Кто убил Риту Хойда?

Часть первая. Кто убил Риту Хойда? Глава 1. Мариан-целитель

Проклятое колено ныло. И ладно бы бандитская пуля, как подобало бы хорошему криминальному психологу, а то ведь просто упала. Поскользнулась давным-давно на какой-то тухлой помидорине в переулке, когда удирала от рецидивиста Петраке. От этого колена теперь только одна польза: оно начинало зверски ныть перед дождём и перед штормом, и можно было смело полагаться на него, а не на местный прогноз погоды, который всегда врал. А сегодня, судя по ноющей боли, октябрьские небеса уготовили многочасовой ливень. Оставалось только проглотить какой-нибудь анальгетик посильнее и приступить к забытым навыкам допроса. Потому что Игнат Ковач, следователь и по совместительству старый друг, сейчас в местной больнице с серьёзным переломом шейки бедра. И мы с его стажёром Сабиром Дибре, одни на весь этот дождливый городишко. Сабир как раз патрулирует, а мне достался допрос.

Парень, который сидел передо мной, был красавчиком. Непозволительная такая красота, знаете? Когда смотришь на нечто эдакое, от чего захватывает дух и сердце начинает ныть, когда пытаешься отвернуться от такого дива. Как рассвет в Карпатах. Или, допустим, звёздное небо в августе над нашим каналом «Дунай – Чёрное море». Только вот у этого мальчишки лет двадцати такие глазищи: наглые, серые, как осеннее небо утром, подведённые густыми мохнатыми ресницами, тень от которых скрывает мешки под глазами. Помнится, в городе он не так давно: год всего. И всё бы славно, да вот чернявый красавчик в жемчужно-серой рубашке – первый подозреваемый по делу об убийстве. И руки, скованные легированными наручниками, завёрнуты за спину. А вокруг унылые серые стены камеры. Сколько себя помню, Министерство так и не выделило на ремонт хоть сколько-нибудь леев. А Игнат считал, что тёмно-серые стены уборщице после допросов отмывать проще, чем белые. Ну и его любимое «стены должны давить на преступника, чтобы он раскаялся побыстрее», «стены нам должны помогать».

Убитая – Рита Хойда, ведущая прогноза погоды. Этот смазливый хлыщ, Мариан Робу, был её любовником. По крайней мере, именно это записал в деле Сабир. В пластиковой папке хранились и фото пары, и самое главное: фото с места преступления. Сорокалетняя Рита, моя одноклассница, лежит на кухонном полу, раззявив рот и сжимая в руках здоровенный крест (и где она его только добыла? Не в баре же, где каждый вечер тусила со своим хахалем). На лице посмертная маска ужаса, будто увидела себя без косметики. Мы с ней никогда не были подругами, но в этот момент её стало жаль, уж слишком жуткое Рита увидела перед смертью. По-хорошему надо было двигать в Пригородный морг, к Леви, чтобы иметь дело уже с хорошим отчётом патологоанатома на руках. Но первичный допрос есть допрос.

Я достала свой диктофон и включила запись.

– Пятое октября две тысячи шестнадцатого года. Допрос проводит Кассандра Деменитру. Подозреваемый в убийстве Риты Хойда Мариан Робу.

Мариан вздрогнул и скрестил со мной взгляд. В котором отражалось ясное майское небо.

«Ау, Каська. Приём. Земля вызывает госпожу Деменитру».

– Итак… Мариан, в каких отношениях вы состояли с убитой?

– В близких.

– Насколько близких?

– Дружеских.

«Врёшь ведь… с чего тебя тогда в любовники-то записали?»

А глаза большие такие. Честные.

– Где вы были в ночь с третьего на четвёртое октября?

– Работал.

– Где работали? Кто может подтвердить?

– Тоби Хереску. Фотограф. Мы в павильоне работали… Съёмки для «Хайнс».

«Фотомодель, значит. Ну, правильно. С таким-то фейсом… Надо проверить этого Тоби. И в редакцию «Хайнс» звякнуть».

– Мариан, почему умерла Рита Хойда?

Каверзный вопрос. На нём многих удалось подловить. Проговаривается народ, особенно когда с лёту отвечает. А этот только глаза опустил.

– Во многом знании много печали.

Такого ещё не отвечал никто. Никогда. Всякое бывало, но такое – нет. И это крайне странно. И это дело не нравилось мне всё больше и больше.

