Крылатый народ

Часть 1 Глава 1

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1

Последняя заправка на пути – и всё! Привычный мир и цивилизация остались где-то там за спиной. А дальше ни одного посёлка или дома, ни одной встречной машины, ни одного человека. И самое главное – связь на телефоне пропала почти сразу. Глобал-соединение прервалось, и герой из игры «Последние титаны» так и не сумел найти выход из Пещеры Смерти. Занесённый меч над распахнутой зубастой пастью пещерного червя перечеркнула мигающая надпись: «Соединение разорвано!»

– Чёрт тебя раздери! – невольно выругался Энди, отшвыривая телефон на сиденье рядом с собой.

– Энделл, следи за языком! – У мамы строгий голос. Лицо её видно совсем чуть-чуть, пряди мягких завитых волос, спускающихся до плеч, закрывают его так, что можно видеть лишь часть щеки, скулу и кончик носа. Он острый, как бывает обычно в мультиках у плохих или вредных героев, тех, кто обычно является злодеем по сюжету. Странно, почему-то раньше Энди никогда этого не замечал, даже не думал о таком. Хмыкнул с удивлением и неосознанно потянулся и взял самого себя за нос, прощупывая пальцами тонкие хрящики.

Интересно, а у самого такой же «злой» и «вредный» нос? Достался и ему от матери в наследство?

«Не будь дураком!» – мысленно прикрикнул на себя и от нечего делась уставился в окно.

Горы теснились справа и слева, наползали местами к самой дороге, огромные валуны громоздко грудились у обочины, напирали на беленькие столбики предупредительного ограждения. Узкая дорога петляла, извиваясь между камнями и обломками скальника, лишь кое-где поросшего мхом, нежной зеленью и кривыми деревцами.

– Красиво тут! – произносит неожиданно отец, точно и сам на время отвлекается от дороги.

В другой раз Энди, возможно, и согласился бы с ним, хотя бы даже из чувства мужской солидарности, но они не место для пикника на выходных подыскивали, они ехали в эту глушь на целых три года.

Три года! Три – мать его! – года!!! Именно настолько отец подписал контракт. Менять жизнь по-крупному – это и есть перемены по-отцовски. Был ведущим хирургом в ветеринарной клинике столицы – теперь будет простым ветеринаром на животноводческой ферме у какого-то частника, будет лечить овец и коз в самой глухой заднице этого мира.

Менять школу, бросать друзей, оставлять привычный мир в свои четырнадцать – что может быть хуже? Хуже только жить в такой вот глухомани.

И что ещё ждёт впереди? Что там будет за школа? Что за народ будет в классе, и какие будут учителя? И экзамены там же сдавать придётся, а это точно кошмар и ужас. Ага, трэш, как говорят сейчас все в столице в таких вот стрёмных случаях.

Мама бунтовала сильнее, когда узнала о контракте, даже угрожала разводом, а привычные уже скандалы стали ежевечерними, как зарядка у кого-то по утрам. Вот с такой же регулярностью «родоки» грызлись между собой по всякому поводу.

Да матери и повод-то не всякий раз был нужен. Она заводилась вполоборота. Не помыл за собой кружку или плохо помыл, или поставил не на полочку для всех кружек, а на решётку для другой посуды... наплюхал в ванной, оставил грязные «кроссеры» в прихожей, не вынес вовремя мусор... Всё это можно перечислять бесконечно.

Даже не верится уже, что когда-то всё было иначе, совсем иначе. И с какого момента мир в семье Аккуин, тихий и тёплый, уютный мир превратился в постоянную войну на истощение сил и полный измор?

Машина натужно урчала мотором, дорога плавно вела вверх, напряжённое молчание в салоне действовало на каждого из членов семьи по-своему. Отец угрюмо супился и больше ничего не говорил. Иногда Энди ловил его отстранённо-сосредоточенный взгляд в зеркальце заднего вида. Тёмные глаза и тёмные брови – ими Энди пошёл в отца, поэтому случалось не раз слышать от матери в минуты раздражения:

– Чего ты насупился, как сыч? Точь-в-точь как ОН... Хватит с меня ЕГО одного, с ЕГО бровями...

