Лекарь с синими волосами. Проклятие принца-дракона

1. Скальпель и колдовство

Первое, что почувствовала, — землю. Холодную, влажную, пахнущую гнилыми листьями и чем-то ещё, горьким и незнакомым. Лицо прижато к ней так плотно, что дышать больно. Я попыталась поднять голову, но мир качнулся, поплыл. Тошнота подкатила волной — резкой, неожиданной. Я застонала, сама не узнав собственного голоса.
Слишком высокий. Слишком молодой.
Операционная. Скальпель в руке. Пациент на столе, кровь, много крови. Я подняла инструмент — и пол исчез. Темнота накрыла с головой, густая, липкая, как смола.

А теперь — это.
Я заставила себя сесть. Руки тряслись, пальцы не слушались, словно чужие. Подняла их перед лицом — длинные, тонкие, с какими-то странными мозолями у основания среднего и указательного. Не от скальпеля.
Так, Инга, спокойно, это сон.
Какой реалистичный.
Кожа бледная, почти прозрачная, вены проступали ярко-синими линиями под тонкой тканью. Я провела ладонью по лицу — острые скулы, узкий подбородок, никаких морщин у глаз. Молодое лицо. Чужое.
Прядь волос упала на плечо. Я схватила её, поднесла к глазам.

Синяя.
Не седая. Не тёмно-русая, какой была всю жизнь. Синяя, как весеннее небо, как незабудки на даче у матери. Яркая, невозможная.

— Господи, что происходит?
Голос звучал чужим, но он был мой — я чувствовала, как вибрируют связки, как воздух выходит из лёгких. Паника поднималась откуда-то из живота, горячая, давящая на диафрагму. Дыши. Спокойно. Ты врач.
Ты умеешь контролировать себя даже когда всё идёт к чертям.
А оно туда прям бежит сейчас. Сломя голову.

Но руки продолжали трястись.
Какой натуральный кошмар.
Рядом лежала сумка — грубая, холщовая, с кожаным ремнём. Я потянулась к ней, пальцы нащупали застёжку. Внутри — пучки трав, перевязанные бечёвкой, склянки с мутными жидкостями, какие-то тряпки, похожие на бинты. Я достала одну из склянок, поднесла к носу. Пахло мятой и чем-то ещё, горьким, вяжущим. Валериана? Нет, не совсем. Что-то похожее, но не то.

Так, если это сон про врача, то у врача и во сне должны быть инструменты. Возьмем.
Эта мысль успокоила. Я зажала горлышко склянки в ладони, словно это был талисман, способный вернуть мир в нормальное русло. Врач без инструментов — не врач. Даже если инструменты эти — непонятная дрянь из чужого мира. Чужого мира?
Инга, спокойно.
Спокойствия не получилось.
Вдали раздались крики. Мужские голоса, грубые, злые. Я замерла, вслушалась. Слова долетали обрывками, но смысл был ясен.
— Ведьма!.. Найдите её!.. Убила Марту!..

Сердце ухнуло вниз, в живот, где уже клубилась паника.
Тело отреагировало на крики прежде моей логики, прежде головы, прежде всего!
Они искали меня. Кто такая Марта?
Я не убивала никого, никогда, я спасала людей, оперировала, вытаскивала с того света. Но голоса были уверенными, яростными, и в них не было сомнений.

Между деревьев замелькали огни. Факелы.
Итак, спасаться!
Я схватила сумку, вскочила на ноги. Ноги подкосились — чужие, непривычные, но молодые и крепкие. Это тело было моложе моего лет на двадцать, может, больше. Оно слушалось, хоть и не сразу. Я побежала.

Ветки хлестали по лицу, царапали руки. Я спотыкалась о корни, падала, вскакивала, бежала дальше. Сумка била по бедру, тяжёлая, неудобная, но я не бросала. Инстинкт сильнее логики — врач не бросает инструменты. Даже когда за ним гонится толпа с факелами. Лёгкие горели. Сердце колотилось где-то в горле, пульс стучал в висках так громко, что заглушал крики позади. Но они приближались. Я слышала топот, треск веток, ругань.
— Вон она! Держите!
Я обернулась — увидела силуэты с факелами, метрах в тридцати, не больше. Впереди мужчина с дубиной, лицо перекошено яростью, глаза горят ненавистью. Для него я — не человек. Я — ведьма, убийца, тварь. И он убьёт меня, если догонит.
Справа раздался голос — низкий, спокойный, но властный:
— Индара, вправо! К морю!
Я не видела, кто кричал. Не знала, кто такая Индара. Но послушалась — потому что этот голос был единственным, в котором не было злости. Свернула вправо, продралась сквозь колючие кусты, побежала туда, откуда доносился шум прибоя.
Море. Впереди было море.

