Лето Красной черепахи

Глава 1. Прибытие на остров

Низкий, утробный гул двигателя пробирался сквозь подошвы кроссовок, через доски палубы, и оседал мелкой дрожью где-то в зубах. Паром, старый и ржавый, похожий на уставшего жука-плавунца, медленно и неотвратимо полз по серой, подернутой рябью воде. Он оставлял за собой кипящий белый след, который тут же жадно слизывали волны. Ветер, плотный и соленый, трепал волосы, забивался под воротники курток и приносил с собой запах гниющих водорослей и дизельного выхлопа.

Владимир сидел на скамье, чуть ссутулившись, и смотрел не на приближающийся берег, а на своих дочерей. Две макушки, светлая и темная, склонились друг к другу, создавая свой собственный маленький мир, защищенный от ветра и скуки долгой дороги. Уголки его губ сами собой поползли вверх, обнажая морщинки в углах глаз. Он был здесь, с ними, а значит, все было правильно.

— Листочки лучше, — убежденно говорила Катя, младшая. Ее пальцы, тонкие и быстрые, теребили молнию на спортивной куртке, словно пытаясь извлечь из нее неопровержимый довод. — Вот смотри. Камни — это глупо. Представь, ты миллионер. У тебя целая гора камней. Как ты их потащишь? Тебе нужна будет тележка. А если ты миллиардер? Целый поезд с камнями?

— Зачем быть миллиардером камней? — Женя, старшая, говорила спокойно, не отрывая взгляда от чаек, что с криками вились над кормой. Ее логика была прямой и безжалостной, как рельса. — Ты просто идешь и сразу тратишь свои камни. На что-то нужное. И все. Не надо ничего копить.

— Но в этом же весь смысл! — Катя почти подпрыгнула на скамейке, и отец положил ей на плечо тяжелую, успокаивающую ладонь. Она обернулась, благодарно кивнула и тут же снова повернулась к сестре, понизив голос до заговорщического шепота. — С листочками так не получится. У них есть… срок годности. Понимаешь? Осенью они все портятся. Становятся коричневыми и хрупкими. Никто у тебя их не возьмет. Поэтому тебе придется успеть их потратить или обменять на что-то, что не портится. Или на новые, весенние листочки. Деньги должны работать, а не лежать! Это заставляет всех… ну… шевелиться.

Женя на мгновение задумалась, нахмурив брови. Чайка спикировала к самой воде, схватила что-то невидимое и с торжествующим криком взмыла вверх.

— А если кто-то просто соберет осенью все новые листочки себе? — спросила она. — И станет самым богатым.

— Так не выйдет! — Катина уверенность была непоколебима. — Их же много! На всех хватит. А старые все равно испортятся. Это честно. Камни могут лежать вечно, это нечестно. Кто первый нашел самый большой камень, тот и прав. А с листьями каждый год все начинается сначала.

Владимир слушал их и улыбался. Он слышал в Катиных словах не детскую наивность, а сложный, интуитивно нащупанный механизм экономики, а в Жениных — холодный скепсис практика, который не видит смысла в системе, если можно обойтись без нее. Он думал о том, что мама, оставшаяся в городе закрывать какой-то срочный проект, оценила бы Катину теорию. Она бы наверняка добавила что-то про инфляцию и учетную ставку, и они бы спорили до самого вечера. Но мамы здесь не было. Был только он, его девочки и остров, который медленно вырастал из серой воды, превращаясь из размытого силуэта в плотную массу темно-зеленых деревьев и скал.

Паром содрогнулся и сбавил ход. Гул двигателя стал глуше, прерывистее. Впереди уже можно было различить деревянный пирс, почерневший от воды и времени. Несколько фигур стояли на нем, ожидая.

— А знаешь, что еще? — вдруг сказала Катя, будто ее осенила последняя, самая важная мысль. — Листочки пахнут. Летом. А камни не пахнут ничем.

Женя ничего не ответила. Она смотрела на остров. Он был тихим, сонным, окутанным легкой дымкой. Казалось, он не ждал их. Он просто был, и им предстояло войти в его тишину, в его запахи, в его вечность, где не имели значения ни камни, ни листья.