– А как она умерла?

Он вскинул на меня свои глазищи:

– Почему у меня спрашиваете?

Не прокатило. Проклятое колено, чтоб его… Должно быть, на улице сейчас вселенский потоп.

– Потому что вы её нашли. Вы позвонили в полицию. Вы последний видели её живой. Это вы её убили?

Нет, не убежала я тогда от Петраке. Он догнал меня и всадил пулю в колено. Вот оно, кровоточит, простреленное адской болью.

Я сунула руку в рюкзак, отыскивая таблетки. Плевать, какие. Анальгетики, спазмолитики – хоть что-нибудь. Ничего. Пусто. Слишком торопилась сюда после звонка Игната. Просто забыла положить. А проклятый Петраке всё стреляет и стреляет в коленную чашечку.

– У вас колено болит, Сандра, – вдруг заявил Мариан. – И сильно.

– С чего вы взяли?

– Я могу помочь. Если наручники снимете.

– Мариан, вы – врач?

«Как же больно, как больно-больно-больно!»

– Если не верите, можно не снимать наручники. Мне нужно просто дотронуться до колена. Вам нужно подойти сзади.

И я подошла. Потому что в колено уже всадили целую обойму, и кровь залила пол. И всю меня. А свинец пульсировал в разорванных связках.

Глава 2. Чёрт и его национальность

Леви был венгром и старым пердуном. Притом, что старше меня всего лишь на три года. Он вечно ворчал, ныл и скрежетал. Он даже обзавёлся преждевременной лысиной и круглыми старомодными очками. А ещё к нему бесполезно соваться, пока он не выпьет чашку горького премерзкого цикория. И теперь я вышагивала от нетерпения по узкому коридору со скучными зелёными стенами, дожидаясь, пока патологоанатом опустошит в кабинете свою чашку. Под ногами мелькали пятнисто-мраморные плиты, отполированные тысячами подошв, тусклый свет казённых ламп оставлял на них круглые жёлтые лужицы.

А я пыталась сосредоточиться на том, что может таиться в заключении Леви. Потому что тошнотворный запашок из секционного зала с трупами всё-таки проникал в коридор, казалось, стены пропитались им навсегда – столько тел здесь провезли на каталке. Он смешивался с запахами формалина, хлорки и антисептика, но всё же был. Леви на мои жалобы только презрительно фыркал: «Кажется – креститься надо!» По мне так старый пердун просто принюхался к мёртвым и не чуял разницы между ними и живыми.

Эту сторону работы я не слишком-то люблю. Поскольку работать интереснее больше с живыми, чем с мёртвыми, пусть и бояться как раз стоит только живых. А вот Леви любит молчаливые трупы, которые «могут рассказать гораздо больше твоих болтливых идиотов». Для меня же труп – то, что уже не вернуть. Посмертная записка. А хуже всего убитые. Особенно дети. До сих пор помню труп цыганёнка Дэчила – весь в синяках, со сломанными рёбрами… отец постарался. Всё. Хватит псевдоностальгии!

Итак, труп Риты забрал Леви. Описал Сабир. И описал именно как убийство, хотя ножа из груди жертвы не торчало. Его насторожила эта посмертная маска и крест. Если бы это был несчастный случай, Игнат вряд ли попросил меня расследовать это дело. И действительно странно: с чего вдруг здоровая тётка вдруг отбрасывает коньки? Можно, конечно, списать на сердечную недостаточность, а потом обнаружить дыру в черепе, спрятанную среди густых волос.

***

Поэтому когда Леви приоткрыл дверь и неохотно буркнул: «Заходи», я ринулась внутрь и смела по пути крутящееся кресло.

Леви мой энтузиазм, конечно, ещё больше рассердил, учитывая то, что он раньше полудня вообще похож на злобного лешака в очках. Он принялся бормотать проклятия, адресованные мне, отыскивая среди документов нужный отчёт.

– Вы, полицаи чёртовы, меня, старого человека, отвлекли от субботнего матча. «Быстрее, Леви! У нас труп! У нас убийство!» А всё ради чего? Ради глупой бабы, которая померла от последней стадии рака!

Я застыла.

– От какого ещё рака? Леви, ты сердце смотрел? Сосуды? Это кровоизлияиние? Или по башке ей чем-то дали?