Обрыв появился внезапно — земли просто не стало, и дальше только воздух. Я остановилась на самом краю, пальцы ног зависли над пустотой. Внизу, метрах в двадцати, может, больше, волны бились о камни. Пена белела в сумерках, вода казалась чёрной, холодной, бездонной.
Я обернулась.
Толпа вышла из леса — десять человек, может, больше. Факелы, дубины, вилы.
Впереди староста, седой, с лицом, перекошенным праведной яростью. Он поднял руку, и толпа остановилась в нескольких шагах от меня.
— Нигде не спрячешься, ведьма, — прохрипел он. — Марту убила колдовством, теперь ответишь.
Я не знала, кто такая Марта. Не знала, что такое колдовство.
Знала одно — этот человек хотел моей смерти. И получит её, если я останусь здесь.
Посмотрела вниз.
Вода.
Камни.
Высота, с которой можно сломать рёбра, проломить череп, порвать селезёнку. Я видела такие травмы в операционной. Знала, что шансы выжить — один к трём, в лучшем случае.
Посмотрела на толпу.
Там шансов не было вообще.
Хирург во мне быстро просчитывал в любой ситуации: траектория, глубина воды, течение. Прыгнуть подальше от камней. Ноги вперёд, чтобы не удариться головой. Глубоко вдохнуть перед ударом. Тридцать процентов шансов.
Лучше, чем ноль.
Ну, давай, Инга. Страшно, но можно.
Это кошмар, просто кошмар.
Я проснусь.
Кто-то шагнул ко мне. Я почувствовала, как пальцы потянулись к моему плечу.
И прыгнула в пустоту.

Падение было долгим.
Ветер ревел в ушах, сумка вырывалась из рук, я схватила ремень обеими руками, прижала к груди. Инструменты. Не потерять инструменты.
Это было важнее страха.
Вода ударила как камень. Боль взорвалась в теле — грудь, спина, ноги. Холод пронзил насквозь, ледяной, жестокий, выжигающий лёгкие изнутри. Сумка тянула вниз, тяжёлая, как якорь. Надо было бросить.
Выжить было важнее.

2. Просто путник с золотым драконом на шее

Я откинула сумку в сторону, схватила его за плечо и перевернула на бок. Тяжёлый, словно мешок с камнями. Мышцы под одеждой твёрдые, натренированные — не крестьянин, не торговец. Боец, может быть. Или охотник.
Прижала ухо к его груди. Тишина. Ни вдоха, ни выдоха. Пульс на шее еле прощупывался — слабый, редкий, словно сердце решало, стоит ли вообще продолжать.
Вода в лёгких. Много воды.
Врач сработал мгновенно. Положила его на спину, запрокинула голову, открыла рот — язык не запал, дыхательные пути свободны. Переплела пальцы, уперлась ладонями в центр грудины. Надавила.
Раз. Два. Три. Четыре. Пять.
Считала про себя, автоматически. Как учили. Хотя откуда я это помню?
Тридцать нажатий на два вдоха. Стандартный протокол реанимации. Не важно, что мир другой, что у меня синие волосы, что над головой две луны.
Сердце остаётся сердцем. Лёгкие — лёгкими.
Тридцать. Наклонилась, зажала ему нос, вдохнула в рот. Один. Два.
Ничего.
Снова на грудину. Раз, два, три, четыре, пять. Считаю, давлю, не останавливаюсь. Руки болят, плечи горят, но я продолжаю. Врач не сдаётся, пока есть хоть один шанс.
Пятнадцать. Двадцать. Двадцать пять.

Он дёрнулся.
Вода хлынула из его рта — мутная, с пеной. Он закашлялся, захрипел, судорожно втянул воздух. Я перевернула его на бок, поддержала голову, чтобы не захлебнулся. Он кашлял, изрыгал воду, хватал ртом воздух, словно тонул заново.
— Дышите, — сказала я спокойно, хотя сердце колотилось как бешеное. — Медленно. Глубоко. Всё хорошо.
Он слушался. Дыхание выравнивалось, становилось ровным, глубоким. Я держала его за плечо, следила за пульсом — стабильный, сильный, хороший. Кожа теплела, губы розовели. Слава богу.
Или кому здесь молятся.