Паром с глухим стуком ткнулся в сваи причала. Владимир поднялся, потянул за собой дочерей.

— Приехали, — сказал он, и в его голосе прозвучало что-то большее, чем просто констатация факта. Что-то похожее на возвращение.

Они шагнули на трап, и твердая, неподвижная земля острова приняла их под ноги.

Среди немногочисленных встречающих на причале одна фигура выделялась своей неподвижностью. Высокий, сухой старик в выцветшей брезентовой куртке стоял, заложив руки за спину, и смотрел на приближающийся паром так, словно взглядом подталкивал его к берегу. Солнце и ветер выдубили его кожу до состояния старой корабельной снасти, а в уголках глаз собрались такие глубокие морщины, что казалось, он щурится, даже когда смотрит в тень.

— Деда Паша! — Катин крик сорвался раньше, чем ее ноги коснулись твердого настила пирса.

Она бросилась к нему первой, за ней, чуть более сдержанно, но не менее стремительно, последовала Женя. Павел присел на одно колено, и его суровое лицо мгновенно преобразилось, морщины сложились в улыбку. Он поймал обеих внучек в охапку, и они утонули в его объятиях, пахнущих табаком, сушеной рыбой и чем-то еще, совершенно островным, неуловимым — запахом соли, въевшейся в старую одежду. Он тискал их, ворошил волосы, что-то приговаривал низким, рокочущим голосом, и в этом грубоватом проявлении любви было больше тепла, чем в сотне вежливых поцелуев.

Владимир подошел следом, дожидаясь своей очереди. Когда девичьи восторги поутихли, Павел выпрямился, отпустил внучек и шагнул к сыну. Их объятие было коротким, мужским — сильное пожатие, хлопок по спине. Мгновение они стояли так, глядя друг другу через плечо на серую воду и усталый паром.

— Ну, как доехали, путешественники? — спросил Павел, наконец отстраняясь. Его голос был хриплым, будто пропитанным морским туманом.

— Доплыли, пап, а не доехали, — с мягкой улыбкой поправил Владимир. Он всегда был точен в словах.

Павел махнул мозолистой рукой, отгоняя ненужную деталь. — Ехать, плыть… Какая разница, если все равно из одной точки в другую прибываете? Главное, что здесь. Как книги-то, Вов?

Владимир на секунду отвел взгляд, словно собираясь с мыслями. — Все хорошо, пап. Правда, хорошо. Кажется, нашел свое. Издательства вот внимание обратили, серьезно так…

Глава 2. Мальчик с нарисованным лицом

Утро на острове приходило не через звук будильника, а через запахи и свет. Первым, еще сквозь остатки сна, просочился запах жареного теста, сливочного масла и чего-то сладко-ягодного. Он щекотал ноздри, тянул за собой из теплой темноты под одеялом. Вторым пришел свет — не резкий, городской, а мягкий, рассеянный, пробивавшийся сквозь щели в деревянных ставнях и рисовавший на полу пыльные золотые полосы.

Девочки вышли на кухню одновременно, сонные, растрепанные, в пижамах. Кухня была сердцем дома, залитая утренним солнцем, которое делало видимым каждый плавающий в воздухе блик. В центре стоял старый деревянный стол, его поверхность была испещрена царапинами и отметинами от горячих кружек — целая карта прожитых лет. А на столе, на большой глиняной тарелке, возвышалась гора блинов.

Это были не толстые оладьи, а тонкие, почти прозрачные круги, кружевные по краям, золотистые в центре, сложенные в неровную, дышащую стопку. Каждый блин был щедро смазан топленым маслом, которое стекало по бокам и собиралось в янтарную лужицу у подножия. Рядом стояла стеклянная банка с густым, почти черным вареньем, в котором плавали целые ягоды смородины, и сметана в глиняной крынке, такая густая, что в ней стояла ложка.

— Налетай, команда, — пророкотал дед, разливая по чашкам чай, темный и ароматный.