Она в последнее время не называла отца «отцом» или просто по имени. Только вот так вот. Как врага или как чужака. И это кололо особенно остро.

Почему они стали врагами? Что случилось?

Энди не ломал голову, не гадал – он знал точно! Он даже день помнил. Одиннадцатое ноября позапрошлого года.

В тот день он возвращался из школы поздно, уже под вечер, как всегда после спортивной секции. Понял, что случилось что-то неладное, ещё от перекрёстка, когда увидел карету «скорой помощи» на подъездной дорожке перед домом. Там же были машина полиции со включённой «мигалкой» и чёрный «бьюффард» отца с распахнутой дверцей, с передними колёсами, вползшими на низенький бордюрчик цветочной клумбы.

Видел и слышал, как рыдала мама у отца в объятьях, как она бросилась к носилкам, на которых вынесли крошечное тельце. Оно потерялось в чёрном мешке для транспортировки покойников, маленькое тело младшей двухлетней сестрёнки со строгим взрослым именем Эмоллин. Энди называл её в шутку Моль, когда кружил на вытянутых руках или лохматил кудряшки на светлой макушке.

Мама кричала в голос так, что сердце останавливалось в груди. Энди никогда больше не слышал ничего более жуткого. Он даже подойти ближе не решился, так и остался стоять в стороне от всех людей, от родителей и от чужих машин, замерзал на осеннем ветру, но холод чувствовал только глубоко в сердце.

А потом, уже позже, уже только на похоронах и от чужих людей, Энди узнал подробности случившегося: сестрёнка захлебнулась в ванне. Мама готовила воду для вечернего купания, когда зазвонил телефон. Звонил отец из ветклиники, просил срочно найти какие-то документы, и, пока они говорили по телефону, малышка, играясь, включила кран с водой на полную мощность, и сама вылезти из ванны уже не смогла.

Глава 2

ГЛАВА 2

Это был конец. Я понял это сразу... Нет! Не сразу. Чего уж тут врать? Самому себе врать – самое последнее в жизни дело.

Наоборот! Когда глаза открыл и небо увидел – тёмное такое, каким оно поздним вечером бывает – а в нём облака, мелкие такие повторяющиеся барашки, розовые от заката и нежные, понял одно: живой! Живой всё-таки! Энделл Аккуин живой до сих пор!

Понял это и первым делом чуть не заорал от радости. Но не заорал, хоть и открыл рот, но не смог почему-то. Просто лежал дурак дураком с открытым ртом, дышал им, как собака, и слушал сам себя и собственное дыхание. И этот звук оставался единственным в мире, звук вдыхаемого в горло воздуха, тот характерный шелест, который знают все на свете. Его ни с чем другим не спутаешь.

Я не сразу понял, что лежу на спине. Уже и облака сместились левее, и небо похолодело. Да и сам я начал ощутимо зябнуть. И я позвал:

– Мама... папа... вы... вы рядом, да?

Голос... Я не слышал и сам свой голос, и они, наверное, тоже не могли меня слышать. Я начал шарить рукой рядом с собой. Тихо так и осторожно одними пальцами. Как парализованный, очнувшийся через много лет. А может, я и сам был тем самым парализованным и только сейчас вот пришёл в себя после долгой комы?

Моя правая рука не чувствовала ничего, и пальцы отказывались слушаться. Я медленно, очень медленно потянул её к себе, к лицу, мне так хотелось увидеть глазами, что с ней.

Телефон... свой собственный телефон, намертво зажатый в пальцах, узнал не сразу. Долго смотрел на своё отражение в чёрном плоском экране. Смотрел, узнавая с трудом отдельные детали лица: нос, глаза, подбородок, губы. Вроде, моё, знакомое как будто, но в целом...