Я откинулась на песок, вытерла мокрые руки о подол платья.
Дрожь вернулась — не от холода, от выброса адреналина. Руки трясутся, колени ватные, хочется сесть и просто дышать. Но нельзя — пациента нужно осмотреть, убедиться, что нет внутренних повреждений.
Я провела ладонями по его рёбрам, нащупывая переломы.
Ничего.
Ушибы, да, синяки будут — чувствовала под пальцами уже наливающиеся гематомы, — но кости целы. Проверила ключицы, плечи, таз.
Всё на месте. Ссадины на ладонях, царапина на лбу, но ничего критичного.
Повезло ему. Море выплюнуло почти целым.
Огляделась по сторонам. Пляж пустой, только волны лижут песок да чайки кружат вдали. Чайки. Прелесть-то какая, хоть что-то знакомое.
Ни обломков корабля, ни досок, ни парусов, ни верёвок. Ничего, что указывало бы на кораблекрушение. Откуда он взялся? Просто выплыл из моря и выбросился на берег?
Странно.
Слишком странно для случайности.
Инга, это просто сюр какой-то, начала я говорить с собой. Меня чуть не убили, а я тут жизни спасаю. Прямо сразу. Через десять минут после того, как мне чуть не засадили факелом в задницу.
Бездна иронии просто.

Я посмотрела на него внимательнее.
Молодой, красавчик, надо сказать. В моем вкусе, была бы я помоложе... Дубина, ты помоложе. И судя по всему, вполне миловидна. Где бы зеркало достать, а?
Ладно, продолжаем рассматривать красавчика!
Лицо резкое, с высокими скулами, прямым носом, упрямым подбородком. Волосы светлые, длинные, до плеч, мокрые, с налипшим песком. Одет просто — льняная рубаха, потёртая, но добротная, тёмные брюки, высокие сапоги из мягкой кожи. Ничего вычурного, ничего кричаще богатого. Но на шее увидела наконец, что висит на цепочке — массивный золотой кулон. Дракон, с распахнутыми крыльями, с большим изумрудом вместо брюха. Работа тонкая, дорогая, ювелирная. Такое не носят крестьяне. Такое носят те, у кого есть деньги. Или власть.
Кто он?
Он открыл глаза.
Изумрудно-зелёные. Яркие, как те камни на кулоне. Смотрел на меня, не мигая, словно не верил, что я тут.
Губы шевельнулись, из горла вырвался хрип:
— Синие волосы… ты настоящая.
Я замерла. Что значит “настоящая”? Настоящая кто?
Только не надо снова меня пытаться убить, пожалуйста. Только не это.
Но, кажется, незнакомец был мирным.
Или так только кажется? Вообще, мир совершенно недружелюбный, среда, так сказать, не юзер-френдли. Ну, попытаемся хоть малую толику информации выудить. По крайней мере, этот человек на меня не замахивается. И ловить не собирается.
— Что настоящая? — спросила я осторожно, настороженно. — Вы в порядке? Можете встать?
Он не ответил. Просто смотрел.
Смотрел так пристально, так напряжённо, словно видел что-то невероятное в моём лице. Словно я была чем-то большим, чем просто женщина с синими волосами на пустом берегу.
Мне это не нравилось. Совсем не нравилось.
— Эй, — я щёлкнула пальцами перед его лицом, как делала с пациентами в шоке. — Вы меня слышите? Сколько лун видите над головой?
Глупый вопрос, но мне нужно было понять, в каком он состоянии.
Он моргнул, медленно перевёл взгляд с моего лица на небо, потом обратно.
— Две, — прохрипел он. — Слышу. Вижу. Ты…
Он осёкся, закашлялся снова. Я помогла ему сесть, подсунула руку под спину, придержала. Он тяжело опирался на моё плечо, дышал хрипло, но слушался. Сел, обхватил голову руками, замер. Я придерживала его, следила за дыханием, за цветом лица.
Бледный, но не синий. Хорошо.
Несколько минут сидели молча. Я слушала, как он дышит, как волны шуршат по песку, как чайки кричат вдали. Холод забирался под мокрую одежду, но я не двигалась. Пациент важнее.

Наконец он поднял голову, посмотрел на меня снова. Те же изумрудные глаза, но теперь в них была осмысленность, острота. Он изучал меня — лицо, волосы, одежду, сумку рядом.
— Синие волосы, — повторил он тихо, почти для себя, и в голосе прозвучало что-то похожее на благоговение. — Ты настоящая.
Опять это “настоящая”. Что он имел в виду? Синие волосы что-то значили в этом мире. Что-то важное. Что-то, из-за чего меня чуть не сожгли заживо. И из-за чего я не игрушчная. Опа.

