Лёд и пламя корта

Глава 1. Привкус железа

Сентябрь пахнет пылью и новой краской. Университет впитывает в себя толпу первокурсников, и среди этого пестрого потока я ищу только одно лицо. Знаю, что она здесь. Три года слежки, три года накопленной ярости привели меня сюда, в эту столовую с линолеумом цвета запёкшейся крови.

Я беру кофе. Он слишком горячий, но я не чувствую ожога. Чувствительность к боли атрофировалась где-то между опознанием в морге и первой годовщиной. Боль теперь — понятие абстрактное, фоновая музыка моего существования. Настоящее — это гнев. Чистый, концентрированный, как спирт.

И вот она.

Алиса Соколова.

Она движется к чайнику, взгляд опущен, длинные светлые волосы спрятаны под капюшоном серого худи, на три размера больше нужного. Она пытается раствориться, стать невидимкой. Не выйдет. Для меня она — единственный яркий, отвратительный объект во вселенной.

Она наливает чай. Руки не дрожат. Это бесит. Должны дрожать. Должна помнить. Должна бояться.

Я рассчитываю траекторию, как на корте. Делаю шаг вперёд в момент, когда она отворачивается. Её плечо касается моего. Лёгкое, случайное столкновение.

Всё внутри меня сжимается в тугой, раскалённый шар.

Она поднимает глаза. Глаза цвета зимнего неба. Пустые. В них нет ни страха, ни раскаяния, ни даже узнавания. Просто… пустота.

И это взрывает меня.

«Соколова. Тварь».

Голос звучит хрипло, чужим. Соседний столик замирает. Вилка застыла на полпути ко рту.

«Ты здесь смеешь дышать тем же воздухом?»

Я хочу, чтобы эти слова стали ножами. Хочу видеть, как она истекает стыдом на этом грязном линолеуме. Хочу, чтобы все увидели монстра, притаившегося под маской тихой студентки.

Она бледнеет. Но взгляд не опускает. Её пальцы белеют на пластиковом стаканчике.

«Громов. Ничего не изменилось».

Её голос. Тихий, низкий. Тот самый. Тот, что я слышал в последний раз на пороге её дома, когда кричал, что она убийца. Он звучит ровно. Без дрожи. Как будто она констатирует погоду.

Она разворачивается и уходит. Не убегает. Уходит. Спокойной, размеренной походкой. Мой взгляд прилипает к её спине, к безобразному мешку свитера, скрывающему то, что, как я знаю, там есть. Фигуру, которая свела с ума не одного парня на той проклятой вечеринке. Лицемерие. Сплошное лицемерие.

В столовой воцаряется гулкая тишина, потом ропот. Я чувствую на себе десятки взглядов. Достиг ли я цели? Не знаю. Она не сломалась. Она просто… ушла.

Я выхожу на улицу. Сентябрьское солнце бьёт в глаза. В горле стоит тот самый привкус железа — вкус ненависти. Я достаю телефон, листаю галерею. Последнее фото Маши. Она смеётся, зажмурившись от солнца, на теннисном корте. Ей шестнадцать. Навсегда шестнадцать.

«Видела, сестрёнка? — мысленно говорю я. — Видела, какая она? Ни капли раскаяния. Но я её достану. Я обещаю. Каждый её день здесь будет адом».

Мой телефон вибрирует. Сообщение от Кати, с которой я встречался пару раз прошлой неделей. «Привет! Соскучился?))» Я стираю сообщение, не открывая. Катя, Лена, Оля… они все размываются в одно лицо. Приятное, улыбчивое, пустое. Они — способ забыться. Способ доказать себе, что я живой, что я могу что-то чувствовать, кроме этого всепоглощающего гнева. Но после, в тишине своей комнаты, наступает только большее опустошение.

Я иду на тренировку. Мужская команда университета. Я — капитан. Не потому что самый душевный, а потому что самый безжалостный на корте. Мой теннис — это не игра. Это наказание. Каждый удар — это удар по ней, по тому дню, по несправедливости мира.

Тренер, Сергей Петрович, человек с лицом, как у выдолбленной из дуба маски, кивает мне.
—Громов, сегодня работаем на точность. Без твоих артподготовок, ясненько?
Я киваю,затягиваю шнурки на кроссовках так, что пальцы немеют. Короткая разминка. Беру ракетку. Чувствую её вес, баланс. Это продолжение моей руки. Оружие.

Мяч летит ко мне. Я замахиваюсь и вкладываю в удар всю ярость. Мяч со свистом врезается в угол корта, отскакивает от заградительной сетки с таким треском, будто рвётся ткань реальности.

— Эй, полегче! — кричит напарник. — Убьёшь кого-нибудь!

Я не отвечаю. Представляю её лицо на другой стороне сетки. Её пустой взгляд. Бью снова. И снова.

После тренировки я остаюсь один. Тень от зала ложится на корт длинными синими полосами. Я сажусь на скамейку, вытираю лицо полотенцем. В ушах всё ещё звенит от ударов. В голове всплывает образ: Алиса вчера. На предварительных отборочных. Она играла против девчонки с экономического. Выиграла всухую. Её игра… идеальна. Как часы. Ни одной лишней эмоции. Ни одного крика, ни одного жеста отчаяния или восторга. Она просто разбирала соперницу по винтикам, холодно, методично.

Как она может так играть? Как можно, имея на совести жизнь человека, быть таким железным роботом? Это доказательство. Доказательство её бесчеловечности.

Мой телефон звонит. Отец.
—Марк. Как учёба?
—Нормально.
—Турнир в ноябре. Готов?
—Да.
—Семья Гавриловых приглашает на ужин в субботу. Дочка недавно из Парижа вернулась.
Это код.Отец ищет мне «подходящую партию». Бизнес, связи, статус. Он давно смирился, что я не стану таким, как он — хладнокровным дельцом. Но хочет, чтобы я хотя бы женился «правильно». Он не понимает, что я уже мертвец внутри. Что моё сердце — это пепелище, на котором живёт только одно чувство.

— Не смогу, — говорю я. — Тренировки.
Он вздыхает.Этот вздох я слышал тысячу раз за последние три года. Вздох разочарования. Вздох человека, который потерял не только дочь, но и сына, и не знает, как это починить.
—Как хочешь. Звони матери. Она волнуется.
—Позвоню.

Вечером я не звоню. Вместо этого открываю ноутбук. У меня есть папка. «Она». Там всё, что удалось собрать за три года. Старые фото из соцсетей (её профиль был удалён, но остались скриншоты). Вырезки из газет о её юниорских победах. Расписание её тренировок в новом городе, которое мне с трудом добыл платный детектив. Адрес её общежития. Расписание её занятий.