Завтрак начался в сосредоточенном молчании. Блины были совершенством. Горячий, промасленный, он таял во рту, оставляя сладковато-соленый вкус. А когда добавлялась ложка холодного, терпкого смородинового варенья, во рту происходил маленький взрыв. Кислинка ягод идеально уравновешивала маслянистую сладость теста. Девочки ели, сворачивая блины в трубочки, в конвертики, макая их прямо в банку с вареньем, пачкая пальцы и щеки.

Насытившись, Катя откинулась на стуле и с видом мудреца, постигшего все тайны мира, задала вопрос.
— Жень, а кем быть круче? Принцессой, которую все время похищают, или принцем, который ее все время спасает?

Женя, аккуратно вытирая губы салфеткой, даже не задумалась.
— Никем. Обе роли глупые.

— Это почему еще? — возмутилась Катя. — Одна красивая, другой — герой.

— Принцесса — это просто вещь, — спокойно объяснила Женя, подцепляя вилкой последнюю смородину со своей тарелки. — Ее передают из рук в руки. От отца к дракону, от дракона к принцу. Ее никто не спрашивает, чего она хочет. Она просто приз. А принц… он просто выполняет работу. Скучно. Всегда одно и то же: убить дракона, получить принцессу и полцарства. Как будто по инструкции живет.

— Хм, — Катя наморщила лоб. Аргументы сестры были весомыми. — Тогда я бы хотела быть драконом.

— Драконом? — Женя удивленно подняла брови.

— Конечно! — Катины глаза загорелись. — Посуди сама. У тебя есть своя пещера, полная золота. Ты умеешь летать. Ты можешь дышать огнем! Тебя все боятся, и никто к тебе не лезет со всякими глупостями. А если какой-нибудь принц все-таки полезет, ты его — раз! — и поджарила. Идеально же.

Дедушка, слушавший их разговор, тихо усмехнулся в свои седые усы.

— Драконом быть одиноко, — заметила Женя. — Сидеть одной в пещере с золотом.

— Зато спокойно, — не сдавалась Катя. — Никаких тебе уроков и домашних заданий.

— А я бы все-таки была принцессой, — сказала Женя после паузы.

— Что? — Катя чуть не свалилась со стула. — Ты же только что говорила, что это глупо!

— Не той принцессой, — уточнила Женя, и ее взгляд стал серьезным, взрослым. — А той, которая, пока все ждут принца, сама найдет способ сбежать от дракона. Подружится с ним, или обманет его, или найдет в пещере тайный ход. Которая спасет себя сама. А когда принц наконец доскачет до пещеры, она выйдет ему навстречу и скажет: «Спасибо, опоздал, я уже справилась». Вот это интересно.

Они замолчали. Утреннее солнце заливало кухню, играя на боках старого чайника и в банке с остатками варенья. Дедушка поднялся, чтобы собрать тарелки.

— Правильные у меня внучки, — сказал он, глядя куда-то в окно, на верхушки яблонь. — Ни драконам, ни принцессам-самоучкам никакие спасатели не нужны. Сами кого хочешь спасут.

Когда посуда была вымыта, а крошки со стола сметены, в воздухе повис вопрос, который не нужно было задавать вслух: «Куда теперь?». Дедушка, вытирая руки о висевшее на гвозде вафельное полотенце, перехватил их взгляды.

— Так, авантюристки, — начал он с шутливой строгостью, но глаза его улыбались. — Насчет планов на день. Все тропинки острова к вашим услугам, кроме тех, что ведут к развалинам. У моря гулять куда интереснее. Камушки, ракушки, волны… Красота.

Он помолчал, вешая полотенце обратно на гвоздь, и его лицо вдруг стало серьезным. Улыбка исчезла, а в голосе появились жесткие нотки.
— Девочки, я не шучу. Не надо лазить по заброшенным домам. Ни по каким. Это действительно опасно. Пообещайте мне.

