заходили каратели, раздавались пулеметные и автоматные очереди, затем дом поджигался из огнеметов.

Когда партизаны на НП поняли трагичность происходящего, пока сообразили, что нужно срочно оповестить командование отряда, каратели подожгли уже половину деревни. Отряд Н. Дербана, состоявший в основном из местных жителей, людей сугубо мирных профессий, не был столь маневренным, как, скажем наш, костяк которого составляли кадровые военные, имевшие боевой опыт и финской войны и других боевых действий.

Почти в то же время о происходящей в Боровинах трагедии узнали и в нашем отряде. Сообщение об этом принесли дозорные из Ляжина, деревни отстоящей от Бобровин немного более двух километров. Сразу же были посланы две группы. Одна в Боровины, чтобы выбить карателей из деревни и тем самым спасти хоть кого-то из жителей. А вторая группа перекрыла путь наиболее вероятного отхода фашистов в сторону Беличан, где был гарнизон, состоявший из роты фольксжандармерии и около сотни полицаев. Вскоре к нашей засаде добавились и дербановцы. А вторая группа, во главе с самим Николаем Леонтьевичем Дербаном, перекрыла дорогу на Слободку, по которой можно было выйти к центральной усадьбе совхоза Рованичи, где тоже был довольно большой немецкий гарнизон.

Как только партизаны ворвались в деревню, каратели, смелые лишь в противостоянии с безоружными крестьянами, стариками да женщинами, бросились наутек. В Беличаны. Подпустив фашистов почти вплотную, наша засада открыла по ним шквальный автоматно-пулеметный огонь. Более шестидесяти карателей-эсэсовцев легли под нашими пулями, остальные рванули в сторону Слободки, где их добили дербановцы. Практически весь карательный отряд, совершавший свое черное дело в Боровинах, нашел свою смерть в ее окрестностях. Так ответили партизаны нашего отряда и отряда Н. Дербана на очередное, ничем не спровоцированное преступление фашистов на земле многострадальной Белоруссии.

Сегодня на мемориальном комплексе в Хатыни, среди памятников деревням, уничтоженным фашистами в годы оккупации, есть и памятная доска, символизирующая Боровины.

СПРОГИС

Это было где-то в конце августа или в начале сентября 1942 года. Лагерь нашего партизанского отряда располагался в сосновом бору, протянувшемуся вдоль правого берега Березины между Борисовым и Березино. Километрах в 10–12 от нашей базы по обоим берегам, стянутым деревянным мостом, неширокой в этом месте Березины, раскинула свои хаты деревня Черневка. Немцы считали этот населенный пункт важным стратегическим объектом, держали там значительный военный гарнизон и большой отряд полиции. Под их прикрытием в селе располагалась волостная управа и другие учреждения местного самоуправления, созданного по приказу гаулейтера Белоруссии Генриха Кубе.

Проявляли интерес к Черневке и партизаны. Именно поэтому наш отряд и обосновался на этом месте. Наше командование было в курсе всех событий, происходящих в деревне и гарнизоне. Отрядные связисты часто прослушивали телефонные переговоры между Черневкой и Борисовом, Черневкой и Березино, Борисовом и Березино, Черневкой и Кличевом, Черневкой и Смолевичами. Место было очень удобное. И в то же время – безопасное. Большой многокилометровый лесной массив мог укрыть не одно партизанское соединение.

Летом сорок второго года, после появления в наших краях группы С. Ваупшасова, мы получили стабильную связь с Москвой, с Белорусским штабом партизанского движения. К нам стали прибывать группы из-за линии фронта. Какие-то из них поступали в подчинение нашим командирам, другие – действовали самостоятельно, создавая свои базы под прикрытием наших аванпостов.

Я был не единственным мальчишкой в отряде. Были и другие: кто в хозвзводе, кто в роте охраны, кто у строителей. А Леня Вайнтруб из-за своей привязанности к радиотехнике был зачислен помощником радиста базовой радиостанции. Он целыми днями копался в недрах радиоприемников, что-то паял, тянул провода от землянки радистов в штаб...

Мне приходилось неоднократно ходить на встречи с подпольщиками Борисова. Руководителем одной из подпольных организаций Борисова был в то время Владислав Станиславович Микульчик. Люди его группы собирали сведения о движении воинских эшелонов, о передислокации авиационных подразделений на борисовском транзитном аэродроме. А его приемный сын Витя Пашкевич создал в Борисове пионерскую подпольную организацию. Они очень здорово помогали взрослым подпольщикам.

Все добытые данные переправлялись в партизанские отряды, имевшие связь с «Большой землей», которые сообщали их в Москву. Цепочка связи была многоступенчатой. Каждое звено цепочки имело связь только со своим соседом. В случае провала одного из участников цепочки его соседи немедленно уходили из города, а связь осуществлялась через другие не оборванные звенья.