Я поднялась первой, отряхнула песок с мокрого платья и протянула ему руку.
— Попробуйте встать, я помогу.
Он посмотрел на мою ладонь, словно не сразу понял, что я предлагаю. Потом кивнул, упёрся руками в песок и попытался подняться. Мышцы напряглись под мокрой рубашкой, плечи вздёрнулись — он старался, вкладывал силы, но ноги не слушались. Дрожали, подкашивались, словно не привыкли держать вес тела.
Он поднялся на колени, замер на мгновение, пытаясь поймать равновесие, потом рухнул обратно. Тяжело, неловко, ударился коленями о песок и хрипло выдохнул:
— Проклятье…
Я подхватила его под локоть, подсунула плечо ему под мышку, придержала.
— Не торопитесь, вы чуть не утонули. Организму нужно время.
Он покачал головой, медленно, упрямо.
— Нет… не из-за воды. Просто… нет сил.
Нет сил? Что это значит?
Я оглядела его внимательнее, профессионально.
Мышцы крепкие, натренированные — он явно не чужд физической работе или драке. Но ноги дрожат под весом тела, словно атрофированные. Не от травмы — травма дала бы асимметрию, одна нога была бы слабее другой. Здесь обе одинаково нестабильны. Хроническое истощение? Длительная болезнь? Голод?
Что с тобой не так?
Он снова попытался встать, опираясь на меня всем весом. Я придерживала его, чувствуя, как дрожат его мышцы, как он сжимает зубы, упорно заставляя себя двигаться. Поднялся, пошатнулся, но устоял. Я не отпускала его локоть, готовая подхватить, если упадёт снова.
— Куда вы хотите идти? — спросила я осторожно.
Он повернул голову, посмотрел утес над нами, чуть виднеющиеся огни деревни вдали — далёкие, мерцающие в сумерках точки света.
— Не туда, - возразила я.
— Почему?
Как мне сказать, что меня там чуть не убили? И что в любой момент могут найти?
В деревне ему могли бы помочь. Но он даже не дойдет, если честно. Вот, не принимая во внимание все мои причины – не дойдет. Удобно, да, Инга?
Но он не спросил, почему не в деревню.
Словно все и так знает заранее.
Впрочем, если его интересует синеволосые, может, знает?
Просто пошёл вдоль берега, туда, где начинались скалы и кусты. Я последовала за ним, поддерживая под локоть. Шёл он медленно, каждый шаг давался с трудом, но упорно. Не останавливался, не жаловался, только сжимал правой рукой кулон на шее — золотого дракона с изумрудными глазами. Сжимал так сильно, что костяшки пальцев побелели, словно черпал из этой штуковины силы.
Мы отошли метров на двести от того места, где я его нашла. Здесь было тише — деревня скрылась за изгибом берега, волны шумели громче, ветер свистел между камней. Он остановился у большого валуна, оперся о него спиной, медленно сполз вниз и сел на песок. Я присела рядом, положила сумку между нами, продолжая наблюдать за ним.
— Как вас зовут? — спросила я после паузы. — Что с вами случилось?
Он молчал, глядя в сторону моря. Волны катились одна за другой, накатывали на берег, отступали, снова накатывали — бесконечный ритм прилива. Он смотрел на них так, словно искал там что-то важное, что-то потерянное.
Наконец выдохнул:
— Релиан. Я… попал в шторм.
Релиан. Красивое имя. Аристократическое, даже.
Кстати, мой найденыш не выглядит работягой. Интеллигент? Интересно, как это устроено тут? Средневековье, монархия, ведьмы на кострах? Как по учебнику?
Я оглянулась на море, на пустой берег, на песок без следов.
— Где корабль? — спросила я прямо, потому что врачи не ходят вокруг да около. — Обломки? Другие выжившие?
Релиан молчал. Сжал кулон ещё сильнее, так, что я увидела, как побелели суставы. Не хотел отвечать. Или не мог. Или не знал, что сказать.
А я хотела знать. Нет, мне нужно было знать — потому что ситуация не складывалась. Человек тонул, но нет корабля. Слаб, но не от утопления. Не идет в деревню сам, хотя там помощь, еда, кров. Носит дорогой кулон, но одет просто. Говорит о штормах, но берег чист, как детская попка после купания.
Что-то здесь не так.
— Вы что-то скрываете, — сказала я не вопросом, а утверждением.
Релиан поднял на меня глаза — изумрудные, тяжёлые, полные какой-то внутренней тяжести.
— Да, — признал он просто. — Скрываю.
По крайней мере, честен. Это уже что-то.
— Почему?
Он усмехнулся — криво, без радости.
— Потому что если я расскажу, не знаю, как ты отреагируешь. О, нет, никакого вреда тебе не причиню. Ни за что.
Я вздрогнула. Кто он такой?
Но он отвернулся, снова уставился в море, и я поняла — больше он не скажет. Не сейчас. Может, не скажет вообще.
Что ж.
Я спасла его. Это я знаю точно. Остальное — посмотрим.
— Вам нужно в тепло, — сказала я деловито, вставая и отряхивая песок. — И поесть. Костёр разведу, пока вы не обессилели совсем окончательно. Тут есть какие-то ветки, наверное, что-то. А завтра посмотрим.
Релиан кивнул, благодарно, устало. Откинулся затылком на валун, закрыл глаза.
— Спасибо, — выдохнул он тихо. — Ты… не обязана была.
Я пожала плечами.
Врач обязан. Всегда. Даже если пациент — загадка с изумрудными глазами и тайнами, от которых хочется бежать без оглядки.