– Вот! Вот, глупая женщина! – Леви сердито потряс передо мной бланком анализов и заключением. – Сомневаешься в моём профессионализме? Да я тут тридцать лет как сыч! Что я, «раковую» не узнаю, что ли?!

Я схватила документы.

«Опухоль лёгких… Кт-признаки с-г верхней доли левого легкого, мтс в легкие. ЭЭД-3… жидкость, плевры… метастазы… четвёртая стадия…»

– Леви, ты меня за дуру держишь? Веди! Показывай труп!

В трупной секции холод обжёг кожу, но мне было не до этого. Леви неторопливо прошёлся вдоль каталок, три из которых оказались заняты, и остановился у последней. Он картинно откинул простыню, и я охнула от удивления и отвращения одновременно. На металлической постели покоилась высохшая мумия, которая ещё три дня назад была самой красивой женщиной в городе: тело, обтянутое коричневой кожей, сшитая после вскрытия грудная клетка, редкие волосы, жутко скособоченная будто в крике челюсть. На всякий случай я обошла каталку, натянула перчатки и приподняла затылок. Травм не было. Переломов тоже. Под ногтями ни кожи, ни волос убийцы.

– Леви… – я охрипла от такого зрелища. – Ты же её забирал не такой. Разве может труп так измениться за сутки?

И наш циничный Леви, который насмотрелся за свою патологоанатомическую карьеру всякого, Леви, невозмутимость которого была притчей во языцех, вдруг повернулся ко мне с дикими глазами. Придвинулся и шепнул на ухо так тихо, будто боялся, что покойники подслушают:

– Я ночью на закрытый форум в сети фотки этого тела выкладывал. А там лучшие патологоанатомы со всего света. Все наши в одном сошлись: трупу уже не меньше месяца! Тут дело нечисто, Каська. Это всё лидерц.

Я зажмурилась. Лидерц – это ведь чёрт у венгров. Бес. Демон. А ещё детские сказочки, которыми пугают детишек, которые канючат, что не хотят спать.

– Так…

И тут зазвонил телефон. Тревожно так, что у меня аж сердце в груди подпрыгнуло. Я сдёрнула перчатку и взяла трубку.

– Кассандра Деменитру, слушаю.

– Каська, ты-то мне и нужна. Хочешь загадку? – теперь в голосе Сабира нехорошее веселье, и это нехило так напугало.

– Ну это смотря какая загадка…

– Помнишь старого Петру? Он на днях на чёрта жаловался, мол, в окна заглядывает.

– Ну!

– Так сегодня под окнами его спальни все грядки истоптаны. Конскими копытами. А на стене вдавленные следы. Следы копыт.

Я схватилась за голову: она пошла кругом.

– А почему… – ой, какое же нехорошее предчувствие! Ой-ой… – Почему ты сюда-то звонишь?

Глава 3. Алиби

К вечеру я сумела достать номер Тоби Хереску через редакторский отдел «Хайнс». Оказывается, он живёт в Силистре, а это в Южной Добрудже, что в Болгарии. Но сегодня у фотографа есть дела в нашем Чернаводэ, в Северной Добрудже, в жудеце Констанция. Возможность побывать на месте и заодно убедиться в алиби господина Робу нельзя было упускать, и я назначила Тоби безотлагательную встречу. Правда, можно было вызвать его в отделение повесткой, но время – деньги, а у нас уже два трупа с крестами нарисовалось. Ещё узнала, что свой павильон для съёмок Хереску устроил в заброшенном ангаре, за водонапорной башней. Он с другого конца города явно добирался туда явно на мотоцикле, а я вот прокляла узкую грунтовку, всю в ямах после недавних дождей, только она вела вдоль двух холмов прямо к месту назначения. Фары заляпало грязью, и машина то и дело попадала в выбоины, которых я предугадать не могла.

Уже стемнело, когда я оставила машину у въезда и подошла к ангару, у боковой двери которого маячил жёлтый фонарь. Внутри было так светло от прожекторов, что я на секунду ослепла. А когда глаза более-менее привыкли, различила высоченный потолок с железными перекрытиями и несколько искусственно созданных «комнат» из белой и чёрной ткани, укреплённых металлическими планками. Перед полотнами на штативах темнели импульсные осветители, чёрные зонты. Какие-то штуковины, напоминающие спутниковые тарелки – похоже, они действовали как рефлекторы.