У меня было несколько адресатов, на которых я выходил в зависимости от задания. На одной из окраинных улочек мальчишки, входившие в группу Пашкевича, целыми днями гоняли в футбол. Каждый желающий мог включиться в игру. Что я нередко и делал. Во время этих бесконечных матчей мы с Витей или с Сашей Климковичем успевали обменяться необходимыми заданиями и сведениями. Если же возникали какие-то экстраординарные обстоятельства, из Борисова в деревни Черневской волости приходила менять кое-какие вещи на продукты борисовская школьница Валя Соколова. Она обязательно заходила к учителю Ольховской школы. Вскоре после ее визита учитель просил у старосты деревни коня, чтобы привезти воз дров для школы. А на делянке, где заготовляли дрова, его встречал кто-нибудь из партизанских разведчиков. Если же по какой-то причине футбольного матча не случалось, можно было прийти на городской базар к точильщику, что стоял возле мясной лавки и спросить, не возьмется ли он наточить ножи у нас в доме и передать ему записку с адресом.

Были еще два–три способа выхода на связь.

Я как раз вернулся из Борисова и рассказывал начальнику штаба обо всех перипетиях очередной «прогулки» в город, когда пришел кто-то из разведчиков и сказал, что неподалеку от нашего лагеря расположились незнакомые вооруженные люди, называющие себя спецгруппой из Москвы. Одеты в военную форму, но без знаков различия. У всех автоматы ППД, ППШ и пистолеты. Но самое главное, командир их говорит с немецким акцентом. И еще один – молодой, белобрысый, по выговору на Черневского коменданта смахивает: говорит очень правильно по-русски, но с акцентом.

Начальник штаба взял с нар свой автомат.

– Надо посмотреть, что это за москвичи такие, с «немецким акцентом»!

– А мне можно с вами, товарищ начальник?

– Вообще-то,... ну, да ладно, пошли. Ты ведь тоже москвич. Может, знакомого встретишь. Приходько! Виктор! Возьми «Дегтярь», пойдем к соседям в гости.

Адъютант комиссара отряда Витя Приходько, огромного роста парень, в зеленой пограничной фуражке и холщовой домотканой рубахе, никогда не расстававшийся с ручным пулеметом, спрыгнул со второго яруса нар.

– Готов, товарищ начальник!

– Готов, так пошли!

Мы вышли из штабной землянки. Увидев нас, командир отрядной разведки Жора Соловьев подошел к начальнику штаба.

– Петрович, давай лучше я схожу к ним. Лады? Не дело начальника штаба в разведку ходить. Мы с Приходько все выясним и доложим. И Шурке ходить не надо. Мало ли что случиться может. Лады?

– Нет не лады. Мне эти гости не кажутся опасными. Больно уж открыто пришли. И ведут себя совершенно спокойно. А Шурка? Ему же интересно с земляками встретиться. Ну и я послушаю, как они между собой говорить будут. А ты «лады?». Между прочим, у нас в танковой бригаде был немецкий экипаж из города Энгельса, что на Волге под Саратовом. Знаешь, как ребята дрались? Их всех посмертно к орденам представили. А ведь тоже с акцентом по-русски говорили. Вот мы сейчас все и выясним. И будет лады! Пошли, Шурка.

БЛОКАДА

База отряда находилась на краю большого леса, что тянулся на многие десятки километров вдоль правого берега Березины. Раскинувшиеся вокруг деревушки своими названиями, как бы уточняли породы деревьев в лесу, рельеф, флору, фауну. Ближайшей деревней была Ольховка. За ней – Березовка, а еще дальше – Кленовка. А по другую сторону от Ольховки стояли Дубовручи, Боровины, Сосновка, Беличаны, Логи... Были, правда, две Князевки – Большая и Малая...

После продолжительного рейда, результатом которого стал разгром полицейского гарнизона и уничтожение моста через Березину в Черневке, выведенный из строя торфозавод в Смолевичах, разгромленная автоколонна на шоссе Могилев–Минск и ряд других операций, командование отряда решило дать людям несколько дней отдыха. Тем более, что приближались Октябрьские праздники. А после праздников надо было готовиться к зимовке: достроить землянки на основной базе, отрыть там окопы, заминировать подходы к лагерю, ну и все такое прочее.

Почти весь отряд был в сборе. Даже большинство диверсионных групп в эти дни оказались на месте. Только разведчики были не в полном составе: несколько человек ушли на связь с городскими подпольщиками, да кое-кто вел наблюдение за передвижением железнодорожных эшелонов на участке Смолевичи–Борисов, месте постоянной «работы» отрядных подрывников. Не было и одной из диверсионных групп. Они уже больше месяца «скитались» где-то в Западной Белоруссии под Барановичами, выполняя специальное задание Москвы. Но наша базовая радистка, Вера, поддерживала с ними постоянную связь. И у них, вроде, все было в порядке.