Мы шли вдоль берега, я поддерживала Релиана под локоть, он опирался на меня всем весом, дышал тяжело, рвано, но упорно двигался вперёд. Под ногами хрустел мокрый песок, волны шуршали где-то сбоку, ветер трепал мои синие волосы. Я соображала, где бы устроить стоянку — нужно найти место с дровами, защищённое от ветра, где огонь не будет виден из деревни.
И тут в голове раздался голос.
Низкий. Рычащий. Шипящий, как змея перед броском.
—Наше, наше, не отдадим.

3. Синеволосый лекарь для рептилий

Пещера оказалась небольшой — метров пять в глубину, три в ширину, с низким сводом, но сухой и защищённой от ветра. Мы нашли ее почти сразу.
Я завела туда Релиана, он опустился на песок у стены, откинул голову назад и закрыл глаза. Измотан до предела — видела по дыханию, по бледности кожи, по тому, как безвольно свесились руки.
Хорошо. Пусть отдыхает. А я займусь делом.

Я вышла из пещеры, огляделась — кусты, сухая трава, коряги, выброшенные приливом. Достаточно для костра.
Собрала охапку веток, потом ещё одну, притащила всё внутрь и принялась складывать. Руки двигались сами — укладывала хворост пирамидкой, подсовывала под низ сухую траву, словно делала это тысячу раз.
Тело Индары помнило.
Полезная штука, мышечная память.
Потом полезла в сумку — и снова удивилась, потому что рука сама потянулась в нужный карман, нащупала холодный камень и кусок металла, вытащила без раздумий. Будто знала заранее, где лежит. Кремень. Мозг Инги не помнил, но тело Индары — помнило.
Девочка, видимо, спасалась от таких крестьян не один раз.
Интересно, делала она хоть что-то плохое?

Я высекла искру, подула на тлеющую траву, раздула огонёк, подложила тонких веток. Пламя вспыхнуло, осветило пещеру тёплым оранжевым светом, отбросило длинные тени на стены.
Стало теплее. Уютнее. Безопаснее.

Релиан открыл глаза, посмотрел на огонь, потом на меня.
— Ты спасла меня дважды за один вечер, — произнёс он тихо.
Я пожала плечами, подкладывая в костёр ещё веток.
— Это мой долг.
Долг врача, ага. Но точно не долг продрогшей до нитки женщины, которая вместе с тобой тут сушится у костра и пахнет тиной. Крепкое здоровье у малышки, кстати. Я продрогла, но не чувствовала себя больной. В прежнем мире уже бы свалилась. Хорошее тело.
Релиан покачал головой медленно, упрямо.
— Нет. Ты могла пройти мимо.
Я села напротив него, протянула руки к огню, грея замёрзшие пальцы. Платье ещё мокрое, холодное, липло к телу неприятно, но у костра согреюсь быстро.
— Не могла, — ответила я просто. — Не умею проходить мимо.
Релиан молчал, смотрел на меня долго, изучающе, словно пытался прочитать что-то написанное мелким шрифтом. Потом тихо, почти шёпотом:
— Синие волосы… говорят, это знак. Лекаря для драконов.
Я подняла взгляд, встретилась с ним глазами.
— Драконов?
Здрасьте, приехали. Еще и драконы.
Веселенькое место. Две луны, средневековые верования в ведьм, драконы.
Навязчивые мысли о магии. Которой нет!!! Прекрати, Инга. Прекрати! Логика. Где-то тут была логика.
Он кивнул.
— Редкость. Встречается раз в сто лет. Если встречается вообще.
Драконов. Лекарь для драконов. Я задумалась — значит, драконы здесь не сказки, а реальность? Погодите. Тут, наверное, просто не вымерли рептилии. Динозавры.
И синие волосы — не просто косметический дефект, а… метка? Вот такого ветеринара для ящериц. Очень опасных ящериц.
Я коснулась пряди волос, провела пальцами по мокрым, холодным локонам.
— Я не знала, — призналась я честно.
Потому что Инга, хирург из Питера, никогда не слышала о лекарях для драконов. И честно говоря, не хотела становиться ветеринаром для могущественных рептилий. Ни капли.
А Индара… Индара, судя по обрывкам воспоминаний, тоже не особо разбиралась в собственной природе. Жила в деревне, лечила людей.
Интересно… Индара во мне тоже есть?
Все, Инга, не думай, успокойся, а то эта круговерть сведет тебя с ума.

