«прячься, чтобы не уйти»

Рен проснулся в шесть. Будильник не звонил – не имело смысла. Он просто открыл глаза, как будто тело больше не хотело быть во сне. Потолок над ним был чужим. Слишком белым, слишком ровным, как в больничной палате. Он не просто смотрел на него — вслушивался. В ту тишину, что звенела в голове.

На кухне пахло вчерашним кофе, кислым и остывшим. Он всё равно налил себе свежий – по инерции. Как солдат, который знает, что на завтраке в казарме всё должно быть по распорядку. Молча. Без вкуса.

Лея вошла босиком. Не поздоровалась. Только взяла чашку и села. За стол, который раньше был местом утренних разговоров, а теперь напоминал границу двух государств на пороге войны.

— Ты опять молчишь, — сказала она, не глядя.

Он поднял глаза. Внутри всё было ватным, как после удара.

— А что сказать?

— Что-нибудь, Рен. Что угодно. Хоть что-то живое.

Он вздохнул. Еле слышно. Если громко – будет «раздражён», если тихо – «равнодушен». Он будто жил в коробке, где каждое движение – уже ошибка. Где он – ошибка.

Он выбрал маску «спокойствия». Она легче всего прятала трещины.

— Я замечаю. Просто… не знаю, как подойти.

Она усмехнулась. Без радости.

— Удобная позиция. «Не знаю, как». Тогда и делать ничего не нужно.

В груди что-то сжалось. Но он уже не реагировал на боль – научился. Боль можно приглушить тишиной. Или усмешкой. Или ещё одной чашкой кофе.

— Не злись, — сказал он тихо.

— Я не злюсь. Я умираю рядом с тобой. Потихоньку. Потому что ты исчезаешь, даже когда сидишь напротив.

Слово «умираю» пробило броню. Он хотел встать. Убежать. Вырваться. Как тогда, когда ему было семь, и родители кричали, как звери, а он прятался под кроватью, затыкая уши. Всё возвращалось. И он снова был маленьким – немым и ненужным.

— Мне тяжело, когда ты кричишь, — прошептал он.

Она замерла. Глаза налились слезами, но голос был сухой, резкий.

— Я кричу, потому что не слышу. Потому что в этой тишине я исчезаю. Потому что думаю: если не заорёшь – тебя сотрут.

Он долго молчал. Пытался не соскользнуть в привычное: «извини», «я постараюсь», «всё будет хорошо». Всё это давно ничего не значило.

И тогда, с какой-то обречённой честностью, он сказал:

— Я прячусь, потому что боюсь. Боюсь, что если покажу, как мне больно – ты уйдёшь. Что если не буду идеальным – ты найдёшь другого. Поэтому держусь. Но это убивает. Я уже не человек. Я мебель. Удобная. Безэмоциональная. Молчаливая.

Лея закрыла лицо руками. Её плечи дёрнулись, будто от холода.

— Я боюсь быть ненужной, — выдавила она. — Поэтому делаю вид, что не боюсь. Что мне плевать. А внутри – как будто дом горит, и я стою в пламени, улыбаясь.

Тишина сгустилась. Не просто пауза – как будто кто-то выключил кислород. Оба задыхались – от слов, от правды, от того, как долго они жили, не дыша.

Он встал. Медленно. Словно подходил к животному, которое может укусить от страха. Сел рядом. Она напряглась. Но не отстранилась.

— Давай учиться, — сказал он. — Учиться быть живыми. Не правильными. Не «надёжными». А настоящими.

Она кивнула. Едва заметно. Как будто боялась, что любое резкое движение разрушит всё.

— Только иногда... — прошептала она, — ...иногда скажи мне, что ты рядом. Просто так. Без повода.

Он взял её за руку. Не как жест. Не как сигнал. А как просьбу – остаться. Поверить. Хоть немного.

Она не убрала ладонь. Не ответила, но не оттолкнула.

И этого было достаточно.

Пока.

— Мы ведь не враги, правда? — спросила она, глядя в пол. Голос звучал как после похорон — тихо, осторожно.

Он покачал головой.

— Мы просто потерялись. Но я всё ещё иду к тебе.

Она слабо улыбнулась. Бессильно, почти механически – но в этом была жизнь. Маленькая искра среди пепла.

На кухне снова пахло кофе. Тяжёлый, горький аромат. За окном начинался день. Серый. Как старое одеяло. Но внутри – в этой странной, порванной, болезненной тишине – было движение. Шаг. Полшага.
И иногда – этого хватало, чтобы не умереть. Чтобы остаться.
Чтобы начать. Сначала.

14.06.2025

Автор текста: Alavacya. Все права защищены.
тг канал - t.me/ivankowww