Катя быстро кивнула, глядя куда-то в пол. Женя тоже кивнула, но чуть медленнее, более вдумчиво. Обещание повисло в воздухе, не произнесенное, но как будто данное. Дедушка, казалось, удовлетворился этим и ушел в свою комнату, оставив их одних.

Стоило им выйти на крыльцо и вдохнуть теплый, густой дневной воздух, как тяжесть невысказанного обещания испарилась, растворилась в солнечном свете. Они переглянулись.

— Ну что, сначала к особняку? — шепотом спросила Катя, хотя дедушка их уже не мог услышать.

— Сначала, — так же тихо согласилась Женя.

И они отправились в путь.

Они шли не по дороге, по которой вчера ехали, а выбрали тропинку, петлявшую между огородами и задворками. Здесь остров показывал свою настоящую, непарадную жизнь. Пахло крапивой, нагретой на солнце землей и дымком от сжигаемых веток. За покосившимися заборами сушилось на веревках белье, лениво кудахтали куры, а из-за сарая на них с подозрением уставился одноглазый кот.

Городок был соткан из тишины и мелочей. Вот дом, у которого вместо забора лежали перевернутые лодки, их днища, просмоленные и черные, блестели на солнце. Вот другой, чьи окна были украшены не занавесками, а гирляндами из поплавков и сушеных морских звезд. У третьего на крыльце стояли ведра, полные дождевой воды, в которой отражались облака. Казалось, каждый дом обладал своим характером, своей историей, написанной не на табличке с номером, а в трещинах на стенах и в скрипе калитки.

Глава 3. Первые кошмары

Смех стих так же внезапно, как и начался, оставив после себя лишь саднящее горло и странное опустошение. Девочки сидели на берегу, глядя, как море лениво облизывает гальку. Солнце уже начало клониться к западу, окрашивая воду в золотистые тона, но тепла в этом свете больше не было. Внутри все еще жил тот могильный холод, принесенный из дома на холме.

— Ну… — начала Катя, нарушая молчание. Она крутила в руках плоский камешек, не решаясь бросить его в воду. — Это же нам… причудилось, да? Ну, показалось?

Ее голос звучал с надеждой. Она очень хотела, чтобы Женя, ее умная, рациональная сестра, сейчас кивнула и привела сотню доказательств, почему это была игра света и тени, пыль в луче или просто их собственный страх, материализовавшийся в коллективный глюк.

Но Женя не кивнула. Она сидела, обхватив колени руками, и смотрела куда-то за горизонт, ее лицо было сосредоточенным и хмурым.

— Нет, Кать, — медленно произнесла она. — Не причудилось.

— Но как?! — Катя отшвырнула камень. — Так не бывает! Мы же обе видели! И слышали! Может, мы просто… ну, надышались там чем-то? Плесенью какой-нибудь галлюциногенной?

— Коллективные галлюцинации — вещь крайне редкая, — отрезала Женя лекторским тоном, который обычно использовала, объясняя сестре домашку по биологии. — Для них нужны условия. Сильный стресс, психоз, внушение, интоксикация. Мы были в порядке. Мы просто вошли в комнату. И мы видели одно и то же. В деталях. Маску. Смайлик. Мерцание.

Она потерла запястье, где еще недавно горели белые следы. Следов не было, но память кожи осталась.

— И он меня трогал, — тихо добавила она. — Галлюцинации не хватают за руки. У них нет температуры. А он был холодный. Как лед.

Они поднялись и медленно побрели в сторону дома, оставляя за спиной море. Дорога назад казалась длиннее. Тени от заборов и деревьев стали гуще, и в каждой из них теперь мерещилось что-то постороннее.

— Ладно, допустим, он настоящий, — не унималась Катя, стараясь говорить громко, чтобы заглушить собственные мысли. — Но кто он?

— Мальчик, — пожала плечами Женя. — Или то, что выглядит как мальчик.

— Если он призрак, — начала рассуждать Катя, загибая пальцы, — то он должен быть прозрачным. Ну, как в фильмах. Или светиться. Или проходить сквозь стены. А он… он просто глючил. Как будто текстуры не прогрузились.