Релиан встал — медленно, с трудом, опираясь о стену. Подошёл ближе, сел рядом со мной у костра. Так близко, что я чувствовала тепло его тела, слышала дыхание — глубокое, ровное, успокоившееся.
Он смотрел на меня долго, изучающе, не отрывая взгляда. Изумрудные глаза отражали пламя, мерцали, как живые. Потом шепнул:
— Ты настоящая.
Я не успела спросить, что он имеет в виду.
Потому что он поцеловал меня.
Медленно. Осторожно. Словно боялся, что я исчезну, если надавит сильнее. Губы коснулись моих — тёплые, солёные от морской воды, нежные. Умелые.
Я замерла.
Должна была оттолкнуть. Должна была отстраниться, спросить, что он себе позволяет, дать пощёчину, как полагается приличной девушке. Но не могла. Не двигалась. Просто сидела, чувствуя, как его губы медленно, бережно скользят по моим, как сердце колотится в груди, как внутри что-то вспыхивает — не страсть, нет, что-то другое. Узнавание. Будто я ждала этого всю жизнь, не зная, что жду.

И я ответила на поцелуй.
Тело действовало само, без разрешения мозга. Я приоткрыла губы, позволила углубить поцелуй, ощутила вкус соли, моря, чего-то пряного, дикого. Рука сама потянулась к его лицу, коснулась щеки — холодной, шершавой от щетины.
Релиан отстранился, посмотрел мне в глаза — растерянно, виновато.
— Прости. Не должен был.
Я молчала. Сердце колотилось так громко, что, казалось, слышно в соседней деревне. В голове хаос — мысли путались, обрывались, сталкивались друг с другом. Почему я ответила? Почему не оттолкнула? Что со мной? Это тело Индары управляет мной или я сама сошла с ума? Хотя, честно говоря, целоваться с таким красивым и молодым мужчиной чертовски приятно.
В Питере мне такое бы не светило точно. Что у меня там было - работа да пустая квартира. Пациенты. Шоколадные концеты на праздники.
А тут, видишь, как все непредсказуемо! Не то,чтобы я получала удовольствие, нет! Но после толпы, желающей убить, должно быть что-то хорошее.
А поцелуй был хорош, что ни говори.
Релиан откинулся к стене, закрыл глаза, выдохнул тяжело.
— Нужно поспать. Утром решим, что делать.
Я сидела у костра, смотрела на огонь, пыталась понять, что только что произошло. Языки пламени плясали, подбрасывали искры к потолку пещеры, трещали, шипели. Гипнотически, успокаивающе. Но я не успокаивалась. Внутри бурлило.
Я врач. Врачи не теряют головы от одного поцелуя. Врачи рациональны, прагматичны, не поддаются эмоциям.
Но этот поцелуй… он был как разряд тока. Короткий, но пробивший насквозь.
Ладно, у меня просто стресс. Проклятье, а он целуется великолепно. И… боже. Он знает только мое имя, и все. И то, что я его спасла. Определенно, нужно посмотреться в зеркало. С чего я на него так действую. На маньяка не похож, а пожалуйста, рраз, и целоваться.
Я украдкой посмотрела на Релиана. Он спал — или делал вид, что спит. Лицо расслабилось, дыхание выровнялось, рука лежала на груди, сжимая золотого дракона.
Он целовал меня. Я ответила. Почему я ответила?
Голос в голове снова прошелестел — тихо, довольно, почти мурлыкающе:

