«операция “святая справедливость”»

«операция “святая справедливость”»

«Операция “Святая справедливость”»

Надежда Васильевна была женщина приличная во всех отношениях. За долгие годы работы в школе она повидала немало — и детей, и родителей, и их характеры, которые иной раз были крепче бетонного блока. Уживалась со всеми удивительно легко: Господь отмерил ей терпения — мешок, любви к детям — вагон, ну и той самой толерантности, которую раньше словами не называли, но ценили куда больше, чем теперь.

Начальная школа — дело тонкое. Тут ты и педагог, и психолог, и артист разговорного жанра, и фокусник на подработке. Объясняешь двадцать пятый (последний! честно!) раз, что этот крючочек над линией должен над линией и заканчиваться, но куда там... А напротив тебя — глаза огромные, бездонные, в уголке слезинка и немой вопрос: «Ты уверена, что это вообще возможно?»

Жизнь текла ровно, как по школьной линейке. Но приближалась пенсия — событие одновременно долгожданное и пугающее. С одной стороны, школьный труд — это марафон с препятствиями, где финиш давно хочется увидеть. С другой — пенсия — как вывеска: «Станция СТАРОСТЬ. Конечная». А ей ведь до старости — как до Марса вплавь: тело ещё гнётся, душа не ржавеет. Что называется — и хочется, и колется.

Во дворе у подъезда установили новую лавочку — деревянную, яркую, словно специально для классических любопытных бабушек. Но те куда-то подевались: то ли вымерли, то ли наблюдать стало не за кем, то ли лавка не подошла им по эгрономике любопытства.

Вот и начала Надежда Васильевна после работы присаживаться туда — просто посидеть, выдохнуть школьную суету, перевести дыхание перед входом в мир без оценок и тетрадей.

А затем случилось событие, которое оживило подъезд так, что голуби стали кружить чаще: появилась Эмма Марковна — женщина заметная и голосистая, с внушительным чувством собственного великолепия, внучком Ёсей и дочерью Фирой. Фиру редко кто видел: уходила затемно, возвращалась затемно — секретная жизненная миссия, не иначе.

Зато Эмма — о, да! С её приездом дом получил звук, эмоциональный фон и настроение. Женщина в теле — в прекрасном, авторитетном теле. Если юбка мала — Эмма не страдала, а шла и покупала новую, ведь «кому нужна такая юбка, если в неё такая красота не влазит!»

По утрам, когда Эмма Марковна аккуратно застёгивала пуговицы на штанах бедного мальчика перед школой, часто звучало:

— Ёся! Шо ты орёшь, будто ты уже умер?!

Ответа Ёси никто никогда не слышал. Бог и все остальные, поймут: есть люди, которые всегда говорят громко, а собеседника слышат только сами.

— Ёся, ты хочешь загнать бабушку у самый гроб? Или даже глубжее? Шо ты градусником уши чистишь — это не прилично!

И как после такого не улыбнуться?

В тот день у Надежды Васильевны выдался особенно трудный день. Снова сорвал урок Артём Перепелкин — в его исполнении мотивация к учёбе исчезала, как по мановению волшебной палочки, а дисциплина — вместе с ней. Родители на звонки не отвечали, в дневник не заглядывали и подпись, разумеется, не ставили. А Артём, чувствуя полную безнаказанность, вытворял всё, что ему взбредёт в голову. К завучу его водили — он ехидно улыбался и молчал, и это только подбадривало его к новым шалостям.

Надежда решила, как в былые времена, наведаться к ним домой — поговорить лично. Дверь открыла сразу какая-то молодая женщина с дутыми губами, с нарисованными стрелами бровей и накладными ресницами — ресницы, что и гоголевскому Вию не снились.
— Чё надо? — прохлопала губами «красавица».
— Я классный руководитель вашего сына, Надежда Васильевна… — начала быстро, чуть запинаясь, Надежда, но та нагло перебила: — И чё?
— Ваш Артём периодически срывает уроки… — попыталась продолжить Надежда, но перед её лицом с глухим стуком захлопнулась дверь.

Круги поплыли перед глазами. Она ухватилась за стену и стала спускаться по лестнице, будто ступеньки сами просили пощады. На одном из этажей, не удержав равновесия, нечаянно нажала звонок ближайшей квартиры. Рука отдернулась сама собой — и тут же дверь с размаху распахнулась.

Из квартиры выскочил мужик и на всю площадку проорал: — Опять этот гадёныш из пятидесяти первой квартиры! Тварюга мололетняя звонит и убегает. Вот поймаю — все уши оборву!

Он заметил Надежду, её растерянное лицо, и голос его смягчился, но едва-едва: — Вот поганыш женщину напугал. Нарожают пустоголовые праздничных детей, а нам потом с ними жить…
— Почему «праздничных»? — только и успела спросить Надежда.
— Потому что в праздник и на пьяную голову рожают, а пьяное зачатие сбоев не даёт — отрезал он, захлопнув дверь.

Надежда стояла в коридоре и поняла: Артём шалит не только в школе — он и в подъезде чудит. И это знание было отнюдь не утешительным: ведь где бы ни вытворял мальчишка — в доме, на лестнице или в классе — след оставался один и тот же — тревога и бессилие взрослых вокруг него людей.

Надежда Васильевна опустилась на лавочку, будто в эту минуту лавочка была для неё единственным предметом во всей вселенной, готовым её поддержать. Гнев, усталость и бессилие ходили внутри кругами, как хулиганы на перемене: надо что-то делать… обязательно… а что?

Мысли путались, опускались ниже плеч, словно тяжёлый портфель первоклассника. И тут — спасительный голос, громкий, уверенный, такой, который не оставляет пространство для раздумий:

— Ой, мой Ёсинька такой умный, такой умный, шо если сказать — не прямо-таки умный, то полоумный, это точно! — тараторила Эмма Марковна, тяжело опускаясь рядом. — Наденька, каждое утро мой Ёсинька, када я бегаю за ним по усей хате с наглаженной рубашкой, он крычит, шобы я вызывала аиста! Шо прилетел его к нам, и шобы этот аист забрал его обратно, где будет как низдеся!

Она выразительно закатила глаза, демонстрируя трагедию вселенского масштаба — трагедию ребёнка, который отчаянно не хочет надевать рубашку.