— Текстуры, — хмыкнула Женя. — Хорошее сравнение. Он правда мерцал. И этот звук… шепот. Ты слышала? Там был не один голос. Там их было много.

— Да! — Катя передернула плечами. — Как будто хор. Жуткий такой. «Где папа?».

— Если это монстр, — продолжала Женя, анализируя факты, — то почему он нас не съел? Не напал? Он просил о помощи. «Помогите». Монстры обычно не просят о помощи. Они рычат и кусаются.

— Может, это ловушка? — предположила Катя. — Притворился бедным мальчиком, заманил поближе, а потом — ам!

— Тогда зачем исчез? — парировала Женя. — Он держал меня. Мог бы и не отпускать. Но он просто… пропал. Как выключили.

Вопросов было много. Они роились в головах, сталкивались, порождая новые, еще более пугающие. Ответа не было ни одного. Только догадки, одна фантастичнее другой. Мальчик-призрак. Мальчик-глюк. Мальчик-монстр. Ни одна из версий не укладывалась в привычную картину мира, где летом едят блины, купаются в море и читают книжки. В эту картину только что грубо, без спроса, влезло что-то чужеродное, непонятное и холодное.

Они подошли к дому дедушки. Он выглядел так же уютно и надежно, как и утром, но теперь, глядя на его темные окна, девочки невольно искали в них силуэты.

— Давай дедушке не скажем, — вдруг предложила Катя у самого крыльца.

— Почему? — удивилась Женя.

— Ну… он же запретил ходить в заброшки. Если расскажем, он нас вообще со двора не выпустит. Скажет: «Я же говорил!». И будет прав.

Женя задумалась на секунду, взвешивая «за» и «против».

— Ладно, — кивнула она. — Пока молчим. Сами разберемся.

Они вошли в дом, унося с собой тайну, которая была слишком большой для двух маленьких девочек, но которой они не могли ни с кем поделиться.

На пороге их встретил не просто дом, а густой, аппетитный запах жареной картошки с луком. Дедушка стоял у плиты, помешивая что-то в огромной чугунной сковороде. Услышав скрип двери, он обернулся, и его лицо осветилось той самой доброй, немного лукавой улыбкой.

— А вот и путешественницы вернулись! — провозгласил он, оглядывая их с ног до головы. — Ну, рассказывайте, где носило? Как море? Не сдуло вас там?

Девочки замерли в дверях кухни. В этот момент они были похожи на двух нашкодивших котят, которые пытаются выглядеть максимально невинно. Сердце у Кати пропустило удар. Врать дедушке было стыдно, но признаться было еще страшнее.

— Ой, дедушка, так здорово было! — начала Катя, и ее голос зазвенел, набирая обороты с пугающей скоростью. Фантазия, подстегнутая адреналином, заработала на полную мощность. — Мы на пляже были, там такие камни огромные! И ракушки! Мы нашли одну, такую витую, розовую, я хотела взять, но там краб сидел, представь!

Женя стояла рядом, стараясь дышать ровно и держать лицо. Она знала, что Катю сейчас понесет, и ее задача — вовремя кивать и вставлять подтверждающие реплики.

— А потом мы пошли к речке, — подхватила Катя, уже не в силах остановиться. — И стали блинчики пускать. У Жени вообще не получалось, бульк — и все! А у меня один раз пять раз подпрыгнул! Правда, Жень?

— Четыре, — поправила Женя с каменным лицом. — Пятый не считается, он уже утонул.

— Ну почти пять! — отмахнулась Катя. — А потом я полезла за самым красивым плоским камнем, он на такой коряге лежал, скользкой. И я как поскользнусь! Ноги — вжик! Чуть прямо носом в воду не улетела! Хорошо, Женя за капюшон схватила. А то бы пришла мокрая, как лягушка!

Она закончила свой рассказ, широко разведя руки, изображая масштаб катастрофы. Дедушка слушал, прищурившись, помешивая картошку. Его взгляд скользнул по их одежде — сухой, но местами в пыли и паутине. На коленке у Кати была царапина, а у Жени в волосах запутался сухой листик.