4. Костер для лекаря

Площадь встретила меня запахом дыма, смолы и свежеспиленного дерева — острым, едким, въедающимся в нос так, что захотелось чихнуть. Я попыталась сглотнуть, но во рту пересохло, язык прилип к нёбу, и в горле застрял комок размером с кулак.
Посреди площади торчал высокий деревянный столб, потемневший снизу, обугленный в нескольких местах — использовали не раз, судя по всему. Вокруг него аккуратной горкой сложены поленья, солома, хворост, какие-то тряпки. Костёр. Готовый костёр. Нужна только жертва.
И этой жертвой буду я.
Мозг включил врачебный режим — автоматически, как при поступлении пациента в критическом состоянии. Оценка ситуации. Анализ рисков. Поиск выхода. Но выхода не было. Абсолютно никакого.
Меня подвели к столбу, развернули спиной к нему, руки грубо заломили назад, обмотали верёвкой — толстой, жёсткой, пропахшей рыбой и солью. Затянули так туго, что пальцы сразу онемели, кровь перестала поступать к кистям, запястья заныли острой, пульсирующей болью.
Толпа стояла полукругом — человек сорок, может больше.
Лица суровые, настороженные, кто-то смотрел с жалостью, кто-то отводил взгляд, словно стыдясь происходящего, но никто не вмешивался. Несколько женщин прижимали к груди детей, прикрывая им глаза ладонями, хотя дети всё равно выглядывали из-под рук с любопытством и страхом одновременно.
Староста поднял руку, призывая к тишине. Площадь замерла. Даже ветер стих, словно природа затаила дыхание перед казнью.
— Индара-целительница обвиняется в колдовстве! — голос его гремел, торжественный, обвинительный, полный праведного гнева.
Я дёрнулась вперёд, насколько позволяли верёвки:
— Это неправда!
Но староста даже не посмотрел в мою сторону, продолжал, повышая голос:
— Марта, жена кузнеца, умерла после твоего лечения! Ты отравила её своими зельями! Наслала порчу!

Марта.
Жена кузнеца.
Я лихорадочно пыталась вспомнить — какие-то обрывки воспоминаний, не мои, чужие, словно просмотренные через мутное стекло. Старая женщина, кашель, травяной отвар… Но детали размыты, ускользают, как сон после пробуждения.
Что я ей давала? От чего она умерла? Была ли это моя вина — вина Индары? Или просто старость, болезнь, естественный конец? Я не знала. Совершенно не знала. И это пугало больше всего — отвечать за действия, которых не помнишь, за последствия, которых не понимаешь.
Из толпы вышел мужчина — высокий, широкоплечий, с седой бородой и руками, покрытыми шрамами от ожогов. Кузнец, должно быть. Муж той самой Марты.
Он посмотрел на меня долго, изучающе, затем повернулся к старосте и сказал тихо, но твёрдо:
— Марта умерла, потому что пришёл срок. Она была стара. Больна давно. Индара пыталась помочь, но не всех можно спасти.
Сердце ёкнуло от облегчения. Хоть кто-то с мозгами!
Хоть один человек, способный мыслить логически!
Он помолчал, добавил с горькой усмешкой:
— И, кажется, Марта сама подколдовывала. Так что, если уж искать ведьму, то не здесь.
Толпа зашептались, загудела — кто-то согласно кивал, кто-то возражал, несколько голосов поддержали кузнеца:
— Правда! Марта варила зелья от сглаза!
— Моя корова сдохла после её “помощи”!
— Индара честная! Лечила всех!
Надежда вспыхнула, тёплая, почти обжигающая. Может, всё обойдётся? Может, здравый смысл победит?
Но староста перебил, повысив голос до крика:
— Синие волосы — знак проклятия! — он ткнул в меня пальцем, словно указывая на неопровержимое доказательство. — Вспомните, как она пришла полгода назад! Ни имени, ни рода! Откуда? Зачем? Кто она?!
Я попыталась вспомнить. Напрячь память, извлечь хоть что-то из глубин сознания Индары. Но там была пустота. Абсолютная, зияющая, пугающая пустота. Словно Индара действительно появилась из ниоткуда — без прошлого, без семьи, без истории.
Амнезия? Травма? Или что-то хуже — магия, стирающая воспоминания?
Я не знала. И это делало обвинения старосты ещё более убедительными.