Бцли у нас в отряде два немецких офицера-антифашиста, переправленных к нам минскими подпольщиками.

С этими немцами история произошла очень интересная. Оба они были инженерами и оба попали на фронт за какие-то прегрешения. Оказались в одной части и решили бежать к русским. Но часть их отозвали с фронта в Минск. Как им удалось, не зная языка, связаться с подпольщиками – одному Богу известно. Подпольщики же так долго проверяли их лояльность, что нависла угроза оказаться в застенках гестапо. Вот тут-то минские товарищи сработали четко и переправили обоих в бригаду «Дяди Коли». Потом их должны были переправить на Большую Землю.

Но самолет вызвать сразу не удалось: бригада попала в переплет и долгое время вела тяжелые бои с «власовцами», которых немцы использовали для борьбы с партизанами. Отрываясь от преследования, бригада ушла за «железку» – железную дорогу Минск–Москва. Там в верховьях Березины в районе озера Палик лесные массивы были столь велики, что немцы уже не могли ее блокировать. К тому же в тех лесах базировались еще несколько партизанских бригад, и в случае надобности они могли прийти на помощь и отвлечь противника на себя. Оторвавшись от преследования карателей, бригада готовилась к большому походу по западным областям Белоруссии. Но спасенными немцами решили не рисковать, и перед уходом в рейд их по цепочке через несколько отрядов переправили к нам. А мы как раз ждали самолет: надо было отправить на Большую Землю нескольких тяжелых раненых, а из Москвы должны были прилететь радисты для работы в диверсионных группах. Вот так немцы-антифашисты оказались в нашем отряде, и мне удалось в течение нескольких дней поупражняться в немецком языке. Они относились ко мне очень уважительно и звали «Genosse Schura». А перед посадкой в самолет один из них, Пауль, подарил мне бензиновую зажигалку, что в то время было «царским» подарком, так как большинство партизан пользовались «катюшами» – высекали искру при помощи кресала, поджигали трут, а от него уже или прикуривали, или разжигали костер.

Я очень гордился этой зажигалкой и показывал ее товарищам. Коля тут же предложил махнуть зажигалку на «Браунинг».

– А зачем мне второй пистолет? У меня же вот «Вальтер».

– Ну и что? Второй пистолет еще никому не мешал. Тем более разведчику. Тогда и карабин не нужен. Научишься стрелять с обеих рук «по-македонски». Жаль вот патронов запасных для этой «пукалки» нет. Правда, Вася – «начбой» говорил, что от «мелкашки» подходят. А их – навалом. Только иногда осечку дают. Да нет, я так – шуткую. Мне самому учиться надо с левой стрелять: когда еще правая заработает! А «Тэтэ» для левой тяжеловат.

– А я тебе со следующей операции «Вальтер» притащу! Не знал, что тебе нужно, я Косте подарил. А до этого командиру второй роты Жене-пограничнику отдал. Мне везет на «Вальтеры».

– Я буду просить у командира, чтобы он тебя в мою группу отпустил. Будем вместе на «железке» работать. Лады?

– Лады. А можно я буду «на шнуре»?

– Нет, вы посмотрите на него. Он уже условия ставит. «На шнуре»! Это, брат, еще заслужить надо, чтоб тебя «на шнур» поставили. Вот сходим разок-другой, сбросим эшелончик, поглядим тебя в деле, тогда и «о шнуре» подумаем. А пока всем отдыхать! Завтра начнем искать отряд. Немцам в ближайшие дни блокаду снять придется. Под Сталинградом сейчас такое творится! Наши вот-вот перейдут в наступление, мы только что сводку приняли. Попомни мое слово, им сейчас туго придется. Там такой котел будет, что ого-го! Сплошная окрошка! Вот мы отряд найдем, возьмем взрывчатку и подольем в тот «котел» своего «масла». Лады?

– Лады. Только взрывчатку мы и без отряда взять можем. Мы, когда на Круглой поляне груз с самолета принимали, несколько парашютных мешков со взрывчаткой оставили в «захоронке» – тяжело было на базу тащить. Не в той, что здесь около пещеры, а в другой, но тоже неподалеку. Я знаю, где!

– Ну да? Вот это здорово! Слышали, хлопцы? Как говорит «начбой»: «Тады усе у парадку!» Делаем так: с утра Николай Васильевич и Петя Глебов пойдут искать отряд, а остальные вместе с Шуркой принесут из «захоронки» мешок тола. Соорудим несколько зарядов и пощекочем фрицам нервы. Лады?