«три лица вечности. Исповеди под сводами Абсолюта»

«три лица вечности. Исповеди под сводами Абсолюта»

«Три лица вечности. Исповеди под сводами Абсолюта»

Глава I

Под сводами Абсолюта — клетки для вечности

«Мир хранит три лица вечности: случайность, долг и совершенство.
Но все они одинаково голодны».

Я сидела и смотрела на клетки, сотворённые собственными руками. Нет, это не те клетки, где попугаи скучают и пересвистываются с телевизором — эти были куда изысканнее и коварнее. Каждый прут — не просто железо или дерево, а тонкая жила энергии: сплетение мантр, капель воска, шёпота заката и моей собственной усталости, аккуратно свитое в узор, что отталкивает нежелательное. Они светились не багрово и не холодно — а тем странным светом, который бывает на чердаке поздней ночью, когда все вещи разом становятся чуть более живыми, чем положено.

Я воспользовалась силой Абсолюта, чтобы выудить из Того Единого всю правду. Абсолют — не библиотекарь в очках, он скорее старый антиквар, который знает, в каком сундуке лежат чужие сны и чьи записаны сто лет назад планы на мироздание. Я открыла крошечную дверь в его архив и вытащила: кто эти существа на самом деле, чем они отличаются друг от друга, и в чём смехотворное сходство, из-за которого они вечно спорят при свечах.

В одной клетке — упырь, которого можно представить как соседа, что всегда берет чужие огурцы со стола и потом ворчит, будто этого и не было. В другой — вурдалак, запомнившийся как родственник, который хранит все семейные обиды в банке под кроватью. В третьей — вампир, светский и ухоженный, словно пришёл на бал, но перепутал зал с кладовой. Абсолют подсказал мне и детали — запахи, привычки, те мелкие душевные дефекты, что делают их обоими и одновременно разными — и я записала это всё в тетрадь, держа её на коленях, как дневник старой ведьмы-натуралиста.

Клетки были двусторонней защитой: они берегли нас от их острых зубов и скользких намерений, и их — от нашей прямолинейной реальности, где свет бывает слишком ярок, а бытовые мелочи способны ввести в отчаяние даже вечность. Я обещала Абсолюту одно условие, не очень приятное, но честное: по истечении сорока дней я сотру у них память о пребывании в нашем мире — аккуратно, как стирают тетрадные помарки — чтобы они не унесли отсюда ни смешного анекдота, ни полезного секрета, ни скучной привычки пересчитывать лампочки.

Так что впереди сорок дней: записи о происхождении, рассказы о том, кого и зачем кусали, небольшие семейные ссоры на тему «кто из нас старше» и, возможно, неожиданные откровения о том, что вампиры тоже любят хорошую музыку, а вурдалаки — редкие сорта сыра. А после — чистая доска, и никакой суматохи в истории мироздания. Только я, мои клетки и Абсолют, который, надо признать, тоже любит иногда посмотреть спектакль из первого ряда.

Первым я решила внимательно рассмотреть упыря. Не потому, что он выглядел самым интересным — как раз наоборот. Если бы среди этих троих проводили конкурс «Мистер Неловкость», он забрал бы все грамоты и ещё и столбы с афишами прихватил бы на память.

Я придвинула лампу ближе к его клетке и разглядела это чудо эволюции. Лицо — словно лепили из серого теста и забыли запечь: провалившиеся щёки, кожа вечно влажная, как после дождя. Губы тонкие, будто природа экономила материал. Зубы — кривые, но упёртые, каждый торчит в свою сторону, словно строил независимую жизнь. Глаза мутные, с зеленоватым отливом — казалось, будто в них отражается болотная тина и старые комары, застрявшие ещё со времён Ивана Грозного. Волосы — спутанные, как пучок старых проводов, что кто-то вытащил из подвала и так и не распутал.

Я делала наброски в своей тетради: тонкие стрелы-линиями показывала, как он перемещался сквозь пространство. Абсолют подсказал мне схему: упыри не ходят, как нормальные смертные. Они «просачиваются» — будто их мир забывает на секунду закрыть дверь, и они пролезают в щёлочку, раздувая её под себя. И пока дверь не хлопнет, упырь уже стоит у тебя за спиной, шевеля гнилыми губами.

В архивах Абсолюта значилось, что упырь — это неудачный проект. Кто-то когда-то давно, в доисторические сумерки, решил сотворить сущность, которая будет одновременно и живой, и мёртвой. Эксперимент должен был показать, можно ли поймать момент «между вдохом и выдохом», «между ночью и утром». Но, как часто бывает, научный интерес превратился в бытовую неприятность. Так родились первые упыри — полузадуманные, полуоставленные, существа без чёткой роли, но с бесконечным зудом в зубах.

Абсолют шепнул: план по созданию упыря был затеян небольшой группкой магов-мыслителей, которые слишком увлеклись идеей «замкнуть смерть на повтор». Они рассчитывали, что упыри станут свидетелями истории, хранителями тайн, способными жить в промежутках между временами. А на деле получились… соседи, которые вечно стучат в батареи и путают твой мир со своим. Их выпустили однажды, на короткий срок, — проверить, смогут ли удержаться. Они не удержались. И с тех пор — бродят по трещинам мироздания, как плохо прибитые гвозди в старом полу.

Я смотрела на него и видела одновременно и нелепость, и угрозу. Он был как карикатура на бессмертие. Я рисовала его зубы, фиксировала линии его «просачивания», и знала: в следующую ночь он начнёт рассказывать свою историю. О том, откуда пришёл, кого кусал первым, и почему у него до сих пор такой вид, будто он забыл пароль от собственной жизни.

Он зашевелился. Сначала тихо, будто кто-то ворочал старую перину, набитую прелыми листьями. Потом поднял голову и уставился мутным взглядом прямо в меня.

— Ну что, рисуй, рисуй, — прохрипел он, словно ржавым ключом по железу. — Всё равно меня ещё никто так подробно не описывал. Обычно орут и бегут.

Я сделала вид, что это меня нисколько не пугает, и продолжила штриховать зубы, торчащие во все стороны, как изгородь после урагана.

— Родился я, — начал упырь, — не как люди. Не от мамки с батей, а от мысли. Да-да! Было время, когда один умник решил, что можно перехитрить смерть. Мол, зачем ей собирать всех подряд, если можно сделать… ну, что-то вроде черновика? Эксперимент. Заготовку.