— Сжечь ведьму! — крикнул кто-то из толпы.
— Она лечила моего сына бесплатно! — возразил другой голос. — Не трогайте её!
— Но Марта умерла! — третий, истеричный, женский. — Кто-то должен ответить!
Толпа раскололась — одни за меня, другие против, третьи просто наблюдали, выжидали, кто победит. Классическая ситуация из истории медицины: когда лечение не помогает, врач становится виноватым. Неважно, что болезнь неизлечима.
Неважно, что сделано всё возможное. Кто-то должен ответить. И ответит тот, кто под рукой.
Староста поднял обе руки, заставляя толпу замолчать. Его лицо перекосилось от злобы, от уверенности в собственной правоте, от желания доказать свою власть:
— Виновна!
Сердце ухнуло вниз, в живот, где свернулось холодным комком. Дыхание перехватило. Ноги подкосились, но верёвки держали, не давали упасть.
Кто-то из мужчин взял факел — длинную палку с намотанной на конце тряпкой, пропитанной чем-то горючим. Поднёс к огню в жаровне, стоявшей у края площади. Пламя зашипело, вспыхнуло, заплясало на ветру, отбрасывая оранжевые блики на лица толпы.
И тогда я поняла: это не угроза. Не запугивание.
Они действительно собираются меня сжечь.
Прямо сейчас.

Дыши. Просто дыши. Ровно. Глубоко. Как перед операцией, когда пациент на столе, состояние критическое, секунды на счету, а ты должна оставаться холодной, собранной, логичной.
Я закрыла глаза, попыталась сосредоточиться. Факты. Только факты.
Марта умерла. Старая женщина. Болела давно. Я — Индара — пыталась помочь. Не смогла. Естественная смерть. Не моя вина. Никакого колдовства. Никакой порчи. Просто печальный, но неизбежный итог.
Синие волосы. Редкость, да. Странность, возможно. Но не проклятие. Генетика. Пигментация. Или магия этого мира, если уж на то пошло. Но не признак злодейства.
Логика. Железная, безупречная логика.
Но толпе плевать на логику.
Толпе нужна жертва. Кто-то, на кого можно свалить горе, страх, бессилие перед смертью и болезнями. Кто-то чужой. Непонятный. Удобный.
И этим “кем-то” оказалась я.
Открыла глаза. Молодая женщина с ребёнком на руках стояла в стороне, у самого края толпы, качала головой медленно, печально. Губы шептали что-то — издалека не расслышать, но по движению можно было разобрать: “Прости. Прости. Прости.”
Просишь прощения, но не помогаешь. Типично.
Мужчина — тот самый, что защищал меня раньше, — попытался снова:
— Её волосы — знак сильного целителя! — голос дрожал, но он говорил громко, настойчиво. — Вы сжигаете дар! Вы губите того, кто может спасать жизни!
Староста развернулся к нему, лицо перекосилось от ярости:
— Молчи! — рявкнул он, шагнув вперёд, нависая над мужчиной. — Или хочешь разделить её участь?
Мужчина замолчал. Отступил назад, растворился в толпе, опустив голову. Бессилен. Запуган. Сломлен.
Я смотрела на лица вокруг — страх, злость, жалость, равнодушие. Целый спектр человеческих эмоций, но ни одной, способной меня спасти. Никто не выступит. Никто не рискнёт. Потому что страх — самая сильная эмоция из всех. Он парализует разум, убивает совесть, превращает людей в стадо. Кто-то принёс факел — высокий парень с перекошенным от волнения лицом, держал его двумя руками, словно боялся уронить. Пламя извивалось на ветру, яркое, жадное, жаркое. Оранжевые языки плясали, отбрасывая тени на землю, на лица, на мои связанные руки.
Староста кивнул:
— Начинайте.
Парень подошёл ближе, факел опустился к поленьям. Солома вспыхнула мгновенно — с треском, шипением, взрывом искр. Дым поднялся вверх густым, удушливым облаком, ударил в нос, в горло, в лёгкие. Я закашлялась, зажмурилась, дёрнулась вперёд, пытаясь отстраниться от жара, но верёвки держали крепко.
Это не сон.
Это происходит по-настоящему.
Я сейчас умру.
Снова.
Только в этот раз — в огне, от ожогов, от удушья. Медленно. Мучительно. Ужасно.
Мозг предательски подкинул воспоминание из учебника по медицине: смерть от ожогов — одна из самых болезненных. Нервные окончания горят, кожа лопается, мышцы сокращаются от жара. Если повезёт — потеряешь сознание быстро. Если нет — будешь в сознании до самого конца.
Отличная информация. Очень вовремя, мозг. Спасибо.
Никто не ответил. Толпа молчала, смотрела, как огонь пожирает дрова, как дым поднимается к небу, как жертва корчится в предсмертных судорогах.