Рядом с одним из них как раз и сидел на высоком барном стуле человечек в синей кепке козырьком назад. Тощую спину его обтягивала чёрная футболка, нога в линялых джинсах и кроссовке отстукивала какой-то ритм по полу. Теперь ясно было, почему фотограф не слышал, как я вошла: от его ушей тянулись тонкие провода к ноутбуку, который Тоби держал на коленях.

Когда я дружелюбно похлопала его по спине, он шарахнулся от неожиданности и чуть не выронил ноутбук. Потом догадался вытащить из ушей наушники и подслеповато прищурился. Я подумала, что он, похоже, страдает близорукостью. Но очки не носит. Да и линзы тоже.

– Тоби Хереску?

– Да… я. А вы кто?

– Кассандра Деменитру, полиция. Я вам сегодня звонила. Где у вас тут можно…?

Тоби насупился и выдвинул неудобный стул, на котором прямо не сядешь, только вразвалку. А это при допросе вообще ни к чему. Но ничего, спина и прямую осанку потерпит, и не такое видали. Я достала диктофон.

– Шестое октября две тысячи шестнадцатого года. Допрос фотографа Тоби Хереску проводит Кассандра Деменитру. Итак, Тоби, где вы были в ночь с третьего на четвёртое октября?

– Хмф, – он нервно облизнул губы, с неприязнью глядя на меня, и этим сильно напомнил одного клерка, который оказался впоследствии педофилом. – Коров доил…

– Любопытно. А ваша модель, Мариан Робу, утверждает, чтобы был здесь с вами.

– А что это вы под Марьяна-то копаете? Думаете, поди, он эту старуху Риту укокошил?

Новости, конечно, у нас разносятся быстро. Но тут явно есть своя крыса на местном телеканале, которая сплетнями торгует. Не мог Хереску так быстро про обвинение в убийстве узнать. Надо позвонить Плеймну, ой, надо!

– Я настоятельно рекомендую сменить тон при допросе. Поскольку, во-первых, эта запись попадёт в официальное дело, и от её толкования зависит ход расследования. А во-вторых, ваши слова могут помочь господину Робу попасть в места не столь отдалённые.

Тут Тоби сразу сбавил спесь и сгорбился.

– Ну да. Был. Был тут Марьян. Мы тут снимали сессию для «Хайнса».

– Документально подтвердить можете? Даты на кадрах? Видео?

Хереску нервно облизнулся, и стало заметно, что у него рассечена губа со шрамом посередине.

– Да… Вот у меня на ноуте остались кадры. И запись есть. Должна быть.

Он засуетился, тыкая по тачпаду ноутбука. А я гадала, откуда такая неприязнь ко мне. Врёт, что ли? Зачем?

– Господин Хереску, можете назвать точное время вашей работы с Марианом Робу?

Он обернулся и закатил глаза, прикидывая что-то в уме.

– Ну… мы долго тут корячились. Он в одиннадцать пришёл. А закончили-то только в полвторого. Может, даже позже. Вот, нашёл…

Я склонилась над ноутбуком. И ангар с Хереску перестал существовать. Потому что там, на экране, под прицелом объектива позировал Мариан. Нет, не так: подозреваемый. Он двигался по площадке то плавно, то резко. Приспускал пальцем воротник белоснежной рубашки, обнажая гладко выбритую шею. Ерошил тёмные волосы холёными пальцами. Но самое главное: он смотрел прямо на меня. Видел меня всю с заусеницей на безымянном пальце и давно не стрижеными волосами. То есть, нет, смотрел в видоискатель камеры, конечно, но улыбался точно мне. Одаривал таким потрясающе-хищным взглядом, что где-то внутри во мне проснулась восемнадцатилетняя девчонка и принялась восхищённо пищать. Да так, что я не сразу вспомнила, зачем вообще сюда припёрлась. Когда Хереску зашумел своей аппаратурой, я очнулась и принялась перематывать запись по времени.

3.10.2016… 23:38:11… 23:52:02… 4.10.2016… 00:05:16… 00:30:42… 01:02:54…

Наконец запись закончилась, и в папке остались только фотографии. У Робу документально подтверждённое алиби. Всё. Он вне подозрений. Я задумчиво достала из рюкзака флешку и вставила в ноутбук.