Вспомнил всё случившееся резко, одним эпизодом в несколько промелькнувших секунд – и тут же дёрнулся вскочить на ноги с криком:

– Мамочка! Мамочка! Мама...

Сил хватило лишь на то, чтобы сесть, подтянув одну ногу. И боль во всём теле чернотой перед глазами встала. Пелена эта качалась, пульсировала багровыми вспышками, но постепенно пропала. А вот боль осталась. Болела голова, болело в груди при каждом вдохе и выдохе, болело всё тело и там, и тут. Но хуже было другое – я был жив! И я был один! Совершенно один на краешке узкого каменного карниза, и места на нём едва хватало, чтобы лежать, вытянувшись в полный рост, мне, не самому рослому и крупному подростку.

А мама... а папа где же? Что сталось с ними? Живы ли они?

Я снова лёг, иначе вниз за край каменного обрыва я бы никогда не решился глянуть. Я знал уже, что там будет. Там будет глубина. Там будет ужас новой могилы. Оттуда вверх тянулся столб чёрного дыма – я не был дураком, чтоб не понять, что это значит. И я не хотел глядеть вниз. Я не хотел подползать к самому краю. Я не хотел...

Я не хотел жить! Я-не-хотел-жить!!!

Я прыгну сейчас следом! Я догоню их! Я буду рядом! Мы будем рядом! Вся семья Аккуин будет рядом. Пускай нас так и найдут вместе... или не найдут никогда, и пускай наши кости, смешавшись, следующие сто лет лежат на дне этого проклятого ущелья.

Мне всё равно, что будет потом. Я одного лишь хочу – быть рядом с вами. Мамочка родная, родная моя мамочка... Я всегда тебя любил. И папа... Папочка мой... Мой – и ничей больше!

Я не могу без вас! Я не смогу без вас! Я никто без вас! И я так хочу быть сейчас с вами... Хочу! Хочу лишь одного на свете! И я буду с вами! Буду!!!

Последних оставшихся сил мне только и хватило перевернуться на живот и подползти к краю, к самому его краешку. Подтянуться на пальцах лишь одной левой руки и посмотреть за край темнеющей бездны.

Огонёк от искорёженного догорающего красавца-«бьюффарда» еле-еле виднелся в глубине. Дым закрывал всё, что пытались разглядеть мои глаза. Я моргал и щурился, но понял не сразу: это слёзы мешают мне видеть всё чётко.

Я плакал... плакал, но не чувствовал этого. Просто глаза обжигало жаром, и горело лицо. Как будто жар от того костра внизу доставал до меня, сжигая даже сердце, не только лицо.

Я хотел к ним туда, в этот самый костёр. Честно! Хотел! Я хотел гореть сейчас вместе с ними. Но сил не было, чтоб толкнуть себя вниз. Сил оставалось только на то, чтобы плакать и звать их, своих бедных несчастных родителей, своих мамочку и папу.

Я хотел умереть, но так и не нашёл в себе силы на последний толчок. Я испугался. Да, я испугался убить себя сам. Но всё равно так и так это был конец.

Наверх по отвесной стене без чьей-либо помощи мне вряд ли получится выбраться. А карниз настолько мал, что здесь меня никто никогда не найдёт. Да и будет ли искать?

Я умру здесь так или иначе. Умру от голода и жажды.

Так какой тогда смысл мучить себя и чего-то ждать? Проще сделать это быстро и самому! Сползти вниз. Да. Но сил не было совсем.

Ладно! Я отдохну немного. Отдохну – и сделаю это! Сделаю так и так! Конец у меня будет один. Сегодня или завтра, когда взойдёт солнце.

Да, я сделаю это завтра! На рассвете!

Я решил это твёрдо! Я поклялся в этом сам себе. А теперь можно было просто плакать, оплакивать маму и папу и терпеливо копить силы.

И я плакал, я молился, я звал их, и снова плакал, пока не замёрз, и, чтоб хоть немного согреться, вынужден был переползти от края пропасти к каменной стене, уходящей вверх.