Лесная банда или эльф на молочной диете

Глава 1. С нее хватит

Мысль о том, что надо бежать, пришла к Камилле в тот самый момент, когда острое каблучище мачехи больно уперлось ей в поясницу, заставляя ниже склониться над тазом с грязной посудой. От напряжения и неудобной позы по ее лицу рассыпались веснушки, обычно скрытые под загаром, а прядь длинных волос цвета темного меда выбилась из небрежного пучка и мешала обзору.

— Не мнись, дрянь! — сиплый голос Маргриты резанул по ушам. — К ужину все должно блестеть! И смотри, чтоб ни капли жира на сковородах! Иначе останешься без ужина.

«Боже правый, только не это! Останусь без твоего великолепного супа-болтушки, в котором плавает одинокий, печальный жирок, с нетерпением ждущий своей участи в моем желудке», — ядовито подумала Камилла, с остервенением скребя пригоревшее дно чугунного котелка. Ей начинало казаться, что скоро она отскребет до дырки и сможет, наконец, сбежать через нее в другую, менее идиотскую реальность. Вместо ответа она лишь покорно кивнула, чувствуя, как от наклона затекает спина. Ей шел двадцатый год, а жизнь свелась к этому: мытье полов, стирка, готовка и вечные унижения. «Карьера домработницы-мазохистки явно шла в гору».

Она украдкой взглянула на отца, сидевшего у камина. Томас перебирал струны лютни, тихо наигрывая какую-то грустную мелодию. Он слышал все, но его взгляд был устремлен куда-то вглубь пляшущих огоньков, подальше от неприятной реальности. Камилла иногда думала, что он вот-вот растворится в этом камине и улетит в трубу вместе с дымом — и, честно говоря, немного ему завидовала. Когда-то, до смерти матери, он был другим — шумным, любящим, полным сил. Теперь же от него осталась лишь тень, закованная в цепи собственной слабости. Маргрита методично вытравливала из него волю, год за годом, и в конце концов преуспела. «Процесс, судя по всему, подходил к своей кульминации — созданию идеального овоща».

— Томас, дорогой, — голос мачехи вдруг стал сладким, как подпорченный мед, — не сыграешь ли для меня ту самую балладу? Ту, что про любовь?

Отец вздрогнул и закивал с какой-то жалкой готовностью. Пальцы его забегали по грифу, извлекая фальшивые ноты. Камилла сжала губы. Эта баллада была любимой мелодией ее родителей. Слушать ее в исполнении отца для этой… женщины было пыткой хуже, чем мытье жирных сковородок.

Вечер тянулся мучительно долго. Ужин прошел в привычном напряжении: Маргрита критиковала каждое блюдо («Картошка недосолена! Я же говорила, у нее руки не из того места растут!»), отец молча клевал носом над тарелкой, а Камилла старалась дышать тише и быть невидимой. Ей почти удавалось — еще пара лет тренировок, и она, возможно, научилась бы становиться полностью прозрачной.

Наконец, мачеха, благосклонно приняв от Томаса чашу с вином, откинулась на стуле.

— Завтра, Камилла, — начала она, и в ее тоне зазвенела сталь, — ты отправишься в город. Старая вдова Хильда присматривает себе служанку. Я договорилась, что ты к ней пойдешь на смотрины.

В воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь треском поленьев в камине.

— На… смотрины? — не поняла Камилла. — Но… я ведь здесь живу. Это мой дом.

— Твой дом? — Маргрита фыркнула. — Это дом твоего отца. А ты, моя дорогая, становишься обузой. Тебе двадцать лет, и ты до сих пор не замужем. Кому ты такая нужна? Худая, вечно задумчивая… «Отличный список моих достоинств, надо записать», — мысленно похвалила себя Камилла. Вдова Хильда — женщина строгая, но справедливая. У нее ты научишься смирению. И будешь при деле. А здесь тебе делать нечего.

Камилла перевела взгляд на отца. «Скажи что-нибудь. Защити меня. Скажи, что я твоя дочь и останусь в своем доме. Хотя бы промычи. Сделай вид, что подавился. Взорвись, в конце концов!»

Томас поднял на нее глаза. В них плескались страх, вина и бессилие. Он потупился и прошептал:

— Может, это и к лучшему, дочка. Вдова Хильда… она… у нее хорошая репутация.

В этот миг в Камилле что-то надломилось. Окончательно и бесповоротно. Это была не злость, не ярость. Это была ледяная, кристальная ясность. С нее хватит. Хватит быть тряпкой, куклой, служанкой. Хватит ждать, что кто-то придет и спасет.

Она медленно поднялась из-за стола.

— Хорошо, — тихо сказала она, не глядя ни на кого. — Я поняла. Пойду, наведу на кухне порядок. «Последний раз, могу вас заверить».

Маргрита удовлетворенно хмыкнула. Победа была за ней.

Но на кухне Камилла действовала с невероятной скоростью и хладнокровием. Руки сами знали, что делать. Она завернула в грубый лоскут ткани краюху черствого хлеба, кусок сыра и несколько сушеных яблок — все, что смогла незаметно утаить за последние дни. Припрятанную под половицей медную монету — подарок давно умершей бабушки — она зажала в кулаке. Это было все ее богатство.

Она задула свечу на кухне и, прислушавшись к доносящимся из главной комнаты звукам — отец снова пытался играть, а Маргрита что-то ворчала, — скользнула в свою каморку под лестницей. Здесь не было ничего своего, ничего дорогого. Старое платье, теплая, хоть и потертая, шерстяная накидка.

Она стояла посреди темной комнатенки, прижимая к груди свой тощий узелок, и сердце колотилось где-то в горле. Страх сковывал ноги. А если не получится? Если поймают? Маргрита будет в ярости… Последствия были слишком ужасны, чтобы даже думать о них. «С другой стороны, что она сделает? Заставит мыть посуду? О, нет, только не это!»

Из-за стены донесся смех мачехи — резкий, фальшивый. И тут же — подобострастное поддакивание отца.

И страх отступил, сменившись жгучей, всепоглощающей решимостью. Лучше смерть в незнакомом лесу, чем еще один день в этом аду. «По крайней мере, в лесу деревья не будут читать мне нотации о недосоленной картошке».

Она накинула плащ, на мгновение задержав взгляд на узкой полоске лунного света, пробивающегося сквозь щель в ставне. Это был знак. «Или просто луна. Но в моем положении лучше считать это знаком».

Беззвучно открыв заднюю дверь, Камилла шагнула в холодную, объятую мраком ночь. Она не оглянулась. Позади не оставалось ничего, что могло бы удержать ее здесь еще хотя бы на мгновение.